Я просыпаюсь, когда часы показывают далеко за полночь.
Они должны были уже вернуться!
Прайм должен был уже освободить моего отца!
Я натягиваю на себя куртку и лихо скручиваю волосы в хвост на затылке.
Пробежав с пару сотен метров, я спускаюсь вниз, где проход на площадку.
Слышу звуки голосов. Там ажиотаж. Перешептывания, громкие восклицания. Там явно что-то происходит. Мой шаг ускоряется и я перехожу на бег.
Из хладных сформирован круг, который охватывает лишь один из вертолетов. Вернулись все три машины, но они изрядно помяты и виднеются следы пуль, которые изрешетили их обшивку. Копоть окрашивает их носы, словно они прорывались через стены огня.
Меня не сразу замечают, а поэтому я долгое время не могу подобраться близко к центру. Лишь, когда Петро видит как я прыгаю, чтобы увидеть через толпу, и кивает Прайму, толпа парней расступается и дает мне дорогу.
– Надежда, мы пытались… – начинает Прайм и умолкает.
Его одежда сильно изорвана и пару рваных ран виднеется на его теле. Но они не опасны – я уверена в этом. Он насуплен и хмур. Тяжелое дыхание говорит о том, что он о чем-то сосредоточенно думает. Его мысли просто так не отпускают.
– Надежда, ты должна понять… – как-то слишком неуверенно пытается перенять инициативу оратора на себя Петро.
– Где отец? Где Линь? – пытаюсь я углядеть их из толпы вернувшихся. Их много, но все же, кажется, есть и потери.
– Они…
– Они там, – перебивает Петро, Прайм. Он указывает мне взмахом руки на одну из «вертушек». Там открыта кабина. Там кто-то есть.
Я несмело делаю шаг в сторону и заставляю себя посмотреть внутрь.
Первого я вижу Линя.
Он привален к сидению и тяжело дышит.
Его грудь представляет собой один сплошной огромный кровоподтек, который пестреет самыми разнообразными цветами. Руки все в грязи, смешанной с его собственной кровью и комья облепили их до самых плеч.
Он выглядит плохо. Его дыхание прерывистое. Он часто откашливается, чтобы прийти в норму. Глаза прикрыты: свет режет их ему.
Но он жив!
А вот отца рядом с ним нет.
– Прайм! – кричу я, не оборачиваясь. Я вижу то, что кто-то лежит внизу между сидениями, накрытый плотной тканью. – Прайм!!! – усиливаю я свой голос. Он дрожит: меня уже бьет паника.
– Я здесь, Надежда.
Он рядом.
– Ты говорил, что отец здесь.
– Я не соврал тебе. Он вот здесь, – указывает мне Прайм на брезент – мой самый страшный кошмар!
– Нет! – закрываю я глаза руками и отворачиваюсь.
– Ты можешь говорить что угодно, но это не изменит той реальности, что есть сейчас.
Я слышу Прайма. Слышу того, кто обещал мне и не сдержал свое обещание.
– Я тебя ненавижу!!! – кидаюсь я на Прайма, достигая своей цели – мои руки смыкаются на его мускулистой шее. – Я тебя уничтожу!
– Выслушай меня! Прошу тебя, Надежда! – пытается он остудить мой пыл. Парочка его сподручных уже рядом и готовы оттащить меня. – Нет! Никому не подходить! Они делают шаг назад. Моя хватка только усиливается.
И я, и Прайм знаем, что я могу просто сжечь его, заставив кипеть кровь под кожей.
– Надежда, он решил спасти его и… Нам был отдан приказ… я не мог ослушаться того, кто спас меня когда-то, подарив шанс на свободную от камер и лабораторий жизнь! – пытается оправдаться Прайм.
Он держит мои руки, не давая мне их сжимать сильнее. Я знаю, что ожог уже на его коже. Еще немного и жар проникнет под нее, запуская необратимый процесс.
– Стой, Надежда! Остановись! – подбегает к нам Вуд.
– Уйди! – реву как раненный зверь, что не видит больше выхода, как напасть на противника – он загнан в угол.
– Послушай меня внимательно, – не отступается он от своего. – твой отец был обречен. В его теле запредельная доза адреналина!
– И что это значит?
– Отпусти Прайма и я попытаюсь тебе и все остальным все разъяснить.
Приходится разжать свои руки. Кровь отпечатывается по моим ладоням, вырисовывая их рисунок кожи. Шея обожжена, но он будет жить.
Прайм кашляет, хватаясь и тут же убирая руки от пораженного участка тела. Он никому не разрешает подходить к себе, чтобы помочь. Кажется, он думает, что это его наказание. Что ж… так лучше.
– Объясняй! – требую я у Вуда. От его слов зависит многое.
– Как я тебе говорил, температура хладного меньше, чем у обычного человека. Сердце не нагревается и кровь течет гораздо спокойнее по венам. Я предупреждал, что и «умы» Ксандера ломают голову над головоломкой с твоей способностью. И кажется, – волнуясь, запинается он. – они нашли отгадку. Адреналин!
– Подробнее, – выступает вперед Прайм.
– Большая доза адреналина способна разогнать сердце, повысить давление и заставить температуру повысится до рекордных пределов. Тело, что не привыкло к таким внутренним процессам, сгорит моментально – оно постареет в разы за несколько минут, – старался донести до всех эту важную информацию Вуд. – А если дозу повысить в сотню раз и сделать ее концентрированной, да зарядить ее автоматы, то…
– Будет получено идеальное оружие для уничтожения хладных!
– Верно, – кивает головой парень, соглашаясь с Праймом. – И это уже будет не газ, от которого можно убежать или закрыться. Точный прицельный удар в любую точку тела и все! Потом только ожидание того, когда зверь сам упадет, извиваясь в смертельной агонии.
– Они нашли наше слабое место!
– И показали его нам, – с грустью в голосе добавляет Вуд. – Но у нас есть она, – смотрит он теперь в мою сторону. Я же словно нахожусь в психоделическом кошмаре, который все никак не может закончиться. Все отдается эхом, а движения слишком медлительны.
– И что это значит?
– Ее способность адаптации как к человеческой температуре, так и к температуре хладных. Ее органы перестраиваются и начинают работать в нужном режиме. Она – хамелеон!
Все замолкают. Я могу ощутить их взгляды, все до единого, на себе. Они как в самый первый раз разглядывают меня. Такая я для них в новинку. Как и для себя самой.
– Непобедимая сила.
– Верно, Прайм. И Ксандер хочет либо стать таким же, либо взять ее под свой контроль. Разум – штука коварная и непостоянная.
– Плевать я на вас на всех хотела. Мне важно лишь одно: отомстить за смерть отца! Что произошло? – сухим и бесцветным голосом произношу я.
Прайм не колеблется, он быстро отвечает мне:
– Стреляли во всех без разбору. Мы отрубили свет в той тюрьме, где содержались все пленники гетто. Сперва мы нашли камеру Графа, но он сказал, что не уйдет без того паренька. Как тогда, когда он не ушел без меня из той вонючей лекарствами лаборатории. Поверь, Надежда, – признается мне и всем остальным Прайм в своем самом сокровенном. – я бы спас твоего отца и без твоей просьбы.
– Причина? Какова твоя причина?! – мне важно это знать. Я все еще зла. Злость топит меня напополам с болью от потери. Мои ноги едва держат меня.
– Нас выращивали как свиней. Кто-то проходил селекцию, кто-то нет. Но было несколько этапов. И кто был помладше, содержался как крыса в стеклянной камере, откуда было можно только смотреть на мир, но никак не сбежать в него.
Когда хладные восстали и вырвались из-под оков жалких людишек, что думали, что они правят миром, Граф был одним из тех, кто не забыл и про младший состав хладных.
Он, рискуя всем: жизнью, своими людьми и шансом на свободу, прорвался в наш отсек, чтобы разнести эти камеры к чертям собачьим! – с жаром произносит Прайм. Пара хладных из толпы кивает ему в знак согласия. Значит, они тоже были там. – Я обязан ему всем.
– И что было потом? Когда вы нашли Линя?
– Мы спешили уйти. Пара моих ребят пала как подкошенная и я не мог понять причины. Я отвлекся на них, когда было нельзя отвлекаться. Кто-то нацелился на Линя… Граф вновь был начеку, хотя над ним изрядно расстарались люди Ксандера. Он всегда был в форме, даже если кровь заливала его лицо. Он закрыл его спину. Я не успел… прости, – склоняет Прайм голову вниз.
– Ксандер… он все еще жив?!
– Да. Но, поверь мне, это ненадолго!
– Верно. Я сама лично убью его. И в этот раз раздумывать я не стану.
– О чем ты? – идет за мной Прайм. Я и не замечаю того, что я уже быстрым шагом подхожу к «вертушке», где лежит мой отец.
– Вуд, позаботься о Лине! – тот согласно кивает.
– Что ты задумала, Надежда?! – преграждает мне путь Прайм, мешая сделать шаг.
– Я несколько иначе воспринимаю скачки адреналина в своем теле. И это не понравится Ксандеру, когда мы встретимся. Зря он позволил мне обучаться и совершенствовать свои навыки. Я покажу, что мой отец учил меня не напрасно! Я иду к нему!
– Одна?!
– Нет, тебя подожду, пока ты свою ранку на шее залечишь! – прищуриваю я глаза, глядя на злющего Прайма.
– Это глупость!
– Я тебя не хочу слышать. Сейчас, я лишь хочу достойно проводить отца. Поможешь с этим?
Прайм вздыхает и кивает. Он отдает приказ и тело отца аккуратно выносят из машины. Мое сердце обливается слезами, смывая кровь на нем. Но я не стану их лить понапрасну! Пока я не поквитаюсь за его смерть и смерть моей мамы с нашим врагом, я не позволю себе раскиснуть.
Мне противны все люди!
И Роб!
И Ксандер!
Я уничтожу вас!
Прощание короткое. Речи скупые. Но все знают, что Граф многое сделал для того, что его народ считали равным тем, кто сидит за высокой стеной и прячутся в центре гетто.
Его тело накрыто белоснежной простыней. Я так и не решаюсь подойти и посмотреть на его избитое лицо. Для меня он всегда будет тем отцом, которого я запомнила.
Как много я не успела сказать ему.
И самое обидное и горькое для меня в этот момент то, что я не помню: сказала ли я ему в нашу последнюю встречу о том как сильно я его люблю и как он мне дорог?! Что-то мне подсказывает, что ответ будет отрицательным.
Он спас одного из тех, кто всю жизнь охотился на него.
Он спас человека ценою своей собственной жизни!
И мне кажется, что он человечнее многих, кто живет на этом свете.
Когда все заканчивается, я решаю заглянуть к Вуду, чтобы попрощаться с ним и Линем, что лежит без сознания в больничном крыле.
– Можно? – стучусь я негромко в дверь. Вуд отвечает сразу:
– Да, входи, Надежда.
– Как он?
Линь лишь дышит. Если бы я не видела как вздымается его грудная клетка, то я бы подумала, что он мертв.
– Выживет. Правда, придется немного повозится. Но я думаю, что он вскоре поправится.
– Спасибо.
– Не за что. Ты пришла попрощаться?
Неужели, все хладные любят бить прямо в цель?! Никто из них не ходит долго вокруг да около.
– Да. Я ухожу.
– Прайм тебе этого не позволит.
– Тогда, я либо разнесу здесь все и все равно уйду, либо умру. Но здесь я не останусь!
– Ты все слышал сам, – кричит Вуд куда-то вдаль зала, где стоят больничные койки.
Из-за стеллажа с лекарствами, что надежно спрятаны от солнечных лучей, выходит Прайм:
– Слышал. А как же наш уговор, Надежда?
– Ты облажался на первом же пункте! Что уж говорить о других! Я тебе больше не верю.
– Я же тебе объяснил, что произошло!
– Но это не отменяет тот факт, что я простила тебя. Да, я поняла. Да, я знаю, что твоей вины тут с горошину. Но она есть! И поверь, вы все сейчас для меня под одной гребенкой! И если я останусь, – перевожу я дыхание. Прайм и Вуд не перебивают меня и дают высказаться до конца. – то задушу тебя в твоем чертовом сне! Уж, поверь мне! Лучше залечи свою шею и больше не подходи ко мне!
– Ты предпочитаешь остаться одной? – хмыкает и приподнимает правую бровь вверх Прайм. Он вновь возвращает свое нахальство на место.
– Да, если выбор стоит между одиночеством и тобой!
– Мешать не буду. Но и не зови на помощь, когда она тебе понадобится!
– Лучше сдохнуть!
– Ребята, может вы успокоитесь, а то у меня здесь все же острые предметы и яды есть, – вклинивается в наше противостояние Вуд.
– И где у тебя лежат яды? – кривлю я уголок рта в улыбке, что больше похожа на звериный оскал.
– Уходи. Ни я, ни мои люди тебе не станут в этом мешать. Только, ты и недели не протянешь в одиночку в гетто или где-нибудь в лесу, в пустыне. Кстати, куда ты собираешься?
– Выкуси! – показываю я ему фигу. – Я тебе этого не скажу.
– Смышленая девочка, – слышу я усмешку за собой, когда дверь еще неплотно затворена.
Я лишь хватаю рюкзак и плащ в своей комнате.
Больше здесь ничего нет, что бы было моим или было бы мне дорого.
У меня нет больше близких мне людей.
Все уничтожил лишь один человек!
И теперь я уничтожу его!
