Глаза Ольги и чему они учат нас

Очень давно, лет 20 назад, в газете было интервью с каким-то известным человеком. Фамилии уже и не вспомнить, но это и неважно, а важен его рассказ о том, как он познакомился со своей женой. Очень романтическая история: он просто ехал в метро — и вдруг увидел напротив абсолютно родные глаза. Он сразу понял, что это она, его женщина, которую он так долго искал, и настолько это было ему очевидно, что он вышел вслед за нею и пошёл следом, и через три дня они подали заявление в загс.

Помню, я читал эту историю с завистью, особенно восхищаясь молниеносностью, с которой все эти события происходили в жизни рассказчика. По юности мне казалось, что именно это — гарантия их подлинности и долговечности. Эх, посмотреть бы на эти знаменитые глаза, думал я.

Но тут оказалось, что посмотреть совсем несложно — герой предоставил редакции фото из своего личного архива.

Взглянув на них, я ощутил жуткое разочарование.

У Ольги, жены героя, было очень приятное лицо. Но глаза… Увидев их, я с горечью подумал, что у мужика губа не дура.

Эти глаза и мне показались родными. Да что там — они показались бы родными если не каждому встречному (в чём не уверен), то уж наверняка большей части россиян. Вот только не у любого хватит смелости встать и пойти за незнакомой женщиной, то есть, как всегда, победил самый нахрапистый и лишённый рефлексии.

Глаза были удивительные. Во-первых, они были огромные, — ну это ещё ладно, мало ли больших глаз. Но у этих была одна отличительная черта. Довольно глубокие мешочки под нижним веком, такие, знаете, в складочку. Казалось бы, недостаток, дефект внешности — но на этом лице он превращался в оружие, бьющее наповал.

Эти мешочки делали взгляд огромных глаз женщины грустным, умным и немного усталым. Но это была не усталость изношенности, не усталость разочарования. Это была усталость терпеливого человека, который видел жизнь, принял её, но не отвернулся и смотрит на всё со смирением и пониманием. К человеку, который так смотрит, хочется припасть на грудь и выплакать туда все свои беды — желание, которое, как видно, охватило и едущего в метро героя интервью, и он принял его за судьбоносное узнавание.

По юности я тогда решил, что это ужасное недоразумение, всей грандиозности которого, видно, не осознают и сами участники событий. Ольгу обманули! — думал я. А может быть, обманулся и сам герой — кто знает, не была ли визуальной иллюзией сама эта вселенская мудрость женского взгляда? Ведь не редкость и грубое мещанство, скрытое за одухотворённой внешностью, и глубины ума и духа, спрятанные в жирном, краснощёком теле.

Сейчас, конечно, весь этот юношеский пафос кажется смешным. Но сама история героев, знакомство и скоропалительный брак героя с Ольгой, глаза Ольги до сих пор не отпускают меня. Ведь где-то в той стороне и лежит алхимический камень, который так тщетно и мучительно ищут люди в поисках любви.

Ищут совсем не там.

 

О частном пространстве и хороших советских писателях

Все, наверное, помнят песню из к/ф «Ирония судьбы…» — «На Тихорецкую состав отправится». Текст написал Михаил Львовский в 1962 году. Там есть очень интересные строки:

Ещё в детстве этот момент казался мне, мягко говоря, странным. Зачем нужно врать, да ещё с три короба?! Почему Львовский заставил героиню оберегать своё частное пространство таким неэргономичным способом? Почему, скажем, не:

«Смолчу загадочно — пусть восхищаются»

Или даже:

«Пошлю по матушке — пусть возмущаются»? Ведь в любом случае это проще, чем напрягаться и что-то изобретать.

Я так ничего и не понял бы, если б однажды не наткнулся на аналогичную ситуацию в одной из любимых книг. У Юрия Германа («Я отвечаю за всё») читаем:

«…В машине везли черепицу, а два пассажира-лейтенанта пели песни и сразу же принялись потчевать Любу прекрасной дыней-чарджуйкой. Дыню она ела с удовольствием и с удовольствием отвечала на расспросы, куда она едет и зачем, — что у нее-де «скончался брат» и она спешит на похороны.

— Уже пожилой был? — спросил лейтенант покурносее.

— Двадцать семь лет и три месяца, — сильно откусив от дыни, ответила Люба. — Штангист.

— А по профессии? — спросил другой лейтенант.

— Филателист! — сказала Люба первое, что взбрело на ум. (…)»

Юрий Герман — хороший советский писатель (кто не знает, это отец Алексея Германа-старшего, замечательного и неоднозначного режиссёра.) При всей любви к его книгам кое-что в них мне всегда мешает. Эта чёрно-белая гамма. Если герой отрицательный — то уж такой подлец, что аж жутко. А если, не дай бог, положительный — такой герой, аж противно. (Притом все эти «герои» с ведома и одобрения автора творят порой такое, что нам, современным и умеренным людям, становится куда тошнее, чем от наивных подлостей «подлецов». )

Можно, конечно, возразить, что это примета времени, соцреализм, так было принято. Но вспомним, к примеру, Даниила Гранина (настоящая фамилия которого, кстати, тоже Герман) или ту же И. Грекову. Нет, похоже, это сам Юрий Герман так видел мир (что и отразилось косвенным образом в кинопочерке его сына).

«Люба», о которой идёт речь, — как раз из этих сверхгероинь. По сюжету она красавица, умница и вообще очень решительная девушка: при таком характере в наше время не долго думая посылают любопытных куда подальше. Но вместо этого она со смаком оттаптывается на своём несуществующем брате (и как у неё язык-то повернулся), а ещё через несколько страниц закатывает истерику и в слезах убегает, заставляя военных мучиться от стыда неизвестно за что.

Роман «Я отвечаю за всё» (это последняя часть трилогии) датирован 64—65 годом — то есть время написания почти точно совпадает с похождениями героини Михаила Львовского. Перед нами, можно сказать, стереокартинка — стереокартинка того времени.

Понять всё окончательно помогла сама жизнь.

Был у меня когда-то приятель 65-го года выпуска. Мы неплохо ладили, но была одна тема, которую трогать не стоило. Малейшее упоминание о ней повергало нас, таких добрых друзей, в состояние взаимной ненависти и полной невозможности даже виртуально соприкасаться друг с другом ещё по меньшей мере неделю.

Речь шла о таких приметах жёсткого нынешнего времени, как «обособленность» и «разобщённость» — которые он резко осуждал, противопоставляя им открытость и доверительность мифического общинного строя, памятного ему с детства, то есть, проще говоря, когда каждый мог постучаться в дверь соседа и спросить, как у него дела.

Естественно, я, будучи несколько моложе (хотя, может быть, эпоха тут и не при чём, но он упирал именно на это — старое доброе советское время!) зверел от этих рассуждений. Пресловутые «обособленность» и «разобщённость» казались мне — да и сейчас кажутся — если не главными достижениями, то уж во всяком случае в первой десятке по значимости на пути гуманистического прогресса.

Он говорил, что люди были другие, что бомжи не валялись, как сейчас, на улице, потому что всегда можно было попроситься жить к кому-нибудь, и детей можно было спокойно оставить без присмотра, потому что «чужих детей» тогда не существовало.

Я пытался спорить, апеллируя к собственному детству — если мне случалось, говорил я, потерять маму из виду, самым страшным было не то, что мама вдруг не найдётся (я знал, что она найдётся). Самым страшным было, что какая-нибудь тётенька не дай бог заметит и поинтересуется — мальчик, ты что, потерялся, и вот тут-то и можно ждать любого беспредела с нечеловеческим исходом — ведь в нашем мире нет предела совершенству.

Аргументы мои успеха не имели, всё сводилось к тому, что я просто испорчен перестройкой и необходимостью крутиться в мире наживы и чистогана.

Сейчас, имея на руках стереокартинку из обрывка старой песни и обрывка старой книги, я знал бы, что ему ответить, — но, к сожалению, мы с ним давно рассорились… да, может быть, как раз из-за…

…Многие, особенно женщины, часто жалуются, что их достали бестактность и чрезмерная любознательность окружающих. Все эти сакраментальные вопросы: «Замужем?» «Где дети?» «Чё одна до сих пор?»… — люди не понимают, как это у других людей хватает наглости и беспардонности так грубо лезть своими грязными пальцами в их частное пространство.

— Ии, милые! — хочется сказать им (да и себе тоже). — Вы лучше порадуйтесь, что мы с вами живём в такое золотое время, когда это вообще дозволено считать незаконным вторжением, да над которым ещё и можно поохать. Нашим не таким уж далёким предкам, сами видите, это и в голову не приходило.

 

«Если ты такой умный, то почему…?»

Сегодня в переходе на Курской мужик дивно пел. Ах, как он пел!.. Что именно, уже и не вспомнить — что-то русское, раскатистое. Аж до мурашек, особенно там, где мелодия предполагала силу и мощь. (Когда требовалась нежность, он, правда, проваливался, становился плоским и слегка жестяным, и только тут становилось ясно, почему мы слышим его не в храме, не на оперной сцене, не на приволье родных просторов — а всего лишь в переходе метро. Что ж, нельзя требовать от человека всего и сразу. Но речь не об этом.)

Я подумал, как странно. Я иногда подаю уличным певцам, особенно если дома не очень глубокий финансовый кризис. Но это, как правило, те, кого слышать не особо-то хочется. Хороши скрипучие, не поставленные голоса, фальшивые ноты, а уж если человек ни на чём не играет, а просто держит в руках подобие старого радиоприёмника — моя поддержка ему обеспечена, особенно если не очень понятно, выпевает он сам хотя бы слова или открывает беззубый рот под старую фонограмму.

Ход моей мысли таков. Вот человек в беде, ему ничего не осталось, как побираться. Но он не хочет просить. Хоть песню да споёт, чтобы всем было ясно, что он не попрошайничает, а работает. У него нет ничего, даже умения петь. Зато есть гордость, и вот она-то и отличает его от обычного уличного попрошайки. Ну как не подать такому?!

Совсем иное дело, если человек поёт качественно — или по крайней мере у него есть голос. А то, бывает, слышишь такое пение, что хочется только одного: остановиться и внимать, но что делать, у всех свои дела, и ты, подобно Одиссею, пинками заставляешь самого себя двигаться дальше. Такому певцу я не подам никогда.

Разве можно так оскорбить высокое, это чудо, которого я по благости небесной незаслуженно коснулся ушами?! Я хотел бы подарить ему всю Вселенную! Но раз не могу, при чём тут его старая кепка и худосочная девушка, которая бегает с ней чуть поодаль и пристаёт ко мне? Я дарю ему своё восхищение, свой (раздирающий моё сердце) восторг, свои добрые пожелания!!! И знаю, что жалкие гроши только сведут на нет ценность этого дара.

Вот и сейчас я даже не обернулся, чтобы посмотреть на певца. Судя по голосу, он был настоящим русским богатырём с окладистой чёрной бородой и мощными ручищами, и мне не хотелось разочароваться, увидев на этом месте что-то иное.

И я подумал: не так ли и в жизни? Принято считать, что если человек не умеет зарабатывать, значит он лох. Но, может быть, он просто слишком хорош для того, чтобы ему платили?..

Смотрите: дорогая женщина может получить немалые деньги за секс, особенно от состоятельного человека. Но если, скажем, этот же мужчина полюбил её, разве сможет он теперь оскорбить любимую подобным образом?.. Ведь он дарит ей гораздо большее — любовь!

Или, как говорят художники, вынужденные участвовать в экзаменационной комиссии: «Гении нам не нужны. Нам нужны толковые, трудолюбивые студенты, которые поддаются обучению».

Можно сколько угодно спорить о том, что более правильно и важно. Да и каждый имеет право на свой выбор. Но сейчас я хочу ободрить всех «лохов», по жизни грызущих себя поговоркой «Если ты такой умный — почему ты такой бедный?» Парадокс, но, возможно, вы такой бедный именно потому, что ваш ум (или талант) заскочил выше той планки, которая оплачивается деньгами.

Совместить не получится. Вы или опустите планку, или навсегда останетесь нищим. Стисните зубы крепче: кто-то должен это делать. Ведь именно на вас держится мир.

 

О возрасте, храбром Бюсси и параллельных мирах

Все знают историю про мальчишку, который ходил и ходил на «Чапаева» и, когда билетёрша спросила, чего он всё ходит, ответил:

— Жду, когда Чапай выплывет.

Эта история, когда её рассказывают про кого-то другого, вызывает умилённую улыбку. Но вот недавно я в который раз открыл томик Дюма. И где-то в середине тома поймал себя на том, что почти уверен, что уж сегодня-то храбрец Бюсси одолеет всех своих врагов и останется в живых. А ведь я перечитывал эту книгу не одну тысячу раз и прекрасно знаю, чем она кончается, и притом я не десятилетний мальчишка, а старый хрен.

И подумалось мне, что, может быть, тот пацан не так уж неправ?..

В природе, как и в человеческой психике, нет ничего лишнего, и все мы уже давно знаем (хотя бы в теории) о ежесекундно ветвящихся мирах, протекающих, так сказать, параллельно друг другу. Впрочем, я не физик и не стану углубляться в теоретические тонкости этой темы, чтобы не вызвать у более образованных людей уже не умилённую, а брезгливую улыбку.

Но уж на правах обычного, не очень умного человека я имею право верить и рассуждать о чём угодно, вот и хочу сказать, что, на мой взгляд, открывая «Графиню де Монсоро», есть очень много шансов, что Бюсси победит. (Я нарочно построил фразу неправильно, чтобы взятки с меня были окончательно гладки). Память, конечно, меняется вместе с сюжетом, и, когда это случится, мы не будем знать, что раньше было как-то по-другому. Но вот в эти опорные точки, поворотные моменты, когда мы испытываем то самое чувство иррациональной, но радостной надежды (или наоборот, страха), мы можем на миг остановиться и, как бы оглядевшись на перекрёстке, поймать удивительное ощущение многомерности, ветвистости и неизученной ещё чудесности бытия.

Здесь в моих рассуждениях имеется слабое место. От физики и прочих естественных наук я уже отмазался, но гуманитарии, да и просто люди творческого склада могут мне возразить, что есть такая неустранимая вещь, как логика повествования. И если в реальной жизни ещё возможны варианты, то в крепко сбитом художественном сюжете одно вытекает из другого, тем более в кино, где всё подчиняется сценарной схеме с её строгими правилами.

На это я отвечу, что сама логика повествования подчинена жанру, который выбрали мы с автором. И пусть она и впрямь ненарушима, но почему бы самому жанру не измениться. Только что мы были погружены в мелодраму с печальным финалом, но вот, незаметно для себя, очутились в романтической комедии, которая просто не имеет права закончиться плохо — исходя всё из той же художественной правды.

Так и в жизни. И я давно вывел для себя одно простое правило: — Если недоволен тем, куда всё катится, если хочешь, чтобы всё шло по-другому (по-твоему!) — не насилуй логику происходящего с её причинно-следственными связями, не пытайся обмануть сюжет. Там действуют законы, которые человеку неподвластны. Меняй сам жанр.

Вот так-то, алё гараж.

 

О построенных в шеренгу, о добре и зле

Вот вспомнилось, когда я был пацаном, нас в выездном детском саду так воспитывали. После ужина мы строились в шеренгу (там-то я и узнал, что это и чем она отличается от колонны) и по очереди рассказывали, кто что хорошего сделал за день.

Воспитательница всё это вознаграждала плюсиками. Например:

— Сегодня я помог Мише завязать шнурки!

— Молодец, Петя. Заработал для своего звена плюс.

— А я покормила цыплёнка и подмела пол на веранде.

— Молодец Оля, два плюса.

Тогда мне это жутко нравилось! Так вдохновляло на добрые дела. Да и потом тоже, и я часто подумывал завести такую традицию у себя дома…

Теперь я понимаю, что воспитывали нас неправильно. Коллекционировать поступки, делающие тебя в собственных глазах хорошим человеком — занятие сомнительное и может завести далеко.

Я утверждаю, что человек не сможет спокойно жить, пока не сумеет… нет, даже не «принять свою грешную природу» (мы все и так уже давно это сделали по не одному десятку раз), — а просто согласиться с тем, что, пока он остаётся живым существом, он по определению не способен не причинять другим зла и страданий.

Это не делает нас плохими людьми. Увы, это входит в стоимость билета.

Если б мне вернуться в тот детский сад, только уже не ребёнком, а каким-нибудь там… я устроил бы всё по-другому. Например:

— Я прополол сегодня грядку!

— …хм…

— …Но подрался с Мишей.

— Молодец Петя. Плюс тебе и твоему звену за то, что ты прополол грядку!

— А я спасла от хулиганов маленького воробышка!

— Что ж, Оля, молодец.

— А я сломал деревце и украл у Маши конфету!

— Жаль, Миша. Сегодня ты останешься без плюса. А вот твоему звену плюс за то, что Оля спасла воробышка. Молодец, Оля!

— Но я из другого звена!!

— Увы… —

— …и тд. Так в детях с малых лет воспитывалось бы понимание баланса добра и зла, диалектичность мышления, ощущение своих и чужих пределов и взаимосвязи всего сущего.