Рабочий поселок Вавчуга
Весеннее солнце подтопило тропу, змеящуюся в глубине снежных каньонов, расчертивших засыпанный рабочий поселок. К темной паутине тропинок добавились полосы сажи на белых крышах, окончательно создавая запутанный орнамент черного на белом. Не любит зима красок, предпочитая скупые штрихи угля на светлом холсте. Но время зимы прошло, и жизнь переставала быть двуцветной, вбирая в себя многоцветие наступающей весны. Первыми в поселке это почувствовали дети, весело расплескивающие лужицы кожаными струснями или отцовскими опорками.
За веселым щебетом детворы угрюмо наблюдали двое патриархов недавно сожженного села.
– Так что думаешь, Карп? Доколе тут еще сидеть станем?
Крепкий старик, к которому был обращен этот вопрос, оседлал бревно, откинувшись на стену барака в пятне солнечного света. Отвечать ему было явно лень, тем более что вопрос этот возникал уже не первый раз.
– Родион, экий ты неугомонный. – Карп приоткрыл один глаз, зажмуренный на весеннее солнце, и глянул на собеседника, возвышающегося над ним крепким, хоть и слегка побитым непогодой дубом. – Пошто меня пытаешь? У тебя свой род и своя голова. Коли так за брата мстить охота, сам и иди, неча за собой всю деревню тянуть.
Родион, не первый раз услышав эти слова, вновь покрылся красными пятнами. Но реветь раненым медведем не стал. Не принято было голос на старшего повышать. Вместо этого он зачерпнул ноздреватого снега и растер его по лицу, пятная льдинками седеющую бороду.
– Не пойму тебя! У тебя двух сынов боярин энтот живота лишил, а ты сиднем на бревне греешься!
Карп, не повышая голоса, строго цыкнул на родича:
– А ну цыц! Ишь раздухарился. Может, еще Поморскую Правду помянешь?!
Родион мотнул головой, стряхивая снег с бороды и одновременно с этим отметая слова старосты.
– И помяну! Не по покону…
Договорить ему Карп не дал.
– Цыц! Не по покону ему. По Правде – ходить с вырванными ноздрями да отрубленными руками, а детям нашим на колу сидеть. У этой Правды заступничества просишь? Али на слово лесных братьев уповаешь, по которому кто силен, тот и прав? Ты сказывай, не мешкуйся…
Но Родион, обозленный в последние дни от подобных разговоров, закусил удила.
– Хоть бы и так! Не холопы мы и не в закупе, спину на князя энтого гнуть! Велика Русь-матушка…
Карп вновь не дал договорить родичу, явно начиная злиться:
– Так иди! Кто тебя стережет?! Скажи только, отчего ты ныне заголосил? Солнышко тебя пригрело? Чего молчал, когда нам люди этого князя скарб домашний несли? Сам вон обут, одет, поснедал с толком, родичей на работы спровадил, а теперя хулишь? Не советчик я тебе. Сходи в село, помолись, Господь в уме укрепит.
Родион, тяжело дыша и глядя исподлобья, проговорил сквозь зубы:
– Вижу, тебя Господь в уме укрепил. Крови родичей уже ты не видишь.
Карп встал, неторопливо отряхивая зипун рукавицами, зажатыми в одной руке. Выпрямившись, он сравнялся ростом с Родионом. Теперь перед крыльцом стояли два побитых жизнью старых дуба.
– Укрепил… – Голос Карпа не повысился, но стал холоднее окружающего снега. – И не только Господь. Ты, Родион, потому и не староста, что вокруг себя не зришь. Все о себе да о роде своем думку тешишь. Считаешь, что кровь меж нами да князем. То верно. Но и меж князем и нами кровь, и не только воев его, но и княжеская. Другой на его месте всех бы на кол посадил. Этот перешагнул. – Староста, обойдя Родиона, начал подниматься на крыльцо, но с половины дороги повернулся, опираясь на потемневший за зиму опорный столб. – Вот тебе мое последнее слово, родич. Коль невмоготу тебе через кровь мост перекинуть, ступай с богом. Сам ступай, за собой никого не неволь. И ступай на восход. Неча тебе в этих землях судьбу пытать, род остающийся под плаху подводя. Разные у нас пути ныне.
Два пожилых мужика проводили взглядами толпу ребятишек, пробежавших в сторону верфи. Среди детей увидеть можно было и пацанов из села, и мальчишек рабочей слободы. Дети, оправившись от зимы и потерь, теперь радостно встречали лето. У детей не бывает черно-белого мира, их мир всегда полон красок, особенно когда редкое солнце намекает на тепло. Сулит надежду.