Золотая осень, под которую мы так старательно подгадывали наше путешествие, взяла да и обманула нас: первый же небольшой дождик с порывами ветра повернул её к нам изнанкой - противной серо-коричневой слякотью. Сидя в электричке напротив моего друга, я видел в его лице те же краски - он был бледен, то ли оттого, что не выспался, то ли от волнения. Вдобавок его периодически начинала сотрясать мелкая дрожь. Было и впрямь промозгло, и я, пожалуй, пересел бы к бедняге, чтобы пристроить его под бочок и пригреть, если б не понимал, что этот озноб - совсем не телесного свойства. Так-то Порочестер неплохо утеплился: на нём был длинный (относительно его роста) серый плащ, под которым - я знал! - поддет первый в его жизни джинсовый костюм. Розовый. Я закончил изделие точно в срок - за день до намеченной даты, - и даже остался почти доволен своей работой. Спина, правда, немного волновалась, да морщил воротничок, но Порочестер, надев готовую вещь и осмотрев себя в трельяже со всех сторон, заявил, что это - лучшая одежда в его жизни, и никакой Армани или Версаче со мной и рядом не валялся. Едва ли мне, впрочем, стоило принимать эти восторги на свой счёт. Он пребывал в эйфории с самого получения письма от Елены, причём, судя по всему, это состояние не прерывалось ни на минуту, потому что и в скайпе (а связь у нас в эти дни была почти постоянной!) он был таким же. И только теперь, в электричке, на него, как говорится, напал мандраж. Это было вполне понятно - честно говоря, не хотел бы я быть на его месте. В сущности, думал я, мой друг - один из самых храбрых людей, которых я знаю. Впрочем, я понял это уже давно. Меж тем ему на глазах становилось всё хуже и хуже - я начинал бояться, как бы нам не пришлось повернуть назад. Его крупное пористое лицо стало совсем землистым и глаза - тоскливыми, как у тойтерьера, страдающего животом. Выглядел он сейчас лет на десять старше своих лет, что тоже нам было не на руку. Теперь я даже пожалел, что полчаса назад не разрешил ему хватить коньячку для храбрости - совестился перед Еленой, - но менять что-то было поздно: напитками, что могли предложить нам в пристанционном баре, недолго было и отравиться. Чтобы хоть немного развлечь беднягу, я обратил его внимание на проплывающие за окном виды, а, точнее - тянущуюся вдоль путей невысокую бетонную стену, которую повсеместно украшало яркое, сочное, слегка даже аляповатое граффити: числа, буквы, названия любимых групп, зубастые микки-маусы, разнообразные "котэ" и портреты носатых мужчин с гитлеровскими усиками. Эта современная наскальная живопись - постоянный предмет моего восхищения. Когда я вижу её, мне всегда думается, что со времён нашей молодости жизнь всё-таки заметно изменилась к лучшему. Хотя бы внешне, о чём можно судить, в частности, и по этому дорожному антуражу: лет пятнадцать назад цветовая гамма его была куда более скудной, это серое полотно украшали разве что надписи белой и чёрной краской "Ельцин - жид", да иные неудобосказуемые выражения. По-видимому, с тех пор творческое начало простого человека сильно усугубилось. Порочестер, однако, не разделял моих восторгов.

- Не люблю я все эти… граффито, - брезгливо перекосив большой рот, сказал он. - Какие-то они… ээээ… Что-то в них эээ… не того…

- Да Вы посмотрите, дружище, какая красота! Так запросто это не нарисуешь, тут поработал настоящий художник! Карлик хмыкнул.

- Да, красивенько, конечно, но… не наше это всё-таки, чужое… Не русское, - неожиданно пробудились в нём его исконные семь восьмых. Я хотел едко заметить, что эта нелюбовь, скорее, носит не так национальный, как возрастной характер, но вовремя спохватился и промолчал. Мой бедный приятель сейчас нуждался в том, чтобы его подбадривали, а не гасили. От станции предстояло ещё минут пятнадцать ехать на рейсовом автобусе. Елена предусмотрительно выслала нам расписание - слава Богу, оно действовало, - но мы ухитрились припереться раньше и теперь ждали под козырьком какого-то красного кирпичного здания, с тоской разглядывая унылые безлюдные окрестности сквозь мелкий секущий дождь. Мой смиренный попутчик дробно постукивал зубами, да и сам я потихоньку начинал подмерзать - пока мы шли по лужам к остановке, у нас изрядно промокли ноги. Зайти же в близлежащую кафешку, обаятельную своей облезлой староформатностью, мы не отваживались - вдруг автобус придёт раньше срока.

- Дружище, а Вы, вообще, машину водите?.. - вдруг спросил Порочестер, покосившись на меня выпуклым карим глазом. Я сделал грустную гримасу и помотал головой - с чем-с чем, а уж с автомобилями-то я не имел дела никогда.

- А почему?.. Как-то не задумывался над этим: я никогда столько не зарабатывал, чтобы позволить себе приобрести автомобиль.

- Жаль, - мечтательно сказал Порочестер, отгибая рукав и вглядываясь в свой модный, похожий на детский, огромный розовый пластиковый циферблат. - Сейчас ехали бы себе в комфортных условиях, слушали какую-нибудь милую попсятину… В будни должна быть вполне пристойная дорога… Я горько рассмеялся:

- Дружище, так тачки-то у нас с Вами всё равно нет!..

- Есть, - вдруг сказал Порочестер, по-видимому, начавший понемногу приходить в себя. -Купил год назад по случаю - левый заработок подвернулся. Дэушка, красненькая такая… В гараже стоит. Только вот водить так и не научился. Ноги коротки…

- Шофёра наймите, - праздно заметил я. Но Порочестер, видно, уже серьёзно думал об этом:

- Шофёр больно кусается. Да и не люблю я эти отношения: барин - холоп. А вот если б хороший друг какой-нибудь… Вы, например… Я б и доверенность на Вас выписал… Так-то машина, она в Москве ни к чему не нужна. А вот за город мы с Вами так бы хорошо катались… Я только хотел развести руками и сказать, что тут уж я не виноват - что б ему раньше меня предупредить, лет эдак на двадцать, - но тут случилась радость: подошёл автобус. Порочестер так был упоён комфортом, пусть даже третьесортным, что позабыл о том, какие грандиозные у него на меня планы. Сойдя на нужной остановке, мы сверились с заботливой Елениной схемкой: если верить ей, до заветной цели оставалось минут десять пешком, не больше. Вот только тропинка, ведущая меж сетчатых и деревянных заборов, от дождя неимоверно размокла, и нам приходилось прилагать чудовищные усилия, чтобы вконец не выпачкать наши тщательно начищенные перед выходом ботинки и - главное - штанины нового Порочестерова костюма. Несчастный преодолевал препятствия очень мужественно и даже, кажется, порозовел от улучшившегося настроения, пока в один прекрасный момент не оскользнулся на полусгнившей листве, не протанцевал на одной ноге жуткий данс-макабр, - и только усиленные взмахи коротенькими ручками удержали его от падения, зато сам он не удержался от крепкого словца.

- Нет, учитесь водить машину, дружище!!! - в сердцах крикнул он, причудливо изгибаясь, чтобы в очередной раз оглядеть свои брюки сзади.

- Опомнитесь, голубчик, я старик! - не выдержал я, которому, в конце концов, было ничуть не легче преодолевать этот крёстный путь. При том, что Порочестер-то шёл налегке, а я, как дурак, тащил за ним пакет с подарками для Елены: бутылкой дорогого красного вина, баночкой красной же икры и огромной глянцевой коробкой шоколадных конфет с вишнёвым ликёром. (Порочестер подумывал купить ещё и алые розы, но по здравом размышлении мы отказались от этой затеи - бедные растения могли бы и не выдержать такого переезда).

- Да Вы на целых два года меня моложе! - вспылил Порочестер, чья храбрость увеличивалась пропорционально приближению опасности (ожидание смерти хуже самой смерти). - Я вот, например, себя стариком не считаю! Мне бы Ваши данные, я бы… я бы… да Вам просто лень задницу лишний раз от компьютера оторвать… Не знаю, чем бы всё это закончилось - боюсь, нам ничто бы не помешало поссориться в очередной раз, - если б мы, наконец, не вошли в перекошенную калитку, которая, судя по всему, была предтечей места назначения. Достав мобильник, я набрал Елену и сообщил, что через минуту, не больше, мы подойдём к её воротам. И вот - не успели мы ещё остановиться у сетчатой двери забора, а из домика уже выскочила долговязая блондинка с небрежным узлом на затылке и лёгкой, почти девичьей припрыжкой побежала нам навстречу. Жаль, фигуру я разглядеть пока не мог - наша хозяюшка, боясь замёрзнуть, набросила на плечи "дутую" курточку.

- Она?.. - с опаской, недоверчиво спросил меня Порочестер, следя её неумолимое приближение покрасневшими, слезящимися от ветра глазами. Спустя миг Елена - конечно же, это была она! - уже отпирала нам дверь, морщась и старательно возясь с тугим замком, чтобы не глядеть на нас раньше времени. Ну, а у меня отлегло от сердца: не знаю уж, как Порочестеру, но на мой непритязательный взгляд она выглядела очень даже симпатично и молодо. Эдакий ностальгический тип вредной девчонки - небольшие юркие глазки под светлыми ресницами, продолговатое лицо, песочные кудряшки надо лбом - забавная, но чертовски уютная. Я только надеялся, что и мы не вызовем у неё сильного отвращения. Впрочем, миг спустя, пропуская нас в калитку, она широко и радостно улыбнулась, показав острые зубки, и улыбка у неё оказалась хорошая, искренняя, глаза, сощурившись, стали медовыми, - очевидно, фейс-контроль мы прошли.

- Нормально добрались? Не заблудились? - весело спросила она, вполне уже владея собой - умница девочка! - и я мельком покосился на Порочестера, соображая: пора ли брать на себя тяжкую и несвойственную мне роль связующего звена, тамады, записного балагура - или же мой остроумный друг предпочтёт самостоятельно подпустить для затравки какую-нибудь искромётную шутку?.. Нет - он ещё явно к таким подвигам не готов; придётся мне. Лихорадочно завертев ржавыми колёсиками в голове и вспомнив беззаботную студенческую юность, я поднатужился и с профессиональной лёгкостью выдал:

- Мы, хозяюшка - люди городские, бывалые, по пням да муравейникам ориентируемся! Хе-хе-хе-хе-хе. То ли наша новая знакомая была очень вежливым человеком, то ли я и впрямь удачно выступил, - но после моих слов она залилась совершенно искренним, заразительным, почти детским колокольчатым смехом, в котором не было ни грана нервозности - одна нескрываемая радость жизни:

- А-ха-ха-ха-ха!.. Ой, мальчики, уморили!.. Наконец-то и Порочестер немного расслабился и выдал короткий булькающий смешок. Мы поднялись по деревянным ступеням и вошли в небольшой "предбанник", заставленный бытовым хламом: сломанными стульями, тазиками, завязанными пакетами с чем-то неизвестным и всякой всячиной. Покосившись на тусклую дверцу старого зеркального шкафа и как бы невзначай пригладив пятернёй растрёпанный чуб, я нашёл, что для своих лет выгляжу не так уж плохо.

- Вот тапочки, ребята, - сказала хозяйка, сбрасывая куртку, замшевые сапожки и изящной ножкой пододвигая к нам суровые матерчатые мужские тапки (приятно новые - к нашему приходу готовились). Хорошие тапочки, хорошая ножка, и сама стройненькая, приятно оформленная - мой друг должен быть доволен. Не знаю почему, но я чувствовал такую личную ответственность за их сближение, как будто это не они, сами-двое, добрых полгода изображали безумную страсть на глазах у всего Рулинета. В джинсиках и простеньком обтягивающем свитерке хозяюшка смотрелась очень мило - я бы даже сказал, сексуально, если б не был человеком строгих моральных правил. Впрочем, боюсь, что оценить ни того, ни другого Порочестер сейчас был не способен. Только что он снял и аккуратно повесил на предложенную вешалку плащ - и по его напряжённым движениям можно было догадаться, что он беспокоится только об одном: как оценит его новый костюм первый независимый зритель. Судя по восхищённо приподнятым бровкам Лены, она впечатлилась. Чего нельзя сказать обо мне. Почему-то теперь, в этом простеньком чистом жилище, моё изделие показалось мне аляповатым, резким по тону, безвкусным, невыносимо диссонирующим с окружающей обстановкой. Хорошо ещё, что бедняга Порочестер со своей субъективной колокольни не мог этого видеть.

- Так вот Вы какой, Мистер Порочестер, - вдруг сказала Елена странно низким, грудным голосом. - Дайте я хоть рассмотрю Вас как следует. Сколько об этом мечтала… Это было довольно бестактно с её стороны. Лицо бедняги Порочестера судорожно исказилось и он, затравленно побегав глазами по сторонам, покосился на меня, ища поддержки. Я одобрительно подмигнул.

- Что на меня-то смотреть?.. - наконец, выдавил он и, причудливо изогнув руку, помахал ею в воздухе - жест, видимо, символизирующий остроумие. - Нашли красавца писаного. Вот на него - это я понимаю… Елена послушно бросила взгляд на меня и засмеялась - хорошо так засмеялась, по-доброму. - Проходите в кухню, ребят, - бросила она и, приглашающе поманив нас пальцем, скрылась в недрах дома. Мы, наконец, разобрались в тапочках - удивительно, но я их надел! - и двинулись следом. В небольшом узеньком коридорчике уместились плита, рукомойник и большая круглая труба газовой колонки. Войдя в кухоньку - очень весёлую, с лёгкими шторками в подсолнухах и кряжистым антикварным буфетом, - мы совсем уже по-свойски расселись за круглым столом, и даже Порочестер развеселился, когда стул под ним, не оценив его привычку раскачиваться на чём попало, устрашающе заскрипел. Я, шуткуя и присказывая, начал вытаскивать из пакета на свет божий наши скромные дары - один краснее другого. Леночка, хлопотавшая вокруг электрочайника, встречала каждый гостинец изумлённым, немного по-моему, преувеличенным ахом. С хищным детским энтузиазмом распотрошив коробку с ликёрными конфетами, она поинтересовалась:

- Мальчики, что будете? Чай или кофе?..

- Вообще-то мы привезли кое-что покрепче! - прорезался, наконец, Порочестер. Кажется, он совсем освоился - до него, наконец, дошло, что никто не собирается требовать от него пылких чувств к абсолютно незнакомому человеку, и он от облегчения даже перестал стесняться своего писклявого голоса. Но просчитался:

- Выпивон - потом. До массажа - только чаи-кофеи. Иначе сердчишко может не выдержать… Я чуть не брякнул, что, дескать, если моё сердчишко и не выдержит - то виновато в этом будет только одно: красота очаровательной массажистки. Но решил не перебарщивать с пошлостями: я, в общем, Лену-то уважал. Вместо этого, прихлёбывая чай, спросил, как живётся-то ей в такой глухомани. Лена доверчиво ответила, что ничего, воздух свежий и удобства, слава Богу, в доме, - вот только за водой ходить далеко, за двести метров на колонку, - а за один раз много-то не притащишь, приходится делать по нескольку ходок с вёдрами, пока совсем не наломаешься. Можно и в сельпо, где продаются пятилитровые баклажки питьевой воды "Шишкин Лес", - но это ещё дальше, за километр. Да и мыться такой дорогой водой немного, как бы это сказать… кощунственно.

- Тальк! - вдруг вскрикнула она, вскочив и заискав что-то в резном посудном шкафчике, - совсем забыла, где-то у меня тут был тальк, старая коробка кончилась. Я как вас увидела, у меня прямо даже ладони вспотели, - с улыбкой призналась она, глядя почему-то на меня. А я думал о том, сколько (давно забытых нами, горожанами) неимоверных усилий пришлось совершить этой совсем не мускулистой очаровашке, чтобы подготовиться к приёму двух таких вот бездумных немолодых жлобов, напоить их от пуза чаем и обеспечить душ.

- Кого мнём первого? - деловито спросила она, окидывая профессиональным взглядом вверенных ей клиентов. - Кто самый смелый?

- Наверное, это буду я, - обречённо сказал ваш покорный слуга, вовремя вспомнивший свою роль матёрого остеохондрозника. Порочестер благодарно глянул на меня из-за огромной чашки с керамической собакой: ему явно хотелось оттянуть момент истины на как можно более неопределённое время. Да я и сам понимал, что моему застенчивому другу будет куда легче идти, так сказать, по проторенной дороге. Пока что он был явно не готов к испытанию. За время чаепития он успел потихоньку просмаковать Елену, разглядеть, расчухать её достоинства - и, видимо, по кое-каким потаённым признакам, обрывкам фраз или ещё чему-то медленно, но верно узнавал в ней свою старую боевую подругу аcidophileen. А, узнав, вновь утратил достигнутое было спокойствие духа - и его нервозность пошла по новому витку. Увы, вина ему не налили, а чай не помогал. Чтобы хоть немного успокоиться, он вытащил из висящей на стене плетёной сумки невесть как сюда попавший автомобильный журнал - и принялся сосредоточенно листать его с видом пресыщенного хозяина жизни, вяло подумывающего о новой покупке к празднику. Автомобильная тема что-то сегодня занимала его не на шутку. Меж тем чай был допит - и Елена намекнула, что самый храбрый или самый страдающий может смело брать полотенце и идти в душевую кабинку готовиться к сеансу. Вздохнув, я встал - и поплёлся выполнять её указания. Кабинка оказалась вполне евростандарт - было даже странно обнаружить её в таком домишке. И вода хорошо нагретая, огромный бак, лей не хочу. Если б я нарочно не спросил, то и не узнал бы, каких трудов стоит вся эта роскошь. Умничка Лена, видно, экономила на всём, кроме своих клиентов. То же самое можно было сказать и про "массажку". Здесь стоял уютный полумрак и почти не было мебели - только в глубине небольшой угловой диванчик с музыкальным центром, да посреди комнаты возвышалась святая святых - высокий массажный стол. Не обошлось, увы, и без приевшихся аксессуаров - в кабинете пахло благовониями и столь же навязчиво звенел, сердясь на неосторожного гостя, потревоженный дверью колокольчик. Когда я вошёл сюда с обмотанными полотенцем чрёслами (которые, впрочем, защищали также и стильные малиновые плавки), массажный стол был уже застелен чистой простынёй, а сама Лена в рабочей одежде - синем спортивном костюмчике - возилась с музыкальным центром, запихивая туда какой-то немудрящий диск, только что вытряхнутый ею из коробочки с подозрительно-аляповатой обложкой. Подозрения мои оказались не напрасными - музыка была именно из тех, что я терпеть не могу: нечто выспренное, заунывно-медитативное без малейших признаков мелодии.

- Это "релакс", - сказала Лена, оборачиваясь ко мне с милой виноватой улыбкой. Вздохнув, я подумал, что для расслабления предпочёл бы хоть радио "Алла", только бы не эту псевдодуховную заунывность, - но из уважения к Лене не стал капризничать. В конце концов, ей работать - значит, и выбор за ней. Сбросив на диван полотенце, не без покряхтывания забрался на массажный стол, улёгся так, как показала мне Лена - руки вдоль тела и лицом в специальное углубление - и приготовился к экзекуции. Если б знал, что ожидает меня в ближайший час - бежал бы от этого страшного стола без оглядки!.. Увы, предсказывать будущее нам с Порочестером не дано.

***

Поначалу всё было хорошо. Лена поглаживала и растирала мою спину, разогревая для процедуры - сначала слегка, потом посильнее. У неё были замечательные руки: тёплые, уверенные, сильные и вместе с тем нежные. Разомлев, я уже начинал думать, что не так уж и прогадал, решив пожертвовать собой ради счастья друга. Но тут Лена, не переставая растирать меня ладонями, спросила:

- А почему Вы решили, что у Вас остеохондроз?.. "Попался!" - пронеслось у меня в голове, и я почувствовал, что краснею - хорошо ещё, что я краснею щеками, а не ушами, как Порочестер, а, стало быть, заметить это Лена никак не могла.

- Врач сказал… - пробурчал я, радуясь, что из углубления мой голос слышен сдавленно и невнятно.

- Врач? - оживилась Лена, приступая к разминающим движениям; из-за того, что ей приходилось прилагать физические усилия, говорила она с лёгким придыханием и покряхтыванием. - Больше верьте этим врачам. Они уж Вам скажут…

- Ну, не знаю, - упрямился я, неизвестно зачем. - Побаливает иногда… "Сам пропадай, а товарища…"

- Спите спокойно, - уверенно посоветовала моя очаровательная следовательница, - это у Вас никакой не остеохондроз, а просто самые обычные мышечные спазмы. Где у Вас болит? Вот здесь?.. Тут она двумя пальцами, вроде бы несильно, ухватила меня за какое-то место около плеча, и внезапно моё тело пронзила до того острая боль, что я, до сих пор не знакомый ни с чем подобным, вскрикнул.

- Ну, так и есть, - обрадовалась Лена. - Я же вижу, у Вас вся спина спазмирована. Оттого-то и болит. Ничего, мы всё это дело снимем в два счёта… "Ничего у меня не болит, я пошутил!" - чуть было не крикнул я, потому что нынешняя точка, в которую Лена слегка ткнула пальцем, оказалась куда болезненнее первой. А Лена явно была настроена серьёзно. Но отступать было некуда.

- А вот здесь как?.. - поинтересовалась она, находя у меня внизу спины такой богатый источник страдания, о каком я за свои сорок с лишним даже не подозревал. На сей раз я успел стиснуть зубы и приготовиться - и выдержал испытание с честью, не издав не единого звука. Но Лена, видимо, всё равно поняла что-то по моей взмокшей шее:

- Вы не стесняйтесь, кричите на здоровье, - поощрила она, - у меня все орут и матерятся. Зато потом сами увидите, как будет хорошо!.. Когда-то у меня была подружка - тоже профессиональная массажистка. И она иногда меня разминала - когда мне случалось что-нибудь "натрудить", "застудить" или "потянуть". Удовольствие сомнительное, спору нет. Но чтоб я от этого кричал - такого что-то не помню. Потому я и решил, что это у Елены такой оригинальный способ шутить. Ещё и подхехекнул ей, дурак:

- Хе-хе. Я зря смеялся. Сперва было ещё ничего, втерпёж - её пальцы только попугивали меня, быстро-быстро отыскивая под кожей спрятанные там желвачки и бугорки. Эта боль была даже отчасти приятной. Но постепенно приятное сошло на нет, и стало просто больно. И не "просто", а очень больно. Точнее, так мне казалось тогда - ибо я ещё не знал, что такое настоящая боль. Удивительно, думал я в те редкие моменты, когда мог думать, - видимо, у меня и впрямь серьёзные проблемы со спиной - а я и не знал. Моя мучительница подтверждала это, подробно комментируя каждый спазм, каждую напряжённую мышцу, которую находила в моем несчастном теле, отчего мне было, казалось, ещё хуже. Но попросить её замолчать я не решался - не мог унизиться перед женщиной, которая мне симпатична. Оказывается, гордость может быть пуще телесного страдания - даже такого сильного. Даже очень сильного. Даже очень-очень… Я был уверен, что это скоро кончится, не может же она долго меня так мучить. Весь в поту и слезах, я скорчивал лицо под столом в оскаленную гармошку, благо никто не мог меня видеть. И странное дело! Какой-то частью сознания я не хотел, чтобы это прекращалось. Хотел и не хотел. Боль делала меня живым и алчущим бытия, как дикий зверь, заставляла существовать здесь и сейчас. В последний проблеск сознательной мысли у меня в голове мелькнуло, что боль - концентрат телесной жизни… Секунду спустя я утратил способность к философским обобщениям. Ибо Лена ткнула мне пальцем куда-то под лопатку, отчего всё моё тело, с макушки до пяток, прошил будто бы электрический разряд такой чудовищной силы, что я не удержался и взвыл. Впоследствии Лена рассказала мне, что это место называется "нож убийцы" - там якобы таится один из самых сложных и коварных спазмов, который так запросто не уберёшь - сперва надо доковыряться до него пальцем, чтобы больно стало где-то в грудине. Но тогда я не знал этих подробностей, да и не до них мне было. Я просто со всей доступной мне ясностью понял, что больше не выдержу, - и, плюнув на гордость, на симпатию, на своё мужское реноме и на соображения медицины, попытался приподняться. Но сильные руки массажистки с присущей им мягкой властностью удержали меня на месте:

- Кууууда?..

- Хватит с меня! - взмолился я. - Не могу больше!!!

- Нет, дорогой мой, так нельзя, - с сочувствием, но твёрдо объяснила Елена. - Ведь это всё твои собственные спазмы, твоё напряжение, ты всю эту гадость в себе носишь. Нельзя с такими ужасами жить, а то много болячек на них нарастёт. Терпи… Чувствуя, как слёзы стекают по моему лицу в уже мокрую простыню, я заскулил, как застрявшая в двери собака. Раз сломавшись, я уже не мог законопатить этот шлюз: звуки один другого немелодичнее исходили из меня, казалось, помимо моей воли. И с каждым своим воплем я всё больше и больше терял уважение к себе, пока вконец не превратился в растерзанную тряпку. А раз так, мне было уже всё равно - я готов был сдать последние бастионы, лишь бы прекратить этот кошмар. В какой-то момент, ухитрившись-таки ловко вывернуться из-под её рук, я присел на столе и, утирая лицо, покаянно сказал:

- Леночка, я тебе лгал. У меня ничего никогда не болело, мы с Мистером Порочестером просто хотели с тобой познакомиться…

- Я так и поняла, - кивнула моя мучительница. - Но одно другому не мешает. Если у тебя пока не болит - это ещё хуже. Значит, заболит потом, когда будет уже поздно. Ты же видишь, сколько всего у тебя там… Я с тоской сообразил, что пощады не будет. Сколько оставалось времени мучиться? Я боялся спросить. Вдруг бы оказалось, что ещё минут пять-десять, а так у меня каждый миг была надежда, что истязание вот сейчас кончится; этой надеждой я и держался ещё на белом свете.

- Ацидофилинушка, - падал я всё ниже и ниже, - может, хоть не так сильно? Пожалей меня, я ведь уже не юнец…

- Я привыкла всё делать хорошооооо, - напевно произнесла Елена. - Ты нам с Порочестером так помог, дружочек, теперь и я тебе помогу. Хочешь ты того или нет… И она вновь заставила меня улечься на стол лицом книзу. Тут меня ждало очередное унижение - её ловкие пальцы сперва залезли под резинку, приспустили, а затем и вовсе стащили с меня красивые бордовые плавки - последний оплот моей гордости. И кто бы мог подумать, что именно под ними таятся самые страшные зубастые хорёчки?.. Моя подружка никогда не массировала мне задницу, считая это чем-то неприличным. Да я и сам так считал. Но теперь мне стало не до приличий. Я больше не мог сдерживаться. Я вопил, выл, орал, не беспокоясь о том, что подумает обо мне Порочестер, который, вероятно, уже извёлся от страха в соседней комнате. В краткие проблески блаженного отдыха, когда Елена давала мне перевести дух, в моё сознание вновь и вновь вторгался заунывный "релакс", до омерзения чуждый русскому уху. Но, оказывается, это был ещё не предел страдания и позора. Оказывается (как она объяснила мне по ходу дела), какую-то мышцу, чтобы обезвредить, нельзя было ухватить никак иначе, как засунув мне большой палец в самое неприличное место. Что она и сделала тут же одной рукой, другой жёстко придавливая меня к столу, ибо я предпринял очередную - снова, увы, неудавшуюся - попытку с него соскочить. Я уже не знал, что мучительнее - боль или унижение. Наверное, всё-таки боль, потому что очень скоро об унижении я почти забыл, и только слышал, словно откуда-то издалека, собственный вой, краем сознания понимая, как важно не дёрнуться, чтобы она мне не повредила чего-нибудь. Главное, ведь я видел только что её руки - нормальные женские ручки, маленькие, трогательные - кто ж мог знать, что они способны творить такое… А Елене, казалось, всё было нипочём. - Что, родимый, больнёхонько? - сочувственно спрашивала она, и в какой-то момент мне показалось, что в этой сочувственности есть нотка садистского удовольствия. Сразу вслед за этой мыслью я испытал такое страшное ощущение укола в оголённый нерв, что, кажется, на миг потерял сознание. Но это было уже и всё. Боли больше не было, и Елена снова поглаживала меня, успокаивая моё истерзанное тело. Никакого удовольствия от этого я уже не чувствовал, тем более что не верил ей до конца и всё опасался какого-нибудь подвоха. Зато очень приятно было то, что в комнате воцарилась блаженная тишина. Чёртов релакс, наконец, заткнулся - видно, он был рассчитан как раз на время сеанса. Я лежал, весь мокрый, и наслаждался этой тишиной, а, если б меня никто не трогал, было б и того лучше. Несмотря на это, шевелиться не хотелось, и я б, наверное, лежал так вечно (даже к раздражающим кожу поглаживаниям я начал постепенно привыкать), если б она не спросила:

- Ну как, ножками будем заниматься, или в другой раз?.. - и в тот же миг меня со стола как ветром сдуло. Натягивая джинсы, я понемногу приходил в себя и, оказавшись, наконец, в относительной безопасности, вновь обрёл способность заботиться не только о своей персоне, - но ещё и о том, ради кого, собственно, и перенёс все эти муки. Прежде, чем покинуть страшное помещение, я шепнул садистке, чтоб с моим другом она была понежнее - он, собственно, ни на что не жалуется, зато очень устал от жизни в силу выпавшей ему горькой судьбины, и ему нужна обычная расслабляющая процедура. Лена понимающе улыбнулась и закивала - нет проблем, она сделает Мистеру Порочестеру простенькую "классику". На кухне ни о чём не ведающий Порочестер всё ещё изучал журнал.

- Вот такая примерно у меня машина, - показал он мне глянцевый разворот, где была изображена покатая синяя тачка. Что одна, что другая - в автомобилях я ничего не понимаю. Но кивнул и, отобрав у него полюбившееся издание, направил указательный палец в сторону душевой кабинки, добавив на всякий случай:

- Поэкономнее с водой! Про себя я дал зарок перед отъездом натаскать Лене воды под завязочку. Но это потом. А пока, дождавшись, пока эти двое, один за другим, скроются в комнате пыток, я позволил себе расслабиться - и блаженно растянулся на старом диванчике в проходной комнатушке. Минуту-другую мой рассеянный взор лениво блуждал по доступным ему частям Елениного жилища. Вон та деревянная лестница, по-видимому, ведёт на второй этаж, где захламлено и неуютно; разобраться у маленькой женщины всё никак не доходят руки - судя по тому, что она нас туда не пригласила. Зато дверь в спальню гостеприимно приотворена, и я вижу её окно и угол, где стоит старинный шкаф, набитый книгами. С удовольствием взял бы почитать что-нибудь, но как-то неловко - спальня всё-таки. Интимное место. А ещё я вспомнил, что, кажется, видел во дворе, за пару метров от дома, технический фургон. Возможно, там тоже обустроены спальные места? Это я к тому, что с удовольствием провёл бы как-нибудь пару дней за городом. Зайти в спальню я так и не решился. Что ж, со мной всё ещё был Порочестеров журнал, и от нечего делать я стал его листать. Пока вновь не дошёл до предъявленной мне иллюстрации. Симпатичная у Порочестера машинка. Я вглядывался в неё всё внимательнее, ловя себя на мысли, что, пожалуй, поставил на себе крест слишком рано и, пожалуй, я бы не прочь на такой машине поездить. В сущности, учиться в любом возрасте незазорно, тем более, что, если мы собираемся посещать Елену регулярно, автомобиль нам очень пригодится - уж очень гиблая дорога сюда пешком. А я был уверен, что ездить сюда мы будем, и ещё как. Ибо я только теперь начал ощущать, что окружающий мир будто бы неуловимым образом изменился, в нём появилось что-то новое - приятное и многообещающее. Пытаясь сформулировать, нащупать причину странного чувства, я постепенно понял, что это новое - не вовне, а внутри меня, и проще всего описать его банальной формулировкой "заново родился". Забавно, я много раз слышал это выражение от других, но только теперь узнал на опыте, что за ним кроется. Лена и впрямь творила чудеса. Мне не только стало легче дышать и двигаться, что само по себе замечательно. Произошло и ещё кое-что. Где были прошлые житейские трудности, проблемы, тяготы, которые ещё нынче утром, пусть и не напоминая о себе впрямую, лежали на плечах мёртвым грузом? Я искал их и не находил. Удивительно, думал я, что такая вроде бы простая, банальная вещь, как массаж, к которому я раньше относился весьма скептически, способна, видимо, облегчать не только плоть, но и дух. А я даже не поблагодарил Лену как следует… Ничего, успею ещё. В следующий раз надо будет купить ей цветы. Кстати, забегая вперёд, этот новый Я вполне мог позволить себе что-то столь же новое, ещё неизведанное. Например, лёгкий флирт с девушкой друга. Или курсы вождения. В конце концов, Ломоносов, уехавший с обозом учиться в Москву, тоже оказался старше всех в классе - и что?.. Так я размышлял и осваивался сам в себе, блаженствуя, покуда из соседней комнаты до меня вдруг не донёсся слабый, приглушённый, но всё же явственно слышимый вскрик. "Чертовка, я же её просил!" - промелькнуло у меня в голове. Странно, что я так рассердился - теперь, когда уже по опыту знал, что эта боль стоит того, чтобы её терпеть. Не знаю, почему, но мне казалось, что мой друг куда восприимчивее к боли, чем я, да и кто бы то ни было иной. Чего доброго, такое испытание может и отторгнуть его от Елены. А я, как и прежде, болел душой за хрупкое счастье моих друзей, таких одиноких… Я отложил журнал и приподнялся на диване, чутко вслушиваясь - что там, за стеной, происходит?.. Но крик больше не повторялся - и я вдруг усомнился в том, что слышал именно то, что слышал. То есть вроде бы мой друг действительно кричал, но… Я стал анализировать. Крик был такой… немного двусмысленный… Вполне возможно, то была вовсе не боль, а наслаждение. В таком случае… это многое меняло… "Вот тебе и Леночка… а такой приличной женщиной казалась…" - полезли в голову мрачные мысли. Непонятно, почему я так расстроился. В конце концов, я ведь именно этого и хотел. Главным героем был тут Порочестер, а вовсе не я, и эти двое имели полное право заниматься чем угодно, - мне бы только порадоваться за них. Но почему-то я обнаружил вдруг, что во мне просыпается ревность и какое-то… как бы это сказать… обывательское возмущение. В самом деле, ну что это… не могли, что ли, подождать, пока я уеду… Усилием воли я заставил себя заткнуть фонтан воображения, ведь, в конце концов, это были всего лишь мои домыслы, а на самом деле, наверное, чувствительный Порочестер попросту не сдержался, когда Лена случайно задела какое-нибудь его слабое (в смысле здоровья!) место. Для своего спокойствия именно так я и решил пока думать. И всё же сосредоточиться на разглядывании глянцевых автомобилей больше не мог, - а только помимо своего желания вслушивался и вслушивался в обступающее меня звуковое поле. Ровно тикали старые ходики в углу, где-то, сотрясая землю на много ярдов вокруг, проносилась электричка, изредка моё ухо улавливало ненавистные созвучия выморочного "релакса", - но ревниво и яростно ожидаемый мною крик так и не повторился. Я уж и не знал, радоваться этому или огорчаться. Во всяком случае, когда он, снова одетый в свой несказанный розовый костюм, озираясь, вылез из "массажки" - с блудливой улыбочкой и с махровым полотенцем в руках, - я старательно изобразил на лице индифферентность. И лишь когда мы с ним уже сидели на кухне за бутылочкой честно нами выстраданного вина (Лена копошилась в своём застенке, видимо, воскуряя там очередную "палочку-вонялочку" и очищая после нас помещение), я осторожно спросил его:

- Ну как?..

- Мастерица!.. - выдохнул Порочестер, явно довольный донельзя - вот только чем именно?.. Развивать эту тему я не стал - сам расскажет, когда сочтёт нужным. Чуть позже, в электричке, которая теперь, в темноте, из романтической колесницы превратилась в не очень уютное обособленное от мира общежитие, я заметил:

- Ну, кажется, Ваша дама Вам понравилась. Это был даже не вопрос - я был полностью уверен в ответе; к моему изумлению, Порочестер заявил:

- Не знаю, дружище, эээ… не знаю. Массажистка она, конечно, потрясающая (тут он снова плотоядно закатил зенки), но сама по себе… эээ… немного не мой типаж. Вы были правы. Хотя, конечно… да… Честно говоря, я сам ещё не понял… Я, оскорбившись за Елену, уже собирался сказать ему что-нибудь резкое, но тут он почти шёпотом продолжил:

- И Вы знаете, дружище, что странно?.. Я жду не дождусь, пока приеду домой - и скорее за компьютер. Очень соскучился по аcidophileen. Хочу к ней. К той, какая она на самом деле, ну - там. Приду, включу ноутбук, сразу на форум, она, наверное, тоже вся заждалась меня уже… чайку с ней попьём вместе, ммм, поболтаем, обсудим сегодняшний день… - он предвкушающе потёр пухлые ладошки и аж зажмурился от удовольствия. Мне было и неприятно, и одновременно приятно всё это слышать. Он крепко завяз, ему предстоял очень долгий путь, если он хотел излечиться от интернетзависимости. Ну, а я?.. Вслух я не сказал, но подумал, что, раз так, я ничего не имею против того, чтобы разделить с ним джентльменские обязанности.