Данный раздел книги в своей сущностной основе является итогом конкретного исследования, осуществленного при финансовой поддержке Академии городской среды в 1996 г. в исследовании, я решил выяснить одну, но на мои взгляд, важнейшую составляющую ордынского наследия в жизни российского государства и общества: характер распределения основного вида собственности. Для средневековья — это собственность на землю. Отправным моментом стало положение А. Д. Градовского о том, что домонгольская Русь не знала соединения понятий владения и собственности на землю: «русский князь того (домонгольского — Э.К.) времени считался государем, но не владельцем земли, понятие о князе как о верховном землевладельце возникло только в монгольский период» (Ключевский, т.2, с. 204).
Приводя точку зрения Градовского, Василий Ключевский внешне занимает позицию стороннюю: не утверждает и не отрицает мнения Градовского, а лишь объясняет развитие поместной системы. Но из его объяснения тем не менее четко следует, что в эпоху Золотой Орды князь был государем, но — не землевладельцем, во всяком случае, не полным землевладельцем той территории, где был государем. Ему принадлежала земля лишь в собственной вотчине — своем домене. Слуги его делились на две категории: вольные и дворные. Вторые получали землю от князя за службу, при этом князь был волен как предоставить во владение землю, так и отобрать ее. Вольные — имели свои вотчины, независимые от князя, и самое главное: «Слуга вольный мог покинуть князя, которому служил, и перейти на службу к другому князю, не теряя своих владельческих прав на вотчину, находившуюся в покинутом княжестве» (Ключевский, с. 205–207). в Золотой орде право князя на территорию не было наследственным. Оно давалось одновременно с ярлы-ком на княжение и могло передаваться и передавалась с выдачей нового ярлыка от одного князя к другому. Действительным верховным землевладельцем по монгольскому праву был один хан Золотой Орды. После распада Золотой Орды это право распространилось на улусных властителей, в том числе на Великого князя Московского. Как шел процесс установления монгольского права собственности на землю в Московии, Российском государстве, в каких конкретных формах, при каких социальных и экологических условиях и как установление этого права определило дальнейшую судьбу государства — таковы были основные вопросы, на которые надо было получить ответ.
7
Капкан большой системы
Генеральный принцип реципрокности
Новое государство, начавшее создаваться в северной окраине старого, никакого отношения к благостной части формулы «Король умер — да здравствует король» не имело. Да, на месте Золотой Орды возникла новая — Российская империя, но культурно-цивилизационную и организационно-практическую преемственность новой империи от старой нельзя назвать впечатляющей. Городская степная цивилизации канула в небытие почти как цивилизации майя, ацтеков, инков. Ее культура, находившаяся еще в начальной стадии развития, не дошла до зрелой устойчивости (в противном случае она бы так легко не исчезла). При катастрофе по законам миграции носители культуры степной городской цивилизации разбежались преимущественно в те страны, куда и до того были обращены их взоры: в Египет, Сирию, как выброшенные из России гражданской войной русские интеллигенты («с душою прямо геттингенской») бежали во Францию, Германию в другие страны Европы и Америку, внеся ощутимый вклад в культурное развитие стран, их приютивших.
После уничтожения степных городов Тимуром, лишившийся опоры на городские культуру, промышленность и торговлю, соответствующие социальные слои, создающие и развивающие эту культуру, центральный государственный аппарат уже не мог осуществлять генеральный принцип реципрокности, без чего эффективное управление крупным социальным организмом становится невозможным. Власть — не только насилие — ограничение политической и экономической свободы, но и компенсация за это насилие определенными благами.
Леонид Васильев, исследуя генезис власти, писал: «Будучи системой взаимных коммуникаций, группа на практике осуществляла зафиксированный Леви Строссом принцип эквивалента. Суть его в том, что тот, кто приносит и дает больше, больше и получает. Экономический аспект проявления этого генерального принципа К. Поланьи обозначил термином «реципрокность», что означает взаимообмен материальными благами, дарами, деятельностью и т. п.» (Васильев, с. 15–16). Рассматривая действие принципа реципрокности на примере древнего Китая, Васильев отмечает следующую общую закономерность эффективности управления: эффективность находится в прямой зависимости от осуществления генерального принципа реципрокности, взаимообмена, в процессе которого производительный труд непосредственного производителя обменивается на административные заботы управителей (Васильев, с. 15–16, 177 и др.).
В административные заботы входит не только просто поддержание порядка, без него ни одна система не является жизнеспособной, но и организация тех элементов порядка, без которых невозможно нормальное функционирование сложного общественного организма в границах, очерченных государственной властью. Большое государство, чтобы быть устойчивым, нуждается в налаживании как можно более тесных экономических и культурных связей между частями этого государства, его народами, социальными слоями, в развитии экономики и культуры, в обмене материальными и культурными ценностями, генетическим фондом.
Даже простое поддержание порядка является высочайшей ценностью в глазах общества. Если же власть способна организовать интенсивный и все возрастающий обмен между частями, то по законам общей теории систем целое становится больше суммы частей. Эффект тесной интеграции в таком повышении уровня самоорганизации системы в целом и, как следствие, ее частей в отдельности, какого, будучи изолированными или слабо связанными, отдельные части достичь ни при каких обстоятельствах не могут. Именно тогда, с точки зрения общества, власть дает людям больше, чем получает от них. Если управители игнорируют генеральный принцип реципрокности, организацию взаимообмена материальными ценностями и услугами, они обречены на потерю «мандата Неба» — права управлять.
После гибели степных городов возможности давать больше, чем получать — организовывать и контролировать обмен благами, у правительства Золотой Орды по меньшей мере сократились, по большей — обратились в свою противоположность. Даже просто поддерживать общественный порядок на прежнем уровне стало затруднительно. Для поддержания общественного порядка центральная власть опиралась на военную силу прежде всего или исключительно степняков-скотоводов, чья экономическая база была подорвана социально-экологическим кризисом. Военная мощь степняков, лишенная развивающегося, прочного промышленного тыла, упала до уровня производственных мощностей кочевого общества и все более отставала технологически не только от Западной, но и Восточной Европы — Польши, Литвы, Руси. Как писал Арсений Насонов, «эпоха Тохтамыша и его ближайших преемников (т. е. конец XIV — начало XV века — Э.К.) была эпохой, когда Орда напрягала последние силы, чтобы удержать свое господство над Русью не номинально, но фактически» (Насонов, с. 177). Можно только удивляться, как еще долго это господство держалось.
Порядок, поддерживаемый центральной властью в Золотой Орде после «Великой замятни», был весьма далек от того, который можно считать эквивалентным плате за него регионов. В истории Восточной Европы наступили времена, похожие на те, что предшествовали монгольскому нашествию. Я думаю, что слова Василия Ключевского, которые приводились выше, относительно русских князей — об ужасе их одичания и братского озлобления, свободе от чувства родства и общественного долга — после «Великой замятни» можно отнести к знати Золотой Орды после Узбек-хана. Многочисленные Чингизиды и их разноплеменные сторонники, все вместе также стремились разнести великое государство, говоря словами Ключевского, на бессвязные, вечно враждующие между собой удельные лоскутки (об этом см. Газиз, с. 75–77).
Из всех разноплеменных удельных властителей Золотой Орды лишь одни — московские князья — неспешно, но целенаправленно собирали удельные лоскутки пока еще только русских земель под свою власть. Они начали успешное собирание земель «под игом» и закончили после распада империи. Русь должна была собирать заново не только земли, но и создавать новую государственную культуру, новую культуру суперэтноса.
Когда говорится о наследии Золотой Орды Российским государством, то чаще всего упоминаются дворянские рода татарского происхождения, гербы Российской империи (где три короны — символизируют Казанское, Астраханское и Сибирское ханства), языковые, культурно-бытовые заимствования и т. п. Нередко в наследие включаются и, по сути дела, общие черты любого централизованного государственного правления, происхождение которых не всегда принципиально. Например, Джанфранко Джираудо пишет: «Административная практика ханов и их чиновников на Руси оказала невторостепенное влияние на учреждение создающегося московского централизованного государства: хан выбирает наследника по своей воле, и Иван III вводит этот принцип в династическую политику московских государей; ханская яса имеет функции, сходные с функциями боярской думы; как один хан может чеканить монету, так и московский государь; когда Иван III учреждает поместную систему, он, по всей вероятности, подражает тюркскому суюргалу; Иван Калита собирает дань со всей Руси, подати и налоги, которые поступают в единую казну хана; преемники Калиты создают единую казну московского государя» (Джираудо, с. 29).
Иногда перечень «наследства» расширяется без необходимого на то обоснования, например: «Русь унаследовала от Орды жажду «имперского порядка». Она получила ямскую службу, переписи, подати., то есть «федеральный бюджет» «общее экономическое пространство»… при этнической и религиозной автономности входящих в это пространство народов. Данный Вмещающий Ландшафт вместил именно то, что должен был вместить, а под какими именами и эмблемами — это уже драма другого, человеческого уровня» (Аннинский, с. 124). Посмотрим, как последнее толкование соответствует реалиям.
Кроме вмещающего ландшафта, определенного природой, все выше перечисленное Россия получила в наследство не как факт, не как налаженную систему, так сказать из рук в руки, но просто как понятие, как идею. История знает примеры передачи налаженной системы управления даже при крутой смене власти. К примеру, после падения Наполеона, вернувшаяся к власти королевская династия с удивлением обнаружила, что казна Франции отнюдь не пуста, а финансовая система — в полном порядке. Франция того времени в победах и поражениях оставалась единым живым и здоровым социально-экономическим и культурным организмом.
Что касается Руси конца XV века, то никакой казны от Орды она не приняла, как вообще налаженной системы управления государством. Ямская служба и переписи вошли в жизнь России много позднее образования Российского государства. Система податей в последнем была в целом иной, чем в Орде, а о приходной и расходной части бюджета и говорить нечего. Общее экономическое пространство стало таковым только с прокладкой великих железнодорожных магистралей в конце XIX — начале XX века.
Новая империя начинала свою жизнь практически с «чистого листа», в условиях преддверия негативных климатических перемен и ряда других неблагоприятных явлений. Северо-Восточная Русь к моменту формального падения Золотой Орды в 1480 г. находилась буквально на пороге экологического кризиса. Ее природные, экономические, информационные и культурные потенции к созданию империи были неизмеримо более слабыми, чем у Золотой Орды в эпоху от монгольского нашествия до «Великой замятни».
Не было у московских князей необходимых навыков управления, не было китайских и других иноплеменных компетентных советников, которые стояли у истоков великой монгольской империи. Не было материальных ценностей, конфискованных у побежденных народов. Не было квалифицированных мастеровых, насильственно собранных из числа тех же народов для устроения центра империи, промышленности, обслуживания государственного аппарата. Не было кочевников — социального слоя самим своим предыдущим развитием приспособленного к постоянной территориальной мобильности, готового стать связующим звеном для передачи информации и материальных ценностей. Не было самой природой приготовленных хороших дорог. И многого другого чего не было. Но самое главное, не было развитого производства и обмена, дающих возможность концентрировать деньги — всеобщий эквивалент, столь необходимый для развития государства. Не было «засилья» иноземных купцов, таможенные сборы с которых наполняли казну «звонкой монетой». Поступления в казну от внутренней торговли также были незначительны: торговля была слабо развита, расстояния — большими, дороги — плохими. Не было навыков контроля за производителем, да и ремесленное производство в сравнении с Западной Европой было крайне слабо развитым. К тому же, и трудно было контролировать существенную, правда, неумолимо сокращающуюся часть населения — бродячих лесовиков промысловиков, попутно занимающихся подсечным земледелием.
В XV веке закончилось благодатное время — климатический оптимум тысячелетия. За оптимумом следовал, так называемый, Малый ледниковый период. Между теплом и холодом был переходный этап, который всегда характеризуется крайней неустойчивостью погоды, стихийными бедствиями.
Еще не приняли массового характера, но уже обозначились негативные тенденции социально-экологического развития. Возникали новые, дотоле неизвестные на Руси явления, связанные с аграрной перенаселенностью: дефицит земли, лесов, в лесах зверя и меда, в реках — рыбы. А пушнина, наряду с медом и воском, традиционно была главной статьей экспорта Руси.
Именно в этих условиях и создавалось новое государство. Его становление шло одновременно с нарастанием экологического неблагополучия, влиявшего на развитие общества и постепенно принимавшего черты комплексного социально-экологического кризиса.
«Обилие стоячих вод»
Факт социально-экологического кризиса в средневековой Северо-Восточной Руси был открыт в результате комплексного исследования по проекту «Генезис кризисов природы и общества в России». Описание его характерных черт содержится в ряде работ, опубликованных в I, II, IV–VI, VIII–X выпусках серии «Социоестественная история» Первое обобщение результатов осуществлено мною в книге «Путь России» (V выпуск серии). Все это позволяет лишь коротко остановиться на основных моментах названного кризиса и сосредоточиться на сравнительном анализе кризисов в степи и лесах, а также на влиянии экологического кризиса на становление Российского государства.
Процесс антропогенизации лесных массивов Восточной Европы славянами, идущий с VIII в. н. э., по-видимому, резко усилился после монгольского нашествия. Как полагает, например, Григорий Кочин, «спасавшееся от татар население бежало со старых, насиженных мест в районы, защищенные от вторжения врагов массивами лесов и топкими болотами. Происходило массовое перемещение сельского населения из некогда густо населенных и экономически развитых районов, в лесные районы, в места с редким населением» (Кочин, с. 91). Как происходило это перемещение, как росло лесное население письменных свидетельств нет. Как подчеркивает тот же исследователь, «создалось положение катастрофического «провала источников по истории сельского хозяйства с 1240-х гг. до начала XV в.» (Кочин, с. 93). Однако есть свидетельства, зафиксированные биологами: леса Замосковного края, выросли на месте старой пашни. Так, в Подмосковье с первой половины XVI в. пошел процесс интенсивного истребления широколиственных лесов. Во многих местах Подмосковья лес вторичен, вырос на заброшенной пашне, свидетельством чему, в частности, является широкое распространение ельников (Леса, 165, 166, 182).
Естественно, сначала население, жившее в лесах, занималось подсечноогневым кочевым земледелием, требовавшим для каждой семьи обширной хозяйственной территории, поскольку для получения высоких урожаев лучше всего возвращаться на старую пашню не раньше, чем через сорок лет. Наибольшие урожаи дает пожог векового леса. Сначала были сожжены вековые леса. Затем полувековые и т. д. Получив на ниве (нива старое название поля в лесу) три урожая, крестьянин переходил на другое поле и возвращался на старое не раньше, чем когда на нем вырастет хотя бы кустарник, т. е. через 10–15 лет.
В XIII вв. в Северо-Восточной Руси, кроме ополий, везде были сплошные леса. За два века леса были сведены настолько, что как полагают А. А. Дегтярев, Л. В. Черепнин, А. И. Копанев, в XVI в. пахотные земли соседних деревень смыкались(Дегтярев, с. 15, Черепнин, с. 530–531). Иными словами, следствием демографического роста, требовавшего все больших пожогов леса, было пришествие времени, когда в местах плотного заселения были сожжены практически все старые леса, и на их месте возникла пашня.
Можно пожечь всю степь, можно всю степь превратить в пашню, и при этом избежать явлений экологического кризиса, но превратить весь лес Северо-Восточной Европы в пашню без негативных последствий — нельзя. Масштаб экологического кризиса в лесах Восточной Европы несравним с тем, что может быть в степи (к примеру, даже после подъема целины в Казахстане). Разница непосредственно вытекает из специфики биоценозов леса и степи. В отличие от степи процессы в лесу замедленны даже не на порядок, а два порядка. После пожога фитомасса, разнообразие видов в степи может быть восстановлены за год, в лесах через — 50-100 лет восстановится биомасса, а виды в полном объеме могут и вовсе не восстановится.
Уникальная жизнеспособность степи обеспечивается двумя обстоятельствами:
1) чрезвычайно высокой скоростью биологического круговорота (для восстановления леса нужны десятилетия, степи — достаточно одного сезона),
2) наличие огромной подземной биомассы, образованной в основном корнями.
Большая часть биомассы растений в лесу находится над землей, в степи — ниже поверхности земли. Образно говоря степь — это лес опрокинутый под землю. Земля защищает от прямого уничтожения развитую корневую систему разнотравья. Поэтому степь, утрамбованная до асфальта, при сохранении жизнеспособности корневой системы способна за три года восстановиться в прежнем виде.
Регенеративные возможности и степей, и лесов Евразии не одинаковы. У степей наибольшие — в Восточной Европе южнорусских степях. У лесов — в Западной Европе. Франция (Галлия) после гибели римской империи заросла лесами. Затем в XI–XIII веках леса были распаханы без сколько-нибудь заметных негативных экологических явлений, без снижения уровня самоорганизации природных систем.
Когда в XV веке в борьбе за власть и пастбища кочевники выжигали степь («пожары пускали», как пишут летописи), они лишали кормов стада своих противников только на лето, осень и зиму данного года. На следующий год весной степь снова расцветала. Дело в том, что дернина злаков способна угнетать сама себя. Огонь уничтожает ветошь и дернину, а корни растений используют золу как удобрения для быстрого роста (Мордкович, с. 126). Как показали современные полевые исследования огонь в степи (пожоги) не угнетает рост растений, но способствует еще более бурному их росту, а также росту в полтора раза видового разнообразия (Малышева, с. 40).
По сравнению со степью лес Северо-Восточной Европы медленно развивающаяся и хрупкая биосистема, его легче ввести в состояние экологического кризиса. Если просто пожечь лес — он восстановится, хотя не скоро и не в прежнем виде. В зависимости от рельефа и гидрологии лес выполняет разные функции поддержания экологического гомеостазиса в локальных природных системах. Так, во влажном климате, в низинах деревья являются естественными насосами, откачивающими из почвы излишнюю влагу. Сокращение площади лесов во многих местах Северо-Восточной Европы ведет к образованию в больших понижениях озер, малых — болот.
На месте сожженного леса при подсечном земледелии урожай всегда гарантирован, поскольку земля, способная превратиться в болото не пашется, т. е. не нарушается структура почв, зерно просто бросается в золу, и кратковременный (не более трех лет) высокий урожай можно получить при пожоге любого леса, как на возвышенностях, так и в низинах. Затем на месте нивы может образоваться болотина, но растущий лес осушит ее. Конкретно, сначала на пепелище вырастают березы, работающие как насосы, затем, после осушения участка, березы через 40 лет уступают свое место другим породам. Зерновые такими «насосами» как деревья не являются. Если распахать низину, для чего прежде нужно выкорчевать пни, т. е. механически нарушить структуру почвы, изменить гидрологию, то через несколько лет на месте пашни образуется болото, расширяющееся далее вплоть до возвышенных участков ландшафта (подробнее, см. у Петрова).
Известный русский историк Юрий Готье так коротко характеризовал природу Северо-Восточной Руси XVI века: кроме ополий — «обилие стоячих вод — болот и озер» (Готье, с. 91). Поскольку обилия стоячих вод и болот не было ни до XV в., ни после XVII века, то за этими словами можно видеть масштаб и скорость антропогенизации природы. Обилие стоячих вод следствие необоснованной распашки территории — первый индикатор кризиса. Вторым индикатором нарушения экологического равновесия и резкого снижения уровня самоорганизации природной среды — невозможность разведения пчел. Им нужны цветы — лесные или луговые. В XVII в. царь Алексей Михайлович не мог развести пчел, как не пытался.
Быстрый рост населения в два предшествующих века за счет эксплуатации высокопроизводительной технологии подсечно-огневого земледелия вызвал в XVI в. нарастающий вал демографических волн. Он заставил распахивать не только те земли, которые можно было использовать под пашню, но и которые нельзя. Факт экологического кризиса, обусловленного ростом населения и распашкой этим возрастающим населением всех пригодных и непригодных земель, своеобразного бумеранга — «ответа» природы на «вызов» общества четко фиксируется биологами (в XVI в. «за вырубкой следовали вспышки эрозии и смыв почвы в прибрежных урочищах» [Леса, с. 207, 165]).
Сожжены и распаханы леса были, в основном, во время татаро-монгольского ига. Следовательно, во время «ига» население интенсивно росло, что возможно только тогда, когда условия жизни — политические, экономические, социальные и духовные этому благоприятствуют. Однако режим благоприятствования, видимо, распространялся только на славян, живущих в лесах, но не на крестьян ополий и, что еще важнее, на горожан (подробнее о жизни и противостоянии жителей лесов и ополий см. Кульпин 1995, с. 108–111).
Города на Руси в эпоху Золотой Орды, в сравнении с таковыми в Западной Европе, как бы застыли в своем развитии. Более того их функции по материальному и культурному обслуживанию массы окрестного населения по сравнению с домонгольским периодом сузились. Известно, что древнейшие города северо-восточного ополья — Ростов, Суздаль, Переяславль-Залесский, Юрьев Польский, Углич возникли в домонгольский период не на больших водных путях, а вдали от них (Тихомиров, с. 37, 54–56, 59, 66, 68, 69). Следовательно, возникновение и развитие этих городов диктовалось потребностями окружающего населения. Для него города были центрами экономической и культурной жизни.
Новых городов такого рода на Руси в эпоху Золотой Орды мы практически не знаем. Из чего можно сделать вывод, что политические, экономические и социальные условия жизни Золотой Орды благоприятствовали развитию ремесел и городов прежде всего или исключительно в центре империи — степях, но не в лесах Северо-Восточной Руси. В этом, возможно, проявилась общая закономерность издержек создания и функционирования большого государства в условиях недостаточно эффективных технологий и уровня развития инфраструктуры при столь обширных пространствах. Вспомним, что для создания Петербурга потребовалась максимальная концентрация всех ресурсов страны, и даже каменное строительство в других городах было государственно запрещено.
Объективным и, видимо, главным наследием эпохи Золотой Орды на Руси было:
— возросшее численно (по своим представлениям о жизни, неплохо жившее во время «ига») славянское население, не слишком нуждающееся в городах — центрах экономической и культурной жизни;
— леса, сведенные этим возросшим населением под пашню;
— озера и болота с гнилой водой, образовавшиеся на месте лесов;
— общество, в целом, стоящее на пороге комплексного социальноэкологического кризиса, кризиса природы и общества.
На определенном природой пространстве, народам, это пространство населяющим, надо было снова начинать строить новый общий дом не просто на пустом месте, но хуже того — на пепелище старого. Пепелище практически во всех отношениях: внешний враг — Тимур — разрушил города степи, а природу, прежде всего леса — уничтожили люди их населявшие. Южную часть сплошного массива восточноевропейских лесов съел домашний скот степняков татар. Там леса превратились в степь и лесостепь. Северную часть лесов сожгли и распахали земледельцы русские. Здесь леса превратились в болота и озера.
От того, каков был облик главного производителя жизненных благ, того труженика, который, не ведая, что творит, подрубил сук, на котором сидел, на какие действия он был способен, теперь во многом зависело каким будет новый общий дом народов, живущих во Вмещающем ландшафте великой России. Этим главным производителем в русском этносе в то время был крестьянин. Имело также значение в каких природных и социальных условиях сложился хозяйствующий русский крестьянин — разрушитель экологического равновесия лесной зоны.
«Вольный и перехожий арендатор»
В период вхождения в Золотую Орду XIII–XIV вв. в Северо-Восточной Руси имели место:
— благоприятный климат (максимум потепления 1200–1250, наиболее благоприятны для земледелия XII — начало XIV вв.);
— эксплуатация технологии подсечно-огневого земледелия, позволяющей иметь производительность труда в земледелии наивысшую за всю историю России;
— отсутствие дефицита плодородных земель благодаря большим массивам лесов и эксплуатации технологии подсечно-огневого земледелия и, следовательно, неограниченные возможности занятости производительным трудом и пользования благами охоты, собирательства, рыболовства;
— для жителей лесов реальная возможность вознаграждения упорного труда обеспеченным, безбедным существованием, отсутствие сколько-нибудь существенных налогов и, возможно, отсутствие повинностей или не слишком сильный их гнет;
— полная свобода землепользования в лесах при отсутствии реальной собственности на землю;
— слабая зависимость жителей леса от княжеской власти и давления общины (ее в общепринятом понимании не было), раскрепощенность личности.
По-видимому, тогда человек сжег все вековые леса, дающие максимальные урожаи. Тогда же, вероятно, были распаханы все земли, способные давать приемлемые урожаи без удобрений. Хотя отголосок подсеки — пашня наездом «встречается в течение всего XVI в… но везде наезд составляет очень небольшую часть пахотной земли, не превышая в среднем 1/10 ее части» (Готье, с. 66). «Вчитываясь в актовый материал, особенно второй половины XV в., видишь, как ликвидируется запустение, — писал Лев Черепнин, — (видишь) трудовой подвиг русского крестьянства, топором и сохой прокладывающего путь пашенному земледелию на местах давно оставленных населением и поросшим лесом, заводящего жилые поселения» (Черепнин, с. 168).
Конечно, ликвидация лесов, корчевание пней для создания пашни требует больших трудовых усилий. В этом смысле ликвидацию «запущения» можно расценивать как трудовой подвиг, но когда эти же действия приближают экологический кризис, комплексная оценка должна быть иной. Ликвидация «запущения» означала принципиальные изменения во взаимосвязанных, но разных сторонах общественной жизни:
1) конец подсечного земледелия, как массовой хозяйственной технологии;
2) преобразование, обусловленное демографическим ростом, редкой разорванной социальной ткани в единое целое.
(В результате распашки лесов и роста населения уменьшилась изолированность друг от друга таких сельскохозяйственных комплексов, как село-деревня-починки. Если в середине XV в. села еще невелики и мало чем отличаются от окружающих малодворных деревень, то со второй половины XV в. начинается нарастающее укрупнение селений);
3) окончание эпохи относительной независимости крестьян леса от оседлого населения, от общественных отношений (власти, землевладельцев, церкви);
4) приближение к тому порогу, когда возникает проблема выбора дальнейшего пути развития: или переход на более производительную технологию — интенсивный путь развития, или продолжение экстенсивного. Последнее однозначно подразумевает распашку не только той земли, которую можно превращать в пашню без угрозы экологического кризиса, но и той, которую нельзя. Продолжение экстенсивного пути развития в данном случае означает неизбежность экологического кризиса.
Сравнивая технологии подсечно-огневого и пашенного земледелия, Виктор Петров утверждал: «скот, инвентарь, земля, не имевшие никакого применения при допашенных формах подсечного земледелия, приобретают первостепенное производственное значение при пашенном земледелии, когда земля, вытесняя лес, становится важнейшим средством производства, когда начинают прибегать к использованию тягловой силы скота, когда скотоводство получает значение навозного скотоводства, и в составе земледельческого инвентаря, наряду с топором, огнивом, суковаткой-смыком (бороной - Э.К.), приобретают значение соха, рало и лошадь» (Петров, с. 28, 70, 23).
Казалось бы, с переходом к пашенному земледелию, как основной и практически единственно возможной технологии массового сельскохозяйственного производства, крестьянин должен стать хозяином. Но на Руси, как правило, а не исключение этого не случилось. Как подчеркивал Василий Ключевский, крестьянин XV–XVI вв. не был прикреплен ни к земельному участку, ни к сельскому обществу, ни к усадьбе, свободно менял свою пашню на другую, выходил из общины и даже из крестьянства. «Из акта XV в., - писал он, — узнаем, что одна деревня в продолжении 35 лет переменила шестерых владельцев крестьян.» Крестьянин был вольным арендатором чужой земли. Его свобода обеспечивалась правом выхода и правом «ряда» — договора с землевладельцем. «Таково было положение крестьянина по закону, но уже в XVI в. оно было далеко не таково на самом деле. Вольный и перехожий арендатор, крестьянин большею частью приходил на чужую землю с пустыми руками, без капитала, без земледельческого инвентаря… Редкий крестьянин садился на участок без ссуды, которую давали ему земледелец или принявшее его общество государственных крестьян. Ссуда деньгами или хлебом — почти непременное условие, повсеместное явление подрядных грамот XVI и XVII вв.». Предоставляемая ссуда была двух видов: безвозвратная и возвратная. Первая — «подмога» предназначалась на первоначальное дворовое обзаведение, на жилые и хозяйственные постройки, на ограду полей. Вторая — скотом и прочим инвентарем или деньгами для его приобретения предназначалась на ведение хозяйства и числились за крестьянином как долг, подлежащий уплате при уходе его от владельца (Ключевский, т.2, с. 281–283, 422).
Иными словами, крестьянин даже, став пашенным вел себя так, как будто, по-прежнему, занимался подсечно-огневым земледелием. Так, как будто он жил в глухом лесу и переходил от нивы к ниве, с места на места иногда на 20 верст, имея в качестве жилья несколько землянок в лесу. Так, как будто постоянный дом ему не был нужен. Так, как будто в ополье, как в лесу для подсеки ему необходим один инструмент — топор, чтобы срубить дерево, сжечь его и бросить семена в золу, когда ни к чему в личной собственности иметь плуг, соху, борону, лошадь для тягла. По Ключевскому получается, что как не был лесовик при подсечно-огневом земледелии хозяином, имеющим свою землю и свое имущество, так и не стал им, более того: и житель ополий не стал им. Из этого следует, что-либо недавний житель леса численно значительно превосходил старопахотных крестьян, либо сложившая социально-экономическая ситуация не благоприятствовала утверждению мировоззрения крепкого хозяина, либо первое и второе вместе.
Показательно, что социальный «инфантилизм» был психологически устойчив на протяжении не менее двух веков. Ведь, исчерпание возможностей подсечно-огневого земледелия, по-видимому, началось в первой половине XV в. Тогда еще имелись резервы свободных земель и сделки о земле в Северо-Восточной Руси еще не фиксировали качество земли и имели общую неопределенную формулу: «и куда соха, топор и коса (из этой этого села или деревни) ходили», у починка еще не указывали размер посева и в «сохи» (налог) он не был «положен», но для деревни уже указывался, и она была обложена налогом (Кочин, с. 260, 98, 117). В письменных источниках того времени появляются «третье поле» и «паренина», но еще нет упоминаний о навозе, без чего немыслимо производительное пашенное земледелие (Шапиро, с. 50, 58).
Для превращения из перехожего арендатора чужой земли в хозяина своей, для перехода на интенсивную технологию крестьянин должен иметь соответствующие условия, права, должен был получить эти условия свыше или добиться их борьбой снизу.
Исходя из традиций домонгольского периода, когда князь считался государем, но не владельцем земли, черное крестьянство считало себя вправе свободно распоряжаться землей, входившей в орбиту хозяйственной деятельности, не задумываясь о юридическом понятии собственности на землю. В Судебнике 1497 г. государство впервые де-юре объявило себя верховным владельцем земли по монгольскому праву, разделив ее по принципу распоряжения на вотчинные (боярские и монастырские) и государственные (великого князя). Последние в свою очередь на поместья и черные.
Судебник 1497 г. стал индикатором:
— во-первых, завершения процесса внутренней колонизации, распашки всех земель, которые могли стать постоянной, а не временной пашней;
— во-вторых, признания земли высокой ценностью, возможно № 1, введением юридического понятия собственности на землю.
Судебник является также косвенным свидетельством борьбы за собственность на землю между ее фактическими распорядителями: черным крестьянством, вотчинниками и государством.
Государственные земли находились в привилегированном положении. Иск о вотчинной земле можно было предъявлять в течение трех, а государственных — шести лет. Возможен был и иск черных крестьян к помещику. Иными словами, юридически черный крестьянин и помещик были равноправными распорядителями государственной земли. Политика великого князя была направлена на охрану черных земель от захвата их вотчинниками-боярами. «Крестьянская масса, уловившая эту тенденцию, чутко на нее отреагировала. От 1490–1505 гг. сохранилось гораздо больше судебных дел, отражавших борьбу крестьян за землю, чем за все предыдущие и последующие десятилетия» (Алексеев, с. 197).
Нетрудно понять почему иски были малочисленны до 1490 г.: еще были резервы свободной земли, которую можно было превращать в пашню, еще не было утвержденных юридических норм определения собственности на землю, процесс испомещивания, т. е. захвата земель черных крестьян государством, еще не набрал полную силу. Также ясно, почему в последующие десятилетия тяжбы черных крестьян, отстаивающие право владения своей земли, резко пошли на убыль: лучшая земля, отсуженная ими у бояр в свое владение, оказалась не их, а государственной собственностью, и доставалась не им, а помещикам.
Таким образом, государство не позволило черному крестьянству стать реальным владельцем обрабатываемой им земли. В ответ крестьянство потеряло стимул к собственности, к обзаведению своим хозяйством, повышению органического строения капитала, в конечном счете, к интенсивному хозяйствованию, развитию интенсивных технологии, рыночных отношений, демократических политических институтов. Не позволив черному крестьянству стать реальным владельцем земли, государство способствовало сохранению стереотипов мышления, возникших при эксплуатации технологии архаичного подсечно-огневого земледелия, обусловило, сохраняющийся до наших дней, разрыв между представлениями о мире и о себе и основной технологией производящего хозяйства.
Резкое сокращение судебных исков крестьян со второго десятилетия XVI в. является также индикатором:
1) прекращения борьбы крестьян за основную собственность,
2) расхождения интересов крестьян и государства.
К концу XV века все земли разделились на «черные», где жили свободные крестьяне, «дворцовые» — отданные Великим князем в распоряжение своим приближенным слугам, феодальные и церковные. Последние образовывались за счет пожалований «черных» земель, покупок, дарений и насильственных захватов. «Многочисленные еще в начале XVI в. черные земли в Замосковном крае постепенно убывали», вследствие «окняжения», раздачи в поместья и вотчины (Готье, с. 223).
Так, мы видим, что названный выше хозяйственный, социальный «инфантилизм» крестьян не был беспочвенным: российское государство изначально лишило крестьянина прав собственности на землю. И нельзя сказать, что крестьянин вовсе не желал стать собственником земли. Желал. Но когда понял, что желание его неосуществимо, перестал судиться за землю.
Может быть, не будь экологического кризиса, крестьянин стал бы бороться за свои права. Но деградация лесной пашни, по-видимому, внесла свои коррективы в сознание крестьян. Она заставила их бросать освоенную целину (т. е. свои земли) и переселяться в ополья, где земля издавна принадлежала крупным собственникам. Прав на эту землю не имели не только юридически, но по традиции не только пришлые крестьяне, но ее и старожилы.
Большая часть русского населения быстро сосредоточилась в селениях крупных землевладельцев, оттого и выросли столь стремительно села. (Рост числа жителей крупных населенных пунктов оказался однопорядковым с таковым в наши дни. Тогда это произошло где-то за 50 лет, теперь — после Хрущева за 25). Владельцы земли воспользовались собственностью на землю как рычагом утверждения экономической и политической власти.
Именно в это время село начинает выполнять функции центра феодальной власти, торговли и ремесла (Дегтярев, с. 8, 15, 170, 5; см. также: Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства. М. 1960; Судебники XV–XVI вв. М.-Л. 1952, с. 530–531) и функцию идеологического центра, согласно определению села Юрия Готье: село — населенный пункт, имеющий церковь (Готье, с. 53). В селах еще «в очень слабой мере производится товарный хлеб», но в связи с появлением крупных сел меняются пути сообщения: они проходят теперь через эти села (Черепнин, с. 164, 168, 172, 175, 179, 182, 184, 165).
К концу XV века, когда не стало земли свободной от князя, боярина и церкви, впервые в Северо-Восточной Руси возник дефицит пашни. Индикатором последнего стало не только появление закона, регламентирующего правовые отношения — Судебника 1497 г., но и возникновение новых социальных слоев: холопов на пашне и бобылей — безземельных крестьян. Не стало и экономически свободных людей. На новь феодалы уже стали накладывать подать, хотя при распашке ее еще действовали податные льготы. На новые земли владельцы начали «сажать» бобылей. Земля стала объектом купли-продажи, цены определялись качеством земли.
Земля в это время представляло собой самую большую ценность, поэтому, как неоднократно подчеркивал Ключевский, крестьянское поземельное тягло падало, собственно, не на крестьянина по тяглой земле, им обрабатываемой, а на саму тяглую землю, кто бы ею не владел. Земля основной источник существования — в то время привязывала людей к себе крепче крепостной зависимости.
Рассматривая эволюцию крестьянского хозяйства Замосковного края, Готье отмечает, что самый глубокий и долгий хозяйственный кризис имел место в XVI веке. Именно в этом веке «возможно, последние остатки черного крестьянства были разорены» (Готье, с. 148). «Таким образом, история крестьянской пашни начинается с факта, указывающего на ее постепенное сокращение. Это сокращение остается самым характерным явлением вплоть до конца XVI в… Таков итог предшествующей эпохи» (Готье, с. 333, см. также с. 340–342).
Готье просто фиксирует факты хозяйственного кризиса и сокращения крестьянской пашни, походя рисует состояние природы, не связывая вместе процессы в природе и обществе. Совместное рассмотрение процессов позволяет установить причинно-следственные связи предшествующей эпохи. А именно, благоприятные природные условия предыдущего периода — климат и наличие больших земельных ресурсов обусловили демографический рост. Рост населения заставил распахать лесные массивы. Распашка привела к образованию озер и болот на месте пашни. Люди, освоив лесную целину и потеряв ее, разорились и покинули землю, ставшую непригодной для хозяйствования и просто для жизни. Миграция с лесной целины на старую пашню вела к сокращению в опольях душевых наделов.
Землевладельцы, пользуясь безвыходным состоянием крестьян, повышали степень эксплуатации (что отмечали иностранцы) до размеров немыслимых в Западной Европе. «До половины XVI в. в поземельных описях и актах центральных уездов государства крестьянство является населением, довольно плотно сидевшим по многодворным селам и деревням на хороших наделах, с ограниченным количеством перелога и пустошей (иными словами, возможностей отдыха земли от интенсивной эксплуатации не было — Э.К.). Иностранцы, проезжавшие в половине XVI в. из Ярославля в Москву, говорят, что край этот усеян деревушками, замечательно переполненными народом». (Ключевский, т. 2, с. 276, 282, 298).
Если посмотреть на переполнение народом деревень не в статике, как иностранцы, но в динамике, то оно перестает выглядеть замечательным. Уж очень быстро оно произошло: всего за каких-то 40–50 лет: смену жизни двух поколений. Демографический рост можно снизить, но нельзя отменить, он нависал над будущим как дамоклов меч. Невидимые иностранцам темпы роста населения (замечательное переполнение деревень народом) создали кризисную ситуацию, видимо уже к середине XVI века.
По логике вещей складывающаяся ситуация должна была стимулировать массовый переход к более продуктивному, а именно навозному земледелию. При эксплуатации последнего перехожему крестьянину оставалось мало места: он должен был либо осесть на землю и стать на ней реальным хозяином земли (даже будучи арендатором, но арендатором — постоянным), либо, оставаясь «перехожим», уйти за пределы Замосковного края. По климатическим условиям более предпочтительным направлением движения было: на более теплый и плодородный юг, чем на суровый и мало плодородный север.
Ясно, что проблема дефицита земли требовала своего решения как технологического, так и социально-политического. Технологическая дилемма представляла собой выбор либо интенсивного пути развития (переход на новую более продуктивную технологию), либо — экстенсивного (освоение новых земель уже за пределами густо населенного Замосковного края). Почему в то время не состоялся переход к навозному земледелию, мы до конца не знаем, но можем предположить, что вероятность освоения новой технологии была бы большей, если бы крестьянин стал собственником земли, действительным ее хозяином. Право стать собственником крестьянин мог получить в результате успешной политической борьбы, включая вооруженную. Но мы не видим в тот период крестьянских волнений, не говоря уже о восстаниях. Мы должны констатировать: мирный и, следовательно, экстенсивный вариант развития был в глазах крестьян более предпочтительным. В то же время и освоение новых земель за пределами Руси не слишком заметно.
Хотя Казанское ханство было поставлено в вассальную зависимость от Москвы в 1487 г. после взятия Казани войсками князя Д. Д. Холмского, отношения Москвы и Казани, как сюзерена и вассала еще окончательно не утвердились. После смерти в 1505 г. Ивана III во взаимоотношениях возникла напряженность, взаимные военные набеги не благоприятствовали процессу освоения русскими крестьянами волжских земель. Лишь после завоевания Казанского ханства миграционный процесс принял характер массового потока. Народ так побежал на Волгу, что Северо-Восточная Русь буквально обезлюдела.
Впоследствии из массы поселений XVI в. к столыпинской реформе было восстановлено в разных районах от 30 до 50 % (Дегтярев, с. 170). Пашня в большинстве центральных уездов стала занимать 40–60 % обрабатываемых земель (Колычева, с. 42). Особенно высока была степень запущения в Замосковном крае (Готье, с. 89), а в нем в самом густо населенном Московском уезде (Колычева, с. 42). Всего в Замосковном крае осталось немногим более 3 тысяч дворов (Ключевский, т. 2, с. 298). Здесь остался в лучшем случае каждый десятый ее житель, в худшем — каждый двадцатый (расчет см. Кульпин 1996 б).
8
Экспроприациия собственности
Поместное владение
Становление российского государства неразрывно связано с созданием государственного аппарата, главная часть которого — военные служилые люди. Русь унаследовала от Золотой орды один из главных постулатов сначала монгольской империи, затем Золотой Орды: все, способные носить оружие; должны служить империи. Унаследовала в том своеобразии, которое определялось разницей хозяйствования земледельца и скотовода.
В кочевом обществе всеобщий характер военного и иного служения обеспечивалась тем, что кочевника в значительной степени кормит сама природа. Там скотовод мог быть одновременно профессиональным воином и профессиональным производителем необходимых жизненных благ: сам содержать себя экономически. Земледелие же, в отличие от скотоводства, будучи производящим типом хозяйствования, требует от земледельца полной отдачи сил и времени. Здесь воин, чтобы быть профессионалом должен был находиться на содержании у государства.
Государство в средневековье нуждается в деньгах и солдатах. Устойчивым поставщиком того и другого в земледельческом государстве при развитом обмене и дефиците пашни являются свободные пахари, платящие налоги (Кульпин, 1990, с. 201–210). При становлении Московского государства не было развитого обмена, дефицита пашни и оно отвернулось от свободных пахарей. Согласно Ключевскому, основой народного хозяйства в этом государстве является труд вольного крестьянина, работающего на государственной или частной земле, но «государственная земля все более переходит в руки нового военного класса, создаваемого государством, и вместе с тем все более стесняется свобода крестьянского труда, заменяясь хозяйственной зависимостью от служилого землевладельца. Таковы главные явления…» «В удельные века содержание немногочисленного служилого люда обеспечивалось тремя главными источниками, то были:
1) денежное жалованье,
2) вотчины, приобретению которых служилыми людьми содействовали князья,
3) кормления, доходы с известных правительственных должностей, на которые назначались служилые люди.
В XV и XVI вв. эти удельные источники были уже недостаточны для хозяйственного обеспечения все разраставшегося служилого класса… Успешным собиранием Руси Московский государь-хозяин приобрел один новый капитал: то были обширные пространства земли, пустой или жилой, населенной крестьянами. Только этот капитал он и мог пустить в оборот для обеспечения своих служилых людей» (Ключевский, т.2, с. 99, 202).
При неразвитых налоговой системе, обмене, торговле, надежным (в глазах служащих) видом оплаты стало предоставление во временное пользование (за службу) поместий — земли, на которой работали эксплуатирующие ее крестьяне и которые должны были кормить помещиков. С самого начала жизнеспособность и сила государства Российского стала находится в прямой зависимости от способности «испоместить» растущий аппарат служащих.
В отличие от кочевников, где каждый мог непосредственно быть госслужащим в качестве военного, в земледельческой России возникла иерархическая система службы государству: крестьяне служат помещику — временному владельцу земли, предоставленной ему в качестве платы за службу государю.
Система поместного владения была введена в правление первого Государя Всея Руси Ивана III (1462–1505), тогда же было положено начало основных процессов, определивших историю России вплоть до наших дней. Вся последняя четверть XV в. характеризуется постепенным переносом акцента с процесса соединения русских земель под эгидой Москвы на процесс испомещивания госаппарата, на подчинение церкви государству, на секуляризацию ее владений.
Проблема установления единой собственности на землю — государственной стала первостепенной с созданием после распада Золотой Орды самостоятельного российского государства (первоначально — Московии). Однако процесс тотального огосударствления земли растянулся почти на два века. Поначалу частнособственная вотчинная земля не подвергалась экспроприации за исключением тех случаев, когда те или иные феодалы не желали мирно идти под «руку» Великого князя, «за измену» как это квалифицировалась в те времена. На переломе веков государство пыталось осуществить секуляризацию церковных земель, исходя из объективных реалий второй половины XV в. — громадных земельных наделов у церкви.
Власть против церкви
К концу XV в. в Северо-Восточной Руси практически все земли доступные к хозяйственному освоению были освоены (о чем косвенно свидетельствовало появление Судебника 1497 г.) и принадлежали: феодалам (князьям, в том числе великому князю, боярам на правах наследственного — вотчинного владения), независимым от бояр и, по существу, формально зависимым от великих князей московских «черным» крестьянам, а также церкви. Земли «черного» крестьянства, не попавшего в экономическую зависимость от светских и церковных феодалов, сокращались. Феодальные земли переходили из рук в руки. Часть трофейных земель князья раздавали в вотчины сподвижникам-боярам.
В соответствии с древним славянским и монгольским правовыми понятиями вся земля в независимом Московском государстве, кроме земли церкви, была собственностью Великого князя. Он был вправе как предоставлять любую нецерковную землю во владение за службу, так и отбирать ее. В соответствии с этим правом «с половины XV в. устанавливается правило, что все личные землевладельцы должны нести по земле воинскую повинность» (Ключевский, т.2, с. 190). Это правило распространялась и на наследственные владения бояр вотчины. Государь конфисковывал земли феодалов (чаще всего под предлогом нарушения условия службы — верности сюзерену), мог, предоставляя новые земли, отбирать старые, иными словами, перераспределять земельный фонд государства.
Перераспределение земельного фонда, использование его в качестве госбюджета, постепенно превратилось в одну из основных функций Московского государства, а единоличная собственность государя на землю (в то время основной вид собственности) стала экономической базой самовластья Государя, диктата государства над обществом — самодержавия. Но произошло это не сразу. В частности, полной самодержавности препятствовала экономическая независимость церкви.
В отличие от княжеского сменяемого владения, церковное владение землей, подтвержденное ханскими ярлыками, было связано не с той или иной конкретной личностью, а с церковью, как институтом. Согласно сложившейся практики можно было отнять землю у личности, но не у института. Возникла неопределенная ситуация: вроде бы церковная, как и любая другая земля должна была служить, но кому? Князю, Богу или людям? Этот вопрос принципиально не был решен. Решению препятствовала старая практика: при ханах церковь теоретически и большей части на деле не облагалось налогами и повинностями.
После падения Орды московские князья стремились покончить с ханскими привилегиями церкви. Борьба за единственную неподконтрольную государству собственность — церковную на первом этапе стала едва ли не главной целью государства. Если в Западной Европе между государством и церковью шла борьба за власть, то в Восточной — за собственность, конкретно, за собственность церкви. Не исключено, что церковь в то время сконцентрировала если не большую часть всей, то большую часть лучшей земли.
Известны тенденции в изменении пропорций основных землевладельцев на Руси. Вотчинные владения феодалов, за исключением московского князя, в течение всего XV в. сокращались, земли церкви росли, «черные» крестьянские земли также росли с ростом населения (до середины XVI в.) и осуществления крестьянами распашки лесной целины (до конца XV в.). Количественные соотношения не поддаются анализу.
Сколько кому тогда принадлежало земли в Северо-Восточной Руси доподлинно неизвестно. Иностранцы полагали, что церковь аккумулировала большую часть земель государства. Однако Готье считал, что известия Коллинза о том, что духовенство владело 2/3 пространства Московского государства, преувеличены (Готье, с. 251). Оценки историков весьма приблизительны. По ним, монастыри владели от 1/5 до 1/3 всей земли, «черные» (независимые от феодалов и зависимые от Великого князя, т. е. государства) крестьяне также от 1/5 до 1/3, наследственные вотчины феодалов, включая домен московского князя 1/3-3/5.
Как утверждает В. О. Ключевский, «уже к половине XVI в. монастырское землевладение достигло обременительных для государства размеров. Один из англичан, бывших в то время в Москве писал…монахи владеют третьей частью всей земельной собственности в государстве… Английский посол Флетчер, приехавший в Москву в 1588 г., пишет, что русские монастыри сумели занять лучшие и приятнейшие места в государстве» (Ключевский, с. 262).
Хотя не ясны реальные соотношения землевладений, однако их можно оценить. Так, если брать по нижнему пределу, то теоретический «резерв» для испомещивания за счет черных и церковных земель составлял почти половину культивируемых площадей. Остальная земля была в руках феодалов. Качество пашни у черных крестьян и монастырей было разным: монастыри владели значительной частью плодородных старопахотных земель. Хорошая старопахотная земля означала не только более высокие и устойчивые урожаи, но и привязанность к ней крестьян, т. е. гарантию землевладельцев получения ренты и возможность востребовать с последних верную службу.
В отличие от феодальных (кроме владений Великого князя) церковные земли за счет пожертвований и освоения лесной целины только возрастали. Церковь была государством в государстве, имела свои интересы, отличные от интересов светской власти. «Наиболее известным монахом-политиком второй половины XIV в. был Сергий Радонежский. Общежительская реформа способствовала превращению возглавляемого им монастыря во внутренне сильную, независящую от частных лиц корпорацию… Знаменательно, что и сам Сергий, и его ученики выполняли только те поручения великого князя, которые не противоречили интересам церкви. Они были убежденными сторонниками сильной, не зависящей от московских князей или же других светских властей церковной организации, способной оказывать влияние на все стороны государственной жизни… Уже в середине 70-х гг. XIV в. становится очевидным назревание острого конфликта между великокняжеской властью и воинствующими церковниками» (Борисов, с. 95, 96).
Пока шел процесс объединения владений Москвой, церковь могла сохранять свою земельную собственность без оружия, играя на противоречиях светских феодалов. Когда эти противоречия были разрешены в пользу Москвы, аргументом могла стать только военная сила. За исключением Новгорода, где архиепископ (второй по значению в церковной иерархии Руси после митрополита) имел свой Владычный полк, церковь военных соединений не имела. Военное поражение Новгорода было практически и разгромом армии церкви на Руси. С этого времени церковь могла сохранить свои огромные земельные владения только апеллируя моральными аргументами.
В ходе борьбы за подчинения Москве Новгорода Иван III осуществил сложную многоходовую интригу для легализации акций конфискации, распределения и передела земельной собственности торговой республики. Сначала он раздал земли, конфискованные у новгородских бояр, боярам московским в награду за завоевание Новгорода, затем казнил основных новых (московских) землевладельцев и, по обычаям тех времен, экспроприировал их земли. Далее он вывел Новгород из-под юрисдикции московской думы и, передав Новгород в княжении своему сыну Василию, что бы иметь возможность экспроприировать церковные земли Новгородчины без согласия на то московской думы.
Согласно Руслану Скрынникову, большая часть владычных владений была экспроприирована и роздана в поместья. Этому благоприятствовал, в частности, общественный критический настрой к церковникам. Церковь всегда стращала паству близким концом света и необходимостью праведной жизни перед лицом Страшного суда. Конец света ожидался в 7000-м от сотворения мира или 1492 г. от Рождества Христова (Скрынников, с. 153–155). Но в очередной раз не состоялся. Авторитет церкви и религии был в очередной раз подорван. Торжествовали еретики. Они находили поддержку у Великого князя. И, как пишет летописец, «в лето 7007 (1499 — р.х.) … поймал князь великой в Новгороде вотчины церковные и роздал их детям боярским поместье».
Однако, новгородских земель оказалось недостаточно и возникла проблема экспроприации всех остальных церковных земель Московского государства. Экспроприацию надо было обосновать. Подготовка к обоснованию велась основательно. Использовались не только все возможные для средневековой интриги методы, началась, поддерживаемая, а может быть и спровоцированная Государем борьба, получившая в исторической литературе наименование спора нестяжателей и иосифлян.
В этой борьбе для социоестественной истории важны позиции сторон прежде всего по отношению к роли труда, его месту в системе ценностей. Водораздел между нестяжателями и иосифлянами, по-видимому, проходил в вопросе об обязательности производительного труда для людей, посвятивших себя служению богу и возможности или невозможности жить за счет труда других.
«В XIV–XV вв. монастыри в России переживали расцвет. В центре и на окраинах появились сотни новых обителей. Одни из них превратились в крупных землевладельцев, другие существовали в виде скитов и крохотных лесных пустыней. В пустынях иноки жили трудом своих рук и вели аскетический образ жизни. В богатых монастырях жизнь братии претерпела разительные перемены. Старцы не жалели усилий на то, чтобы приумножить свои владения. Они вели торговлю, занимались ростовщичеством, а полученные деньги тратили на приобретение недвижимости. Быстрому обогащения способствовали и пожертвования богомольцев… Состоятельные люди усвоили своеобразный взгляд на грех и покаяние. Любой грех они надеялись после кончины замолить чужой молитвой. Власть и преступления были нераздельны, а потому князья на старости лет щедро наделяли монастыри селами, выдавали им жалованные грамоты. Их примеру следовали другие богатые землевладельцы… Монахи назначали все более крупные суммы за внесение имени умершего в монастырские поминальные книги синодики… Монахи, удалившиеся от мира во имя духовного подвига, стали вести жизнь весьма далекую от идеалов иноческой подвижнической жизни. Вместо того чтобы кормиться «рукоделием», они предавались стяжанию, собирали оброки с крестьян, вымогали пожертвования у вдов, вели вполне мирской образ жизни. Упадок благочестия в монастырях вызвал тревогу в церковных кругах. Лучшие умы церкви искали выход из кризиса. Нил Сорский развивал идеи аскетизма. Иосиф Санин отстаивал монастырские богатства, а спасение видел в умножении строгостей» (Скрынников, с. 156-158).
Победа иосифлян, по мнению Скрынникова, была обусловлена всем ходом исторического развития. Она лишила светскую власть морального обоснования секуляризации церковных земель. Возможность испомещивания, т. е. платы за службу, теперь была ограничена землями черных крестьян и перераспределением боярских земель.
Вспомним, что в Золотой Орде церковь функционировала в режиме наибольшего благоприятствования. От всяких посягательств на ее имущество она была защищена ханскими ярлыками. Теперь этой защиты не стало, поскольку не было государства давшего церкви привилегии. Осталась одна традиция. Поскольку церковь владела землей на основе традиций, нужно было сломать эти традиции.
Государство попыталось экспроприировать церковную собственность в конце XV — начале XVI вв. Первый Государь Всея Руси Иван III предложил проект не просто секуляризации церковных земель, но превращения церкви в часть государственного аппарата: церковнослужители должны были получать оплату своего труда непосредственно от государства.
Не исключено, что эпицентр борьбы пришелся на 1503 год, когда состоялся церковный собор, и нашел свое выражение в идеологической дискуссии нестяжателей и иосифлян. Именно тогда решался вопрос: должен ли монах (а затем, по логике морали, и любой смертный на Руси) жить только личным трудом или он может жить за счет труда других?
Борьба вокруг церковной земли (если она вообще имела место) была драматичной, и в ней участвовали известные конкретные исторические личности. Их характеры, устои, поведение позволили бы представить процесс ярким, живым, если бы не трудности, о которых мы говорили словами Лео фон Берталанфи. Однако и игнорировать непосредственных действующих лиц невозможно. Главные действующие лица спора, как принято считать в традиционной исторической русской литературе: Нил Сорский, Иосиф Волоцкий и Государь Всея Руси Иван III, получавший при победе нестяжателей моральное право экспроприации церковных владений. Ниже даны их характеристики, при написании которых автор старался быть максимально объективным.
Первый Государь Всея Руси был, безусловно, блистательный политик. У одних историков он вызывает восхищение, у других — почти омерзение за маккиавелизм. По-видимому, он, если и не был атеистом, то никакого почтения к религии и церкви не выказывал, хотя бы потому, что стремился превратить церковь в составную часть государственного аппарата управления. «По своим личным качествам Иван III как нельзя лучше подходил роль могильщика политического суверенитета русской церкви. Человек сильной воли, большого ума и беспредельного честолюбия, московский князь был практически лишен всяких «сдерживающих центров» по отношению к религии и церковной иерархии… был убежден, что вопреки евангельскому изречению, бог не в правде, а в силе. «Государь Всея Руси» в равной степени был готов протянуть руку и «римлянам», и ограбившим православные киевские храмы «бессерменам», и поклонявшимся «земле и небу» новгородским еретикам, и даже самому Сатане — хотя бы и не Вельзевулу, а лишь носившему это прозвище литовскому митрополиту» (Борисов, с. 162).
Хотя «передовой отряд церковных сил — митрополичья кафедра — не оказала великому князю эффективной поддержки в его централизаторской политике» (Борисов, с. 188), Иван III активно использовал церковь в деле собирания земель, вмешивался в борьбу за власть внутри церкви, находил временных союзников среди иерархов. Однако, в одном, несмотря на княжеское давление, на крутое и бесцеремонное обращение князя с опальными церковниками, церковь стояла до конца: не шла на экспроприацию своих земель. Даже обязанный Великому князю изволением из монастырской «ледовой» тюрьмы и своим возвышением новгородский архиепископ Геннадий, когда речь шла о собственности, выражаясь словами летописца, на соборе 1503 года злобно «лаял» на князя.
Великий князь лавировал. Иногда и его союзников-иерархов приговаривали к суровым наказаниям и ему стоило больших трудов спасти их. В наказания нередко включались жестокие избиения. В знак протеста против морального и физического давления со стороны светской власти митрополит дважды покидал свой пост. Однажды он принудил Ивана III к русской «Каноссе». Второй раз тот же прием не сработал.
Основными аргументами Великого князя (судя по действиям) было наличие у него военной силы, не идущей ни в какое сравнение с таковой у удельных князей или у бояр, и отсутствие твердых правовых гарантий суверенитета у церкви. Иван III имел возможность и запугивал церковных иерархов. Никто, даже митрополит не был гарантирован от применения к нему физического насилия. Митрополит несколько раз пытался сбежать из тюрьмы-монастыря и каждый раз был «пойман» князем. К моменту собора митрополит психологически был, видимо, сломлен, и лишь единодушная жесткая позиция иерархов заставляла его действовать решительно.
Главным идеологом нестяжательства был Нил Сорский, происходивший из московской семьи, близкой к великокняжеской фамилии, отказавшийся от мирской карьеры и основавший свой скит на реке Сорке, откуда и пошло его прозвище. Житие по примеру Нила было нелегким: тяжелый физический труд, отсутствие любых даже мелких радостей жизни, практически антисанитарные жилищные условиях, нередко намеренное истязание плоти, не способствовали массовому притоку адептов в Нилу. «В массе черное духовенство осталось глухо к проповеди Нила… Попытки воплотить в жизнь принцип равенства, обязательного труда, самоотречения не привели к успеху», — утверждает Руслан Скрынников (Скрынников, с. 98, 108–110).
Партию иосифлян возглавил игумен Иосиф Волоцкий, в миру Иван Санин. Рачительный хозяин вотчинник-феодал Иван Санин решительно отвергал стяжание как средство личного обогащения, в собственности и богатстве монастырской общины видел средство благотворительности — помощи нуждающимся крестьянам, заботился и об эстетической стороне восприятия религиозных догматов. В целом, это была сложная и привлекательная для восприятия средневекового человека личность.
Исход прений 1503 года вокруг церковной земельной собственности по версии Юрия Алексеева, созданной им на основе литературно-церковного произведения «Слово иное», в конечном счете, оказался связанным «с чисто случайным, но фундаментально важным фактом» — болезнью Великого князя: «скорее всего его постиг удар (по теперешней терминологии — инсульт)». Алексеев описывает детально как это произошло.
Именно летом 1503 г. Великий князь вознамерился лишить церковь главной собственности и превратить служителей церкви в государственных чиновников. Сделать это он предполагал не насильственно — государевым указом, но добровольным, самостоятельным решением церкви на ее высшем форуме — соборе. На церковном соборе вопрос о земле стал практически основным. По нему разгорелась борьба. Большинство иерархов выступило против намерений князя. Тогда князь вызвал в Москву известного сторонника личного нестяжательства игумена Иосифа Волоцкого. Однако Иосиф не оправдал надежд государя и решительно высказался против экспроприации церковных земель.
Собор происходил на фоне непрерывных с 1490 г. пятнадцатилетних тяжб за землю. Судились все, в том числе и крестьяне с церковью. В одной из таких тяжб государь встал на сторону крестьян крупнейшего на Руси Троицкого монастыря в их иске против монахов и повелел оштрафовать монастырь. «Старцы» в ответ организовали массовую демонстрацию протеста. Непрерывно предавая анафеме государя, дряхлые отшельники пошли маршем на Москву, кто на телегах, кто на носилках. Их сопровождали сторонники и, как всегда, просто любопытные.
Молва о марше, опережая его, взбудоражила столицу и так психологически воздействовала на Великого князя, что у него отнялись рука, нога и глаз, что было расценено как божье наказание за святотатство. Иван III лично не пошел на собор, не сказал своего решающего слова (Алексеев, с. 218–220). Без Государя его чиновники-дьяки не смогли преодолеть сопротивление церковных иерархов. В борьбе за землю церкви Иван III потерпел поражение, как полагает Юрий Алексеев, возможно, впервые в жизни.
Описаны ли в вышеприведенной версии исторических событий действительно решающие моменты, где есть и личности, и отдельный поступок, сюжет для трагедии шекспировского накала? Могла ли победа Ивана III и нестяжателей на соборе действительно изменить судьбу России или путь России был предопределен процессами исторического развития предшествующих веков?
Скрынников, также, как и Алексеев, фиксирует факт болезни Великого князя во время собора, но переносит инсульт на полгода позже его завершения. Оба делают свои выводы на анализе одних и тех же исторических документов, что свидетельствует о такой пластичности нарративных источников, которая позволяет поставить под сомнение выводы, сделанные на их основе.
Если добавить к этому мнение Андрея Плигузова — историка, специально исследовавшего дискуссию об идеологии нестяжательства, ведущуюся уже почти два века, то фабула станет еще более интригующей. Плигузов констатирует, что у Нила Сорского нет ни одного сочинения, разбирающего вопросы церковного землевладения, а Иосиф Волоцкий писал по данному поводу много позднее, да и то применительно к частному случаю (Плигузов, с. 31). «Не случайно… Казакова, посвятившая Вассиану и его единомышленникам (нестяжателям) две монографии и докторскую диссертацию признала, что «история нестяжательства как идеологического течения, история его формирования, развития, связей с другими идейными течениями еще ждет своего исследователя…» (Плигузов, с. 32; Казакова, с. 139).
Плигузов полагает, что вопрос о секуляризации церковных земель на соборе 1503 г., возможно, вообще не стоял. «Вместе с тем, есть данные, свидетельствующие о планах правительства Ивана III существенно ограничить или вовсе ликвидировать землевладение церкви, обратив его в государственный фонд для поместных пожалований средним и мелким феодалам. Трудно сказать, в какой мере эта программа носила официальный характер и насколько объективно отражала она реальное соотношение сил» (Плигузов, с. 5).
Мнение Плигузова позволяет рассматривать трагедийно красивую версию Алексеева, как и многих других историков, не более чем как иллюстрацию к аргументации Лео фон Берталанфи относительно, к сожалению, малой научной значимости нарративных источников.
Что же тогда остается достоверного в письменных свидетельствах эпохи? То, что у церкви были большие земельные наделы. То, что частично они были Иваном III экспроприированы. То, что у него были планы полной экспроприации, но осуществить ее не удалось, и следовательно, проблема испомещивания служащих госаппарата осталась нерешенной.
Полицейская диктатура, как форма договора государя с народом
Внук первого российского государя — знаменитый Иван Грозный прямо уже не посягал на земельную собственность церкви. Церковный соборы, последовавшие за собором 1551 г. лишь ограничивали рост церковного землевладения, но не рассматривали проблему секуляризации. «Приговор 1551 г. запрещал церкви приобретать земли каким бы то ни было образом» (Готье, с. 235). Проблема испомещивания должна была решаться иначе. Вспомним, что основным капиталом русского государя была земля.
В середине XVI в., после массовых испомещиваний XV в., этот капитал, иссяк. Присоединение новых земель, в основном западных (1510 — Пскова с областью, 1514 — Смоленска, 1517 — Рязани, 1517–1523 — Черниговской и Новгород-Северской земель), не столько дали резерв для испомещивания, сколько, в соответствии с принятой практикой (см. Ключевский, т. 2, с. 173), вызвали необходимость перевести тамошних феодалов в Замосковный край и испоместить их здесь.
Живую картину испомещивания и явки на службу одним из первых дал Сергей Соловьев. Его положения в целом разделяют современные историки. Он писал: «Новое Русское государство, составленное московскими князьями, было государство бедное, доходы великих князей были невелики, потому что народу было мало, мало городов, где процветали бы промыслы, торговля; а между тем опасности со всех сторон, надобно отбиваться от врагов, надобно, следовательно, иметь большое войско; но как его содержать, на войско идет много денег; денег нет, но много земли, и потому стали раздавать земельные участки тем, кто шел служить к князю; пока служил, земли оставались за ним, переставал служить, землю отбирали; эти-то земельные участки и назвались поместьями, а владельцы их помещиками. Были и вотчинники, которые вечно владели своими землями, потому что получили их в наследство от предков; но богатых вотчинников, которые могли бы служить, не нуждались в пособии, в жалованье правительства, было немного; большей части из них великий князь раздавал также поместья. Ко времени Иоанна III к двору великого князя в Москву набралось много князей, лишившихся своих княжеств вследствие собрания Русской земли; все они вступили в службу к великому князю и заняли главные места; но так как они не сохранили своих княжеств, только несколько земель из них, то и они не были богаты, притом вотчины их все уменьшались оттого, что каждому хотелось при смерти дать чтонибудь в церковь, особенно в какой-нибудь монастырь, на помин души, денег не было, и давали на помин души земли; монастыри обогащались, а светские землевладельцы беднели и должны были просить у великого князя поместий, чтоб иметь возможность служить, т. е. по первому призыву являться на войну на коне, в полном вооружении и приводить с собой некоторое число вооруженных людей, почему в старину и говорили, что служилый человек должен являться на войну конен, люден и оружен» (с. 235–236). «Когда нужно выступать в поход воеводы начинают перекличку, вызывают: «Такой-то?» — «Есть!» откликается помещик, и его пишут в «естех»; вызывают другого — молчание, значит нет его, не явился, и его пишут в «нетех». И стало оказываться, что в «нетех» очень много, а кто и есть в «естех», у того оружие плохое, плоха лошадь и людей не столько, сколько он должен был привести со своей земли. Что за причина? Помещики оправдываются, что служить им нельзя, земля есть, но ее нужно обрабатывать, а рабочих рук нет; крестьяне были вольные, свободно переходили с одной земли на другую… Небогатый помещик призовет их к себе, порядится с ними, а тут подле богатый, многоземельный вотчинник светский или монастырь, работники им нужны, потому что везде земли много, а рабочих рук нет, они и переманивают крестьян от бедных помещиков…» (Соловьев, с. 250).
В 1550 г. государство использует, вероятно, последние резервы земли для предоставления ее в «службу»: в Московском и ближайших уездах «1078 служилым людям было роздано зараз 176775 десятин пашни в трех полях» (Ключевский, т. 2, с. 208). Эти «наиболее справные» помещики образовали впоследствии нечто подобное царской гвардии и служили офицерскими кадрами для провинциальных дворянских ополчений.
Как разворачивались события с начала 1550-х гг. мы доподлинно не знаем, можем лишь предполагать, исходя из текущих в это время процессов. Согласно В. О. Ключевскому, тогда именно «землю, недвижимость заставляли играть роль денег, заменять денежное жалованье за службу» (т.2, с. 221). Ясно, что деревни, которые получили новые помещики были разными, но по большей части малыми (были случаи, когда в одном селе было несколько помещиков, были случаи, когда помещики вовсе не имели крестьян, однако конкретно, когда и как крестьяне уходили с земли неизвестно).
Естественно предположить, что при последнем массовом испомещивании землями Подмосковного края в ход пошли далеко не лучшие земли (лучшие давно нашли владельцев). Не случайно именно после последнего массового испомещивания 1550 г. четко обозначилась «тенденция к запустению в первую очередь худых земель» и обезлюдивания малых деревень. Можно предположить, что многие новые помещики не получили должных средств к службе и за службу. Однако мы не можем предполагать возникновение эффекта неплатежа заработной платы, который во все времена был чреват потерей верности служилых господину. Не исключено, что был «выплачен» лишь «аванс», а выплата «заработной платы» поставлена в зависимость от выполнения работы.
Не случайно взоры советников царя почти одновременно с испомещиванием «отборной тысячи» обратились к «подрайской» (эпитет не случаен!) земле — Казанскому ханству. Как только тысяча поступила на службу царю, началась подготовка к завоеванию Поволжья. В 1552 г. была взята Казань, но вовсе так, как это было в 1487 г. при Иване III, тогда ханство было поставлено в вассальную зависимость и тем самым объективно созданы благоприятные условия для стихийной массовой крестьянской колонизации земель ханства. Эта вяло текущая колонизация продолжалась даже при неблагоприятных условиях, несмотря на взаимные набеги татар и русских всю первую половину XVI вв. На этот раз цели государства были иные: получить дополнительные средства для государственной казны путем прямого грабежа сокровищ богатого соседа и новый ресурс земли для испомещивания, т. е. колонизации организуемой государством.
Москва экспроприировала лучшие земли Поволжья — земли хана и татарской знати. Казань — татарская столица была стерта с лица земли. Согласно «Царственной книге», по приказу русского командования было произведено «поголовное избиение всех мужчин: «В полон имати жен и дети малые, а ратных избивати всех» «побитых во граде толикое множество лежаще, яке по всему граду не бе, где ступати не на мертвых…рвы же на той стороне града полны мертвых лежаще со стенами градными ровно полны мертвых лежаще и по Казань реке и в реке, и за рекою по всему лугу мертвии погани лежаща». Для въезда Ивана IV в город смогли «едину улицу очистити к цареву (ханскому — Э.К.) двору от Муралеевых ворот мертвых поснести, и едва очистили», несмотря на то что, расстояние от ворот до дворца было не более 100 сажен» (Худяков, с. 643–644).
Жестокость, превосходящая нашествие Батыя, надо полагать, была не случайной, как не было случайным последующее уничтожение татарских сел и деревень вокруг Казани в радиусе 50 верст, т. е. почти ста километров. По подсчетам Дамира Исхакова потери татар в период русского завоевания в XVI в. «составили более 1/3 населения, что означало фактическую демографическую катастрофу. Волго-уральские татары для восстановления своей численности, которую они имели в середине XVI в. потратили около 150 лет» (Исхаков, с. 130).
Казанское ханство было обречено на поражение, а его население на физическое уничтожение и вынужденную эмиграцию демографическим ростом и экологическом кризисом в русском северо-востоке. Население московского государства превосходило таковое в Казанском ханстве, согласно подсчетам Исхакова, как минимум в десять раз (Исхаков, с. 129), и, видимо, 9/10 русского населения, судя по масштабам народного бегства со старых земель, вышли из равновесия с природной базой.
На месте старой построена была новая Казань — русская, в которой татарам было запрещено селиться. Как писал известный татарский историк Газиз Губайдуллин, «русское крестьянство приходило в наш край по принуждению, а часть их ища спасения от усиливающегося гнета помещиков, которые в XV веке стали их усиленно эксплуатировать, поэтому после взятия Казани началось стихийное бегство из центральных областей русского крестьянства в новый край. На этой новой земле их прельщала, таким образом, свобода и обилие пустошей. Поступившие на службу к помещикам, эти крестьяне получали 10-летнюю льготу (от налогов и повинностей — Э.К.) и новые хозяева бережно относились к ним, вследствие недостатка рабочих рук в случае их ухода, хотя беглых и ловили, однако на первых порах, правительство смотрело на это бегство на «землю казанскую» сквозь пальцы, желая быстро колонизировать новозавоеванный край, ибо, кроме внутренних, существовали внешние причины» (Губайдуллин, с. 20–21).
Однако уничтожение татарской Казани привело к новому напряжению государства и общества. Крым и Турция выступили в защиту единоверцев татар и с 1555 г. началась напряженная борьба за Поволжье с Крымом и Турцией, которая продолжалась до 1572 г. В 1570 г. Девлет-Гирей даже взял штурмом Москву, сжег и разорил ее. В самом Поволжье было неспокойно. Сразу же после взятия русскими войсками Казани началось восстание татар, марийцев и других народов ханства, которое, постепенно затухая, продолжалось до 1560 г.
«Голод по всем московским городам и по всей земле, а больше в Заволжье» в 1556-57 гг. (Чтения ОИДР, 1895, кн. 3, с. 68–69, Цит. по Колычева, с. 36), необходимость отстаивать новые волжские рубежи от Турции и Крыма, начавшиеся ежегодные набеги крымцев на южные границы и вплоть до центральных областей государства создали в Московии почти невыносимое напряжение.
Не получив сразу ожидаемых результатов в Казани (чему помешал голод и восстание поволжских народов), но отмобилизовав большую армию, Иван Грозный ввязался в новую войну, обещающую быть победоносной, принести государству новые земли и тягловых крестьян. В 1558 г. армия двинулась на запад, в Ливонию, где развитие событий лишь поначалу складывалось в пользу Москвы. Однако с 1560 г. (определение срока Герке, Кристенсен, с. 126) начались «годы великого запустения». Эти годы знаменовались бегством крестьян из Замосковного края, поражениями в Ливонской войне, непрестанными набегами крымцев, ежегодно уводящих в полон тысячи крестьян.
Чтобы вести борьбу на три фронта: на западе против Польши и Швеции, на юге — против Крымского ханства, за которым стояла самое могущественное государство европейского средневековья — Турция, на востоке держать войска против недавно покоренных народов Поволжья, требовалась большая армия. Надо было испоместить новые тысячи служилых, найти для них землю с крестьянами.
В кризисных условиях царь демонстративно отказывается от власти, удаляясь в Александровскую слободу. Народ просит царя не бросать его на произвол судьбы. Царь требует для себя чрезвычайных полномочий и получает их. Гениальный Ключевский кратко и точно определил роль опричнины: «Царь как будто выпросил себе у государственного совета полицейскую диктатуру — своеобразная форма договора государя с народом». «На содержание этого (опричного — Э.К.) двора, «на свой обиход» и своих детей, царевичей Ивана и Федора, он выделил из своего государства до 20 городов с уездами и несколько отдельных волостей, в которых земли были розданы опричникам, а прежние землевладельцы выведены были из своих вотчин и поместий и получали земли в неопричных уездах» (Ключевский, с. 165).
Началось великое перемещение бояр. «До 12 тысяч этих выселенцев зимой с семействами шли пешком из отнятых у них усадеб на отдаленные пустые поместья, им отведенные». Многие из депортированных и не депортированных бояр уничтожаются физически. «Князь Курбский в своей Истории, перечисляя жертвы Ивановой жестокости, насчитывает их свыше 400. Современники иностранцы считали даже за 10 тысяч» (Ключевский, т.2, с. 165, 174).
Униженные и оскорбленные, лишенные исконных древних прав и привилегий бояре морально и физически сломлены, не протестуют, кроме бежавшего за границу диссидента Курбского. Главный оппонент царя — князь Курбский известен как участник Казанского похода, воевода в Ливонской войне. Опасаясь опалы за близость к казненным Иваном Грозным феодалам, в 1564 г. бежал в Литву, стал членом королевского совета (рады), воевал против войск царя. Потомки знают его прежде всего, как писателя публициста — автора трех посланий Ивану Грозному и «Истории о великом князе Московском».
Эпистолярный диалог Ивана Грозного и Курбского, согласно Ключевскому, можно свести к двум фразам. Курбский: «Обычай у московских князей издавна желать братий своих крови и губить их убогих ради и окаянных вотчин, ненасытства ради своего». Царь: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить вольны же». (Цит. по: Ключевский, т. 2, с. 155–158). Царь и «жаловал»: «К концу XVI в. государственное тягло стало гораздо тяжелее, чем вначале его» (Готье, с.363).
Парадокс в том, что не бояре — политически один из наиболее сильных слоев населения, но крестьяне выступили против политики царя и «проголосовали» ногами. Заселение Поволжья началось сразу после взятия Казани, но массово народ «рванул» на новые земли с начала 1560-х гг. и особенно после введения опричнины, т. е. после того как боярские вотчины были отданы в поместья, и крестьяне получили новых хозяев — владельцев земли. Интенсивность процесса была также связана с «замирением» Поволжья. В итоге великого исхода «громадное, измеряемое многими десятками тысяч число деревень (от 50 до 90 % в разных районах) превратилось в пустоши» (Дегтярев, с. 170). Именно тогда «англичанин Флетчер по пути между Вологдой и Москвой встречал села, тянувшиеся на версту, с избами по сторонам дороги, но без единого обывателя…» (Ключевский, т. 2, с. 298).
Размер бегства крестьян виден в сравнении с серединой века, когда только новые помещики получили земли, на которых было не менее 15 тыс. дворов, что составляло около 55 % всех дворов. Мы не знаем, сколько из как минимум девяти десятых всего населения ушло на новые земли, поскольку часть погибло от голода и мора, часть в войнах, часть попала в крымский полон, однако можем предположить, что большая часть. И в связи с этим утверждать: царь испоместил слуг своих, но они остались без крестьян на пустой земле, т. е. без оплаты своего труда. Последнее если не обусловило, то обострило кризисную ситуацию.
Крах полицейского режима, который сложился при Иване Грозном, достиг своего апогея в конце царствования Годунова, был предрешен, но одновременно полицейский режим как система правления был окончательно утвержден. Общество лишено собственности и самостоятельности. Значимость личности было приближена к нулю, а девиз государства Российского нашел свое выражение в словах Грозного именно тогда: жаловать своих холопей мы вольны и казнить вольны же.
***
По мере становления со второй половины XV в. Российского государства с каждым десятилетием расширялся круг вопросов, требовавших разрешения, возрастала острота проблем и необходимость все более быстрых действий. Время как бы сжималось. Особенно во второй XVI в. Не только утверждалась политическая и экономическая власть государства: «коренным явлением истории служилого землевладения в XVI в. был рост поместного владения и подчинение вотчины повинностям, лежавшим прежде только на поместьях» (Готье, с. 256). Во всех сферах жизни происходили быстрые и, что существенней, необратимые изменения, события чрезвычайной важности. Основные процессы и события социально-экологического кризиса, обусловившие весь дальнейший ход его развития, случились во второй половине XV — середине XVI в. Произошло резкое ухудшение климатических условий, беспрецедентное повышение неустойчивости климата, рост неблагоприятных для земледелия явлений природы. Вызрел экологический кризис, обусловивший переход к низкоурожайному безнавозному трехполью. Инерционный рост населения вызвал падение уровня и качества жизни.
Углубление экологический кризиса спровоцировало социально-экономический и как следствие его — политический кризис. В кризисной ситуации, когда общество не знало, что делать, оно делегировало право решения основных проблем государству, в итоге произошло падение ценности личности в системе ценностей этноса. Полицейское государство положило конец свободы черного крестьянства, ограничило свободы всех социальных слоев и групп. Лишило всех права собственности на землю. Решало проблемы путем развития экстенсивных технологий, захвата новых земель.
9
Невероятность иного
Первый российский царь, согласно традиции, представляется нам жестоким и свирепым самодуром. Он устанавливал и установил специфически российскую форму правления самодержавие, право принятия всех решений одним человеком царем. Ключевский утверждал: «Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника божия», что обострением внутренней вражды в обществе путем бесцельной и неразборчивой резни он расстроил успешно начатые внутренние реформы и внешние предприятия, внес в общество страшную смуту (Ключевский, т. 2, с. 184–187). По мнению великого русского историка «жизнь Московского государства и без Ивана (Грозного — Э.К.) устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устроение пошло бы легче и ровнее…» (т. 2, с. 184–187). Так ли?
Действительно ли жизнь Московского государства устроилась бы так как она устроилась, если бы вместо Ивана IV был бы другой государь? И наконец, в главные, переломные моменты истории приняты оптимальные или неоптимальные решения? Если вторые, то существовали ли первые, и с какой точки зрения были таковыми: текущего момента или будущего? Была ли возможность иного развития и, что важнее, какова вероятность иного? Попробуем рассмотреть альтернативные варианты принятия иных решений сначала в общих чертах, затем конкретно в переломные моменты.
Характеристики эпохи
Еще раз повторим основные характеристики эпохи.
Ускорению процесса сокращения резерва княжеских земель способствовал экологический кризис, который обусловил потерю существенной части ранее распаханных земель: к 1552 г. четко обозначилась «тенденция к запустению в первую очередь худых земель», которая «слабо прослеживается в отношении добрых земель», и концентрации дворов в крупные селения на добрых землях. На худых землях деревни малодворны. Позднее индикатором дефицита плодородной земли стало изменение форм записи в писцовых книгах. Писцы стали различать землю по качеству в середине XVI в.: в 50-е гг. формуляр писцовых книг дополняется характеристикой качества земли (Шапиро, с.60; Дегтярев, с. 158–160,156).
Взятия Казани не сняло, но потребовало от государства нового напряжения сил. Не решив комплексного — экологического, технологического, социального внутриполитического кризиса, но расширив его и преобразовав из внутри- во внешнеполитический, несмотря на огромные потери общества и во многом благодаря им, государство получило возможность укрепить свои позиции за счет общества. Обстоятельства, вызванные внутренней и внешней политикой государства, создали в Московии почти невыносимое напряжение. С 1560 г. начались «годы великого запустения». Эти годы знаменовались дальнейшим углублением экологического кризиса, поражениями в войне, крымцами, ежегодно уводящих в полон тысячи крестьян, усилением эксплуатации мелкими помещиками своих крестьян и бегством последних к крупным и на новые земли.
Именно в этих кризисных условиях царь, демонстративно отказался от власти, потребовал для себя чрезвычайных полномочий и получил их. Гениальный Ключевский и понял, и не понял смысла происходящего. Не понял, когда писал о противостоянии бояр и царя: «Но ни та (царь — Э.К.), ни другая сторона (бояре) не могла придумать другого порядка, который бы соответствовал ее желаниям, потому что все, чего желали они, уже практиковалось или было испробовано. Дело шло не о том, как править государством, а о том, кто будет им править» (Ключевский, т. 2, с. 160)… Дело шло как раз о том, как править. И Ключевский, противореча самому себе, гениально кратко и точно определил роль опричнины: «Царь как будто выпросил себе у государственного совета полицейскую диктатуру своеобразная форма договора государя с народом». С тех пор в России эта форма договора остается практически неизменной. Использовал же полицейскую функцию царь в целях как править — укрепления государства и госаппарата, в интересах служилых и не только за счет бояр, но и крестьян.
Опричнина известна как полицейская диктатура, но полицейская диктатура была не целью, а средством. Экспроприация полузависимой от государства феодальной собственности — земель бояр вряд ли была бы возможной в иных условиях. Диктатура всегда востребована для того, чтобы сломить сопротивление отдельных социальных слоев или большинства населения при проведении непопулярных акций.
В то время уже все землевладельцы, имеющие землю на правах поместья или наследственной родовой вотчинной собственности, должны были нести военную службу государю. Нести же ее могли «естех» только за счет крестьян, уровня крестьянской производительности труда, которая в свою очередь зависела от качества земли. Лучшая — добрая земля в то время была в опольях. Это старопахотная монастырская и вотчинная боярская пашня. Последнюю в значительной степени и экспроприировал Грозный, согнав с наследственных вотчин 12 тысяч семей, казнив глав более 400 богатых родов и «поймав» их земли в казну.
Экспроприации предшествовал ряд действий по решению проблемы испомещивания без экспроприации боярских земель. Сначала пошел процесс исчерпания земель великокняжеского домена. В 1550 г. государство использует последние (и, по всей вероятности, не слишком высокого качества) резервы великокняжеской земли Замосковного края для предоставления ее в «службу». Последовавший за этим захват «подрайской землицы» Казанского ханства и предоставление ее в «службу» является косвенным свидетельством дефицита «служебной» земли. По-видимому, и этой земли оказалось недостаточно, поскольку экономический смысл опричнины можно видеть в прецеденте использования следующего по очереди и последнего резерва — перераспределения боярской земли. При изгнании с половины территории государства наследственных владельцев земли — бояр по сути дела речь шла не просто о единичном акте экспроприации боярских земель, а о жестком прецеденте утверждения значительно более важного.
Опричнина является прецедентом, согласно которому в Московии утверждался единый земельный собственник государство, все светские собственники становились временными арендаторами государственной земли.
С начала царствования Иван Грозный считал всех подданных холопами, но сделал их таковыми лишь в опричнину, лишив всех землевладельцев главного вида их собственности. Факт: царь произвел революцию сверху малой кровью: обошелся без гражданской войны.
А могло ли русское общество вообще избежать такой революции? Могло ли оно выбрать иной путь развития, без аннексий и контрибуций, путь решения проблем не за счет других, а за собственный счет с императивом здесь и теперь? Где тот переломный момент, когда определялось грядущее? Вероятно, это произошло тогда, когда окончательно было установлено, кто и как должен владеть главным богатством, основным природным ресурсом землей.
Мог ли быть иным Судебник?
Предположим иные сущностные положения в Судебнике, а именно, вся земля принадлежит государству с правом выкупа в собственность и с поощрением выкупа, как это было в Западной Европе. При этом целинники — черные и монастырские крестьяне сразу становятся собственниками земли, уплачивая государству только установленные налоги. Черные крестьяне, бояре, помещики и церковь являются арендаторами государственной земли с правом выкупа земли в собственность.
Можно предположить, что при таком обороте роль земли и государства в обществе изменяются. Ценность земли в сознании народа возрастает. Особенно ценной становится земля, не затронутая экологическим кризисом — старопахотная. Ее стремятся приобрести в собственность для последующей сдачей в выгодную аренду не только лендлорды, но крестьяне. Утверждается слой богатых крестьян, за счет тех, кто быстрее других осуществил переход на новую прогрессивную технологию навозного земледелия. Быстро распространяется сама технология пашенного навозного земледелия. Бедные крестьяне — арендаторы или владельцы обесцененной экологическим кризисом земли получают возможность колонизации земель вассального Казанского ханства (Среднего Поволжья), уже обладая знанием новой прогрессивной технологии.
Государство может не просто установить налоги, но существовать за их счет, чеканить монету и гарантировать стабильность финансовой системы, поддерживая рыночное содержание серебра и меди в монетах. Все это требует существенных усилий. В прошлом в русских княжествах не было своего опыта подобной хозяйственно-экономической деятельности, но был успешный опыт Золотой Орды и Западной Европы. В результате подобной реформы государство получает значительные денежные средства, возможность платить за службу деньгами, а не только землей.
Оценка вероятности. По сути дела, речь идет о «мягкой» революции сверху. Подобная революция требует не только согласия на нее со стороны большей части общества, но, во-первых, тщательной проработки со стороны государства, во-вторых, аппарата готового ее провести в жизнь и подавить возможное сопротивление, в-третьих, средств для проведения. Ясно, что введение такого Судебника стоило бы государству много дороже того, что был принят. В дальнейшем расходы окупились бы и дали дивиденды, но далеко не сразу. Похоже, система принимает решение по принципу минимума диссипации энергии на данный момент. Иное развитие событий, т. е. принятия решения, исходя из результатов, полученных не немедленно, а за достаточно большой отрезок времени, в принципе не исключено, но не равновероятно с дающим, пусть много меньший, но немедленный результат.
Конечно, при принятии решений система может достигать своих целей разными путями. Конкретно, становление российского государства могло состоятся, опираясь на богатства церкви. Этот путь также был известен. Секуляризация церкви была успешно осуществлена в ряде стран Западной Европы. Была ли она реальна в Восточной и что дала бы для развития общества?
Шансы секуляризации
Предположим, что предложение Ивана III о секуляризации церковных земель проходит в единственно возможном варианте: через моральное осуждение церковных феодалов, эксплуатирующих труд крестьян. Предположим, что вне зависимости от решения Собора Государь заявляет об аморальности эксплуатации церковью крестьян, всю землю объявляет собственностью государства. Дальнейшее развитие событий представляется в двух приблизительно равно вероятных вариантах.
Первый. Собор признает аморальность эксплуатации крестьян церковью, государство секуляризирует церковные земли, получает таким образом резерв земли для испомещивания военных служилых. С бояр и черных крестьян оно может получать налоги деньгами, что дает возможность опираться не только на один источник оплаты труда чиновников. Главная проблема: надолго ли хватит церковных земель? Достаточно ли для перехода крестьянства на технологию интенсивного земледелия? Достаточно ли для содержания армии, способной держать в вассальной зависимости Казань, как источник земель для ползучей крестьянской колонизации? Если считать, что земли церкви равны землям светских феодалов, то кризисные явления не могут возникнуть ранее второй половины XVI в. Ориентировочный срок при, так сказать, прочих равных, примерно тот же — 1565 г. — год опричнины.
Следствие — признание аморальности эксплуатации человека человеком в принципе и необходимость для церкви защиты интересов крестьян. Далее, поскольку доходы церкви теперь могут складываться не из эксплуатации крестьян, а их добровольных пожертвований, начинает действовать установка на обмен результатами труда. Церковь становится слугой двух господ — государя и прихожан. Она вынуждена балансировать между интересами государства и общества. Чтобы успешно осуществлять баланс, чтобы кормиться из двух источников, в ее интересах поддерживать общество, причем не только феодалов, но и простых крестьян, входить в их положение, защищать в той или иной мере их интересы, хозяйственную самостоятельность перед государством, способствовать росту зажиточности. Рост зажиточности возможен в двух вариантах: в снижении тяглового бремени и во введении в оборот новых природных ресурсов: в колонизации новых земель. Церковные приходы по сложившейся схеме идут вслед за крестьянской колонизацией новых земель. Направления колонизации остаются неизменными: на север и вниз по Волге на земли вассального Казанского ханства. Государство пытается поставить церковь полностью себе на службу, но реально ставит на службу прежде всего клерикальную верхушку. Возникает противоречие интересов между верхами и низами церкви.
Второй. Вне зависимости от решения Собора Государь всю землю объявляет собственностью государства с правом выкупа ее в частную собственность, оставляя тем самым для церкви возможность через выкуп приобрести право собственности и эксплуатации крестьян, но оставляя ту же возможность и для самих крестьян, т. е. право выбора. Черные крестьяне, бояре, помещики и церковь объявляются арендаторами государственной земли. При освоении новых земель целинники черные и монастырские крестьяне становятся собственниками земли за резко сниженную плату.
Следствия. Государство получает значительные денежные средства, возможность платить за службу деньгами, а не только землей.
Государство позволяет черному крестьянству стать реальным владельцем обрабатываемой им земли. В ответ крестьянство получает стимул к собственности, к обзаведению своим хозяйством, повышению его органического строения капитала, в конечном счете, к интенсивному хозяйствованию, развитию интенсивных технологий, рыночных отношений, демократических политических институтов. Позволив черному крестьянству стать реальным владельцем земли, государство способствует изменению стереотипов мышления, возникших при эксплуатации технологии архаичного подсечно-огневого земледелия, ликвидирует базу, сохраняющегося до наших дней, разрыва между представлениями о мире и о себе и основной технологией производящего хозяйства. Вместо резкого сокращения судебных исков крестьян со второго десятилетия XVI в. идет нарастание их, что является также индикатором схождения интересов крестьян и государства. Чем больше крестьян становятся реальными собственниками земли, облагаемые налогами, тем быстрее идет процесс сближения интересов крестьян и государства, но одновременно произойдет и дифференциация крестьян на зажиточных и безземельных. Последние имеют возможность уходить на новые земли.
Оценка вероятности. Иное решение Собора или решение государя супротив Собора требует готовности общества к существенным переменам, осознание необходимости этих перемен, готовности заинтересованных слоев общества, в том числе и госаппарата понимать необходимость перемен и активно бороться за них. Издержки подобного развития чрезвычайно велики и потому опять торжествует принцип минимума диссипации энергии в процессе принятия решений, решения оптимального на тот данный момент, но не оптимального в исторической перспективе. Платить за то давнее решение приходится и нашим современникам, и не исключено, будут платить наши потомки. Думали ли о том наши предки? Как всегда, если кто-то и понимал цену для будущего принимаемых тогда (сегодня) решений, то не был услышан. Исключить возможность «услышать», учесть будущее полностью нельзя, но вероятность подобного развития событий довольно низка (для рассматриваемого момента его можно оценить в пределах 10–20 %).
Спустя полвека после проигранной «кампании» 1503 года, новая борьба с церковью в условиях социально-экологического кризиса, вызвало бы огромное, возможно, невыносимое напряжение, не обещало быстрой отдачи, напротив требовало жертв — подтягивания поясов от всех слоев общества на достаточно длительный и к тому же неопределенный срок. Много проще и быстрее решить свои проблемы за счет ограбления соседа, не думая о последствиях. Вариант решения проблемы госбюджета за счет экспроприации церковных земель лишь теоретически не исключен, практически невероятен.
Казань и Опричнина
Решить проблемы развития России без внешней экспансии и установления системы полицейского режима, окончательного подчинения Личности Государству во второй половине XVI в., видимо, было уже невозможно. Система Человек-Природа, находилась в состоянии столь крайнего напряжения, что никакие частные меры, к примеру, мир с Польшей и Швецией, по большому счету уже ничего не решали.
К середине XVI в. экологический кризис в Северо-Восточной Руси, если и не достиг еще апогея (процессы в природе более замедленны, чем в обществе), то вступил уже в ту фазу, когда скорое ухудшение условий существования стало очевидным и назрела необходимость принимать быстрые и принципиальные решения. Видимо, именно в это время нарастал процесс превращения значительной части распаханного леса в гниющую болотину. На месте бывших некогда вековых лиственных лесов заболоченная, гниющая земля, стала отравой для всего живого. Исчезла значительная часть животного мира. Природа, предоставленная сама себе, могла восстановить экологическое равновесие лишь за 80 лет.
За этот срок вначале (20 лет) на болотинах должны вырасти березы и выкачать как насосы воду из болот (еще 20 лет). Под сенью берез должны вырасти и вытеснить их хвойные (еще 40 лет). Тогда природа снова вошла бы в состояние экологического равновесия, но уже с более обедненным видовым составом растительного и животного мира. Этих не только 80, но и 20 лет у русского общества не было. Ему оставалось только одно: на 80 лет покинуть искалеченную землю, уйти в другие не затронутые экологическим кризисом, «здоровые» природные ландшафты.
Быстрый процесс превращения распаханных лесов в болота, обусловил бегство людей с болот и концентрацию их в крупных селеньях. Эти люди «замечательно» переполнившие деревни для обеспечения своего существования должны были срочно перейти к более производительным технологиям, интенсивному хозяйствованию, либо также срочно найти новые земли, где бы можно было хозяйствовать по-старому. Простые крестьяне были не в состоянии ни самостоятельно перейти к новым технологиям и интенсивному хозяйствованию, ни также самостоятельно отобрать старопахотные земли у других народов. И то, и другое они могли осуществить только, будучи ведомыми государством.
Государство было неспособно руководить технологической, а также, социальной, экономической, финансовой и др. перестройкой. Оно и не пыталось помочь крестьянам освоить новые производительные технологии. Но организовать захват новых земель у более слабых в военном отношении соседей оно могло. Выбор пути внешней экспансии, позволял государству решить и другие проблемы, которые к тому же для государства были более важными: испоместить своих непосредственных слуг. Помещики, лишающиеся бегущих от них крестьян, не могли «справно» служить, они нуждались в помощи государства для приобретения новых земель и крестьян, в удержании того и другого. Земли — от экологического кризиса, крестьян — от бегства с земли.
Все основные силы и социальные слои Московского государства были заинтересованы в захвате новых земель. Остаться на этой земле население уже не могло, но стихийное бегство означало и гибель государства, как системы, и, возможно, гибель этноса: ведь на западе, юге и востоке Московского государства земли принадлежали другим народам и государствам, которые не ждали русских крестьян с распростертыми объятиями.
Критериям слабого соседа с большими природными ресурсами удовлетворяло Казанское ханство, территория которого не слишком уступало Замосковному краю размерами, а население было в 10–20 раз меньшим. Объективно судьба ханства была решена процессами и интересами социальных слоев Северо-Восточной Руси.
В 1551 г. русские войска заняли ключевые позиции на водных путях Казанского ханства. «Столица оказалась в блокаде, селения разобщенными друг от друга. Прекратился торговый обмен, нарушился подвоз продуктов, волжская торговля была уничтожена» (Худяков, с. 133). Экономически Казань была поставлена на колени и без возражений согласилась принять ханом русского ставленника.
Далее новому хану был предъявлен ультиматум о передаче половины ханства — Правобережья Волги русскому государству. Для подписания договора был созван традиционный всесословный тюркский совет — курултай. Курултай дал санкцию на подписание тяжкого договора.
Однако Москве этого было мало, ее следующим шагом стало требование о ликвидации татарской государственности и замене ханства русским наместничеством. И новый договор были принят казанскими татарами, и они приступили к процедуре индивидуальной присяги на верность русскому государству. Но этот договор не вступил в силу.
Срыв произошел в самый последний момент. В свите наместника, медленно подъезжающего к Казани для торжественной церемонии вступления в должность, находились русские бояре и татарские феодалы. Трое казанцев, из свиты наместника, испросив его разрешения на более ранний въезд в Казань, поскакали вперед и в какие-нибудь полчаса-час подняли горожан на бунт (Худяков, с. 135–145).
Один из самых известных историков Казанского ханства Михаил Худяков был уверен, что мирное присоединение ханства к России было реальным и не состоялось лишь потому, что казанцы предпочли смерть унижению. «Проект унии рухнул. Присоединить казанское ханство к русскому государству добровольно, мирным путем, русским не удалось. Казанцы в последний момент не пожелали покончить со своей независимостью, и свобода была спасена. Этот порыв не мог изменить соотношения сил между обоими государствами, и, как впоследствии оказалось лишь отсрочил, но не предотвратил падения Казанского ханства. То, что не смогло произойти добровольно, через 7 месяцев совершилось насильственно, но последствия новой войны были ужасны, и судьба казанского народа оказалась несравненно более тяжкой» (Худяков, с.).
До открытия факта социально-экологического кризиса в Замосковном крае с мнением Худякова можно было соглашаться. Но после — все стало выглядеть иначе. Московскому государству не нужна была земля ханства, заполненная местными народами. Ему нужна была свободная от аборигенов земля. Аборигенов так или иначе надо было согнать со своих земель любыми способами, в том числе, а может быть прежде всего спровоцировав их на сопротивление.
Думаю, казанцам это было понятно, потому они и соглашались на унизительные условия договоров, которые сразу после очередного подписания заменялись новыми еще более унизительными. Мы никогда не узнаем по своей ли воле решили поднять население Казани на бунт три татарских служилых князя, были ли умышленно спровоцированы на эту акцию, было ли так задумано, просчитано или действительно все произошло случайно. Факт: произошло так, как было надо в интересах решения проблем Московского государства. На законном (в понятиях того времени) основании бунтующие туземцы теперь могли быть физически уничтожены, а земли их конфискованы.
Однако расчеты, связанные с завоеванием Поволжья, не оправдались. Удовлетворить желания различных социальных слоев одновременно оказалось невозможным. Расширение территории государства стало «спусковым механизмом» не предусмотренных ранее явлений (или их масштаба), главным из которых стал массовый исход крестьян из Замосковного края.
Крестьяне, не получившие в собственность землю, не освоившие новую интенсивную технологию, голодающие, двинулись на новые земли, не затронутые экологическим кризисом. Из состояния тревожного ожидания бедствий, устранения которых крестьяне, помещики, государственный аппарат связывали с «подрайской землицей», общество вошло в полосу сплошного бедствия. Весь юг до Москвы каждое лето был охвачен пожарами и грабежами, взятиями населения в полон крымскими татарами. Государство, завязнув в тяжелой борьбе с западными соседями, облагало население все новыми поборами. Ведущие идеологические и экономические страты общества — служители культа и бояре были деморализованы. Василий Ключевский так писал о последних: «Знатнейшие бояре правили областями, но так, что своим управлением приобретали себе только ненависть народа. Так, боярство не имело под собой твердой почвы ни в управлении, ни в народе, ни даже в своей сословной организации, и царь должен был знать это лучше самих бояр» (Ключевский, с. 173). Помещики, должные являться на войну людно, конно и оружно, предъявляли повышенные требования к подвластным крестьянам. Крестьяне в ответ еще сильнее, чем прежде бежали от помещиков.
Никогда в прошлом как природа, так и общество не находилось в состоянии столь сильного стресса, никогда еще не было так далеко от конечной цели всех душевных устремлений людей — уравновешенности, безопасности, приспособления и целостности. Поскольку вся общественная система находилась в состоянии крайнего напряжения, то спасти ее могли только крайние меры. И как бы они не были жестоки и даже на взгляд последующих поколений безумны, поскольку только они могли спасти положение, постольку они и могли быть приняты и были приняты обществом.
Общество скорее подсознательно, чем осознанно признавало, что в сложившейся системе главной ценностью является не личность, но государство, и только укрепление государства является панацеей от бед в данной ситуации. Вот почему прав Ключевский, 1 когда писал: «Но ни та (царь — Э.К.), ни другая сторона (бояре) не могла придумать другого порядка, который бы соответствовал ее желаниям, потому что все, чего желали они, уже практиковалось или было испробовано… Дело шло не о том, как править государством, а о том, кто будет им править» (Ключевский, т. 2, с. 160). Ни та, ни другая сторона до конца или вообще не понимали глубинного смысла происходящего, не знали его истоков и альтернатив развития, потому не знали какой может быть реальный иной порядок в принципе и думали лишь об одном: сколько человечности будет у правителя, т. е. о минимизации потерь на уже избранном пути.
Уже утвердилась система, в которой государство уже встало над обществом. Повернуть назад — значит разрушить сложившуюся систему. Плоха она или хороша, но это уже система, которая живет и прилагает все силы для своего выживания. С одной стороны, добровольно умереть она не может. С другой иной системы люди не придумали: все, чего желали они, уже практиковалось или было испробовано; и потому не было альтернативы данной системе.
Для дальнейшего существования как общества, так и государства, нужно было собрать все силы в один кулак, обществу умерить свои интересы в пользу государства до возможного минимума, государству — осуществить максимально возможный контроль над рассыпающимся обществом. Имя этой эпохи — эпохи небывалого до того ущемления общественных прав, на которое общество молчаливо согласилось, и резкого возрастания контроля государства над обществом — Опричнина. Это время установления самодержавия, когда один человек — государь стал распорядителем судеб всех своих подданных, когда он стал собственником распорядителем главного богатства государства — природы.
Последний штрих
Одним из ключевых моментов, позволивших установить режим самодержавия в России было заимствование от Золотой Орды принципа, согласно которому единственным собственником и владельцем земли является верховный правитель. Причем этот принцип в традиционном кочевом обществе, как убедительно было показано Данзанхорлоогийном Дашпуревом, не служил основой самодержавного полицейского правления. Более того никак не ущемлял традиционную кочевую демократию по той причине, что кочевое общество, в отличие от земледельческого двухъярусно. При неизменном состоянии нижнего базового яруса, в верхнем — надстроечном могли иметь место существенные изменения. Один и тот же базис служил основанием для милитаризованного национального государства и полуколониальной (конфуцианского типа) социально-чиновничьей структуры иноземного господства и практически демократических отношений самостоятельных родов, поэтому в традиционной Монголии не было места для «классического» рабовладения и феодализма.
Общественные отношения кочевников, основанные на моральных традициях, психологических установках и религиозно-мировоззренческих представлениях, имманентно присущие этому обществу социокультурные ценности определяются в конечном счете кочевым скотоводческим производством (Дашпурев, с. 8). Точно также как современное производство немыслимо без свободы личности и личной ответственности за свое рабочее место, так и традиционное кочевое общество не может нормально существовать без специфического психофизиологического контакта скотовода со своим скотом. Создание наиболее благоприятных условий для такого контакта, который непосредственно влияет на производительность труда, уровень доходности хозяйства владельца скота, требует в свою очередь «мягких» отношений между хозяином и работником. Во время войны простой воин полностью зависим от военачальника. В мирное время тот же военачальник полностью зависит от качества работы пастуха. Поэтому в обыденной жизни в степи нет места грубому господству и подчинению.
Перенесение принципа верховной собственности на землю в земледельческое общество способствовало утверждению самодержавия, полицейского режима, бесправия всех социальных слоев населения.