Пролог

Они лежали на кровати ее родителей. Она упорно отказывалась заниматься этим в своей комнате. Он не настаивал, хотя поначалу испытывал некоторую неловкость. Но потом привык. В этом было что-то от шпионской игры: юные преступники, рискующие быть застигнутыми врасплох.

Серый свет пасмурного вечера пробивался в комнату сквозь полупрозрачную занавеску. Они лежали в тишине и слушали проезжающие за окном машины. Спешить было некуда и прятаться – не от кого. Ее родители ушли на Марш миллионов. Такое быстро не заканчивается. Многие их друзья тоже были там. Им двоим было все равно.

Он лежал рядом с ней на животе, на смятом покрывале. Она положила руку ему на крестец, он млел под еле уловимой тяжестью ее ладони.

В этот раз они не предохранялись. Она посчитала дни, сказала, что по циклу все нормально, осложнений быть не должно. Они делали так не в первый раз, обоим так нравилось больше. Покрывало было из грубой ткани и следов на нем не оставалось. Во всяком случае – заметных следов.

– Представляешь, ОМОН сейчас работает над уменьшением генофонда, а мы – над его увеличением, – сказал он.

– Несмешная шутка, – сказала она.

Только это оказалась не шутка. В тот же вечер в интернете появилась информация о человеческих жертвах. Через три недели она узнала, что беременна.

 

1

Отец называл его Тимофей. Мама и брат – Тима. Даша называла его Тим, иногда – Тимтим – в честь Тинтина, белобрысого мальчишки из комиксов Эрже. Она училась во французской школе и однажды, побывав в Париже, привезла их с собой целую стопку. Когда о Тинтине сняли фильм, он ей не понравился. «Тимой» она называла его, только когда за что-нибудь сердилась.

Они встречались и спали друг с другом с одиннадцатого класса. Тим был из самой обычной школы. Однажды его девушка взяла с собой подругу, и они вместе пошли в кино. Вскоре у Тима появилась первая в жизни бывшая девушка. Подругу звали Даша.

Родители Даши очень скоро поняли, что у их дочери самый настоящий роман. То, насколько спокойно и с каким пониманием они это восприняли, заставило Тима проникнуться к ним уважением. В тот вечер, когда все впервые случилось, они сначала были у Даши.

– Мы пойдем на концерт. Если закончится поздно, останемся у друзей, – сказала Даша, собираясь. В тот вечер все действительно закончилось поздно, только вот на концерте они не были.

Тима удивило не только то, что Даша не спросила родителей, а как бы просто предупредила, но и то, как спокойно ее мама ответила: «Хорошо», и то, как, немного помолчав, кивнул ее отец.

Когда он закрывал за ними дверь, то придержал Дашу за рукав и обнял. Было очевидно, что ему известно все, что произойдет дальше. Обнимая дочь, отец взглянул на Тима. В его взгляде была нежность к своему ребенку, осознание, что он ничего не может изменить, и очень серьезное предупреждение, смысл которого Тиму не пришлось себе объяснять, он просто сразу все понял.

Сначала они и правда собирались пойти на концерт. Но, выйдя из подъезда и обнявшись, поняли, что никакого концерта, во всяком случае, для них, сегодня не будет. Брат Тима, уехав на два дня, оставил им ключи от своей квартиры.

Они вернулись через сутки, каждый к себе домой. И насколько очевидно было Даше, что ее родители все поняли (особенно мама, которая после этого стала общаться с ней совершенно иначе: поначалу осторожно, а потом – на равных; у них не осталось тем, которые в разговорах обе старались обходить), настолько же очевидно было Тиму, что его родители не поняли ничего и даже ни о чем не догадываются. Его отчитывали за долгое отсутствие, как котенка, написавшего на ковер, – строго, монотонно и с полной уверенностью в своем праве разговаривать с нарушителем так, как они считают нужным. А Тим, как тот котенок, смотрел на них, хлопал глазами, мяукал что-то невнятное в ответ и, как только его оставили в покое, убежал, задрав хвост. Ушел к себе в комнату.

Позже вечером позвонила Даша.

– Ты как? – спросила она. Тим подумал, что она прекрасно знает, как он. Видимо, просто с чего-то надо начать разговор.

– Я хорошо. Отлично. Не знаю, как еще. А ты?

– Хорошо, – такого голоса у Даши он раньше не слышал. Одно слово, она сказала его тихо, умиротворенно, и при этом в ее голосе было слышно плохо скрываемое озорство: ты прекрасно знаешь, почему мне хорошо.

Его так пробрало, что в эту секунду он понял: секс по телефону – не всегда извращение. Поборов прилив нежности, он спросил как можно равнодушнее:

– Чё, уже всем подружкам рассказала?

– Дурак! – ответила она.

Через некоторое время после того, как они поговорили, от Даши пришла смс: «До сих пор тебя чувствую». Тим вздохнул со счастливой улыбкой. А потом сделал то, чего прежде никогда не делал и сам от себя не ожидал, – он поцеловал экран своего мобильника.

 

2

Никакого волнения он не испытывал. Раньше, каждый раз после незащищенного секса, он чувствовал легкие покалывания тревоги, в большей или меньшей степени они присутствовали всегда. Он начинал внимательнее присматриваться к Даше, к переменам ее настроения, к самочувствию. Любая, самая незначительная мелочь казалась симптомом. Когда у нее случались задержки, Тим не знал, куда себя деть. Он становился нервным и рассеянным, хоть и старался в такие дни быть с ней внимательным и осторожным.

Но постепенно стал более философски относиться к собственным страхам, потому что время шло и ничего не происходило. Страхи так и оставались просто страхами. Любая задержка заканчивалась ее телефонным звонком – я сегодня останусь дома, потому что все началось.

Тим привык и успокоился. Любой ничем не подкрепляемый страх, как правило, сам собой сходит на нет. Поэтому теперь он не волновался и ничего не ждал. Волновалась она. Только он пока об этом не знал.

Он заехал к ней после института, дома была только она, родители еще не вернулись с работы.

– Тим, мне надо тебе кое-что сказать.

– Скажи, – улыбнулся он.

– После того нашего раза, ну, когда был Марш миллионов, – она помолчала. – В общем, я себя странно чувствую.

– В смысле?

– Позавчера я съела четыре шоколадки. Подряд. И знаешь, никаких угрызений совести, мне так ужасно хотелось.

– Ну ты это, поосторожнее. Много есть вредно, тем более сладкого, – он хотел, чтобы это прозвучало как шутка, как некое приободрение. Но прозвучало это жалко и не к месту.

– Я стала очень много есть, прямо чувствую, как толстею. На днях чуть не упала в обморок. Во всяком случае, мне показалось, что вот-вот упаду.

Он молчал, не пытался придумать ответ, просто ждал. Когда она опустила руку в карман домашней кофты, он уже заранее знал, что она оттуда вытащит.

– Я хочу сделать это, пока ты здесь.

Даша оставила его на кухне, а сама ушла в туалет, держа тест в правой руке. Тим включил телевизор. Какая-то белиберда, телемагазин. Но он уставился в экран со всепожирающим вниманием. Сейчас его интересовали только ножи для резки овощей. Он ловил каждое слово, каждую улыбку ведущих, понимая, заранее соглашаясь с тем, что это последнее, что он видит в своей прошлой жизни. Когда он выключит телевизор, вместе с беззаботными ведущими куда-то в темноту уйдет и его прежняя беззаботность.

Он услышал Дашины шаги, экран погас. Даже не осознал, что сам нажал на кнопку.

– Ну вот, – сказала Даша, присела рядом, положила еще пустой тест на стол. – Ты боишься?

– Не знаю. Волнуюсь, – он попытался сказать как можно более внятно, спокойно, сохранив лицо. У него не получилось. Губы дрогнули, голос звучал трусливо. Даша этого не заметила. Или не придала значения. Иногда людям действительно неважно, как мы выглядим.

Он сидел, как можно прочнее закрепившись с землей: ноги на полу, попа на диване, локти на столе. Чтобы не шелохнуться, сохранить хоть какие-то остатки самообладания.

Что в этот момент чувствовала Даша, он так и не узнал. Несмотря на то что всеми своими пятью точками Тим был прижат к земле, ему вдруг показалось, что он падает с огромной высоты.

На тесте медленно и с беспощадной очевидностью проступил плюсик.

 

3

Конечно, Даша рассказала нескольким ближайшим подругам. Разумеется, не всем сразу и не в тот же день. Но Тим никак на себе этого не ощутил. При встречах с ними он не ловил многозначительных оценивающих взглядов и игривых всезнающих улыбочек. Дашины подруги оказались гораздо тактичнее, чем он предполагал.

Сам он никому ничего не рассказывал. Но что-то изменилось в его поведении. Новое приобретенное знание о жизни, новое качество жизни сформировало его новый облик и манеру держаться. То, что он старался не афишировать, говорило в нем само.

Его одноклассник Женя, чья интимная жизнь, если верить его рассказам, началась еще в восьмом классе (хотя Тим не очень в это верил), первым заметил перемены в друге и не замедлил ему об этом сообщить.

– У тебя был секс, – однажды на уроке сказал он Тиму. Вопросительной интонации в голосе не было.

Тим посмотрел на Женю, ничего не ответил. Но Женя расплылся в улыбке: все было очевидно.

– С той самой, про которую ты говорил? С Машей?

– С Дашей, – поправил Тим.

На перемене Женя выгнал всех из туалета, поставил на дверях девятиклассника и закурил.

– Ну, рассказывай.

– Что рассказывать? – спросил Тим. – Я не уверен, что хочу об этом говорить.

– Да брось. Если ты о чем-то не говоришь, значит, этого нет, – сказал Женя; Тиму такая логика показалась странной, но он промолчал. – Когда вы успели?

– Две недели назад. Первый раз.

– Первый? – перебил его Женя. – То есть был уже и второй?

– И третий, и четвертый.

– Чува-ак, – восхищенно протянул Женя. – Ну ты даешь. Ну вы даете! Когда вы только успеваете? И, главное, где?

– Сначала у брата. Потом два раза у нее. И у меня, пока родители на работе, – Тиму не хотелось это обсуждать, особенно в пропахшем мочой и дымом туалете. Но почему-то было уже не остановиться. – Понимаешь, у меня никогда ничего такого не было…

– Понимаю, – по-отечески подбодрил его Женя.

Тим продолжил:

– А тут… Мы знакомы были всего дней десять. А уже хотели друг друга как ненормальные. Ты-то все, что движется, хочешь, тебе не понять.

– Пошел ты! – хохотнул Женя.

– Точнее, не то чтобы хотели. Мне теперь вообще кажется, что по-настоящему начинаешь хотеть, только когда попробуешь. Нас просто тянуло друг к другу сильнее, чем во всех моих фантазиях на эту тему. И ведь страшно при этом, до этого ведь ни с кем и ни разу. И все равно, понимаешь?

– Лучше, чем ты думаешь.

– Я много чего слышал про первые разы. Что бывает слишком быстро или вообще может ничего не получиться. А у нас все получилось. Не быстро и не медленно, а как-то как надо, в общем. Хотя, опять же, кто его знает, как надо. Но нам понравилось. Похоже, мы просто подходим друг другу.

Ошеломленный и счастливый – вот как он выглядел в тот момент. Оказывается, разговор, сильнее любого молчаливого воспоминания может вызвать к жизни ушедшее и помочь если не пережить снова, то как бы до-прожить, до-чувствовать, до-понять. То, о чем он говорил, было на самом деле, действительно произошло и продолжает существовать. Один короткий разговор – и прошлое уже не прошлое, а пульсирующая часть настоящего.

– Ну ты… – Женя не успел договорить, потому что прозвенел звонок. Теперь трудно было в это поверить, но их ждал урок геометрии.

 

4

– Что мы будем делать, Тим? – спросила Даша. Предсказуемый вопрос, который, как он надеялся, она не задаст. Во всяком случае, не так сразу. Ответ надо придумать, на это нужно время.

– Не знаю, – сказал он.

Раньше, когда у нее, а значит, у них обоих возникали подозрения, тем, кто успокаивает, была она:

– Что ты так волнуешься? Даже если проблема действительно возникнет, решать ее не тебе.

Она говорила, что не собирается бросать учебу. И что рожать раньше времени («Раньше какого времени?» – думал Тим) тоже не намерена. Было очевидно, о каком «решении» идет речь.

Тиму не хотелось себе в этом признаваться, но подобные заявления успокаивали его. Хоть они никак не вязались с образом Даши и с его представлениями о жизни, это действительно выглядело как некий выход. Не менее утешало и то, что разговоры всегда оставались разговорами. Он понимал, что Даша говорит так только потому, что проблема умозрительная, предполагаемая. На самом деле, он понятия не имел, что будет, если вдруг все произойдет. И вот оно произошло. Вопрос «что мы будем делать?» говорил только об одном: о прежнем «решении» речи, похоже, не идет.

– Но ведь бывает так, что эти тесты врут, – он попытался предположить, но получился вопрос.

– В инструкции написано, совпадений девяносто девять из ста. Ты сам-то веришь, что это может оказаться ошибкой?

Тим опустил голову.

– Во всяком случае, – продолжила Даша, – мне надо сходить к врачу. Если все подтвердится, многим придется рассказать. Родителям – твоим, моим.

– Хочешь, я с тобой?

– Нет, я пойду одна. Ты все узнаешь первым, но туда я пойду одна. А пока никто не должен знать.

Никто и не узнает, от него – это уж точно. Тим даже не пытался представить ситуацию, в которой он хоть кому-то сможет об этом рассказать. Тем более родителям. Как в этом вообще можно сознаться? Они же ничего не планировали. Нет, конечно, они об этом разговаривали, но в шутку. Во всяком случае, делали вид, что шутят. Однажды они чуть не поссорились во время такого разговора.

– Тебе какие мужские имена нравятся? – спросила Даша.

– Не знаю. Простые. Женя, Сеня.

– Арсений Тимофеевич, – протянула Даша. – А мне нравится Игнат. В смысле – имя такое нравится.

– Да ну. Какое-то оно дурацкое. Старинное. Так, наверное, крепостные своих детей называли.

– Мне нравятся старые имена. Ярослав, можно коротко – Ярик.

– Ярик – ужасно звучит. Ты бы еще Ипполитом предложила его назвать.

– Кого назвать?

Даша была недовольна. И тем, что Тим спорил с ней, предлагая дурацкие, как ей казалось, имена, и тем, что разговор из области фантазий незаметно перешел в область обсуждений. А обсуждать они ничего не собирались. Они придумывали имена несуществующим мальчикам и девочкам.

Теперь, сидя на Дашиной кухне, уставившись в тест, Тим понимал, какая это глупость – имена, все эти разговоры. Вот он – их будущий ребенок, пока только в виде плюсика. И что, как мы его назовем? Какая теперь разница. Легко придумать имя, когда ты точно знаешь, что просто придумываешь имя, не кому-то конкретному. Возможно, это приятно обсуждать, если действительно ждешь и хочешь ребенка. Они его не ждали, чего уж говорить о желании. Только вот теперь, похоже, он у них будет.

Как они назовут этот плюсик?

 

5

Дружба, как и все в последнее время, приобрела новое качество. Точнее, в ней появилось что-то, похожее на смысл. Тим вдруг осознал, что раньше они с Женей дружили просто так, без всякой идеи. Они были одноклассниками, вот и дружили. Теперь у него появилась собственная тайна. И он понимал, что есть всего один человек на свете, с которым он может ею поделиться.

Они и раньше гуляли с Женей после уроков, по вечерам, подолгу болтали. Но это была именно болтовня. Начиная лет с двенадцати-тринадцати, только об одном: о девочках. Точнее, обо всем, чем они намерены с ними заняться в ближайшем будущем. Даже если на улице был мороз, ходили по скрипящему снегу, окоченевшие и возбужденные, и всерьез говорили о том, о чем не имели ни малейшего представления, но так хотели узнать.

– Вы так часто с Женей уходите куда-то. Что вы там с ним обсуждаете? – спросил однажды отец.

– Да так. Ничего. Новости всякие школьные, компьютерные игры.

– Да уж, – отец выдержал паузу человека, познавшего жизнь. – Мы, например, в вашем возрасте разговаривали о том, как здорово было бы всех коммунистов на фонарных столбах перевешать. Компьютерные игры. Да уж.

Тим не мог даже частично посвятить отца в их настоящие разговоры. «Пап, мы говорим о девочках и о том, как будем их драть». Ага, скажи такое в лицо родному отцу. С одной стороны, он испытывал неловкость, их разговоры с Женей не тянули на что-то значительное. С другой стороны, понимал, что отец скорее всего или лукавит, или что-то путает. А еще Тиму стало жаль отца. Он подумал, что вообще это ужасно обидно – потратить юность на разговоры о коммунистах. Даже один вечер на это обидно потратить.

Общение с Женей стало потребностью. Тим больше не старался уйти от ответа и не скрывал подробностей, кроме разве что самых откровенных.

– Покажи фотку, – попросил Женя.

– Чего?

– Ну ее фотки есть у тебя?

– Она у меня «Вконтакте» в друзьях, можешь найти и посмотреть, – ответил Тим.

– У нее вся информация скрыта, в том числе и фотки. А аватарка тупая, ничего не видно.

Они сидели на уроке истории. Это был единственный урок, на котором можно было спокойно поговорить. Учитель так увлекался собственными рассказами, что, похоже, не обращал внимания, слушают его или нет.

– Покажи, у тебя же по-любому есть, – не унимался Женя.

Тим полез в карман. У него в телефоне, конечно же, было несколько Дашиных фотографий. На самом деле – больше сотни.

– Крутая, – прокомментировал Женя первую же фотографию. – Камера крутая, четкая.

– Я думал, ты про Дашу, – сказал Тим.

– Да я только начал смотреть, дай я вообще сам полистаю.

– Нет, – ответил Тим. – Там не все можно смотреть.

Женя улыбнулся, посмотрел на Тима и промолчал.

Сначала были фотографии, где Даша одна. На первом снимке ее рука запущена в волосы и неестественно выгнута – она не успела поправить прическу, а Тим сфотографировал. Потом несколько кадров, где она уже явно позирует, смотря в объектив взглядом человека, знающего, что его снимают. Из-за этого фотографии получились немного неестественными, но зато ее можно было хорошо рассмотреть. Легкое серое осеннее пальто, шея замотана изящным голубым шарфом, волосы чуть спутаны из-за ветра («Смысл был поправлять прическу, если дует ветер», – подумал Женя).

Еще несколько снимков на улице, уже в другой день. Теперь почти на каждой фотографии рядом с ней Тим. На фотографиях, где они вместе, лица слишком крупные, везде видна оттопыренная рука Тима, потому что он же и снимает. Взгляды напряженные, застывшие в ожидании и при этом абсолютно счастливые.

Следующие фотографии, видимо, были сделаны у Даши дома – квартиру Тима Женя бы узнал. Даша с мамой – ее портретное сходство с женщиной, стоящей рядом, очевидно.

Снова какая-то незнакомая квартира. Тим держит в руках багет, приставив его к промежности. Следующие несколько фотографий Тим пролистал быстро и отвернувшись, но первую из них Женя успел увидеть. Даша на кровати со смехом тянет на себя покрывало, видимо, чтобы прикрыться, – на ней ничего нет.

– Вот еще, – сказал Тим, протягивая Жене телефон.

Та же квартира, та же комната, та же постель. Даша сидит на смятом покрывале, уже одетая, поджав одну ногу под себя, другую свесив вниз. Она смотрит не в объектив, а немного поверх – на Тима. Волосы растрепаны, но, похоже, ее это больше не волнует, руки и плечи расслаблены. Открытая, доверяющая. Взгляд, которым она смотрит на Тима, заставляет Женю пережить болезненную вспышку зависти. Скорее даже не зависти, а какой-то удрученности, мрачного понимания, что определенные вещи ему в жизни недоступны. И непонятно – только пока или так и будет. У него было гораздо больше девушек, чем у Тима. И все же так на него никто никогда не смотрел. В этот момент он видит (или ему только кажется) свою жизнь удивительно ясно, как некую обозримую плоскость. И на этой плоскости он не находит ни одного такого взгляда.

Во взгляде Даши – желание. Не сиюминутное, а как будто все желания, которые она испытывала и еще испытает по отношению к Тиму, сошлись в одной точке, в одном моменте, на какой-то миг стали полностью видны. И в этих желаниях – столько, и этих желаний – столько, что на фотографию почти физически больно смотреть. Взгляд, который может выдержать только один человек – тот, к которому он обращен.

Ведь этот дуралей Тим скорее всего не понимает. Невозможно, обладая даром – а даже один такой взгляд, вне всякого сомнения, дар, – полностью осознавать, что носишь это в себе. На это не хватит никаких человеческих сил. То, что видит Женя, доступно лишь стороннему, обделенному наблюдателю.

И Тим ходит по земле, наглый везунчик, не способный до конца оценить значение того, что с ним происходит, но тем не менее это происходит именно с ним. А у Жени есть несколько секунд, чтобы посмотреть на фотографию; и целая жизнь, в течение которой он так и не сможет отделаться от воспоминания об этих нескольких секундах.

– Так, телефоны все убрали, или я сейчас отберу, – пробасил историк.

Урок подходил к концу, учитель вернулся на землю.

Тим посмотрел на него. Седой «ежик», серое затвердевшее лицо немолодого человека. Свитер с дурацким коричневым узором, темные брюки трудноопределимого цвета. Он рассказывал что-то про Александра III. То, как самозабвенно он уходил в свои рассказы, как яростно и громко говорил, нервно двигался, навело Тима на мысль.

«Интересно, у него есть женщина?» – подумал он.

 

6

– Мне пришлось все рассказать, – начала Даша. Они встретились около метро, она позвонила и сказала, что им надо поговорить. – Сегодня утром мне стало плохо. И, в общем, я не добежала до туалета. А они уже и до этого что-то начали замечать, задавали всякие осторожные вопросы. А утром, когда это случилось, мама просто взяла и напрямую спросила. Я рассказала про тест. И про все остальное.

– Ты была у врача? – спросил Тим. В последние дни у него в голове поселился странный шум: возник, когда они вдвоем смотрели на тест, и с тех пор не прекращался, лишь изредка стихал. Шум, в котором тонули все остальные звуки и новости, который было ничем не перебить.

– Еще не была, – Дашин голос тоже пробивался сквозь шум. – Но, как ты понимаешь, теперь я пойду туда не одна. В понедельник.

Тим кивнул, они оба помолчали. Была пятница. Оставалось два дня.

– Ты не ответил на мою смс.

– На какую именно?

– Ты знаешь, о чем я.

Он действительно знал. «Если ты поймешь, что не хочешь ничего решать, просто скажи».

– Я не знал, что ответить. И до сих пор не знаю. Хотя мне кажется, ты ни о чем не спрашивала. Ты написала, я прочитал. Я же сейчас стою рядом с тобой. Наверное, это и есть мой ответ.

– Наверное, – повторила за ним Даша. – Только раз это и есть твой ответ, пожалуйста, не отстраняйся. Приезжай к нам, как и раньше. Ты же знаешь, как они к тебе относятся. Сказали, что поговорят с тобой, когда ты сам будешь готов. Только не затягивай сильно, – добавила она.

Тим понимал, что, когда он приедет в следующий раз, это и будет значить, что он готов. Но все же нашел в себе силы ответить:

– Да. Хорошо.

 

7

Они занимались сексом с энтузиазмом и изобретательностью первооткрывателей. Если бы не неоспоримые доказательства, которые Тим получил в их первую ночь, ему было бы очень трудно поверить в то, что он у Даши – первый.

Ее рука находила его член в самых неожиданных и, казалось бы, неподходящих ситуациях. В давке вагона метро, когда их могли заметить, но людям было не до них, во дворе ее дома, когда они целовались до полуобморочного состояния, отпугивая и смущая редких прохожих. Однажды она дотронулась до него под столом у себя дома, когда они ужинали с ее родителями. Тим чуть не подавился, а Даша только хитро улыбнулась: что это с ним?

– Еще немного, и я испачкаю штаны, – сказал он ей однажды в кинотеатре. Как будто ее это когда-то останавливало.

– Почему ты постоянно его трогаешь? – спросил Тим.

– Он мне нравится, – прошептала Даша. – Хочу себе такой же.

– Он и так твой, – прошептал Тим в ответ.

Ее приятно удивляла, но при этом немного обескураживала постоянная эрекция Тима. Когда бы она к нему не притронулась, то всегда ощущала…

– Он у тебя что, всегда… стоит? – Даша попыталась подобрать менее очевидное слово, но так ничего и не придумала.

– Всегда, когда ты рядом.

Они делали это после школы, иногда – прогуливая школу; при каждом удобном случае. Они кричали, наплевав на то, что их могут услышать соседи или люди с улицы, если окно было открыто. Они пытались испробовать все, о чем только могли знать или на что их подталкивала неуемная фантазия.

– Тимтим, – шептала она ему в ухо, ее руки гуляли по его голой спине – от лопаток к ягодицам и обратно.

Когда они были лишены возможности наброситься друг на друга сию секунду, они разговаривали об этом – на людях, по телефону.

– Хочу тебя раздеть прямо сейчас, – сказал однажды Тим в заполненном посетителями кафе и нежно дотронулся до ее затылка.

– Скажи это еще раз.

В тот вечер они так и не придумали, куда можно деться, и, разойдясь по домам, изводили друг друга по телефону. Когда Тим отключил мобильник, он почувствовал, как сильно нагрелась трубка от долгого разговора. Ухо гудело. Впрочем, не только ухо.

 

8

Сначала Тим не знал, как себя вести, и не понимал, что чувствует. Он предполагал, что есть некое универсальное чувство, положительное или отрицательное, которое он должен испытывать. Некий внутренний отклик, который что-то прояснит, хоть что-то объяснит ему про себя самого.

Но поначалу был только шум в голове, который пугал его своей нейтральностью. Он ходил и прислушивался, пытаясь хоть что-то понять, уловить. Но ничего не приходило – только бело-серый шум, как из испорченного телевизора, который безуспешно пытаются настроить. Ни одного слова, ни одного внятного звука.

Проснувшись в субботу утром, он понял просто и ясно – никакого ребенка он не хочет. Шум не ушел, но значительно поутих.

Выйдя на кухню и увидев сонного отца в трусах, маму, готовящую гренки (именно их аромат и разбудил Тима), он почувствовал внезапный прилив нежности к родителям. Раньше его всегда раздражала манера отца разгуливать по дому без штанов. Сейчас пухловатые, с седыми волосками ноги отца показались ему настолько родными, настолько неотделимыми от его собственного представления о домашнем уюте, что Тиму захотелось, чтобы это утро никогда не заканчивалось. Если вся жизнь уместится в это утро, будет ограничена пределами кухни и двумя людьми, родившими его, – он не будет возражать. Источающая ровное благополучие кухня вдруг стала единственным местом на земле, где ему хотелось бы находиться.

Он ничего не смог съесть. Откусил кусок гренки и бесконечно долго его пережевывал, не в силах проглотить. Самый вкусный в мире кофе, который по утрам варил отец, остался в чашке Тима нетронутым.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила мама.

– Да.

– Почему не ешь ничего?

Тим бессильно пожал плечами. Родители молча переглянулись.

– Какие планы на день?

– Да пока никаких, – ответил Тим. – Мне сегодня к четвертой паре.

– Ну сходи тогда в магазин, раз все равно пока дома сидишь.

И мама написала список покупок.

Выйдя из дома, Тим стал замечать то, на что раньше не обращал никакого внимания. На улице было огромное, какое-то бесконечное количество людей с колясками. Настоящее нашествие колясок и грудничков. Дети орали, точнее даже не орали, а издавали инопланетный, режущий уши звук. Они вызывали у Тима только одно желание – перестать их слышать. Он хотел именно перестать слышать, не обращать внимания, как раньше, потому что понимал – сами по себе они не замолчат и никуда не денутся.

Родители орущих детей вызывали в нем жалость. В них чувствовалась нервозность, усталость, отсутствие опыта. Он не понимал, зачем было рожать ребенка, чтобы потом смотреть на него таким надтреснутым, беспомощным взглядом или же вообще не смотреть, толкать перед собой коляску, как будто это тележка из супермаркета.

Родители спокойных детей, умиротворенно глядящие на своих чад, приводили его в еще большее смятение. Их внутреннее согласие с происходящим лишний раз напоминало ему, что они с Дашей теперь ждут ребенка, которого на самом деле не ждали. И какой ребенок родится у них – орущий или спокойный? И что они будут делать, если родится орущий? Лично он, Тим, этого не переживет, теперь он это точно знал.

Он шел в магазин обходными путями, стараясь не выходить на людные улицы, чтобы люди с колясками встречались ему как можно реже. Но в то утро они действительно были повсюду – в тихих дворах, в пустынных переулках. Одна из машин, попавшихся Тиму по пути, и та оказалась с детским креслицем, закрепленным на заднем сиденье.

– Может быть, сегодня стоит пропустить институт, – сказала мама, когда Тим вернулся домой с двумя полными пакетами. Выглядел он действительно неважно – не столько больным, сколько несчастным. Бегающий взгляд, прерывистое дыхание, скомканная вымученная улыбка.

Сперва эта идея показалась ему заманчивой. Но потом он понял, что, оставшись дома, останется наедине со своими мыслями и страхами. А их за последние сорок минут сильно прибавилось. Даже дома стало небезопасно.

– Нет, я поеду, – сказал он.

Мама потрогала его лоб, расспросила о самочувствии и, не найдя явных причин оставить сына дома, сдалась.

– Вы с Дашей не поссорились? – внезапно спросила она, когда Тим, уже одетый, стоял на пороге.

– Нет, – сказал он и поспешил закрыть за собой дверь.

В метро людей с колясками не было. Людей вообще было значительно меньше, чем в будние дни. Тим отметил про себя, что и на это раньше не обращал внимания. Он сел на полупустую скамейку и постарался ни о чем не думать.

На одной из станций напротив него села молодая пара. Сравнительно молодая – парень по возрасту был как его брат, девушка, наверное, тоже, может, на пару лет помладше.

Сначала Тим не понял, почему эти два человека вызвали в нем внезапный и острый приступ паники. Они сидели вплотную друг к другу, взявшись за руки. Девушка чуть склонилась головой к плечу парня, на лице которого застыла полуулыбка. Потом взгляд Тима скользнул чуть ниже, и он увидел живот девушки. Огромный, раздувшийся, напоминающий яйцо гигантского страуса. Они не просто ждали ребенка, они его почти дождались. Но даже не это напугало Тима.

Девушка была счастлива – абсолютно, безоговорочно. Ее улыбка предназначалась не только парню. Она улыбалась и ребенку, с присутствием которого внутри себя давно и так явно свыклась. Он еще не появился на свет, а она уже начала знакомить его с миром – улыбаясь, огорчаясь, все делая как бы вместе с ним.

Улыбка парня не была настолько однозначной. В ней присутствовала и нежность, и совместные волнующие, радостные ожидания. Но вместе с тем было понятно, что он не готов. Он лишь убедил себя в том, что любит, в том, что тоже ждет. Однако это было не совсем так.

Не развеянное, а просто глубоко скрытое сомнение читалось в его полуулыбке. Сомнение, о котором он и думать забыл или заставил себя не думать, на самом деле никуда не ушло. И сейчас они – счастливая пара, ждущая ребенка. Но если их будущее не кажется однозначным даже постороннему человеку, вчерашнему школьнику, что будет с ними на самом деле?

Тим понимал, что это скорее всего разыгравшееся воображение. И все же ему казалось, что он видит или ему хотя бы чуть-чуть приоткрыто возможное будущее этой пары. Новоявленный отец какое-то время продержится молодцом. Но потом, когда проявятся первые неоправданные ожидания, а они проявятся, даже если многое из загаданного сбудется, он начнет вспоминать. И его сомнения, как египетские мумии, не тронутые временем, выйдут на свет. Пожухшие, усохшие, но не утратившие первозданного облика. Вся эта внутренняя археология ни к чему хорошему не приведет, а он будет копаться, не сейчас, так через десять лет. Потому что его улыбка, скрывшая все, не смогла скрыть самого очевидного – он недостаточно любит мать своего будущего ребенка.

Когда объявили его станцию, Тим с облегчением вышел. Он точно знал, что не желает подобной судьбы. Ни себе, ни Даше.

 

9

В первый раз они поссорились из-за ерунды. Впрочем, из-за чего еще можно поссориться? Если есть проблема, ее решают. А ссорятся всегда из-за ерунды.

– Пожалуйста, не называй меня «мой молодой человек», – попросил однажды Тим, услышав, что Даша назвала его так, разговаривая с кем-то по телефону. – Говори лучше «мой парень». Дебильное выражение – «молодой человек». Как будто кто-то хлюпает и чавкает.

Даша ничего не ответила, только пожала плечами. С самого утра она была чем-то недовольна.

Тима удивляли внезапные перепады ее настроения. Случались они редко, но когда все же случались, он, как правило, не понимал из-за чего. Поначалу его это расстраивало, со временем стало слегка раздражать. Сперва он думал, что причина в нем, спрашивал Дашу, в чем дело, допытывался, что он не так сделал или сказал. Но ответы всегда были одинаковыми: «Ничего», «Все нормально», «Я в порядке» (в последней фразе было что-то киношное, как будто Даша – героиня американского фильма, плохо переведенного на русский язык; это «я в порядке» нравилось Тиму меньше всего). Теперь еще и этот непонятно откуда взявшийся «мой молодой человек». Раньше она так не говорила; упоминая о нем в телефонных разговорах, просто называла его по имени или говорила «друг» (тоже не ахти, но приятнее, чем «молодой человек» – так только бабушки в метро говорят, когда просят место уступить).

Когда в тот же день они выходили из автобуса и Тим, выйдя первым, подал Даше руку, она не ухватилась за него, только тихо проговорила: «Я сама могу спуститься».

– Даш, что происходит?

– Все нормально.

– Ага, да, «ты в порядке», я знаю.

– Не хами.

– А по-моему, это ты хамишь. Если я ничего тебе не сделал, зачем вести себя так, как будто я в чем-то виноват?

– Тима, у меня плохое настроение.

– Из-за чего?

– Много из-за чего. Но не из-за тебя. Серьезно.

– Зачем ты тогда мне это показываешь?

– Я тебе ничего не показываю. Просто я себя так чувствую. Если я при своем мол… при своем парне не могу расслабиться и поныть…

– Но ты не расслабляешься и не ноешь, – перебил Тим, – Ты просто ходишь и злишься.

Они дошли до ее подъезда.

– Ладно, вечером созвонимся, – сказал Тим.

Они небрежно поцеловались и разошлись. Впервые они прощались подобным образом. Раньше прощание растягивалось на долгие минуты, на десятки минут. А тут – просто дружеский «чмок». Как две подружки-блондинки. «Хуже оплеухи», – подумал Тим, идя в сторону автобусной остановки.

Вечером Даша позвонила первой.

– Ты как? – спросила она.

– Я нормально, – ответил Тим, – А вот ты как?

– Не сердись.

– Я не сержусь в общем-то. Просто не понимаю.

– Ну бывает у меня, понимаешь, накатывает что-то. Ты мне нужен, нужна твоя поддержка. Особенно в такие моменты. Ты будешь мне помогать?

– Да я и так вроде.

– Я знаю, прости. Увидимся завтра?

– Как будто у меня есть выбор, – сказал Тим.

– Выбор есть всегда, – ответила Даша.

– В таком случае, я не хочу, чтобы он у меня был.

Тим услышал короткий выдох – Даша ему улыбалась. И он улыбнулся ей в ответ.

 

10

В воскресенье он проснулся с сильной тошнотой. Сначала попытался понять, что же такого съел накануне вечером. Но потом вспомнил, что весь день вообще почти ничего не ел. Аппетит появился только к ужину, но в сжавшийся желудок поместилось совсем немного.

Тошнота была настолько сильной, что на первые несколько минут заслонила собой мысли и переживания, терзавшие его последние несколько дней. Тим оделся и, пошатываясь, пошел в ванную.

Когда он наклонился над раковиной, чтобы умыть лицо, ощущения стали настолько нестерпимыми, что, не выключив воду, он бросился в туалет и скорчился над унитазом. Постоял на карачках, пока рвотные спазмы не утихли, а потом вернулся в ванную.

Умываясь, он вдруг вспомнил Дашины слова: «Сегодня утром мне стало плохо. И, в общем, я не добежала до туалета. Мне пришлось все рассказать». И тогда он вспомнил все. Все последние несколько дней, вплоть до часов и минут.

Сначала вернулся страх и чувство собственной беспомощности. Но потом пришло ощущение, что страх этот инертный, вчерашний, уже как будто не вполне настоящий.

К завтраку тошнота прошла, и Тим поел, немного успокоив родителей, накануне окончательно решивших, что их сын чем-то болен. С некоторым удивлением для себя он отметил, что внешний вид отца уже не вызывает в нем вчерашнего умиления, а снова лишь недоумение, граничащее с раздраженностью.

Обычно воскресенья они проводили вместе с Дашей. Но сегодня он понимал, что все будет иначе. Ему не хотелось звонить ей. Точнее, он даже не решался всерьез подумать о том, хочет он этого или нет. И не был уверен, что Даша захочет его сегодня слышать или видеть. Оба ждали одного и того же, обсуждать пока было нечего. Впрочем, если кому-нибудь из них это действительно понадобится, они созвонятся.

Тим решил встретиться с Женей. С одной стороны, ему не хотелось ничего обсуждать, а с другой – понедельник уже завтра. Чтобы сформировать свое мнение о происходящем, ему надо услышать кого-то еще. А возможно, просто выговориться. Тим набрал Женин номер.

– Ох, ни фига себе, кто позвонил, – с веселым возмущением пробасил в трубку Женя. Окончив школу, они стали видеться гораздо реже, хоть и жили по-прежнему в соседних дворах.

– Жень, привет. Давай увидимся, – сказал Тим.

Они пошли на заброшенную детскую площадку, куда уходили раньше, чтобы Женя мог спокойно покурить вдали от родительских глаз, и где, как правило, происходили их самые важные разговоры. Теперь Женя не прятался от родителей. Но детская площадка с покосившейся каруселью и загаженной дворовыми кошками песочницей так и осталась главным местом их встреч.

– Ну, рассказывай, – сказав Женя, закурив «пелл-меллку». С шестого класса он курил одни и те же сигареты, по мнению Тима – самые вонючие в мире.

Тим сразу все рассказал. Женя слушал внимательно, вопросов не задавал. Только когда Тим более или менее посвятил его во все, он спросил:

– Ты ее любишь? – вопрос был неожиданно серьезным. Тим ждал чего-то вроде: «Да, чувак, ну ты и попал», а услышал то, что услышал.

Тим открыл рот, чтобы ответить, и остановился. Вообще-то он был уверен, что да. Во всяком случае, еще несколько дней назад точно был уверен. Но он вдруг понял, что они с Дашей ни разу не говорили о своей любви друг другу.

Он вспомнил, как однажды случайно подслушал Дашин телефонный разговор с подружкой. Подружка, видимо, спросила, как они собираются отмечать День святого Валентина, на что Даша со смехом ответила:

– Да никак. У нас каждый день – это День святого Валентина.

– Не знаю, – наконец сказал Тим. – Представляешь, я только сейчас понял, что мы ни разу друг другу этого не говорили. Ну, типа «я тебя люблю» и все такое. Как будто все было понятно. А оказывается, непонятно. Пока не скажешь, хотя бы самому себе, непонятно. Можно думать что угодно, что-то может казаться… Вот ты сейчас спросил, люблю ли я ее, и я уже собирался сказать «да» и вдруг понял, что вообще ни разу этого не говорил. У меня даже вопроса такого не возникало, люблю ли я ее. А раз не возникало, значит, все как бы понятно. Я теперь, кажется, понимаю, почему это называется «признаться в любви». Это действительно нельзя просто так сказать. В этом надо признаться. Оказывается, все не так просто.

– Если бы ты ее любил, ты бы переживал из-за этого ребенка?

Тиму не понравилось, как прозвучало слово «этого».

– Точнее, ты бы переживал, но, наверное, из-за другого, – продолжил Женя. – Из-за будущего, а не просто «мамочка, что мне делать».

– Наверное, да, – сказал Тим.

– Что да?

– Наверное, люблю.

– А чего тогда паришься?

Тим хотел огрызнуться, что, мол, Жене легко говорить. Но потом подумал, что он прав.

– А про аборт вы не думали?

Тим внимательно посмотрел на Женю. Ему понадобилось время, чтобы понять, что вопрос вполне закономерный и обижаться на него не стоит.

– Нет, – сказал он. – В смысле, этого не будет.

Когда они попрощались, Женя не пошел домой, а, купив бутылку пива, вернулся на площадку. Ему было не по себе. То, что рассказал Тим, неожиданно и болезненно задело его, как будто кто-то боднул сзади. Женя уже не сможет смотреть на Тима так, как смотрел раньше. Новое знание странным образом поменяло пространство между ними. В голосе Тима, в его взгляде появилось что-то иное, о чем Жене не было известно, что-то, что он упустил. Женя понимал, что ему больше нечего предложить Тиму. Раньше можно было сколько угодно обсуждать девушек, в том числе и Дашу, потому что в конечном счете это были просто ничего не значащие разговоры. То, что сказал сейчас Тим, значило только одно: теперь ему действительно есть кого любить. А значит, их детской дружбе, которая на самом деле неотличима от влюбленности, пришел конец. Удел первых друзей во многом схож с уделом родителей: наступает момент, когда ты должен отпустить того, с кем связан, казалось бы, неразрывно. В эту минуту он сам себе напоминал заброшенный дом, в котором разбили стекла и теперь по пустым комнатам гуляет ветер.

Прощаясь, Тим пообещал держать Женю в курсе. Они пообещали друг другу не пропадать. Дружба, если она не заканчивается ссорой, всегда заканчивается взаимными обещаниями.

Подходя к дому, Тим подумал о том, что, наверное, совершенно иначе относился бы к появлению ребенка, если бы точно знал, что именно чувствует Даша. Он боялся, что они могут не совпасть в своих ожиданиях. Он буквально физически ощущал возможность присутствия новой жизни. Если Даша не уверена, он хотел бы оградить ее от всех переживаний, утешить, сказать, что все будет хорошо. Закрывшись у себя в комнате, он набрал ее номер.

– Алё, – сказала Даша.

– Привет. Ты меня любишь?

Даша не ответила.

– Даш, ты меня любишь?

– Тим, я не хочу по телефону…

– А я тебя люблю, – перебил ее Тим и отключил вызов.

Через несколько секунд Даша перезвонила.

– Я тоже тебя люблю, – на этот раз первой отключилась она. Голос у нее был уставший и немного обескураженный. Она явно волновалась перед завтрашним днем.

Смс. Тим – Даше: «Не бойся завтра ничего».

Даша – Тиму: «Не буду».

Еще смс от Даши: «Я не боюсь».

 

11

Однажды Даша испугалась не на шутку. Она была уверена, что с ней «как минимум что-то не так», в чем однажды и призналась Тиму. Разумеется, ее волнение сразу же передалось ему. Только волновался он сильнее. В отличие от Даши, он мог только гадать, что она на самом деле испытывает. К нарастающей тревоге добавлялось ощущение абсолютной неизвестности и незащищенности. Тогда он подумал о том, что предпочел бы сам забеременеть от Даши, чтобы точно знать, что именно с ней происходит. Чтобы самому держать ситуацию под контролем, чтобы была хоть видимость этого контроля, чтобы не воображать, а хотя бы примерно представлять, хотя бы частично знать, к чему себя готовить. У Даши ответов почти не было, у Тима – совсем не было. У нее было тело, к которому она могла прислушиваться, делать какие-то выводы, чего-то осознанно бояться. Ему оставались лишь догадки.

В один из тех дней, для нее – тревожных, для него – откровенно жутких, они решили посмотреть фильм «Джуно» о беременной старшекласснице. Чтобы немного отвлечься, чтобы что-то примерить на самих себя. Для того чтобы отвлечься, это оказался не самый лучший выбор. Наверное, наихудший из возможных. Тиму вообще показалось, что этот фильм – про них. Лирическая комедия смотрелась как самый настоящий ужастик.

Только одно было не так. В фильме проблемы двух перепуганных влюбленных решались если не сами собой, то все равно довольно легко. Вот героиня Эллен Пейдж пришла делать аборт, вот ей попалась брошюра о развитии плода, вот она уже решила оставить ребенка, а вот нашлась молодая пара, готовая этого ребенка сразу после рождения усыновить – как щеночка взять по объявлению. Наконец ребенок рожден, передан в хорошие руки, а счастливые малолетки поют песню о любви. Конец.

Во всех фильмах для семейного просмотра есть одно маленькое «но». Финал в них всегда если не откровенно счастливый, то как минимум благополучный. Что, как правило, совсем не вяжется с реальной судьбой людей, смотрящих эти фильмы. И Тим это понимал.

На самом деле в любой другой ситуации фильм бы Тиму понравился. Но в тот самый день это кино вызвало в нем приступ тоски и паники. Тоски по тому, совсем недавнему, прошлому, когда «Джуно» показался бы ему не более чем милой, блестяще разыгранной фантазией на тему. Паники перед открывающимся настоящим.

Вот тогда Даша и произнесла впервые ту самую фразу, поначалу смутившую и обнадежившую Тима, а потом заставившую переживать долгие угрызения совести:

– Что ты так волнуешься? Даже если проблема действительно возникнет, решать ее все равно не тебе.

Тима покоробило то, что его мнения как бы заранее не спрашивали. Впоследствии он станет думать, что аборт – вообще самое страшное из того, что женщина может причинить своему мужчине. Даже если мужчина сперва не понимает и вообще все это – его идея. Потому что неродившийся ребенок лишает своего несостоявшегося отца самой возможности физических переживаний. То, что женщина переживает как зародыш, для мужчины остается загадкой. Единственный шанс приблизиться к тайне – увидеть все своими глазами, прикоснуться впервые, узнать, из-за кого или за кого ты все это время переживал. Страх ожидания отцовства сродни самым жутким детским страхам – когда смотришь в темный угол комнаты и не знаешь, кто там прячется, не знаешь, есть ли там кто-то вообще – и от этого только еще страшнее.

А заявивший о себе, но так и не родившийся ребенок – это неразделенные неизвестность и боль, переставшие существовать, но уже вошедшие в твою жизнь.

Самая страшная боль – это чужая боль, которой мы сопереживаем, но которая остается недоступной для понимания, будь то неродившийся ребенок, или стая дельфинов, непонятно почему выбросившаяся на берег, или башни-близнецы, падающие в телевизоре, но при этом действительно падающие где-то в эту самую секунду. От тебя ничего не зависит, ты вообще ничего не можешь сделать. Наверное, в этом смысле неразделенная боль гораздо хуже неразделенной любви.

Сначала Тим боялся узнать правду, но, когда ожидание затянулось на неделю, а потом на две, сдался и уже сам начал просить Дашу сделать тест. Но Даша боялась не меньше, чем он, и медлила. Никогда, ни до, ни после того случая, он не хотел так сильно понять, что она чувствует на самом деле, никогда – ни до, ни после – у него не было такой сильной потребности испытать физически то, что на самом деле может чувствовать девушка в подобные дни. Что это – страх или обреченность, обусловленная определенной физической уверенностью?

В его самоотождествлении с женщиной не было никакого сексуального подтекста, только навязчивое желание самому хоть в чем-то разобраться. Идя по улице, сидя на лекции, засыпая дома один, он пытался ощутить эту тяжесть, какое-то конвульсивное шевеление – где оно может быть? прямо в животе? еще ниже? Вынашивал только одну мысль: как уберечь Дашу, как уберечь их обоих – от чего? От необъяснимого. От того, чего ни в его, ни в ее жизни ни разу не было. Он предполагал, что, если сможет, пускай отчасти, перенять хоть малую долю настоящих Дашиных переживаний, все выровняется, наступит понимание, они вновь смогут принять друг друга. Но Тим ничего не мог почувствовать, как ни пытался. Он был заперт внутри собственного «я», внутри взбунтовавшегося, но остававшегося до обидного предсказуемым мальчишеского организма. Чем сильнее он что-то старался понять, тем с большей очевидностью осознавал, что понять больше, чем положено, ему не удастся.

Конец их общим терзаниям положил Дашин звонок:

– Мы завтра не сможем встретиться. Буду дома сидеть, у меня начались месячные. И они довольно болезненные.

– Именно в этот раз болезненные? – спросил Тим. Голос Даши его успокоил. Болячки можно пережить.

– Последние несколько раз, – уточнила Даша. – Раньше было полегче. Пока кое-кто не внес в мою жизнь изменения, – Тим наизусть знал улыбку, с которой она это сказала. И впервые за день по-настоящему улыбнулся сам.

– Тогда я к тебе приеду, – сказал он.

– Лучше не завтра. Но идея мне нравится, – ответила Даша.

Тим ощутил невероятное облегчение. Теперь они вновь чувствовали одно и то же. Они вновь были одним понятным целым.

 

12

В понедельник утром Тим чувствовал себя прекрасно. Он начал внутренне репетировать разговор с родителями, понимая, что расскажет им все, как только узнает окончательный ответ. Он чуть не проболтался им, собираясь в институт. Не сделал этого только потому, что мама с отцом были слегка раздражены, тоже занятые утренними сборами. И потом, он еще не решил, как это сделать – самостоятельно или вместе с Дашей. «Сейчас Даша у врача. Или уже ушла от него. Скоро она все узнает и расскажет мне», – подумал он.

Вытираясь после душа, он посмотрелся в зеркало. Ребра торчат во все стороны. Ноги такие тонкие, что напоминают две хоккейные клюшки. Но вот предплечья у него сильные. Можно даже было бы сказать, накачанные, если бы он их когда-нибудь качал. Да и вообще мышцы на месте, все видно. Спортивный мальчик. Только спорт здесь ни при чем. Такой комплимент от возраста, от природы: это тебе на первое время, не забросишь – будет еще лучше. И внезапно Тим понял, что он больше не черновик собственных родителей. Он крепкий, ни на кого не похожий молодой человек (да, да, именно это «ужасное» слово).

Он вспомнил фильм про Тинтина, который так не понравился Даше (а ему как раз понравился). Никого ведь не смущает, что этот паренек, с розовыми щеками и льняным чубчиком, с телом и внешностью школьника, живет один. Хотя возраст его не уточняется и ведет он себя порой совсем как ребенок. Потому что заранее понятно, что Тинтин со всем справится.

И выйдя в свежее майское утро, ощущая собственную розовощекость и белобрысость как некий отличительный знак, Тим понимал, был точно уверен, что и он теперь тоже справится.

Люди с колясками больше не пугали его, наоборот, он как будто чувствовал свою причастность к этому негласному сообществу. Глядя по сторонам, примерял на себя ту или иную роль. Замечал людей, ведущих за руку детей четырех-пяти лет. Дети топали за взрослыми неуклюжими пингвиньими походками.

Тим ждал новостей от Даши, чтобы начать внутренне готовиться к их общему будущему. Один телефонный звонок или короткая встреча – и все изменится. Поймал себя на том, что пытается представить, какая из них получится семья (раньше он считал, только девушки о таком думают). Проговаривал про себя, что и как он скажет родителям. Понимал: вне зависимости от их решения, все теперь будет иначе. Надеялся, что если не сразу, то со временем они все равно примут эту новость, знал, что они его не оставят, не отвернутся.

В его мыслях о будущем возникла уверенная легкость. Сам для себя он уже принял решение, любые возможные трудности – вопрос времени. Все разрешаемо, если он этого захочет, а он уже по-настоящему хочет. Он справится, они справятся. Все случилось только потому, что они любили (теперь он это точно знал) и доверяли друг другу. Зачем же отказываться, отворачиваться от этого. Ну разве это не глупость?

И потом, сколько лет было Дашиной маме, когда она узнала, что у нее будет дочь? Девятнадцать? И ведь ничего, у них настоящая семья, замечательная семья. Получается, Даша лишь немного «опередит» свою мать. Через девять месяцев ей самой будет уже почти девятнадцать. Из двух совершенно разных семей получится еще одна. Они похожи на своих родителей, но это будет только их история. Они будут достаточно оригинальны, чтобы, невзирая на сходство, создать что-то свое, ни на что не похожее, чего раньше никогда и ни у кого не было. Их самих раньше не было. Значит, теперь в мире, пусть в маленькой его точке, что-то станет иначе, по-другому.

Он еле высидел занятия, то и дело поглядывая на телефон, чтобы не пропустить ни одного звонка, ни одного сообщения. Но он ничего не пропустил. Звонков и сообщений не было.

По мере того как полдень сменился обедом, а потом стал приближаться вечер, Тим начал чувствовать слабость во всем теле, особенно в ногах. На смену тревогам и надеждам последних дней пришла усталость. Он вздрагивал каждый раз, когда ему казалось, что телефон начинает звонить или вибрировать. День подходил к концу, а он так ничего и не узнал. Когда занятия закончились, он, обессиленный, отправился домой. Больше не ждал – знал, что в ближайшее время все равно все узнает. Просто «ближайшее время» никак не наступало, а волнению наступил предел.

Подходя к дому, он уже ничего не замечал. Люди как люди, ничего особенного, ничего пугающего, ничего притягивающего взгляд. Вокруг шум машин и голоса прохожих, но воспринималось все как тишина.

Когда Тим услышал, что пришла смс, он остановился и замер, не в силах дотронуться до телефона. Он знал, что смс – от Даши. Все сообщения приходили с одним и тем же раздражающим коротким сигналом, но он знал, что это – от нее. Тим подышал, попытался успокоиться, огляделся вокруг, пытаясь на что-нибудь переключиться. Он не хотел читать сообщение в таком состоянии. Но ничего не помогало, думать получалось только об одном. Телефон как будто стал тяжелее, давил ему на бедро через карман. Тим подошел к пустой автобусной остановке, опустился на скамейку. Достал телефон.

«Встретимся завтра? Я все расскажу».

 

13

Была зима. Их первая зима после школы. Они переживали что-то вроде второй влюбленности. Счастливая уверенность, с которой они теперь отдавались друг другу, была даже ярче, чем то, что они испытывали в самом начале. Теперь они знали, чего ждать друг от друга, знали, на что каждый из них способен.

– У тебя как будто даже вкус изменился, – сказала однажды Даша, оторвавшись от его губ.

Они поднимались на эскалаторе в метро. Повсюду были люди. Но ни Дашу, ни Тима это не смущало.

– Давай придумаем какой-нибудь необычный способ или место, где еще этим можно заняться. Какое-нибудь опасное место, где нас могут застукать. Ты бы где хотел?

– В лодке, чтобы все рыбаки от зависти сдохли, если заметят, – сказал Тим.

– А я хочу с закрытыми глазами. Только по-честному, чтобы ты тоже не подглядывал. Или на пожарной лестнице.

– Это чтобы вообще всем видно было? – спросил Тим.

– Ну хорошо, тогда на крыше, – ответила Даша. – Хотя нет, на крыше – это как-то уже чересчур. Слишком романтично. Там, наверное, все этим занимаются.

Даша резко замолчала, перехватив взгляд пожилой женщины, стоявшей на ступеньку ниже: недоумение и нескрываемая брезгливость. Тим тоже посмотрел на женщину. Но когда она перевела взгляд на него, брезгливости в ее глазах уже не было. Осуждение – может быть. Но также – заинтересованность.

Когда эскалатор добрался до верха, Тим и Даша взялись за руки и бегом бросились к выходу, какое-то время бежали по улице. Потом остановились, отдышались, посмотрели друг на друга и расхохотались. Обнялись и хохотали друг дружке в плечо, пока не выдохлись окончательно.

– А чего мы побежали-то вообще? – спросила Даша. Ее волосы спутались, лицо раскраснелось, тушь размазалась вокруг глаз.

– Ты сейчас ужасно красивая, – сказал Тим, хотя понимал, что если Даша посмотрится в витрину или в стекло припаркованной рядом машины, то убьет его за такой комплимент. Но она и правда в тот момент показалась ему необыкновенной. Даша улыбнулась ему:

– Чего мы побежали-то, говорю?

– Не знаю. Ты видела, как она на меня посмотрела?

– Как на бифштекс. А на меня как на бл… – Даша вовремя остановилась, зная, что Тим не любит, когда она ругается. – Как на… ну сам знаешь, как на кого.

– Наверное, подумала, какая развратная нынче молодежь.

– Ну про тебя она явно что-то еще подумала, – сказала Даша.

– Фу-у, – Тим сморщился, как маленький ребенок. – Ну нет, она просто злилась, что мы ей жить мешаем. Может, у нее в молодости парня не было.

– Похоже и сейчас нет, – сказала Даша.

– А может, она ветеранка и была на войне. И теперь думает, что зря для таких, как мы, старалась.

– Какая ветеранка! – перебила Даша. – Ей лет шестьдесят от силы. Надо было историю с математикой в школе учить!

– Ага, твое общество очень к этому располагает, – ответил Тим.

К весне все окончательно выровнялось. Они больше не ссорились по мелочам, вообще почти перестали ссориться. В их разговорах появилось нечто родственное, спокойное, принимающее. Жизнь казалась понятной, отношения – состоявшимися, доверие – очевидным. Наверное, это и была любовь, источавшая, подобно старым радиоприемникам, ровное и теплое свечение.

 

14

Они встретились на улице. Даша предложила куда-нибудь пойти, выпить кофе, но Тим был не в силах куда-то идти, не мог больше ждать. И они просто ходили кругами по ее двору. Тим ничего не спрашивал, на это тоже не осталось сил, просто ждал, когда Даша сама заговорит. Смотрел на ее шею, на подбородок: может, она немного потолстела? Смотрел на живот, хотя понимал, что туда смотреть в любом случае рано. Тем не менее, ему показалось, что Дашин живот все же немного выдается вперед. Она действительно слегка поправилась. Наконец Даша заговорила.

– В выходные я сделала еще один тест, он ничего не показал. Но вчера мы все равно пошли к врачу.

Они остановились. Тим внимательно смотрел на нее, вдыхая через нос, чтобы даже дышать как можно тише, чтобы ничего не упустить.

– Осмотр тоже ничего не подтвердил. Сегодня утром пришли анализы, вообще ничего, все чисто.

Ему только показалось или она говорила с облегчением? Оживленные глаза, губы, готовые к улыбке. Она не улыбалась только потому, что ждала, когда Тим улыбнется первым. Но Тим не улыбался и ничего не говорил.

– Тимтим, симптомы были ложными, там ничего нет.

Такое странное слово – «там», – подумал Тим, – она же о себе говорит. И только в этот момент понял смысл того, о чем говорила Даша.

– Так бывает. Врач сказал, что так бывает, если очень хочешь ребенка или, наоборот, боишься, что он появится. Это редкий случай, но и такое, оказывается, может быть.

– То есть ты не беременна?

– Ну да, да, – Даша все-таки улыбнулась, но ее улыбка тут же увяла. Она смотрела на Тима и не понимала, что он чувствует. Она не ожидала такой реакции. Точнее, реакции вообще никакой не было. Он просто застыл и уставился на нее.

– Скажи мне что-нибудь, – попросила она, когда пауза слишком затянулась.

– Я не знаю, – сказал Тим. – Не знаю, что говорить.

– Это же то, чего мы хотели. Точнее, мы ведь не хотели, чтобы это с нами действительно случилось. Пока, во всяком случае, – добавила она. По лицу Тима Даша поняла, что говорит только за себя. Они не виделись всего три дня, а слово «мы» прозвучало как-то бессмысленно. – Или… Чего ты ждал, Тим? Ты-то сам чего хотел? Почему ты ничего не говоришь?

– Даш, можно я домой поеду? – попросил Тим.

Он чувствовал себя жалким и беспомощным. А еще он чувствовал себя как будто обманутым. Он и правда хотел домой.

– Что? – переспросила Даша. – Ты думаешь, я тебя вот так отпущу? Ты не представляешь, сколько всего я пережила за эти несколько дней.

Ты тоже, подумал Тим. Потом сказал:

– Правда, давай потом поговорим. Я все понял, вопросов больше нет. Теперь я хочу побыть один хоть какое-то время, чтобы все обдумать.

Даша уже шла к подъезду.

– Тима, езжай домой, – сказала она на ходу.

Тим постоял немного, потом развернулся и пошел.

– Тим, – услышал он Дашин голос у себя за спиной. Но не обернулся. Возможно, ему просто показалось. Он шел, не оглядываясь, и больше не слышал ничего.

Зайдя домой, Даша сразу прошла в свою комнату. Она не хотела встречаться с родителями, не хотела ни о чем разговаривать. Родители стали тихими и осторожными. А сейчас ей меньше всего было нужно их повышенное внимание.

Она злилась на Тима, на его невнятное мычание. Она хотела быть с ним, но понимала, что он ускользнул от нее. Уже открыв дверь в подъезд, Даша позвала его по имени, тихо, наверное, он не услышал. А может, просто сделал вид. Но позвать громче, снова окликнуть, она не смогла. Да и что изменилось бы, если бы он обернулся?

Прошлое как будто отсекли. Она пыталась вспомнить что-нибудь хорошее, хоть за что-то мысленно ухватиться. Но память подсовывала только их разговор десятиминутной давности. Его унылое молчание, ее беспомощное «мы».

На столе, за которым она занималась, стоял засушенный букет. Один из первых букетов, подаренных ей Тимом. Она посмотрела на безжизненные цветы. Если бы они сейчас расстались, наверное, она бы их выбросила. Но это не расставание, это конец. Поэтому букет может остаться. Застывший, сохранивший лишь воспоминание о самом себе. Он может остаться вместе с другими воспоминаниями, которые она еще долгое время будет как бы случайно обнаруживать, бросив взгляд в ушедшее прошлое, как только что посмотрела на этот букет – спокойно и отстраненно.

 

Эпилог

Ни в одной из историй о Тинтине, придуманных и нарисованных Эрже, у главного героя нет девушки. Вечный мальчик, обреченный автором на насыщенное, полное приключений одиночество. У него есть друг – капитан Хэддок, есть белый фокстерьер Милу, есть Дюпон и Дюпонн, которые не дают ему скучать. Но он, так и не повзрослевший, несется от события к событию, жадный до приключений, не отступающий. Потому что отступать ему некуда.

Однажды Тим нашел один из Дашиных комиксов у себя под кроватью. Вспомнил, как они листали его и Даша переводила, что говорят герои.

Тим захотел его вернуть, потому что, как ему казалось, комикс сохранил если не Дашин запах, то уж точно – прикосновения ее рук. Несмотря ни на что, жить с этим было довольно трудно. Разумеется, при встрече он ей этого не сказал. Сказал, что так и не научился понимать по-французски ни слова. Они еще какое-то время поговорили, а потом попрощались. Ведь при их последней встрече теплым вечером в конце мая они этого так и не сделали.

Прощаясь, Даша в последний раз назвала Тима тем самым, выдуманным на французский манер именем. Немного удивилась тому, как легко его произнесла. Она так и останется в их общем прошлом той самой девушкой, которой у Тинтина никогда не было.

Отойдя на небольшое расстояние, Тим услышал, как Даша позвала его. Он обернулся. Но дверь подъезда уже захлопнулась, Даша скрылась внутри. На этот раз ему действительно просто показалось.