Глава 8

Пока что, в течение этих четырех дней, мне удавалось избегать тех двух женщин, которые сплетничали обо мне. Конечно, их слова были не такими обидными, как истории, которые ходили обо мне в детстве, но услышать такое, уже будучи взрослой… Это меня шокировало. А ведь я почти убедила себя в том, что со мной все в порядке.

Я выставляю на беговой дорожке шестьдесят минут и нажимаю кнопку «пуск». Мне нужно пробежаться. Я не смогла прийти сюда утром, до работы (именно так я раньше и избегала этих двух сплетниц), потому что Мэлу почему-то захотелось заняться со мной любовью сегодня утром.

Он так редко хочет меня, что я не стала сопротивляться. В субботу мы так и не выбрались в Париж. Мы провели этот день в постели, смотрели фильмы и ели пиццу. После того первого секса мы больше не стали заниматься любовью, так, пообнимались и все. Но этим утром Мэл набросился на меня, как только прозвенел будильник и я открыла глаза. И он кончил не один раз, словно распаленный мальчишка. Дважды в спальне, потом в душе, потом в кухне, когда я облокотилась на барную стойку, собираясь почитать газету и съесть тост. Вместо тоста я получила секс. Мэл так торопился, что порвал мои любимые трусики (кстати, очень дорогие). Потом еще раз в душе. Пять раз за утро! Это неслыханно.

Мэл наконец ушел на работу, потому что его айфон начал разрываться от звонков. Сегодня было заседание совета, которое он никак не мог пропустить.

Каждый раз это был быстрый секс, отчаянный и неожиданно грубый, оставляющий по себе послевкусие одиночества. Не знай я Мэла, я могла бы подумать, что он завел любовницу или подумывает об интрижке и так искупает свою вину.

Но Мэл не стал бы изменять мне. Теперь я это знаю. Теперь, когда уже слишком поздно, я знаю, что Мэл никогда бы так не поступил.

Полоса беговой дорожки прокручивается у меня под ногами, и я чувствую нарастание наслаждения. Легкие натужно перерабатывают кислород, сердце лихорадочно колотится в груди, кровь мчится по венам. Я обожаю это чувство. Предвкушение экстаза.

Вообще-то мне не стоит жаловаться на сегодняшнее утро. Иногда Мэл месяцами не обращает на меня внимания. Он словно забывает о том, что я женщина, да к тому же женщина, которая должна его заводить. А когда он хочет меня, это по времени никогда не совпадает с теми моментами, когда у меня тоже есть для этого настроение, поэтому приходится либо закрывать глаза и раздвигать ножки, либо искать отговорки.

Не то чтобы Мэл был бы против, если бы я сказала: «Слушай, мне сейчас как-то не хочется, может, просто поспим?» Наверное, он только обрадовался бы таким словам. Они означали бы, что я честна с ним. И Мэл не стал бы ломать голову, думая, не симптом ли это. Он сразу понял бы, что это симптом обострения. Наверное, я не могу довериться Мэлу, потому что не могу смириться с тем, как он меняется. Незаметно, но неизбежно. Он меняется, если я говорю ему правду. Он начинает проверять нашу аптечку, ищет улики, прячет бритвы и обезболивающие, забирает меня с работы, разговаривает с моим лечащим врачом у меня за спиной.

Серьезно, стоит немного захандрить, и мой муж тут же принимается вести себя со мной как с сумасшедшей. На самом деле у всех женщин бывают перепады настроения. У меня просто перепады настроения. Иногда мне бывает грустно.

Я была грустным ребенком.

Я была грустным подростком.

Теперь я грустная взрослая женщина.

Тут нет ничего такого, если хотите знать мое мнение. Но мой муж считает, что это ОЧЕНЬ важно.

Нагрузка нарастает, я чувствую, как все мое тело покрывается потом. Мне это нравится. Я словно прохожу ритуал очищения. Укрощения и очищения. Все плохое выходит из меня с потом во время тренировки. Я ускоряю бег, мне осталось пробежать лишь пару сотен метров.

Может, Мэлу стыдно за прошлую пятницу. Он чувствует себя виноватым за то, что выдал меня — выдал нас — нашим друзьям. Мне пришлось избегать их телефонных звонков и не отвечать на электронные письма. Я боюсь встретиться с Кэрол и Рут на работе.

А может быть, секс стал для Мэла чем-то вроде терапии. Замещающей терапии. Для меня эту функцию выполняет беговая дорожка. Так мы вытесняем из нашего сознания мысли о них.

Я сидела в Интернете часами, пытаясь найти нужную информацию.

Она не воспользовалась ученой степенью, чтобы стать практикующим психологом. Вместо этого она открыла так называемое «Эзотерическое кафе» — там можно подчистить свою ауру, а заодно еще и выпить кофе, что-то в этом роде. Кафе находилось в Брайтоне.

Но на сайте не было ее фотографий. А главное, там не было его фотографий.

Я выхожу из душа, завернувшись в полотенце. Мокрые волосы липнут к щекам.

Те женщины в раздевалке.

Мое сердце замирает на мгновение, и я останавливаюсь в дверном проеме, подумывая о том, чтобы уйти, пока они меня не заметили.

Брюнетка завязывает шнурки своих розово-белых кроссовок и поднимает голову. Она замечает меня, и кровь отливает от ее лица, как и в прошлую пятницу. Даже если я сейчас уйду, я покажусь им трусихой. Будто это я сделала что-то плохое. Да и куда мне идти? Назад в душевую? Чтобы женщины решили, что я за ними подсматриваю? Чтобы у них появились другие поводы для сплетен?

Глядя на противоположную стену, я с гордо поднятой головой вхожу в раздевалку и направляюсь к своему шкафчику. Я ввожу код, открываю дверцу и, заслоняясь ею, надеваю трусики, а потом лифчик.

Я знаю, что они все еще здесь, смотрят на меня, пытаются найти еще какие-то мои недостатки, чтобы добавить их к уже имеющемуся списку обсуждения. Я слышу, как они шепчутся, чувствую, как они подталкивают друг друга локтями. Через три секунды я развернусь к ним и скажу, чтобы они высказали мне все в лицо.

— Нам очень стыдно, — говорит одна из них. — Мы о прошлой пятнице. Извини нас.

Я надеваю джинсовую юбку с заниженной талией и застегиваю ее, притворяясь, что не слышу.

— Мы не думали, что ты нас слушаешь, — говорит другая, пока я натягиваю кофточку.

Обычно я хотя бы немного подсушиваю волосы, но сегодня придется убегать отсюда.

— Все дело в том, что мы завидуем тебе, — продолжает первая.

— Да, ты так здорово справляешься с нагрузкой, а нам не удается сбросить и пары килограммов, — добавляет вторая.

— Нам правда очень жаль.

Я надеваю курточку, вытаскиваю сумку из шкафчика, бросаю кроссовки на пол, сую в них ноги, даже не надев носки. Я даже не поправляю задники, так что приходится идти в них, как в шлепанцах.

В моих венах бурлит чистая ярость.

И что мне теперь делать, по их мнению? Сказать, что все в порядке? Согласиться с ними? Облегчить их души, сказав, что это неважно? Что я все понимаю?

Почему их хамство должно стать моей проблемой? По крайней мере, те, кто писал на стенах, что я «шлюха» и «придурошная прошмандовка», никогда не требовали от меня, чтобы я их прощала. Я захлопываю дверцу с такой силой, что все шкафчики шатаются.

Я разворачиваюсь, замираю на секунду, прожигая их взглядом. Наверное, сейчас у меня раздуваются ноздри.

Женщины пятятся.

Задники кроссовок врезаются мне в пятки, когда я направляюсь к двери.

Через пару секунд я возвращаюсь.

Останавливаюсь перед ними.

— Если у кого-то красивый муж, это еще не делает его идеальным, — говорю я. — Это не значит, что достаточно похудеть, чтобы сохранить свой брак. То, что он такой красавчик, еще не значит, что у него нет недостатков.

Я надела черное.

Черное стильное платье, которое нашла в магазине подержанных вещей в центре Лондона. Туда отдавали свои платья все знаменитости.

Платье было модным в прошлом сезоне, но я знала, что могу надеть его, если сделать это с ироничной непосредственностью: если уложить волосы набок и заплести их в косу, то покажется, будто у меня есть платья этого сезона, но я достаточно уверена в себе и настолько хорошо разбираюсь в моде, что могу надеть то, что мне хочется, когда мне хочется, и при этом знать, что я потрясающе выгляжу.

После того как я купила его, я не могла позволить себе нормально поесть в течение недели, но платье было мне необходимо. Выбор между модой и едой всегда был для меня очевиден. Если вещь мне подходила, я должна была приобрести ее, чем бы ни пришлось пожертвовать. Все дело было в самооценке. Когда я хорошо выглядела, я хорошо себя чувствовала. Иногда хороший внешний вид помогал заполнить внутреннюю пустоту. Некоторые женщины латают дыру в душе едой, работой, алкоголем, наркотиками, случайными связями. Я же знала, что мне поможет только порядок: бег каждое утро, идеальная косметика, подходящая одежда. Нужно выглядеть так, будто ты в гармонии с миром. Тогда ты будешь в гармонии с миром.

Я просидела в этом баре одна уже десять минут. Мои коллеги по работе опаздывали. Я вновь посмотрела на часы, подавляя вздох. Двадцать пять минут девятого. Мы договорились встретиться в этом классном баре неподалеку от Букингемского дворца в половину восьмого, и я приехала после восьми, потому что знала, что они всегда опаздывают. Впрочем, мы все опаздывали. Но сегодня мои подруги превзошли себя. Кое у кого из начальства крупной юридической фирмы, в которой я работала, были мобильные телефоны. Телефоны, которые можно положить в сумку или дипломат и носить с собой. На такой телефон можно позвонить и договориться о встрече. Сказать, что опаздываешь сам, или выяснить, не опаздывает ли твой собеседник. Но ни у меня, ни у моих приятельниц не было таких денег. Нам нужно было договариваться заранее и ждать. Или пользоваться телефонами-автоматами.

Чтобы не сидеть одной за столиком, я пересела за барную стойку и, заказав коктейль «Секс на пляже», разглядывала других посетителей. Тут было слишком уж тихо и пусто для вечера пятницы. Может быть, Кэндис, с благоговением читавшая все колонки светской хроники, ошиблась, и это не такое уж модное место. Тут было не так много мужчин, и не было женщин, с которыми мужчины захотели бы познакомиться, чтобы затащить их в постель.

Пара типчиков, зашедших сюда выпить пива после работы, сидели за столиками, но они меня не интересовали. Я повернулась к стойке, сосредоточившись на коктейле. Я могла позволить себе всего два коктейля за вечер, поэтому ме-едленно потягивала напиток через трубочку, вороша лед на дне. Навык, которым быстро овладевают люди с низкой зарплатой. Я горжусь тем, что могу пить один коктейль весь вечер, если в этом есть необходимость. А за неделю до зарплаты такая необходимость возникает, уж поверьте.

А потом я подняла голову… и он уже был там.

Стоял рядом со мной, появившись словно из ниоткуда.

— Привет, — сказал он.

Я не видела его за барной стойкой — я бы заметила. Я уверена, в мире есть очень мало людей, способных не обратить внимание на такого мужчину.

Высокий, с темно-медовыми, немного детскими кудряшками волос, волевым подбородком и роскошным телом. На нем был синий тонкий джемпер с V-образным вырезом и мешковатые коричневые джинсы, идеально подчеркивавшие узкие бедра. Часы на запястье. Вот и все. Простовато одет, невообразимо прекрасен.

Я улыбнулась в ответ, лишившись дара речи.

Он заговорил со мной. Этот богоподобный мужчина заговорил со мной. Да, иногда парни пытались знакомиться со мной, но… но не такие, как он. Он явно был не в моей весовой категории. Явно.

— Я видел, как вы заходите сюда, когда уходил, и решил, что если я дойду до метро «Оксфорд-серкус» и все еще буду думать о вас, то вернусь и скажу «привет».

Я тут же подсчитала в уме: с такими длинными ногами ему потребовалось десять-пятнадцать минут, чтобы дойти отсюда до станции метро, и столько же времени, чтобы вернуться. А значит, он думал обо мне целых полчаса. Полчаса. Это правда происходит со мной? Все мелодрамы и любовные романы — это все правда? Есть на свете Прекрасный Принц, который ждет вас? Он думал обо мне полчаса, всего лишь мельком взглянув на меня. Такого со мной никогда не случалось. Вы только посмотрите на него! Посмотрите!

— И вы сказали «привет». — Я заметила, какие у него добрые глаза. Темные, желтовато-карие, блестящие, с веселыми искорками. — У вас заготовлена следующая фраза? — В моем голосе звучала уверенность, но на самом деле сердце выскакивало у меня из груди.

Наши взгляды встретились, и все мои мысли исчезли. Сердце билось так сильно, что стало больно.

— Нет, заготовленной фразы у меня нет. — Он улыбнулся, покачав головой.

Я думала, что мое сердце разорвется от этой улыбки.

— Друг как-то сказал мне помнить о П.О.Ц.Е.Л.У.Я.Х., если я захочу заговорить с женщиной, которая мне понравилась.

— Поцелуях? — выдохнула я, глядя на его губы. Розовые нежные губы, как же сладостно будет прикоснуться к ним! Они созданы для прикосновения к моим.

Он кивнул.

— «Проще Общайся. Цветистые Емкие Легковесные Утверждения, Ясно, Хороши». П.О.Ц.Е.Л.У.Я.Х.

— Поцелуях, — повторила я.

Мы говорили о поцелуях. Мы только что познакомились, а уже говорим о поцелуях.

— Она будет невыносима, когда узнает, — сказал он.

«Она?! — Мои мысли о будущей свадьбе дали трещину. — Что еще за «она»?! И почему мой будущий муж говорит о ней? Разве он не знает, что это дурной тон?»

— Что за «она»? — спросила я, выдавив из себя улыбку.

Я уже готовилась услышать, что у него есть девушка, и он флиртует со мной только потому, что не смог удержаться. Это было бы эвфемизмом для слов: «Я просто хочу снять тебя на одну ночь». Или, что было бы еще хуже, у них свободные отношения, и ему позволено спать с другими женщинами при условии, что любить он всегда будет только ее. Или — все мое тело сжалось при мысли об этом — может быть, они свингеры.

Я как-то читала о таком в газете и паре женских журналов. Свингеры — это люди, которым нравится обмениваться половыми партнерами и… о Господи… им нравится секс втроем.

Может, он хотел пригласить меня присоединиться к ним?

— Мой лучший друг. Нова. Она велела мне пойти сегодня в бар, потому что ей казалось, что я встречу кого-то особенного. Нова считает, что у нее дар предвидения. Она звонила мне сегодня шесть раз, чтобы убедиться, что я пойду прогуляться. Сказала, что я буду жалеть всю оставшуюся жизнь, если не пойду. Я пытался объяснить, что если я не пойду, то никак не смогу подтвердить или опровергнуть ее теорию, а если пойду и никого не встречу, то она скажет, что я просто пошел куда-то не туда. Как бы то ни было, она побеждает. Но я рад, что вышел сегодня погулять. — Он опять улыбнулся.

Все мысли о той женщине, его приятельнице, вылетели у меня из головы, словно моль из комнаты, в которой распахнули окна. Сейчас я могла думать только о морщинках у его рта, когда он улыбался. В тот момент я поняла, что не хочу, чтобы мне улыбались другие мужчины. И не хочу, чтобы он улыбался так кому-то другому. Я хотела, чтобы он стал моим.

— Вернее, я буду рад этому, если получу ваш номер телефона.

— Можете назвать меня старомодной, но мне кажется, что стоит вначале узнать имя человека, которому даешь свой номер. Пусть даже только для того, чтобы знать, кто тебе звонит. — Я пыталась шутить.

Вот какое влияние он на меня оказывал. Я никогда в жизни не шутила. А теперь посмотрите на меня! Я подшучиваю над ним.

На мгновение я задумалась о том, кому принадлежало это платье. Какая знаменитость поделилась со мной своим обаянием, когда я купила эту модель? Его смех был звонким, как колокольчик.

— Меня зовут Мэл. А ваше имя начинается на С, верно?

— Откуда вы знаете? — Я удивленно распахнула глаза. — Это подруга вам сказала? Она ясновидящая?

— Нет. Некоторые считают, что она умеет предвидеть будущее, но Нова не хочет зарабатывать этим на жизнь. — Он осторожно коснулся кончиками пальцем точки над моей ключицей. — Дело в вашем кулоне.

Мой кулон. Кулон в форме стилизованной буквы «С». Я почувствовала, что краснею. «Как неудобно! Теперь он подумает, что я дура».

— A-а, да. Мое имя действительно начинается на С. Стефани. Меня зовут Стефани. Или Стеф.

— Стеф.

Мое имя на его губах. Будто нежная мелодия.

Он убрал руку, но я еще чувствовала тепло над ключицей. Он оставил след на моей коже.

— Вы такая милая, когда краснеете.

— Мэл… — Я проигнорировала его слова, зная, что покраснела еще сильнее.

— Вакен. Мэл Вакен. Этого достаточно, чтобы получить ваш номер?

— Полагаю, что да.

Мои руки дрожали от возбуждения и удивления, пока я писала номер телефона-автомата напротив моего дома (я не могла позволить себе телефон в квартире) на салфетке, любезно предоставленной барменом.

— Мне не терпится рассказать Нове о том, что я встретил самую красивую женщину в Лондоне.

— Можете больше не льстить, вы ведь уже получили мой номер.

— Помните о П.О.Ц.Е.Л.У.Я.Х.? Никакой лести, только честность.

Я почувствовала, как краска вновь залила мои щеки, проглядывая из-под тонального крема.

— Ну ладно, Стеф. Мне пора. Можно позвонить вам завтра? Или это слишком рано?

— Нет, не слишком, — ответила я.

— Значит, увидимся. — Он не сдвинулся с места.

— Да, — кивнула я, — непременно.

— Вы, должно быть, заметили, что я все еще стою здесь. Мне трудно оставить вас.

— Я буду рада ответить на ваш звонок, но вряд ли сделаю это после парочки таких же фраз. Помните о том, что сказал ваш друг.

Его взгляд мягко коснулся моих губ.

— О поцелуях, — сказал он. — Да. Пока, Стеф.

— Пока, Мэл.

Кэндис и Лиза подошли ко мне через пару секунд после того, как Мэл вышел из бара.

— О боже! — пронзительно взвизгнула Кэндис. — Кто это был?

Мэл помахал мне рукой на прощанье. Я помахала в ответ.

— Никто. — Я не сводила глаз с пустого дверного проема, в котором он скрылся. — Просто мужчина, за которого я когда-нибудь выйду замуж.

— И знаете что? Не все приходят в спортзал, чтобы вернуться к привычному весу или стать худой, как фотомодель. Некоторые ходят в спортзал, потому что это дарит им жизнь. Собранность. Порядок. Дарит ощущение душевного спокойствия.

Он знал мое тело.

Каждую родинку, каждую пору, каждую морщинку. Все достоинства и недостатки. Последнюю пару часов он изучал мое тело — пальцами, губами, языком, глазами.

Я всегда стесняюсь в постели с новыми мужчинами. Боюсь того, как они отреагируют, что подумают, когда я сниму одежду, и свет будет достаточно тусклым, чтобы скрыть мои недостатки, пусть и не в полной мере, и в то же время достаточно ярким, чтобы подчеркнуть достоинства.

Мэл медленно раздел меня, целуя, лаская, познавая мое тело. Казалось, прелюдия длилась часами. Долгие часы его сладостных ласк. Я задыхалась от вожделения. Он целовал меня. Он ласкал меня. Он занимался со мной любовью. Его глаза, его пальцы, его тело… Да, мы занимались любовью. Не сексом. Не трахались. Занимались любовью. Вот что я чувствовала.

Прошло уже два месяца с тех пор, как мы познакомились, но мы решили, что с первым разом стоит подождать. Мы не обсуждали это вслух, но, похоже, оба пришли к такому решению.

Прошло всего два месяца с тех пор, как мы познакомились, но я знала, что люблю Мэла. Он был Тем Самым. Единственным. Я поняла это, когда повстречала его в баре. Я чувствовала это всякий раз, как мы встречались и разговаривали. Я чувствовала это сейчас, свернувшись у него на коленях, точно счастливый щеночек.

И неважно, что мы лежали на старом жестком матрасе, который кто-то подарил мне, когда я переехала в эту квартиру. И неважно, что в кухне из крана мерно капала вода. И неважно, что в углах комнаты росла плесень, и сейчас ее запах чувствовался особенно остро, потому что вчера прошел дождь.

Все это было неважно. Мы были вместе. И Мэл любил меня. Он не сказал этого, но по последним двум часам я поняла, что это так.

— Мне нужно тебе кое-что сказать. — Мэл нежно коснулся моих волос.

Я не ответила. На мгновение я подумала притвориться спящей, чтобы Мэл ничего не мог сказать. Чтобы он не смог переписать историю сегодняшней ночи. Даже если это слова «Я люблю тебя», слова, которые мне отчаянно хотелось услышать (к моему огромному стыду), я не хотела, чтобы это случилось сегодня. Мне нужны — необходимы — были эти пузырьки идеальных воспоминаний. И таких пузырьков должно быть много. Они очень важны. Даже когда все идет наперекосяк — не с Мэлом, конечно, у нас с Мэлом все будет в порядке, а в жизни в целом, — мне нужно как можно больше хороших воспоминаний, чтобы они светили мне, как маяк в штормовом море. Тогда мой разум сможет ориентироваться по свету маяка и не затонуть. Я хотела запомнить то, как мы сегодня занимались любовью. И мне нужно было отдельное воспоминание — воспоминание о дне, когда Мэл признался мне в любви.

Это воспоминание займет свое место в череде других. Наше знакомство. Его первый звонок. Наш первый поцелуй. Наше свидание в Гайд-парке — мы ели холодные рыбные палочки и пили теплое имбирное пиво. Тот день, когда Мэл взял меня за руку: мы шли по улице, и он взял меня за руку! Так он показал всему миру, что мы вместе. Что мы едины.

Все эти воспоминания сверкали, как драгоценные камни в шкатулке моей памяти. Я не хотела, чтобы они испортились из-за того, что Мэл сейчас скажет.

— Нова поверить не может, что я тебе до сих пор не сказал.

«Опять она». Если бы не она, Мэл не пошел бы гулять тем вечером, когда мы познакомились, поэтому я всегда буду благодарна Нове за это, но все же неужели ему нужно говорить о ней сейчас? Мэл говорил о Нове с удручающей и тревожащей регулярностью. Почему он говорит о ней сейчас?!

Я сползла с его колен, чтобы видеть его лицо, и легла рядом, медленно водя пальцем по его распухшим от поцелуев губам, красным, как перезрелая клубника. Я хотела запечатать его уста. Вот в такие моменты понимаешь, почему нужно засыпать сразу после секса. Тогда ты не станешь говорить, а значит, не сможешь все испортить.

Мэл нежно накрыл мою руку ладонью, перецеловал каждый пальчик и опустил ее себе на грудь. Ему хотелось поговорить.

— Это о моем имени.

— Тебя на самом деле зовут не Мэл Бакен? — немного озадаченно спросила я.

— И да, и нет.

— О господи! — простонала я. — Ты выбрал этот момент, чтобы сказать мне, что раньше был женщиной и тебя звали Натали или что-то в этом роде? Потому что если это так, то я предпочту жить дальше в блаженном неведении. Операция прошла успешно, шрамов не видно, тело работает отлично, так что давай притворимся, что ты родился мужчиной, и я доживу до старости без этой психологической травмы.

— Нет, ничего подобного. Мэл — это уменьшительная форма от моего имени. На самом деле меня зовут Мальволио.

Я рассмеялась. Он такой смешной. Не каждый поймет эту шутку, но мы с Мэлом встретились вечером двенадцатого июня. «Двенадцатая ночь». Мальволио. Я обняла его, посмеиваясь над отличной шуткой.

— Очень приятно познакомиться с тобой, Мальволио, — хихикая, сказала я. — Меня зовут Стеф, но ты можешь называть меня Себастиан, если тебе нравятся трансвеститы.

Он вздохнул.

— Вот поэтому-то Нова и ворчала, что нужно было раньше сказать тебе об этом. Она знала, что ты решишь, будто это шутка.

Ледяная рука ужаса перехватила мое горло, смех оборвался. Я зажмурилась от страха. «Я посмеялась над его именем. О господи, неужели я это сделала?!» Когда я осмелилась открыть глаза и взглянуть на Мэла, он смотрел на меня без тени смущения или злости на лице.

— Тебя правда зовут Мальволио?

Мэл кивнул.

— Честное слово. Это любимая пьеса моей мамы, или что-то вроде того. — Он пожал плечами, беззаботно и невозмутимо. — Никто в точности не знает, почему мама так меня назвала. Все пытались ее отговорить. Родители Новы рассказывали, что умоляли ее не поступать так с ребенком, но мама настояла на своем. И вот меня зовут Мальволио.

— Тебя дразнили в школе из-за имени?

— У них был другой повод для того, чтобы дразнить меня. — Лицо Мэла на мгновение помрачнело. — Но лет с девяти все стали называть меня Мэлом. Только моя мама и родители Новы называют меня Мальволио, да еще сестра Новы, Корделия, когда хочет пошутить.

Я не знала, что тут сказать. Мне подумалось, что операция по смене пола была бы и то лучше. По крайней мере, такое ты всегда можешь скрыть. А с таким именем… Представьте себе хихиканье в церкви, когда мы выходили читать молитвы. Лишь человек пять не смеялись. Бедный Мэл! Наверное, его соседи только тем и занимались, что придумывали шутки, связанные с «Двенадцатой ночью».

Мне не нравилось быть в центре внимания, выделяться, давать кому-то повод насмехаться надо мной.

И тут я поняла, что Мэла это не беспокоит. Мы лежали в темноте, в кухне капал кран, слышалось наше ровное дыхание. Мэл был совершено спокоен. Уверен в себе. В нем не было ни показушничества, ни наглости. Только уверенность. В самом основании его личности лежала непоколебимая сила. Спокойствие. Уверенность.

Это позволяло ему столкнуться с любой проблемой. И решить ее. Мэл, Мальволио… Он мог справиться с чем угодно.

— Ну что, опробуем этого мужчину по имени Мальволио? — Я забралась на него, чувствуя, как вновь распаляется огонь в его чреслах.

— Ну конечно, — улыбнулся Мэл. Его большие, сильные руки погладили мои бока и легли мне на грудь.

Я выгнула спину, нежно раскачиваясь взад-вперед, дразня его.

Я знала, что нужно рассказать Мэлу обо мне. Я всегда это знала. Я понимала, что эта история с именем — к лучшему. Она показала мне, кто такой Мэл. Показала, что у Мэла есть сила, которая понадобится, когда я расскажу правду о себе.

— И иногда дело не в том, что он смотрит на «другие юбки». Дело в том, что его сердце не с вами. И что вы будете делать тогда? Как вы помешаете ему влюбиться в кого-то еще, если в то же время он любит вас? Как? Следя за фигурой? Поверьте мне, это не всегда помогает. На самом деле, это вообще не помогает. И как вы помешаете ему разделить свое сердце надвое и дать вам только половину? Хотя вам полагается его сердце целиком и полностью, а он дарит вам лишь половину?

Нова. Нова. Нова.

Он только о ней и говорит. Каждое второе слово в его речи — Нова. «Почему бы тебе на ней не жениться?» Мне не раз приходили в голову эти слова. «И что это за имя такое — Нова? — думала я, пока мы шли по мостовой в Восточном Лондоне к бару, где мне предстояло познакомиться с этой потрясающей Новой. Мы собирались поиграть там в бильярд и выпить пива. — Кто станет называть своего ребенка «Нова»?! Если бы вас так назвали, разве вы не сменили бы имя? Разве вы не попытались бы стать как все и не сменили бы имя? Нет, если бы вам хотелось выделиться из толпы. Хотелось, чтобы люди помнили о вас. Только если вы считаете себя насто-о-о-олько особенной, вы станете носить такое дурацкое имя. Да, у Мэла имя тоже необычное — наверное, даже более удивительное, чем у Новы, — но он хотя бы попытался слиться с толпой, используя форму «Мэл». А она… она не стала этого делать».

Я знала, как она выглядит. Я с ней еще не встречалась, даже фотографий не видела, но уже знала, как она выглядит. Высокая. Стройная. Белокурые локоны до пояса. Идеальный макияж. Она наденет узкие джинсы — потому что они ей по карману, к тому же они подчеркивают ее идеальную попку, когда она наклоняется над бильярдным столом, чтобы идеальным движением забить шар в лузу. Мэл постоянно говорил о ней, и было понятно, что он влюблен в нее по уши. И она это знает.

Он рассказывал мне, что они выросли вместе и никогда не встречались. Но Мэл явно хотел ее. Явно. Это было очевидно. Стоило увидеть только, каким возбужденным и радостным он становился, говоря о ней.

Кроме того, я знала, что Нова невероятно уверена в себе. Нельзя иметь такое имя, работать менеджером в ресторане, дописывать диссертацию по психологии в возрасте двадцати пяти лет и при этом не считать себя Божьим даром этому миру.

К тому же она наверняка использовала чувства Мэла.

У того, что такой потрясающий мужчина до сих пор холост, может быть только одно объяснение. Это Нова так решила. Наверное, он рассказывал этой Нове обо всех женщинах, с которыми начинал встречаться. Он знакомил их с Новой, и ей не нравилась мысль о том, что она лишится места самой главной женщины в его жизни. Поэтому Нова, пожалуй, надевала дорогущее белье с оборочками, набрасывала сверху плащ и заявлялась к Мэлу. Они стояли в прихожей, даже в комнату не проходили. И там она произносила свой ультиматум: «Брось эту женщину, если хочешь еще раз заняться со мной сексом». Мэл, может, даже сопротивлялся. Объяснял, что ему нравится его девушка. Больше, чем все прежние. Но тогда Нова снимала плащ, демонстрируя черный лифчик, едва прикрывающий ее кремово-белую грудь, и изящные трусики, а под ними — гладкую, нежную кожу на лобке (несомненно, она делала восковую эпиляцию в зоне бикини).

И Мэл набрасывался на ее трусики, срывал их — Нове все равно, она может позволить себе горы такого белья — и брал ее прямо там, у стены в прихожей.

Тем временем бедная, ничего не подозревающая девушка ждала его звонка, не понимая, что ей уже изменили. А завтра бросят.

С тех пор как Мэл предложил мне встретиться с Новой, я готовилась к тому, чтобы уйти из его жизни. Я отменяла эту встречу четыре раза, чтобы побыть с Мэлом подольше. Я старалась сделать наш секс фантастическим, чтобы он не думал о прелестях другой женщины. Чтобы мне не пришлось встретиться с соперницей, не будучи во всеоружии.

Но я больше не могла откладывать встречу с Новой. Главное, удостовериться в том, что после этой встречи Мэл не останется один достаточно долго для того, чтобы Нова могла прийти к нему и выдвинуть свои требования.

В баре сидели трое мужчин — двое играли в бильярд за центральным столом, третий потягивал пиво у барной стойки.

Новы видно не было.

Мы немного опоздали, это я виновата. Я все продумала и соблазнила Мэла, заставив его заняться со мной сексом в прихожей, у стены. Значит, Нова уже должна быть здесь.

Мое сердце от радости забилось чаще. Может, она уже ушла. Или не смогла сегодня прийти. Как бы то ни было, казнь откладывается. Мне не придется встретиться с этой Новой. Мой парень останется со мной еще на день.

В большом прокуренном помещении с широкой полукруглой барной стойкой и длинными столами для бильярда, обитыми зеленой тканью, открылась черная дверь. Дверь с нарисованным на ней розовым столом для бильярда.

И она вышла в зал. Я сразу поняла, что это она. Нова.

Она улыбнулась, махнула рукой, и я тут же почувствовала, как осветилось радостью лицо Мэла, когда он улыбнулся ей.

Пока я старательно пыталась соорудить на лице некое подобие улыбки, мне в голову пришло три мысли:

1. Мэл не сказал мне, что она негритянка.

2. Мэл не сказал мне, что она настолько красива.

3. У нас с Мэлом все кончено.

Мэл купил нам выпить и пошел поиграть в бильярд с мужчиной, сидевшим у барной стойки. Они были шапочно знакомы, и Мэл, наверное, хотел, чтобы мы с Новой остались наедине и поскорее подружились. Как будто такое вообще возможно.

Я видела, как она осматривает меня, чувствовала, как ее взгляд шарит по моему телу, но не сумела понять, о чем она думает. В этом они с Мэлом были похожи. Они могли скрыть свои мысли за маской невозмутимости и дружелюбия.

Я надела то же платье, что и в день, когда познакомилась с Мэлом. Оно было моим талисманом. Оно приносило удачу. Оно защитит меня от этой его «подружки». Я оттенила это платье джинсовой курточкой и потрясающими босоножками со стразами. Босоножки я одолжила у Кэндис.

Я несколько часов наносила макияж так, чтобы казалось, будто его и нет вовсе. Я хотела выглядеть естественно. Но так, чтобы при этом оставаться великолепной.

Сразу можно сказать, что Нова, готовясь ко встрече со мной, подобными вещами не озаботилась. На ней не было и грамма косметики, но ее кожа сияла природным здоровьем, карие глаза были огромными, и у нее были самые длинные ресницы, которые мне когда-либо приходилось видеть. Длинные черные косы с вплетенными в них коричневыми и желтыми нитками обрамляли до боли красивое лицо. Серая кофточка, простенькие джинсы и черный кардиган с вышивкой бисером на груди подчеркивали ее великолепные формы.

— Мужчины такие идиоты, правда? — сказала Нова.

Я мысленно закатила глаза. Она, видимо, полагала, что, обсуждая тему «все мужики — козлы», можно с кем-то подружиться.

— Вернее, я имею в виду, что вот тот мужчина, — она указала на моего парня, — идиот.

Я промолчала. Ей не удастся меня спровоцировать. Она хочет, чтобы я наговорила гадостей о Мэле, а потом она «случайно» проболтается ему. В ближайшем будущем.

— Мэл постоянно о тебе говорит, — продолжала Нова. — Зная его, я уверена, что он постоянно говорит с тобой обо мне.

«Наглая сука», — подумала я.

— В этом нет ничего такого, просто Мэл полагает, что если будет постоянно рассказывать тебе, какая я замечательная, и каждые две секунды говорить мне, какая ты потрясающая, то мы примем его слова на веру и захотим проводить все свое свободное время вместе. — Она улыбнулась.

Такая улыбка сводит мужчин с ума. Так улыбалась Джулия Робертс в фильме «Красотка». Улыбка освещала ее лицо, активируя все центры наслаждения в мозге мужчин. И не только центры наслаждения, связанные с сексом.

Если внушить мужчине, что он твой друг, и ты выглядишь так, как она… Это билет в один конец. Это сведет мужчину с ума. Он обезумеет от похоти и страсти. Неудивительно, что Мэл одержим ею.

— Очевидно, это оказало совершенно противоположный эффект, — сказала Нова.

У нее были потрясающие губы. Кто-то — кажется, Винс — назвал такие губы «ротиком для минета». Какой мужчина не захочет поцеловать такие губы? Какой мужчина не захочет, чтобы эти губы сжались на его члене? Чтобы этот ротик довел его до оргазма?

Как Мэл может не вожделеть такую женщину?

Я тут же мысленно переписала сценарий, по которому Нова вынуждала Мэла бросить его последнюю девушку. Не секс у стены в прихожей. Оральный секс. Минет, мастерски выполненный этими самыми губами.

Когда Нова поднесла пальцы к губам, вытирая уголки рта — я делала так, когда опасалась, что не все стерла салфеткой, — я поняла, что все это время смотрела на ее губы.

— Я знаю, что не нравлюсь тебе, Стефани. — Нова не улыбалась. Она говорила серьезно. — И я не удивлена. Этот идиот небось постоянно расхваливал меня. На самом деле ему стоило бы рассказать тебе о всех моих недостатках. В общем, Мэл идиот, если он считает, что постоянные дифирамбы кому-то помогут тебе подружиться с этим человеком. Не знаю, как ты, а я обычно долго привыкаю к новому человеку. Я не могу сразу же подружиться с кем-то. И теперь, благодаря Мэлу, мне придется приложить много усилий, чтобы завоевать твою дружбу. — Еще одна ослепительная улыбка. — Но я хотела бы познакомиться с тобой поближе. Может быть, даже подружиться. Ты первая девушка, с которой Мэл… Ну, я никогда не видела, чтобы он так к кому-то относился.

— Даже к тебе? — не удержалась я. Я поверить не могла, что она все это мне говорит.

— Ко мне? — Ее лицо озарилось искренним изумлением. — Ты думаешь, что Мэл когда-то так относился ко мне? — Она прижала ладонь к своей роскошной груди, выражение удивления не сходило с ее прелестного личика. — Ко мне? — Нова потрясенно покачала головой.

И вдруг в ее глазах промелькнуло страдание. Грусть. Печаль. Это длилось лишь мгновение, но я поняла, что эти эмоции искренни. И они были настолько сильными, что Нова не сумела скрыть их за маской невозмутимости.

— Тебе не о чем волноваться в этом отношении. — Нова облизнула губы, стараясь вновь принять дружелюбный вид. — Он никогда… — Она запнулась, будто подбирая слова. — Я влюбилась в Мэла по уши, когда мне было восемнадцать. Я думала, что он мой суженый. Я была так влюблена в него! И я думала, что раз он знает меня и мы выросли вместе, то, возможно, он тоже меня любит. Однажды я решила признаться ему в любви, но Мэл остановил меня еще до того, как я хоть что-то сказала. Он заявил, что никогда не смог бы влюбиться в лучшего друга. Никогда не смог бы влюбиться в меня, в сущности. Наверное, это логично. И я даже рада. В то время мое сердце было разбито, но если бы мы начали встречаться, то уже не смогли бы остаться друзьями, если бы что-то пошло не так. А Мэл… Он нужен мне в жизни. Он всегда был рядом, и если бы я потеряла его из-за какой-то влюбленности, то это обернулось бы трагедией. Так что нет. Он никогда так не относился ко мне. Никогда.

Ее откровенность пристыдила меня. И даже очень. Я обвиняла ее во всех смертных грехах, в то время как ее сердце было разбито. Нова сказала, что пережила это.

Сказала, что все к лучшему. Но ведь у всех бывали моменты, когда наше сердце оказывалось разбито. Тогда какой-то кусочек души умирает навсегда. И все время мира не избавит тебя от страданий.

Я посмотрела на Нову, и вдруг она показалась мне еще прекраснее. До этого красивой ее делала сексуальность. Из-за этого Нова превращалась в мою соперницу. Теперь же она была прекрасна в своей искренности. Это делало ее еще великолепнее. Как Мэл мог не влюбиться в нее, оставалось для меня загадкой.

Нова смотрела прямо перед собой, склонив голову к плечу и нахмурив лоб, словно обдумывая что-то или перебирая ячейки своей памяти в поисках нужной информации.

И вдруг она вышла из транса и уставилась на меня.

— Как ты думаешь, другие девушки тоже так считали? — спросила Нова, словно мы только что говорили об этом. Ее огромные глаза буравили меня взглядом. Она ждала, что я просвещу ее по поводу того, что творилось в головах у других девушек Мэла.

— Считали?.. — переспросила я.

— Что Мэл так относится ко мне. Я всегда думала, что не нравлюсь им, потому что Мэл достает их своими нотациями типа: «Любишь меня, полюби и моего лучшего друга». Теперь же мне кажется… Надеюсь, они не думали, что мы с ним… О господи, они, должно быть, ненавидели меня! — Ее взгляд вновь остекленел. Нова вспоминала о своем прошлом. — Что, если они думали, что это я виновата в их проблемах в отношениях с Мэлом? — Ее глаза расширились. Нова резко подалась ко мне. — Что, если они думали, будто это я заставляю Мэла их бросить? Что я, познакомившись с ними, иду к Мэлу и пользуюсь его чувствами, чтобы заставить его бросить их? Или даже шантажирую его сексом, чтобы он их бросил?

«Ох, стыдобища-то какая!» Я поежилась, чувствуя, что краснею. Мне было так стыдно. Нова хотела, чтобы я подбодрила ее, а теперь оказывается, что я…

— Ты так и подумала, верно?

Я отвернулась, взяла бокал вина и, опустив голову, отхлебнула глоток. Нова, застонав, закрыла лицо руками.

— А знаешь, что самое страшное в этом? — спросила она, на мгновение выглядывая из-за пальцев.

Я покачала головой. От стыда я лишилась дара речи. Я не могла говорить с этой девушкой, о которой всего полчаса назад готова была писать похабные словечки на стенах в туалете.

— До этого момента мне никогда, никогда не приходило в голову, что из-за этого-то меня и не любят бывшие Мэла. Я думала, все дело в том, что он меня перехвалил. — Она подперла ладонями подбородок. — Моя наивность до добра не доведет. И как я могла не заметить? — Нова вздохнула. — Как?

— Если вдуматься, то это даже лестно. — Я решила подбодрить ее.

— Лестно?

— Ты произвела на всех этих девушек большое впечатление. Представляешь, как было бы обидно, если бы вы познакомились и они тебя не оценили бы. Мэл тебя расхваливает, а потом они обнаруживают, что ты не заслуживающая внимания простушка. Это было бы ужасно!

— Ты очень милая. — Нова ослепительно улыбнулась. — Я предпочла бы, чтобы люди не злились на меня без причины, но спасибо тебе за теплые слова.

— Я чувствую себя виноватой.

— Теперь, когда ты знаешь правду, я надеюсь, ты дашь мне шанс? Мэл очень важен для меня, и мне нравятся люди, которые делают его счастливым. А ты делаешь его счастливым. — Она радостно улыбнулась. — Я хотела бы, чтобы мы подружились.

Ее искренность лишала меня уверенности в себе. Нова делала вид, будто вести себя честно и искренне — это так легко. Будто это не вызывает никаких сложностей. Не вызывает миллиона проблем.

Пока я не познакомилась с Мэлом — а теперь и с ней, — я не думала, будто люди могут быть искренними и не волноваться по этому поводу.

Как можно спокойно спать ночью, зная, что люди увидели тебя не с лучшей стороны? Не с той стороны, с которой ты хотела показать себя миру?

Я повернулась к Мэлу. Он смотрел на своего противника, оценивая шансы на победу, добывая всю информацию, которая поможет ему выиграть партию. Я вновь вернулась к общению с Новой. Она была лучшей подругой Мэла. Она играла важную роль в его жизни. Наши с ним отношения сложатся намного лучше, если Нова будет на моей стороне. Или если Новы вообще не будет.

— Да, давай попробуем подружиться.

Она улыбнулась в ответ, и тогда я поняла, что ее честность, ее искренность, ее любовь к Мэлу однажды уничтожат ее.

— И знаете, что еще? Что, если вы делаете все, чтобы ваш брак был идеален, чтобы ваша жизнь была прекрасна, чтобы у вас был теплый, уютный дом и счастливая, исполненная радости жизнь? И все ради того, чтобы ваш муж любил вас. Это все, что вам нужно. Что, если вы любите его больше всего на свете, но понимаете, что этого недостаточно? Этого никогда не будет достаточно, потому что, как бы потрясающе вы ни выглядели снаружи, вы знаете, что внутри вы развалина. А ваш муж заслуживает чего-то лучшего. Он заслуживает жизни с той женщиной, которой он подарил вторую половину своего сердца. Но вы так любите его, что не можете отпустить. Что тогда?

«Мне нужно с тобой поговорить», — сказал он, позвонив мне.

Мои пальцы судорожно сжали трубку, но я не могла ничего поделать, не могла отреагировать должным образом, ведь я была на работе. Я знала, что дело в ней. Мэл дал ей мой номер телефона, и мы встречались раз шесть за последние два месяца. Мы пили вместе кофе, и всякий раз она приносила мне что-нибудь на гостинец: пирог, печенье, оладьи, кексы, лепешки, пирожные. Я даже спросила у нее, не хочет ли она, чтобы я растолстела. Нова ответила, что ей нравится печь сладости для своих друзей. Сказала, что не хотела обидеть меня и больше так не будет. А я… Я сказала: «Нет, ну что ты, не надо, это так мило». И все это было игрой. Лицемерная дрянь!

Точно так же, как и в тот день, когда мы познакомились. Эта женщина со своими словами о разбитом сердце: тщательно отрепетированное выражение боли в глазах, тихий голос, изумление и стыд оттого, что другие девушки Мэла считали ее соперницей. Все это было игрой.

— Мы можем увидеться после работы? — спросил Мэл.

«Ну что ж, — подумала я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучал ужас, когда я согласилась встретиться с Мэлом, — я не уйду тихо, как остальные. Если до этого дойдет, мы с ней еще потягаемся. Я его не отпущу».

Вечером я приехала в бар, в котором мы договорились встретиться. Я встала у барной стойки, пытаясь разглядеть Мэла в толпе. Как и всегда, мое сердце забилось чаще, а в груди сладко засосало, когда я увидела его. Мэл смотрел в свою кружку, погрузившись в глубокие, не обремененные тревогами мысли. Сама безмятежность. Я не уверена, что так можно назвать мужчину, но Мэл определенно был воплощением умиротворенности. Когда бы я на него ни смотрела, Мэл всегда оставался спокойным. Ничто не могло вывести его из себя. Если когда-либо он и грустил, то настолько хорошо скрывал это, что на поверхности оставались лишь спокойствие и безмятежность. «Нове его не заполучить, точно вам говорю».

— Привет! — Я широко улыбнулась, хотя и чувствовала, как дрожат мои пальцы.

Он ответил на мою улыбку, когда я присела напротив него за столик. В этот момент я ощутила, как любовь теплой волной поднимается в моей душе. Я не могла представить себе, что останусь без него.

— Привет, Стеф! — Встав, Мэл поцеловал меня в щеку.

Тепло его поцелуя оставалось со мной, оно грело меня, пока Мэл сходил к бару мне за выпивкой.

— Слушай, — начал он, — перейду сразу к делу. Если я не начну этот разговор сейчас, то не смогу заставить себя сказать то, что нужно. А как мы выяснили в ситуации с моим именем, это не лучший способ продвигаться вперед.

Обычно я не пью больше двух бокалов вина. Будучи подростком, я часто напивалась до поросячьего визга, чтобы в полной мере ощутить себя живой. Оно того не стоило. Но сейчас мне хотелось бы, чтобы передо мной стоял ряд бокалов с вином и чтобы я могла выпить их один за другим. Я хотела не чувствовать боли, когда Мэл скажет то, что он собирается сказать. Дрожащей рукой я подняла бокал и выпила половину одним глотком. Вторая половина мне понадобится для того, чтобы выплеснуть ее в лицо Мэлу, прежде чем уйти. Я выплесну ему в лицо вино, залеплю ему пощечину, а потом выскочу на улицу, поймаю такси и поеду в ресторанчик Новы, чтобы разобраться с ней. В зависимости от того, как пройдет наша встреча, я проведу сегодняшний вечер либо в постели, заливаясь слезами, либо в больнице, приходя в себя.

— Я обсудил это с Новой, — сказал Мэл.

«Это не я буду в больнице. Она окажется там. И не выйдет оттуда еще долго».

— Я должен сказать тебе об этом. У нас завязываются серьезные отношения. То есть мне кажется, что у нас серьезные отношения, и я хочу, чтобы ты узнала правду до того, как это зайдет слишком уж далеко. Думаю, это честно по отношению к тебе. Я хочу, чтобы ты узнала правду и решила, сможешь ли ты ее принять.

Хватка из страха, гнева и возмущения, сжимавшая мою грудь, немного разжалась. В мое одурманенное тревогой сознание постепенно проникал смысл его слов. Мэл не собирался меня бросать. Он говорил о развитии наших отношений. Говорил об этом так, словно это я могла бросить его.

— Я… я еще ни одной своей девушке об этом не говорил. Вот почему мне нужно было обсудить это с Новой. Это и ее тоже касается, поэтому, если я расскажу тебе о своей жизни, ты узнаешь и о жизни Новы. Она сказала, что если я действительно испытываю к тебе те чувства, о которых говорю, — а я их испытываю, — то мне следует рассказать тебе правду, потому что Нове ты нравишься.

Я почувствовала легкий укол совести: я ошиблась в своей оценке Новы. Опять. Но я не испытывала особой вины, потому что, хотя этот разговор должен был касаться только меня и Мэла, в нем вновь всплывала Нова. Почему ему нужно постоянно говорить о ней? Постоянно. Было ли хоть какое-то решение в его жизни, которое он принимал, не посоветовавшись с Новой?

Мэл медленно положил ладонь на стол, коснулся моей руки, наши пальцы переплелись.

— Мне так нравятся твои руки… — Он не поднимал глаз. — Я люблю тебя.

Я почувствовала, как мое сердце разрывается от любви. Мэл просто взял и сказал это. Как будто он постоянно произносил эти слова. Как будто это не в первый раз.

Я открыла рот, но Мэл опустил палец на мои губы.

— Нет, не отвечай. Я не хочу, чтобы ты отвечала, не зная правды. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя вынужденной остаться со мной просто потому, что сказала это. — Он нахмурился, покачал головой, зажмурился. — Я еще такого не говорил. Все, кто знает правду, всегда ее знали, поэтому им не нужно было ничего объяснять. — Мэл посмотрел на меня, набираясь мужества. — У моей мамы… надеюсь, ты с ней как-нибудь познакомишься… у моей мамы маниакально-депрессивный психоз. Я знаю, что сейчас это заболевание обычно называют биполярным аффективным расстройством, но мы всегда называли это маниакально-депрессивным психозом. И мама называет это маниакально-депрессивным психозом. Вот и все. Звучит не так уж страшно, когда я говорю об этом, но это страшно. Эта болезнь была частью нашей жизни с тех самых пор, как мы стали достаточно взрослыми, чтобы понять, что происходит. Э-э… А ты вообще знаешь, что такое маниакально-депрессивный психоз? — Мэл вдруг понял, что я, возможно, и не знаю, что это такое.

Я кивнула.

Да, я знала.

— Но она не псих, — с неожиданной злостью в голосе сказал Мэл. — Все, кто считает, что…

— Я так не считаю, — перебила я, сжимая его руку. — Я бы никогда так не подумала. Никогда.

— Ты должна знать, что мама для меня самое главное в жизни. И она всегда будет главной. Поэтому я решил сказать тебе об этом, пока наши отношения не стали более прочными. Я не хочу расставаться с тобой, но было бы нечестно хранить это в тайне от тебя. Ты понимаешь, о чем я?

Я кивнула. Спокойствие разливалось по моему телу, завоевывая клеточку за клеточкой. Ни страха, ни тревоги. Только спокойствие. Что-то росло во мне, распускалось, точно цветок. Оно заполняло мою душу, пропитывало мое тело, мое сердце, мой разум. Потребовалась пара секунд, чтобы я поняла, что это. Впервые за долгие годы я ощутила надежду.

— Я знаю, не такого ждешь от парня, с которым только начала встречаться. Вряд ли тебе приятно услышать, что ты никогда не станешь для меня самым главным в жизни, но так и есть. Много лет мне ничего не приходилось делать, обычно проблемы решали родители Новы, но если маме понадобится моя помощь, я брошу все и отправлюсь к ней. Ты понимаешь?

Я улыбнулась Мэлу. Он сказал именно то, что мне нужно было услышать. Его слова заронили в мою душу семена надежды.

— Я хочу тебе кое-что рассказать, — сказала я. — Это история моей жизни. К тому моменту, как я закончу, надеюсь, ты поймешь, почему я должна была рассказать тебе об этом. И почему я рада тому, что ты рассказал мне сегодня.

Я знала, что эти слова прозвучали пафосно, но я не хотела этого. Как и Мэл, я не привыкла рассказывать об этом, и потому в моих устах это звучало немного театрально. Люди видели меня, они строили предположения, они сплетничали обо мне. Люди редко спрашивали меня об этом. А я никогда не рассказывала.

Когда я договорила — это тот момент в сказке, за которым следуют слова: «И жили они долго и счастливо», — Мэл поцеловал меня. Он поцеловал меня и пообещал кое-что.

Мы все что-нибудь обещаем. Я думаю, мы при этом хотим сдержать данные обещания. Обещание, данное мне Мэлом, он хотел сдержать, не понимая в то время (вряд ли и я понимала тогда), какую цену ему придется за это заплатить.

— Так что прекрасно, конечно, что вы извинились и объяснили, почему так поступили, но в следующий раз, когда вы захотите о ком-то что-то сказать, подумайте. Возможно, вам не все известно. Возможно, чья-то жизнь кажется идеальной, но на самом деле она хрупкая, исполненная грусти и тысяч проблем. А еще подумайте о том, что почувствовали бы вы, если бы кто-то стоял за вашей спиной и разрывал вас на части. Да, что бы вы почувствовали? Вам явно наплевать на то, что могут почувствовать другие люди.

Ошарашенная парочка смотрит на меня, а я разворачиваюсь и выхожу из раздевалки. Добираюсь до машины, вставляю ключ в замок зажигания, но не проворачиваю его. Я сижу в машине и смотрю на лобовое стекло. Мне не только нужно сменить спортзал. Мне явно нужно изменить мою жизнь.

 

— Мне нужен дельфин.

— Ладно, — сказала мама.

— И где ты будешь его держать? — спросил папа.

— В ванной, — ответил Лео, поворачиваясь к маме, потому что папа… ну, сейчас он, как говорит мама, «раскапризничается». — Мне и правда нужен дельфин.

— Хорошо, — сказала мама.

— Что значит «хорошо»?! — возмутился папа.

— А что, по-твоему, значит «хорошо»? — парировала мама.

— Ты собираешься купить ему дельфина?

— Если ему нужен дельфин, то почему бы и нет?

— Мне правда можно завести дельфина? Настоящего дельфина?

— Да.

Лео улыбнулся мамочке. Она была лучшей мамой в мире.

— А когда? — спросил он. — Когда мне можно будет завести дельфина?

— Ну, нам придется собрать деньги, поэтому это займет какое-то время. Думаю, дельфины очень дорогие, потому что одна золотая рыбка стоит около двух фунтов пятидесяти пенсов. А дельфины очень большие, значит, и стоить будут намного дороже. И они едят больше. Нам понадобится ванна побольше, а то и вторая ванная, чтобы принимать душ и все такое. Но если тебе нужен дельфин, то я добуду тебе дельфина. Деньги, которые мы получаем, расходятся на еду, одежду и счета, поэтому нам придется какое-то время не ездить в отпуск и не покупать компьютерные игры, и тогда мы накопим достаточно денег, чтобы купить дельфина. Ты согласен?

Лео, улыбаясь, кивнул. Ему и правда купят дельфина!

— Ладно, сейчас уже поздно этим заниматься, но завтра я позвоню в агентство и отменю нашу поездку в Португалию. Жаль, что мы не сможем поехать, но дельфин важнее.

— Мы не сможем поехать в Порт-галию? — удивился Лео.

Они должны были лететь на самолете. И Лео хотел показать фотографии Ричарду и Дэвиду… да, и еще Мартину… Мама сказала, что сфотографирует его на фоне самолета. Никто из его друзей еще не летал на самолете. И мама показывала ему фотографии их домика в Португалии — чудесный белый домик с бассейном прямо в саду. В бассейне можно было плавать.

— Боюсь, что нет, малыш. Мы ведь копим деньги на дельфина, помнишь?

— Но я хочу поехать в Порт-галию.

— Прости. Мы не можем сделать и то, и то. Ты большой мальчик, и это важное решение. Ты достаточно взрослый, чтобы принять его самостоятельно. Либо мы покупаем дельфина, либо едем в Португалию. Давай ты пойдешь в свою комнату и подумаешь над тем, чего тебе хочется больше. Я приму любое твое решение.

— Ладно. — Лео отправился к себе в комнату.

Там он принялся рассматривать книжку с картинками. На картинках были дельфины. Эх… Если ему разрешили завести дельфина, в следующий раз стоит просить акулу. Мир бывает несправедлив.

Лео в возрасте пяти с половиной лет

 

Глава 9

Ничего не изменилось. Прошло уже шесть дней, а ничего не изменилось.

Придется все рассказать семье. Я знаю, что, как только сделаю это, они примчатся сюда, все семейство Кумалиси и одна из Вакенов. Они будут здесь, не успею я повесить трубку.

Я надеялась, что все наладится и я смогу рассказать им о том, что случилось, уже после того, как Лео придет в себя. Но он еще не проснулся. Да. Еще не проснулся. Если я созову сюда родственников, это будет означать, что я признаю свое поражение. Что это ситуация, с которой я и Кейт не можем справиться вдвоем. Нам нужна помощь.

В кафе царит темнота. Едва войдя внутрь, я бросаюсь к сигнализации. Она разрывается так, словно отсчитывает секунды до Армагеддона. Если она сработает, сюда примчится половина патрульных в Восточном Сассексе. Такое уже случалось. В прошлом году мы с Лео зашли в кафе за парой пирожных, которые я приготовила на десерт, и почему-то я ввела неправильный код сигнализации три раза подряд. Не успела я оглянуться, как мир озарился ярким синим светом и, казалось, целый взвод полицейских уже стоял у двери кафе, готовый разобраться с преступником, осмелившимся вломиться сюда. Мы с Лео испугались столь быстрой реакции и количества прибывших копов, и, пока Лео цеплялся за мою руку, я обнимала сына, готовая заслонить его своим телом. То, что Лео был рядом, помогало мне справиться с паникой. Кейт был на дежурстве в тот день, и он явно был не особо рад тому, что жена оказалась настолько сумасбродной, что выставила его на посмешище перед коллегами. Я слышала их смех и разговорчики типа: «Это же кафе экстрасенсов, почему она не воспользовалась своими способностями ясновидящей, чтобы узнать код?»

Лео полагал, что это было классно, но пирожных нам уже не хотелось, и мы поехали в Брайтон за мороженым. Позже я позвонила Эми, чтобы рассказать ей о случившемся и сообщить, что я поменяла код. Эми сказала, что сегодня уже сменила код, потому что Кейт напомнил ей об этом. Разве она мне не говорила? И разве он мне не сказал? И неужели полицейские действительно смеялись? И Кейт не сказал, что вам повезло, потому что полиция не оштрафовала вас за ложный вызов?

Не знай я Кейта и Эми, я бы решила, что это розыгрыш, но у Кейта нет чувства юмора, а Эми не стала бы так шутить.

Когда сигнализация выключается, я бросаю сумку на столик в каморке, которую мы называем своим кабинетом. Ключи громко звенят в темноте, и этот звук эхом раскатывается по залу кафе.

Я щелкаю тумблером и жмурюсь от яркого света, отражающегося от металлических и белых поверхностей.

Я закатываю рукава, достаю из шкафчика у двери белую сетчатую шапочку и напяливаю ее на голову, прежде чем надеть передник, висящий на крючке у двери. Я подхожу к большому металлическому умывальнику и мою руки. Пока Кейт сидит с Лео, я приготовлю пирожные и печенье, чтобы Эми не пришлось их заказывать. Бедная Эми! Она занимается моим кафе «Под сенью звезд» уже две недели, все делает сама и не жалуется. Она даже не говорит о том, что устала, что заканчиваются припасы, что ей нужны деньги, чтобы купить товары. Эми делает вид, что в кафе все в порядке. Она не хочет, чтобы я тревожилась об этом.

Я сидела в глубине кафе вместе с Лео.

«Паучок-паучок вдруг залез на водосток», — пела я. В огромных карих глазах Лео светился восторг. Я склонилась над ним, водя пальцами по его животику. Малыш улыбнулся. Ему было всего три месяца, и я не знала, понимает ли он меня, но, по-моему, ему нравилась эта песенка, а еще «Жил на свете человек». Эти песни нравились ему больше, чем остальные. Уголки его рта поднимались вверх, и с губ слетал смех, способный растопить сердце любой матери. Я знала, что мне повезло. Мой сын был ангелом. Он засыпал, когда его укладывали, он пил молоко, он реагировал, когда я играла с ним. Я видела столько матерей, сраженных усталостью и тяготами жизни, что знала, как мне повезло. И я знала, что это не продлится вечно. Лео в любой момент может решить, что мне живется слишком просто и мне нужно познать все тяготы материнства. Иногда я думала даже, что Лео понимает: в наших отношениях есть место только одному капризному младенцу, и пока что эта роль отводилась мне. Это я не спала ночью, плача в подушку, потому что мне было так одиноко. Мне было трудно есть — тоска давила мне на плечи, и приходилось чуть ли не силком впихивать в себя еду, ведь я кормила грудью, а Лео нуждался в хорошем питании. Мне хотелось, чтобы меня обнимали. Чтобы обо мне заботились. Чтобы меня баловали. Мне хотелось, чтобы кто-то вытащил меня из колыбельки этой жизни и переместил в другую, получше.

Мы сидели за столиком кафе неподалеку от нашего дома в Хоуве в районе, который местные жители называли «Уголком поэтов» — тут все улицы носили имена знаменитых поэтов. Я жила на улице Россетти в десяти минутах ходьбы от побережья. Для девушки моего возраста мне необычайно повезло с квартирой. Когда мне было около двадцати, я наскребла денег на захудалую квартирку в Форест-Хилле. Тогда люди старались даже не проезжать через тот район Лондона. Но потом Форест-Хилл внезапно стал местом, где жили представители среднего класса, которые не могли позволить себе оплачивать жилье в Далидже, и я получила неприлично огромную сумму за эту квартиру, когда продала ее за два месяца до рождения Лео.

На эти деньги я смогла купить частный трехкомнатный дом с садом на улице Россетти, и кое-какие деньги у меня еще остались.

Сидя в кафе, я играла с Лео и думала о том, что мне нужно найти работу. Я сидела дома много месяцев, и мои сбережения неуклонно таяли. Мы сможем прожить безбедно по крайней мере год, но после этого у нас ничего не останется. И я не смогу откладывать деньги на будущее.

Я подумывала о том, чтобы вернуться к карьере психолога, как и планировала изначально. Но мне казалось, что в таком случае я стану мошенницей. Как я смогу выслушивать других людей, советовать им, помогать, в то время как в моей жизни царит такой бардак? Я прекрасный пример того, как НЕ следует поступать. С другой стороны, возможно, именно тот, кто уже разрушил свою жизнь, сможет предвидеть ожидающую вас катастрофу и удержать вас от опрометчивых поступков?

Но чтобы приступить к работе психолога, мне пришлось бы самой вначале пройти курс психотерапии, а сейчас мне не хотелось раскрывать кому-то свои секреты.

Кроме того, я в своей жизни успела поработать официанткой и менеджером в ресторане. У меня были необходимые навыки, но ведь придется работать сверхурочно, чтобы иметь возможность в любой момент отпроситься с работы, если Лео приболеет. «Может, мама согласилась бы приехать и посидеть с Лео?» В тот же момент я поняла, насколько это глупая мысль. Мама примчалась бы сразу после моего звонка. Она готова была бы переехать ко мне. К тому же, и мама, и папа, и Корди, и тетя Мер все время уговаривали меня вернуться в Лондон.

— Вам, случайно, не нужна работа? — спросила девушка, подававшая мне кофе.

Я удивленно уставилась на нее. Я что, думала вслух? Девушка, высокая, с прямыми черными волосами, доходившими ей до пояса, склонилась надо мной. Она была похожа на богиню — красавица с чистой кремового цвета кожей, темно-карими, слегка раскосыми глазами и маленьким, идеально очерченным ртом. На ней был топик, открывавший плоский живот, и узкие потрепанные джинсы с большой пряжкой на ремне. На пряжке было написано «Дива» — то же название, что и у кафе.

Вокруг ее пупка виднелась замысловатая татуировка с готическими элементами, в то же время напоминающая японский иероглиф канджи.

— Так вам нужна работа? — Девушка заправила волосы за уши, и я заметила на ее мочке ряд крошечных сережек.

— Нет, — ответила я.

В этом кафе было мало завсегдатаев, большая часть столиков всегда пустовала, а кофе, пирожные и печенье, которое я тут пробовала, не стоили особой похвалы. Я приходила сюда из-за того, что это место находилось неподалеку от моего дома, — в сущности, это было единственное кафе в «Уголке поэтов», а эта девушка всегда радовалась при виде нас и принималась сюсюкаться с Лео, словно он был самым прекрасным ребенком, которого она когда-либо видела. Если бы я начала работать здесь, то заняться было бы нечем, и уже через пару недель меня бы уволили. А мне нужна была стабильность.

— Вы можете брать с собой на работу ребенка, — настаивала девушка. — Он мог бы оставаться в кабинете под нашим наблюдением и даже сидеть в зале, когда тут мало народу. — Она задумчиво обвела взглядом пустое кафе. — Полагаю, он сидел бы тут все время.

— Спасибо за предложение, но нет.

Девушка вздохнула, прикусив нижнюю губу.

— Ну ладно.

— Почему вы спросили меня о работе? — полюбопытствовала я.

Я пару раз убирала тут со стола, когда мне нужно было сесть за столик, а хозяйка кафе была занята, но это случалось редко. Я собирала тарелки в стопку и ставила их сбоку от стойки. Может быть, это подсказало ей, что я раньше работала официанткой. Но предлагать из-за этого работу?

— Ну… — Девушка подтянула стул к моему столику.

Я посмотрела на дремавшего в коляске Лео. Он причмокивал, его ресницы трепетали. Вскоре малыш заснет. Я накрыла его одеяльцем и погладила по животику.

— Я знаю, это прозвучит странно, но вы мне сегодня приснились. Словно вы работаете здесь.

Да, это действительно казалось странным. Как и мои разговоры казались безумными большинству людей, когда я принималась распространяться о снах и чувствах.

Она откинулась на спинку стула и торжествующе скрестила руки на груди, как будто я своим молчанием только что подтвердила ее правоту. На самом деле я молчала из-за того, что предполагала продолжение ее истории.

— У меня такое постоянно случается. Предчувствие. Вещие сны. Вот вы, например. Я чувствую вашу связь с Шекспиром.

— У большинства из нас есть какая-то связь с Шекспиром. — За эти годы я встречала много экстрасенсов, но такого мне еще не говорили. — Мы учили его произведения в школе.

— Нет, дело не в этом. У вас с ним очень сильная связь. Это как-то связано с любовью. Только эта история не похожа на пьесу «Ромео и Джульетта». Это было бы чересчур очевидно. Итак, сильная связь. Она касается и малыша тоже. — На мгновение взгляд красавицы остекленел. — Я не очень умею переводить свои чувства в слова, поэтому и не стала зарабатывать этим на жизнь. Друзья советовали мне брать плату за предсказания, но что, если я чего-то не разгляжу? Как я смогу с этим жить? Двенадцать! — вдруг воскликнула она. — Двенадцать. Это как-то связано с числом двенадцать.

— Когда-то мне было двенадцать.

Не знаю, почему я так сопротивлялась. Может, эта женщина — самородок? Я встречала много шарлатанов, которые брали высокую плату за свои услуги и ничего мне не рассказывали. А эта девушка знает о своем даре, но не пользуется им, потому что боится ошибиться.

— Двенадцать… Двенадцатая? Может, это слово — «Двенадцатая»? О, послушайте, вы актриса? — Ее лицо прояснилось.

А ведь так хорошо все начиналось!

— Просто мне видится слово «Вик».

Я похолодела.

— «Вик». Я чувствую связь с ним и Шекспиром. А может, это не театр? Может, это человек? Он навещает вас… Хотя нет, это глупо. А вы… вы как-то связаны со звездами. Вокруг вас много звезд. Поэтому я и подумала, что вы актриса. Знаменитая актриса. Ну, знаете, «Олд Вик», Шекспир, звезды. Охохонюшки! Будь я поумнее, я бы дала жару! — Она заливисто засмеялась. — Представляете, что будет, если я скажу своему бухгалтеру, что наняла кого-то, потому что этот человек мне приснился!? Я даже не знаю, умеете ли вы готовить кофе и разносить тарелки. И представьте, как бы я сказала об этом папе! «Ой, папочка, помнишь, ты подарил мне кафе, а я довела его почти до банкротства? Так вот, я решила преумножить свои финансовые проблемы, наняв женщину, которая мне приснилась. Да, она снится мне лишь потому, что она мой самый верный завсегдатай, но это ничего не меняет». Представляю себе его лицо! — Она все хохотала и хохотала, даже слезы по щекам покатились.

Если очень постараться, можно увидеть истинную сущность людей. Нужно обращать внимание на то, как реагирует на них ваше тело. Может, вы почувствуете легкий толчок или вдруг включится внутренняя сигнализация вашего разума. А все дело может быть в выражении, промелькнувшем на лице, или нотке в голосе. Или в смехе.

Эта девушка была ангелом. Эта красавица была ангелом. Ее словно окутало бело-золотое сияние. Она была потрясающе красива.

Я никому бы не стала рассказывать об этом, даже ей, потому что это казалось безумием. Мои друзья называли меня чокнутой, Корди называла меня чокнутой, и даже Мэл говорил, что все это чушь.

— Охохонюшки! — Смеющийся ангел вытер слезы. — Ох и насмеялась! Я так не смеялась с тех пор, как рассказала одной посетительнице, что когда-то была влюблена в певца, который вроде бы жил где-то в Брайтоне, но я его тут не видела. И через десять минут заходит этот певец. Честное слово! Он никогда не был здесь прежде, и с тех пор тоже не появлялся. Та посетительница чуть кофе не подавилась. А я едва сумела подать ему закуски, так я смеялась. Наверное, поэтому он больше и не приходил.

— Вы не хотели бы продать мне кафе? — спросила я.

В своей жизни я принимала решения, которые однозначно были правильными: отказ от путешествия вместе с Мэлом, защита диссертации, переезд в Хоув, покупка кафе.

Тогда я отчетливо увидела, что нужно сделать. Как нужно изменить это кафе. Как это будет чудесно. Как я освобожу ангела из этой золоченой клетки, которая ей никогда не была нужна, но у нее не хватало духу отказать своей семье. Это мое будущее. Я смогу купить кафе и все свободное время посвящать сыну.

Возможно, это было не столь рациональное решение — кафе хотелось купить какой-то инфантильной частичке моей души, но взрослая часть меня понимала, что покупка кафе даст мне возможность и получать больше денег, и высвобождать время на научную работу. Это мое будущее.

— Мне нужно обсудить это с папой.

— Я хорошо вам заплачу. И мне хотелось бы, чтобы вы продолжали работать здесь, если вы не против.

Из кармана брюк она достала крошечный мобильный телефон. Он был маленьким, но как он поместился в кармане, все равно оставалось загадкой. Она нажала пару кнопок.

— Привет, пап. У меня для тебя потрясающие новости… Ладно-ладно, — улыбнувшись мне, она закатила глаза и перешла на японский.

Через два месяца кафе стало моим. Лео был весьма впечатлен, когда я показала ему ключи: он рыгнул и улыбнулся. Корди думала, что это отличная идея, пока я не сказала ей, что намерена создать в кафе отдельные помещения для гаданий, составления гороскопов, исцеления наложением рук, продажи целебных камней и массажа.

— Наверное, в мире полно столь же чокнутых людей, как и ты, — задумчиво протянула Корди.

Мама с папой были не особенно рады моему решению. Они настаивали на том, чтобы я вывесила в кафе табличку: «Владелец кафе — д-р Нова Кумалиси». Тогда все будут знать, что их дочь получила ученую степень, пусть и не пользуется ею.

Тетя Мер тоже так считала — я поняла это по выражению ее лица, когда она пришла на вечер открытия кафе. Тем не менее она ничего не сказала.

Эми, ангел, владевший этим кафе прежде, была счастлива. Теперь ей не придется нести ответственность за финансы.

Я открыла дверь в тот день, когда кафе официально стало моим, села за столик вместе с Лео и впервые за долгое время почувствовала, что вновь контролирую свою жизнь. Делаю то, что я сама решила делать, а не плыву по течению, отдаваясь на волю судьбы. Впервые за долгое время я почувствовала, что у меня есть будущее. Я точно приняла правильное решение, потому что именно с этого дня Лео начал вести себя, как и полагается младенцу.

Наготовить выпечки. Вот что сейчас мне нужно. Я стою посреди кухни и осматриваю результаты своего труда. Все вокруг заставлено еще не испеченными пирогами, кексами, пирожными, печеньем и ватрушками, которым нужно подойти. Наверное, я наготовила слишком много, но, начав, не смогла остановиться. Я сосредоточилась на том, что умела делать, и занималась этим. Мне нужно было почувствовать, что я делаю что-то прекрасное. Пожалуй, я положу часть этих изделий в морозилку и оставлю Эми записку, чтобы она испекла все это завтра.

Представляю себе ее лицо, когда она войдет сюда и увидит все это. Эми не сразу поймет, что это я пришла в кафе и приготовила столько сладостей. Она решит, что это ангелы спустились с небес, чтобы помочь ей в час беды. Или домовые, как в той сказке о сапожнике, который просыпался каждый день и видел, что вся его работа уже сделана. И только потом Эми подумает, что, возможно, это сделала я. Маловероятно, конечно, но может быть.

Эми замечательная. Она красива, у нее потрясающая душа, и при этом большую часть времени она проводит словно в иной реальности. Иногда я думаю, как Труди, ее девушка, мирится с ней. Труди такая приземленная, такая практичная. Она сторонник научной школы под названием «Все-Это-Полная-Чушь», как и Кейт. Я довольно спокойно отношусь к подобным вещам, хотя и верю в сверхъестественное. И все равно это выводит Кейта из себя. Не представляю себе, как бы он уживался с Эми. Иногда я пугаю этим Кейта. Когда он раздражен или «капризничает», я говорю ему, что продам его на аукционе или уговорю Эми переехать к нам.

Я снимаю с волос сеточку и развязываю передник. Мне не помешали бы горячий душ и пара часов сна до того, как я вернусь в больницу сменить Кейта.

Он прислал мне сообщение, написав, что все в порядке, ничего не изменилось и он меня любит.

Заперев кафе, я отправилась домой. «Под сенью звезд» пользуется огромным успехом. Мы полностью переоборудовали зал, к тому же это все еще единственное кафе в районе, где подают домашнюю выпечку и куда можно прийти с детьми. Гадание, лечение кристаллами, карты Таро и альтернативные методы терапии тоже довольно популярны, ведь сейчас к таким начинаниям стали относиться спокойнее. Мы не перекрасили кафе в черный или кроваво-красный, не стали доходить до крайностей в антураже. Я не называю себя викканкой, потому что я не ведьма, и я не верю в чьи-то экстрасенсорные способности без должной проверки. Если я сталкиваюсь с шарлатанством, я сразу гоню таких сотрудников в шею. Я навидалась таких мошенников. Деньги дерут, как хотят, а сами ничего сказать не могут. Есть те, кто хорошо считывает мимику и может сказать вам то, что вы хотите услышать. Я никому не позволю так поступать с моими клиентами.

Я знаю, что в нашей жизни есть то, чего мы не можем увидеть. Я узнала это, когда мне было восемь лет, одиннадцать месяцев и двадцать один день от роду.

Мы с Мэлом, Корди и Викторией должны были играть в саду, в то время как взрослые обсуждали какие-то скучные темы в гостиной, попивая чай.

Мне нужно было в туалет, а раз уж мы сделали ремонт и наша новая ванная смотрелась так здорово, я не хотела пользоваться туалетом во дворе. Мама говорила, что наша ванная отделана в цвете авокадо. Авокадо — так называлась штука, которую сейчас ели мама и папа.

Сделав свое дело в туалете, я надела трусики и нажала на кнопку смыва. Меня до сих пор поражало то, что достаточно нажать на кнопку и не нужно дергать за цепочку, как в туалете во дворе. Я с интересом смотрела, как вода омывает унитаз и исчезает.

Повернувшись, я уже направилась к двери и вдруг изумленно замерла на месте. Перед дверью стоял дядя Виктор, папа Мэла. Странно, что он вошел в туалет, пока я была там. Но этим странности не ограничивались. Это так удивило меня, потому что я — как и все остальные — видела, как его гроб опустили в землю всего пару часов назад. Я была уверена, что дядя Виктор лежал в гробу в тот момент.

Я смотрела на него.

Он смотрел на меня.

Я закрыла глаза, думая, что это мне просто кажется. Мэл так говорил, когда я утверждала, что рыбная палочка может исчезнуть с тарелки, а потом появиться опять, пока я не смотрю.

Пока я смотрела на дядю Виктора, прежде чем зажмуриться, я поняла, что он настоящий. Как и я.

На дяде Викторе был черный костюм, белая рубашка и черный галстук. Волосы были аккуратно причесаны с пробором слева, кожа оставалась желтовато-бледной, как в тот день, когда я в последний раз видела его перед смертью.

А умер он не так давно.

Дяди Виктора не было рядом почти всю мою жизнь. Он объявился, когда Мэлу и мне было около пяти, и прожил с тетей Мер целый год, а потом опять исчез. Он приехал, когда родилась Виктория, но после этого вновь отправился в странствия. Он появлялся в нашей жизни где-то раз в полгода, задерживаясь у тети Мер на пару дней.

Я открыла глаза. Дядя все еще был здесь. Он прислонился к двери, скрестив руки на груди.

Утром я случайно увидела его в гробу. Я вошла в гостиную, где лежало тело. Поэтому я знала наверняка, что дядя Виктор мертв.

Тогда я выбежала оттуда и спряталась в комнате Мэла, испугавшись увиденного. Я испугалась, потому что раньше никогда не видела, чтобы дядя Виктор лежал так неподвижно. Даже когда он спал в кресле у камина, он не казался столь… тихим.

Я знала, что дядя Виктор мертв. И все же он стоял передо мной. Наверное, он призрак.

— Мне никогда не нравилось твое имя, — заявил он.

В его голосе слышался легкий акцент. Мама говорила, это оттого, что дядя Виктор родом из Йоркшира.

Я не сводила с дяди глаз.

— Отчаянное имя. Как можно назвать ребенка именем умирающей звезды? Звезды, готовой взорваться? Можно, конечно, рассуждать о том, что все началось с Большого взрыва. Взорвавшаяся звезда породила жизнь на нашей планете. Но я так не думаю. Глупо так называть ребенка.

Мне не было страшно. Это же был дядя Виктор, в конце концов.

— С другой стороны, это не настолько дурацкое имя, как Мальволио. — Дядя погрозил мне пальцем. — Она сделала это для меня. Представляешь, йоркширский мужик хочет вернуться к своим и говорит всем, что его сына зовут Мальволио. Да с тем же успехом я мог сказать им, что я… Ну, ты понимаешь. — Он выразительно мотнул головой.

Я не понимала, но мне было интересно. Что бы он мог сказать «своим»? Что он… Кто?

— Это была первая пьеса, на которую мы пошли вместе, когда только начали встречаться. Я сказал тогда, что мне жаль того беднягу, Мальволио. Ему нелегко пришлось. И что она делает?

Называет моего сына в его честь. Но он хотя бы может использовать имя Мэл. Неплохо. А у тебя так не получится. Ты знаешь, что если написать твое имя наоборот, то получится похоже на название той дурацкой компании, «Эйвон»? Наверное, когда-нибудь ты будешь продавать эту дрянь.

Я смотрела на дядю Виктора. Неужели он выбрался из гроба, закопанного в прохладную влажную землю, только для того, чтобы наговорить гадостей о моем имени? Неужели именно это происходит, когда умираешь? Ты возвращаешься в мир и рассказываешь людям, что ты на самом деле думаешь об их именах?

— Поделом будет твоим родителям, если величайшим достижением в твоей жизни станет продажа косметики. — Дядя Виктор смерил меня взглядом, от двух косичек с желтыми бантиками до блестящих черных туфель и белых носков, которые мама заставила меня надеть. — Ну, малышка, скажи что-нибудь.

Сердце затрепетало у меня в груди. Он хотел, чтобы я поговорила с ним. До этого момента мне не нужно было ничего говорить призраку дяди Виктора. Пусть он и был призраком и вел себя не очень-то вежливо, он все равно оставался взрослым, а значит, его нужно было слушаться. «Скажи что-нибудь. Скажи что-нибудь».

— У нас зеленая ванная.

Дядя Виктор нахмурился.

— У вас зеленая ванная. У вас. Зеленая. Ванная.

Я кивнула.

Он покачал головой.

— Я не хотел, чтобы это была ты.

Обычно мама говорила таким тоном, когда пыталась приготовить пирог без какого-то ингредиента и оказывалось, что пирог можно только выбросить. Наверное, и дядя Виктор считал меня чем-то вроде такого неудачного пирога.

— Я хотел поговорить с Хоуп и Фрэнком, но нет, я получаю тебя. И твою зеленую ванную.

Я прикусила губу, ногой рисуя круги на коричневом линолеуме. Интересно, меня назовут чокнутой, если я скажу, что на меня накричал дядя Виктор, которого все считали мертвым? Если ты умер — значит, ты никогда не проснешься. Никогда.

— Не дергайся. Ты всегда так ерзаешь?

Я перестала рисовать круги и выпрямилась, задумавшись над этим вопросом. Всегда ли я так ерзаю? Я, конечно, знала, что это плохо, но разве я суетливее других? Я не знала ответа на этот вопрос. И мне казалось, что, если я так и скажу дяде Виктору, он еще больше разозлится.

— Наверное, ты не такая уж и плохая. В конце концов, только ты меня и увидела. — Он вновь смерил меня взглядом. — Ох, какая же ты худая! Тебе нужно больше есть.

Это я могла сделать. Я кивнула. Я могла бы есть побольше, если бы от этого дядя Виктор стал лучше ко мне относиться.

— Сколько тебе лет? Восемь? Девять?

Я кивнула.

— Ну, малышка, так восемь или девять?

— Мне исполнится девять через десять дней. Как и Мальволио. Ну, ему исполнится девять через восемь дней.

— Ага. Да. Это я знаю.

Мне показалось, что дядя Виктор сказал неправду. По-моему, он этого не знал. Он ведь никогда-никогда не дарил Мэлу подарков на день рождения. Даже открытку ни разу не подарил. Никогда. Хотя тетя Мер притворялась, что это подарок от папы, мы знали, что это неправда.

— Ты, конечно, малявка, но, наверное, ты видишь меня неспроста, так что все в порядке. Так вот. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала.

Мне показалось странным просить кого-то об услуге, если перед этим вы наговорили этому человеку гадостей о его имени, назвали его слишком худым, да еще и прикрикнули на него, чтобы он не дергался. Но я навострила уши, готовая помочь дяде Виктору. Я знала, что взрослые — странные создания. Они могут говорить одно, а иметь в виду совсем другое и даже не замечать этого.

— Ты должна заботиться о Мальволио, понятно?

Заботиться о Мальволио. Заботиться о Мальволио? Мама всегда заботится о тете Мер, когда та больна. И когда Мэл заболел корью, а мы все подхватили ветрянку, мама заботилась о нас.

— Он болен? — спросила я.

Глаза дяди Виктора расширились на мгновение, потом он покачал головой. Будто подумал, что я как тот испорченный пирог, который нужно выбросить в мусорное ведро, только он уронил блюдо по пути к ведру, поэтому возиться с этим пирогом придется еще больше. И это его расстраивало.

— Нет, малышка. Я хочу, чтобы ты заботилась о нем, пока это будет необходимо. И даже когда он вырастет, я хочу, чтобы ты присматривала за ним. Следила за тем, чтобы с ним все было в порядке. Чтобы он был счастлив.

Наверное, у меня был очень озадаченный вид.

— Когда вырастешь, ты поймешь, что я имею в виду. А пока что просто запомни, что я поручил тебе заботиться о Мальволио. У меня это не очень-то хорошо получалось.

— Это из-за того, что вас никогда не было рядом.

Я хотела подбодрить его. Показать ему, что я уже достаточно взрослая. Я ведь знаю, что если бы он был рядом, то заботился бы о Мэле. И о Виктории. И о тете Мер.

— Да, спасибо, малышка. Я знаю.

По-моему, у меня не получилось его подбодрить. Если на то пошло, то он еще больше разозлился.

— Он хороший малец, и я это знаю, пускай меня и не было рядом. И ему нужен будет кто-то, кто позаботится о нем.

— А как же Виктория? Разве не нужно, чтобы о ней тоже кто-то заботился?

— Она девчонка. За ней всегда кто-нибудь да присмотрит.

Откуда он знал, что кто-нибудь за ней присмотрит? Никто не заботился о тете Мер, пока она не переехала на нашу улицу. Так говорила мама. А тетя Мер ведь тоже когда-то была девчонкой, верно?

Наверное, эти мысли отразились на моем лице, потому что дядя Виктор кивнул.

— Ладно, малышка. Позаботься о них обоих. Ты только себе жизнь усложнишь. Я собирался попросить тебя о том, чтобы ты позаботилась о Мальволио. Теперь же я прошу тебя заботиться и о Мальволио, и о Виктории.

— Ладно. — Я беззаботно пожала плечами.

Обычно я делала все, что говорили мне взрослые. Так было проще.

— Ладно? И это все? Я обращаюсь к тебе с такой важной просьбой, а ты говоришь мне «ладно»?!

«Ох, я что-то не так сделала», — подумала я. Я полагала, что именно такого ответа он и ожидал.

— Ладно, дядя Виктор? — осторожно переспросила я.

— Я ожидал, что у тебя возникнут вопросы по поводу того, как это делать. Или что ты будешь спорить со мной. А ты просто говоришь мне «ладно». Нужно было попросить кого-то постарше. Я так и знал.

— Но я же согласилась, — прошептала я.

Я не понимала, почему он недоволен тем, что я согласилась выполнить его просьбу. Вообще, как мне казалось, взрослые сердятся, если ты не выполняешь их просьбы или начинаешь спорить. А дядя Виктор рассердился из-за того, что я согласилась сделать то, о чем он говорил. У меня начало складываться впечатление, что дядя Виктор — сердитый человек. Может быть, он стал таким сердитым после смерти?

— Ну да. Вроде согласилась. Ну ладно. Я буду наблюдать за тобой.

— Откуда?

— Что значит «откуда»? Отовсюду.

— Одновременно? Вы будете повсюду одновременно?

— Да.

— Вы Бог?

— Ты почему такое говоришь?

— Бог повсюду. И он наблюдает за нами. Вы Бог?

— Не говори глупостей.

— Ой… А вы будете наблюдать за мной, когда я буду в туалете?

— Нет, ни в коем случае!

— А когда я буду принимать ванну?

— Нет, конечно.

— Значит, вы будете наблюдать за мной не все время?

— Выходит, нет, — раздраженно ответил дядя Виктор.

— Но откуда вам знать, что я пошла в туалет или принимаю ванну, если вы будете следить за мной не все время?

— Вот поэтому-то я и не хотел говорить с тобой, — проворчал дядя Виктор. У него был очень недовольный вид. — Ты задаешь слишком много вопросов. Я буду наблюдать за тобой, и все тут. Ты должна помнить об этом.

Мне часто говорили, что я задаю слишком много вопросов. Мама отправляла меня с моими вопросами к папе. А папа советовал мне посмотреть в энциклопедии. Если и там ответа не находилось, он отсылал меня спать.

— Ладно, дядя Виктор.

— Ну, теперь беги. — Он махнул мне костлявой рукой.

— Спасибо, дядя Виктор.

— Спасибо?

— За то, что навестили меня.

— Ну… — Он очень удивился.

Я улыбнулась ему. Хорошо, что я смогла еще раз поговорить с ним. Хорошо, что тогда, в гробу, я видела его не последний раз в жизни.

— Вымой руки, малышка. Ну вот, молодчина.

— Хорошо. — Я подошла к нашему новому зеленому умывальнику и сполоснула ладони водой, не обращая никакого внимания на мыло, лежавшее на уголке ванны.

Когда я повернулась, дяди Виктора уже не было.

Я выскользнула в сад и вернулась к игре. Я никогда никому не говорила о том, что видела дядю Виктора. Я ни минуты не сомневалась в том, что видела его, что он говорил со мной. Но я хорошо знала взрослых и понимала, что им это не понравится. С тех пор, как умер дядя Виктор, тетя Мер все время плакала, и доктору пришлось «дать ей кое-что», чтобы она заснула. Мама и папа не отходили от тети Мер, и им бы не понравилось, если бы я рассказала им о случае в ванной. Я не могла рассказать Мэлу и Виктории — им бы не понравилось, что их папа пришел ко мне, а не к ним. А Корди просто растрепала бы все родителям.

После этого я еще пару раз видела дядю Виктора. Больше он со мной не говорил, но иногда появлялся. Я видела его отражение в кухонном окне, когда мыла посуду. Видела его в углу сада. Однажды видела его на краю ванной, когда зашла в туалет. Правда, тогда он исчез, как только я приоткрыла дверь пошире (после этого я не могла зайти в туалет еще пару часов). Наверное, дядя Виктор хотел напомнить мне о данном ему обещании.

Когда я выросла, я заинтересовалась потусторонним миром. Тем, что находится вне пределов повседневного познания. Тем, что мы не можем увидеть, услышать или ощутить, тем не менее оно существует. Меня интересовало, что происходит в междумирье — там, где заканчивается наша реальность и начинается потусторонний мир, место, куда мы попадаем после смерти. Еще мне хотелось понять, что же скрыто в глубинах наших душ. Что можно найти, если знать, что искать.

Последние несколько дней я думаю о дяде Викторе. Это он был тем человеком во сне, человеком, который пришел за Лео. Не уверена, что это что-то значит. Может быть, я думаю о нем, потому что дядя Виктор был первым — хотя и не последним — призраком, которого я увидела. Я точно знала, что он где-то на другой стороне реальности. И я всегда думала, что отринуть жизнь намного легче, если на другой стороне тебя встретит тот, кто тебя любит. А дядя Виктор полюбил бы Лео. Конечно, полюбил бы. Мне хотелось назвать сына Лео Фрэнк Виктор Кумалиси, но тогда бы все поняли, о ком идет речь. Я показала бы всем, кто такой Лео на самом деле. Может быть, я просто выдумываю все это и этот сон из-за того, во что я верю. Может, я думаю, что если Лео готов уйти, если он хочет этого, то кто-то его встретит. Он не останется в одиночестве.

Внезапно силы покидают мое тело, и мне приходится присесть на пороге, потому что я даже не могу встать и отпереть дверь.

Он должен проснуться.

Лео должен проснуться.

Я не готова отпустить его.

Он должен проснуться.

Должен проснуться.

 

Глава 10

Мередит сидит в моей гостиной на диване и пьет чай. Я никогда не понимала, почему у женщин возникают такие проблемы с их свекровями. Кэрол, например, избегает мать своего мужа, применяя изощреннейшие уловки. В такие моменты она становится похожа на генерала, разрабатывающего план военной кампании. Она использует своих детей как шпионов, выясняя планы своей свекрови, а потом уходит как раз в то время, когда свекровь собирается навестить ее. Еще она уезжает в гости к своей семье в Шотландию на все праздники — дни рождения, Рождество, Пасху. И все это для того, чтобы не пересечься с матерью мужа.

Дайане приходилось чуть ли не обращаться к психотерапевту всякий раз, как к ней приезжала ее свекровь: та полностью подрывала ее самооценку.

А моя свекровь святая. Она сама воспитывала Мэла всю жизнь, научила его ответственности, дала ему понять, в чем состоит смысл жизни. Если бы не она, Мэл, возможно, и не остался бы со мной. И не принял то самое решение.

И все же у нас с ней сложные отношения. Полагаю, Мередит — что-то вроде предупреждения, ниспосланного мне судьбой. Седовласого предупреждения ростом один метр семьдесят пять сантиметров.

Когда Мередит чем-то занята, я поглядываю на нее, изучаю ее мягкие черты, ее тело и думаю о том, что если я не буду осторожна, если я не удержу Мэла, то превращусь в нее. Превращусь в одинокую женщину, вынужденную полагаться на доброту ближних. Всякий раз, как я вижу Мередит, я ухожу от нее исполненная решимости все исправить. Я не хочу остаться одна и сидеть дома, ожидая, пока придет кто-то, кто вдохнет в меня жизнь.

После того ужина, когда я поняла, что это Мередит рассказывает Мэлу о Нове и… и обо всем остальном, я решила, что поговорю с ней. Я хотела навестить ее, сделать вид, что это лишь визит вежливости. Но для этого пришлось бы ехать по восточной части Лондона, а там я рискую встретить родителей Новы. Конечно, я много раз встречала семью Кумалиси, они были на моей свадьбе и показались мне милейшими людьми. Они, без сомнения, приняли бы меня, но мысль о том, что придется вести с ними светскую беседу сейчас… Ну, может, в этом мире и есть отважные женщины. Я таких не встречала — наверное, все свое время они проводят, голыми руками разрывая крокодилов и свежуя тигров, — но знаю, что я не одна из них. Я не видела родителей Новы уже восемь лет, с тех самых пор, как… Ну, как все это случилось. И я подумала, что лучше пусть так будет и дальше. С Мередит я встречалась у себя или дома у Виктории, в Бирмингеме, и прикладывала все усилия для того, чтобы случайно не столкнуться с Кумалиси.

Наливая себе чай, я внимательно слежу за Мередит, уютно устроившейся у меня на диване. Ее длинные седые локоны собраны в пучок на затылке, карие глаза смотрят спокойно, рот едва приоткрывается, чтобы принять порцию чая или печенья. Кажется, что Мередит хочет слиться со своим окружением, каким бы оно ни было. Она ни в коем случае не хочет выделяться.

Я вздрагиваю. Это же я! Я сижу здесь с копией себя, только старше. Если большинство женщин испытывает влечение к мужчинам, похожим на их отцов, то Мэл женился на копии собственной матери.

Мы с ней похожи. А это значит, что я могу спросить у нее все, что угодно, и она мне ответит. Ответит честно, насколько это вообще возможно.

— У вас нет с собой фотографий Лео? — спрашиваю я.

Мне всегда было любопытно, и хотя я скрывала свои чувства от Мэла (дым, кривые зеркала, пространства отражений, непроглядная завеса), я пыталась найти хоть какую-то информацию о Лео в Интернете, а когда мне это не удалось, мое любопытство начало граничить с одержимостью.

Лицо Мередит на мгновение меняется. Она хмурится. Едва заметно, но хмурится.

«О господи, нельзя было ее спрашивать, — понимаю я. — Она мирилась со мной все эти годы, она даже не упрекнула меня в том, что я натворила, но она меня не простила».

Все еще хмурясь, она осторожно ставит на стол чашку и блюдце из сервиза, который сама подарила нам на свадьбу, и тянется к сумке. Я подарила ей эту сумку на прошлое Рождество — черно-коричневая замшевая сумка с золочеными застежками и змейкой. Я видела, как она натянуто улыбнулась, когда развернула подарок. Я чувствовала ее разочарование, когда она поцеловала меня в щеку, принимая поздравления. Мередит ненавидела эту сумку. Наверное, сегодня она впервые ею воспользовалась. Как и я впервые воспользовалась ее сервизом. Мы такие мошенницы, все время пытаемся обманом добиться расположения друг друга.

Из сумки Мередит достает объемистый бумажник. Я вижу фотографию, сделанную на нашей свадьбе: мы с Мэлом, смеясь, убегаем от танцующего в воздухе конфетти. Еще один снимок — почти такой же, но сделанный на свадьбе Виктории, сестры Мэла. Мередит перебирает банкноты — десять фунтов, два фунта, четыре фунта — и достает еще три фотографии. Она смотрит на снимки — нежно, будто смотрит на самого Лео, а не на его фотографию.

А потом Мередит протягивает снимки мне.

У меня перехватывает дыхание.

«Он такой красивый!»

Мое сердце сжимается от нежности, когда я вижу его в первый раз. Мне на глаза наворачиваются слезы, образ Лео расплывается. Я жмурюсь, но его лицо по-прежнему стоит передо мной, я помню каждую его черту.

«Какой же он красивый!»

Мое сердце словно разрастается, наполняется… наверное, это можно назвать любовью. Внезапной, неудержимой любовью к этому мальчику, которого я никогда не видела.

«Какой же он невероятно красивый!»

Я опускаюсь на колени перед кофейным столиком, смотрю на разложенные передо мной фотографии — они чем-то похожи на карты Таро, они показывают мне, каким могло бы быть мое прошлое, мое настоящее и мое будущее. Я осторожно касаюсь кончиками пальцев первого снимка — Лео в школьной форме. Слезы застилают мне глаза. И вновь мое сердце сжимается. «Мой малыш».

Он унаследовал огромные, поразительные глаза Мэла. Его кожа цвета кофе с молоком — результат смеси генов Мэла и Новы. Его рот — удивительно четко очерченные губы — тоже, должно быть, от нее. Овальное лицо — от Мэла. Его темные волосы курчавятся, как локоны Мэла, только у Мэла они светлые, точно медвяные.

«Мой малыш».

Он должен был стать моим. Моим малышом.

Лео улыбается, галстук в сине-зелено-белую полоску съехал набок, одна кудряшка торчит прямо над ухом. Он смотрит не в объектив, а куда-то в сторону, поэтому снимок кажется немного асимметричным. Мне становится интересно, что же Лео такое увидел. Что-то, что было для него важнее объектива камеры. У Мэла есть такая же фотография — на ней ему тоже около семи лет, галстук съехал, кудряшка торчит над правым ухом, а маленький Мэл всматривается во что-то рядом с объективом.

Я касаюсь второго снимка. Тут на Лео ярко-зеленый костюм супергероя. Костюм ему великоват, рукава свисают до середины ладони, штанины слишком длинные, зато пластмассовая грудь выпирает вперед, подчеркивая рельефные мышцы пластмассового же пресса. Лео как раз пытается застегнуть красный пояс и с изумлением смотрит в камеру, будто удивленный тем, что фотограф занимается какими-то глупостями, вместо того чтобы помочь ему. «Эй, почему ты не помогаешь мне застегнуть ремень? — написано у него на лице. — Как я могу быть супергероем с расстегнутым ремнем?»

На третьей фотографии Лео около четырех лет. Он запрокинул голову и хохочет. Похоже, он только что услышал лучшую шутку в своей жизни и теперь захлебывается от смеха. Точно так же смеется Мэл на нашем свадебном снимке.

Слезы текут по моему лицу, и одна из слезинок капает на край третьей фотографии. Влага тут же пропитывает уголок снимка, разрушает его. Я хватаю с подноса салфетку, смахиваю слезинку, но фотография уже испорчена. Я чувствую резкий химический запах.

— О господи! Простите меня! — Я испуганно вскидываю глаза на Мередит. — Простите меня! Что я наделала… Что я наделала… — Я прикрываю рот рукой.

Посмотрите, что я натворила. Я испортила. Я все испортила.

— Простите меня… Простите…

Ее ладонь осторожно ложится на мое плечо.

— Все в порядке, — мягко говорит Мередит. — Это всего лишь фотография. Ее можно заменить. Я легко могу получить другую.

«Почему она так мила со мной? Я ведь испортила ее снимок и запретила ее сыну общаться с ее внуком, так почему же она так добра со мной?»

Слезы все еще текут по моим щекам, и я откидываюсь назад, чтобы не испортить остальные фотографии. Я закрываю лицо руками и давлю ладонями на глаза, пытаясь остановить поток слез.

«Прекрати, — говорю я себе. — Прекрати. Прекрати. Прекрати. Прекрати». Мне нужно справиться со своими чувствами, иначе у меня начнется истерика. Я разрыдаюсь по-настоящему. Я уже столько лет не плакала, а сейчас не лучшее время для того, чтобы возвращаться к рыданиям. Почему я плачу? Из-за Мередит? Из-за Мэла? Из жалости к себе? Из-за того, что я утратила часть себя, и если бы не это, то та самая часть меня была бы сейчас на этих снимках?

Мы молча сидим пару минут, пока я успокаиваюсь, пока борюсь со своими эмоциями. Пара глубоких вдохов — и я чувствую, как эмоции уходят, покидают мое тело, откатываются в небытие.

Я еще раз вздыхаю, спокойствие возвращается ко мне — по крайней мере, настолько, чтобы можно было убрать руки.

Как неловко. Расплакаться перед Мередит.

— Она все еще ненавидит меня? — тихо спрашиваю я.

Наверное, нечестно говорить об этом с Мередит, впутывать ее во все это, но мне нужно, просто-таки необходимо выяснить, ненавидит ли меня Нова.

— Кто тебя ненавидит?

Я поворачиваюсь к Мередит и вижу изумление на ее лице.

— Нова. Она все еще ненавидит меня?

Мередит, опешив, смотрит на меня.

— Почему Нове тебя ненавидеть?

— Потому что… — Я указываю на снимки.

Мередит удивленно приподнимает брови.

— О боже, из-за Лео? Я скорее предположила бы, что все должно быть как раз наоборот.

— Что? — переспрашиваю я.

— Может, я и не обладаю блестящими математическими способностями, дорогая, но я знаю, что вы женаты уже десять лет, а Лео еще нет восьми.

— Она вам ничего не сказала, верно? — вдруг понимаю я. — Нова не рассказала вам о том, что случилось?

Я вижу, как лицо Мередит каменеет.

— Мы с Мальволио очень близки, — резко говорит она, — но его личная жизнь — это его личная жизнь, и я ни за что не стала бы обсуждать это с ним. Или с Новой.

Я едва слышу ее слова, мое сознание еще перерабатывает то, что я только что узнала. Как же это типично для Новы! Много лет назад, когда мы с Мэлом объявили о нашей помолвке, Нова тут же пришла ко мне и сказала, что не хочет быть свидетельницей на свадьбе. Она якобы хотела стать подружкой невесты только раз в жизни, на свадьбе сестры, поэтому не сможет быть моей свидетельницей. Я подумала, что немного нахально с ее стороны предполагать такое, потому что я даже не собиралась делать ее подружкой невесты. Потом я решила, что Нова не хочет быть свидетельницей потому, что для нее слишком болезненно будет видеть, как Мэл клянется в верности другой. Я, в сущности, позабыла об этом инциденте, а потом случайно узнала истинную причину ее визита. Мэл был уверен в том, что Нова станет подружкой невесты. Конечно же, главной подружкой. Он был абсолютно уверен в этом. Нова знала, что подумает Мэл, она знала, что я не захочу, чтобы она участвовала в подготовке моей свадьбы, и потому решила помочь мне выкрутиться из этой ситуации. Я могла сказать Мэлу, что Нова отказалась быть подружкой невесты. Это предотвратило бы неизбежный конфликт с Мэлом, ссору, во время которой мне пришлось бы признаться в противоречивости моих чувств к Нове. Не знаю, ради кого она это сделала, но это существенно облегчило мне жизнь.

А теперь она вновь помогла мне. И эта услуга была несравнимо большей. Нова могла бы сказать всем, каким чудовищем я оказалась. Чудовищем, которое разрушило ее жизнь и лишило ее лучшего друга. Даже краткого — без подробностей — описания того, что случилось, было бы достаточно, чтобы настроить всех против меня. Но Нова этого не сделала. Она никому не сказала. Теперь я уверена в этом. Если об этом не знает Мередит, то не знают и родители Новы — они с Мередит слишком близки, чтобы такое могло остаться тайной. Наверное, они все догадываются, что Мэл — отец Лео, одного взгляда на этого ребенка достаточно, чтобы понять это. Наверное, они осуждают Нову, полагая, что она соблазнила женатого мужчину. Нова приняла позор, которого не заслужила.

Вот почему Мередит так на меня посмотрела, когда я спросила ее о фотографиях Лео. Теперь понятно, почему она так мила со мной, почему так со мной нянчится. Она думает, что меня предали. Что мне изменили. Наверное, ей стыдно оттого, что она общается со своим внуком. Ей стыдно оттого, что она рассказывает Мэлу о Лео.

— У Новы и Мэла не было романа, — говорю я Мередит.

Я хочу обелить имя Новы. Помочь ей. Наверное, втайне все считали ее лживой похотливой интриганкой, даже те люди, которые любят ее. Наверное, им было немножко жаль ее, они задумывались, почему у Новы настолько низкая самооценка, что она связалась с женатым мужчиной, который к тому же не настолько любил ее, чтобы уйти от жены. А потом она забеременела. И люди, наверное, думали, сделала ли она это намеренно, чтобы разрушить его брак, или беременность была случайной и теперь Нове приходилось расплачиваться за свои грехи. Они все любили Лео, обожали его, но всегда испытывали… нет, не стыд, но тень стыда… при мысли о том, как он появился на свет.

Если я восстановлю ее репутацию, может быть, она не будет так меня ненавидеть. Может, тогда хватка вины, сжимающей мое сердце, станет слабее. Может быть… Я смотрю на снимки. Может быть…

— Они даже не… — Я поднимаю брови и легонько морщусь. Я ни за что не произнесу слово «секс» при свекрови, это уж точно. Она должна сама понять, что я имею в виду. — Я… Я не могу… иметь детей, понимаете? Не могу. Нова согласилась помочь нам. — Я не свожу взгляда с улыбчивой мордашки мальчика на снимке. «Мой милый, прекрасный малыш». — Она собиралась родить нам ребенка.

Я не могу взглянуть на Мередит, но я знаю, что она шокирована. Я чувствую, как этот шок распускается над нами, словно гриб ядерного взрыва. С каждым моим словом, с каждым выданным секретом шок растет, наполняя собой комнату.

— Нова была суррогатной матерью, Лео должен был стать моим сыном.

 

Глава 11

Кейт лежит на кровати, когда я вхожу в спальню после душа. Волна ужаса захлестывает мое сознание.

— Что случилось? — спрашиваю я, хватаясь за полотенце.

У меня кружится голова, тело немеет от головы до пят.

— Ничего. Ничего не случилось. С Лео все в порядке. — Кейт на мгновение задумывается над произнесенной фразой. — Ничего не изменилось, — уточняет он.

Ужас спадает, я вновь могу дышать, вновь чувствую свое тело.

— Так почему же ты здесь?

Я ушла не так давно. Три часа я готовила сладости в кафе, минут десять просидела в ступоре у двери. Минут десять, не больше, плескалась в душе.

— Кто сидит с Лео?

— Мелисса. Медсестра. Она сказала, что ее смена закончилась и она посидит с ним, пока мы не вернемся.

Я, может, и не ревную, когда другие женщины обращают внимание на моего мужа, но мне не нравится то, что он пользуется их чувствами и заставляет их оказывать ему какие-то услуги. Особенно в таком важном вопросе.

— Зачем? — едва разлепляя губы, спрашиваю я.

Кейт спускает ноги с кровати и садится на край.

— Нам нужно провести какое-то время вместе. Когда приедут твои родственники, нам будет не до этого. Мы не сможем уединиться.

— Мы все время проводим вместе, — прикидываюсь я дурочкой.

Я знаю, что он имеет в виду. Чего он хочет. Что ему нужно.

Кейт подходит и обнимает меня. Обычно в такие моменты я млею, чувствуя, как во мне вспыхивает желание. Страсть. Обычно уже через пару секунд мы оказываемся в кровати. Обычно Кейту достаточно обнять меня, и мне хочется большего — хочется его прикосновений, его поцелуев, жара его тела, нежности в его взгляде. Так происходит обычно. Но сейчас все не так, как всегда.

Я ничего не испытываю, когда он гладит меня по спине.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Да, я знаю, что он имеет в виду.

Кейт целует меня в шею, не замечая, что я реагирую не так, как обычно.

Я перестала испытывать влечение к Кейту. И дело не в том, что случилось с Лео. Я перестала испытывать влечение три месяца назад.

Сразу после того разговора.

С тех самых пор мне не хочется секса. Мне хочется заняться любовью не больше, чем хочется проверить, достаточно ли в машине бензина, не пора ли прочистить желоба, не нужно ли купить вина. Дело не в Кейте, дело во мне. В моем отношении к тому, чего он хочет.

Три месяца назад Кейт завел разговор о том, что нам стоит завести еще одного ребенка: «Мы не становимся моложе, Звездочка. И мы всегда хотели детей».

После этого я не могла заниматься сексом. Сама мысль об этом…

Мне всегда хотелось родить троих детей, но это было до того, что случилось. Наша с Кейтом ситуация совершенно иная, и на сознательном уровне я понимаю, что такого больше не повторится, но в глубине души страшусь этого.

Из-за того, что Кейт не знает, как Лео остался со мной, я не могу объяснить ему, почему мне страшно.

Вместо того чтобы поговорить с Кейтом начистоту, я начала избегать близости. Не просто секса, но и объятий, поцелуев, прикосновений. Мне кажется, что это может привести к чему-то большему.

Пока Кейт целует меня в шею, я закрываю глаза (наверное, Кейт думает, что это от страсти) и пытаюсь убедить себя в том, что я смогу это сделать. Смогу расслабиться и дать всему идти своим чередом. Еще я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз принимала противозачаточные таблетки. Мой распорядок дня полетел ко всем чертям, и я не помню, когда их принимала. Я не могу попросить Кейта подождать, пока я проверю, сколько таблеток осталось. И я не помню, когда у меня в последний раз были месячные. И уж конечно, я не могу попросить его воспользоваться презервативом.

Я пытаюсь расслабиться, пытаюсь смириться с этим. Я все сделаю, а завтра утром выпью дополнительную таблетку противозачаточного. Куплю таблетки в аптеке при больнице.

Я не могу забеременеть вновь. Не могу и все. Не сейчас. Может, и никогда.

Его губы — его прекрасные полные губы, то, во что я сразу влюбилась, едва увидев его, — касаются моих уст.

Мое сердце сжимается от разочарования. Кейт не хочет секса по-быстрому. Он хочет насладиться процессом. Ему нужны ласки, нежные слова, долгие поцелуи, царапины, нанесенные в пылу страсти, неспешная беседа после секса. Может, я и смирилась бы с быстрым сексом, но что-то большее… Для меня это уже слишком.

Его губы ласкают мою шею, одна рука лежит на моей спине, вторая срывает с меня полотенце и швыряет его на пол.

— О боже, Звездочка, — хрипло шепчет Кейт, и его страсть греет мою кожу. — Как же давно мы этого не делали.

Ему это нужно. И он сотворил для меня снегопад. И он меня любит. И я люблю его. И нам нужно что-то, что сплотит нас.

Я принимаюсь расстегивать пуговицы на его рубашке, но пальцы не слушаются меня. Пуговицы будто уменьшились, я не могу ухватиться за них.

Кейт выцеловывает линию на моем плече, и я протягиваю руку, чтобы погладить его шею, но пальцы немеют, я не чувствую тепла его кожи.

Я запрокидываю голову — этого от меня ожидает Кейт.

Его пальцы спускаются ниже.

«Я не могу. Не могу».

Он берет меня за руку, прижимает мою ладонь к своим чреслам, резко вздыхает, когда я касаюсь его члена. А я холодна, точно лед. Мое тело занемело, оно отказывается воспринимать воздействия внешнего мира. Моя кровь остыла, разум отключился. Я ничего не чувствую.

— Не надо. — Мне кажется, что я кричу эти слова во весь голос, но с моих губ срывается лишь шепот.

Кейт не слышит меня, его губы ласкают мои плечи, пальцы касаются лобка, проникают внутрь меня. Кейт притягивает меня к себе.

— Пожалуйста, Кейт, не надо! — Мне удается повысить голос.

Он тут же останавливается и отстраняется.

— Что случилось?

Я подбираю полотенце и неловко заворачиваюсь в него.

— Прости, я не могу.

В глазах Кейта все еще горит огонь желания, грудь вздымается.

— Что не так?

— Я не… Я не могу. Прости меня. — Чувства постепенно возвращаются ко мне. — Пожалуйста, не сердись на меня.

— О господи, я не сержусь. — Кейт нежно обнимает меня, сейчас ему хочется лишь утешить меня. Успокоить. Убаюкать. — Я волнуюсь за тебя.

Я прижимаю голову к его груди, чувствую биение его сердца, мерное, спокойное. Когда сердце бьется именно так, это значит, что мир спокоен. Не случится ничего плохого. Не случится ничего хорошего. Все спокойно, плоско, неудивительно. Нормально.

Вот чего я хочу. Я хочу, чтобы Лео проснулся, и это было нормально. Я хочу, чтобы он вернулся домой, и это было нормально.

Я не хочу чего-то удивительного, чего-то, что требовало бы пышного празднества по этому поводу.

Потому что если случается что-то очень хорошее, то случится и что-то очень плохое. Иначе не сохранится баланс. Я просто хочу, чтобы все было нормально. Неужели я многого прошу?

— Скажи мне, что с ним все будет в порядке, — говорю я Кейту.

— Даже более чем. Более чем.

Он не понимает. Я не хочу «более чем». Я просто хочу, чтобы все было в порядке. Все было хорошо. Нам не нужно что-то большее, чем порядок. Чем норма. Нам нужно, чтобы все было нормально. Чтобы все было в порядке.

— Я приготовлю кофе, пока ты одеваешься. А потом мы вернемся в больницу.

— Да, спасибо.

Он целует меня в лоб и выходит из комнаты. Вместо того чтобы подойти к шкафу, я сажусь на кровать, цепляясь за полотенце. Я не свожу взгляда с алого пятнышка на бежевом ковре у подзеркальника. Лео бросил там красный фломастер, не закрыв его колпачком, и я заметила это только через пару часов, когда на ковре уже образовалось пятно размером с монетку.

— Ты специально делаешь такое, чтобы расстроить меня? — накричала я на Лео. Неделя выдалась нелегкая, и это стало последней каплей. — Или тебе нравится, когда я на тебя кричу?

— Мне жаль, — сказал Лео.

— По-моему, ничуть тебе не жаль!

— Жаль! — заныл Лео. — Прости меня!

— Мне тоже жаль, — ответила я. — Мне придется потратить много денег, чтобы отчистить это пятно. А значит, мы не станем покупать новые игрушки и компьютерные игры. Может быть, мне даже придется продать игровую приставку, чтобы оплатить чистку ковра.

Лео убежал, и я услышала его шаги на лестнице. Наверное, он спрятался у себя в комнате, забился в щель между шкафом и окном — там он сидел, когда ему хотелось поплакать и пососать большой палец, пока никто не видит. Конечно, я тоже расплакалась. Дело было вовсе не в ковре. Я не из-за этого расстроилась. В сущности, мне было наплевать на этот ковер. Проблема была в том, что Лео сделал то, что я просила его не делать. Он пришел в мою комнату с фломастерами. Он ослушался меня. Это часть взросления. Мой малыш растет. Отдаляется от меня. Он всегда полагался на меня, позволял мне решать, что хорошо и что плохо. А теперь он пытается расширить границы своего личного пространства.

Но это нормально. Я это знала.

Я знала это тогда. Я знаю это теперь.

Я хотела бы нормально расстаться с Лео. Так, как расстается с детьми большинство матерей, — из-за времени, из-за взросления. Я не хотела потерять его вот так. Я хочу, чтобы все опять стало нормально. Я хочу, чтобы все снова стало хорошо. Разве это так много? Я хочу нормального. Может, это и много. Может, все дело в том, что Лео появился на свет не вполне нормально. Может, все это происходит из-за того, что Лео никогда и не должен был стать моим сыном.

 

— Как дети выбираются из тела мамы? — спросил Лео.

Они гуляли в парке. Тут не было холодно, но мама все равно уговорила его надеть курточку. Ту самую, особую курточку, с липучками, и змейкой, и пуговками. А ведь они даже не собирались на пляж, где было очень-очень-очень ветрено, и иногда ему приходилось держаться за маму, потому что его сдувало с ног. Лео нравилась мысль об этом. Что будет, если его сдует? Прямо в море? Ему нравилось думать об этом. Только пусть мамочку тоже сдует. Тогда они полетят над морем вместе.

Мама надела свое шерстяное пальто. Лео оно нравилось. Пальто прямо как у мишки Паддингтона. А еще на маме был полосатый шарф. Сегодня она долго наматывала-наматывала-наматывала его на шею.

Мама вела скутер Лео, они шли по дорожке в парке.

Когда Лео задал ей этот вопрос, мама испугалась. В точности как тогда, когда он выпрыгнул из-за двери, чтобы удивить ее. Правда, сейчас мама не закричала и не прижала руку к груди, но она явно испугалась.

Она подняла голову и посмотрела на деревья, притворяясь, что не услышала его. Лео тоже так делал, когда мама звала его домой. Правда, он еще зажимал уши руками.

— Как дети выбираются из тела мамы? — повторил Лео. — Ты знаешь, мамочка?

Мама, вздохнув, остановилась и оперлась на скутер.

— Знаю.

— Как? — Глаза Лео загорелись от любопытства. Он готов был запомнить ее ответ до мельчайших подробностей, чтобы в понедельник все рассказать Ричарду и Дэвиду. И еще Мартину.

— Малыш, я сейчас не хочу говорить об этом, — сказала мама. — Думаю, ты еще маленький для таких разговоров.

Ну, она хотя бы не стала присаживаться на корточки. Лео терпеть не мог, когда взрослые так поступали.

— Но мне уже шесть!

— Я знаю.

— Я уже взрослый!

— Я знаю.

— Так почему же ты мне не расскажешь?

— Я знаю, что тебе уже шесть и ты уже взрослый, но, как я и сказала, мне кажется, ты еще маленький для таких разговоров.

Он скрестил руки на груди и притопнул ногой.

— Так нечестно!

Лео нахмурился, крепче прижимая руки к груди, и наклонил голову, щурясь. Если сосредоточиться, он сможет выпустить из глаз лазерные лучи. Тогда мама поймет, что он уже не маленький. Тот, кто умеет выпускать лазерные лучи из глаз, не может быть маленьким.

— Я знаю, — повторила мама.

А потом она совершила самый ужасный поступок в мире. Она присела на корточки, чтобы казалось, будто они одного роста. Лео знал, что мама выше него. Все взрослые были выше него. Так зачем же им притворяться, что они низенькие?

— Ладно. Я скажу тебе честно. Я думаю, что это я еще маленькая для таких разговоров. Что скажешь? Тебе от этого легче?

Лео кивнул.

Мама просияла.

Лео нравилось, когда она улыбается. Когда мама улыбалась, она была похожа на солнышко — большое, теплое, красивое. Папа всегда говорит, что мамина улыбка может осветить мир.

Мама встала, и Лео услышал, как хрустнули ее коленки.

— Ух ты! — охнул он. Лео нравилось, когда у мамы хрустели суставы. Это было здорово.

Они пошли дальше, на другой конец парка. Нужно было проверить, нет ли в пруду уток. А когда они будут возвращаться домой, мама позволит ему проехать на скутере по дорожке. И не будет бежать за ним. Лео сможет отъехать далеко-далеко от нее. Мама позволяла ему такое, и это было весело. Иногда намного веселее гулять только с мамой. С папой, конечно, тоже здорово, но все-таки с мамой лучше.

Мама протянула руку и шутливо дернула капюшон Лео, закрывая ему глаза. Он стряхнул капюшон и засмеялся. Они пошли дальше. В парке было так тихо… Это было классно! Парк был безлюдным, потому что солнышко недавно встало, да и холод пробирал до костей. Мамочке нужно будет скоро открывать кафе, поэтому гулять приходилось так рано.

— Интересно, а как дети попадают к маме в животик? — сказал Лео.

Лео в возрасте шести лет