Таня

Тане, насколько она себя помнила, всегда нравились девочки. Хотя в детстве она влюблялась в мальчиков. Наверное, «влюблялась» – не совсем подходящее слово. Она знала, что так бывает, ей говорили, что так должно быть, она видела, как влюбляются другие. И влюблялась следом за ними. Выбирала кого-нибудь и начинала о нем часто думать, ждать, когда он на нее посмотрит, немножко подглядывать за ним (потому что, когда влюбляешься, смотреть открыто уже нельзя). Шептаться о нем с другими девочками, рисовать для него рисунки, которые ты ему никогда не покажешь и не передашь, потому что будешь очень стесняться. Словом, Таня старалась поступать правильно.

Странность, как она сама потом поняла, заключалась в том, что на самом деле она не влюблялась в мальчиков. Некоторые из них, безусловно, вызывали в ней восхищение и даже трепет. Но все это было не всерьез и никогда не продолжалось подолгу. Настоящего, живого интереса из мальчиков (а потом из парней, из мужчин) в ней не вызывал никто. Ей действительно больше нравились девочки. Изначально. Как только Таня это осознала, она тут же перестала считать это странностью.

Еще в младших классах Таня заметила, что ей нравится смешить других девочек, развлекать их, заинтересовывать, делать так, чтобы они на нее смотрели. Сначала она пыталась привлекать внимание всех – и девочек, и мальчиков, ей нравилось быть в центре. Но довольно скоро стало понятно, что она не знает, чего эти мальчики хотят. В компании девочек она просто делала и говорила то, что ей самой было смешно и интересно. С юмором и интересами мальчиков это, как правило, не совпадало. Вскоре они ей наскучили. Вскоре и мальчики стали обращать на Таню гораздо меньше внимания.

Потом, в более старшем возрасте, Таню всегда поражало и захватывало то, насколько ее подружки, внешне мало чем от нее отличающиеся, могут быть другими. Их голоса, движения, манера говорить – все это было настолько неповторимо, удивительно, что Таня порой ловила себя на том, что стоит и просто разглядывает их, вслушивается в них, пытается как можно полнее ощутить присутствие каждой из них.

Самой удивительной, самой главной тайной каждой из ее одноклассниц была кожа. Она определяет облик. Одновременно и оболочка, и сам человек. Поэтому Таня так любила ходить с подружками за руку, держаться за них.

С мальчиками было не так. Они были слишком другими. Они слишком отличались от нее самой. Прыщавые, дурно пахнущие, помешанные на своих пиписьках. Это были одни ходячие различия. Изучать различия, не обнаружив сходства, – кому это интересно.

Иногда Таня ловила себя на том, что пытается представить, угадать, с кем бы из одноклассниц она хотела встречаться, если бы сама была парнем. Поначалу подобные фантазии казались абстрактными, потому что Тане совсем не хотелось быть парнем. Но сама эта мысль – с кем бы из одноклассниц ей хотелось быть – однажды возникнув, уже не покидала ее.

Все было еще проще. Если отбросить все раздумья и воспоминания, девочки ей всегда просто нравились. Непонятно, в конечном счете, почему. Такие похожие и такие непостижимые, они были центром ее внимания.

 

Вета

С Ветой Таня познакомилась после школы, когда приехала в Питер поступать в институт. Ее сразу заинтересовала эта изящная короткостриженая темноволосая девочка с чуть вздернутым носом и тонкими чертами лица. Независимый, четко очерченный и вдохновенный профиль Веты чем-то напомнил Тане Грибоедова с портретов в школьных учебниках. Таня сразу подумала, что это глупое сравнение, но отделаться от него так и не смогла. Когда они заговорили, у нее возникло довольно странное ощущение – как будто она всегда любила Вету, но не знала, как она выглядит, а теперь увидела.

В общежитии они жили в разных комнатах. Стоило Ветиной соседке куда-нибудь уйти, она тут же звала к себе Таню. И наоборот. Правда, чаще почему-то уходила именно Ветина соседка.

Поначалу Таня немного опасалась Веты. Точнее, она опасалась силы того чувства, которое захватило ее с первых дней их знакомства. Она не хотела навязываться и не была уверена, что Вета испытывает ту же, скажем так, заинтересованность. А потерять друга в лице Веты, просто отпугнув ее, Тане не хотелось. Поэтому она была осторожна.

Но очень скоро стало понятно, что в этой осторожности не было никакой необходимости. Вета уделяла Тане столько внимания, сколько та сама иногда не могла дать подруге. По большому счету, Таня только познакомилась с Ветой первой. В дальнейшем почти всегда любая инициатива исходила от Веты.

Поняв, что ей не придется страдать от неразделенного чувства к лучшей подруге, что подруга оказалась чуткой и крайне сообразительной, Таня снова испугалась. Это не было похоже ни на что из того, что она переживала в прошлом. Робкий поцелуй с одноклассницей так и остался лишь единственным поцелуем, девочки просто не знали, как им дальше себя вести. Несколько не самых удачных опытов с парнями тоже ни к чему не привели. Во всяком случае – ни к чему хорошему.

Отношения с Ветой обещали довольно скоро перерасти в нечто иное, чем просто дружба. Они и были уже чем-то иным, и это «что-то» лишь набирало обороты. Именно потенциал новых отношений пугал Таню. Одно дело – тосковать от безответной любви к девочке, понимая (не без облегчения в глубине души), что взаимности тебе не дождаться, что дружба – это большее, а главное, единственное, на что ты можешь рассчитывать. И совсем другое – влюбиться в девушку и через какое-то время (через очень малое время) понять, что тебе отвечают взаимностью. Потому что в этом случае придется делать очень важный, решающий выбор. Таня всеми силами старалась помедлить еще хоть чуть-чуть. Окончательно признаться себе в том, о чем раньше ты только догадывалась, оказалось совсем не просто. Сама сделать шаг Таня не решалась, она ждала помощи от Веты. И Вета ей помогла.

Они смотрели фильм в комнате Веты, соседка которой снова куда-то уехала, в этот раз – на всю ночь. Подружки забрались с ноутбуком на кровать, сидели совсем близко. Таня слышала каждый мельчайший шорох Ветиной одежды, ее дыхание, иногда – как тикают ее наручные часы. Вникать в фильм было сложно. Понимание того, что возвращения Ветиной соседки можно не ждать, что в этой комнате сегодня можно пробыть хоть до утра, что до утра в этой комнате может еще очень многое случиться, – все это заполняло Таню целиком. Сидя с подругой уткнувшись плечом в плечо, Таня чувствовала невероятное возбуждение. Все ее желания, страхи, ожидания, связанные с Ветой, удесятерились. И она понимала, что многому из этого суждено сегодня сбыться, сегодня она многое узнает. Все это «многое», резко обрушившееся, так давило, так переполняло и раздирало ее, что в какой-то момент эмоции сменились усталостью. Она склонилась к Вете. Сначала к ее плечу, потом к ее коленям. «Как хорошо, так бы и лежать», – подумала Таня. Это оказалось так просто – доверчиво склониться к подруге, остаться с ней. На какое-то время люди и события на экране обрели невероятную четкость. А потом Таня заснула.

Когда Таня открыла глаза, то увидела погасший экран ноутбука. Она сразу поняла, что Вета не спит. Руки подруги все так же лежали на ней, тело Веты дышало под Таниной головой. Слишком тихо для спящего человека. А еще Таня поняла, что Вета знает, что она проснулась, хотя Таня не пошевелилась, не издала ни единого звука, никак себя не выдала, просто открыла глаза. Она немного полежала так – в тишине, в темноте – потом повернула голову к Вете. Вета смотрела на нее.

Дальше все было очень легко. Они просто потянулись друг к другу. То, что казалось сомнительным, странным, почти опасным, осыпалось где-то за пределами этой кровати, этой комнаты, этой минуты. Реальности не утратило только то, что происходило между ними. Потом они уснули, уже вместе и, должно быть, одновременно.

 

Витя

С Витей Таня познакомилась случайно, летом после второго курса, на вечеринке у друзей в Москве. Витя тоже приехал из Питера. Казалось, в этом парне подобралось все, что только может раздражать Таню в мужчинах. Он был какой-то излишне крупный, высокий, с большими руками и длинными пальцами, низким голосом и нарочито мужественной манерой держаться. Как будто он постоянно пытался всем доказать, что он парень, хотя это в доказательствах не нуждалось. Он был из тех, от кого хочется держаться подальше, и при этом на него невозможно не смотреть, находясь рядом.

Разумеется, в какой-то момент он оказался рядом с Таней и заговорил с ней. А разве могло быть иначе? Единственный человек, который не нравится вам на вечеринке, рано или поздно обязательно с вами заговорит, как бы много ни было народу. Компания в тот вечер подобралась немаленькая.

– Ты тоже из Питера, да? – спросил Витя.

– Что значит «тоже»?

– Значит, что и я тоже.

– Да.

– А там откуда? – и все в таком духе. Он еще и болван. С удивительно красивыми чувственными губами. Последнее Таня не без удивления заметила, когда посмотрела на Витю в упор, отвечая на очередной скучный, необязательный вопрос. Удивительные губы: абсолютно правильной формы, с очень нежной розовой кожей, тонкие и при этом чуть припухлые. Губы человека эпохи Леонардо. Поняв, что задержала взгляд на Витином лице слишком надолго, Таня о чем-то еще из вежливости с ним поговорила и затерялась среди более знакомых и более симпатичных ей людей.

Последнее, о чем она подумала, что и глаза у этого парня, надо признаться, неплохие. Как будто более юные и чуткие, чем он сам. Глаза и губы, ставящие под сомнение достоверность остального образа. Больше Таня ни о чем в тот вечер не думала. Это был прекрасный пьяный летний вечер.

Проснувшись, Таня увидела прямо над собой Витино лицо. Собственно, он ее и разбудил.

– Ты чего?

– Покатайся со мной на роликах.

– Что? – больше всего Тане хотелось вернуться в сон.

– Пойдем покатаемся на роликах. У них есть ролики.

Таня вспомнила, где она, примерно вспомнила, кто перед ней.

– А сколько времени?

Витя что-то ответил. Еще утро. В подробности вникать не хотелось.

– Вить, может, ты еще кого-нибудь попросишь, – говорила Таня по-прежнему сонно, но сон уже прошел.

– У меня сегодня день рождения.

 

В тумане

Они отправились в парк Сокольники. Это было лето, когда вокруг Москвы повсюду горели леса. Город был погружен в мутную сизую дымку, которая щипала глаза и нос, из-за которой нельзя было отходить друг от друга далеко, чтобы не потеряться, которая имела свой запах, странным образом напоминавший запахи детства.

Из репродукторов нарочито спокойный женский голос говорил о том, что в сложившейся ситуации парк – это зона повышенной опасности. Голос чередовался с музыкой, такой же безликой. Но в сочетании с чуждой городу мглой, странными, тревожными и одновременно узнаваемыми запахами эти далекие отстраненные звуки создавали в воздухе что-то новое, необычное, почти манящее.

Они закутались в дымку, спрятались ото всех.

Сели отдышаться на скамейку. Вокруг ничего не было видно, только скамейка, Таня и Витя. Еще виднелся столб потухшего фонаря, несколько стволов деревьев – и больше ничего.

– Не обидно вот так: проснуться в свой день рождения в чужом городе, в чужой квартире и пойти кататься с чужим человеком? – спросила Таня.

– Нет, – ответил Витя.

– С семьей не лучше?

– Мы с отцом не очень-то дружим.

– А мама что?

– Мама ничего. То есть она умерла в четыре года. Ну, когда мне было четыре года.

Таня не сказала «ой, извини», и Вите это понравилось. Их голоса как будто никуда не улетали, оседали рядом с ними.

– Такой туман.

– Я такой всего один раз видел. В детском саду. Нас однажды воспитательница после тихого часа разбудила: «Дети, дети, смотрите, какой туман». Мы повскакивали с кроватей, подбежали к окнам, трем слипшиеся глаза, а там вообще ничего не видно. Помню, я только различил желтый лист на асфальте, прямо под окном, и огни телебашни. Ну эти красные огоньки для самолетов. И мы стояли в трусах и майках, смотрели на туман. А потом был полдник.

Таня улыбнулась:

– Хорошо помнишь детство?

– Да нет, так, какие-то моменты.

– Я одной девочке хотела голову отрубить.

– Что?

– Тоже в садике. Помнишь мультик «Золотая антилопа»? Там палач все время говорит: «Можно я этому голову отрублю? Можно я тому голову отрублю?» Ну вот, я посмотрела и стала думать, а кому бы я хотела отрубить голову. И решила, что вот той девочке.

– За что?

– Не знаю. Просто так. Мне было важно кому, а не за что. Наверное, чем-то она мне не нравилась.

– Ты кровожадная.

– Нет. В детстве все такие. Потом вырастают и забывают. Придумывают себе что-то безоблачное и счастливое. Мне кажется, мы в детстве счастливы не потому, что дети, а вопреки этому. Поэтому и вспоминаем всю жизнь. А так-то сам подумай: это вообще нормально – быть счастливым, когда соседский сенбернар выше тебя ростом?

Мимо прошла пожилая женщина с коляской. Вышла из тумана и в него же погрузилась.

– Мне нравилось с отцом ходить к маме на кладбище. Мне казалось, что кресты – это воткнутые в землю рыцарские мечи, – Витя помолчал. – Однажды мне там очень захотелось писать. Ну а нас как в детстве учат: если писаешь на улице, писай в травку, на цветочки. Ну и пока папа у мамы что-то замешкался, я помочился на соседнюю могилу, где росли цветы. Он в последний момент заметил, оттащил меня оттуда, сказал, чтобы я больше так не делал. Причем непонятно было, он сердится или что. По-моему, он пару раз отворачивался, чтобы улыбнуться. Потому что картинка, конечно, жутковатая, но комичная. Хорошо, никто больше не видел.

– Да уж. А почему вы не дружите?

– Мы не то чтобы не дружим. Просто какой-то особой связи, типа там одна кровь – этого нет. Я знаю, что он мой отец. Мы живем вместе. Но не больше.

– Почему?

– Не знаю. Он сначала очень старался, возился со мной, пытался проводить вместе как можно больше времени. Но потом, довольно скоро, он как будто перестал понимать, что со мной делать, как воспитывать. Стал каким-то неуверенным, отстраненным. Потом, когда я подрос, общаться стало проще. Но это было уже не обязательно.

– Так и жили все время вдвоем?

– В основном да. У него были какие-то подружки, появлялись иногда. Некоторые, на самом деле две-три за все время, оставались с нами. Но никогда надолго не задерживались. Без баб, короче, – Витя усмехнулся.

Таня поймала себя на том, что слушает Витю с интересом, что и эта прогулка, и этот разговор ей нисколько не в тягость. Вне шумной компании Витя оказался гораздо менее дерганым и уж точно более разговорчивым. От его напускной мужественности ничего не осталось. Перед ней сидел косноязычный юный великан, гораздо более симпатичный, чем могло сначала показаться, чем он сам себя видел и пытался показать. Когда он говорил спокойно, не перекрикивая музыку, другие голоса и смех, он, казалось, не сильно-то отличался от того мальчика из собственного детства, о котором рассказывал. Просто у мальчика очень выросли руки и ноги, вот он и решил догонять собственное тело, соответствовать ему.

И все-таки иногда Витя старался быть похожим на взрослого сложившегося мужчину. Видимо, это вошло у него в привычку и изредка проявлялось, как правило, в неподходящие моменты. Он становился похожим на того мужчину, каким ему только предстояло стать лет в сорок. Эта схожесть была очень несвоевременной, было ясно, что Витина юность продлится гораздо дольше, чем он сам себе запланировал. Впрочем, и тот сорокалетний мужчина, изредка поглядывавший на Таню из Витиного будущего, не был ей неприятен. Просто было понятно, что его время еще не пришло.

 

В поезде

Таня возвращалась в Питер в плацкартном вагоне. Витя еще на какое-то время остался в Москве. В съемной квартире на Комендантском проспекте ее ждала Вета. Нервозная, страстная, ненасытная. Всегда такая желанная. Иногда Тане казалось, что это все неправильно, что они слишком зациклены друг на друге. Ей было стыдно себе в этом признаваться, но иногда, не видя Вету по нескольку дней, она начинала испытывать что-то вроде облегчения. Мысль о предстоящей встрече начинала беспокоить, почти тревожить. Но все сомнения отпадали, стоило их глазам встретиться. Первый поцелуй после разлуки, долгой или короткой, дарил болезненное и счастливое узнавание.

Глядя на проносящиеся мимо осины, Таня вновь не знала, как ей быть. Она не рассказала Вите про Вету. Он был так явно к ней расположен, так открыт, что она понимала: рассказать про Вету сейчас – это значит все испортить. Как минимум – испортить ему настроение в день рождения. Он бы перестал рассказывать, доверяться, если бы Таня упомянула о Вете. Даже просто намекнула бы на наличие у нее хоть какой-то личной жизни. Она не знала, почему и откуда это знает, но была уверена, что так и есть.

Она расскажет ему потом. Если он позвонит, захочет еще встретиться, она все ему расскажет, объяснит. Но пока нельзя. Пусть ее внимание станет подарком ему на день рождения.

Было ли что-то еще? Была ли еще какая-то причина, по которой она не упомянула Вету? Действительно, кто ей сказал, что эта тема запретна? Ведь во всем остальном она была с Витей откровенна. И как на самом деле легко она это сделала. В их разговорах она не вычеркивала из своей жизни Вету. Она просто рассказывала о своей жизни так, как будто Веты в ней не было.

Почему она это сделала? Таня почувствовала раскаяние. Она обманула Витю и предала Вету. Она позволила парню увлечься и довериться ей, в то время как сама была несвободна. И она не собиралась бросать Вету. И она не собиралась обнадеживать Витю. В итоге – пусть лишь в каком-то смысле, пусть только у себя в голове – она сделала и то и другое.

Во-первых, надо как можно скорее объясниться с Витей (чего себя обманывать, он, конечно, еще позвонит). Во-вторых, рассказать все Вете. Тем более что ничего особенного рассказывать не придется. В Москве за ней увязался долговязый мальчишка, она погуляла с ним в день его рождения, а потом вернулась в Питер. Ничего особенного. Просто история об очередном ничего не значащем знакомстве. Просто еще одна маленькая подробность, из которых будет состоять ее рассказ о поездке. Они обо всем всегда друг другу рассказывают. И этот раз не будет исключением.

Таня снова посмотрела в окно. Дымка рассеивалась. Москва оставалась позади.

 

Колесо обозрения

Сначала от Вити пришла смска: «Я короче приехал». Таня не стала ничего на нее отвечать, решила подождать следующую. Ждать пришлось недолго.

Она так и не рассказала Вете про Витю, не решилась. Когда в разговоре она уже собиралась перейти к их знакомству и катанию на роликах, то поняла, что внутренне заготавливает непринужденную интонацию. И сразу стало ясно, что непринужденной интонации у нее не получится. Она принялась подбирать слова, следить за тембром собственного голоса и в итоге сдалась, решила, что проще вообще этого не касаться, сказала лишь нечто вроде «На следующий день мы долго гуляли по Сокольникам», очень стараясь, чтобы «мы» прозвучало как «мы-все-вместе». И похоже, ей это удалось. Вета ничего не заподозрила. Во всяком случае, вида не подала. Вета не умела не подавать вида. Значит, все в порядке.

Себе Таня сказала, что да, Витя ее заинтересовал, но просто как приятель. Она встретится с ним еще раз, ну, может быть, два раза. Потом они будут изредка перезваниваться, пока все само собой не сойдет на нет. И незачем из-за этого беспокоить Вету. По какой-то причине она не может говорить о нем равнодушно, а Вету это может задеть. Не надо.

Вторая смс от Вити была такая: «Поехали как-нибудь гулять на Крестовский». И сразу третья: «Не, давай завтра, а не как-нибудь. Если можешь. Можешь?» Что-то подсказывало Тане, что самым разумным будет ответить: «Не могу». Но особых планов у нее не было, и она вдруг стала удивительно честной. Не смогла сказать, что не может, зная, что явной причины отказывать нет. Она написала: «Давай. Только пораньше, часов в 12». Утренняя прогулка ни к чему не обязывает. «Ок», – пришел ответ.

На другой день Таня твердо решила ни в коем случае не опаздывать. Это не должно выглядеть как свидание, потому что это не свидание. Ехать от «Комендантского» до «Крестовского» ровно семь минут на метро, она не опоздает.

Она опоздала на двадцать пять минут. Сначала она зачем-то накрасила глаза. Взглянув в зеркало перед выходом, поняла, что этот макияж смотрится на ней как военная форма на новобранце – ужасно. Бросилась все смывать, забрызгала кофту, пришлось переодеться. Выходила (выбегала в ярости на саму себя) из дома уже в начале первого.

Витя ждал ее на выходе с эскалатора, одетый в синие кеды (кто бы мог подумать, что бывают кеды такого огромного размера), синие джинсы и белую футболку, из которой его длинные руки торчали особенно нелепо. «Короткие рукава – не для него, но он явно об этом не знает», – подумала Таня. Он улыбался – широко, глуповато и, как ей показалось, немного растерянно. Когда Таня подошла к нему, он с секунду постоял, потом наклонился к ней и неумело поспешно поцеловал. Таня не ответила на поцелуй, нервно дернулась, когда он прикоснулся к ней, и тут же принялась осуждать себя: это ведь даже не знак внимания, обычное приветствие двух знакомых людей.

Они шли, специально замедляя шаги. То внезапное понимание, которое возникло между ними в Москве, сейчас возникать упрямо не хотело. Чувствовалось, что Витя переживает – хочет удержать Танино внимание, а у него никак не получается. Таня же заняла выжидательную позицию. Когда они проходили мимо парка аттракционов, Витя предложил прокатиться на колесе обозрения. Почему бы и нет.

Единственное, чего опасалась Таня, это что Витя сейчас начнет говорить что-нибудь, по его мнению, романтичное или, что еще хуже, приставать к ней. Он сел на противоположную скамейку и молчал, глядя на нее, все время, пока они были в воздухе. Зато Таня кое-что почувствовала. Она вдруг поняла, что очень хочет Витю прямо сейчас, сию секунду, на этом самом колесе. Ей захотелось выкинуть за борт его кеды, стянуть с него джинсы и оседлать прямо здесь, безжалостно раскачивая кабинку. Таня закинула ногу на ногу, скрестила руки на груди, это немного помогло отогнать навязчивую мысль. Немного, но не до конца. Перевела взгляд с Витиного лица на деревья внизу.

– Ты высоты боишься? – спросил Витя уже на земле, помогая ей сойти.

– Нет, почему?

– Ну ты так напряглась там, наверху.

– А, нет, нет. Голова закружилась. Странно, раньше такого не было.

Таню испугало собственное желание, внезапное и непроходящее. Сейчас, когда вот уже почти два года у них с Ветой своя жизнь, не менее настоящая, чем все, что их окружает, когда есть съемная квартира, которую они делят с двумя другими девочками, тоже парой, когда есть наконец-то зыбкое, приходящее, но все же ощущение счастья, эта внезапная вспышка казалась не более чем глупой прихотью, очередным микропредательством. И плевать, что Витя скорее всего ничего не заподозрил, точно не заподозрил, – от этого не легче. Она допускает подобные мысли и желания. И это ужасно.

В этих переживаниях она провела остаток прогулки. Хуже всего было то, что, хоть она считала свое внезапно возникшее влечение к Вите чуть ли не запретным, ее угрызения совести не отменяли этого влечения.

 

Черная машина

Таня и Вета поехали в центр и бродили по улицам. Серый вечер переходил в белую ночь.

– Я чувствую себя идиоткой, Таня. Просто каким-то дебилом, – сказала Вета. – Ты сейчас так со мной общаешься, как будто это все только из-за меня. Мне иногда кажется, что если бы меня не было, то всем было бы проще, тебе было бы лучше.

Таня так и не научилась отвечать на подобные Ветины выпады. А сейчас она и вовсе понимала, что отчасти Вета права.

– Это неправда, – сказала Таня.

– Ты вообще слушаешь меня? – спросила Вета. Видимо, в какой-то момент Таня ушла в свои мысли, отстала от разговора.

– Да, да.

– Знаешь, какой ты стала? Вежливой. И аккуратной.

– А раньше какой была?

– Такой и была. Но ты была другая при этом. За этим всем что-то еще было, много чего. А сейчас ты себя со мной ведешь как с дальней родственницей, которая приехала на несколько дней погостить, а потом осталась еще на несколько, и еще, и вот ты уже не знаешь, что только придумать, чтобы от нее избавиться, но впрямую не просишь убраться, вроде как неудобно.

Вета уткнулась головой в водосточную трубу – Таня так и не поняла, она просто не рассчитала силы или специально ударилась – удар получился сильным. Вета, похоже, даже не заметила, что ушиблась.

– Я хочу умереть, я хочу, чтобы меня не было, – сказала Вета. Таня в очередной раз почувствовала себя предателем.

Потом они стояли на набережной Фонтанки. Вета больше ничего не говорила, отошла от Тани. Таня смотрела на воду.

Внезапно она ощутила тоску. Очень острую и абсолютно нестерпимую тоску по Вете. Как будто вся грусть и вся нежность, которые только возможно испытать, разом переполнили ее, и этого оказалось слишком много, этого всего ей было не вместить. Она вдруг осознала, что если Веты сейчас не станет, просто не окажется рядом, то ее разорвет от всех этих переживаний. Таня повернулась к Вете. Вета переходила улицу – от набережной к противоположному тротуару. Медленно, как заблудившийся ребенок, ссутулившись, как закрывшийся от всех подросток. Непонятно откуда взявшаяся черная машина летела прямо на нее. Еще секунду назад этой машины как будто не было или Таня ее просто не заметила. Не сбавляя скорости, она неслась на Вету.

Таня очень громко окликнула подругу по имени, зачем-то выставив руки вперед, как будто надеясь ухватиться за нее. Ее голос как будто раздвоился или даже утроился. Она и кричала, и слышала себя со стороны. Вета развернулась к ней всем телом, немного отклонившись от своей траектории. Это ее и спасло. Если бы она просто повернула голову, машина бы сбила ее, вмялась бы левой фарой в ее бедро, сложила бы пополам, перемолола бы. Черная легковая иномарка только обдала ее сухим ветром и стремительно скрылась, так и не сбавив скорости, как будто и не была.

Потом Вета скажет Тане, что никакой машины не видела, пока, повернувшись, спиной не почувствовала это яростное движение прямо за собой. А потом – только хищный блеск габаритных огней. Она скажет, что на самом деле не хотела умирать, во всяком случае – так, что просто решила перейти на другую сторону. Она скажет, что ей очень страшно, хотя бояться будет уже нечего.

Они еще постоят так какое-то время – обнявшись, дрожа. Потом до утра просидят в кафе, будут пить вино, еще что-то, невероятным образом все это смешивая и не пьянея. И так до открытия метро. Чтобы только не пришлось ловить машину.

Утром, засыпая, обнимая Вету, Таня поймет, что по-настоящему любила ее, что по-прежнему любит. Она знает каждый изгиб Ветиного тела, ставшего таким родным. Ямочка на Ветином подбородке как будто только для того и нужна, чтобы с ней идеально совпадал кончик Таниного носа. Правая скула на Танином лице нужна только для прикосновения Ветиных губ. Ничьи больше губы не смогут так идеально лечь на ее лицо. Как будто они обе просто две части одной древней окаменелости.

Но вместе с тем Таня ясно осознает, что это прощание.

 

Бабье лето

Они вошли в квартиру, каждый по-своему осознавая, что произойдет дальше. Таня постаралась не думать, а просто быть девушкой, которая позволила парню привести себя домой.

Витина с отцом квартира оказалась на удивление чистой. Как будто там жили не два одиноких мужчины, а тихая полноценная семья. Все в обстановке напоминало Витю, эта квартира была на него похожа. Квартира не казалась Тане чужой. И это успокоило ее, хотя, как она потом сама поняла, в тот момент она волновалась в принципе гораздо меньше, чем могла бы.

Они прошли на кухню. Витя поставил чайник, повернулся к Тане. Так и замер у плиты, глядя на нее. Было понятно, что ему нужен этот чайник не больше, чем ей. Внутри каждого из них уже происходило то, что вот-вот должно было начаться между ними. Несмотря на это, они выпили чай.

Потом, в комнате, Витя снова замер, теперь возле подоконника, глядя не на Таню, а в окно, давая ей освоиться. Таня подошла к Вите сзади и тихо уткнулась лбом ему между лопаток. Вопреки всему она до последнего момента была уверена, что просто коснется головой его широкой спины, что это жест, ничего за собой не влекущий.

Они даже не попытались дойти до кровати. Прислонились к подоконнику, сползли на ковер. Сначала Таня не решалась посмотреть Вите в глаза. Взгляд скользил по его плечам, груди, шее, несколько раз скатывался вниз по животу. Она боялась увидеть в его глазах нелепую мужскую сосредоточенность. Ее всегда удивляло, как парни в такие минуты могут быть настолько серьезными. Мокрые и неуклюжие, как лягушата.

Витя то ли сказал что-то бессвязное, то ли просто прерывисто выдохнул. От неожиданности Таня посмотрела на него. Витя улыбался одними глазами. Таня почувствовала невероятное облегчение. Радость.

В комнате от них стало жарко. Витя подошел к двери на балкон, открыл ее. Ветерок обдул его, все еще взмокшего, пряно пахнущего. Легкая прохлада приближающегося вечера была слишком сильным искушением, и он вышел на балкон, абсолютно голый, подставив всего себя желто-зеленому сквозняку. Таня подошла к нему, встала рядом. Они стояли и смотрели с высоты четвертого этажа. Никого не было, только мальчишка лет тринадцати пересекал пустынный двор. В какой-то момент он их заметил.

Подросток уставился на них. Казалось, он был в обмороке, просто забыл закрыть глаза и упасть. На балконе стояла корзина с яблоками. Витя взял одно и запустил в мальчишку. Яблоко приземлилось рядом, раскололось с сочным треском. Прошло какое-то время, прежде чем подросток хлопнул глазами. Отвернулся. А затем побежал, не оглядываясь. Витя успел запустить еще несколько яблок ему вдогонку. Некоторые разбивались об асфальт. Некоторые укатывались в траву.

 

Секс

Танино тело было ребусом, который Вите приходилось постоянно разгадывать. Он касался ее там, где ему самому нравилось касаться и где, он думал, это должно понравиться ей. Он смотрел на нее, как казалось Тане, взглядом счастливого обладателя. Он целовал ее, как парень целует девушку, а Тане не хотелось, чтобы он целовался как парень и чтобы ее целовали как девушку. Ей хотелось, чтобы ее просто целовали, без всякого представления о том, как это делается, без всякого личного опыта.

С Ветой они не были ни двумя девочками, ни влюбленной парочкой, ни кем-то еще. Они ничего не пытались нащупать, ничего не пытались разглядеть. Они не забывались, это не превращалось в счастливое щенячье беспамятство. И вместе с тем Таня чувствовала, что улетала. Как будто нет Земли и ничего больше нет. И они в каком-то новом пространстве, и это не космос, а что-то другое, что невозможно ни представить, ни загадать. И у этого пространства был свой звук, как будто играла огромная далекая одинокая труба. Не мелодия, что-то беспредельное, как горизонт. Часто, уже после всего, Таня понимала, что плакала. Не от эмоций, а от невыносимого присутствия где-то еще.

Таня ждала, когда это наступит у них с Витей. Она сомневалась, возможно ли такое. Подозревала Витю в несовершенстве. Ее раздражало его молчание. Тот разговор в тумане, тот раз, когда они впервые заперлись от всех в квартире Витиного отца, стали исключениями. Ей хотелось растрясти этого парня, схватить его за плечи, впиться ногтями в спелую мякоть его мышц и трясти-трясти, и орать на него, пока он наконец не проснется, не заговорит. Орать ему прямо в лицо, даже не слова, а просто криком, пока не докричишься.

Вот каково иногда было Вете. Таня стала чаще срываться и плакать. Она не понимала, что там у него внутри. Она пыталась разговаривать с ним, что-то ему объяснять, но он только смотрел на нее с преданностью близнеца, а это выводило ее еще сильнее. Однажды она не выдержала, схватила табуретку и с силой плашмя опустила ее на кухонный стол. Раздался глухой громкий деревянный хлопок. Остатки их чаепития подпрыгнули, звякнули, стукнулись об стол. Чашки, ложки, овсяное печенье в коробке, рахат-лукум в дурацкой вазочке, подавленная скатерть.

После этого Таня сказала, что уходит. Она ушла и напилась с бывшей соседкой по общежитию.

На другой день Таня снова приехала к Вите. Она спросила его, понимает ли он сам, что им нужно поговорить. Что им нужно начать договариваться хоть о чем-то. Витя сказал, что да, понимает.

– Только не очень понимаю о чем, – добавил он.

– Я так не могу, ты все время молчишь, тебя как будто все устраивает.

– Но если меня действительно все устраивает.

– Я хотела бы любить тебя. Я хочу, понимаешь? Ты мне здорово тогда в Москве открылся, но я бы хотела чуть лучше тебя знать. Про твои интересы, про страхи; чего ты боишься? Мы слишком разные. Для того чтобы смириться с этим, научиться с этим жить, нам надо получше узнать друг друга. Мне надо. И я хочу, чтобы ты знал про меня больше. Ты очень внимательный, ты очень многое угадываешь, чувствуешь, но я хочу, чтобы некоторые вещи ты знал наверняка. Чтобы ты просто это знал.

Однажды, когда Вите было уже известно об их с Ветой прошлом и что они не перестают видеться, он сказал Тане:

– Наверное, я ревную. Наверное, мне стоит ревновать, и я ревную. Но при этом я не понимаю, как ревновать? Как к мальчику? Да, я тоже хотел бы больше знать, чтобы не строить догадок.

Таня поняла, что мужчины, оказывается, очень ранимые и восприимчивые. Во всем, что касается их самих. Что они очень плохо переносят любую боль. И отсюда все их амбиции, страсти, игры в войну. Лучше я сам сделаю больно кому-то, чем сделают больно мне, моей любимой, моей семье, моим близким. В действительности же, помимо неумения жить с собственной болью, они просто не способны жить с болью за кого-то еще. И в этом, наверное, главное отличие мужчин от женщин. Женщины умеют жить с болью, мужчины – нет. И что на самом деле любому мужчине надо только одно – встретить человека, с болью за которого он смог бы жить. Чтобы в этом человеке было что-то такое, побеждающее боль. И что это на самом деле очень трудно. Потому что обычно боль сильнее.

Но также она поняла, что любит Витю. Что просто его любит. Так и сказала однажды Вете: «Понимаешь, я его люблю. Я так его люблю». Так Таня впервые в жизни призналась в любви к Вите. И тут же стало все понятно. Как будто треснула какая-то скорлупа. Она хотела бы подарить ему бесстрашие. Сделать так, чтобы ему стало наплевать на боль. Так и будет. Да, так и будет.

Они решили попытаться.

 

Ноябрь

Витя и Вета как будто поменялись местами. Как будто поменялись гласными буквами в своих именах.

Стоял ноябрь, но день был по-апрельски прозрачный и звонкий. Снега не было. Лужи после ночных заморозков подтаяли.

Таня шла к метро. Из какого-то магазина играла песня Земфиры. Что-то про дождь и пузыри на лужах. Таня знала эту песню. В ней мало слов, как будто это даже не песня, а мантра, которая повторяется несколько раз. Очень простые слова про красоту. Но несмотря на это, у Тани так ни разу не получилось запомнить ее, выучить наизусть. Она все время путала то слова, то порядок, в котором они идут. Эта песня тоже добавляла в воздух чего-то апрельского. Песня из альбома, который когда-то вышел у Земфиры весной.

Таня подумала о Вите. Точнее, она уже давно ничего о нем специально не думала. Он просто был у нее внутри и периодически о себе напоминал, когда они подолгу не виделись. Иногда Таня ловила себя на том, что разговаривает с ним, с этим внутренним Витей. Однажды она рассказала об этом ему. Он только улыбнулся и поморщился, сказал, что пусть лучше она почаще разговаривает с ним живым.

Вета отказывалась встречаться с Таней, когда Витя был рядом, но не отказывалась встречаться в другое время. Они не бросили друг друга, хоть и не спали больше вместе, хоть и проживали каждая свою жизнь. Тане хотелось так думать, Тане хотелось в это верить.

Она рада, что оба эти человека есть в ее жизни. Как это здорово: иногда спросить у Веты, как дела, и услышать простой и искренний ответ. Снова называть ее по имени. Снова обнимать. Не вопреки тому, что было, а благодаря этому. Ничего не требуя взамен. Никого не осуждая. Так ей, во всяком случае, казалось. Так она надеялась. А значит, пусть в какой-то мере, так и было. Не апрель, ноябрь. Какая красота. Странный солнечный ноябрьский день.