Воскресный день начинался так мирно, так благостно!.. Мы с друзьями играли в кости… Нет, лучше начну с самого начала. В воскресенье мои дорогие друзья, Леночка и Славочка, пришли ко мне в гости. Весёлые, цветущие, такие смешные - он ей по плечо, а то и по грудь, пока она не сняла сапоги, - в руках гостинцы: полуметровая пицца "Маргарита" и пакет с двумя килограммами винограда. (Я всегда приучаю гостей приходить в мой дом не с пустыми руками - я ведь человек аскетичный и в моём холодильнике особо не разживишься.) Лена была у меня впервые. Я боялся, что после роскошных интерьеров Порочестера ей у меня не понравится, даже вымыл полы и протёр ванну с хлоркой, чего обычно не делаю. Но она вроде ничего, не сильно кривилась - хотя и отметила вскользь, что я, дескать, по своей глубинной сути - старый холостяк. Тем обиднее было то, что произошло потом - как будто не могли выбрать другого места. С той злополучной эротически-компьютерной истории прошла уже неделя. Я не знаю, как им удалось скорректировать свои реально-виртуальные погрешности, - не считаю себя вправе встревать. Но, видимо, всё как-то утряслось, потому что однажды, когда Порочестер по какой-то нужде вызвонил меня в скайпе, я услышал за кадром Еленин голос. Вот и хорошо. Ничего большего я не желал, чем чтобы мои дорогие друзья были счастливы. Ну, а там с их стола и мне, может, крошки счастья перепадут. Вот и перепали. Итак, повторюсь, мы играли в кости. Отец в детстве научил, и с тех пор я очень люблю эту игру - моя маленькая слабость. Даже разжился как-то на ярмарке камней симпатичным наборчиком из шести крохотных нефритовых кубиков - единственная выпендрёжная вещица в моей квартире и, в сущности, совершенно к ней не идущая. Пожалуй, куда органичнее она смотрелась бы у Порочестера. Может быть, думал я, со временем она к нему и отойдёт. Стоило видеть, как легли кубики в его пухлые ладони - ну как родные! - и как они трепетно его слушались с первой же секунды знакомства: не успели мы и чихнуть, а Порочестер уже обогнал нас с Еленой на несколько позиций. Забавно было наблюдать, как у каждого складывается своя тактика и стиль игры - в зависимости от типа характера. Различалась даже манера броска. Я обычно кидаю небрежно, одной рукой, как бы даже и с лёгким презрением: авось что-нибудь да выпадет. Хитрая девчонка пользовалась берестяным стаканчиком - потрясёт его, прикрыв ладошкой, опрокинет на стол и с любопытством заглядывает внутрь - что там ей приготовили?.. Ничего хорошего - ей почему-то фатально не везло. Не то Порочестер. Он ласкал кубики, как женщину, ворковал над ними, перекатывал в ладонях по полминуты - и объяснял, что для лучшего результата надо войти с "косточками" в телепатический контакт. Удивительно, но это ему, похоже, удавалось - ничем иным такой несусветной прухи объяснить я не мог. Приходилось утешать себя тем, что нам с Еленой, возможно, повезёт в любви. (Хотя, говоря объективно, и этого подарка от Порочестера особо ожидать не приходилось). Или, скажем, такая вещь, как "запас". Каждому игроку даётся по три броска за один ход, но их можно не тратить сразу, а копить на тот случай, когда они остро понадобятся - например, выпало пять одинаковых очков из шести и надо во что бы то ни стало добить последний. Я отношусь к этой хитрости с изрядной долей фатализма - что накопилось, то и моё. Вскоре выяснилось, что Лена копить совершенно не умеет - из-за её глуповато-блондиночьей азартности всё утекало у неё меж пальцев. Везучий же Порочестер, которому нужные комбинации выпадали, как по колдовству, с первого кидка, заполнял свой "амбар" намеренно и целеустремлённо, иногда даже пропуская свою очередь, - и к тому времени, когда ему осталось только закрыть "стрит" (каждой твари по одной), в его закромах накопилось столько добра, что победа была гарантирована по одной только теории вероятности.

- Ну вот, - с шутливой досадой сказала Елена, записывая себе в "однушки" жалкие, с огромным трудом вырванные у судьбы четыре очка, - а ещё говорят, что национальность ничего не значит. Вот сколько накопил-то, хоть банк открывай… Шла очередь Порочестера кидать кости, и только что я слышал приятное постукивание нефритовых кубиков в его ладонях. Но после слов Елены воцарилась подозрительная тишина. Нутром чуя недоброе, я искоса взглянул на своего друга - и похолодел: всё было куда хуже, чем я думал. Лицо его окаменело и стало серым и пористым, как необработанный коралл. Он не двигался и дышал медленно и тяжело.

- Ну, играй же, - нетерпеливо потребовала Лена, не отрывая глаз от стола, где ожидалось появление заветных костяшек. На ту беду, попсовая радиостанция, всё это время творившая ненавязчивый звуковой фон для наших игрищ, как раз теперь начала передавать анонс авторских передач на ближайшую неделю. Услыхав звонкие имена знаменитых ведущих, я дёрнулся было к пульту, чтобы предотвратить неизбежное, но поздно - Елена, на которую вдруг напала нездоровая весёлость, уже вовсю развивала тему:

- Вот-вот, о чём я и говорю! На завтрак Гордон, на обед Веллер, к ужину Раппопорт… А вот интересно, может такое быть - включаешь израильское радио, а там сплошные Петровы да Сидоровы?..

- Ничего невероятного в этом нет, - ухватился я за хрупкую соломинку, - Израиль на добрую половину из наших и состоит. И, думаю, это замечательно! По большому счёту, все мы - граждане Вселенной. Придёт время, и…

- Что же здесь хорошего? - возмутилась Елена. - Терпеть не могу, когда начинают рассуждать про всю эту… как её… глобализацию. Я по духу и крови - славянка! И вовсе не хочу ни с кем скрещиваться. Или куда-то переезжать…

- Леночка, а ты знаешь, что смешение рас даёт очень жизнестойкое потомство?.. Я читал, что полукровки застрахованы почти от всех смертельных болезней, - всё ещё трепыхался я, но она только огрызнулась: - Тебя только физиология волнует. А мне вот, например, больно видеть, как сходит на нет моя нация. Русская… При последнем звуке этого слова кубики с неприятным треском рассыпались по дээспэшной поверхности стола. А следом раздался грохот: это Порочестер резко поднялся, опрокинув ободранную колченогую табуретку. Не говоря ни слова, он повернулся к нам спиной и тяжёлой походкой вышел из кухни в прихожую, где всё так же молчаливо принялся надевать кроссовки, неловко тыкая в пятки длинной металлической "ложкой".

- Что это с ним? - испугалась Елена. - Приспичило, что ли?.. Решив, что с ней объяснюсь чуть позже, я вскочил и, перешагнув через лежащую табуретку, бросился вслед обиженному другу. А тот уже сидел на корточках и сосредоточенно, скрупулёзно завязывал шнурки. От волнения его непослушные толстые пальцы плохо справлялись с задачей; эта заминка давала мне шанс спасти положение.

- Дружище, дружище, - забормотал я, приплясывая между ним и входной дверью, - ну что с Вами опять? Перестаньте, да разве ж можно так реагировать?..

- Мне очень жаль, дружище, - ровным голосом ответил Порочестер, не глядя на меня, - но я не могу дольше оставаться в одном помещении с нацисткой. Не каждый способен справляться с естественной брезгливостью. Вы уж извините…

- Опомнитесь, старина, да какая из Лены фашистка?.. - попытался образумить его я, но Порочестер нетерпеливо сбросил мою примиряющую руку со своего плеча:

- То есть Вы считаете, что это нормально - то, что она сказала?.. Что ж, мне всё ясно - с вами обоими. Боже, куда я попал - в антисемитский притон… С этими словами он резко встал и шагнул к двери - я не решился его удерживать. Но, прежде чем покинуть мой дом навсегда, он ещё раз обернулся ко мне, высоко вскинул правую руку и выкрикнул:

- Зиг Хайль!!! И вышел, со всей силы хряснув дверью. Удручённый, я вернулся в кухню, где ждала меня ничего не понимающая Елена. Видимо, моё лицо выглядело немного не так, как всегда, ибо, взглянув на него, она округлила глаза:

- Герцог, миленький, что случилось? Он что, обиделся? Почему?.. Я горестно вздохнул, понимая, как нелегко будет объяснить это несведущему человеку.

- Видишь ли, Леночка, - осторожно начал я, - боюсь, нам с тобой придётся перед ним извиниться… Нет-нет, подожди, не сердись…

- Да что я такого сказала-то?!.. - не понимала Лена. - Я думала, у него с чувством юмора всё в порядке. Тем более он никакой и не… ну, этот… Кто там теперь про его прадедушку вспомнит?.. Я решил начать издалека.

- Знаешь, Лен, в институте, где я учился, очень интересная система защиты. Искусствоведы идут в паре с живописцами. Студент-художник пишет дипломную работу, то есть, проще говоря, картину, на защите он должен представить её комиссии и сказать несколько благодарственных слов. На этом его участие в шоу заканчивается, и в дело вступает искусствовед, который, собственно, и должен своим языком без костей защитить работу от придирчивых педагогов. Кстати говоря, это очень сближает людей… Не хуже массажа… Если парня прикрепляют к девчонке, а девчонка ещё и симпатичная, то это о-о-о… У меня вот была такая Катя Зайцева, станковистка, и видела б ты, как мы с ней целовались на подоконнике после защиты… Как целовались… Ах, юность… Извини, я сбился с темы. Так вот, Катя Зайцева. Очень красивая голубоглазая блондинка, на тебя чем-то похожа. И пока мы готовились к защите, я всё смеялся над ней и спрашивал: Кать, ты что?.. Откуда в твоей хорошенькой головке берутся такие сюжеты?.. А у неё была не одна работа, а целый триптих. И образы там - один другого жутче: яма, наполненная смёрзшимися телами, кровавая грязь, перчатки и сумочки из человеческой кожи, тяжёлые подошвы немецких сапог, колючая проволока, дети и старики, корчащиеся в газовых камерах, чёрный дым из труб крематория… (Бедняжка Лена слушала меня с расширенными глазами, приоткрыв рот.) А я над ней подсмеивался. И она всё терпела, нравился я ей, видно. Но однажды - незадолго до защиты - она всё-таки не выдержала и послала меня куда подальше… Сказала даже, что напишет заявление, чтоб заменили ей искусствоведа. Я понял, конечно, что перегнул, подошёл к ней наутро, попросил прощения. Она ещё долго дулась. Но потом мы помирились, ведь приближалась защита, и вот тогда-то она мне всё и объяснила: "Понимаешь, - сказала она, - если у человека в родословной есть хоть капля, хоть одна сотая часть… ну, этой крови, эти образы будут его мучить. Это где-то в генах, в подсознании. И спусковым крючком может стать любая мелочь, даже само это слово… ну, ты понимаешь. И вот потому-то я это всё и переношу на холст. Я хочу от этого избавиться". - В общем, - подытожил я, - тебе тоже лучше извиниться. Лена смиренно опустила голову, но тут же встрепенулась:

- Да нет, погоди! Что-то тут не то! Он же сам столько раз травил на форуме анекдоты всякие, я хорошо помню! И с израильскими ребятами собачился…

- Ну, это он по свойски, - усомнился я, хотя про себя отметил, что и впрямь никогда не мог отследить, к какому политическому крылу Златоперья принадлежит Мистер Порочестер. 1/8 - на редкость удачная пропорция, позволяющая безо всякого риска выбирать лагерь по своему вкусу. Чем он, бродяга, и попользовался вволю. Ему ведь лишь бы повоевать. Сначала он вроде был за либералов, потом за патриотов, потом снова за либералов - пока, наконец, вовсе не запутался в сторонах, напрочь перестав понимать, какая между ними разница. - Он даже как-то говорил, - вспомнил я, - что благодаря Интернету стал законченным антисемитом и русофобом, и только мусульмане ему всё ещё симпатичны, потому что среди русскоязычных поэтов их пока меньшинство.

- Очень удобная позиция, - недобро сощурилась Лена. - Хорошо устроился…

- Ну да что поделаешь, всё-таки человека жизнь обделила со всех сторон. Надо быть снисходительнее…

- Ах, обделила?! - вдруг взвилась Лена. - А меня не обделила, значит? Попробовали бы вы воду вёдрами потаскать, особенно зимой! А когда во всём товариществе электричество на сутки отключается, это как?.. Интересно, - а ОН передо мной не хочет извиниться? За то, что я, русская женщина, труженица, в таких поганых условиях живу, никто извиниться не хочет, нет?..

- Леночка, ну он же не виноват…

- Я тоже в его подсознательных образах не виновата! - горько выкрикнула Елена и зарыдала. Её прерывистые, тоненькие подвывания звучали чуть приглушённо - она уткнулась носом в рукав свитера, - но очень жалобно. Густой соломенный пучок, небрежно скрученный на затылке, мелко-мелко подрагивал. Я принялся утешать её, нежно гладить по плечу, краем сознания цепко фиксируя, что ведь это мы с ней впервые остались наедине, да и сама ситуация для меня самая что ни на есть благоприятная - так что не пора ли от всяких глупостей перейти к делу. В конце концов, Порочестер сам виноват, а я бы, слово даю, справился с задачей и без помощи монитора. Но глупое джентльменство, как всегда, сковывало мне руки, - к тому же Елена что-то вовсе не желала приникать ко мне в поисках утешения и защиты, а только, наоборот, с детской обидой скидывала мою руку с плеча и плакала ещё пуще. Кое-как мне всё-таки удалось успокоить её, но вечер был безнадёжно испорчен. Расстались мы прохладно - я чувствовал, что Лена, несмотря на все мои уверения, дуется на меня, подозревая, что в глубине души я - вовсе не на её стороне. То же самое, по-видимому, думал и Порочестер, который, судя по всему, отнюдь не собирался перезванивать мне, чтобы извиниться. А за кого я был на самом деле - я, пожалуй, и сам не смог бы сказать. Заглянув глубоко в себя, я с удивлением обнаружил, что за короткое время успел сильно привязаться к обоим - это я-то. И теперь, в свою очередь, злился на них за то, что они не постеснялись предать нашу редкостную дружбу ради идеологической ерунды. "Сам-то я, если уж на то пошло, принадлежу к очень древнему польскому роду, - думал я с досадой, - так что, по сути, оба они должны сказать мне спасибо, что я вообще до них снизошёл". Бегать за каждым по отдельности и навязываться с почётной миротворческой миссией мне вовсе не хотелось. Что ж делать? Я решил найти в случившемся плюс и потратить освободившееся время на свои личные, неотложные дела. Их было три: 1) сдать экзамен по вождению; 2) отдать в починку любимые зимние ботинки; 3) вынести мусор. Первое потерпело крах следующим утром. То есть теорию-то я сдал на отлично - недаром неделю зубрил! - зато, когда дело дошло до практики, я с радостью обнаружил, что многое из того, что в течение двух месяцев с воплями и матерщиной вдалбливал мне дядя Паша, имеет одну-единственную цель: чтобы я на доверенной мне колымаге дальше метра не уехал. В довершение беды, я разнервничался и с силой дёрнул рычаг переключения передач, не выжав сцепление, отчего машина с жутким дребезгом подпрыгнула на месте - и, прежде чем я спасся унизительным бегством, на меня ещё пять минут орал, багровея толстым лицом, сидевший рядом пожилой усатый гаишник. Неудача так обескуражила и расстроила меня - я-то уже привык считать себя опытным водилой! - что я даже на время забыл о своих вероломных друзьях. "Возможно, дело номер два удастся лучше", - подумал я, вернувшись домой, - и, хорошенько вычистив и уложив в пакет ботинки, снова отправился в путь. На углу нашей улицы располагался крохотный киоск, который я очень любил и куда всё местное население ходило по обувным нуждам: хозяйничавший там весёлый парень работал очень справно и ни разу не подвёл меня - поставленные им набойки обычно переживали самое ботинок. Драгоценная обувь, которую я бережно нёс под мышкой, ещё ни разу не проходила "техосмотра", и меня грела радость от мысли, что через день мои ботиночки станут лучше новых. Заодно я планировал прикупить и шнурки - я всегда покупал их там, когда шёл к метро или в супермаркет. Этим киоск был ещё более мне дорог. Но, дойдя до конца улицы, я вдруг с ужасом увидел, что угол совершенно гол - а от заветного киоска осталась лишь серая квадратная вмятина в асфальте! Я не сдержался и грязно выругался. Только теперь я вспомнил то, что в блогах, и точно, обсуждали вовсю: это новый столичный мэр невесть почему объявил безвинным ларёчкам войну в первые же дни своего вступления на пост! Беспомощно пошарив вокруг глазами, я, впрочем, увидел, что на стене, что возвышалась теперь над голым местом, кто-то подвесил большой кусок картона с телефоном оставшихся не у дел хозяев. Я записал номер, внутренне зная, что никогда им не воспользуюсь. Киоск хорош был именно тем, что находился по дороге. С досады я решил выкинуть ботинки. Вместе с мусором (дело номер три). В очередной раз поднялся в квартиру, вытащил из помойного ведра переполненный пакет, плотно завязал его, - и, с пакетом в одной руке и парой ботинок - в другой, снова спустился во двор. Но, не успев ещё подойти к мусорным бакам, увидел, что они улезли куда-то на соседнюю улицу, - а рядом стоит машина с - как выражаются в ПДД - "нанесенными на наружные поверхности специальными цветографическими схемами". На одну страшную секунду я решил, что противоларьковая мэрская мания опустилась до самого "западло" - и уютные кирпичные выгородки, которыми оборудовали помойки в наших дворах несколько лет назад, тоже теперь сносят и увозят в неизвестном направлении. Но, подойдя ближе, увидел, что машина - милицейская, а в опустевшем пространстве выгородки (когда я по инерции заглянул туда) лежит, согнув ноги в коленях, изуродованный труп. Подробностей я, конечно, не разглядел, ибо с некоторых пор почти физически стеснялся милиционеров и гаишников - и, так и не избавившись от своей драгоценной ноши, поспешил домой. Больше всего поразило меня то, что необычное зрелище не вызвало у меня никаких иных чувств, кроме алчного любопытства. В иное время я бы поделился всем этим с друзьями и облегчил душу. Но теперь друзей у меня не было - приходилось вновь привыкать к автономности. Увы, не осталось у меня и неотложных личных дел. Выпадало одно - усесться за работу. Сроки поджимали, пора было готовить статью для январского номера нашего великолепного издания - не зря же я вчера потратил остаток вечера на просмотр ссылок по запросам "галерея Марата Гельмана" и "Айдан в картинках". Но я понимал, что, стоит мне только подойти к столу, как меня тут же потянет поглядеть - как там мои друзья?.. Не помирились ли?.. А я не хотел их видеть - ни вместе, ни по отдельности. Во всяком случае, до того, как они извинятся передо мной за своё хамское поведение. В конце концов неизбежность победила. Сев за стол, я включил неугомонный агрегат, сосредоточился, страшным усилием воли заставил себя написать несколько вводных абзацев, - и, ещё, несколько секунд поторговавшись сам с собой, решил, что, в конце концов, я сам себе хозяин, после чего уверенно кликнул на ярлычок "Златоперья". Ничего хорошего я и не думал там найти, но то, что увидел, превзошло все мои самые смелые ожидания. Форум клокотал. И, даже не шибко вглядываясь, легко было заметить, что причина этого клокотания - мои дорогие друзья. Нет, их самих здесь не было. Ни разу не мелькнуло знакомой аватарки. Но страстные постинги митингующих златоперьевцев так и пестрели их именами - а также ссылками на какие-то "открытые письма", по которым я сначала даже не хотел ходить. Но потом решился. И не пожалел. Первое "открытое письмо", на которое я кликнул, принадлежало Елене. Оно так и называлось - сухо и ясно: "Открытое письмо к администрации". В нём Елена коротко сообщала, что ей, дескать, стало известно: сетевой тролль и нарушитель ПС (пользовательского соглашения) под псевдонимом "Мистер Порочестер" зарегистрирован на "Златоперье" иностранными спецслужбами с одной-единственной целью - развалить литературный сайт и довести его до полной деградации. Зачем? Елена предлагала произвести простенькую мысленную операцию - вместо слова "Златоперье" подставить "Россия". Тогда, поясняла она, даже самым глупым всё сразу станет ясно.

- Господи, что за чушь?.. - пробормотал я, прежде, чем машинально щёлкнуть по имени автора и попасть на Еленину личную страницу. Но, когда та, наконец, открылась, всё прочитанное мгновенно вылетело у меня из головы. По-видимому, Лена уже не боялась ввести людей в заблуждение своим крупным планом десятилетней давности - даже сделанным в дорогом фотоателье. И она была права! Фото было умопомрачительное. Несколько минут я просто разглядывал его, забыв обо всём и раскрыв рот. Лицо Елены, овальное, чуть осунувшееся, с тревожно распахнутыми серыми глазами, взятое с очень удачного ракурса и умело освещённое, представляло собой идеальный, я бы даже сказал архетипический образ русской женщины, - любой кинорежиссёр, задумавший воплотить на экране, скажем, "Слово о полку Игореве", истёк бы слюной при виде такого типажа. Волосы её были разделены на аккуратный прямой пробор и на грудь спадала длинная соломенная коса. А кстати - я только что это заметил - никакой аcidophileen более не существовало: перед нами была Елена Нечаева собственной персоной. И заглавия стихов её были теперь короткие и ёмкие: "Маме", "Русь", "Солдату", "Поле", "Журавли вы мои, журавли", "Набат". Я нервно ткнул в один-другой. Всё было серьёзнее, чем я предполагал: всего за одну ночь манера Елены писать претерпела существенные изменения. Аллитерации, аллюзии и тонкие эротические метафоры были забыты: теперь Лена изъяснялась простыми рублеными фразами, сразу доходящими до самого сердца. Например: