Либби

Весь день какой-то придурок звонит мне по телефону, но стоит мне ответить, как он бросает трубку.

Я не могу игнорировать телефон, потому что не хочу пропустить какой-нибудь важный звонок. А поскольку я целый день сижу в подвале, где мобильный принимает достаточно неуверенно, мне приходится каждый раз подниматься наверх и отвечать на звонок.

Как только я это делаю, человек на другом конце линии выжидает несколько секунд, после чего кладет трубку.

Я надеюсь, что скоро шутнику надоест трепать мне нервы и он найдет себе другую забаву. Я ужасно устала целый день ходить вверх-вниз по лестнице.

— Бутч, ты идешь со мной? — спрашиваю я.

Сегодня он какой-то притихший. Ложась вечером в постель, я поняла, что он проскользнул в комнату вслед за мной. Он запрыгнул на кровать и свернулся калачиком. Я начала поглаживать его по голове и осознала, насколько спокойнее я себя чувствую, когда он рядом. Мне даже показалось, что мне ничего не угрожает. Сейчас мне не помешали бы подобные ощущения.

Он радостно лает, выпрыгивает из корзины и, опередив меня, мчится вниз.

Ева

5 января 2000 года

Я не порвала с Джеком. И я не сказала ему, что знакома с его отцом. Я поняла, что не могу это сделать. 

Да, я знаю, знаю: слишком много тайн. Тайны вредят отношениям, лучше обходиться без них. Особенно с учетом того, что Джек начал намекать на брак. Возможно, мне это кажется, но в последнее время он часто заводит разговоры о нашем совместном будущем и интересуется моим мнением относительно декора его изумительного дома.

Он уже несколько раз просил меня окончательно к нему переехать, отказаться от своей квартиры и поселиться у него. И каждый раз я не соглашаюсь, мотивируя свой отказ тем, что это преждевременно.

Это не преждевременно. Это страшно. Если я скажу «да», не рассказав ему о своем прошлом, я буду очень скверным человеком. Если я буду продолжать жить так, как сейчас, одной ногой за дверью, за пределами наших отношений, то смогу оправдываться тем, что не обязана рассказывать абсолютно все о себе человеку, в отношения с которым я не окунулась с головой, окончательно и бесповоротно.

Джека это ранит. Но я сделаю ему гораздо больнее, рассказав, кем являюсь на самом деле. Впрочем, очень скоро должно произойти событие, которое поставит меня перед решающим выбором. Я это точно знаю. Для этого достаточно просто столкнуться с Цезарем на улице.

И тогда останется только подождать, придет он за мной сам или уничтожит меня, вначале уничтожив Джека сообщением о том, что он спит с проституткой. Пока я этого не знаю.

Конечно, было бы проще, если бы я не любила Джека так сильно. Я знаю, что за прошедшие годы стала намного спокойнее. А потеря ребенка научила меня осмотрительности. Но я не могу обманывать себя относительно своих чувств. Я точно знаю, что он — тот самый человек, с которым я хочу прожить всю оставшуюся жизнь.

Но ведь это во мне говорит мой эгоизм? Как ты считаешь? Была бы я для Джека той женщиной, с которой он хочет прожить всю оставшуюся жизнь, если бы он все знал? Я в этом сомневаюсь. Я очень и очень в этом сомневаюсь.

Это меня убивает.

Ева

25 января 2000 года

Он только что был здесь.

Гектор, Цезарь, отец Джека только что побывал у нас и внес полную ясность.

Наверное, я сама его раздразнила. Я помахала красной тряпкой перед быком, каковым Цезарь, по сути, и является, поэтому ничего иного я и ожидать не могла. Все началось в выходные, когда Джек настоял, чтобы я познакомилась с его родителями. Как я уже рассказывала, я пыталась любой ценой уклониться от этой встречи. Я придумывала разные предлоги, сказывалась больной, даже умоляла, чтобы меня срочно вызвали на работу. Но в эти выходные Джек категорически отказался принимать мои аргументы. По его тону я поняла, что это для него действительно важно. Моя уклончивость причиняла ему боль. Он даже начинал думать, что я его стыжусь, в то время как на самом деле все было с точностью до наоборот.

Я оделась как можно скромнее — на мне было кремовое платье в цветочек и туфли-лодочки. Я не стала укладывать волосы в прическу, а просто распустила их по плечам. По пути то и дело приступы паники, заставлявшие меня задыхаться и хватать ртом воздух, сменялись приступами тошноты.

— Я понимаю, что ты нервничаешь, — произнес Джек, заметив мое состояние. — Но поверь, ты переживаешь совершенно напрасно. Я уверен, что ты им понравишься.

— Джек, насчет… — несколько раз начинала я, но каждый раз слова застревали у меня в горле, и мне уже никакими силами не удавалось их оттуда извлечь.

Как сообщить ему, что его отец был моим сутенером? Что я спала с его отцом задолго до того, как начала спать с ним?

— Да не волнуйся ты так! — успокоил меня Джек после моей пятой или шестой попытки. — Как только мои родители увидят, какая ты красивая, умная и добрая, они сразу же тебя полюбят.

— Я в этом сомневаюсь, — сказала я, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно, и борясь с терзающей мою душу тревогой. — Кроме тебя, никто меня такой не считает.

— Тебя любят все без исключения, — возразил Джек.

Я смотрела на его руки и вспоминала их ласковые прикосновения. Даже в пылу страсти его руки и все остальные части тела были со мной неизменно осторожны и заботливы. И, несмотря на все то, что мне пришлось пережить, я знала, что настоящие мужчины именно такие. Любящие и внимательные. Они любят своих женщин и никому не хотят делать больно. Они заботятся о близких, потому что иначе не могут, и они ничего не требуют взамен. Они страстные, но не жестокие. Они ласковые и никем не стремятся манипулировать. И об этом мне напомнил Джек.

Он был полной противоположностью своего отца.

Когда Джек подошел к дверце машины, чтобы открыть ее для меня, я чуть было не прыгнула на водительское сиденье, чтобы, закоротив провода, угнать его автомобиль. Единственная проблема заключалась в том, что я не умела соединять провода. Я вообще не умела водить машину.

Мы все пожали друг другу руки. Я отводила глаза в сторону, будучи не в силах встретиться взглядом с Гектором. Я не хотела заглядывать в душу человека, который так долго контролировал мою жизнь. Наверное, рабы всегда испытывают подобные чувства в присутствии своих бывших хозяев. Стоит им обрести свободу, и они начинают ощущать себя внутренне независимыми, но воспоминания об избиениях и издевательствах настолько сильны, что не позволяют им это проявить.

Мне хотелось быть сильной, гордой и независимой. Я хотела высоко держать голову, всем своим видом говоря: «Посмотри на меня. Посмотри, чего я достигла, несмотря на все, что ты со мной сотворил». Но я не могла этого сделать. Я уверена, что этого не смог бы сделать почти никто. Я умею притворяться, но не настолько хорошо.

Он тепло пожал мне руку, и то же самое сделала его жена, Хэрриет. Мы пили чай в гостиной и болтали обо всяких пустяках. Мама Джека, жена Цезаря, держалась дружелюбно, но сдержанно. Думаю, точно так же она встретила бы любую женщину, которую привел бы в дом один из ее драгоценных сыновей.

Мы с Джеком сидели рядом на диване, он держал меня за руку и сыпал анекдотами, а мы все покатывались со смеху. Тем не менее в комнате ощущалось напряжение, а я не могла даже смотреть на Цезаря… на Гектора (надо запомнить, что теперь я должна называть его Гектором). Всякий раз, когда я пыталась на него взглянуть, меня начинало тошнить, потому что я вспоминала его руки, его прижимавшееся ко мне тело, его власть надо мной, позволявшую ему сдавать меня в аренду своим друзьям.

Я пыталась не чувствовать себя жертвой, но мне с трудом удавалось справиться с тошнотой, вызванной тем, что я сижу в его гостиной, куда он приходил, проведя время со мной, где он читал газеты, беседовал с женой и, возможно, даже занимался с ней любовью перед пылающим камином.

Наконец все закончилось и мы смогли уйти. Я прошла осмотр, выдержала допрос в легкой форме и получила предварительную положительную оценку. Я это поняла по тому, что у двери Хэрриет сказала:

— В ближайшее время мы устроим семейный обед. Ждем вас обоих. Там у нас будет возможность познакомиться поближе.

Возможно, она поняла, что я сильно люблю Джека, и поэтому пригласила меня к себе. Я, конечно, не пойду, но я знала: это приглашение значит для Джека очень много. Я чувствовала, что он улыбается до ушей, стоя рядом со мной. Я хотела улыбнуться Хэрриет в ответ на приглашение, но краем глаза заметила, как напрягся Цезарь. Это было предостережение: «Даже не думай!» Вот почему я это сделала и тем самым торжествующе показала средний палец человеку, считавшему, что он способен контролировать всех и вся. Я улыбнулась Хэрриет, взяла ее за руки и сказала:

— Спасибо, огромное спасибо за приглашение. Мы его с радостью принимаем. И если вы готовите так же вкусно, как печете булочки, меня ждет потрясающее угощение.

Хэрриет улыбнулась, а улыбка Джека стала еще шире. «Пошел ты, Цезарь, — подумала я. — Пошел ты!»

Разумеется, он не мог это просто так оставить. Таких оскорблений он никому не прощал. Он рассказывал мне о юных выскочках, работавших в фирме, в которой он является одним из партнеров. Некоторым из этих юнцов порой приходила в голову идея подвинуть Цезаря. Они думали, что смогут подняться наверх, используя его как трамплин. Он никогда не прощал этих людей.

Он всегда делал так, что в течение полугода они покидали фирму. При этом он растаптывал их доброе имя, из-за чего им не удавалось устроиться ни в одну приличную фирму. Однажды один из его деловых партнеров, чтобы кончить, ударил меня по лицу, после чего остался кровоподтек. Когда я сказала об этом Цезарю, он впал в неистовство. Я увидела это по его глазам и по тому, как его тело буквально раздулось от ярости. Да, Цезарь предоставил ему меня, но он не позволял ему так себя вести. Несколько недель спустя Цезарь сообщил мне, что этот партнер разводится с женой, получившей доказательства того, что он спал со своей секретаршей, а еще он попался на уклонении от налогов и потерял работу. Цезарь упомянул об этом небрежно, как бы вскользь, но я поняла, что он дал мне понять, что накажет любого, кто нарушит установленные им, Цезарем, правила. Он также напомнил мне о том, что раздавит меня без всякого сожаления, если я всего лишь задумаю сбежать.

Поэтому его сегодняшнее появление на пороге нашего дома не должно было стать для меня сюрпризом. Все его шесть футов, облаченные в темный костюм и черное пальто, нависали надо мной зловещей глыбой.

Не успела я ничего сказать, как его рука схватила меня за горло и начала душить. Затолкав меня в прихожую, он пинком захлопнул за собой дверь и швырнул меня о стену.

— Слушай меня внимательно, ты, дешевая шлюха! — прорычал он. — Вздумаешь со мной тягаться, от тебя и мокрого места не останется!

«Мне нечем дышать, я задыхаюсь! — мысленно кричала я, пытаясь оторвать его пальцы от своей шеи. — Мне нечем дышать!»

— Оставь моего сына в покое и впредь держись от него подальше! — продолжал рычать он. — Мне все равно, что ты ему скажешь и скажешь ли вообще что-нибудь. Но ты от него уйдешь. Сегодня же. И никогда не вернешься. Больше я предупреждать не буду!

Он отнял руку, и я упала на пол, брызгая слюной, пытаясь наполнить легкие воздухом, держась за горло и дрожа всем телом.

— Нет! — сказала я. Продолжая хватать ртом воздух и сдерживая слезы, я все же нашла в себе силы восстать против него. — Я никуда не уйду.

— ЧТО ТЫ СКАЗАЛА? — заорал он.

— Я сказала, что никуда не уйду, — повторила я. — И ты ничего не сможешь с этим поделать.

Я смотрела на него снизу вверх и, наверное, выглядела очень жалко. Но чувствовала я себя совершенно иначе.

Он сжал кулаки так, что ногти впились в его ладони, и я поняла, что сейчас он меня ударит. Он мог меня покалечить, но я не считала это достаточным основанием для того, чтобы делать то, что он хочет, или произносить слова, которые ему понравятся. В ту секунду, когда он переступил порог, я поняла нечто такое, что прежде, до того, как он раскрыл свои карты, казалось мне совершенно невозможным. Если он полностью контролирует ситуацию и уверен, что ему ничто не грозит, что никто от него не уйдет и не осудит его поведение, тогда почему он ничего не сказал ни Джеку, ни жене? Если он так всемогущ, как пытается внушить мне, зачем ему понадобилось мне угрожать? В конце концов, кто я такая? Дешевая шлюшка — вот кто.

— Ты рискуешь потерять больше, чем я, — заявила я. — Если ты хоть пальцем меня тронешь, я все расскажу Джеку. И тогда ты потеряешь жену и сыновей. И еще я знаю людей, с которыми ты работаешь. Они, может, и смотрят сквозь пальцы на твои грязные делишки, но их отношение изменится, если все это вылезет наружу. Можешь меня убить. У меня все зафиксировано, включая даты, имена и адреса. И ты ни за что не найдешь мои дневники раньше Джека. Так что можешь делать все, что хочешь, только не забывай, что больше всех пострадаешь при этом именно ты. Я шлюха и привыкла к страданиям, я их не боюсь.

— Если ты скажешь кому-то хоть слово… — заревел он, раздавшись в это мгновение и ввысь и вширь.

— Я этого не сделаю, если этого не сделаешь ты, любовничек, — ухмыльнулась я.

Это было нечто из репертуара Хани. Я такого сказать не могла. Но я ведь рассталась с Хани. Или не рассталась? Что, если все эти годы я обманывала себя, считая, что Хани — это вымышленный персонаж, который я использовала для маскировки? Что, если она — это на самом деле я?

— Будь осторожна, малышка! — снова зарычал он, еще больше обнажая свои идеально ровные зубы.

В следующее мгновение он уже исчез, грохнув дверью с такой силой, что у меня даже сердце в груди замерло.

Я целую вечность лежала на полу, ощупывая истерзанное горло и спрашивая себя, как я смогу объяснить это Джеку. Может, оно только немного покраснеет? Может, обойдется без кровоподтеков? А тем временем я могу поносить шарф или гольф с высоким воротом.

Я знаю, что отец Джека еще вернется. Возможно, он не явится сюда сам, но он найдет способ свести со мной счеты и отделаться от меня. Это всего лишь вопрос времени. Может, ему и есть что терять, но он этого так не оставит. Не такой он человек. Сбежав от него, я задавалась вопросом, станет ли он меня разыскивать. Возможно, он рассчитывал, что я вернусь. Я сомневаюсь, что он меня искал, пустив в ход все те возможности, которыми хвастал.

Да, я была его собственностью, и он мог после моего исчезновения прочесать весь Брайтон. Но в мире было полно других проституток, готовых занять мое место. И даже если он поручил кому-то меня разыскать, вряд ли меня искали с большим усердием. Я ведь никуда не уехала и особенно не пряталась. Вообще-то я пряталась у него под самым носом, на самом деле не прячась.

Он мог оставить меня в покое, если бы я не подцепила его сына, если бы не вернулась в его жизнь. И если бы не начала ему угрожать. Но что сделано, то сделано.

Я знаю — это глупо, но больше всего остального меня пугает то, что во мне больше от Хани, чем я предполагала. Если это так, то… все, что я делала в прошлом, я делала потому, что я — ЕВА — была на это способна. Я не покидала свою оболочку, чтобы позволить Хани совершать эти действия вместо меня. И на моем лице не было маски, защищавшей меня от ужасов происходившего.

Я, Ева, когда-то была проституткой.

Я и теперь продолжаю оставаться грязной и отвратительной.

Я оказалась в ловушке, и мне очень страшно.

И все это не осталось в прошлом. Все это продолжало находиться во мне. Это Хани осталась в прошлом, но когда я смотрю в зеркало, то вижу Еву. И если все это делала Ева, то она никуда не исчезла. Она здесь и сейчас.

Я Ева. И я проститутка.

Я

14 февраля 2000 года

Вот что произошло сегодня утром.

Джек лежал в постели рядом со мной, а я спала. Наконец его сверлящий взгляд пробудил меня от приятных сновидений.

— Доброе утро, — произнес он, приподнимаясь на локте и глядя на меня.

Кофе. Я ощутила аромат кофе. Обычно я первой выбиралась из постели, спотыкаясь, спускалась в кухню, включала замысловатый аппарат и приносила наверх две чашки кофе.

— Хм-м-м, — протянула я, мгновенно поняв, что еще слишком рано для любезностей и тем более для кофе.

Джек был в том состоянии, в котором ему хотелось делать что-то полезное, как для тела, так и для ума, в то время как мне хотелось спать и ни о чем не думать как минимум до полудня.

— Я сварил кофе, — доложил он.

— Хм-м-м, хм-м-м? — отозвалась я, что должно было означать: «Ты ждешь аплодисментов?»

— И еще у меня для тебя подарок, — не унимался он.

— Хм-м-м, — ответила я, думая про себя: «Зачем такая срочность? Неужели нельзя было подождать, пока рассветет?»

Он положил свой подарок на подушку передо мной.

— Вот твой подарок, принцесса.

Я с трудом разлепила один глаз и увидела на белой подушке золотое кольцо с бриллиантом. Тут оба моих глаза распахнулись настежь, и я изумленно уставилась на кольцо, чувствуя, как удивление сменяется испугом.

Я скосила глаза, переместив взгляд с кольца на его лицо, и увидела, что он улыбается. Сна у него не было ни в одном глазу, зато в обоих плясали чертики.

Он поднял брови.

— Что скажешь?

Я отыскала для него улыбку, снова посмотрела на потрясающую россыпь бриллиантов у себя под носом, а потом перевела взгляд на него.

Я, прикусив губу, кивнула.

— Иди ко мне, — произнес он, сгребая меня в охапку и сбрасывая кольцо на простыни.

— Нет, это ты иди ко мне, — ответила я, устраиваясь в его объятиях, но обнимая ладонями его лицо и привлекая его к себе, чтобы зацеловать до смерти.

Ева

Март 2000 года (немного о себе)

Телефон звонит и звонит, но стоит мне снять трубку, как ее тут же кладут на другом конце линии.

Это происходит, только когда Джека нет дома, и тишина в трубке начинает действовать мне на нервы. Лучше бы он сразу сказал, чего от меня добивается, что он собирается со мной сделать, пусть даже убить. Что угодно лучше этой тишины. Потому что, когда я кладу трубку, мне кажется, будто эта тишина эхом разносится по дому. В итоге этот дом, где я живу с Джеком, становится зловещим и опасным. Я то и дело замираю и озираюсь в поисках подозрительных теней и прислушиваюсь к посторонним звукам, ожидая нападения.

Конечно, это все Гектор. Это началось сразу после того, как мы с Джеком объявили о помолвке. Гектор хочет меня запугать. Он против того, чтобы я выходила замуж за его сына. Впрочем, его тактика срабатывает. Я становлюсь все более нервной. Мне уже не нравится оставаться дома одной. Мне было бы легче, если бы этот дом не был так велик. В нем слишком много маленьких, уютных и таких страшных уголков.

За сегодняшний вечер он позвонил мне десять раз. В конце концов я отключила телефон. Но когда домой придет Джек, мне снова придется его включить. Не снимая трубки с рычага, я признаю свое поражение. Ему ясно, что он смог вывести меня из себя, напугать и заставить защищаться. Пока я отвечаю, это означает, что мне наплевать. Когда отключаю телефон, он слышит обычные гудки, и это может означать, что мне некогда ответить на звонок.

Иногда мне хочется, чтобы он пришел и прикончил меня, вместо того чтобы растягивать эту пытку. Но ты же помнишь, что он любит мучить и пытать.

Мне так хочется все рассказать Джеку, причем таким образом, чтобы это не стало концом наших отношений.

Я

Либби

Наверху звонит телефон.

Телефон звонит, и звонит, и звонит. Он звонит почти весь день, но когда я снимаю трубку, мне каждый раз никто не отвечает.

Не правда ли, удивительное совпадение? Конечно, это просто совпадение, что с помощью молчаливых звонков Гектор угрожал Еве и что сейчас, когда у него появились мотивы угрожать мне, в моем доме снова и снова звонит телефон.

Я стараюсь не слышать доносящиеся сверху звонки и сосредоточиваюсь на дневниках.

Это всего лишь совпадение, всего лишь совпадение, всего лишь совпадение.

Ева

12 мая 2000 года

Настал день, которого я боялась и ждала все эти годы.

Утром пришло письмо из Лидса, но я до сих пор не решилась вскрыть конверт. В феврале я написала матери и рассказала ей о своей помолвке с чудесным мужчиной, с которым надеялась ее когда-нибудь познакомить. Ответа, разумеется, я так и не получила.

Но вот он, похоже, пришел. Адрес и мое имя отпечатаны на машинке, однако на конверте стоит почтовый штемпель Лидса. А поскольку переписка со всеми остальными знакомыми постепенно затухла, написать мне больше никто не мог.

Наверное, все дело в моей помолвке. Быть может, она подумала, что теперь, когда я знаю, что такое любовь, я стану терпимее относиться к ее связи с Аланом.

Но я боюсь вскрыть конверт. Что, если она меня проклинает? Что, если она желает мне никогда не иметь дочери, которая поступит со мной так, как я поступила с ней?

Мне трудно поверить в то, что я до сих пор его не вскрыла. Раньше я распечатал бы его, едва взяв в руки. Но сейчас мне страшно.

Я распечатаю его позже. Когда Джек придет домой и ляжет спать. Мне необходимо ощущать его присутствие, но я ничего ему не расскажу, если там не окажется ничего хорошего. Потом, я сделаю это потом.

Ева

12 мая 2000 года

Убедившись, что Джек спит, я выскользнула из кровати, вошла в комнату, которая служит Джеку кабинетом, и распечатала припрятанный там конверт. Конечно, у меня дрожали руки, потому что это была первая весточка от нее за долгие-долгие годы.

Я держала в руках лист бумаги, на котором аккуратным и разборчивым почерком было написано все, что мне необходимо было знать.

Прости, я больше ничего не могу написать. Я думала, что смогу, но нет.

19 мая 2000 года

— У тебя роман? — спросил меня Джек, когда я сегодня вернулась домой.

Я попыталась войти бесшумно, чтобы не разбудить его, но мои старания были напрасны. Он ожидал меня, сидя на третьей ступеньке лестницы. Судя по всему, он сидел там уже долго.

— Нет, — ответила я.

Мне стало грустно оттого, что он подумал, что я на это способна.

— Я тебе не верю.

— Я ничего не могу с этим поделать, но не случилось ничего, что давало бы тебе основания подозревать меня в неверности.

— Сначала эти странные телефонные звонки. Потом ты наводишь марафет и куда-то уезжаешь. Все это достаточно подозрительно. А то, что ты вернулась гораздо позже, чем обещала, совершенно определенно указывает на роман на стороне. К тому же я встретил твою подругу с курсов. Я спросил у нее, почему она не поехала вместе с тобой на экскурсию в графство Бронте, но она вообще не поняла, о чем я говорю. Потом она догадалась, что ты мне солгала, и попыталась тебя выгородить, заявив, что приболела и решила остаться дома.

— Почему ты считаешь, что она меня выгораживала? Она действительно болеет, — неуклюже соврала я, сама не понимая, зачем я все это затеяла.

Он кивнул.

— О какой подруге мы сейчас говорим? — спросил он.

Я молча смотрела на него.

— Итак, я повторяю свой вопрос, — произнес он. — У тебя роман?

Я продолжала молча смотреть на Джека. Если бы все было так просто! Если бы у меня действительно был роман! Как все легко было бы уладить! В ответ на вопрос Джека я молча покачала головой.

— Что происходит? — спросил Джек. — Твое молчание меня пугает.

Уголки моих губ опустились, и напряжение последних дней лавиной ринулось наружу, сотрясая мое тело, делая его слабым и опустошенным. Я вообще не понимаю, как удержалась на ногах. Мне казалось, что мое тело вообще не способно сопротивляться гравитации.

— Если… если я тебе расскажу, мне придется рассказать все, с самого начала. Но тогда ты об этом пожалеешь. Ты пожалеешь, поскольку речь идет не о такой ерунде, как роман на стороне.

— Ева, ты можешь рассказать мне что угодно. Я думал, ты это знаешь.

Я с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Не рассмеяться над моим бедным наивным Джеком. Он понятия ни о чем не имел. Он и представить себе не мог, какой была моя жизнь до него. Мне это в нем нравилось. Я его за это любила. И в то же время это меня слегка отталкивало. Как мог тот, кто был мне настолько близок, вообще ни о чем не догадываться? Неужели я такая хорошая актриса? Неужели мне удалось успешно похоронить свое прошлое, причем очень глубоко? Неужели мир и в самом деле видит во мне всего лишь Еву Квеннокс, старательную официантку, студентку и любящую невесту?

— Скажи мне, Ева, где ты сегодня была?

— Я была… — Я чувствовала, что поднесла нож к горлу нынешней Евы Квеннокс. Следующие несколько слов изрубят ее образ на куски, а затем полоснут ножом по горлу, и она умрет в глазах любимого ею мужчины. — Я была в Лидсе. — Нож вонзился в плоть Евы и принялся ее кромсать. — На похоронах матери. Я не общалась с ней семнадцать лет. — Ножевые раны сделали лицо Евы неузнаваемым. — Я рассказала ей о том, что ее сожитель постоянно пытался меня изнасиловать с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет, но она мне не поверила, и мне пришлось уйти из дому. — Раны странным образом меня успокаивали. — На прошлой неделе она умерла во сне.

— Ева, почему ты мне ничего не рассказала? Я поехал бы с тобой. Я поддержал бы тебя.

Его сочувствие сбивало меня с толку. Во всей этой истории оно было совершенно лишним.

— Потому что, Джек, я… я… — Я тряхнула головой, пытаясь прояснить мысли. Мне надо было заставить его понять. — Из-за того, что я так рано ушла из дому, мне пришлось совершить множество ужасных поступков. Я ее так сильно любила! Но из-за того, что она предпочла его мне, я бросила школу и так и не сдала выпускные экзамены. Я переехала в Лондон и много раз пыталась наладить с ней отношения, но она меня игнорировала.

— Ты в этом не виновата. Я в шоке, что после всего этого ты смогла ее простить и поехать на ее похороны.

— Она моя мать. Конечно, я поехала на ее похороны. Я ее люблю. Она была самым важным человеком в моей жизни.

— Я все-таки не понимаю, почему ты не могла мне об этом рассказать. Ты во всем этом не виновата.

Нож, в клочья искромсав лицо этой новой, усовершенствованной Евы, вернулся к ее горлу, приготовившись нанести завершающий удар.

— Зато виновата во всем, что произошло потом.

— Я не понимаю.

— Когда я приехала в Лондон, я нашла работу, но скоро попала под сокращение. Я… э-э… начала искать новую работу и со временем ее нашла. — Я помолчала, изумляясь собственной смелости. — Ради денег я начала работать в одном из лондонских стриптизклубов. — Нож глубоко вошел в горло Евы. Хлынула кровь.

— В клубе? В этом нет ничего дурного.

— Джек, мне было семнадцать лет. Если ты хочешь работать в клубе, у тебя обязательно должны проверить документы, чтобы убедиться в том, что ты совершеннолетняя. Иначе они рискуют потерять лицензию. Но тем, кто хочет работать танцовщицей, обычно верят на слово.

На него, наконец, обрушился весь ужас того, что я пыталась ему сообщить, и от потрясения его глаза широко раскрылись и застыли.

— Но… тебе были нужны деньги. У тебя не было ни профессии, ни опыта, а значит, выбора у тебя на самом деле не было.

— Да, мне были нужны деньги. По этой же причине несколько лет спустя, когда мой дружок-наркоман спустил все деньги на наркоту, оставив нас без средств к существованию, я начала торговать собственным телом. Другого способа свести концы с концами я не видела.

Нож аккуратно перерезал горло Евы. Никакой суеты. Чистая работа. Все было кончено.

Джек подозрительно сощурился, решив, что я все это придумываю.

— Что? — переспросил он. — Что ты имеешь в виду?

— То, что до конца 1996 года я была проституткой.

Я не знаю, какой реакции я от него ожидала, что, по моему мнению, он должен был сделать, но все же меня удивило то, что он остался сидеть, молча глядя на меня. Однако с каждой секундой его лицо становилось все более бескровным. Здоровый румянец исчез, а щеки и губы посерели.

По его глазам я видела, что он лихорадочно роется в памяти, пытаясь вспомнить, что я ему говорила, делала ли хоть малейшие намеки.

— Но этого не может быть, — безжизненным голосом произнес он. — Летом 1996 года мы с тобой… Ты не просила у меня денег… Я тебе ничего не платил. Этого просто не может быть.

— Но так было. Когда мы… Я была проституткой.

— Значит, когда я в первый раз… Я сделал это с проституткой?

Его тело начали сотрясать конвульсии, как будто он сдерживал подступившую к горлу тошноту.

— Все это время ты надо мной смеялась? Это что, была какая-то игра? Ты разводила наивного девственника? А потом воспользовалась тем, что я уснул, и приложилась к моему бумажнику?

— Нет, Джек! О господи, нет! Все было совершенно не так. Я не брала у тебя деньги. Ты помнишь, какие чувства ты тогда испытывал? Я чувствовала то же самое! Если бы ты только знал, как много это для меня значило… У меня был секс с множеством мужчин, но ты единственный, с кем я занималась любовью. Поверь хотя бы в это, если ты не веришь всему остальному.

Его тело снова всколыхнула конвульсия. С усилием подавив тошноту, он резко вскочил и начал подниматься по лестнице, волоча ноги, как если бы все его кости внезапно налились свинцом.

Я осталась стоять на месте. Я не знала, что мне теперь делать. У меня по-прежнему был ключ от моей квартирки, и я могла туда вернуться. Но все мои вещи были уже здесь. Я не могла понять, чего теперь ожидает от меня Джек. Я могла лечь спать в одной из множества свободных комнат, но, возможно, он хотел, чтобы я ушла и никогда больше не показывалась ему на глаза? Через несколько минут он снова появился на лестнице, на нем были спортивные шорты, футболка и кроссовки. Он прошел мимо меня, как мимо пустого места. Резко развернувшись, я проследила за тем, как он открыл входную дверь и вышел, захлопнув ее за собой.

С тех пор прошло два часа. Его все еще нет.

Я не знаю, что делать.

Я сижу на нашей кровати, так и не сняв одежду, в которой ездила на похороны.

Я не знаю, как мне быть. И как мне убедиться, что с ним ничего не случилось.

Я снова все испортила. Я снова сказала правду любимому человеку и тем самым все испортила.

Я

26 мая 2000 года

Прошло несколько странных и тревожных дней. Мне кажется, ни он, ни я не понимаем, что с нами происходит.

В ту ночь, когда я выложила Джеку почти все, он пошел бегать и не возвращался несколько часов. Он ушел почти в полночь, а вернулся около четырех. Должно быть, в какой-то момент я задремала, хотя мне казалось, что заснуть я не смогу. Моя голова гудела от всего, что мне рассказали на похоронах. Оказывается, мама очень гордилась мной и тем, что я такая самостоятельная, что уехала в Лондон, выстояла, смогла устроиться в бухгалтерскую фирму, а потом перебралась в Брайтон, где начала работать делопроизводителем в одной из юридических фирм. Мама придумала мне целую жизнь, основываясь на письмах, которые она читала и хранила, хотя ни разу на них не ответила.

А когда я сообщила ей о помолвке, она страшно обрадовалась предстоящей свадьбе. Она всем рассказала, что свадьба состоится возле моря и она обязательно на нее поедет.

Би, мамина подруга, с которой она играла в бинго, после похорон отвела меня в сторонку. Она знала, из-за чего я ушла из дому. Она сказала мне, что мама вышвырнула Алана за дверь, как только получила мою первую открытку из Лондона. Видимо, тот факт, что я уехала так далеко, заставил ее поверить в правдивость моих слов. Мама знала, что я ни за что не уехала бы, если бы все это придумала или если бы, как убедил ее Алан, кое-что неправильно истолковала.

— Но я однажды позвонила, и он снял трубку, — возразила я.

— Значит, это действительно была ты. Она была в этом уверена, хотя мы убеждали ее не особо на это надеяться. Нет, милая, это был не он. Это был Мэтью, мой муж.

— Почему вы убеждали ее не особо на это надеяться? Она не отвечала на мои письма. Зачем бы она стала надеяться на то, что это звоню я?

— Понимаешь, милая, одно дело письмо, и совсем другое — возможность с кем-то поговорить. Есть такое ужасное чувство, как стыд. Твоей матери было очень стыдно, что она тебе не поверила, что она не замечала того, что происходило у нее под самым носом. Она так себя за это и не простила. Она часто плакала из-за того, что предала тебя, а я просто сидела, обняв ее, и молчала. Она твердила, что обязана была тебя защитить и что твоему отцу было бы за нее стыдно. Я пыталась убедить ее связаться с тобой, чтобы все исправить, но она и слушать не хотела. Ты же знаешь свою маму, она всегда была очень строга к себе. Но она не смогла бы сохранить эту дистанцию, если бы ты заговорила с ней по телефону или появилась на пороге.

«О боже, о боже! — думала я. — Если бы я просто подала голос…»

— Я вернулась бы, если бы знала, что его здесь больше нет.

— Я пыталась ей это объяснить, — вздохнула Би. — Я просила ее хотя бы отправить тебе открытку и поздравить тебя с днем рождения или Рождеством. Но твоя мама была уверена, что ты счастлива — это следовало из твоих писем, — и она считала, что ты в ней больше не нуждаешься.

У меня подкосились ноги, и я опустилась на землю.

— Это неправда, — прошептала я. — Это неправда. Я в ней нуждалась. Я так в ней нуждалась! Очень часто мне просто хотелось быть рядом с ней.

Я разрыдалась и долго не могла успокоиться. До этого момента мне все происходящее казалось чем-то нереальным, и я не осознавала, что больше никогда ее не увижу. Но все это не имело большого значения, потому что я думала, что она мне так и не поверила. Что она считала, будто я ей солгала. Но если бы я честно написала ей, как ужасна и невыносима моя жизнь и как я хочу, чтобы она помогла мне ее наладить…

Би меня обнимала и пыталась утешить. Вот почему я вернулась так поздно. Я просто не могла встать с того места, на которое рухнула. Я не могла успокоиться и из-за этого опоздала на поезд. С тех пор как я покинула Лидс, вся моя жизнь пошла вкривь и вкось. И теперь у меня уже нет ни единого шанса все исправить, потому что все, что я натворила, слишком ужасно, а теперь у меня нет и мамы, которая могла бы меня утешить и сказать, что все еще наладится.

— Я никогда не видела ее такой счастливой, как в тот день, когда она узнала, что ты помолвлена, — обнимая меня, повторяла Би. — Она была счастлива, что теперь у тебя есть человек, который сможет о тебе позаботиться.

Лежа на кровати, я перебирала эпизоды прошлого и, как и в поезде, который увозил меня из Лидса, горько сожалела о том, что мама мне не позвонила, не поговорила со мной. В какой-то момент я, видимо, заснула.

Когда я проснулась, Джек стоял в дверях и смотрел на меня. Его одежда пропиталась потом и прилипла к телу, которое вдруг показалось мне измученным и съежившимся. От пота его волосы казались почти черными, тем более что лицо было очень бледным. Я не знала, как долго он там стоял, но, если учесть, какое потрясение ему пришлось испытать, он показался мне довольно спокойным.

— Джек! — позвала я.

Не говоря ни слова, он развернулся и зашагал по коридору в главную ванную. Через несколько секунд до меня донесся шум воды. Я сидела на кровати, не зная, что мне делать.

Наконец он вернулся, обмотанный полотенцем вокруг бедер. Он подошел к шкафу и извлек из него кипу одежды. Войдя в ванную, смежную с нашей спальней, он начал одеваться. Я подтянула колени к груди и обхватила ноги руками. Я все еще была одета в черное. В этой одежде я была на маминых похоронах. Она соответствовала этой ситуации, потому что мне предстояли похороны очередных отношений, убитых моими откровениями.

Когда Джек снова вошел в комнату, он выглядел намного лучше, чем несколько минут назад. Он был почти нормальным. Почти. Я поняла, что нормальнее он все равно уже никогда не будет. Во всяком случае, он успокоился и как будто посветлел… очистился.

Он осторожно присел на край кожаного кресла, стоявшего возле туалетного столика, потом протянул руку и включил светильник на стене, хотя сквозь приоткрытые шторы уже просачивался серый свет. Занималось субботнее утро.

— Расскажи мне, — попросил он. — Я должен знать все. Пожалуйста, расскажи мне. Я хочу знать. Я постараюсь выслушать, не осуждая. Но я думаю, что мне будет легче, если я узнаю все.

— Ты уверен, Джек?

— Да. Я не знаю, как мы с этим справимся, если ты не расскажешь мне всего. В противном случае я буду представлять то, что происходило с тобой, еще более ужасным, чем это было на самом деле.

— Значит, ты думаешь, что мы сможем с этим справиться?

Он медленно кивнул.

— Да, я очень на это надеюсь. Я хочу этого больше всего на свете. Поэтому, пожалуйста, расскажи мне.

И я ему рассказала. Я, как бы видя все со стороны, рассказала ему о стриптизе, об Эллиоте, о том, как я покинула Лондон, о том, как пыталась найти работу в Брайтоне, об агентстве, которое предоставляло девушек для сопровождения. Я рассказала ему о Цезаре, хотя и не назвала его имени. Я сказала, что познакомилась с мужчиной, который поначалу показался мне добрым, но со временем стал моим сутенером, не давал мне денег и заставлял спать с множеством мужчин. Я рассказала Джеку о том, как сбежала от своего сутенера, но умолчала о том, что потеряла ребенка.

— Я в первый и единственный раз восстала против него в тот день, когда мы с тобой были вместе. Я и представить себе не могла, что я подпущу к себе другого мужчину после того, как мы с тобой провели несколько самых лучших часов в моей жизни. Я надеюсь, ты мне веришь. Вот и все. Это действительно все.

Джек меня не перебивал. Он слушал. Он морщился и сглатывал комок в горле. Ему это далось нелегко, но он дослушал меня. Возможно, это и есть любовь? Когда ты делаешь что-то невероятное, потому что очень сильно любишь другого человека.

— Я и представить не могу, как ты все это пережила, — тихо произнес он. — Мне жаль, мне очень жаль, что тебе пришлось через такое пройти. Я не знаю, как ты выжила.

— Прости, что я ничего тебе не говорила.

— О таком говорить трудно. — Он встал. — Я буду с тобой откровенен. Мне очень тяжело, но я не хочу тебя терять. Сейчас мне нужно побыть одному. Я лягу спать в свободной комнате. Но только сегодня. Завтра, если только ты этого хочешь, мы вернемся к нормальной жизни. Хорошо?

Я кивнула.

— И мы больше не будем возвращаться к этой теме.

— Если ты думаешь, что у тебя это получится.

— Я буду очень стараться. А ты?

— Я тоже.

— Спокойной ночи, Ева.

— Спокойной ночи.

С тех пор прошла неделя. И он сдержал свое слово. На следующий день все пошло по-старому. Мы живем, как и прежде. И все же многое изменилось. Да и могло ли быть по-другому? Я сомневаюсь.

13 июня 2000 года

Вчера в колледже одна из женщин, которую зовут Мишель, рассказывала о своих взаимоотношениях с бывшим мужем.

Я уже не помню, с чего все началось, но вообще-то она очень громогласная и болтливая. Она только и делает, что рассказывает о таких интимных вещах, о которых и с самым близким другом не поговоришь. Сначала я слушала вполуха, но потом она упомянула, что их отношения испортились задолго до того, как они окончательно разъехались, и это немедленно привлекло мое внимание.

— Мы не спорили и не ссорились, — говорила она. — Но мы очень долго жили как чужие люди, прежде чем я собралась с духом и ушла.

Кто-то поинтересовался, что, собственно, произошло. Я тоже хотела об этом спросить, но опасалась привлечь к себе внимание Мишель, потому что больше, чем рассказывать о себе, Мишель любит заставлять говорить других. Она впивается в человека, как клещ, стремясь выудить как можно больше информации о его личной жизни, и не успокаивается до тех пор, пока жертва не сдается. Я старалась не попадать в ее поле зрения, и очень обрадовалась, когда интересующий меня вопрос задал кто-то другой.

— Я точно не знаю, — задумчиво произнесла Мишель, — но мне кажется, это началось с сексуальных домогательств одного из моих бывших коллег. На работе все уладилось, а того типа вообще уволили, так как оказалось, что он приставал не только ко мне. Но после этого я почувствовала, что муж отстранился. Сначала он меня поддерживал и вел себя вполне достойно, но вскоре как будто окутался прозрачной пленкой, исключавшей всякую близость между нами.

Он обнимал меня и целовал, похлопывал меня по попе; мы, обнявшись, валялись на диване и смотрели телек. Мы даже занимались сексом, но чувствовалось, что он не вкладывает в наши отношения душу. Понимаете, формально он оставался любящим и заботливым мужчиной, за которого я выходила замуж, но на самом деле рядом со мной было лишь его тело, а его мысли и сердце находились где-то в другом месте.

Это трудно объяснить, если вы не оказывались в подобной ситуации, но, поверьте, подобные отношения вас медленно, но верно убивают. Нанесите человеку тысячу мелких порезов, и он умрет от потери крови.

Я сидела замерев, и мне казалось, что она описывает нашу с Джеком ситуацию.

— Но что к этому привело? — снова поинтересовался кто-то из девушек.

— Я думаю, причина крылась в этой истории с сексуальными домогательствами, — ответила она. — Он был на моей стороне, но где-то в его голове все же застряла маленькая заноза сомнения. Он не был уверен, что я не поощряла того мужчину. Возможно, он даже считал, что я с ним флиртовала или что-то в этом роде. Наверное, в его понимании это было своего рода изменой. Он думал, что я ему изменила, но лишь частично, и это позволило ему остаться со мной. Но, наверное, у него из головы не шла картинка, где я была вместе с тем, другим. Это нас и разлучило.

Мне долго казалось, что я схожу с ума и все придумываю, а потом я понимала, что это не так. Наконец я его спросила, что изменилось, и он пожал плечами и сказал, что не знает, но это действительно так. Я предложила обратиться за помощью к психотерапевту, но он отказался. Мужчины этого не любят. Я думаю, он не мог признаваться мне, себе, да и кому угодно, в том, что во всем винит меня. Поэтому мы расстались.

Выслушав ее, я поняла, что не схожу с ума. С той самой ночи Джек всегда ласков и предупредителен. Он интересуется моим самочувствием, спрашивает, не хочу ли я поговорить о своей маме, заваривает мне чай. Он меня обнимает и целует, говорит мне, что очень меня любит. Но все это он делает машинально, как робот. Как будто он действует по памяти, хорошо помня, как делаются подобные вещи, а вовсе не по зову души. Он притворяется. Он великолепный притворщик. Я думала, что дело во мне и это моя настороженность приводит к тому, что мне начинает чудиться отдаление там, где его нет. Но дело не во мне. Он действительно отдаляется.

Но разве я могу его винить? Речь идет о моей жизни, а я сама не знаю, как мне с этим быть. Чего я могу ожидать от него? Он очень большое значение придавал сексу. Он ждал, пока в его жизни появится идеальная женщина. Но эта женщина, женщина, с которой он, наконец, лег в постель, оказалась продажной. Она оказалась проституткой. Я ненавижу это слово. Оно такое грязное, жестокое и унизительное. Я чувствую себя недочеловеком всякий раз, когда его слышу, даже если речь идет не обо мне, даже если я произношу его сама.

Оно по-прежнему заставляет меня содрогаться, чувствовать себя представительницей низшей касты. Когда кто-нибудь из мужчин шептал мне на ухо, что я грязная маленькая шлюха и мне нравится то, что он со мной делает, это меня убивало. Это напоминало мне, что, сколько бы раз я ни принимала душ, сколько бы денег я ни заработала, как бы я ни старалась покончить с этим занятием, я все равно останусь неполноценной грязной тварью. Я знала, что никто и никогда не будет меня уважать, потому что я проститутка. Я — дешевка, которая обесценивает секс. И вдруг рядом со мной оказался человек, который очень серьезно относится к сексу, который долго выжидал, прежде чем пойти на этот шаг.

Осознание того, чем я занималась, его, наверное, убивает. Он ведет себя как ни в чем не бывало, хотя я, скорее всего, кажусь ему омерзительной.

А может, так и должен поступать любящий человек? Он отодвигает на второй план свои чувства и действует в интересах любимого или любимой.

Я очень на это надеюсь, потому что люблю Джека. Вот почему я это сделала. Сегодня я раньше ушла из колледжа и, придя домой, собрала свои вещи. Я хотела написать ему записку, но в итоге пишу здесь. Я пытаюсь собраться с мыслями. Я не знаю, что ему сказать. В отличие от Эллиота и Цезаря Джек не заслуживает того, чтобы я просто исчезла. Но, что бы я ни написала, это будет выглядеть так, как будто я во всем виню его. Но разве кто-то, кроме меня, виноват в том, что я не жила нормальной жизнью, в том, что стала проституткой?

Я думала, что, сбежав от Цезаря, решу свои проблемы и смогу жить, как все. Теперь я понимаю, что давно утратила шансы жить нормальной жизнью.

Время идет. Быть может, будет лучше, если я просто уеду, а потом напишу Джеку письмо? Скорее всего, он вздохнет с облегчением, когда поймет, что притворяться больше не нужно, что он может начать поиски приличной девушки.

Потому что я уже никогда не смогу стать приличной девушкой.

Я

16 июня 2000 года

Мне не удалось уйти от Джека так, как я планировала. На этот раз я взяла больше вещей, чем обычно брала с собой, уходя. Но, спустившись вниз, я столкнулась с Джеком, ожидавшим меня у подножия лестницы.

Он догадался, что я собираюсь уйти. ДОГАДАЛСЯ! Ты можешь себе такое представить? Выходит, он знает меня лучше, чем я сама себя знаю, ведь я только сегодня утром решила, что нам необходимо расстаться!

— Пожалуйста, не уходи, — тихо попросил он, пристально глядя на сумку дяди Генри, при этом сощурившись так, как будто от боли с трудом видит. Я понимала, что только благодаря невероятному волевому усилию он сдерживает слезы. — Я стараюсь. Я изо всех сил стараюсь выбросить это из своей головы. И я понимаю, что все это было до того, как мы… Но во время первого раза это еще происходило. Отец пытался заставить меня в первый раз сделать это с проституткой… Я… — он дрожал всем телом, с трудом сдерживая слезы. — Я не смог. Тогда я не смог, а потом появилась ты. Я тебя совсем не знал, но с тобой все казалось таким естественным, и я сделал это… А потом… Я все время вижу тебя с другими мужчинами, и мне не удается избавиться от этих видений. Я знаю, что это несправедливо по отношению к тебе, что это моя проблема… но, пожалуйста, не уходи. Дай мне время. Мне просто необходимо время. Я буду стараться еще больше. Я обещаю.

— Я не могу позволить тебе это делать, — ответила я. — Джек, если любишь кого-то так сильно, как я люблю тебя, гораздо труднее пережить боль любимого человека, чем собственные страдания, какими бы сильными они ни были. То, что я с тобой сделала… Прости. Прости… Я не знаю…

Он в три прыжка преодолел разделявшее нас расстояние. Не колеблясь ни секунды, он меня обнял и поцеловал. Я уронила свои сумки и поцеловала его в ответ. Наверное, мне не следовало это делать. Наверное, я все же должна была от него уйти, но мне было так хорошо с ним!

Мне стало еще лучше, когда мы начали заниматься любовью прямо на полу в прихожей. Это позволило мне тут же забыть обо всех сомнениях и вообще обо всем на свете. Нам уже не нужны были слова, которых мне все равно не хватило бы, чтобы объяснить, какие чувства я испытываю к Джеку.

После этого все изменилось. Мы с ним немного сблизились, и наши отношения начали налаживаться. Я поняла, что мне уже не надо уходить. Я даже стала надеяться, что, учитывая перерыв в приеме таблеток, мы зачали ребенка.

Ева

Конец августа 2000 года (продолжение)

Эти телефонные звонки сводят меня с ума. Они ненадолго прекращаются, но стоит мне расслабиться и начать о них забывать, как повторяется то же самое. Он знает, чем меня можно достать. Но ведь и я знаю, чем можно достать его.

Совсем недавно, когда я в очередной раз сняла трубку, в ней, против обыкновения, раздался голос. Это был не его голос. Незнакомый мужской голос сообщил мне, что если я уйду, то получу девяносто тысяч фунтов. Это та самая сумма, которая была обещана мне в девяносто шестом году. Не раздумывая ни секунды, я бросила трубку.

Это был первый и последний из звонков, когда кто-то со мной заговорил.

Через две недели отец Джека прислал нам чек именно на эту сумму. Когда Джек мне его показал, меня затошнило. Я поняла, что представляют собой эти деньги, что означает этот «подарок». Гектор пытался отравить наши отношения с Джеком эхом того, что произошло в прошлом. Джек не знал, как быть. Он не любит брать деньги у отца, так как считает, что таким образом отец стремится установить контроль над его жизнью. Но Джек также знает, что мать относится к тому, что они с братом время от времени получают от родителей деньги, как к одному из способов укрепления взаимоотношений.

«Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СУМЕЕШЬ ПРАВИЛЬНО РАСПОРЯДИТЬСЯ ЭТИМИ ДЕНЬГАМИ» — гласила приложенная к чеку записка.

Я сказала Джеку, что эти деньги следует пожертвовать женскому приюту (тому самому, в который я обращалась за помощью), а также благотворительной организации, помогающей бездомным. Джек охотно последовал моему совету. Жаль, что я не видела лица Гектора, когда он об этом узнал.

Уже на следующий день телефонные звонки возобновились. Наверное, не следовало так его злить, но мне очень не хочется чувствовать себя слабой и беззащитной.

Ребенка мы не зачали, и я снова принимаю пилюли.

Что поделаешь! Иногда желание родить ребенка одолевает меня с такой силой, что причиняет физическую боль. Я хочу девочку, и я хочу назвать ее Айрис в честь мамы. Это помогло бы мне заполнить огромную пропасть в моей душе, которая разверзается там каждый раз, когда я думаю о маме и потерянном нами времени.

Вот чем отчасти объясняется мое желание иметь ребенка. Я очень хочу, чтобы у меня появился еще один человек, которого я смогла бы любить. Но я понимаю, что не следует торопить Джека. Наши отношения только-только нормализовались. Мне не хочется снова раскачивать лодку.

Я

21 октября 2001 года

Из всех моих новых знакомых ближе всего мне Грейс Клементис.

Она и ее муж Руперт — одни из самых старых и близких друзей Джека. Она приняла меня с нашей самой первой встречи и с тех пор была ко мне очень добра. Она одна из тех богатеньких девочек, вся одежда которых увешана ярлыками с именами известных дизайнеров и которым все в жизни достается без всяких усилий. Тем не менее она очень добрая и открытая. Когда я с ней только познакомилась во время обеда, который Джек устроил для нас четверых, я решила, что она станет для меня большой проблемой. Я ожидала, что она будет держаться высокомерно и покровительственно. Но не успели мы подойти к нашему столику, как она крепко меня обняла и начала расспрашивать, как я познакомилась с Джеком, и что я думаю о его доме, и почему я так надолго исчезала из его жизни… Она все время улыбалась и вела себя так, как будто мы с ней были знакомы уже много лет. У меня создалось впечатление, что она действительно хочет, чтобы мы с Джеком были вместе. Она держалась со мной, как со старой подругой, и не существовало тем, которые мы не могли бы затронуть. Тем самым она давала мне понять, что считает меня одной из их небольшого круга. Она даже старалась не вспоминать непонятные мне шуточки, чтобы я ни секунды не чувствовала себя исключенной из общения.

— Ты даже не догадываешься, сколько раз Джек звонил мне с одним-единственным вопросом: почему, по моему мнению, ты исчезла, — сообщила мне она.

— Грейс… — предостерегающе произнес Джек.

— Что? — отозвалась она, широко распахнув глаза и изображая саму невинность. — Ведь это правда, разве не так? Моя любимая версия была такой: ты глубоко законспирированный агент спецслужб и поэтому не имеешь права вступать в какие бы то ни было отношения. — Я улыбнулась. — Да, да, он действительно так думал, — заверила меня Грейс.

Перед тем как попрощаться, она крепко меня обняла и прижала к себе, как старую подругу.

— Я рада, что ты вернулась, — произнесла она, как будто уже знала меня в прошлом. — Я надеюсь, ты больше никуда не исчезнешь.

Сегодня она снова стала для меня палочкой-выручалочкой, потому что Джек был в прескверном настроении. Честно говоря, я впервые видела его в таком состоянии. Пока мы собирались на встречу с Грейс и Рупертом, он чувствовал себя прекрасно и в темно-синей тройке с красным галстуком был хорош, как бог. Я надела простое красное платье в тон его галстуку, хотя произошло это совершенно случайно, поскольку выбирали одежду мы одновременно.

По пути в ресторан мы, как всегда, смеялись и шутили, и все было хорошо, пока не подали основное блюдо. Как только оно оказалось на столе, настроение Джека резко переменилось. Его лицо, обычно открытое и дружелюбное, стало замкнутым. Он мрачно смотрел в свою тарелку и, казалось, внутренне скрежетал зубами. На тарелке лежала жареная ягнятина, которую он очень любит. К тому же мясо не было ни недожарено, ни пережарено, а картофель и салат и вовсе выглядели чрезвычайно аппетитно. Вино нам подали замечательное, хотя Джек не пил, поскольку был за рулем. Я не понимала, в чем причина происшедшей с ним перемены. Я протянула руку и коснулась его бедра, тем самым спрашивая его, что с ним случилось. Он демонстративно от меня отодвинулся, что значило: не прикасайся ко мне!

Я не понимала, что я сделала не так и что с ним произошло. Мне стало не по себе. Подавив тошноту, я уставилась в свою тарелку. Я ожидала, что вот-вот в тарелку с макаронами и томатным соусом закапают мои слезы. Подняв глаза, я встретилась взглядом с Грейс и, поняв, что она заметила произошедшее, в смущении отвернулась.

— Слушай, Бритчем, в чем дело? — спросила она.

Джек поднял голову от тарелки и метнул в нее злобный взгляд.

— Как хорошо, что взглядом нельзя убить! — передернув плечиками, заметила она.

— Заткнись, Грейс, — рявкнул он.

— Тебе тоже приятного аппетита, — отозвалась она.

Обстановка за столом накалялась, и я знала, что все дело во мне, хотя и не понимала, что изменилось за последнее время.

— Знаете что, — неожиданно, но очень решительно произнесла Грейс, — если Джек немедленно не приободрится, я предлагаю украсть у него бумажник и оставить его здесь. Пусть идет на кухню и моет посуду, чтобы рассчитаться за наш весьма недешевый обед.

— Я не думаю, что Джек станет сопротивляться, — подхватил Руперт. — Он классно моет посуду, верно, приятель?

— Да что вы вообще знаете о мытье посуды? — отозвался Джек, внезапно снова становясь самим собой. — Вы ведь понятия не имеете, что такое тяжелая работа.

— А вот тут ты ошибаешься, — возразил Руперт. — Я супервайзер, а это тяжкий труд.

Руперт и Джек принялись перебрасываться шуточками, а я отодвинула стул, встала и, высоко подняв голову, направилась к дамской комнате. Я несколько раз обошла пустое помещение, не глядя на свое отражение в зеркалах и глубоко дыша, чтобы успокоиться. Но как я ни старалась, слезы предательски подступали к глазам.

Через пару минут в туалет вошла Грейс. Она подошла ко мне и крепко обняла. Я благодарно обняла ее в ответ.

— Вот увидишь, все будет хорошо, — прошептала она.

Мы стояли, обнявшись, посреди туалета, и я думала о том, как мне рядом с ней хорошо. Я старалась не заплакать, потому что не хотела до конца обеда сидеть с красными глазами и камнем на душе. Обнимая Грейс, я чувствовала, как моя душа освобождается от этой тяжести.

— Иногда Джек бывает настоящей задницей, — сказала она, продолжая прижимать меня к себе и поглаживая мою спину, — но он тебя очень любит.

Я кивнула.

— Надо его проучить. — Грейс хихикнула. — Давай напьемся! Пусть знает, как обижать девушек!

— Давай, — согласилась я и вместе с ней вернулась в зал, где восседал мой угрюмый жених.

Разумеется, немного позже я узнала, в чем заключалась проблема. Не успели мы переступить порог своего дома, как Джек обернулся ко мне.

— В Брайтоне остался хотя бы один мужчина, с которым ты не спала?

Услышав то, что он сказал, и то, как злобно он это произнес, я попятилась.

— Что? — прошептала я. — Зачем ты так?

— Сегодня в ресторане был мужчина, которого ты когда-то сопровождала. Я угадал?

Да, один из посетителей действительно был моим клиентом, но я не понимала, как Джек об этом узнал, и поэтому промолчала.

— Ты спрашиваешь себя, как я узнал? — поинтересовался он, правильно поняв мое молчание. — Когда ты видишь кого-то из них, ты меняешься в лице. Неудивительно, что ты не любишь рестораны. В таких местах ты их обычно и встречаешь. Только что ты была нормальной, и вдруг твои глаза стекленеют, а лицо каменеет, как будто ты начинаешь припоминать все подробности.

— Я вовсе этого не делаю, — сказала я.

Я и не догадывалась, что это столь очевидно и кто-то кроме меня и упомянутого клиента знает о том, что между нами произошло.

— А что ты делаешь? — Джек буквально выплюнул эти слова, и его лицо исказила злобная ухмылка.

— Я пытаюсь сделать вид, что ничего этого не было. Я пытаюсь стереть из своей памяти его лицо и все, что я о нем знаю, чтобы при виде его больше никогда не испытать шок.

— А сколько их у тебя было? — спросил он.

— Я думала, что мы больше не будем об этом говорить, — ответила я.

— Я тоже так думал, но иногда мне не удается с собой совладать. У нас с тобой есть эта огромная тайна, и обычно меня это практически не беспокоит. Но в то же время я боюсь куда-то с тобой ходить, потому что мы то и дело встречаем кого-то из них и на твоем лице появляется это выражение. Как только я понимаю, что перед нами очередной клиент, я вижу перед собой экран, на котором идет фильм с вашим участием. — Он постучал пальцем по лбу. — Я представляю тебя с ним, и я… — Он замолчал, и его глаза расширились от ужаса, постепенно распространявшегося на все лицо, по мере того как его сознанием овладевал новый кошмар.

— Ты когда-нибудь сопровождала моего отца? — спросил он. — Ты делала это с ним?

Я смотрела на него. На моего красавца Джека. Я знала, что, когда я отвечу на его вопрос, он возненавидит меня до глубины души и будет ненавидеть до конца своих дней.

«Не заставляй меня отвечать, Джек, — мысленно умоляла я. — Не заставляй меня делать это с нами».

— Так да или нет? — произнес он.

Я закрыла глаза, не в силах видеть то опустошение, которое собиралась произвести в его душе, и прошептала:

— Да.

Я постаралась произнести это как можно тише, отчаянно надеясь, что он этого не услышит, а значит, не будет страдать. Но он, конечно, услышал. В ответ на мое признание раздался страшный глухой удар, который сопровождал хруст ломающихся костей. Я поняла, что, ударив кулаком по стене, Джек, видимо, раздробил все до единой косточки своей кисти.

Я с закрытыми глазами продолжала стоять посреди прихожей. Мне хотелось оказаться в другом месте и быть кем угодно, только не самой собой. Начав торговать собой, я не знала, что когда-то это уничтожит человека, которого я буду любить больше всего на свете. Откуда я могла это знать? Я не думала о будущем, я жила сегодняшним днем и старалась не оказаться на улице, чтобы не пасть еще ниже. Откуда я знала, что в далеком будущем я буду счастлива, что я избавлюсь от приятеля-наркомана и встречу человека, которого полюблю всей душой?

— Прости, — прошептала я, прося прощения и у него, и у себя за то, что совершила ошибки, которые загнали нас в эту ситуацию.

Я услышала, как он вытащил кулак из стены. Посыпались куски штукатурки. Затем я услышала, как он опустился на пол, и все пространство вокруг нас заполнилось звуками его плача.

Я его сломала.

Я и представить себе не могла, что он чувствует, потому что никто и никогда не причинял мне такой боли, которую я только что причинила ему. Мне было очень больно из-за того, что мама не поверила мне, когда я рассказала ей об Алане. Но мне стало легче после того, как я узнала, что на самом деле это было не так. Ничто не могло облегчить страданий Джека. Ничто не могло изменить тот факт, что меня трахал его отец. Я отказываюсь называть это сексом или говорить, что я с ним «спала», потому что это с самого начала было деловой договоренностью, которую он потом извратил, сделал чем-то личным, но бесконечно омерзительным. Он превратил мою жизнь в сплошной кошмар.

— Прости, — повторила я уже громче.

Я не знала, что еще ему сказать. Это не было любовной связью. В этом не было ничего радостного. Это было так ужасно, что я не то что говорить — вспоминать об этом не хотела. И я надеялась, что мне удастся все забыть, если только Гектор оставит меня в покое.

Наконец Джек сумел подняться на ноги, опираясь о стену здоровой рукой. Вторая рука превратилась в кровавое месиво. Я не знала, как он собирается жить и работать с размозженной кистью.

— Ты должна была солгать, — обратив ко мне распухшее от слез лицо и пытаясь справиться с обрушившимся на него горем, произнес он.

— Да, я знаю, — ответила я.

«А ты не должен был спрашивать, — подумала я. — Если ты не хотел получить честный ответ, зная, что не сможешь с этим жить, ты не должен был меня об этом спрашивать».

— Я вызову такси и отвезу тебя в больницу, — предложила я.

Он покачал головой.

— Я хочу остаться один, — пробормотал он и вышел за дверь.

Я стояла и смотрела ему вслед. Выйдя из дома, он сел в машину, а потом склонил голову на руль. Он до сих пор там. Я не знаю, вернется он в дом или собирается провести в машине всю ночь.

Я, как последняя идиотка, отказалась от своей квартиры, поэтому бежать мне некуда. Впрочем, я не думаю, что он выгонит меня. Он не такой. Я уверена, что он разрешит мне пожить в одной из свободных комнат, пока я не подыщу себе жилье. Он беспрестанно твердил, что мне незачем работать, что он зарабатывает более чем достаточно, чтобы содержать нас обоих. Но я не собиралась повторять свою ошибку. Я не собиралась всецело полагаться на другого человека, перекладывая на него свои финансовые проблемы. Поэтому у меня кое-что отложено, и я смогу снять квартиру. Но я не уверена, что хочу оставаться здесь, пусть даже временно. Я не вынесу того, что при каждом взгляде на меня Джек будет видеть не настоящую Еву, а грязную шлюшку.

Да, я несовершенна. У меня есть недостатки. Но я уже не проститутка.

Сколько еще раз мне придется это повторить: не знаю, что делать. Неужели такие люди, как я, не имеют права на другую жизнь? Неужели их жизнь — это всего лишь набор перекрестков, на каждом из которых им приходится делать нелегкий выбор? Неужели их жизнь — это набор невыносимых ситуаций, в которых они ищут и не находят ответа на главный вопрос: что делать? Во всяком случае, моя жизнь именно такова.

Я

18 декабря 2001 года

Восемь недель спустя с руки Джека сняли гипс. Завтра мы поженимся.

Мы условились больше об этом не говорить. Когда он вернулся из больницы на следующий после нашего грандиозного откровения день, то рассказал мне, что ему давно известно о том, что его отец пользуется услугами проституток, и он ненавидит отца за это. Если бы не мать, он вообще разорвал бы с ним всякие отношения. Но он не может открыть ей всю глубину предательства отца, так как опасается, что она не вынесет этого удара.

Мне очень хотелось спросить, правду ли мне говорил Гектор, жалуясь на то, что жена лишила его секса и вообще любви. Познакомившись с Хэрриет, я в этом усомнилась, но кто может знать, что происходит за закрытыми дверями? За фасадом счастливой семьи могут прятаться глубоко несчастные люди.

Джек сообщил мне, что уже много лет не любит и не уважает отца. Более того, он ненавидит себя за то, что ему удается делать вид, будто его не трогает то, чем занимался… занимается Гектор.

— Но ты же любишь свою мать! — напомнила я ему. — Я много раз говорила себе, что из любви к маме должна была остаться и позволить ее сожителю сделать со мной то, что он пытался сделать. Ради тех, кого мы любим, мы готовы на все.

— Мой отец тебя узнал? — наконец спросил Джек. — Он когда-нибудь что-нибудь говорил тебе по этому поводу?

Я взглянула на его руку и поняла, что не могу честно ответить на этот вопрос.

— Я не думаю, что он меня узнал, — произнесла я. — Мужчины, которые ходят к проституткам, видят в нас не людей, а ходячие влагалища, так что меня нисколько не удивляет то, что он меня не вспомнил.

— Пожалуйста, не говори «в нас», — попросил Джек. — Ты этого уже не делаешь.

— Да, не делаю, — кивнула я. — Уже давно не делаю.

Он тоже кивнул. Мы смотрели друг на друга, вспоминая, какими были в самом начале, и сравнивая это с тем, какими стали.

— Давай поскорее поженимся, — предложил Джек.

Таким образом он дал мне понять, что больше не собирается об этом говорить.

— Хорошо.

— Грейс и Руперт могут быть нашими свидетелями, — продолжал он.

Я кивнула.

Мне некого было приглашать, за исключением, быть может, Дон. Но поскольку от нее уже больше года не было никаких вестей, я решила не проверять вероятность того, что она стала одной из огромного числа бесследно исчезающих каждый год проституток. Я сказала себе, что она занята и ей не до меня.

— Как ты смотришь на то, чтобы больше никого не приглашать? — спросила я.

Я видела, что он тоже об этом думает, но не решается произнести вслух, опасаясь, что я неправильно его пойму. Или, точнее, что я пойму его правильно и это причинит мне боль. Джек не хотел случайно пригласить на свадьбу кого-нибудь из моих бывших клиентов.

Он грустно смотрел вдаль.

— Ты уверена, что это то, чего ты хочешь?

— Там будешь ты и буду я, а больше нам никто не нужен. Разве не так?

— Так.

Я протянула руку и коснулась его закованных в гипс пальцев.

— Скажи, Джек, а ты уверен, что ты этого хочешь? Если нет, то незачем вообще что-либо делать.

Внезапно его лицо озарилось солнечной улыбкой, от которой мое сердце екнуло и покатилось куда-то вниз.

— Ева, я никогда и ничего не хотел так сильно, как жениться на тебе. Вся моя жизнь — это неясный шум, на фоне которого мое сердце громко и радостно поет о любви к тебе.

Ничего прекраснее я в своей жизни не слышала. В этот момент я поняла, что мы действительно больше никогда не будем об этом говорить.

Скоро приедет Грейс, а Джек сегодняшнюю ночь проведет в их доме. Я выдернула телефонный шнур из розетки. Я включу телефон, когда Грейс переступит через порог нашего дома. Телефонные звонки становятся все более частыми и настойчивыми. Наверное, он хочет меня предостеречь, чтобы я не вздумала явиться на рождественский обед. Но нас там и так не будет, потому что мы собираемся провести медовый месяц в Хоуве. Разумеется, в постели. Не выходя из дома.

Грейс умирает от нетерпения. Она мечтает поскорее увидеть мое свадебное платье. Я пообещала ей показать его вечером накануне свадьбы. Вот она удивится!

Я очень взволнована. Ведь это именно то, чего я ждала с самой первой встречи с Джеком. И вот моя мечта осуществилась.

19 декабря 2001 года

Я миссис Ева Бритчем.

Мне хочется повторить это еще раз.

Я МИССИС ЕВА БРИТЧЕМ!

Джек заплакал, когда увидел, как я иду к нему по проходу. Пока наш брак регистрировали, мы держались за руки. Грейс тоже плакала, и даже у Руперта глаза были на мокром месте.

Давая обет, я с трудом выговаривала слова, потому что внезапно осознала всю серьезность этого шага. Одновременно у меня внутри все пело от радости.

Выглянуло солнце, и Грейс осыпала нас конфетти, а Руперт стал щелкать затвором фотоаппарата.

Джек на руках занес меня в дом, и мы долго лежали в постели, пили шампанское и смеялись, представляя себе, какой сказочно прекрасной будет наша совместная жизнь.

Мне не верится, что я могу быть так счастлива.

Навеки влюбленная,

Миссис Ева Бритчем

17 марта 2002 года

Мы с Джеком сегодня говорили о ребенке. Мы уже давно об этом поговариваем, потому что оба хотим детей. Но сегодня мы впервые обсуждали это всерьез.

Конечно, я хочу этого прямо сейчас. Я к этому готова. Я думаю, что и он к этому готов. Чего же мы ждем? Я смогу на год прервать занятия в колледже. Что касается моей работы, то декретные мне все равно не причитаются, и на какое-то время мне придется всецело положиться на Джека. Кроме того, мне очень хочется, чтобы у меня была маленькая копия Джека — девочка или мальчик. Я действительно хочу любить еще одну частичку моего любимого.

Он тоже хочет ребенка, но предлагает подождать год или около того, чтобы мы могли немного пожить вдвоем, узнать друг друга получше, съездить куда-нибудь отдохнуть.

Конечно же, он прав, и я согласна со всем, что он говорит, но все равно мечтаю о малыше. Мне очень хочется забеременеть. Ведь теперь это будет желанная и запланированная беременность, а не… не так, как это было в прошлый раз. Я очень хочу стать мамой. Я знаю, что быть ею нелегко, но мысль о том, что у меня будет ребенок от Джека, переполняет меня радостью.

Впрочем, нам предстоит подождать всего лишь год, и тогда мы перестанем предохраняться. Я еще вспомню нынешнее беззаботное время и буду благодарна судьбе за то, что оно у нас было. Ведь когда родится ребенок, нам придется забыть о спокойном и безмятежном сне!

У нас с Джеком все очень хорошо. Чтобы это изменилось, должно произойти нечто экстраординарное. Мы как будто снова очутились на той стадии наших отношений, когда стремились проводить вместе каждую свободную минуту. Мы болтаем и смеемся. Мы живем в нашем мирке, не обращая внимания на огромный окружающий нас мир. Если бы мы не были вынуждены ходить на работу и на занятия, то, наверное, с радостью стали бы отшельниками, живущими в гармонии, нарушаемой только поползновениями огромного внешнего мира.

Дом полностью готов. Все комнаты отремонтированы и «одеты» в мебель, портьеры и ковры. Это было поистине эпическое деяние, и Джек почти в одиночку вынес все это на своих плечах. Но результат того стоит.

Я часто хожу по дому, поглаживая стены, ощущая босыми ногами ковры, вдыхая в себя аромат каждой комнаты, наслаждаясь результатами нашего труда. Я действительно воспринимаю этот дом как свой. Мне невероятно повезло, и я вместе с Джеком смогла излить на него свою любовь и заботу. Мы выкрасили стены в белый цвет с легким оттенком зелени, и благодаря этому все вокруг как будто смягчилось и стало более приветливым. Каждую комнату согревают яркие цветовые акценты, и, что еще более важно, повсюду висят фотографии. Все эти годы мне так не хватало присутствия близких людей, но теперь на меня отовсюду смотрит юный Джек, хотя есть тут и наши общие снимки, и такие, где я одна. Я морщусь, когда смотрю на последние, но в целом они тоже ничего.

В гостиной висит наша свадебная фотография. На ней мы сняты сразу после того, как нас расписали. На нас дождем сыпется конфетти, а мы с Джеком держимся за руки и улыбаемся в объектив, одновременно незаметно, как нам казалось, косясь друг на друга.

Я сделала копию единственной фотографии, которую привезла из Лидса и на которой я снята вместе с родителями.

Мы не сможем немедленно родить детей, но наш дом готов, мы готовы, так что, если в ближайший год не произойдет что-то УЖАСНОЕ, мы очень скоро станем на дорожку, которая ведет к материнству и отцовству. Думаю, я смогу немного потерпеть. Джек как-то сказал: «Что за спешка? Мы ведь никуда не денемся».

С большой любовью ко всем,

Ева

19 февраля 2003 года

Я последний раз делаю запись в дневнике. Вести его становится слишком опасно. Опасно даже извлекать эти тетради из тайника, и мне придется их спрятать с тем, чтобы уже никогда не доставать. Я могла бы их сжечь, но я не хочу их уничтожать. Это было бы все равно, что уничтожить свою жизнь, какой бы неудавшейся и странной она ни была.

Вчера на меня напали среди белого дня, когда я спускалась по Кингсвей, готовясь повернуть на нашу улицу. Напавший схватил меня и втащил в подъезд жилого дома. Я не видела его лица, потому что он все время был сзади, но было ясно, что это человек крупного телосложения, потому что рядом с ним я почувствовала себя карлицей. Он зажал мне рот и нос рукой в кожаной перчатке, и от запаха пропотевшей кожи меня чуть не вырвало. Еще от него несло удушающе-сладкой смесью травки и пота. Так пахло от Эллиота в те дни, когда он не утруждал себя принятием душа.

У меня мелькнула мысль, что это Эллиот, что он меня нашел и собирается убить. Я начала вырываться и пинать его ногами. Я пыталась кричать сквозь закрывшую мне рот перчатку и была готова на все, только бы высвободиться и убежать.

— Мистер Цезарь передает привет, — прошептал он мне на ухо. Я узнала этот голос — я уже слышала его по телефону. — Если ты не отдашь ему свои дневники, в следующий раз все будет намного хуже.

Его рука, обхватившая меня поперек туловища, опустилась и рванула полу моего жакета. Большие черные пуговицы разлетелись во все стороны. Я наблюдала за тем, как они скачут по полу, и чувствовала, что в мою душу проникает леденящий ужас. До появления в моей жизни Цезаря на меня нападали дважды. Но это было нечто совершенно иное, очень личное и от этого более жуткое. Было ясно, что этот человек выполнит поручение Цезаря, которому ничего не стоило оборвать мою жизнь. Когда в девяносто шестом году он сказал, что убьет меня, если я попытаюсь сбежать, по его глазам я поняла, что он не шутит.

Человек, которого он направил ко мне в этот раз, толкнул меня вперед с такой силой, что я упала на четвереньки. Одновременно он сорвал у меня с плеча сумку, а потом расстегнул на ней молнию и вытряхнул содержимое мне на голову.

После этого он расхохотался и вышел на улицу. Я не двигалась, пока его смех и звук шагов не стихли вдали. Я думала о том, что у него наверняка был нож, которым он мог полоснуть меня по горлу или воткнуть его мне в бок. Дрожа и едва сдерживая слезы, я собрала часть вещей в сумку, остальное сгребла в охапку и бросилась бежать домой на подкашивающихся от пережитого ужаса ногах.

Я едва не попрощалась с жизнью, находясь всего в нескольких футах от дома!

И я все еще дрожала, когда домой вернулся Джек. Я рассказала ему, что на меня напал грабитель, который убежал, так ничего и не взяв. Джек немедленно вызвал полицию. Приехавшие полицейские были очень предупредительны. Они приняли у меня заявление о нападении. Я мало что могла им рассказать, потому что так и не разглядела лица напавшего на меня мужчины. Я описала кожаные перчатки и запах конопли, но больше ничего конкретного сообщить не смогла. У меня и в мыслях не было сказать им, что это было предупреждение, что меня хочет убить мой бывший сутенер, продававший меня своим дружкам, которые преднамеренно причиняли мне боль, занимаясь со мной сексом. Я не могла им сказать, что, как мне кажется, мои дни сочтены.

Когда полицейские ушли, я чуть было не рассказала обо всем Джеку. Он обнимал меня, укачивал и успокаивал, уверяя, что мир — не такое уж плохое место, просто в нем иногда встречаются люди, совершающие дурные поступки, а я с трудом удерживала поток признаний. Но потом я вспомнила сломанную кисть Джека и его слезы после того, как он узнал, что я была с его отцом. Я поняла, что не имею права так с ним поступить. Чтобы разрушить власть Цезаря над собой, я должна была все рассказать Джеку, но знала, что такого права у меня нет.

Если бы это был кто-то другой, я не колебалась бы ни секунды. Но это был Джек, которого я очень любила, и я не хотела очередным признанием сделать ему больно. У меня был шанс, но я им не воспользовалась. Если бы я сделала это сейчас, я бы не только причинила боль Джеку, я разрушила бы его семью, и его отношение ко мне изменилось бы навсегда.

Если бы я отдала Цезарю дневники, тем самым я подписала бы себе смертный приговор. Цезарь угрожает мне только потому, что не может до них добраться. Возможно, я должна нанести ответный удар? Может, сказать ему, что, если он и дальше будет мне угрожать, я покажу дневники Джеку? А если он оставит меня в покое, то опасаться ему будет нечего. Почему я веду себя так пассивно? Почему я все это ему позволяю? Он действует так, потому что боится. Я могу начать действовать, потому что мне нечего терять.

Так я и поступлю. Я спрячу дневники и дам ему отпор.

Но сейчас я должна с тобой попрощаться. Ты была верной и терпеливой подругой. Ты слушала меня безо всякого осуждения. Мне тебя будет не хватать. Быть может, когда я состарюсь, я достану эти записи и перечитаю их. Быть может, над чем-то я даже смогу посмеяться. Быть может, прошедшие годы позволят мне иначе взглянуть на эти события, хладнокровно и снисходительно, и я даже смогу поделиться с Джеком всеми своими секретами, потому что меня уже не будет сдерживать страх его потерять.

Спасибо тебе за все, что ты для меня сделала. За то, что ты была со мной и, выслушивая меня, не дала мне сойти с ума. Я буду по тебе скучать. Целую.

С вечной любовью,

Ева

Либби

— Бог ты мой, Ева, что же ты натворила! — обращаюсь я к лежащей передо мной тетради, потому что сама Ева уже навсегда исчезла. — Как ты могла пойти против него, зная, на что он способен? Ты что, с ума сошла?

Я знаю, ей казалось, что у нее не было выбора. Но надо быть сумасшедшей, чтобы угрожать Гектору! Ведь он это сделал, теперь я в этом не сомневаюсь. И он ни в чем не признался, предоставив полиции арестовать Джека. Своего собственного сына. Этот человек — настоящий психопат. Вот что в этой истории беспокоит меня больше всего. Внешне он выглядит совершенно нормальным. Ни за что не догадаешься, что перед тобой безумец.

А молчаливые телефонные звонки продолжают раздаваться в нашем доме. Но только в отсутствие Джека. Они разрывают мою жизнь на отрывки от звонка до звонка. Теперь он преследует меня, это ясно как божий день.

«Динг-донг!» — раздается мелодичный голос дверного звонка.

У меня замирает сердце. «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол, — проносится у меня в голове. — Он звонит по тебе».

Бутч уже взлетел по лестнице и облаивает входную дверь.

«Динг-донг!»

Звонок не унимается, и я поспешно оборачиваю дневники бархатом, сую их в пакет, прячу в камине и наконец закрываю заслонку.

«Динг-донг!»

Кто бы это ни был, уходить он не собирается. Я стараюсь как можно быстрее преодолеть лестницу, ведущую из подвала наверх, запираю дверь на ключ и опускаю его в карман.

«Динг-донг!»

Я распахиваю входную дверь и только теперь понимаю, что это может быть Гектор. Разве две минуты назад я сама не думала о том, что все эти телефонные звонки исходят от него, поскольку теперь в роли его жертвы оказалась я? И вот я бездумно отворяю дверь, не узнав предварительно, кто находится по другую ее сторону.

— Хэрриет! — с облегчением выдыхаю я, радуясь тому, что передо мной не Гектор.

Ее обычно дружелюбное лицо превратилось в угрюмую маску, губы сжались в тонкую жесткую линию, а взгляд немигающих глаз буквально впивается в меня. В ней нет ни капли того тепла, которое обычно окружает ее, подобно пушистому и ласковому облаку. Более того, ее облик пугает. От страха мои внутренности скручиваются в тугой узел, как и в момент аварии. Я умру. Я это знаю так же точно, как знала тогда. Хэрриет — убийца.

Она надевает улыбку Хэрриет на лицо убийцы.

— Либерти, мне надо поговорить с тобой о Гекторе.

— Я… Я… Э-э… Мне надо идти, — запинаясь, произношу я.

Услышав, как дрожит мой голос, Бутч мчится к своей корзинке и, запрыгнув в нее, только что не закрывает лапами глаза.

— Пойдешь после того, как мы побеседуем, — твердо говорит она и делает шаг вперед, вынуждая меня отступить на шаг назад. — Не волнуйся, я сама сделаю чай, — продолжает она, врываясь в дом. — В конце концов, я хорошо готовлю чай — я ведь и мать и хозяйка.

У меня в кармане лежит мобильный телефон, и я держу руку на кнопке вызова.

Пока Хэрриет, готовя чай, металась по моей кухне, как по своей собственной, я набрала на экране цифры 999 и сунула телефон в карман.

Надеюсь, что мне удастся отбиться от женщины ее возраста, но я в этом не уверена, потому что сейчас я намного слабее, чем до аварии. Но если она на меня нападет, я успею позвонить на номер 999, что даст полиции возможность отследить звонок и прийти на помощь. Я очень на это рассчитываю. Я вспоминаю слова Энджелы, которая удивлялась тому, что люди так полагаются на мобильные телефоны, как будто это оружие, способное спасти их в смертельно опасной ситуации.

««Я женщина, но мне ничего не угрожает, потому что у меня есть мобильный телефон» — вот как они рассуждают», — говорила она.

Я соглашалась с тем, что это нелепо, потому что людей грабят, насилуют и убивают независимо от того, есть у них мобильный телефон или нет. И вот я сама вынуждена полагаться на этот хрупкий аппарат.

Не знаю, почему я не настояла на том, чтобы Хэрриет ушла. Как выяснилось, я просто не способна ей нагрубить, несмотря на то, что заподозрила ее в недобрых намерениях.

Мы расположились на диване в гостиной комнате. Я села как можно дальше от нее, вытащила мобильник из кармана и положила его рядом с собой. Надеюсь, что Хэрриет этого не заметила. Но не могу же я сидеть на диване, сунув руку в карман!

— Кофе вместо чая, — произносит она, протягивая мне чашку. Моя рука дрожит, и чашка громко дребезжит о блюдце. Глаза Хэрриет, такие же зеленые, как и у Джека, задерживаются на прыгающей у меня в руках посуде и поднимаются к моему лицу. — Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает она.

— Да, все отлично, — заверяю я ее, незаметно отодвигаясь еще дальше. — Почему вы спрашиваете?

Хэрриет наливает в свою чашку чай и молоко и делает два изящных глотка. Я, наблюдая за ее руками и губами, спрашиваю себя, трудно ли ей было столкнуть Еву с лестницы, и пытаюсь представить, как из этих искаженных яростью губ вырывались проклятия.

— Вот так-то лучше, — со вздохом произносит она. — Стоит мне сесть за руль, и я начинаю умирать от жажды. — Она осторожно ставит чашку на стол и переключает свое внимание на меня. Я пытаюсь скрыть от нее настороженность и страх, хотя бороться с этими чувствами мне очень трудно. — Итак, Либерти, — продолжает она, — сейчас я задам тебе вопрос и очень рассчитываю на честный ответ.

— Хорошо, — киваю я.

— Ты спишь с Гектором?

Я замираю и закрываю глаза, чтобы сообразить, правильно ли я расслышала ее слова. Когда я снова их открываю, мое лицо искажено изумлением и отвращением.

— Нет! — восклицаю я. — Категорическое, абсолютное НЕТ! Как вам такое могло прийти в голову?

Я содрогаюсь, будто пытаюсь стряхнуть с себя это предположение, прежде чем оно успеет ко мне прилипнуть, сделать меня грязной.

— Но ты была бы не первой из жен Джека, кто это делает, не так ли?

Пространство вокруг нас замирает. Я смотрю в глаза Хэрриет, которая без смущения встречает мой взгляд.

— Вы об этом знаете? — спрашиваю я.

— Конечно. Кажется, ты считаешь, что это я убила Еву.

— Я…Я…

— Не волнуйся, — успокаивает меня Хэрриет. — На твоем месте я думала бы то же самое.

— Как вы узнали?

Горькая усмешка искривляет ее губы.

— Жены таких мужчин, как Гектор, не слепы и не полные дуры. Мы знаем о слабостях и недостатках своих мужей. Просто мы не забываем, что нам есть что терять.

Я молчу, потому что не могу даже представить себе, как можно жить с человеком, зная, что он тебе изменяет. Мне было трудно свыкнуться даже с тем, что Джек продолжает любить женщину, которой уже нет в живых. Если бы я знала, что он вступает, в сексуальные отношения с другими женщинами… Я бы этого не вынесла.

— Я вижу, что ты этого не понимаешь. Позволь, я немного расскажу тебе о своей жизни, — продолжает Хэрриет. — Когда-то я гораздо чаще ходила с Гектором на различные мероприятия, чем сейчас. Мы бывали в ресторанах, встречаясь с друзьями, или просто ужинали там. Когда дети вырастают и начинают жить своей жизнью, появляется больше возможностей проводить время вместе. Но я начала замечать, что некоторые женщины при виде Гектора просто застывают от ужаса. Сначала они смотрели на него, а потом переводили взгляд на меня. Причем на него они смотрели со страхом, а на меня — растерянно. Но некоторые из этих молодых женщин смотрели на Гектора глазами, исполненными сочувствия, а на меня — с отвращением и презрением.

Когда мне эти взгляды уже изрядно надоели, я как-то раз столкнулась с одной из таких девушек в ресторане, где она работала официанткой. Я отвела ее в сторонку и спросила, откуда она знает моего мужа. Она попыталась это отрицать, но я пригрозила, что, если она не скажет мне правду, ее выгонят с работы.

«Сука! — думаю я. — Избалованная легкими деньгами сука! Она угрожала человеку, для которого работа — это способ выжить. Сука!»

Увидев выражение моего лица, Хэрриет говорит:

— Я и сама не горжусь тем, что сделала, но ты должна меня понять. Я видела, что обо мне и Гекторе шепчутся, и я должна была знать причину этого. Но, узнав ее, я пожалела о том, что не смогла смириться со всеми этими взглядами и шепотками. Официантка рассказала мне, что познакомилась с Гектором в борделе, где она раньше работала.

Я смотрю на Хэрриет и думаю о том, что должна изобразить на своем лице удивление, но у меня нет на это сил.

— Я вижу, что это для тебя не новость, — печально произносит Хэрриет. — Она рассказала мне, что поначалу он был очень мил и жаловался на то, что его жена — я - отвергает его, преждевременно положив конец интимным отношениям, и что больше всего на свете он жаждет ласки и внимания. Она сказала, что во время первых встреч они просто разговаривали и иногда она его обнимала. Однажды вечером он начал оплакивать свои разрушенные отношения с женой, а она его утешала. И тут он овладел ею… — голос Хэрриет дрогнул, но она взяла себя в руки и закончила: —…без всякой защиты.

Ее глаза наполняются слезами, и она смотрит на свою чашку.

Как я могла считать ее убийцей? Да я, должно быть, совсем выжила из ума!

— Тогда у нас с ним еще были супружеские отношения, и он подвергал меня риску, но, судя по всему, Гектора это не волновало. Потом он начал приходить к ней снова и снова. Чтобы она не отказывалась от встреч с ним, он каждый раз назывался другим именем. И с каждым визитом он становился все агрессивнее и вел себя все более разнузданно. И хотя он давал ей все больше денег, уже к пятому разу она не могла смотреть на него без ужаса. Владельцам борделя не было никакого дела до того, что он над ней издевается, потому что он и им приплачивал за то, чтобы его к ней пропустили. После десятой встречи она сбежала, потому что больше не могла жить в постоянном страхе, ожидая его следующего визита.

Ее глаза по-прежнему устремлены в пространство, как это делаем все мы, когда пытаемся понять, как нам быть. Она смахивает скользящую по щеке слезу.

— Я поняла, что она не лжет, — продолжает рассказывать Хэрриет. — И я поняла, что мой муж — чудовище.

— Почему же вы от него не ушли? — спрашиваю я.

— Куда я могла пойти? — отвечает она вопросом на вопрос. — Или ты думаешь, что такой человек, как Гектор, допустит, чтобы от него кто-то ушел? Почти всю свою взрослую жизнь я была женой и матерью. Я много лет нигде не работала, не считая своего собственного дома. Право принимать решение есть только у Гектора. Он замучил бы меня юридическими тяжбами и навсегда разлучил бы с детьми. Я сделала все, что смогла, а именно покинула его постель и стала строить планы на будущее. Я уже очень давно откладываю деньги. Вскоре я буду располагать суммой, достаточной для того, чтобы уйти от него и выдержать любое юридическое сражение без серьезных для себя последствий.

— Но вы можете уйти от него хоть завтра. У нас места более чем достаточно.

Хэрриет решительно мотает головой.

— Нет. Не забывай, что у меня два сына. И пусть Джек знает о Гекторе больше, чем мне того хотелось бы, я не знаю, что известно о нем Джеффри, и не хочу рисковать нашими отношениями, пока я не готова к серьезному разговору с ним.

Я не могу понять, почему она не уходит от мужчины, которого не уважает, более того, который вызывает у нее такое отвращение. Только потому, что она хочет сохранить лицо? Вряд ли я на такое способна. Я не осталась бы даже ради ребенка. Боязнь причинить ему непоправимый вред взяла бы верх над желанием сохранить семью.

— С чего вы взяли, что я сплю с Гектором? — спросила я.

Хэрриет делает еще один глоток чая. По ее устремленным вдаль, похожим на изумруды глазам я вижу, что она тщательно подбирает слова.

— Когда я поняла, почему на меня так смотрят эти молодые женщины — а почти все они были молоды, — мне пришлось практически совсем отказаться от участия во всяких мероприятиях вместе с Гектором. Эти взгляды стали для меня просто невыносимыми. И тогда я начала больше времени проводить с женами его друзей. И я видела, как они с пониманием поглядывают друг на друга, в то же время публично не признавая неверность своих супругов. Я обнаружила, что я не одна такая. Как раз наоборот. Остальным женам тоже приходилось с этим мириться. Это придало мне сил и уверенности в правильности принятого мною решения не спешить, дождаться подходящего момента.

Однажды мой драгоценный Джек привел к нам в дом женщину, на которой хотел жениться. Я была счастлива: он наконец-то решил остепениться! Представь себе мой ужас, когда я увидела на ее лице страх, свидетельствующий о том, что ей тоже пришлось терпеть издевательства Гектора. Присмотревшись к ней, я поняла, что в ее случае это было что-то гораздо более личное и жуткое. Я также поняла, что Джек ни о чем не догадывается, и поэтому промолчала. Но жить с этим мне было очень сложно. Это была самая трудная из всех задач, которые ставила передо мной жизнь. Мне пришлось ограничить общение с сыном, лишь бы не заставлять ее оказываться за одним столом с Гектором.

Когда я узнала, что они решили пожениться тайно, я плакала два дня подряд, потому что это было подтверждением всех моих подозрений. Из-за того, что натворил Гектор, я не смогла присутствовать на свадьбе сына.

«И все же ты поставила их свадебную фотографию у себя в гостиной», — подумала я.

— Я по-прежнему не понимаю, как это связано с тем, что вы подумали обо мне и Гекторе, — сказала я.

— Дело в том, Либби, что я вижу то же самое выражение и в твоих глазах. Когда я с тобой познакомилась, его там не было, впрочем, как и все последующие годы. Но во время наших последних двух встреч я заметила, что ты смотришь на него со страхом и презрением… Я испугалась, что после аварии он, применив силу… воспользовался твоей беспомощностью и уязвимостью.

Я перевожу взгляд на черный экран лежащего рядом со мной телефона. Эта чернота скрывает цифры 999, мой шанс позвать на помощь. Сейчас мне очень нужна помощь. Что я могу ей рассказать из того, что мне известно? С одной стороны, если она все узнает, то, быть может, мне не будет угрожать такая серьезная опасность со стороны Гектора. С другой стороны, разве я могу быть уверена, что ей можно доверять? Ведь она, зная правду о Гекторе, оставалась рядом с ним! Откуда мне знать, что она не подвержена в какой-то мере стокгольмскому синдрому? Она могла убить Еву, выполняя его поручение. Может, она пришла ко мне, чтобы собрать для него информацию?

— Я узнала, что он посещает проституток, — ответила я, — и перестала его уважать. Простите, но меня выворачивает от одной мысли об этом.

— А Ева? — спрашивает она. — Как ты узнала о Еве?

— Я это вычислила. Я немного знала историю Евы, о том, что она жила в нищете. Учитывая, как относится к отцу Джек, было нетрудно сложить два и два.

— Джек знает о Еве и своем отце?

— Думаю, что знает, — отвечаю я. — Прямо я его об этом не спрашивала.

Мучительное страдание искажает лицо Хэрриет. Мне хочется подойти к ней, обнять ее, позволить ей поплакать у меня на плече. Но я знаю, что для нее это неприемлемо. Это означало бы утрату собственного достоинства, а это уже чересчур.

— Я сейчас уйду, — наконец говорит она. — Я и так злоупотребила твоим терпением и отняла у тебя время.

Я не могу отпустить ее в таком состоянии. Я никогда не прощу себе, если по дороге домой с ней что-то случится.

— Нет, Хэрриет, — возражаю я. — Пожалуйста, останьтесь у нас на ночь.

Она растеряна. Впрочем, лишь немногим больше меня, потому что, открывая рот, я не собиралась предлагать ей остаться.

Я улыбаюсь и пожимаю плечами.

— Останьтесь, — повторяю я. — Вернетесь домой завтра. Ночь подальше от Гектора пойдет вам на пользу. Мне приятно ваше общество.

Хэрриет продолжает молчать.

— Мы больше не будем обо всем этом говорить, — обещаю я. — Мы просто будем общаться, смотреть телевизор, читать. Может, даже чего-нибудь выпьем.

«С Евой ты была всего этого лишена», — думаю я.

— С удовольствием, Либерти, — будто преодолевая боль, с трудом выдавливает она из себя и вымученно улыбается.

Я и представить себе не могла, насколько одинокой она была все эти годы. Я не понимаю, как она все это вынесла.

Я улыбаюсь в ответ и встаю, чтобы снова поставить чайник. Ее взгляд падает на лежащий на диване мобильник. Когда она опять смотрит на меня, я понимаю, что мы обе знаем, что он там делает. Но это уже не имеет значения. Теперь я совершенно точно знаю, что Хэрриет не способна на убийство.

— Позволь, я тебе помогу, — говорит она и берет со стола поднос.

Я впервые чувствую, что у меня есть возможность по-настоящему близко узнать эту женщину, всегда внушавшую мне симпатию и уважение.