Само собой, столь долгое пребывание в Архангельске не могло обойтись без светских мероприятий. В июне жизнь города вновь била ключом, и меня пытали на приемах, будет ли так впредь. Нет, не будет. И никогда раньше так не было. Это нам кажется, что все течет само собой. Коли не биться за свое будущее каждый день — останется только жить своим прошлым, проедая заработанное предками. Новые города, безусловно, заберут на себя товаропоток. Да только есть у Архангельска, свои достоинства — крупный северный порт, с налаженными караванными дорогами.

Подводил намеками городских шишек к мысли, что у старейшего порта Руси есть будущее. Вот только после этого, приглашений на «ассамблеи», введенные Петром, посыпались сплошным потоком.

Что им сказать? Да ничего такого, чего бы они не ведали сами. На восход от нас — семь тысяч километров неосвоенных земель. А по береговой линии, так и все восемь тысяч. Льды мешают? Да! Мешают. И сильно. Только есть несколько нюансов.

Для начала, земля без хозяина — считай и не земля вовсе. А хозяйствовать крепко без налаженных гостевых, караванных, путей — никак нельзя. Один крупный торговый корабль — это полторы тысячи телег груза. Для Сибири, с ее «направлениями» вместо дорог — корабли, это решение многих проблем.

Осваивают, потихоньку, земли Сибирские люди русские. Росписи в бывший Сибирский приказ шлют. Богатствами несметными хвалятся. Да что толку с того? За морем телушка — полушка, да рупь перевоз. Чуете купцы? Рупь перевоз. Коли перевоз по полтине сделаете, то и вам выгода, и земле польза.

Лучшего места, чем Архангельск — для этого дела просто нет. Коли из Петербурга корабль северным маршрутом пойдет — ему 14 тысяч километров преодолеть будет потребно. А ежли он южным маршрутом пойдет, то даже когда канал Суэцкий прокопают — ему аж 23 тысячи километров идти. Да пусть даже корабли из Азова пойдут — все одно им 18 тысяч километров до наших восточных земель добираться. А от Архангельска — восемь. Три месяца ходу. А коли погода позволит, то и два. Таких послаблений более ни один город не имеет. Только Архангельск.

И кому как не поморам, освоившим «мангазейский морской ход» от Северной Двины до устья Оби, идти дальше. Еще две сотни лет назад, шел разговор о Северо-Восточном проходе в Китай. У англичан даже «Общество» для этого создано было. Сотню лет они, вместе с голландцами, штурмовали этот Северный проход. Но экспедиции эти оканчивались обычно или в Северной Двине или у Новой Земли. Вот они то и заявили, что пройти по Северному пути «невозможно». Это что? Повод повторять за ними как попугаи? При этом поморы, на своих кочах, шныряют по «мангазейскому» пути регулярно. На реке Таз даже мангазейский острог стоит, через который в Архангельск и идет основной поток пушнины.

Заложены остроги в устьях Енисея, Лены, Яны, Индигирки, Колымы. Дежнев, пол сотни лет назад доказал, что есть проход на востоке, и заложил Анадырский острог. Это открытие значит не менее чем деяние Колумба! Да только не принято у русских на весь мир кричать о себе.

Кстати, и лжи вокруг исследований земель восточных много понаверченно. Иностранных ученых послушать, так все открытия только иноземцы и делали, а русские, по их словам… Не хочу даже вспоминать эти жаркие дебаты. Сколько случаев было, когда русские артели открывали новые земли или видели необычное — та только не все они писать умели. Многие иностранцы только тем и занимались, что опрашивали возвращающихся купцов, поморов, охотников и прочий люд, а потом книжки издавали про земли дальние. Спасибо им, конечно, что крупицам знаний пропасть не дали — только вот говорить, про приоритеты — таким «походникам» явно не стоило.

Словом, путь на восток через ледовые моря открыт, частично оборудован стоянками, портами и острогами — осталось только открыть по нему постоянный ход караванов.

Да! Есть большая сложность. Те самые льды. Но на летние месяцы этот путь становиться проходим. Особенно, если будут подходящие суда, так как надеяться на одну силу ветра и прочность дерева — уже нельзя.

В моей истории одним из первых ярких примеров путешествия по Северному проходу можно считать экспедицию «Веги». Промысловый, китобойный пароход, с дубовым корпусом и паровой машиной мощностью аж в 60 лошадиных сил, водоизмещением в три сотни тонн и максимальной скоростью хода 12 километров в час — бросил вызов северным льдам. 1 августа «Вега» прошла через Югорский Шар в Карское море и через 5 дней, без препятствий, достигла гавани Диксона в устье Енисея. Оттуда, 10 августа, отправилась дальше к мысу Челюскина, который, вопреки всяким опасениям, был благополучно пройден. 24 августа «Вега» достигла устья Лены, где стали встречаться первые льдины, обходя которые пароход благополучно достиг, 27 сентября, залива Колючина. Борясь со льдами, экспедиция обогнула мыс, ограничивающий с востока этот залив, и была окончательно затерта льдами у Питлекая — мели, находящейся недалеко от Берингова пролива. Зазимовали всего лишь в двухстах километрах от главной цели. Только 18 июля следующего года судно продолжило плавание и, спустя два дня, обогнув мыс Дежнева, «Вега» вошла в Берингов пролив. Отсюда экспедиция направилась в Японию, а потом вокруг Азии и Европы по Тихому и Индийскому океанам, Суэцкому каналу, Средиземному морю и Атлантическому океану в Швецию. Таким образом, плаванием «Веги» был окончательно решен вопрос о проходимости Северо-восточного пути.

За одну навигацию, точнее за два месяца, этот путь был преодолен много позже, на пароходе «Сибиряков», водоизмещением 3200 тонн и мощностью силовой машины в 2000 лошадиных сил. Дорога, у экспедиции академика Шмидта вышла непростая, корабль, под командой капитана Воронина, пробивался сквозь льды, терял единственный винт, срезанный льдами, чинился и снова терял винт. Отстаивался полторы недели в порте Диксон, ожидая угля, и все же, дошел от Архангельска до Берингова пролива за два месяца и три дня. Там он распустил 11самодельных парусов, так как винт был потерян окончательно, и поковылял в Петропавловск.

Очень показательное плавание для конструктора северного корабля. Дает соотношение мощности машин, водоизмещения, потребного запаса горючего, чтоб преодолеть на нем весь путь, защиты винтов, их количества, обязательно превышающее один, и, как не странно, желательность парусного вооружения, но продуманного против обледенения.

Не менее показателен повторный поход академика Шмидта и капитана Воронина по этому маршруту на пароходе Челюскин, имеющим в два раза большее водоизмещение, но аналогичную Сибирякову силовую машину. Маршрут экспедиция почти прошла, но была затерта льдами уже в конце пути. Льды затянули корабль обратно на север, продавили ему борт,… и началась эпопея челюскинцев. Эпопея была сложной, гораздо сложнее, чем известно большинству в мое время. В ней участвовали не только самолеты, но и собачьи упряжки, пара дирижаблей, и даже ледоколы готовились выйти в море. Дирижабли В-2 и В-4 не успели — челюскинцев вывезли на самолетах. Но уже через пять лет дирижабли вновь поднялись на спасение, уже папанинцев. И дирижабль В-6 погиб, разбившись в районе Кандалакши об гору, которая, на картах воздухоплавателей, была обозначена болотом. Но это уже совсем другая история, душевно описанная Симоновым в «Мурманских дневниках».

Возвращаясь к походу «Челюскина» — отмечу пару важных моментов. Пароход вышел из Мурманска 2 августа, то есть, в конце лета. И был затерт льдами 23 сентября, ровно на том же месте, где за год до этого «Сибиряков» потерял винты. Пробиться сквозь льды, через которые пролез более легкий «Сибиряков», уже не удалось.

На следующий год после Челюскина, предприняли третью попытку штурма Северного пути. На этот раз из Владивостока в Мурманск вышел ледорез «Литке» — бывшая прогулочная яхта британской королевской семьи. Именно ледорез, а не ледокол. Корабль, с заостренным форштевнем, и машиной в 7 тысяч лошадей, при общем водоизмещении пять тысяч тонн. Маршрут был пройден с 28 июня по 20 сентября, без особых проблем, за исключением одного участка в десяток километров, которые ледорез шел пять дней. При этом рисковать кораблем экипаж не стал, и льды перед форштевнем взрывали аммоналом. Видимо отвечая на заботу экипажа — корабль прошел весь путь за один сезон без поломок.

На следующий год по этому пути прошли уже четыре грузовых теплохода, потом были проведены боевые суда Балтийского флота на Дальний Восток. Еще позже, ледокол «Сталин», водоизмещением в 9 тысяч тонн и мощностью машин около 10 тысяч лошадиных сил — прошел по Северному Морскому Пути, как тогда уже стали называть Северо-Восточный проход — два раза за одну навигацию. Выйдя из Мурманска 23 июля, 28 августа ледокол был уже в бухте Угольной, а 28 сентября вновь вернулся в Мурманск. При этом ледокол успел выполнить план по проводке судов, заходу в порты и посещению полярных станций. На СевМорПути становилось оживленно.

Имея подобные исторические прецеденты, грех было не продумать корабли «Северо-Восточного прохода».

Безусловно, не все так радужно с этой дорогой. Но, имея быстрые, крепкие, специальной конструкции, железные корабли, и немного удачи — наладить постоянный маршрут станет достойным делом архангелогородцев. Безусловным минусом в этом проекте станет то, что никогда не строил ледоколов, и ледовых транспортов. Впрочем, как и канонерок с броненосцами. Зато времени, подумать над проектами, у меня было вдосталь. Начал еще после закладки канонерок, и не торопясь, добавлял штрихи — в том числе: просторные каюты, толстое утепление, обогрев марсового поста наблюдения и тому подобные мелочи. Теперь наставало время вселить новую надежду в мечущиеся души поморов, озабоченных будущим замиранием торговли и жизни в Белом море. Красной нитью, в разговорах, пустил мысль — СевМорПути быть! Хотя обойдется он не дешево, и будет далеко не ковровой дорожкой.

Мдя. Напугал поморов льдами.

Такие перспективы потянули за собой новые вопросы и бурные дебаты. Пришлось опять выпускать из рук лом и брать вместо него самописку. Народ требовал подробного расписания будущего, карт и кораблей. Нашли провидца! На ум пришел стих Высоцкого.

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»

Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев -

Во все века сжигали люди на кострах.

Второй год занимаюсь политикой, и мне уже тяжело от груза обещаний, прогнозов и выводов. Не мое это! Как корова на льду, точнее даже не на льду, а в болоте.

Прототипы кораблей им обеспечу, за этим не заржавеет. Тем более, Соломбальскую верфь неплохо будет занять купеческими заказами. А вот карты, людей, лоцманов, капитанов, знакомых с северными морями и толмачей, знакомых с аборигенами — пускай ищут сами. Благо, среди поморов и не такое найти можно. Найти и обучить в Холмогорской школе. Направления на учебу обещал выправить.

Вот так и проходило неторопливое лето 1706 года, до тех пор, пока от Петра не прилетел гонец, испортивший мне трудовые будни и радужные планы. Письмо государя было коротким и резким, с общим смыслом, что меня опять тянут на ковер.

Так как тянули не аврально — решил пройтись по «осударевой дороге», посетив, по пути к Петербургу, Онежские заводы и Олонецкую верфь — были претензии к их работе.

Совмещая приятное с полезным — свой выход в Онежский залив Белого моря совместил с испытаниями Волков, уже полторы недели неприкаянно оббивающих причалы Соломбаллы, в ожидании так и не случившегося спуска на воду броненосца. Со стапелей Вавчуга Волков выперли, заложив в эллингах пару сильно модернизированных канонерок — а в нутро броненосца так и не пустили, отложив спуск монстра на осень. Непорядок.

Из Двины вышли в сопровождении дежурной, беломорской птицы, загруженные тройным запасом топлива, двумя тоннами запчастей и, по традиции, бригадой ремонтников вместе со сварщиками. Надеюсь, государь таки меня дождется из очередной авантюры.

Сразу могу сказать — отвык от маломерного флота. Непривычно стало видеть воду в метре от фальшборта, упираться в кубрике ногами в соседа и пробираться внутри «истребителей» пригибаясь. Правда, Волки и не рассчитывались на длительную автономку. Посему, хорошо, что вообще находилось место для семерых членов команды, плюс нагрузки в виде непоседливого меня с парой морпехов.

Зато длительная «полировка» Волков на стапелях — сказалась на них весьма благотворно. Достаточно сказать, что их ход сдерживала только птица, без которой мы долетели бы до Онежского залива менее чем за сутки.

Стоит признать, что чудес с мореходностью «истребителей» не произошло. Стоило нам выйди из-под защиты мыса в открытое море — волны продемонстрировали нам полный комплект удовольствий.

Собственно, первое ЧП там и произошло. Каюсь, надо было дать командам больше времени на волновую акклиматизацию, но с этой государевой спешкой у нас постоянно выходят ляпы.

Неприятности случились на контрольных стрельбах по сброшенным птицей мишеням. Стреляли команды неплохо, со скидкой на крайне валкие суда — вот только подвели нас конструктивные особенности Волков и общее позеленение команд.

Дело в том, что Волки напоминали узкие и длинные кортики, поверх которых, ближе к мидель-шпангоуту, устанавливали поворотную башню, чем-то напоминающую башню Т-34 из моей истории, с аналогичным, далеко вынесенным назад противовесом. За башней, немного выступая над ней, шла узкая боевая рубка и выхлопная труба. Передняя часть рубки еще и нависала кронштейном над башней, обеспечивая ей верхнюю точку опоры. В целом, конструкция вышла удачной и максимально легкой. Вот только при повороте башни на траверз противовес выходил за границы борта. На речных испытаниях этому не придали значения, а вот в море один из Волков, крайне неудачно словил этим противовесом нерегулярную волну, выросшую под бортом прямо в момент выстрела. Отреагировать, изнуренные качкой канониры не успели, и пальнули, хлопнув «хлыстом» ствола по воде. Ствол, к счастью выдержал, но канониры приболели окончательно.

Но нет худа без добра. Море быстро продемонстрировало нам оптимальные тактики истребителей, и то, что им противопоказано. Оставалось только перенести рекомендации многомудрого Зверя в Уставы маломерного флота.

Несмотря на тяжелый, двухсуточный переход — Волками остался доволен. Истребители вышли ходкие, маневренные, с острыми, легкобронированными обводами, которые с носовых проекций не всякое ядро возьмет, если умудрится таки попасть. А то, что выплыли ограничения — это нормально. От москитного флота прочности и точности тяжелого броненосца ждать не приходится.

На рейде перед началом «осударевой дороги» простояли два дня, в ожидании очередного каравана снабжения, который задерживался. За это время успел облазить каждого из Волков и проверить их состояние после перехода. Заодно выяснили, что становые якоря на море не держат истребители. Неприятно, но не смертельно — якоря Волкам вообще изначально хотели не ставить, но раз уж оснастили — придется менять их на более тяжелые.

Еще день на берег высаживался подошедший караван — за это время капитанам истребителей успел прогрызть картузы наставлениями. Зеленые они у меня еще. Только-только выпустившиеся. Надеюсь, воевать в ближайшие годы Волкам не придется.

Наземный переход похвастать разнообразием не мог. Неторопливо скрипели телеги и понтоны, по вечерам горели костры, и нами ужинала мошка.

Несмотря на весь опыт ведущего нас караванщика, и постоянно подновляемые гати, мы все одно завязали в грязи перепаханных дорог, мостили новые участки и вяло поругивали погоду, плачущую дождями над нашими усилиями. Даже начал задумываться, а так ли мне надоело ходить вокруг Норвегии на кораблях. Все познается в сравнении.

Однако даже тяжелые дела имеют свой конец. На десятый день перехода наша троица погрузилась в струг, идущий к Онежскому заводу, подтверждая прописную истину — лучше плохо плыть, чем хорошо идти.

Посещение обоих заводов и верфи отняло еще две недели. Рутина и Стирка. Даже непонятно, как можно было испортить отличное карельское железо. Вот кому высказал благодарность с материальным поощрением — так это заводским рудознатцам. Чего они только не нарыли на северном и северо-восточном побережье Ладожского озера: граниты на любой вкус и цвет, мрамор, гряды камней, пригодных на дробление в гравий, сами гравийно-песчаные месторождения, глину. Все, без чего задыхается стройка. По своей основной специализации рудознатцы пометили уже 23 месторождения железа, хотя и не всегда богатого, месторождения меди и даже нашли одно месторождение олова, которое станет единственным, на сегодня, оловянным источником в европейской части России. Вот, что значит, собрать всех рудознатцев, в том числе переселенных, и направить их в нужный район. Знай и люби свой край! На северо-восточном побережье Ладоги, в районе Питкяранты, на ручье, даже в мое время сохранились развалины заводов — грех было не воспользоваться подсказками. Хотя, даже с подсказками рудознатцы провозились три года, и вывалили массу проблем с добычей. Хорошо быть начальником — задавил всех словом «надо» и свалил головную боль на Олонецкого управляющего. А то, что пустой породы много — не так и плохо. Нам гравий очень даже нужен.

Вот недопоставки «тары», в виде барж, и стали основной претензией к Олонецким верфям. Взбадривал мастеров несколько дней, мотаясь параллельно на завод. Затем неудачно вспомнил, что меня вроде как на ковре ожидают, и засобирался в Петербург.

Ладогу обходили по восточному берегу, повторяя путь флотилии Петра. Ладога хмурилась, и заставляла периодически прятаться на берегу от ее вздорного характера. Не удивительно, что мы уже потеряли в этой акватории пять барж — настроение озера меняется быстрее, чем у женщины. Чуть зазевался и уже получаешь в лоб сковородкой.

«Орешек» прошли в густом тумане — потом вернулись, и высказал коменданту мое мнение, о несении службы. У них же даже собаки обленились, не утруждая себя гавканьем!

Наше отбытие от крепости проводили уже как положено — заливистым лаем и сдержанными богохульствами. Тыловики, что с них взять. Даже проводить выразительно и то не смогли — ворчали как столетние деды. Ну да Петр им судья.

Дальше просто скатывались по Неве, не останавливаясь даже на Ижоре — и так все мыслимые сроки прибытия просрочил.

Петербург встретил отреставрированным Ниеншанцем по правому берегу и ровными рядами рабочего поселка по левому. Над поселком уже подняли несколько куполов часовен и труб мастерских. Жизнь звенела молотами, визжала пилами и расцвечивалась парадными гирляндами сохнущего белья. Занятый делами народ не обратил внимания на одинокий струг, идущий к городу — тут за день десятки таких проходят. Только несколько коров, стоящих по вымя в воде, проводили нас взглядами с философским равнодушием.

Выйдя из-за поворота реки, на котором Петр, после женитьбы, указал закладывать монастырь — оценили, наконец, состояние стройки. Даже сердце забилось чаще. Плевать, что опять на ковер — зато ковер этот будет лежать в достойном месте, хорошеющем год от года.

Первым в глаза бросился Гостиный мост. Ну и что, ежли моста еще нет! Зато нижние опоры под него уже укрепили, залили бетоном и даже облицевали гранитом. Одно это о многом говорит, так как опоры моста у нас выполняют еще и роль причалов, вытягиваясь выше и ниже моста по течению на добрых сорок метров. Раз залили такие объемы, значит, Ижора вышла на максимум производства камеди. Почему решил, что залили? Так на опорах уже начали поднимать быки будущего моста, вместе с грузовыми башенками причалов. Без забитых свай и залитой бетоном опоры подобное безобразие мастера делать бы не рискнули. Более того, две центральные башни, между которыми и будет разводной проем, подняли уже метров на десять, на шестую часть их высоты. Глядишь, через год уже понадобятся стальные фермы пешеходной площадки и разводных пролетов. Значит, вовремя устроил встряску на онежских заводах. Англичане строили Тауэрский мост 8 лет, у нас выйдет чуток побольше — зато почти на две сотни лет раньше, и в стиле барокко, в котором выдержана вся набережная. Есть, чем гордится.

За мостом, на левом берегу, активно строили Гостиный Двор, что было слегка не по плану. Но понять эту спешку можно, так как у пирсов моста было не протолкнуться от зашвартованных купеческих кораблей. Более того, ниже по течению стояло еще с десяток кораблей, которым не хватило места. Обнадеживающая картина — города еще нет, а торговля уже есть. Плохо только, что штабелями товаров всю набережную перед Гостиным Двором завалили — но это явление временное. Надеюсь.

Пикантно смотрелся стихийный рынок, образовавшийся там же, на набережной — бурный и голосистый, как все рынки. Стройка — стройкой, а торговля уже идет бойкая. Надо посмотреть фискальные книги в Петропавловском форте — таможня у нас работает или как?

Между поднимающим колонны прибежищем купцов, и Дворцовой площадью, вяло строилась Академическая дуга. Хотя, вяло, это по сравнению с Гостиным Двором. На самом деле, зданий в комплексе планировалось много, здания крупные, трехэтажные, как и дворцовый комплекс, с большими внутренними дворами — в результате чего, выглядел их «подъем» значительно медленнее, чем у двухэтажного Гостиного Двора, несмотря на ударный труд множества «мурашей», облепивших стены.

Еще одним замедляющим фактором стали проглядывающие от фундаментов стены дворянских особняков, оттягивающие на себя людей и материалы. С людьми-то проблем не имелось, судя по деловой суете, а вот материалы, как обычно, стали ахиллесовой пятой города. Разгружающиеся у набережных баржи выглядели бледно, на фоне объемов строительства. Надо будет и Ижорскую верфь пнуть как следует — в карьерах народ работает в три смены, а вывозить не на чем.

Вообще — тревожный симптом. Слишком активно и много раздаю взбадривания. Надо сесть и спокойно проанализировать, в чем основные затыки. Может, еще одну верфь заложим — демоны с ним, с сухим деревом. Построим баржи из сырого леса, года на три — пять их хватит, а потом основной наплыв стройки спадет.

Вот только кто мне даст спокойно сесть и заняться делами?

Высматривал дворец, мысленно успокаивая паранойю, кричащую, что ковер — это не к добру. Сам знаю. Но не во всякой войне можно победить. Каждому Наполеону — свое Ватерлоо, а каждому князю ошейник от государя. В смысле, ленту с бантами, медалями и прочими значимыми регалиями.

Охрана дворцовой набережной мне понравилась. Патрули ходили вдоль нее, и провожали наш струг внимательными взглядами. Бдит народ. Кроме патрулей Двинского полка много было преображенцев, а на маленькой дворцовой пристани так вообще целое капральство дежурило. У пристани стояли зашвартованными небольшая яхта и буер. Вот и еще один штришок к городу — значит, и Лужская верфь, возглавляемая Скляевым, начала строительство «дворянского» флота.

Выбравшись на высокую пристань, уделил несколько минут новинкам. Яхточка мне понравилась, хотя давно уже надо было переходить от шверцев к шверту. Ну а буер был просто одномачтовой разъездной посудинкой, без особых изюминок.

Пока глазел на новинки, к нам подошел майор преображенцев, настойчиво приглашающий во дворец. Перед ковром не натопчешься — кивнул майору, что готов за ним следовать.

Дворцовый комплекс похорошел еще больше. Да и обжитость в нем появилась — сновал народ, вился полупрозрачный дым над трубами. Удивительно много бояр, порой даже с семействами, вышагивало по набережной и площади. Интересно, где они живут? Ведь дворянский район еще и на 10 % не отстроен. Задал этот вопрос майору. Оказалось, севернее Дворцового парка отстроили, на скорую руку, целую слободу. Зимой рубили дома, и к середине лета уже началось заселение. Это, конечно, не по плану, но пока пусть так и остается. Пригород и летние домики возникли раньше города. Петербург, как всегда, полон сюрпризов.

Внутреннее убранство дворца стало еще богаче. Особенно впечатлили большие люстры с хрустальными висюльками и ковровые дорожки на лестницах, прижатые отполированными до золотого блеска прутками ковродержателей.

По лестницам сновал народ, будто в школе объявили большую перемену. Заметил интересную тенденцию — дворцовые слуги носили ливреи и парики, выделяясь на общем фоне. Надо будет использовать это обстоятельство, и закинуть слух, мол, парики носят только слуги, чтоб их было удобно различать. Добьем окончательно европейскую моду.

Преображенцы отвели меня не в левое крыло, как ожидал, а в большую приемную правого крыла, где меня попросили подождать. А чтоб не скучно было — к паре моих морпехов добавили еще пару преображенцев. Это эскорт или конвой?

Ждал долго. Успел даже пожалеть, что не заехал на Ижору. Да и со строителями можно было пообщаться. Вместо этого полировал взглядом пуговицы преображенцев и прикидывал, насколько сильно поменялась их форма за эти годы. Надо было справочник литейный с собой взять — меня это шаманство лучше всего усыпляет. Хотя, ныне усну и без справочника, особенно если поем.

На прием меня позвали, когда окончательно собрался составить рядком красивые, витые, стулья и удовлетворить часть своих потребностей. В результате, появился перед высоким обществом хмурый, и встретил еще более сумрачный прием.

— Донесли мне, князь, будто к бунту ты подбиваешь!

Петр, в своем черном сюртуке с белыми отворотами и серой грудкой камзола, напоминал нахохлившегося ворона. И стая вокруг него подобралась знатная — попугаи и павлины. На каком языке общаться с таким зоопарком?

— Неверно донесли, государь. Ежли кто и думает, что клятву тебе порушить мог — то он об ином не подумал. Любые бунты, на землях, что ты мне доверил, урон артелям принесут. Не будет зерна — нечем люд на заводах кормить станет. Бунт для меня это нож в сердце.

Петр отошел от окна, где он наблюдал копошение рабочих на площади, устанавливающих на постамент золотой шар державы, выполненный в виде глобуса с рельефными материками и увенчанный крестом.

Подойдя в упор, и хмуро оглядев мой потрепанный вид, задал вопрос

— Письма на Дон отписывал?!

Ну, так и знал, что инициативы наказуемы! Достал из планшетки запасенные копии писем вместе с письмами от Боцмана, протянул их Петру.

— Отписывал государь, как же иначе! Коли губернатор докладывает, что на землях неспокойно — не можно такое без внимания оставить. Он и в губерн-коллегию отписывал, да только ответа не получил.

Петр резким движением выдернул у меня листы, глянул недобро и отошел к окну, быстро пробегая текст глазами и рывками перебирая листы. Просмотрев весь текст, откинул письма на подоконник. Постоял перед окном, под нарастающее шушуканье ближнего круга. Потом, не поворачиваясь, продолжил.

— Внове ты князь не свое дело затеял. Сказано было, что от тебя потребно, да ты, знать не услышал. Раз так, лишаю тебя вотчин азовских, чтоб дела земельные тебе взор не застилали. Быть посему!

На последней фразе Петр хлопнул по подоконнику рукой, а вокруг громко и одобрительно зашумела подтанцовка. Честно говоря, сердце больше екнуло, когда из-под подоконника пыль строительная посыпалась, чем от лишения земель. За земли особо не волновался — губернатор там ныне надежный, а Петр все одно собирался князей от земли отжимать. Так почему бы, не начать с меня? Обидно, конечно. Поклонился, под усиливающийся галдеж.

— Воля твоя, государь.

— Ступай! И будь пока в граде.

Петр так и не повернулся от окна. Оставалось только развернуть плечи, развернутся самому и выйти за дверь, по пути заметив, что дверь слегка разбухла и плотно не прикрывается. Чего только в голову не лезет.

Курил на ступеньках крыльца, в окружении морпехов. Мимо сновал народ, в дверь на дальнем конце дворца пытались впихнуть очередное творение краснодеревщиков, которое явно не лезло в проем. Хотел пойти, устроить нагоняй, так как у нас для этих целей на другом торце ворота есть. Но было лень. Пусть живут, как хотят.

С другой стороны, ничего страшного не случилось. Губернатор есть, нового хозяина Петр назначать не собирается, отходить от налаженных технологий никто не станет… Чтоб им подавиться! Кого я убеждаю? Себя?

Трубка давно стлела, а в груди разгорался костер. Хоть и считал себя не особо честолюбивым, а жизнь несправедливой фундаментально, но хоть в котловане-то, под фундамент, должны были остаться крупицы благодарности! Ошибался.

Оторвала меня от разжигания темных эмоций выскочившая на крыльцо Тая. Огонь перебежал с одних эмоций на другие. Гори они все ясным пламенем.

Тая прижималась, пряча на груди руки, и скороговоркой рассказывала о событиях уходящего лета. Мне было просто хорошо ее слушать.

Потом предложил прогуляться. Так сказать, пройтись по «першпективам», вышагивая по утрамбованным, и местами даже заасфальтированным, дорогам у набережных каналов, вдоль сухих, глубоких рвов.

Неспешная прогулка, с пинанием особо крупных кусков щебня, выбитых копытами из покрытия дорог, и радостное настроение Таи — постепенно отодвигали на задний план неприятности. Захотелось даже осмотреть город не как деталь, лежащую на верстаке, в окружении инструментов и стружек, а как картину, на которую хочется смотреть и находить все новые и новые мазки.

Город выбивал из земли каменные побеги домов, разлиновывая землю, отчеркивая зелень травы дорожками и проспектами. Центральные проспекты, у линейных каналов, сходились к Дворцовой площади, и зрительно, завершались видом дворца, аккурат на парадные дворцовые входы, над которыми, под крышей, монтировали гигантские циферблаты часов.

У третьего обводного канала, ближе к Дворцовому парку, из-за стен строящихся домов выглядывали цоколи многоглавой церкви, которой недоставало только куполов.

Город строился, вытягиваясь к солнцу, и пользуясь каждой, даже ночной, секундой лета. Жизнь продолжалась, не обращая внимания на людские дрязги.

Мы с Таей неспешно переходили по временному деревянному мостику через первый линейный канал, в сторону Дворцового парка. Вспомнилась традиция «поцелуева моста». Традиция старая, идущая почти от основания города в мое время. Мост через Мойку тогда был границей города, на нем прощались с уходящими и встречали возвращающихся. Соответственно, мост славился поцелуями и объятьями. Рассказал Тае про эту традицию, выдав ее за свежую придумку. Морпехи за спиной только хмыкнули, деликатно отворачиваясь от реализации новой-старой традиции.

Признаюсь, мы с Таей затянули не одобряемый церковью процесс на горбе безымянного моста. Дробный лошадиный топот за моей спиной совершенно не отвлекал, пока Тая не отстранилась, глядя мне за спину.

Дальше все случилось слишком быстро. Глаза Таи раскрылись в удивлении, округляя поморский прищур, и она дернула меня к себе, одновременно разворачивая. Удержаться на ногах, от неожиданности, уже не имелось возможности — мы начали заваливаться на доски моста, а Тая еще и ускоряла наше падение, оказавшись сверху.

И в этот момент прокатились раскаты нескольких выстрелов, соединившиеся с тупыми ударами и падением на мост. Мимо прогрохотали копыта нескольких лошадей и им вслед ударили Дары. А на меня смотрели так и оставшиеся расширенными глаза Таи, и из уголка ее рта вытекала кровавая струйка.

Не помню, что делал и говорил в эти секунды. Огонь, так и не погасший внутри, вспыхнул напалмом, выжигая душу до пепла. Со звоном лопнула последняя связь, держащая меня в этом мире.

Опомнился сидя над Таей, безнадежно всматривающейся в небеса. Как все глупо и банально. В сгоревшей душе всплыло «Посвящение Бертрану»:

Огляделся безразлично, замечая второго морпеха, склонившегося над лежащим, чуть дальше по мосту первым, мазнув взглядом по паре бьющихся лошадей с вывалившимися из седел наездниками на сходе с моста, проводил прищуривающимися глазами удаляющееся облако пыли и сфокусировался на бегущих к мосту солдатах. Говорить ничего не хотелось, но приходилось сжимать зубы, чтоб не орать. Жизнь не только несправедлива, но и жестока. Мне надоело подставлять ей щеки. Прошедшая война оставила неизгладимый след.

Подошел к поверженному морпеху, прижал кончики пальцев к его шее сбоку под челюстью, подождал, ни на что, не надеясь, и начал расстегивать пряжки амуниции павшего.

— Останься здесь и позаботься о них. Это приказ! И как бы не сложилось далее, помни, и полку Двинскому напомни — верность России и государю наш закон. Не посрамите звания морпехов, гвардейцы.

Сказал, поднимаясь, второму охраннику. Тот, глянул на меня и опустил глаза кивая.

К мосту подбегали солдаты. Встречал их, застегивая на себе ремни амуниции морпехов и забрасывая Дар на плечо. Прервал капрала, пытающегося отдышаться и одновременно задать вопрос. Высказался сам.

— Тати убили лейб-лекаря царицы. Посмотри, знаешь ли кого, из подстреленных нами нападавших.

Слова приходилось выталкивать, и сразу стискивать зубы. Палец дрожал в скобе спускового крючка — но его время еще не пришло.

Капрал глянул вдоль моста, на мое сгоревшее прошлое, и отошел к своим солдатам, расцепляющим конские трупы от человеческой падали. Осмотр занял много времени, или мне это просто казалось. Капрал присматривался к первому из напавших, а мое внимание привлек мушкет, живо напомнивший пистолет, обогативший мою коллекцию технических новинок поместья, после очередной дуэли. Стиль у оружия общий. Исполнение узлов похожее. И это точно не русское производство. Мне даже не надо искать клеймо, чтоб знать, где сидят послы производителя. Возможно, они и не виноваты, но мне плевать. Тем более, пара одинаковых мушкетов, даже не пара, а больше, с учетом ускакавших налетчиков, да еще в то время, когда наше оружие лучше и дешевле — это не совпадение. Осталось только выяснить второй адрес — конных покойников.

— Ну, так узнал кого?!

Не ведает капрал, что за чеку ядерную бомбу теребит своим невнятным мычанием и наморщенным лбом.

— На кого похож?! Вижу же, что узнал!

Капрал стянул шлык с головы первого упокоенного татя, обтер им разводы крови и грязи, спрятавшие лицо убийцы после попадания дроби в затылок — присмотрелся еще разок к застывшему лицу и довольно уверенно произнес.

— Эт Ефимка, с подворья Лопухиных. Третьего дня, говорил с ним у дворца, он Абрама Федоровича дожидался.

— Ну, тогда посылай солдат к Ромодановскому. Тут дело государево. А где, говоришь, подворье Лопухиных ноне?

Капрал поднялся, покрутив головой, ориентируясь, и протянул руку за канал, в сторону незапланированных застроек.

— Вона, где часовенку ставят, с нее два подворья от реки. Над воротами грифон червленый, да и подворье знатное.

Кивнул капралу, подхватывая один из мушкетов нападавших, и пошел через мост, поправляя Дар. Мост действительно оказался «поцелуевым», разлучившим меня с прошлым и будущим.

Шел не торопясь. За спиной подергивался туманом забвения город, заводы, дела. Уши закладывал звон, через который с трудом пробивались людские окрики и звуки стройки. Идти оказалось довольно далеко, мушкет оттягивал правую руку, вызывая только тупую злобу еще и на именитых оружейников, не додумавшихся снабжать оружие плечевым ремнем.

Перед воротами с грифоном, больше похожим на ящерицу с крыльями, бросил мушкет в траву и перекинул Дар на сгиб руки, почти вежливо постучав ногой в ворота.

Из-за массивных створок донеслось недовольное — «Чего надобно?!»

— Отворяй! К князю Абраму у меня дело.

Совершенно спокойно воспринял отговорки, что никого нет и не велено. Приблизил ствол Дара к щели между створок ворот, через которую виднелся массивный запорный брус. Одного выстрела не хватило, пришлось добавить еще два, а потом еще и закончить ногой. Если никого нет, значит, подожду хозяина на дворе.

Просто подождать мне не дали. Не успел выйти из облака дыма, как слева на меня бросился мужик с дубиной. Сознание пребывало в каком-то ступоре, в душе шелестел пепел, отгоревшего пожара. Даже злость прогорела в этом огне. Мне было на все плевать. Мир стал черно-белым. Выскочил из конюшен мужичок — не опасен — схватился за топор, воткнутый в колоду — стреляю не задумываясь. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выброс барабана. Выстрел из револьвера. Перезарядка Дара. Выстрел ….

Не задумывался даже когда подросток выбежал из дома, неся явно великоватый ему мушкет. В душе по-прежнему ветер перекатывал золу. Прошел по всему дому, оставляя после себя только мертвое безмолвие, в едком, пороховом гаре. Даже женских криков не раздавалось, так как загнал четырех встреченных женщин и девочку в подпол. Женщин в поместье встретилось пятеро, но одна схватилась за нож. А может, просто не успела его выпустить. Плевать. В черно-белом мире не видно цвета крови.

Сидел на крыльце, набивая барабаны капсулами из подсумка. Кто бы мог подумать, что в таком небольшом, недостроенном подворье, живет столько народу. Ветер обдувал лицо, и холодил мокрые дорожки на щеках. Наверное, пороховой дым разъел глаза.

Топот всадников услышал издалека. Внутри всколыхнулся пепел в злобной ухмылке — что «спасители», услышали пальбу и поспешили на подмогу?! Еще и главный, небось, в первых рядах? Заходите. Недосуг мне вас сортировать на правых и виноватых — у вас милосердный бог есть, он пусть и разбирается.

Лава всадников влетела во двор, через распахнутые ворота, так резко, что первые выстрелы Дара миновали голову колонны, хотя, это ненадолго отсрочило конец бойни. Говорить с ними не собирался, как и они со мной. Мушкетные пули расщепили балясины рядом с левым плечом, а дробь Дара гулко щелкала по стенам и забору подворья. Вот и поговорили.

На дворе ржали раненные лошади и стонали, богохульствуя, нелюди. Поднялся, вытаскивая из кобуры перезаряженный револьвер — надо было провести контроль. Лошадей жалко.

Из ворот подворья вышел в скапливающуюся толпу зевак. Оглядел всех безразличным взглядом, сортируя — примеривая на зевак ярлык «опасны». Толпа явственно отшатнулась. Поднял иностранный мушкет, так и лежащий у ворот, и двинулся ко второму адресу, который мне был известен еще по прошлому году.

До небольшого, временного, домика посольства идти выходило прилично. Пустота и безразличие не помешали запутать след и не пользоваться наезженными дорогами. Патрули, которых направят на мой розыск, мне не враги, будет жаль пролить еще и их кровь, когда они попытаются меня остановить.

Петляющая дорога, с пережиданием в укрытиях проезда поисковых групп, да еще с запугиванием невольных свидетелей моего передвижения — вылилась почти в два часа. Но фортуна, отдавая последнюю дань, довела таки меня до двери заветного дома, обошедшегося без подворья.

Постучал, вежливо, в дверь прикладом мушкета. Здесь не поморье, где не прижились замки, выпускаемые нашим заводом — тут люди прячутся от мира за массивными створками.

Поторопил хозяев менее вежливым стуком приклада, и на последовавший, наконец, традиционный вопрос ответил, что возвращаю их особый мушкет. Ведь действительно принес! Зачем врать на пороге чистилища?

Такие мушкеты стоят немало — основательность победила осторожность. А может, моя спокойная речь настроила обитателей на деловой лад. В дом меня пустили, и даже согласились отвести к трапезничающему послу, так как никому иному отдавать оружие не собирался.

Посол изволил вечерять в большой компании. Поинтересовался, кто у него заместитель, после чего положил перед потенциальным послом принесенный мушкет и кратко рассказал свою версию событий, по которой несколько подобных мушкетов было вручено через посла нашим боярам, для конкретного дела. И дело это сегодня почти справили, не дотянув совсем чуток.

Вскочившего посла, рьяно заявившего, что это не так — пристрелил. Плевать. Может и не так. Посол верующий, хоть и в иную ипостась бога — ему на небесах воздадут по справедливости. Жаль было только нескольких горячих защитников, вскочивших из-за стола и схватившихся за рукояти оружия. Надеюсь, небеса к ним будут действительно справедливы.

Пережидал медленно рассеивающийся дым, отойдя к стене и контролируя сжавшихся за столом людей, перебегая взглядом с одной двери, ведущей в комнату, на другую. Не зря. Через дверь с лестницы вбежали двое вооруженных, теперь уже покойников. Продолжать со мной спорить больше никто не рисковал. Видимо осознали, что мне безразличны их аргументы и они сами. Перед домом зацокали копыта и заржали осаживаемые лошади. Вот, пожалуй, и все.

Отлепил тело от стены, выглянув в окно и потом напутствовал присутствующих напоследок.

— Коли задумаете супротив людей русских еще какую мерзость — знайте. Придет к вам, под вечер, человек — что спросит с вас полной мерой. Не спасут вас регалии и законы. Господу про буквы, людьми писанные, будете рассказывать. Теперь же, тут посидите, да помыслите, над моими словами. Провожать меня не надо, выход сам найду. Коли рискнете меня спровадить, отправлю вслед за послом вашим.

Понятливые люди, а говорят, что языка не разумеют. Пока спускался по темной лестнице, за спиной ни одного лучика света от приоткрывающейся двери не пробилось.

Идя по лестнице, аккуратно вытягивал петельку от заветной «фляжки» и цеплял ее на пуговицу. Теперь и с Петром поговорить можно.

Навстречу, от входной двери бежал разгоряченный скачкой офицер, чье звание в полумраке не просматривалось. Сыграл с ним на опережение.

— Тут уже все кончено! Оставь в посольстве людей, а нам надобно срочно к Федору Юрьевичу. Государево дело!

Офицер остановился, и даже сделал шаг назад, задирая голову, и наблюдая мой неторопливый спуск по лестнице. Секунд десять он, судя по всему, искал золотую середину в противоречивых указаниях, свалившихся на его голову. Солдаты, вбежавшие вслед за своим командиром, так и не определившись, брать ли меня на прицел — тискали в руках штуцера.

— Князь! Отдайте оружие и извольте следовать за мной!

Офицер выбрал самую вежливую форму. Приятно. Значит, хоть кто-то в армии помнит о моих заслугах. Аккуратно снял с плеча пустой Дар, передавая его ближайшему солдату, расстегнул ремни обвязки, отдавая амуницию вслед за дробовиком. Посмотрел вопросительно на командира. Тот помялся, но указал рукой на дверь.

Перед посольством стало тесно от коней, драгун и зевак. Не разбирая, где чья лошадь, похлопал по шее ближайшую, и, забрав поводья у опешившего драгуна, запрыгнул в седло. Лошадь пошла боком, нервно обмахивая круп хвостом, но, уловив мое состояние смертельного покоя, не стала показывать свой нрав, сочтя за лучшее прислушаться к натянувшейся узде. Рядом в седла запрыгивали офицер и несколько драгун. Напрасно они опасаются, что могу сбежать — мне еще с властителями этого гадюшника переговорить надо.