Суровый с похмелья наместник задал жару всем — выстроенные на внешнем рейде корабли в три слоя прикрывают противоминными сетями, увольнения на берег запрещены, а бдительность пинками поднята на такую высоту, что с уровня моря без бинокля уже и не разглядеть.  Досталось и гарнизону — на береговых батареях и прожекторных постах суета и имитация бурной деятельности. Скачут и бегут посыльные, трезвонят телефоны — красота и отдых руководящего сердца. Впрочем, всегда найдётся кто-то, кто этот праздник попытается испортить.

— Всё равно батарея с Электрического утёса стрелять будет в час по чайной ложке — налюбовавшись поднятой суетой с поста на Золотой горе,  вздыхает генерал Белый.

— Почему? — сурово насупив брови поворачивается к нему новый наместник.

— Стреляет она дымным порохом, Ваше высокопревосходительство. Залп, другой, много — три, и садись ждать, пока дым не развеется.

 — Так… — задумался наместник. — Сегодня же вечером у меня соберите технических специалистов, проблему надо решать, причём срочно! Империалистическое отечество в опасности!

Окна в кабинете затянуты плотными шторами так, что на улицу не пробивается ни лучика света — по команде наместника в Порт-Артуре по ночам введена полная светомаскировка. Надо же, слово какое придумал, затейник, чтоб ему пусто было! Муж пьяный до дому не дойдёт — так и не найдёшь его, тьма на улицах египетская. Клиенты шлюх на панели ощупью выбирают! Дожили, прости Господи!

— Таким образом для переделки казённой части орудий на нитроцеллюлозные пороха потребуется значительное количество времени.

— Точнее! — прерывает доклад наместник.

— От одного до двух месяцев, — мямлит начальник артиллерийских мастерских.

— Однако, точность у вас! Если бы артиллеристы стреляли так, как вы работаете, они бы без японской помощи город в щебёнку разнесли. Даю неделю на переоборудование, не сделаете — под трибунал пойдёте!

Генерал Стессель покашлял для сосредоточения, и поднял руку, как гимназист на уроке:

— Позвольте, Ваше Высокопревосходительство?

— Слушаю, — неохотно соглашается наместник.

Стессель встаёт, одёргивает мундир, и продолжает, теребя пальцами левой руки лампас на штанине.

«Мешают они ему, что ли?» — удивляется про себя сидящий в углу Николай.

— Один из жителей нашего города, господин Хрюнинг, заслуженный изобретатель, предложил быстрый и экономичный способ решения нашей проблемы! — продолжил генерал.

— Он взглянул на неё незашоренным взглядом стороннего наблюдателя.  Главная проблема при стрельбе дымным порохом это дым.  Следовательно, если дым удалить из пороха до момента выстрела, после выстрела его не будет, и проблема будет решена. Наш гений разработал установку для сепарирования дыма из пороха старого образца, и назвал её…. — генерал делает эффектную паузу, — Он назвал её сепаратор дыма!

Николай поднимает ладонь:

— Но как будет работать это замечательное изобретение? Гений раскрыл принцип, хотя-бы в общих чертах?

— А как же! В установку закладывается дымный порох и нагревается. Как всем известно, горячий дым поднимается вверх, это свойство использовали парижские воздухоплаватели братья Монгольфье, чтобы поднимать свои аппараты высоко в воздух. Порох, уже бездымный, остаётся в аппарате, дым поднимается вверх и сгущается посредством ряда змеевиков до жидкого состояния. Полученный бездымный порох поступает на батареи, а готовый дым изобретатель предлагает поставлять на корабли эскадры вместо угля, который в данный момент применяется там для выработки дыма. Жидкий дым будет занимать намного меньше места, и позволит сэкономить… — Стессель подглядывает в шпаргалку, записанную химическим карандашом на ладони левой руки, — водоизмещение.

Пока комендант Артурского гарнизона разворачивает перед ошалевшими от неожиданности коллегами радужные перспективы, в харчевне «Хаочидэ маньтоу» продолжается мозговой штурм.  Стынут и заветриваются нежные маньтоу из курятины и свинины, увлечённые разворачивающимися перспективами, собеседники размахивают руками и, перебивая друг друга, генерируют всё новые прорывные идеи.

— Нет никакого сомнения в том, что основным поражающим фактором современной артиллерии является тот самый «Бдыщ!», который раздаётся во время выстрела и после попадания снаряда в цель! — ротмистр Водяга  агрессивно размахивает зажатыми в кулаке палочками для еды.

— Никто и не спорит, ротмистр, — господин Хрюнинг единственный из собеседников сохраняет способность говорить размеренно, не повышая голоса.

— В таком случае, господа, бдыщенасыщенность снаряда – я не побоюсь предложить этот термин, — является основной характеристикой современной артиллерии.

Третий участник беседы благообразен и сед, но тем не менее столь же азартно участвует в беседе. Купец четвёртой гильдии Венедикт Фролович Недохапов втайне всегда мечтал прославиться, своевременно выступив с эпохальной идеей, которая непременно спасёт Отечество. На меньшее не разменивался — чем он хуже Минина, например? Тот, между прочим, на периферии мясом торговал, а в историю, тем не менее, пролез.

— Вот только большая часть бдыща во время выстрела тратится непроизводительно. Его поглощают затвор и стенки орудийного ствола, рассеивается в атмосфере… – напоминает очевидное ротмистр. — Вот если бы найти способ создавать направленный бдыщ!

— Не так уж всё плохо, — успокаивает офицера Гюнтер. — Раз бдыщ впитывается в части орудия, значит они становятся всё более бдыщенасыщенными. Со временем их бдыщеёмкость будет исчерпана, и весь бдыщ будет тратиться только на разгон снаряда.

— Гениально! — восторгается Венедикт Фролович. — Следует немедленно выходить с предложением насыщать орудия бдыщем до отказа ещё на артиллерийских заводах, чтобы не тратить драгоценные боеприпасы на отдалённых театрах боевых действий!

***

Ночь светла, над водой тихо светит луна, и блестит серебром голубая волна…

А соловьёв над морем не слыхали никогда, днём здесь орут чайки, выискивающие, чем набить ненасытные утробы. Сейчас только плеск разрезаемой волнорезами воды и приглушенный шум машин нарушают окружающую отряд миноносцев тишину.  Восемь низких длинных силуэтов крадутся к некогда уже бывшему японским, а теперь занятому врагом побережью. Перед тем, как встать меч к мечу с русским адмиралом, мудрый Того решил нанести удар кинжалом. Над морем тёмной массой поднялась громада горного хребта, миноносцы снизили ход, люди на палубах превратились в неподвижные статуи, прикипевшие к орудиям и минным аппаратам.

            Мелькнул на лунной дорожке удаляющийся патрульный миноносец русских, командир отряда ослабил сжатые на поручне пальцы — не заметили. Адмирал сказал — эскадра варваров стоит на внешнем рейде. Что ж, это значит, боги предают врагов в руки своих детей.

            Порт-Артур, ещё недавно неплохо освещённый по ночам, совершенно не виден на фоне гор, но штурманы и командиры миноносцев так часто ходили в этих водах, что могут выйти в торпедную атаку даже с завязанными глазами. Тем более что окрестные китайские селения освещены, как обычно.

Атакующий отряд увеличивает дистанции, разворачивает минный аппараты на правый борт. По команде с палубы флагмана взмывает ракета, устремляясь к едва различимым броненосцам врага.  Вот она вспыхивает, освещает высокие борта и трубы стоящих у берега кораблей. Получилось!

— Банзай! — раздаётся  слитный крик десятков глоток, и в тёмную воду с громким плеском уходят гладкие длинные тела торпед, устремляясь к неподвижным, беспомощным судам. Только один пенный след вместо того, чтобы устремиться к цели, начал забирать вправо, после чего вдруг развернулся в обратную сторону. Миноносцы шарахнулись от него, но свихнувшаяся торпеда опять развернулась, и ломаным зигзагом пошла к берегу.  У бортов русских броненосцев загремели взрывы, один, второй, третий…

Громовое «Банзай!» не смолкая, несётся над волнами. Береговые батареи русских наобум  открывают огонь, по воде начинают шарить лучи ярких прожекторов. Поздно! Набравшие полный ход миноносцы уже уходят в море, не потеряв ни одного матроса. По данным сигнальшиков, торпедами поражены как минимум пять броненосцев и один крейсер.  И в этот момент там, на рейде, раздаётся ещё один взрыв.

***

— Вашу мать! — Александр вне себя от злости.  Я кому сказал, укрыть все корабли в три слоя!

— Ваше Высокопревосходительство, все торпеды взорвались на заграждениях, но одна из мин испортилась, и пошла выписывать кренделя.

— Ну да, и подорвала один из двух лучших броненосцев!

Злой наместник вновь уставился на осевший носом на грунт «Ретвизан».

Подбежавший адъютант Белого бросает руку к козырьку фуражки:

— Ваше высокопревосходительство, господин генерал просил передать, что японский флот появился на горизонте.

Запрыгивая в коляску, наместник продолжает ворчать:

— Дожились, блин, весь мир над лошадиными жопами смотреть приходится, ни одной машины на весь Дальний Восток!

***

Японцы подходили красиво, поднимались из воды вместе с рассветом. Посланцы страны восходящего солнца, япона мать её за ногу. Наплодила детишек, а прокормить не может. Лезут сыны Ямато на материк, захватывать жизненное пространство. Заигравшиеся в большую игру взрослые дяди в долг поставляют островитянам целые заводы, клепают кораблики, учат. Хорошо учат, и ученики им попались старательные. Красиво идёт японский флот, хоть картину пиши: большие, тяжёлые даже на вид утюги броненосцев, высокие мачты, толстые трубы, тяжёлый дым из этих труб. Равные интервалы, все корабли, как один – будто не в бой идут, а на императорский смотр.

Адмирал Того идёт ставить точку в начинающейся войне. Уверен, что выполнил завет древнего китайского гения Сунь Цзы, выиграл войну ещё до её начала. Враг ещё не знал о том, что началась война, а уже проиграл. Адмирал улыбнулся, добрые морщинки лучиками побежали от внешних уголков его глаз. Ещё немного, и за мысом откроются остатки русской эскадры, смертельно раненной в ночном налёте стремительных японских миноносцев. Остатки будут сейчас уничтожены градом тяжёлых снарядов.

У адмирала хорошее настроение. Он гордится собой — разгромить флот большой европейской державы это не то же самое, что гонять по Жёлтому морю бестолковые китайские эскадры.

Ветер с берега, и оттуда всё сильнее тянет гарью — видимо, не все поражённые торпедами корабли русских затонули, часть из них села на дно и на них вволю порезвился огонь.

По команде флагманского артиллериста, отрепетованной флажным сигналом, начали разворачиваться на правый борт башни главного калибра, навелись  и поднялись на заданный угол стволы скорострельных шестидюймовок. Адмирал знает — на японских кораблях эти пушки не столь скорострельны, как у европейцев. Сыны Ямато воинственны и сильны самурайским духом, но здоровья ворочать тяжёлые, в полцентнера каждый, снаряды им не хватает. Заряжающие быстро устают и не могут поддерживать технически возможный темп огня. Значит, нужно компенсировать потерю скорострельности точностью попаданий.

Панорама внешнего рейда Порт-Артура медленно разворачивается  перед моряками японского флота. Адмиралу очень хочется поднести к глазам бинокль, лично полюбоваться на устроенный там миноносцами разгром, но он сохраняет внешнюю невозмутимость — он сейчас входит в историю, в такие моменты неприлично суетиться. Он дождётся доклада сигнальщиков.

  — Флот противника стоит на якорях на внешнем рейде!  — во всю мощь молодой глотки кричит наблюдатель правого борта.

Этого не может быть! Того подносит к глазам бинокль. Хорошо знакомые силуэты русских кораблей рывком приближаются. Удивительно, все они, кроме «Ретвизана», выглядят совершенно целыми. Только один броненосец русских развёрнут кормой к морю, но и на нём кормовая башня главного калибра направила стволы своих двенадцатидюймовок  на отряд японских броненосцев.

Все взгляды на мостике «Микасы» обращены к адмиралу.

— Эти русские, похоже, станут для нас достойным противником, — недрогнувшим голосом произносит Того. — Тем больше почёта и славы мы заслужим, когда одержим победу.

Не дожидаясь реакции подчинённых, адмирал направляется ко входу в боевую рубку.

***

Подгонямые мастерами, рабочие собирались на площадке перед заводоуправлением, на ходу сдёргивали картузы и шапки, крестились на возвышающиеся над заводской стеной из тёмно-красного кирпича церковные купола и кресты. Шли группами и поодиночке, разбирались по цехам и профессиям — клепальщики к клепальщикам, вальцовщики, соответственно к вальцовщикам. Рабочая элита, станочники, подходили степенно, с сознанием своей важности и незаменимости, становились свободно, не теснясь, в отличие от сбившихся плотно грузчиков и разнорабочих. Когда подоспели последние, старший инженер повернулся к стоящему на сколоченном из добротных досок помосте наместнику, рядом с которым как-то терялась столь впечатляющая обычно фигура управляющего:

— Все собрались, ваше высокопревосходительство! Можно начинать!

Наместник кивнул, стащил с головы и зажал в правой руке папаху дымчато-серого каракуля, машинально пригладил растопыренной пятернёй левой ладони волосы на голове управяющего, и шагнул к самому краю помоста.

— Здорово, ребята!

Собравшиеся ответили на начальственное приветствие нестройным, но доброжелательным гулом.

— Если кто не знает, я новый наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке. Если кто не знает, вчера обнаглевшие японцы напали на нашу державу, вероломно и без предупреждения. Только хрен что у них, ребята, получилось — обломали мы желтомазых и здесь, в Артуре, и в Чемульпо. Всыпали по первое число! Хорошо?

Толпа мастеровых заворчала одобрительно.

— Ясное дело, хорошо! Даже отлично. Но мало. Вы спросите меня — почему мало?

Адъютант наместника, стоявший перед первыми рядами рабочих, скорчил зверскую рожу, и из глубины народа сразу понеслись выкрики:

— Почему?

— Почему мало?

Наместник удовлетворённо кивнул, и продолжил:

— Да потому, что на самом деле не сам микадо на нас полез. Светлое, богобоязненное житьё православных под справедливой дланью государя-батюшки, дай Бог ему здоровья на долгие лета, не даёт покоя завистливым соседям. Англичане с американцами и всякие жидомасоны пуще огня боятся усиления нашей империи, ибо видят в этом угрозу своим махинациям, боятся, что справедливый государь помешает им грабить и обирать людей по всему белому свету. Но самим им воевать боязно — можно ведь и по мордасам получить. Поэтому вот на эти награбленные и наворованные деньги они вооружили японца, построили ему флот поболе нашего, да армию натаскали. Не с японцем мы схлестнулись, а с безбожной англиканской да баптистской ересью, что тщится подмять под себя весь мир!

Вчера мы десяток вражеских кораблей утопили — завтра англичане япошкам два десятка новых пригонят. Вы спросите меня — неужто нам не одолеть супостата?

В этот раз адъютанту достаточно было пошевелить усами.

— Одолеем ли супостатов, отец родной? — загалдели наперебой мастеровые, — Хватит ли силы?

Наместник кивнул и выбросил в сторону рабочих руку со сжатой в кулаке шапкой:

— Только если каждый из нас не щадя сил и времени будет для победы работать, сокрушим мы чудище, на нас восставшее — то самое, обло, озорно, огромно, стозевно и лаяяй. Потому объявил я на территории наместничества военное положение и на вашу помощь уповаю, а флот и армия будут биться, не щадя живота своего. Но без ваших рук, без мастеровой смекалки не обойтись. Поэтому работать будем по двенадцать часов в сутки, без выходных.

Из серой массы рабочих выскочил невысокий тощий разнорабочий в замызганном картузе и китайском ватнике не по росту, и тонким высоким голосом заорал:

— Да что ж это деется, православные! Уже и в светлое воскресенье от зари до зари вкалывать заставляют! Мол, мы с армией да флотом, все, как один! А флотские всю казённую сами выжирают, нам, работникам, приходится китайскую рисовую ханжу пить, а у меня от ей жжение в кишках происходит, и сплошное расстройство в организме! Чем так жить, вот ей же ей, руки на себя наложу!

Тут же стала ясна причина потрёпанности его головного убора — работник сорвал его с соломенных немытых патлов и картинным жестом хлопнул оземь. Привычно так хлопнул, сразу видно — не в первый раз.

Выслушав паникёра наместник вдруг сделался выше ростом и шире в плечах, сверкнул орлиными очами и указал на замершего перед ним простоволосого человечишку:

—Только попробуй мне с трудового фронта дезертировать! Я тебя и оттуда достану! А с Ним, — наместник качнул головой в сторону крестов и куполов, — я договорюсь, есть у меня полномочия.

Наместник вновь обратился ко всем собравшимся:

— Православные, не выдадим родной земли, не подведём царя-батюшку!

— Не подведём! — радостно ответили православные.

— А насчёт водки я распоряжусь – спокойным голосом добавил наместник, но услышали его даже стоявшие в самом дальнем ряду откатчики и подносчики.

— Не дело рабочего человека рисовым ханьшином травить.

Ударили литавры, торжественно вступили трубы и собравшиеся, как один человек вдохновенно исполнили «Боже, царя храни!», ничуть не волнуясь британскими его корнями.

Когда рабочие разошлись по местам, наместник повернулся к Николаю:

— Ну, как?

— Неплохо, но понравится не всем, уж больно верноподданнически получилось, и французской булкой похрустывает. А как же классовая борьба, и прочее такое? Таких у нас больше, чем монархистов. Будут недовольны, напостят, как в украинской теме.

— Да, пожалуй ты прав. Вечером ещё раз соберём, после гудка, понял?

Ни ледяной дождь, ни налетающие с залива порывы пронизывающего ветра не могли их остановить. Сюда шли прямо с ячейковых собраний, после краткого извещения, в одиночку и парами, но никогда более трёх человек. В карманах отсутствовали красные книжечки членских билетов ВКП(б) — не было ещё в природе таких билетов. Но настроение идущих было правильное, большевистское было настроение. Подходя к проходной, исподтишка показывали охраннику лоскут красной материи. Тот смотрел строго, с прищуром, потом кивал разрешающе:

— Проходите, товарищи!

Когда из известного всему Артуру экипажа выскользнула женская фигурка в кожаной куртке, длинной чёрной юбке и высоких кожаных ботинках со шнуровкой, охрана встрепенулась, но госпожа Стессель будто невзначай дотронулась рукой до обтягивающей прелестную головку алой косынки:

— Свои, товарищи! Спасибо за бдительность!

Товарищи понимающе переглянулись, и алая косынка, мелькнув на проходной, скрылась в глубине заводского двора.

Пробравшиеся на площадь перед заводоуправлением пролетарии привычно разбирались по цехам и профессиям — клепальщики к клепальщикам, вальцовщики, соответственно к вальцовщикам. Рабочая элита, станочники, подходили степенно, с сознанием своей важности и незаменимости, становились свободно, не теснясь, в отличие от сбившихся плотно грузчиков и разнорабочих. Когда подоспели последние, один из активистов повернулся к стоящим на сколоченном из добротных досок помосте фигурам:

— Все собрались, товарищи! Можно начинать!

Одна из фигур правой рукой стащила с головы кепку, сжав её в кулаке, а растопыренными пальцами левой машинально пригладила волосы соседа и шагнула к краю помоста:

— Товарищи! Вооружённые и экипированные на украденные у пролетариев всего мира британскими, американскими и французскими капиталистами деньги японские милитаристы по указке своих заокеанских хозяев вероломно, без объявления войны, напали на нашу страну, попытавшись подло убить тысячи трудящихся, служащих в российском флоте. Они изрядно получили по рукам, товарищи!

Однако не время расслабляться — враг силён. Западный капитал стремится подмять под сиою ненасытную власть и нашу страну. В этот трудный час мы должны сделать осознанный выбор — на чьей стороне в этой схватке должен быть российский пролетариат? Ответ однозначен: капиталисты Британии и Америки, раздувшие пламя этой войны, делают это не для того, чтобы жизнь трудящихся в России стала легче, наоборот, они хотят превратить нас в такую же бессловесную, покорную массу, какую сделали они из африканских, индийских и китайских рабочих и крестьян, вынужденных день и ночь работать за скудную пищу, товарищи!

Оболваненные империалистической пропагандой японцы считают себя высшей расой, имеющей право жить за счёт угнетения корейского и китайского народов. А в нас, русских людях, видят главное препятствие этому!

В этот тревожный час трудящиеся Дальнего Востока должны все, как один, не жалея сил и времени, работать для того, чтобы отразить это нападение всемирного капитала! Предлагаю работать по двенадцать часов в сутки и отказаться от выходных, товарищи, во имя победы над мировым капитализмом. А разгромив международный капитал, набравшись опыта в борьбе, мы сможем справиться и со своими капиталистами, и с ненавистным царским самодержавием! Ура, товарищи!

— Ура! — в едином порыве выдохнули пролетарии.

Рядом с оратором встала простоволосая женская фигура, взметнув над головой руку с трепещущим в ней куском ткани. Цвет в темноте был неразличим, но все и так поняли — алый. Женщина негромким, но уверенным голосом затянула:

— Вихри враждебные веют над нами…

Собрание подхватило, и «Варшавянка» грозно и неудержимо, хотя и негромко зазвучала над судоремонтным, заставляя сжиматься кулаки и сильнее биться сердца.

— Ну как? — Опять повернулся к Николаю Александр.

— Нормально. Либеральный митинг проводить не будем, противно и не по теме. Собравшиеся на помосте с ним полностью согласились.

К помосту подошёл невзрачный пролетарий в затасканной кепке и большом китайском ватнике не по росту.

— Товарищи! Что-то нужно решать с удовлетворением первоочередных потребностей трудящихся! Спиртное, которым торгует китайская мелкая буржуазия, суть сплошной опиум для народа  и сущая отрава рабочего организма. Разве с таким обеспечением нормальную выработку дашь?

— Не волнуйтесь, товарищ, мы уже приступили к решению данной проблемы.

— Спасибо товарищи. И это, товарищ наместник, не подведём мы, так и передайте товарищу императору!

Вот за таких людей я и сражаюсь, — вздохнул Александр, провожая взглядом нескладную фигурку рабочего.

***

После всего, что свалилось на голову несчастного коменданта, душа старого служаки требовала отдыха в спокойной, семейной обстановке. А где может быть спокойнее и уютнее, чем в публичном доме?

Самым респектабельным борделем в городе по заслугам считалось расположенное недалеко от знаменитой «Этажерки» заведение, на вывеске которого между закорючек, символизировавших бокалы с пенящимся шампанским вином, готическим шрифтом значилось: «На вкус и цвет». Чуть ниже, округлыми буквами, стилизованными под женский почерк, уточнялось: «Полный набор».

Назвать это заведение бардаком не повернулся бы язык у самого отчаянного ругателя. Во всём, от оформления интерьеров, до подбора блюд в буфете и персонала в альковах чувствовался раз и навсегда установленный порядок.

В прихожей заведения посетителя, вопреки устоявшимся обычаям, встречала не мадам, какая-нибудь тётя Роза или Сима, а сам хозяин заведения – уроженец Лифляндской губернии, невысокий, довольно щуплый господин средних лет с исконно российской фамилией Милославский. Впрочем, среди обывателей города и офицеров гарнизона хаживали слухи о том, что милейший Вениамин Вацлавович на самом деле был внебрачным отпрыском одного из братьев предыдущего самодержца. По этой причине за глаза его иначе, чем князева, не поминали.

Господин Милославский считал, что открыл главный секрет, гарантирующий заведению приток клиентов — женский персонал его публичного дома набирался по принципу ковчега, «каждой твари по паре» — причём на брюнетках, блондинках и рыжих хозяин не остановился. При желании придирчивый потребитель мог заказать для утех и девушку не только жёлтую, чем в Артуре никого не удивить, но и чёрную и даже редкую в российских широтах красненькую. Где он добывал знойных африканских, индийских и экзотических индейских красавиц, Вениамин Вацлавович не рассказывал, но судя по всему, разнообразие девок в его заведении ограничивалось лишь фантазией хозяина.  Придумал бы розовую с голубыми волосами — нашёл бы и такую. Любил он это дело.

Впрочем, одна общая черта во внешности контингента была. У всех девок отчего-то были изрядные уши, которые не во всякой причёске удавалось спрятать. Злые языки поговаривали, что это от того, что персонал частенько подслушивает, о чём в нумерах говорят. А пойманных после таскают за уши, вот и вытянули изрядно.

Нужно отметить, искушённая публика заведение Милославского недолюбливала.

— При всём их внешнем различии, девки у князева скучны и однообразны как мечты телеграфиста,  — говаривал известный авторитет, мичман Пустошкин Лука. — Ни ума, ни фантазии. Не пойду-с больше, они у него клиентов как по инструкции обслуживают, штрафует он их за нарушения, что ли?

Поэтому основными клиентами Милославского были почтенные господа, для коих посещение подобных заведений являлось вроде как некой обязанностью, типа, можем ещё господа, да-с. Но основную кассу делали юные гимназисты, которые, как известно, любят глазами, а думают чем угодно, но только не головой.

Кроме основного занятия была у милейшего Вениамина Вацлавовича ещё одна страсть. Он писал. Писал о том, что видел и слышал вокруг себя, не забывая добавить и фантазии. В результате ситцевые простыни превращались в шёлковые, мятые клиентские ассигнации — в полновесные золотые дублоны и цехины. Или ауреи, если автор принимался описывать разврат времён римских императоров.

Писатель гордился своей плодовитостью, на стене рабочего кабинета висел у него дагерротип, на коем хозяин заведения был запечатлён с изрядной стопой своих литературных трудов. Мечтой всей жизни было для него догнать по числу написанных романов одесскую конкурентку, писавшую под псевдонимом Мамаша Даша бесконечные истории про всяческие преступления и расследование оных.  Соревнование господин Милославский проигрывал, подозревал конкурентку в нечестной игре и использовании чужого труда, но не сдавался.

— Нудно, уныло и однообразно, как обслуживание его шлюх, — отозвался в кругу друзей о работах Вениамина Вацлавовича всё тот же мичман Пустошкин.

Впрочем, был у почтенного автора и постоянный читатель, можно сказать, поклонник, на стол которого труды писателя доставлялись ежедневно. Артурский полицмейстер отчего-то почитал их докладами и любил полистать перед сном.

Во владения господина Милославского и устремился генерал Стессель в поисках утраченного душевного равновесия. Он не стал ломиться через центральный вход — к чему? У него, постоянного и уважаемого клиента, был ключ от боковой двери. Согласитесь, комендант крепости в компании гимназистов-старшекурсников, теснящихся в общей прихожей, смотрелся бы не слишком уместно. Какой-нибудь щелкопёр мог бы из такого пустяка и скандальчик раздуть на целый газетный разворот. Ни к чему это в сражающейся крепости, будет отвлекать защитников от дел важных и государственных.

По удобной, покрытой толстым ковром лестнице поднялся генерал в приёмную «не для всех», не чинясь, проследовал к столику с напитками, плеснул себе бокал шустовского и со счастливым вздохом опустился в мягкое кресло.

— Здравия желаю, господин генерал, — кивнул ему сидящий у другой стены мужчина и отсалютовал бокалом красного вина. — Нелёгкий денёк, нэ?

Вместо ответа Анатолий Михайлович бросил на столик фуражку и вытер лысину большим клетчатым носовым.

— Понимаю-понимаю, как не понять? Война, жена, наместник — вай, то есть, вах! И один на один тяжело, а они сразу, — собеседник покачал головой, достал из кармана черкески портсигар и протянул Стесселю:

— Угощайтесь, дорогой Анатолий Михайлович, турецкие, родич из Шемаха присылает.

Сложилась классическая ситуация, которую народная мудрость отлила в чеканной фразе:

— Штирлиц знал наверняка. Проблема заключалась в том, что Наверняк не знал Штирлица.

— Давайте вашу турецкую… — Стессель замялся, пытаясь вспомнить имя собеседника.

— Князь Леон Гейцати-заде, сверхштатный корреспондент лондонской «Тимес».

Горский  князь Леон Гейцати-заде в Маньчжурии появился как-то непонятно. Складывалось впечатление, что он не приехал сюда, а уехал оттуда, где жизнь его, по какой-то причине вдруг стала некомфортна. Видимо, в великой Российской империи иных  комфортных мест для потомка гордых горцев не осталось. Злые языки поговаривали, что до восточных пределов князя довело смелое, но неудачное экспериментаторство на ниве быстрого обогащения, но сам он, услышав подобные намёки, жестоко обижался. Густые чёрные усы его трагически топорщились, и весь облик горца повергал злопыхателей в недоумение — им самим становилось непонятно, как только могли они заподозрить в чём-то недостойном этого честнейшего человека.

Упомянутые усы являлись самой запоминающейся чертой внешности горского мигранта. Ни взгляд, ни мимика его не выдавали и сотой доли эмоций, о которых сообщали окружающим его усы. Они то гордо задирались, то уныло повисали, топорщились, угрожающе шевелились… Усы горца могли всё, кроме одного — пребывать в неподвижности.

По прибытии в Артур князь сделался завсегдатаем мест, в которых собирались любители и поклонники шахмат. Сам он не играл, нет. Но мог по ходам разобрать каждую виденную им партию, умело объясняя, для чего и почему каждый из соперников совершил тот или иной ход, насколько это решение было удачным в сложившейся ситуации и что, по мнению князя, следовало делать на самом деле. Как-то в «Артурской Истине» даже вышла его обширная статья «Сто партий мичмана Рабиновича».

Генерал отхлебнул из бокала, полюбовался игрой усов на лице собеседника, и со всей присущей ему тактичностью спросил:

— А вам, князь, какие шлюхи больше нравятся, жёлтые, чёрные или белые?

Усы встопорщились.

— Господин генерал, извините меня, но при всём уважении к Вам, должен признаться, что в стены данного заведения меня привёл не поиск утех со здешними девицами, а интерес к литературному творчеству его хозяина. В редакции «Париж Матч», доверенным корреспондентом которой я являюсь, проявляют к нему самый искренний интерес, и с моей помощью непременно опубликуют ещё до конца будущего года, в виде полного собрания сочинений. На французском языке!

— А-а… — вяло махнул рукой Стессель, охота вам заниматься всякой ерундой. Сняли бы пару девок, забрались в середину бутерброда — мигом всякую блажь из головы выветривает. Помню, в Харбине как-то раз влетели мы в один китайский притончик…   Вот это был котильончик! — и Анатолий Михайлович громко захохотал, оценив собственный каламбур.

Бесшумно распахнулась дверь гнилого полированного красного дерева.

— А я-то тумаю, кто это с князем песетует! Такие гости! Милейший Анатолий Михалович, прошу, прошу, Зизи и Бумба вас всекта штут, и всекта котофы! — хозяин заведения норов постоянных вип-клиентов знал, и скучать в прихожей не позволял — для этого у него имелись более комфортабельные помещения.

Сдав генерала в цепкие чёрно-белые объятия, хозяин заведения пригласил второго гостя в рабочий кабинет.

— Вы кофорить, что мои происфедения иньтересофать кто-то в Ефропа за корошие теньги?

— Вы меня хочете обидеть,— вздыбил усы князь, — вы меня уже обидели. Я, князь, потомок князей, полномочный представитель Дойче Вошеншоу, пересекаю огромные пространства с запада на восток ради этой беседы, и меня встречают неуместными подозрениями!

— Меня, мешту прочим, тоше не ф капуста нашли, — тонко намекнул на своё прозвище Милославский. — Ф короте фы тафненько прошиваете, а ко мне только теперь исфолили потойти. Не слишком-то фы торопиться, косподин Гейцати-заде.

Аферу с «изданием» горячий горец задумал вчера, ознакомившись с содержимым некоторых шкафов городского полицейского архива, но виду, естественно, не подал.

— У меня сердце кровью обливается, когда я думаю о том, сколько людей на свете не понимают разницы между добросовестным исполнением обязанностей и пустопорожней волокитой! В то время, когда я, понимая, какая огромная сумма денег планируется к вложению в ваши работы моими берлинскими коллегами, тщательно изучал все материалы, к которым смог получить доступ, у вас успело сложиться обо мне превратное мнение…

Услышав о деньгах Вениамин Вацлавович подобрался и замер, как учуявшая дичь легавая собака.

— О каких суммах, собственно, идёт речь?

— При условии передачи авторских прав на семьдесят пять лет наша компания гарантирует выплату комиссионных в размере двадцати, – горец метнул из-за усов быстрый взгляд на собеседника и поправился: — в размере сорока двух процентов от стоимости каждого проданного тома.

— И о каких тиражах может идти речь?

— Наше издательство — издательство полного цикла, планирует привлечь к оформлению ведущих художников Европы. Ренуар, Тициан, Сезанн, Дюрер и Рембрандт – их иллюстрации и многоцветная обложка из лучшего немецкого картона! Спрос гарантирован.

— Так ведь Рембрандт, он того… умер?

Горец тонко улыбнулся, усы его двумя лисьими хвостами замерли параллельно земле.

— В архивах нашего издательства много полотен, авторское право на которые были куплены ещё при жизни гения.

Он понизил голос и доверительно сообщил:

— Все выплаты по контракту — в германских марках!

И растаял лёд недоверия в сердце господина Милославского.

***

Забираться после вечернего митинга в тряский экипаж Николай отказался — хотелось немного пройтись, проветриться, собрать мысли в кучку. Он давно заметил, что на ходу думается лучше. Дурные мысли от тряски из головы вылетают, что ли?

В окрестностях судоремонтного запросто можно было переломать себе ноги, но природа наделила попаданца неплохим ночным зрением, всякую тяжелую дрянь и скопления грязи он замечал хоть и не издали, но на достаточном расстоянии для того, чтобы вовремя найти обход. Когда из-за угла выкатилось крупное пятно, более тёмное, чем зимняя маньчжурская ночь, советник по невыясненным вопросам остановился, с любопытством ожидая продолжения. Подлетев с тяжким топотом, пятно остановилось, вывалив горячий язык и превратилось в огромного чёрного алабая с горящими зловещим красным огнём глазами.

—  Гитлер? — злобно прорычал кобель, принюхиваясь к попаданцу.

—  Нет, не он, —  честно ответил Николай.

—  Гудериан? — чуть убавив громкость, поинтересовался собак.

—  Не-а, —  отрицательно покачал головой человек.

—  Фашист? — с плохо скрываемой надеждой чуть не проскулил алабай.

—  Нет. И даже не немец.

—  Пума? – чуть слышно спросил зверь.

— Обыкновенный попаданец, свой, рождённый, так сказать, в СССР, — убил последнюю надежду собаки Николай.

—  Не врёшь, —  принюхавшись, окончательно расстроился пёс.

Алабай повесил могучую башку, развернулся и медленно, уныло поплёлся в ночь.

Чёрная его шкура уже скрылась в темноте, а до Николая ещё долетало ворчание:

—  Попал, вашу мать, бабьи дети, ни пумы, блин, ни фашистов. Какого хрена я тут делаю?

***

Холодный резкий ветер гонит с моря злую серо-зелёную волну. Над морщинистой поверхностью моря летит к суше жёваное одеяло  облаков. Оно цепляется за вершины гор, сминается, рвётся, но свою задачу — не пропускать к поверхности прямые солнечные лучи, выполняет на «отлично».

— Картинка будто из компьютерной игры про конец света — все оттенки серого. Кажется, к этой палитре ещё какие-то извращенцы подписывались, но катит плохо, все эти ущербные обычно стараются себя представить в радостно-разноцветном виде. Внутреннюю убогость прикрыть весёленьким декором. Уроды!

Сами понимаете, настроение у человека с такими мыслями далеко не праздничное.

Николай воспользовался своим положением и решил обойти на катере сидящий под берегом «Ретвизан», о чём жалеет страшно. На открытом мостике прыгающей по волнам малогабаритной тарахтелки он вымок насквозь, продрог, как собака, зуб на зуб не попадает, но фасон нужно держать  — приходится с каменной рожей осматривать пострадавшее от дефективной торпеды детище верфей господина Крампа.

Броненосец зарылся носом в воду почти по самую палубу, выставив на всеобщее обозрение упитанную корму. Окрашенная в красный цвет подводная часть – единственное цветное пятно в окружающей серости.

Неожиданно для самого себя Николай улыбается — с этого ракурса повреждённый корабль кажется ему похожим на исполняющую канкан толстуху, повернувшуюся обширным задом к зрителям и задравшую юбку на голову под восторженные вопли публики.

— Ну-с, мадмуазель, будем возвращать вам юбку на место. Или после того, что совершили японцы правильнее обращаться к вам «мадам»?

Молоденький мичман, командующий минным катером, реплику штатской штафирки расслышал — зыркнул на Николая зло, исподлобья. Наверно, хороший офицер, корабль свой любит и на столь фривольное обращение обиделся. Ну да бог с ним, с мореманом.

  Серый борт броненосца приближается, нависает над головой.  Советник ловит размах волны, когда катер на мгновение зависает в верхней точке, перешагивает на ступеньку трапа.

— Что, матросик, уставился? Думал, я сейчас попробую рожу о вашу лестницу расшибить? Попрыгал бы с моё в зависшую вертушку и обратно, небось не удивился бы неожиданной сноровке.

Матрос мыслей читать не умеет, просто провожает непонятное цивильное начальство глазами.

— Таким образом, изготовив и подведя кессон, мы получим возможность откачать воду из затопленных отсеков, заделать пробоину и ввести корабль в док для устранения повреждений.

Доклад инженер-механика какого-то ранга Николая не впечатляет — помнит, что в реальной истории возились долго, материалов извели массу и результата достигли далеко не с первой попытки.

— А что, господа, здесь всегда в это время года такой сумасшедший ветер?

Эдуард Николаевич Щенснович удивлённо вскидывает брови — каперанг не понял, зачем спрашивать о постороннем, но как воспитанный человек ответил:

— Вечером и под утро около часа бывает штиль, Николай Михайлович.

— Тогда я предлагаю инженерной службе приготовиться в авральном режиме заделывать пробоины, когда носовая часть корабля поднимется из воды. Времени на долгий ремонт нам японцы не дадут, будем делать дело быстро. Готовность к герметизации повреждённых отсеков требую организовать за двое суток, утром третьего дня будем выдёргивать броненосец из воды.

Когда катер с непонятным советником отвалил от борта, вахтенный начальник  лейтенант Кетлинский спросил разрешения и обратился к командиру:

— Какой-то он странный, господин капитан первого ранга.  И ругался по-польски.

— По-польски?

— Пся крев до гужи ногами* помянул, споткнувшись на палубе.

— Хм-м. Думаете, Казимир Филиппович, он из наших? Вряд ли. А что до странностей, то новый наместник тоже, знаете ли, необычная личность. Но флот от атаки сберёг, и эскадры Уриу у микадо больше нет — согласитесь, не самое плохое начало войны. Может, и наш корабль сумеют быстро ввести в строй. Посмотрим, господин лейтенант.

*Пся крев до гужи ногами – собачья кровь вверх тормашками (польск).

В назначенное утро экипаж эскадренного броненосца первого ранга «Ретвизан», дежурного миноносца «Стремительный» и прислуга батареи Электрического Утёса наблюдали удивительное зрелище — по наплавному мосту на броненосец нескончаемым потоком устремились китайские детишки.

Каждый ребёнок нёс традиционный фонарик из тонкой рисовой бумаги с небольшой свечой внутри. Серьёзные, как финны на свадьбе, китайчата в безупречном порядке поднимались на броненосец, привязывали фонарики к опоясывающим бак корабля тросам длинными шёлковыми нитями различной длины, поджигали свечи и покидали корабль. На берегу каждый получал честно заработанный гривенник и, счастливый, бежал домой.

В утреннем полумраке над броненосцем распускался волшебный разноцветный сад.  Через сорок минут после начала акции из-за борта раздался громкий крик дежурящего на шлюпке мичмана:

— Поднимается!

А маленькие китайцы несли и несли свои поделки.

Нос «Ретвизана» всё решительнее поднимался из воды. Сквозь огромную пробоину из глубин затопленных отсеков водопадом хлынула вода, процесс ещё более ускорился.

— Стоп! — скомандовал Николай, и поток маленьких помощников был перекрыт жандармами. Чтобы не чинить детишкам обиды, по гривеннику выдали всем оставшимся — их фонарики свезли на склад военного порта на случай другой подобной оказии. А на повреждённом борту броненосца уже вовсю гремели кувалды и шипело пламя десятка ацетиленовых горелок – шла спешная герметизация пробоин, свечи, чай, не вечно гореть будут.

 К восходу солнца первые фонари начали терять подъёмную силу и принялись один за другим опускаться на палубу. Вскоре пространство палубы от носового флагштока до первой башни главного калибра было в несколько слоёв устлано разноцветной бумагой. Гирлянды фонариков свешивались с бортов до самой воды. Но дело было сделано – «Ретвизан» уверенно держался на плаву и был готов к переходу для постановки в док.

— Поздравляю, Николай Михайлович, и сердечно благодарю за помощь! — Шенснович пожал руку советнику по вопросам логистики и экономики. — Извините, но до последнего не верил в успешный исход вашего фантастического предприятия!

— И совершенно зря, между прочим, — довольно ответствовал ему собеседник. — Чай, текст не японцы пишут, не станут авторы врагу подыгрывать!

***

В ночной темноте по изрытой грунтовой дороге пробирается одинокий мужчина, с головы до пят закутанный в чёрный плащ. Подсвечивая себе потайным фонарём, неизвестный бесшумно ступает обутыми в мягкие чувяки ногами, сторожко озираясь при каждом подозрительном шуме.

Случайно выглянувший в разрыв облаков месяц не смог осветить черты его лица, лишь густые чёрные усы мелькнули в неверном серебристом свете.

Следом за ним двадцать три рикши на своих тележках везут рукописи, полученные у хозяина борделя «На вкус и цвет». Заинструктированные до потери пульса китайцы ступают след в след, старательно повторяя все движения лидера – замирают, приседают и оглядываются по сторонам вместе с ним. Неслаженность группы проявляется лишь в том, что каждый следующий рикша немного запаздывает, отчего все движения закутанного в плащ усатого незнакомца дублируются не одновременно, а как-бы волной прокатываются вдоль колонны.

Внезапно в зловещей ночной тишине пронзительно скрипнуло колесо шестой от головы коляски.

— Ч-ш-ш! — зашипел на него рикша под номером семь.

— Дуй бу цси (извините, кит.) — пролепетало в ответ колесо и заткнулось.

Снова только шум ветра в кронах маньчжурских сосен и тоскливые крики маньчжурского филина окружают крадущихся.

Медленно, но уверенно отряд приближается к берегу моря. Шум прибоя всё громче. Вот грунт под ногами сменяется твёрдой поверхностью, идти становится легче, только брызги солёной воды падают на одежду. Плохо одетые китайцы промокают и начинают дрожать от холода. Чтобы не стучать зубами, они зажимают в челюстях палочки для еды.

Ещё несколько десятков метров, и навстречу неизвестному в плаще из темноты выходит зловещая личность, тоже несущая потайной фонарь.  Встретившись, они освещают лица друг друга. Разглядев один – усы, второй – чёрную повязку на одном из глаз собеседника, делают фонарями тайные знаки, после чего сходятся ближе.

— Господин Куро Хуге (Чёрная Борода) ?– на всякий случай спрашивает усатый.

— Да, это я, капитан шхуны «Араберра-Мару» Куро Хуге. Принесри? — интересуется одноглазый в треуголке.

— Это было непросто, – оглянувшись, отвечает человек в плаще. — Прибавить бы надо!

— Есри там будет важная информация, допратим потом, — пресекает зарождающуюся дискуссию его оппонент. — Маро времени дря ненужного спора. Вот ваши фунты стеррингов.

Усатый морщится — слишком часто он сам забывал об отложенной оплате, чтобы верить в таких вопросах другим, но спорить не решается.

Пират передаёт плащеносцу кожаный кошель, звон из которого для уха продающего чужой труд слаще райской музыки, и в этот момент ночную тьму вдребезги разносит магниевая вспышка фотографического аппарата. Откуда-то сверху на верёвках стремительно падают к земле затянутые в чёрное фигуры с укороченными мосинками на груди.

— Всем стоять! Стоять, тля!

 Непонятливый рикша получает прикладом по почкам и укладывается мордой в мокрый бетон.

На море вспыхивают белые солнца корабельных  прожекторов, освещая болтающуюся на якорях шхуну, вытащенную на берег шлюпку и схватившихся было за «арисаки» гребцов. Пиратов от моря отрезали шесть миноносцев, две канонерские лодки и броненосный крейсер первого ранга «Баян».

Усатый пытается отбросить кошель с деньгами в сторону, но его рука сжата стальными пальцами стража закона. Страж палит в небо из револьвера (наган-специальный, укороченный, образца 1898 года, длина ствола 2,5 дюйма, калибр 7,62 мм, семиизарядный, воронёный, рукоять  с накладками из морёной осины, может применяться для оглушения зомби, оживших мертвецов и прочей нечисти) сдувает дымок со ствола и радостно орёт:

— А ну, грабли в гору, господа шпиёны и прочая резко уголовная шелупонь! От Запийсала ще нихто не уходив!

Элитные бойцы из отряда жандармов особого назначения подводят пленников к расположившемуся в пароконном экипаже наместнику.

— С япошкой всё ясно, а на Гюльчатай стоит посмотреть. Покажите мне его морду, ребята.  Пора, пора сдёрнуть покрывало таинственности с этой загадочной личности.

Запийсало одним рывком лишает усатого его козырного плаща.

— Ба-а! — радостно тянет наместник, которого за глаза уже прозвали Александром Свирепым. — Да это же наш князюшка! А чего это гордый сын кавказских вершин делает на этом сыром и негостеприимном галечном побережье? Не плачут ли без вас золотые пески Ахтамара или как там ещё их кличут?

— Как честный патриот, я собирался выяснить маршруты вражеских разведчиков и принять меры по захвату и задержанию…

— А авторский экземпляр лучшей части досье нашего бравого полицмейстера вы взяли с собой исключительно для того, чтобы пиратская шхуна глубоко осела в воде и не могла удрать от патрульного миноносца? – ехидно интересуется наместник.

— Ваша проницательность не имеет границ, – обрадовался Гейцати-заде, старательно подмигивая наместнику. Знаменитые усы распушились и подались в стороны.

Александр Свирепый, любуясь мерзавцем, откидывается на кожаных подушках экипажа.

— Запийсало!

— Слухаю, Ваше сиятельство!

— У… — наместник вспоминает о недопустимости нецензурных выражений в художественном произведении и поправляется: — Дай господину князю в ухо, да посильнее.

— Это произвол! — не решаясь подняться с бетона, вопит горец. — Я буду жаловаться всюду, мой голос услышат везде, где у людей свободного мира ещё остались уши!

— Я думаю, в ближайшее время вашими основными слушателями будут рыбы.

— Какие рыбы? — шепчет князь перед тем, как потерять сознание.

— Кстати, кому принадлежала мудрая мысль назначить местом встречи волнолом Артурской гавани? Тем более, у маяка?

Японский пират скривился, будто проглотил ролл из тухлой селёдки, но проворчал сквозь зубы:

— Моего штурмана призвари на флот, пришлось выбирать место, которое я мог самостоятерьно найти ночью.

Наместник поворачивается к генералу Кондратенко:

— Распорядитесь, японцев отправить в Нерчинск, пусть поработают на благо нашей империи. Может быть ЭТО у них лучше получится.

— А с предателем что делать будем?

— Пусть кровью искупает. В штрафники его, в эскадрилью конных водолазов!

Кондратенко на мгновенье задумывается, потом кивает:

— Дядя Жора либо сделает из него человека, либо скормит своей живности. Думаю, дворянское собрание поддержит ваше решение.

— Ой, есть у меня подозрение, что этот князь в своё время бычками на Привозе приторговывал, уж больно ухватки у него, паразита, характерные.

***

— Ну что, господа воинские начальники, флотоводцы и мудрые советники, обсуждение сложившейся обстановки прошу считать открытым. — Наместник легонько хлопает ладонью по столешнице, стол подобострастно приседает на толстенных резных ногах.

— Простите, что вы считаете открытым? — выражает непонимание Стессель, недоуменно таращась на стоящие посреди стола бутылки с сельтерской водой. Вожделенные ёмкости, покрытые изумительной испариной, плотно запечатаны пробками, а вскрыть хоть одну в присутствии наместника генерал боится.

— Отсталые вы у меня, идеологически неподкованные, забываю об этом постоянно. Оскар Викторович, доложите, пожалуйста, обстановку на море и дайте вашу оценку сложившейся ситуации.

Пока Старк, покашливая, перечисляет наличные силы японского флота, Николай тихонько рисует на листе дорогой, оттенка слоновой кости, бумаги, силуэты боевых кораблей различных эпох. Слушать адмирала не хочется — будучи, в принципе, неплохим человеком и вполне себе заслуженным морским командиром,  он каждый вражеский корабль упоминает так, что слушающим кажется, будто их у микадо как минимум три. Неудивительно, что его план действий включает в себя тщательно проработанную процедуру консервации кораблей в базах. Увы, такая политика уже привела в своё время к удвоению японского флота за счёт поднятых со дна Артурской бухты российских броненосцев.

Интересно, как Сашка выкручиваться собирается? Преображение Варяга в Сою он отменил виртуозно.  Обвешаный орденами и облепленный милостями каперанг Колчак так и сидит в Чемульпо с двумя крейсерами, и что характерно, пускать японские десанты в Корею не собирается. А японцы обходят тамошние воды десятой дорогой.  Вот только объяснить, как он утопил японскую крейсерскую эскадру, не спешит. Или не может?

— Нет, ребята, пулемёт я вам не дам, – прерывает докладчика наместник.

— Какой пулемёт, почему?

— Потому что гранаты у вас не той системы. Не дам я вам в портах пьянствовать, рабочему классу водки не хватает.

Александр встаёт и начинает прохаживаться по залу.

— О теории управления никто из вас понятия, естественно, не имеет. Кроме, возможно, Николая Михайловича – тот про неё, по крайней мере, слыхал. Но я не тиран, и держать подчинённых в неведении не буду. Всё расскажу, как внучок родному дедушке. Времени у меня меньше, конечно, на десять томов не закладываюсь, поэтому буду краток. Есть два способа управления, мой и неправильный. Так вот, мой, это чтобы одна проблема мужественно устраняла другую, и наоборот.

Вы, вот, Оскар Викторович, утверждаете, что владивостокский отряд заперт во Владивостоке льдами. А как тогда я на миноносце в Артур прибыл?

— Тогда была острая сюжетная необходимость, ваше высокопревосходительство, — осмелился высказать замечание вслух Ухтомский.

— Необходимость, говорите? — ухмыльнулся наместник. — Х-хе! Ладно, пусть необходимость. А сейчас мне нужно, чтобы отряд крейсеров соединился с эскадрой в Артуре.

— Это невозможно! – возмутился Старк.

— Для вас — невозможно, — соглашается Александр. А ещё среди населения полуострова полно японских шпионов, но вычислить их мы не способны, потому что даже с пьяных глаз ходю от япошки отличить не в состоянии.  Мне полицмейстер точно так же ответил — невозможно, мол. А я придумал. Пусть одна проблема борется со второй, избавимся от обеих.

Наместник поворачивается к секретарю:

— Приказываю, всех китайцев, маньчжурцев и прочих азиатов вывезти во Владивосток. Возвращение разрешить только морским путём. Обеспечить ломами, киркомотыгами и нарезать участки работы так, чтобы после пробивки двух каналов  на оставшейся между ними льдине осталось как можно больше азиатов. Льдину с тружениками обеспечить питанием, топливом и отбуксировать к острову Хоккайдо. Пусть у япошек едоков прибавится, у них и так с кормёжкой не ахти. По полученному каналу вывести из Владивостока отряд крейсеров.

Наместник повернулся к участникам совещания:

— Вопросы есть?

Оглядел вытянувшиеся лица, кивнул и сам себе довольно ответил:

— Вопросов нет.

***

Обер штабс-ротмистр Георгий Павлинович Большаков, в миру более известный как дядя Жора, не жалея сил, глотки и длинного бича из вяленых моржовых кишок, натаскивал своих отмороженных подчинённых. Отмороженных во всех смыслах – эскадрилья конных водолазов была создана энтузиастом после того, как в одном из айсбергов у побережья Чукотки были обнаружены реликтовые панцирные морские коньки. Рыбы, вмёрзшие в лёд, судя по всему, ещё до всемирного потопа, после дефростации оказались вполне работоспособны и весьма подвержены дрессуре по методу господина Дурова. При весе в полтора английских центнера каждый конёк вполне резво тащил на себе взрослого мужчину с некоторым количеством полезного груза.

Дядя Жора дураком не был, и за представившуюся возможность уцепился обеими руками.  Кем на самом деле был тогда ещё просто штаб-ротмистр, так это выдающимся механиком-самоучкой. Поговаривали даже, что обе руки ему от рождения достались правые. Разобрав приобретённый на распродаже велосипед с мотором «Маунтина», Большаков умудрился изготовить на его базе первый в мире независимый «аппарат для дышания под водой». Выдающееся изобретение позволяло сутками не вылезать из глубин на поверхность.

            Вы когда-нибудь пробовали зимой сутками не вылезать из вод Жёлтого моря?

Не пробовали, но представляете? Это вам, голубчики, только кажется, что представляете, но общее представление, видимо, имеется. Тогда вы поймёте, почему такое замечательное и уникальное подразделение, как эскадрилья конных водолазов комплектовалось исключительно штрафниками, часто по приговору суда.

            Очередное пополнение наблюдало за обучением с берега, грустно повесив растерявшие всякий задор усы.

Прохаживаясь по палубе небольшого понтона, дядя Жора не стеснялся в выражениях:

— Евстафий, ниже пятку! Ниже пятку, я сказал, дери тя рашпилем во все дыры! И дросселем активнее, не допускай пузырей!

Плетёный бич без промаха влетал в спину обучаемого, придавая дополнительный вес устным замечаниям матёрого педагога.

— Игудиил, серафим тебя задери, все шесть крыльев тебе в глотку! Держи руки ровно, не тереби повода, ирод, скотину нервируешь!

Педагогический щелчок бича. Возмущённое бульканье обучаемого и повторный удар по его многострадальной спине.

Наконец занятие оканчивается, Большаков, звеня шпорами, подходит к краю понтона и, не глядя под ноги, сигает в воду. Здоровенный морской жеребец выныривает ему навстречу, принимая наездника на украшенную богатым плавником спину. Обер штабс-ротмистр фасонит — правит только коленями, не касаясь повода руками.  На мелководье спрыгивает со своего конька и широко шагая, выходит из воды.

— Пополнение?

Гейцати-заде не слышит вопроса. Следом за комэском из волн выбирается истинное морское чудовище — серый, в полоску кот весом в несколько сот килограммов. В зубах котяра тащит непонятно где пойманного палтуса размером с большой письменный стол.

Дядя Жора бичом возвращает себе внимание новичка.

— Чего вытаращился, морского котика ни разу не видел?

В это время на одном из небольших мысов Ляодунского полуострова.

            Между двух валунов, дающих защиту от порывов ветра, в позе лотоса застыл мужчина средних лет с явно выраженными нордическими чертами лица. Его сбитая на затылок мятая фуражка командира кригсмарине  не слишком удачно сочетается с вышитой косовороткой, но мужчину это не смущает. Решительно выставив рыжеватую бородку, он потрясает толстой пачкой чертежей, от которой отделяет по одному листку, чтобы немедленно сжечь на небольшом костре, разведённом в ямке между камней.

            Глаза его горят огнём одержимости. Видимо, с таким же выражением лица его далёкие предки, потрясая боевыми топорами, вгрызались в свои дубовые щиты.

            — Ком цу мир, майне кляйне, ком, семёрка, сука у-ботная, Одином заклинаю!

            Его уверенность в успехе завораживает, кажется, на звук хрипловатого низкого голоса вот-вот отзовётся из морских глубин и вынырнет, сбрасывая с покатой палубы и рубки клочья морской пены, невиданный ещё в этом мире зверь — подводная лодка седьмой серии, оскалится клыками орудий, ухмыльнётся заслонками торпедных аппаратов…

            Доннер веттер! — кричит, вскакивая на ноги, вызывавший свою подводную лодку капитан. Он швыряет чертежи в огонь, потом долго топчет костёр ногами.

            — Опять, опять эти суки! Всегда, блин, всегда вызов ломают, уроды нематериальные! Какого хрена вы там пишете, школота грёбаная, если сквозь ваши творения чайки пролетают! Ни ума, ни фантазии, читать толком не умеют, а туда же, историю переписывать!

Если проследить за его взглядом, можно увидеть причину негодования. Вдоль побережья, суетливо мотая разнообразными решётками антенн, плетётся целая орда разномастных кораблей,  явно являющихся плодом воспалённой фантазии. В соответствии с заветами господина Фрейда, но против всех законов физики, в множество рядов торчат во все стороны огромные ракеты вперемешку со стволами артиллерийских орудий совершенно циклопических размеров.  В клюзе последнего монстра болтается оборванная якорная цепь – видимо, таланта автора хватило на то, чтобы материализовать якорь. На цепь правдоподобности не хватило – оборвалась на первом же звене.

            «Дикая охота» удаляется от берега, унося на призрачных бортах прощальные проклятия.

            — В песочнице душить, суки, на кишках училок языка и литературы! Ненавижу, козлы, отрыжки папиных организмов!

            Усилившийся ветер не даёт расслышать продолжение сего страстного монолога…

***

Артамон Захарович Коломоец, младший техник-телеграфист городской почтовой станции фактом начала войны был чрезвычайно взволнован.  На работе был рассеян, за что получил физическое замечание от руководства, несколько увеличившее производительность, но вызвавшее в душе Артамон Захарыча немалую обиду — согласитесь, когда тебе полсотни с гаком, подзатыльник расстраивает сильнее, чем точно такой же, полученный в детском возрасте.

Волнение долго бродило в телеграфисте, не находя выхода, но в конце концов вырвалось наружу:

— Как вы думаете, Акакий Филиппович, — обратился он к регистратору бумажной корреспонденции и приёмщику посылок Фрумкину-Невтыкайло, — боевые действия не помешают пересылке выписанных мной из Киото саженцев персика? Точно такие же мне предлагали из Китая, но дороже на целый алтын, да и знаю я это китайское качество! Японцы всё-таки культурнее прочих азиатов будут, как вы полагаете?

Коломоец всё свободное время посвящал своему саду, разбитому в укромной ложбинке недалеко от Электрического утёса.

            — И охота вам, Артамон Захарыч, о таких пустяках думать. Вон, в госпиталь сколько матросиков с «Ретвизана» привезли, а вы — саженцы… Об людях душа болит!

            — Матросы, солдаты… Им, чай, за это деньги плотють, и вообще, такое ихнее предназначение, за державу и государя помирать и ранения получать. Их в России, чай, много, а садик-то у меня один! Отчего же я об матросах должон думать, а не об саженцах?

            Фрумкин был человеком к брани несклонным, потому только плюнул на пол, и отвернулся, отказываясь продолжать неприятную беседу.

По окончании смены своей Артамон Захарыч бодро топал домой, маневрируя между группами военных, и продолжал ворчать:

            — Полный полуостров дубин стоеросовых, а ты думай ещё о них. Я вот с лопаткой, с тяпочкой между стволами пройдусь, с побелочкой поработаю. Война у них! Мой садик с краю, отчего я должен страдать?

            Господин Коломоец был личностью цельной, и переживаниям отдавался всерьёз и надолго.

***

            Седина в бороду влетела уже давно, но бес из ребра уходить не спешил. В части определённых услуг комендант Артура, не являясь тонким ценителем, брал количеством, являясь постоянным и надёжным потребителем товара, который предлагал своим клиентам невесёлый дом господина Милославского.

Подсчитывая прибыль, Вениамин Вацлавович знал — изрядной её долей он обязан постоянству вкусов генерала. Сами понимаете, владелец заведения всей душой желал генералу здоровья и долголетия, не подозревая, что над его прилизанной головой сгущаются грозовые тучи.

Не успел Анатолий Михайлович и трёх раз поменять своё положение в слежавшемся на кровати с балдахином чёрно-бело-красном бутерброде, как дверь в нумер вылетела от ласкового шлепка его лучшей половины.

— Что, Анатоль, продолжаешь крепить обороноспособность? Решил увеличить число военнообязанных в империи? Милый, ты совсем забыл, что уже давно стреляешь холостыми патронами!

И к цветным составляющим сандвича, что попытались под шумок ускользнуть из помещения:

— А ну, стоять! Я вас, …, сейчас к делу пристрою, хватит, отлежали своё.

— Э-э.. — попытался собраться с мыслями генерал. Подобно осаженному на полном скаку жеребцу он запалённо дышал и косил на виновницу остановки выпученным глазом.

— Ишь, разговорился! — оборвала его супруга, — дома, дома расскажешь, кого ты здесь инспектировал. Одевайся, давай, зайчик, не за тобой я сегодня, а за этими, — она кивает на жриц любви, — канарейками. Мобилизация у нас.

 Дождавшись, когда генерал, кое-как напялив мундир, выберется из нумера (забытые от волнения подтяжки болтались на всеобщем обозрении), комендантша повернулась к кутающимся в кружевные тряпочки девкам:

— К стене!

И, повернувшись ко входу:

— Любаша, реактивы, пожалуйста. Очень мне подозрительна эта краснота.

Как и подозревала Вера Александровна, экзотическая окраска сползала с тугих телес князевских прелестниц при малейшем знакомстве с растворителем.

— Как зовут? – церемониться с девками артурская фурия не собирается.

— Ци-иля… — всхлипывает красно-белая после исследований шлюшка.

— Руфа, — поддерживает товарку та, что считалась чёрной.

Своих разноцветных сотрудниц Милославский без особых изысков вербовал в одесских притонах. Дешевле обходилось.

Когда сотрудниц, отмытых и продезинфицированных, построили и под конвоем активисток общества «Женщины Порт-Артура за оборону» увели в направлении гарнизонных прачечных, в коих после эвакуации китайцев образовалась чудовищная нехватка персонала, пришла очередь хозяина заведения.

— Позвольте, но в чём меня обвиняют? — взволнованный уроженец Лифляндии забыл, что говорит на русском с акцентом.

— Недобросовестная реклама, голубчик, недобросовестная реклама. И продажа вражескому агенту документов, содержащих компрометирующую высоких чинов информацию. Так что заведение ваше закрывается, а здание я, — госпожа Стессель хозяйским взором прошлась по небедной обстановке, — реквизирую на основании указа наместника о введении на территории наместничества военного положения.

«Таймс», «Новые бесчеловечные преступления русских на Дальнем Востоке».

По сообщениям с дальневосточного театра военных действий, где, как известно нашим читателям, героическая японская нация, не жалея усилий борется за свою свободу с намерившейся поработить этот свободолюбивый народ царской Россией, приходят пока безрадостные новости. Несмотря на достигнутую в самом начале освободительного движения внезапность, японскому командованию не удается перенести боевые действия на подлежащую освобождению территорию.

 С истинно азиатским коварством царский сатрап, назначенный по заслуживающей доверия информации из неназванных источников, пожелавших остаться неизвестными, наместником Сибири и Дальнего востока, использует для сохранения своей власти ужасающие методы, вплоть до полного подавления свободы слова.

От рук царской охранки в первую очередь страдает передовая российская интеллигенция. Ужасающие репрессии, применённые к известному писателю и деятелю шоу-бизнеса Милославскому и выдающемуся сыну горского народа князю Гейцати-заде доказывают, что царских чиновников не останавливает ни громкое имя, ни международный авторитет жертвы. От произвола не защищён никто!

А два дня назад группа японских коммерческих судов, перевозивших молодых переселенцев на территорию дружественной Кореи, второй страны, подвергающейся прямой угрозе аннексии русскими варварами, была поймана в ловушку. Невзирая на вероятность спровоцировать очередной ледниковый период, русские использовали для атаки массу отколотого от своего побережья морского льда. Попавшие в ледяную ловушку японские транспорты были затёрты и пошли ко дну. Но русские жестоко просчитались – несколько миллионов угнетённых российских граждан выбрали свободу и воспользовались дрейфом льдов для того, чтобы покинуть территорию Дальнего Востока и попросить убежища в Японии.

Ход истории можно замедлить, но остановить его невозможно. Эра российской экспансии подошла к концу, и вскоре мы увидим, что территория этого образования сократилась до размеров Московского княжества.

Желающие оказать материальную помощь беглецам от ужасов российской действительности могут сделать это через редакцию нашей газеты.

Конёк по кличке Пегас, потому что пегий, тёмно-серый со ржавыми подпалинами, оказался скотиной молодой и норовистой, покладистости в нём неопытный наездник не нашёл никакой. Одно хорошо — слетев с его спины, Гейцати-заде не падал на твёрдую землю, а, напротив, всплывал на поверхность. Ежели б не бьющий без промаха бич дяди Жоры, Леон срывался бы постоянно, только отбитая вплетёнными в сыромятную кожу жалами ската-хвостокола спина заставляла судорожно сжимать коленями бока чешуйчатого скакуна.

 К вечеру ломило и колени, и плечи, и всё, что между ними. Князь попробовал было встать в привычную позу оскорблённой невинности, да только не склонный к рефлексиям обер штабс-ротмистр безжалостно воспользовался ситуацией и оной невинности князя лишил. Не подумайте чего лишнего – это штрафник был родом с Кавказа, Большаков же без затей нового подчинённого избил, не обращая внимания на выражение усов. После чего вручил недотёпе его же собственную зубную щётку и отправил пирс от обрастаний чистить.

Князь, нежные рёбра коего ещё помнили форму носков тяжёлых кавалерийских сапог сурового начальства, возразить не посмел. Одной рукой скрёб щёточкой скользкие камни, зажатой в другой попоной боевого конька вытирал горькие слёзы, проклиная судьбу-злодейку, неуёмную бдительность наместника и тупость японского пирата, по вине которых оказался гордый сын гор в своём теперешнем унылом положении. Отдирая от них слизь, тину и поразительно молодые водоросли, смекнул, что не он первый так корячится, и малость полегчало — всё-таки легче становится, когда понимаешь, что не одному тебе так хреново жить на белом свете.

На следующий день учёба продолжилась — конные водолазы тренировались на полном скаку набрасывать тонкий трос на винт идущего полным ходом судна — по одному, повзводно и всей эскадрильей сразу.

— Эх, барбосы, — вздыхал дядя Жора, когда очередной заход на цель строем двойного пеленга звеньев обламывался в самом конце из-за неточных действий подчинённых. После чего хлестал нерадивых бичом, указывая на допущенные ошибки, и всё начиналось сначала.

День тянулся за днём, и князь-штрафник о жизни до принудительной мобилизации начал вспоминать, как о далёком, красивом, но неправдоподобном сне. Реальностью была только шершавая шкура ездовой рыбы, рыбья же вонь потников, въевшаяся в кожу соль и постоянно пробирающий до самых печёнок холод морской воды.

***

Свиная ножка просто таяла во рту. Нежная, жирная, с румяной корочкой… К сожалению, это было давно.

 От воспоминаний о запечённой свинине кусок трески вкуснее не стал, но он должен показывать пример детям. Гюнтер ещё сильнее выпрямился на стуле, вонзил в варёную рыбью плоть вилку, отделил наколотый кусок ножом, отправил в рот и начал старательно пережёвывать.

— Рыба, дети, очень полезна для растущих организмов. В ней содержится фосфор и полезные кислоты, положительно влияющие на умственные способности.

 Жена промолчала, одолевая свою порцию с терпением, достойным наиболее упёртых из стоиков. Но, судя по брошенному на мужа взгляду, она сожалела, что Гюнтер в детстве ел недостаточно много рыбы. Вот ведь курица! Перед завтраком она завела разговор о покупке какой-то очередной приглянувшейся ей побрякушки.

— Дорогая, ты видишь, какое трудное настало сейчас время! Новый наместник с подачи этого старого жирного маразматика полностью перекрыл мне доступ к ресурсам судоремонтного завода, Стессель провалил идею по переработке дымного пороха, а всех жёлтых работников из мастерской угнали на север. Мне самому приходится продавать и чинить эти проклятые швейные машинки! На этом много не заработаешь. Нам придётся несколько ограничить наши расходы, в трудное время разумная экономия помогает сохранить силы для лучших времён.

И что, скажите, странного сказал? Но Лотта насупилась и не желает с ним разговаривать!

До открытия мастерской ещё оставалось время, и господин Хрюнинг направил стопы на судоремонтный. По старой памяти известного прожектёра туда ещё пускали, несмотря на ужесточившийся контроль. Изобретать бесплатно Гюнтер не собирался, но пофилософствовать с большим поклонником своих идей инженером Семислуевым был не прочь.

— Видите ли, любезный Серафим Шестикрылович, империи бывают весьма различны по своей исторической ценности. Возмём, например, британскую. Несмотря на свою нечистоту и некоторую расовую неполноценность, англы и саксы всё-таки сохранили в себе значительный заряд великого германского духа. И я уверен — только по этой причине смогли они создать величайшую морскую империю современности. Или вот возьмём для примера хоть наших соседей, японцев. Они боготворят своего императора, тщательно пекутся о чистоте своей крови — и мы видим, как стремительно распространяется их древняя самобытная культура, сминая и подчиняя низшие народы, всех этих айнов и китайцев с корейцами (и русских – про себя продолжил фразу господин Хрюнинг).  Российская же империя подобна некому устройству, всасывающему в себя всякий мусор. Древние викинги, безусловные германцы по крови, совершили ошибку, не уничтожив, но подчинив местное население. Впоследствии к ним присоединили множество всякого расово неполноценного отребья, от татар до, простите за выражение, тунгусов. Из такого материала не построить достойной державы.

— Однако в настоящее время столь любезные вам японцы открыли против нас боевые действия, в коих несут преизряднейшие потери, — возразил собеседнику Семислуев.

— Вот увидите, Серафим Шестикрылович, неудержимый самурайский дух себя ещё покажет, адептов гордой философии Бусидо какими-то потерями не испугать, они есть носители подлинно имперского духа, который является наилучшим сырьём для одержания побед!

Памятуя о поддержке, которой немец пользуется у некоторых важных персон,  воспитанный собеседник промолчал.

Выйдя с заводской территории, Гюнтер не торопясь двинулся к своей конторе. Контора принадлежала компании, но Хрюнинг искренне удивился бы, вздумай кто-либо ему об этом напомнить — он умел хорошо забывать, если это приносило хоть какую-то прибыль.  Работать не хотелось, хотелось отдыхать, подсчитывать доходы и предаваться мечтам об их увеличении и собственном величии. Увы, грубая действительность толкала его к лечебнице для швейных машин.

Хрюнинг не знал, что гордые носители японского имперского духа уже работают над решением этого вопроса. В невидимой за громадой горного хребта бухте уже рухнули в зелёную утробу моря тяжкие якоря , фиксируя позиции, занятые броненосными утюгами Того.  Выбежали для корректировки ко входу в гавань верные «собачки» адмирала. Сработанные мастерами Армстронга механизмы подали к казённым частям громадных орудий многопудовые туши снарядов, развернулись и задрали вверх стволы башни главного калибра.

На суету в порту и городе Гюнтер, задумавшись, внимания не обратил, а зря.  Небольшой осколок одного из японских снарядов первого залпа срикошетил от земли и пробил патриоту германской империи брюшину. На работу Хрюнинг не попал по вполне уважительной причине.

Хирурги военно-морского госпиталя операцию провели вовремя, осколок извлекли, сшили разорванный кишечник, выбросив непоправимо испорченную его часть, но ничего не смогли сделать с занесённой в рану инфекцией. Гюнтер метался в жару, но сознания не терял. Рядом с постелью сидели верная Лотхен и припёршийся с авоськой апельсинов инженер Семислуев.

— Лотта, мне больно! — Схватил раненый узкую холёную ладонь жены, — пусть мне уколют морфий!

— Дорогой, морфий стоит денег. А в эти трудные времена, когда наша семья теряет кормильца, мне приходится считать каждый пфеннинг.

Жена заботливо поправила под головой мужа сбившуюся подушку.

— Ваше состояние весьма прискорбно, — выразил соболезнования Семислуев, — но утешением для вас должно быть то, что рану вам нанёс снаряд, выпущенный экипажем империи, несущей древние традиции, с корабля, построенного  на верфях величайшей империи современности!

— Идите вы в жопу со своей философией! — взвыл Гюнтер, и вцепился зубами в край одеяла.

Хоронили изобретателя скромно, белокурой вдове очень шёл траурный наряд, со вкусом украшенный жемчугом. Во время церемонии она тихо, с достоинством, плакала и старательно опиралась на руку ротмистра Водяги.

Так Порт-Артур лишился самого выдающегося из своих мыслителей и изобретателей.

***

Если осьминог забился в расселину и не желает лезть в ловчий кувшин, его нужно выгнать из-под камня палкой. Гэйдзины, нахально отвесив японскому императорскому флоту несколько тяжёлых и обидных пощёчин, забились в гавани и неспешно ковыряются, приводя в порядок повреждённые корабли. Значит, пришло время палки.

Первый обстрел Порт-Артура с корректировкой огня легкими крейсерами прошёл не слишком хорошо – все удары пришлись по камню, осьминога зацепить не удалось. Однако Того остался доволен – русские не смогли ничего предпринять в ответ. Значит сегодня, поправив систему пристрелки и передачи данных, японская эскадра либо перетопит русские броненосцы в гавани, либо заставит их выйти в море, прямо на минные поля, которые ночами старательно выставляют цусимские малые миноносцы.

            Море, этот верный союзник островитян, практически неподвижно – ветер стих, а мелкая остаточная волна никак не повлияет на точность стрельбы орудий главного калибра, тяжёлые корабли её просто не замечают.

Стоя на мостике своего флагманского корабля, командующий флотом наблюдает, как чётко и точно занимают предписанные им места в Голубиной бухте его броненосцы и броненосные крейсера. Отряд встал на якоря, сейчас начнётся самое интересное — расстрел лишённых возможности ответить неподвижных целей стоящими кораблями —мечта любого морского артиллериста. Над «Иошино» поднялись разноцветные флаги первого сигнала — на крейсере готовы к корректировке огня. Адмирал, понимая, что произносит историческую фразу, поворачивается к флагманскому артиллеристу:

— Начинайте.

Спокойным тоном, негромко, на лице полное отсутствие эмоций. Именно так и должен себя вести истинный самурай в решающий момент японской истории. Торжественность момента портит истошный вопль сигнальщика:

— Торпеда с левого борта!

Дядя Жора наблюдал за тем, как втягиваются в бухту японские корабли с жадным вниманием охотника, караулящего в засаде редчайшую дичь, ценнейший трофей. Пальцы в толстых перчатках нервно сминали повод верного Буцефала, гнедого конька с белой проточиной на лбу. Волнение наездника передавалось рыбе, и она размеренно била в воду правым передним грудным плавником.

— Господи, не попусти, пусть только не передумают! — взмолился про себя командир эскадрильи конных водолазов, — не дай им отвернуть!

Была ли его молитва услышана, осталось неизвестным, но японцы вошли в бухту и встали на якоря.

— Спасибо тебе, Господи, — поднял к небу глаза дядя Жора, потерев на удачу счастливую раковину каури, перекрестился и, выпустив изо рта загубник, поднёс к губам серебряную боцманскую дудку. Три зелёных свистка гулко разнеслись под водой.

По сигналу командира шестнадцать упряжек поднялись со дна и начали разгон — по две на каждый японский «утюг». Застоявшиеся коньки, по шесть в каждой, легко несли оснащённые боковыми стабилизаторами торпедные аппараты.

Дядя Жора, горяча Буцефала шенкелями, нёсся на правом фланге, по приметам на дне определяя рубеж развёртывания.

Вот и приметная скала, покрытая морским лишаём. Несмотря на важность момента, Дядя Жора в который раз мимолётно удивился капризу природы — ну вылитый же тест Роршаха, ей-ей!

Два синих свистка прорезали глубину, и ездовые всех упряжек заложили крутой вираж, разворачивая их на сто восемьдесят три с половиной градуса по шкале Кельвина. Многодневные тренировки не пропали даром — маневр выполнили чётко, без малейших помарок. Жерла торпедных аппаратов уставились на тёмные массы днищ вражеских кораблей. Наводчики припали к визирам, лёгким поворотом лопастей скорректировали наводку и под водой слитно зашипел сжатый воздух торпедного залпа.

— Поехали! — не сдержавшись заорал комэск, но так как дело было под водой, его крик в историю не вошёл, а жаль.

Взрывы торпед взметают столбы воды выше мачт японских кораблей, броненосный крейсер «Кассуга» от детонации боезапаса разлетается дымом и огнём, осколки частым градом проходят по соседнему «Ниссину», превращая в рванину жести дымовые трубы и раструбы вентиляторов. Будто обидевшись на такое отношение, систершип «Кассуги» ложится на борт и уходит под воду.

Через торпедные пробоины вода водопадами врывается во внутренности японских броненосцев, но большой корабль тонет медленнее маленького — монстры британской постройки кренятся, но ещё держатся на воде.

— Расклепать якорные цепи, кораблям отряда по способности полным ходом двигаться к выходу из бухты! — Адмирал Того не потерял способности трезво оценивать ситуацию. Корабли не спасти, но пусть они затонут на больших глубинах, там, где русские не смогут их поднять!

«Микаса» честно попытался выполнить волю своего адмирала, но его опутанные стальными тросами винты смогли сделать лишь по паре оборотов, после чего замерли. Корабль опасно накренился…

— Прикажите экипажу спасаться, — говорит адмирал капитану корабля, берёт верный шезлонг и располагается в нём на крыле мостика. Достаёт из внутреннего кармана мундира плоскую флягу с саке и отхлёбывает несколько глотков: самурай не боится смерти, потому что готов к встрече с ней в любой момент своей жизни. Собственно, вся его жизнь есть большая, тщательно спланированная к ней подготовка.

Амирал приветливо машет рукой прыгающим в большой баркас матросам, матросы машут в ответ адмиралу. В этот момент броненосец опрокидывается, и его фок-мачта накрывает уходящую от борта шлюпку, видно, «Микаса» решает прихватить на дно как можно больше своего барахла.

Того, затянутый водоворотом на глубину спокойно выпускает из лёгких воздух – недостойно было бы в такой момент пытаться прожить на несколько секунд дольше. В этот момент его хватают за воротник, бросают поперёк седла и с лихим бульканьем увозят прочь от места гибели элиты японского флота.

Досмотрев эпизод с потоплением до конца, отдельная, ордена Ивашки Хмельницкого Порт-Артурская эскадрилья конных водолазов строем пеленга взводов на рысях с песней направляется к месту постоянной дислокации. Над волнами несётся залихватское:

— Роспрягайте, хлопцы коней, хай икру плывут метать, а я выйду в сад зелёный шоб на травке полежать!

Где-то у самого горизонта «собачки» Того отчаянно удирают от палящего им во след Новика.

— Зря они так,— дивится неразумности вражеских капитанов дядя Жора. — Разве от Эссена уйдёшь?

Вслед «Новику» поспешают «Боярин», «Аскольд», «Баян» и недавно пришедший из Владивостока «Богатырь».

— Маруся, раз, два, три от пуза, дохлая медуза, в са-аду яблоки жрала! — рвут глотки довольные конные водолазы.

Со склона Ляотешаня с доброй улыбкой следит за всем этим наместник Александр, уже полчаса кивающий головой.

Что? Конечно головой, можно подумать, вы умеете кивать чем-то ещё!

Сюжет закручивается

—  Так эти потомки обезьян бездарно угробили практически все средства, вложенные нами в их флот.  Год дэм! На их долбанных островах за сто лет не насобирать ликвидного товара даже для того, чтобы вернуть нам наши инвестиции.

—  Дэвид, я ещё тогда предупреждал вас о рисках, связанных с этим проектом.

—  Вы ещё вспомните мнение моей мамы, чтоб она была здорова! Вы понимаете, что нам не простят таких потерь? Вся эта стая «друзей» единодушно решит — Акела промахнулся, и, готовясь вонзить клыки, начнёт выбирать места поаппетитнее.

—  К сожалению, в Аннаполисе мне ответили однозначно — после того, как Того лично завёл лучшую часть флота на русские мины, у самураев не осталось никаких шансов. Даже если бритты продадут им новую эскадру, рассматривать её как боевую силу можно будет в лучшем случае через год. Думаете, сибирские медведи дадут жёлтым время на подготовку?

Сидящий в кресле у окна немолодой, когда-то темноволосый, а теперь почти полностью седой мужчина протянул руку, унизанными массивными перстнями пальцами взял из пепельницы дымящуюся сигару и не спеша, со вкусом затянулся.

—  Всё-таки гаванские сигары это гаванские сигары, Айзек. Не хотите одну?

—  Нет, спасибо. Считаете, нашему флоту опять стоит поработать?

—  Вы ловите мои мысли на лету, Айзек, за что и ценю. Не зря же мы вкладывали средства в постройку всех этих крейсеров и айронкладов. Они должны защищать Соединённые Штаты. В том числе и наши инвестиции, Айзек, иначе на кой чёрт нам нужна наша конституция?

—  Это справедливо, Дэвид.

Над Чикаго светит Солнце, а над Порт-Артуром ещё висит непроглядная тьма. Светомаскировку никто не отменял, и от этого ночь кажется даже темнее, чем на самом деле.

Городское кладбище в эту пору, как обычно, трудно назвать популярным местом для прогулок, но у одной из могил всё-таки имеется посетитель.  Если бы Николай мог его видеть, обязательно поразился бы — так этот человек схож с его случайным ресторанным собеседником, тем самым бородатым писателем, рассуждавшим о перипетиях российской истории без акцента.

Хотя при внимательном рассмотрении всё-таки нашлись бы отличия. Или нет?

Посетитель распахивает чёрный плащ (не слишком ли много последнее время в Артуре чёрных плащей?) и достаёт небольшую лопатку.  Разрывает не успевшую ещё слежаться  землю, плюёт в ямку, сморкается в неё, после чего вырывает у себя ребро и вгоняет в грунт до самого основания.

— По праву крови моей! Во имя Плана и Процента, Малого Тиража и Криворукого Иллюстратора, силой Великого Охредитора приказываю тебе — восстань, стань для меня крайней плотью, исполнителем помыслов и воплотителем чаяний! Под сенью плаща моего будешь творить и вытворять! Налагаю крепкие я узы! Будешь писать без паузы!

Из глубины послышался треск сминаемых досок, земля на  могиле зашевелилась, вспучилась, и из недр, разгребая грунт, выбрался погребённый недавно Гюнтер Хрюнинг, зомби.

Зловещий незнакомец оказался махровым некромантом.

            Вот и весна наступила.  Солнышко, благодать. Дамы начинают снимать излишние одежды. Оно, конечно, не начало двадцать первого века, здесь и в жару много не увидишь, длина подолов от погоды практически не зависит, но всё же греет душу, этого не отнять.

            Бухта практически пуста — эскадра, объединившись с Владивостокским отрядом, старательно гоняет от корейских берегов Камимуру и японские транспорты. Из Чемульпо вылез-таки Колчак, что даёт надежду на то, что экипажи двух тамошних крейсеров всё же не сопьются от бездолья и ощущения невероятной своей крутизны.

            Быстроходные бронепалубники сейчас носятся вдоль японских берегов, спасают тамошних рыбаков от опасностей, связанных с выходом в море. Заодно любопытствуют, какие такие товары нынче в Японии популярны? Вряд ли транспортные суда повезут товар, не пользующийся спросом. Любопытство капитанов настолько велико, что часть пароходов приходится разгружать в Дальнем. Да и сами торговые лоханки не простаивают — нам тоже есть чего возить. Например, китайских гастарбайтеров. Тех самых, что вахтовым методом строят железную дорогу. Там по большей части китайцы и работают. Ну, и военные бродят — надо же за строителями приглядывать. Дорогу новую так и прозывают: военно-китайская железная дорога.  Или всё-таки в КВЖД переименовать?

            У стенки ремонтного завода обеспеченные должным количеством горючего работники с энтузиазмом копошатся на выуженном из глубин Голубиной бухты броненосце. Названия ему пока не придумали, так Микасой и зовут. Не страшно, был бы броненосец, а кличка найдётся.

            Наместник ещё пару раз прошёлся вдоль дорожки. Вот вроде всё хорошо, а на душе неспокойно. Что-то чует задница, не прошли для неё даром годы тренировок. Если б ещё она говорить научилась, цены бы ей не было.

            Впрочем, средство от душевного раздрая у Александра имелось. Чтобы на душе полегчало, надо супостату какую-нибудь пакость устроить.

            —   Запийсало!

            —  Я! — молодцевато подскочил к наместнику верный адъютант

            —  А распорядись-ка найти и представить пред мои светлые очи барона фон Унгерна. Помнится мне, где-то в здешних краях он нынче служит. Вот к ужину и предоставь.

            —  От, лышенько! Вам жареного чи в отварном виде?

            —  Ой, дошутишься ты у меня, хохляцкая твоя душа! С уважением пригласить, но непреклонно. Уяснил?

***

Барон Ро́берт-Ни́колай-Максими́лиан фон У́нгерн-Ште́рнберг ожидал в приёмной и здорово волновался, что, собственно, было неудивительно. Вольноопределяющемуся первого класса фон Унгерну не так давно исполнилось восемнадцать. Никаких заслуг, позволяющих рассчитывать на внимание столь выдающегося человека, как наместник,  юноша за собой не знал,  натворить  чего-либо заметного не успел, а посему пребывал в мучительных раздумьях о причинах своего приглашения.

— Заходы, милок, — адъютант наместника придержал дверь перед потомком старинного остзейского рода.

В небольшой комнате за накрытым столом  весьма свободно, на взгляд приглашённого, расположилась небольшая, и весьма неожиданная с его точки зрения компания: сам наместник, немолодой толстяк в штатском и, что удивительнее всего, очаровательная моложавая дама, которую ему не так давно указали на улице как супругу Артурского коменданта, госпожу Стессель. Самого генерала не наблюдалось, а судя по тому, что стол накрыт на четыре персоны, присутствие оного не планировалось изначально.

— Нет, Александр, в этот раз ты перегнул палку, факт.  Поторопился. — Высказавшись, толстяк принялся рассматривать вольноопределяющегося так, будто юноша был статуей в музее, а не живым человеком. Николай Фёдорович от такой бесцеремонности залился краской, но только сильнее вытянулся.

— Ага, — согласилась с толстяком комендантша, — лет на десять, или даже пятнадцать.

— Ничего, попытка — не пытка, как говорил товарищ Берия.

Наместник сделал приглашающий жест:

— Присаживайтесь, Николай Фёдорович, и давайте немного побеседуем о королях, капусте, подвигах, вопросах государственной политики и роли личности в истории…

***

            Редактор ежедневной газеты «Порт-Артурское ежедневное УРА!» Джек Джонович  Избранник-Российский пребывал в затруднительном положении. С одной стороны, сочинять весь материал для своего молодого, но подающего большие надежды издания (да-да, на открытии редакции представитель жандармерии так и сказал: подающей большие надежды — и руки потёр), Джеку Джоновичу уже надоело, с другой же…

Редактор опускает глаза к лежащему перед ним машинописному листку.

            — Скажите, уважаемый  Артамон Захарович, отчего вы так уверены в том, что вот это:

—  «Оберфейерверкер Белоконь трижды себя крестным знамением осенил и к прицелу припал.

            — Во имя Господне, за Государя Императора, помолясь, приступим! — и за шнур орудия дёрнул.

            Не иначе, как ведомый волей Всевышнего, снаряд один японский миноносец пробил, второй, поломал на части паровую машину третьего и взорвался в штабе четвёртого, поубивав офицеров, и отломал безбожникам штурвал»  – вообще возможно?

            — Так это, волей Господней ещё и не такие чудеса случались! Вы про Содом и Гоморру слыхали? А про стены иерихонские?

            — Господин Коломиец, вы дальше пишете, вот, — редактор зачитывает ещё один отрывок:

— «Дьявольским попущением пущенный одной из желтомазых японских макак снаряд ногу матросу второй статьи Кутникову оторвал, но герой изодрал свою тельняшку, рану замотал, и, опираясь на сорванную с пожарного щита лопату наблюдать за врагом продолжил, собственной кровью в корабельный журнал ход боя записывая».

— Или вот это:

— «Замолчало кормовое орудие. Командир корабля к расчёту подбежал:

— Отчего не стреляете в супостата, орлы?

— Так нечем, — ответили матросы, на груду пустых ящиков на палубе указав.

— Вы же присягу принимали! — вскричал капитан. И снова в япошек снаряды полетели».

            — Простите, вы на корабле-то хоть раз в жизни бывали? Не на миноносце, хоть на буксире каком?

            Господин телеграфист удивлённо поднимает брови домиком:

            — Так а зачем? Я эти самые мимоносцы почитай, кажин день в бухте наблюдаю, рассмотрел до последней трубы, от воды до самых мачтов.

            Редактор вздыхает, возвращает автору его творение и молча разводит руками.

            — Так вы что, денег мне, значит, не заплатите? — удивляется Артамон Захарович.

            — Вы удивительно догадливы, — злорадно ухмыляется Избранник-Российский.

            — Тогда компенсируйте мне затраты, на извозчика алтын, и ещё я гривенник машинистке заплатил, чтоб, значит, печатала.

            — Искусство, милейший господин Коломиец, оно требует жертв. Ваши копейки можете считать такой жертвой. До свидания. Был бы рад беседовать с вами ещё, но не располагаю более свободным временем.

            Обманутый в лучших чувствах Артамон Захарович покинул редакцию в мрачнейшем настроении, но по пути домой смекнул, что потеряно ещё не всё.

            — Ничо, я ещё на своих талантах озолочусь! — ворчал он на следующий день, вывешивая листок с первой половиной своего рассказа на доске объявлений рядом со зданием телеграфа.

            Чуть ниже машинописного текста простым карандашом от руки было дописано:

— Кто хочет продолжение прочитать, занесите автору на телеграф 10 копеек.

***

            — Скажите коллега, отчего вы постоянно таскаете к себе в кабинет этого беднягу Бродсэйлера? Что, у нас в Бедламе больше работать не с кем? Этот пациент тихий, особых хлопот не доставляет. Если начинает волноваться, даже медикаменты не нужны, достаточно показать изображение верблюда, он сразу приходит в умиротворённое состояние.

            Молодой доктор слегка задумался, формулируя ответ старшему коллеге.

            — Понимаете, мистер Уиллоу, он рассказывает весьма забавные вещи. Вчера, например, поведал мне о том, как будучи подростком, оказался с группой друзей в дикой тайге. Так описывал своё выживание и создание цивилизации среди диких самоедов, заслушаться можно. Ни слова правды, но какой полёт фантазии!

            Врач в волнении встаёт и начинает ходить по кабинету.

            — Он совершено, абсолютно игнорирует объективную реальность, она для него всего лишь досадная помеха, мешающая наслаждаться выдуманными мирами.

            Старший врач скептически улыбается:

— Как вы всё-таки молоды, коллега. Таких пациентов у нас в каждой палате — половина.

Молодой нервной рукой потирает подбородок. Старший любуется аристократической формой его кисти.

— Мне кажется, что это совершенно новый тип. В некотором виде, даже новая форма британских учёных. До сих пор наши учёные мужи внимательно исследовали заинтересовавшие их явления, после чего анализировали, находили закономерности и совершали свои открытия. Но мир меняется, и появляется новый, так сказать, облегчённый вид. Они станут сначала придумывать открытия, да что там придумывать, просто выдавать за них общеизвестные факты, после чего станут требовать международного призвания и материальных благ, просто раздувая шумиху в прессе.

Бродсэйлера российские коллеги передали нам после того, как он устроил выходки в редакциях нескольких газет, отказавшихся печатать статьи о его замечательных изобретениях. А ведь у нас обязательно напечатали бы — редакторы бульварных листков падки на сенсации, пусть даже дутые.

— М-да, коллега, мрачненькую вы описываете перспективу. Впрочем, предлагаю сходить пообедать, лично мне это поднимает настроение.

У зарешеченного окна своей палаты гениальный изобретатель лопаты с моторчиком замер, с тихой улыбкой вглядываясь в пролетающие облака. Он изобретал способ сбивать два дирижабля одним снарядом, запускаемым из тройной самозарядной рогатки с обратной взаимосвязью древесных волокон.

***

            Душевно так посидели, давно такого вечера не случалось – все свои, и юноша этот замечательный, с шилом в заду, попробуй такого в начале  двадцать первого века откопай! Их и сейчас-то не сильно много, хотя есть, есть, чего уж там. А наш, да, уже наш, с потрохами, баронёнок из лучших, отборный, на всю голову отморожен. Только вот обучать его некогда, и с тормозами у него так себе, запросто может зарваться. Пойдёт в разнос, сам угробится и дело завалит.

            — А знаете что, дру́ги и подруга, составлю-ка я молодому человеку компанию. Ибо основы буддистской философии мы ему за вечер в голову не затолкнём, обычаи кочевников — тоже.

            — Мне бы кто эти основы объяснил, — буркнул Александр, которому Николая отпускать никак не хотелось.

            — Ничего, справитесь вдвоём, Макаров вам в помощь.

            Именитый флотоводец прибыл в Артур вчера и с энтузиазмом принялся создавать себе отряд кораблей, в настоящее время по большей части лежащих на дне неглубокой бухты.

            — Смотри, весь зад о седло отобьёшь, Лэндровера у меня для тебя нет, не запасся, сам за конскими хвостами по полуострову таскаюсь.

            Николай улыбнулся:

            — Ничего, мне, ты знаешь, не впервой. Подберём пару меринов со спокойным ходом, авось не весь сотрусь.

            Он поворачивается к фон Унгерну:

            Что, Николай, возьмёте тёзку с собой? На славу не претендую, а помочь хочется.

            Барон, от открытых ему перспектив и без того не мог усидеть на стуле, а тут вскочил, приложил руку к сердцу:

            — Николай Михайлович, да я… Да мы…

            — Да согласен он, согласен, — вмешалась Леся, — вы лучше подумайте, что вам в дорогу собрать. Пирогами на первое время я вас обеспечу, а вот миномётов не дам — нет их у меня, а жалко.

            — Этот вопрос завтра обсудим, — на корню пресёк обсуждение Александр, — пока давайте просто посидим, поболтаем, когда ещё следующий раз так соберёмся.

            Он выразительно покосился на старшего Николая и потянулся за бутылкой.

            — Только никаких девок! — улыбнулся советник по невыясненным вопросам и погрозил Лесе пальцем, — а то снова напьёшься, вызовешь, заставишь «Рябинушку» исполнять.

            — Перековываю, — мечтательно произнесла комендантша, опершись щекой о точёную руку.

            — Кстати, о твоих подопечных, — Николай внимательнее пригляделся к тёзке, — с ними молодому человеку будет куда интереснее, чем болтовню нетрезвых стариков слушать. Организуй, а?

            Леся очередной раз оглядела барона.

            — А пожалуй что ты и прав.

Она повернулась к входной двери:

— Любаша, солнышко, поди сюда!

Повинуясь несложному этому заклинанию, в дверном проёме материализовалась правая рука госпожи комендантши, практически полностью этот проём заполнив.

— Душенька, а отвези молодого человека в Князевку, пусть девушки о нём позаботятся. Как следует позаботятся, — выделила она интонацией.

Красный, как помидор, юноша предпринял робкую попытку остаться.

— Ничего-ничего, езжайте барон, потом будет что вспомнить долгими степными переходами.

            Когда смущённый юноша удалился в компании своей проводницы, Леся кивнула:

            —  Заодно и потренируются. У князюшки-то без ума и фантазии работали. Огонька не было!

***

            Степь. Непривычному глазу не за что зацепиться в этом однообразном просторе. Потомок лесных жителей по привычке ищет характерные предметы на расстоянии максимум сотни метров, и теряется уже после получаса неспешной езды. Как ни странно, ориентироваться на этой однообразной поверхности проще морякам – они обучены держать место по очертаниям мелькнувших на горизонте деталей рельефа, по створам. Барону проще – помогает учёба в морском корпусе, а Николаю остаётся довериться показывающим дорогу проводникам, давая отдых глазам, рассматривать тянущийся по травам караван.

Посмотреть, собственно, есть на что. Сотня бурят, два десятка казаков-забайкальцев, добрая сотня лохматых бурых верблюдов, навьюченных подарками местным жителям. Подарки эти по большей части состоят из японских винтовок «Арисака» и патронных ящиков. Перед верблюдами раскачиваются и подпрыгивают на кочках влекомые флегматичными лошадками крытые фургоны, пыхтит на ходу кизячным дымком полевая кухня.  Инопланетными творениями кажутся невесть зачем захваченные старшим Николаем лакированные коляски. Мало того, что запрягают их лучшими лошадьми, так ещё и следят пуще глаза.  В подарок какому-то нойону тянут? Так нойону они нужны, как собаке зонтик. Или как там правильно? Как зайцу пятая нога? Щуке стоп-сигнал? Опять всё перепутал, склероз, однако.

Идут не то чтобы очень ходко — верблюды, мать их верблюжью, как гиря на ноге. Компенсируют за счёт привалов — у каждого всадника по два заводных коня, движутся от рассвета до заката, почти не останавливаясь для приёма пищи. Заводные кони на ходу жуют зерно из торб, траву щиплют ночами, пока всадники дремлют под войлочными накидками, подёргиваясь от боли в натруженных за день мышцах.

Время от времени открываются в очередном распадке несколько юрт. Обычно одна большая, несколько маленьких, закопчённых.  Подлетают к каравану лихие наездники на небольших головастых и лохматых лошадках. Улыбаются белозубо, хитро щурят и без того неширокие глаза. Машут шапками, выкрикивают приветствия.

Караван не останавливается — проводники обмениваются с аборигенами новостями, уточняют, что и где творится окрест, и вот уже стада, отары и круглые крыши скрываются за очередным увалом. Парят в выцветшем небе орлы, посвистывают суслики, с шорохом ложится под конские копыта трава.

Путь кажется бесконечным, монотонным, как пение бурятского акына, соловья степей. Славно поёт — то дребезжит, то вдруг заревёт, будто несварение у него не в желудке случилось, а непосредственно в глотке. Бурятам нравится,  подбадривают.

На вторые сутки похода барон начал коситься на своего пожилого тёзку. Он, молодой дворянин, с младенчества приученный к седлу, вечером слезал на землю, усилием воли удерживаясь от болезненной гримасы, а этот жирдяй, на удивление ловко сидящий в седле, спрыгивает с мерина, будто весь день наслаждался отдыхом в кресле-качалке и решил пройтись, размять  косточки. Будто английский турист в Индии, фланирует между костров, болтает с солдатами, байки какие-то травит.  Потом подсаживается к командирскому костру, и вежливо так не советует, подсказывает: того нужно похвалить, этого «вздрючить» за распущенность и небрежение в уходе за одеждой. А вот с той стороны стоит двойной караул выставить, не решили бы вчерашние араты, что лошадей в караване излишек. Отказаться от палатки он же посоветовал.

— Вытерпишь, привыкнешь — станешь тем, кто нужен. Дашь слабину, позволишь себе малость, сам не заметишь, как допустишь ещё что-нибудь. Ты-то себя, любимого, простишь, они, — кивает толстяк на горящие вокруг костры, — нет.

 И манера разговора у него в разговоре один на один меняется разительно, вот только что с казаками болтал свой в доску барин, рыхлый, расхлябанный, глубоко штатский, и вдруг — точные формулировки, рубленые фразы, никаких эмоций, голая информация.

— Николай Михайлович, — не выдержал наконец барон,— вы служили? Где? Какое у Вас звание?

Ответ советника по непонятным вопросам озадачил Унгерна куда сильнее сделанных наблюдений:

— Если хорошо задуматься, то ещё нет, — сказал толстяк, и улыбнулся так, что Джоконде впору от зависти удавиться.

Нойон оказался мужчиной в самом расцвете лет. Эдакий монумент себе, любимому: лысый, жирный, узкоглазый, с презрительной такой улыбочкой на полных губах. Поди разберись, он косит под статую Будды, или статую с кого-то из его предков ваяли, одного от другой только по запаху и отличишь. Зато примета верная, не ошибёшься — статуя благовониями пахнет, и слегка, а нойон собой, причём сильно.

В юрте жарко.  Горят в очаге кизяки, кисловатый дымок поднимаются к отверстию в центре крыши. Сама юрта если и меньше степи, то ненамного. Сразу видно — жилище важного человека. И чай у него не просто вода с заваркой.  Скорее, это хорошая такая баранья похлёбка с крупой, в которую ещё и чайного листа сыпанули, не заботясь об экономии. Соли тоже не пожалели. После третьей пиалы хозяин сбросил расшитый цветущими ивами китайский шёлковый халат, вытер пот со лба и протянул посудину за добавкой.  Тогда и пришла старшему Николаю  в голову мысль о его схожести с Буддой.

До нойона им с тёзкой было далеко — советник перевернул пиалу вверх дном после третьего подхода, барон после второго. Старший Унгерна оценил — задатки всё-таки в парне выдающиеся. Сидит с каменной рожей, светлые усики на худом лице не дрогнули ни разу. Кошмарный монгольский чай хлебал,  как будто пить эту смесь для него обычное дело.  Даже, кажется, не потеет. Хорошо быть молодым и стройным.

— Вы говорите, пришло время для возрождения монгольского народа. Тогда отчего эту весть в моё кочевье принесли русские?

— Достойный, монголы правили половиной мира до той поры, пока каждый из потомков Темучина не обьявил себя великим ханом. Вот только ханство измельчало, потому что много маленьких уделов всегда слабее одного большого. Потом вас подмяли маньчжуры. А ещё позже маньчжуры растворились в китайском море, и теперь вами помыкают те самые китайцы, которых ваши предки топтали копытами боевых коней от Крыши Мира до океанских берегов. Потомки великого хана выродились и утеряли его дух. (Собеседник даже приблизительно в число чингизидов не входил, поэтому Николай позволил себе пройтись по довольно скользкой дорожке).

— Ты пришёл гостем в монгольское жилище для того, чтобы посмеяться над хозяевами?

Голос нойона не изменился совершенно, но чёрные его глаза кольнули из амбразур  век остро и прицельно.

— Нет, я хочу только дать надежду на возрождение былой славы монголов. В этом юноше, — советник кивает на барона, — воплотился дух великого Чингиза. Ему тяжело в наших городах, его манят просторы степей. Когда я поведал ему о том, как живёт сейчас его народ, он не раздумывал и дня — потребовал доставить его в Ставку. Когда узнал, что нет ставки, и Каракорум пал, приказал идти в Ургу.

— Вот как? — правая бровь нойона поползла вверх. — Не думаю, что в белобрысом русском монголы увидят воплощение великого хана.

— Темучина тоже разглядели не все. И не сразу. Правда, потом головы плохо видевших поднимали на копьях. Чтобы видели дальше, наверно.

Бурят-переводчик украдкой вытер пот, но перевёл добросовестно.

— Надеюсь, мою голову на станут поднимать на копьё сегодня? В моём стойбище меньше мужчин, чем воинов в твоём караване.

Нойон как ни в чём ни бывало отхлебнул из пиалы.

— Великий прибыл к сыновьям степей не гнать, а вести. Мы не несём угрозы, мы предлагаем возрождение.

Нойон упёр мясистые ладони в мощные окорока:

— В таком случае, я подожду, пока Будда пошлёт мне более понятный намёк. Вы ведь торопитесь в Ургу?

— Да, завтра с утра мы продолжим свой путь.

— Тогда пусть будет с вами милость небес. — Нойон однозначно дал понять, что встреча окончена.

— Надеюсь, Он не будет долго ждать, чтобы подтвердить нашу правду.

Русские встают, надевают папахи и выходят из юрты.

На вторые сутки после расставания с недоверчивым нойоном, часа этак через три после начала движения  советник обратил внимание на странные телодвижения молодого барона. Унгерн явно прилагал чудовищные усилия, пытаясь сидеть в седле ровно, сохраняя достойное воплощения Чингиса каменное выражение на лице, но время от времени начинал ерзать в седле. Это при движении шагом!

Николай Михайлович притёр мерина стремя в стремя с соловым жеребцом барона.

— Чешется? — поинтересовался вполголоса.

— Не понимаю, о чем вы? — пошёл в отказ Николай Фёдорович.

— О вашей заднице, — не стал наводить тень на плетень толстяк. — Чешется?

— Очень, — признался барон и покраснел.

— Полно стыдиться, — успокоил его советник. — Такой чуйкой гордиться надо. Подарок Всевышнего, можно сказать.

— Не понимаю, — признался Унгерн.

—  Молодость ваша не даёт понять. Ничего, с такой чувствительной задницей имеете все шансы зрелости достичь. Она чует хорошую драку,  гонятся за нами. Так что принимайтесь командовать, а я, пожалуй, в колясочку пересяду, спина что-то ноет, знаете ли. Возраст.

Советник демонстративно потёр обширную поясницу.

—  И не сильно волнуйтесь, тёзка, как минимум один из признаков хорошего полководца мы у вас только что обнаружили.

Толстяк тронул бока мерина каблуками и рысью направился к обозу.

— Барона, Данзан на дальней сопка чужих видел, пять конных, по нашему следу идут, однако.

Бурят из тылового дозора скалит в улыбке крупные желтоватые зубы, конь под ним не может удержаться на шагу, бурят заставляет его вертеться кругом.

—За ними ещё идут, не знай сколько, только много, больше чем мы!

Унгерн невозмутим. Прикрывает веками глаза, давая понять, что услышал.

Потом поднимает над головой правую руку с зажатой в ней плетью.

— Воины, за нами погоня! Каравану — рысью вперёд, первый десяток казаков перед ним в головной дозор. Обоз — за караваном, второй десяток и буряты — со мной.

Верблюды, недовольно ворча, прибавляют шагу, затем под свист плетей погонщиков разгоняются и, раскачиваясь, скрываются за увалом. Коноводы с табуном заводных коней держатся по левую руку от горбатых. Следом за ними скрываются из виду повозки. Оставшимся с баронам всадникам не видно, но за гребнем холма щёгольские коляски вдруг поворачивают в сторону и на рыси уходят вправо, отрываясь от спешащего каравана.

Вот и тыловой дозор — вылетел из-за сопки, нахлёстывая лошадей плетьми.

— Начальник, много китайцев, три, больше три сотни, — машет зажатым в руке карабином старший.

— К бою! — Унгерн передёргивает затвор карабина, отряд повторяет действия командира. Сотня растягивается вдоль увала, готовится встретить врага несколькими залпами, крутнуть коней и галопом лететь вслед далеко оторвавшемуся каравану.

Китайцы шли на рысях — тремя колоннами по три в ряд. В бинокль мелкие всадники в фуражках, с погонами на гимнастёрках, сидящие на мохнатых монгольских лошадях выглядели сущей пародией на российское казачество. А уж лежащие на плечах косоглазых мечи дадао развеселили барона неимоверно.  Бежать от этих клоунов? Чёрта с два!

Разглядев немногочисленного врага, китайцы радостно заорали и, повинуясь команде командира, стали на ходу перестраиваться в лаву.  Беспорядочно паля из винтовок, они подняли лошадок в галоп и решительно, хоть и не слишком умно, атаковали  вверх по склону.

Унгерн дал им добраться до середины холма:

— По-о мое-е-й ко-о-ма-а-нде-е! За-алпо-ом! Два-а за-алпа-а ! А-а-го-о-нь!

И вскинул карабин к плечу.

Когда в центре вражеской лавы полетели в разные стороны «лебели», фуражки  и широкие лезвия мечей, с диким визгом покатились убитые и раненые кони, барон рванул из ножен стремительную тяжесть златоустовского клинка.

— А-атря-ад! В ата-аку, ма-арш! — и шпорами послал жеребца вперёд.

Разгоняясь под гору, буряты выли волками, казаки орали «Ура»!

Китайцы, сгрудившись, рвали удилами губы лошадей, пытаясь повернуть и пуститься прочь от накатывающей русской конницы. Кому-то это даже удалось. Уже выбирая, на ком из мелких противников развалить фуражку в первую очередь, барон заметил свежую колонну врага, обходящую место сражения стороной.

Менять что-то было уже поздно. Унгерн крепче сжал конские бока шенкелями, привстал и взмахнул шашкой.

Две сотни китайцев, собирающиеся окружить и добить наглых русских стали разгонять лошадей для ужасающего удара во фланг и тыл попавшего в западню противника, когда на гребень холма две взмыленные четвёрки гнедых лошадей вынесли пару лакированных шарабанов.  Скрипнув рессорами, экипажи развернулись, возничие откинулись назад,  повисли на поводьях, на скаку осаживая распалённые упряжки. Коляски ещё покачивались, а над сложенными кожаными тентами заплясали весёлые вспышки дульного пламени. Два снятых с захваченных японских транспортов «гочкиса» с дистанции в полторы сотни метров кинжальным огнём ударили во фланг китайской колонны.

— Ровнее подавай! — прикрикнул на второго номера Николай, аккуратно поворачивая ствол пулемёта вдоль того, что несколько секунд назад было подобием конного строя.

Вырвавшиеся из-под убойного огня и из мешанины рубки единичные китайские всадники уже начали было надеяться на спасение, когда у них на пути появились группы аратов в войлочных шапках и лисьих малахаях.  Монголы спокойно, без суеты перебили беглецов и досмотрели финал сражения с высоты окрестных холмов.

Похожий на Будду нойон подъехал к Унгерну и вернувшемуся в седло советнику, снял шапку и поклонился.

— Ты передумал? — спросил барон.

— Будда послал мне знамение, – ответил монгол.  — Ты действительно несёшь в себе дух великого хана!

— Давно было знамение? — заинтересовался Николай Михайлович.

— Только что. — Не моргнув глазом заявил узкоглазый пройдоха.

Во время переговоров между представителями Китая, Монголии и Российской империи глава делегации Срединного Государства господин Ли Сюань принялся было возражать против включения в новую страну внутренней Монголии. Ему ответил один из советников наместника Сибири и Дальнего Востока, тот самый, что мог общаться без переводчика.

— Как печально то, что в современном Китае больше не чтят великого Цинь Шихуанди, — скорбно покачал он головой.

— Как не чтят? В Китае всегда почитают великих предков!

— В великой мудрости своей жёлтый император определил северные границы Чжун Го, повелев возвести вдоль них Великую Стену. Если вы почитаете заветы предков, предоставьте северным варварам их варварские делишки, сосредоточьтесь на главном. Стена, например, уже тысячу лет стоит без ремонта. Внутренняя Монголия, внешняя — какое дело великой державе до этой мышиной возни?

— Вы уже оторвали от нашей империи Маньчжурию! — взвизгнул загнанный в угол китайский чиновник.

— Мой друг, — устало улыбнулся ему в ответ Николай, — мы лишь выполнили указ императора Каньси, который запретил ханьцам жить на территории Маньчжурии.

— Но вы выселили оттуда всех жителей! — продолжил резать правду-матку китаец.

Николай вздохнул, и развёл руками:

— Увы, мы не смогли найти там ни одного маньчжура.

Богды-хан Монголии, великий, не знающий поражений полководец Унигер-Баатор согласно кивнул, по традиции не проронив ни слова. Это порадовало китайских представителей, они слишком хорошо знали мерзкую привычку этого деятеля общаться при помощи пушек и винтовок его солдат.