Love story

- Господин Пискас, вам, когда вы в туалет ходили, звонил какой-то турок.

- Плискус моя фамилия, вы, Мика, это знаете. Кто?

- Турок. Сам представился - турок. Он ждет вас у двери министерства.

Пискас, то есть Плискус, посмотрел в окно. У главного входа действительно кто-то стоял. Незнакомый. В самом деле незнакомый.

Турок, турок... Какой-то подозрительный тип. Турок. Почему не араб и не китаец? Господи! Неужели правда Турок? Этого еще не хватало! Плискус брезгливо поморщился. Господин Плискус.

Тоже мне господин. Валентинас Плискус, мелкая сошка в министерстве. Эх, чего там. Турок! Ясно откуда — из зоны. Иду! — крикнул Плискус в сторону соломенной Микиной шевелюры. Спускаясь по лестнице, горестно вздохнул — опять не выкручусь.

В роду Плискусов испокон веков не бывало турок. Не было их и в родимом селе, даже во всей округе. Этого «турка» одной девке из их деревни заделал узкоглазый военный. Лицо плоское, глаза — щелочки. Он был туркмен, тот сержант, а может, казах. Девица вышла за Симаса, рослого белокурого, с раздвоенным подбородком, но ребенок родился черноволосый и желтоватый.

- Турок! - при виде младенца гаркнул Симас, но от ребенка не отказался. У Турка народилось еще пятеро братишек-сестренок. Все белокурые, светленькие. Послушные, вежливые детки, работящие и богобоязненные. Правда, по меньшей мере трое из них тоже не ахти как преуспели, но это не наша забота.

Турок рос здоровым и крепким, он любил, запрокинув голову, хохотать по малейшему поводу. Шастал где попало, баловался, никто не видел его плачущим. Отличался жестокостью: совсем малышом просился резать скотину. Бабы при виде его крестились.

Постепенно деревня с Турком кое-как примирилась. А Турок с деревней - нет. Он стал воровать сыр. Таскал развешанные для просушки листья табака. Краденое раздавал сверстникам — воровал не от голодной жизни. Когда Симас запрягал лошадку и брал его с собой на базар, многим Турок казался эскимосом, разговаривавшим на дзукском наречии. Но в 1949 году в том же городке Турок пошел в школу, и местные люди свыклись с ним, как и со многим иным, что, казалось бы, еще вчера выглядело непривычно. С пергидролем крашеными офицерскими женами, с красным флагом на кирпичном горсовете и футбольными матчами между гарнизоном и гимназией. Что же в том странного? Ведь из бывшего местного «Маккаби» уцелел один лишь Муля, и тот без одной руки.

Валюс Плискус, сын портного, учился с Турком в одном классе. Когда портной умер, тетки определили Валюса в школьный интернат. Турок оказался соседом по койке. В интернатских комнатах зимой по ночам изо рта валил пар, в ведре замерзала вода. Однажды ночью Валентинас почувствовал, что кто-то, забравшись под одеяло, копается у него в трусах. Турок, кто же больше! Валюс яростно отшвырнул его, разбудив всю комнату. Назавтра тот показал ему острую заточенную велосипедную спицу.

- Во! Только попробуй проболтайся.

Валюс сделал движение, чтобы пригвоздить его к полу, но вспомнил, как кто-то говорил о восточном коварстве. Зарежет спящим как пить дать. И он пробормотал: нет, не проболтается. На следующую ночь Турок внаглую влез к Валюсу под одеяло, и тот, стиснув зубы, терпел его ощупывание. Турок тихонько повизгивал и сопел. Жаловаться было поздно. Плискус заточил такую же спицу. Это знал и Турок. Их обоюдная ненависть стала открытой. Плискус строил планы, как избавиться от «мусульмана», а тот что ни ночь устраивался у него в постели. Или через ночь. Он возбуждал Валюса, и, ощутив своей смуглой кожей липкие капли, с гнусным сдавленным смешком ускользал на соседнюю койку.

Они были уже в восьмом классе. Плискус наконец облегченно вздохнул: Турок попался с налетом на палатку стеклотары. Его куда-то увезли — в колонию для несовершеннолетних, так тогда это называлось. Плискус ожил, даже начал играть в баскетбол, но чем-то не угодил тренеру и был из команды исключен. Однажды ночью, проснувшись, он почувствовал томление и сам стал возбуждаться. Было куда лучше, чем когда это делал Турок. Вскоре он краем уха услышал о мастурбации (взрослые говорили: «гонять в кулачок») и пришел в ужас. Оказывается, это не только постыдно! Говорят, от этого дела высыхает весь спинной мозг и человек умирает во цвете лет. Смерти Плискус боялся до жути, однако ночью, не в силах устоять перед соблазном, вновь иссушал себя. Знай он, что так развлекается большинство мальчиков в этом общежитии, он бы страдал куда меньше. И радости было бы побольше.

Ах, если бы только это! Невзначай прикоснувшись к какой-нибудь девушке, Валентинас Плискус весь обмирал, застывал на месте, а если на уроке физкультуры, на него невзначай налетит какая-нибудь грудастая девица (так бывало на эстафетах или на баскетболе, когда играли смешанными командами), у него мгновенно происходило семяизвержение. Поэтому девушек Плискус боялся как огня. А в школе никто ничего не замечал. Но и летом, гостя у теток, Валентинас страдал не меньше. Хорошо, что за ригой его застигла тетка. Хорошо, что не кто-то чужой. После этого случая он вытерпел почти три недели, но затем, почти уверовав в «победу над самим собой», опять принялся за прежнее.

Осенью в городке объявился Турок. Он слегка подрос, но был Плискусу по плечо. Зато стал еще злее, еще нахальнее. С сигареткой в зубах. Со шрамом над бровью и дешевенькой цепочкой на смуглой до черноты шее. У него не хватало двух передних зубов.

Шел год 1957-ой или около того, а Турок каким-то образом умел наскрести на дешевую водку или вино. Он сам разыскал Плискуса и будто бы решил возместить ему былую обиду. Под вечер теплого сентябрьского дня он отвел Валюса в грязный сарай на берегу Немана. На почерневшей соломе их там поджидали три облепленные соломенной трухой феи. Всклокоченные, пьяненькие, постарше годами, они распивали водку. Турок бренчал на гитаре и исполнял блатные песни. Он шепнул Плискусу, чтобы тот выбирал Рыжую - сисястая! Понятно, у Валентинаса ничего не вышло, трусы промокли, а он и не приступал. Валюс сгорал от стыда. Нет, скорее от досады. Ведь как мечтал! Строил планы, грезил. Слава богу, Рыжая все поняла. Она погладила его по голове и сказала: приходи завтра. На следующий день все получилось гораздо лучше. Валюс почувствовал себя мужчиной. Сейчас он ничего не желал, кроме нее - конопатой, на редкость некрасивой кобылицы. Она всему его научила, и Валюс готов был голову за нее сложить. А Рыжая вовсе не нуждалась в голове Валентинаса Плискуса. Она знай посмеивалась и гладила его по этой самой голове. Была она лет на семь старше, а то и на все десять. Не мать, но все же. По вечерам Плискус стоял в парке, у заборчика танцплощадки, и смотрел, как Рыжую приглашают солдаты, шоферня и просто подвыпившие парни. Она заметила его и велела в парк не ходить, но Валентинас все равно ходил. Он был смазливый юноша, и не одна девушка покрасивее Рыжей пошла бы с ним в кусты, но сами такие не предлагались. Ему же была нужна Рыжая и больше никто. Пожалуй, такое случается нередко - безобразие и бесстыдство притягивают сильнее пары волов. И опять же, все из-за Турка, все из-за него!

Как-то после танцев он не вытерпел и решил выследить Рыжую. Ее провожал какой-то токарь или фрезеровщик. Парочка недалеко ушла - всего на несколько шагов от дороги. У Плискуса потемнело в глазах: он ошалело схватил первый попавшийся под руку булыжник и грохнул этого гада по темени. Тот рухнул прямо на полуголую, с завернутым подолом Рыжую.

Валентинаса тоже отправили в колонию. Там он вел себя смирно, выучился на столяра и через годик вернулся домой. Ему шел семнадцатый.

Теперь уже сама Рыжая отыскала Плискуса. Несколько дней кряду они обретались близ печки, пили вино и забавлялись. Когда зарядили дожди, Рыжая упросила подружку из общежития приютить их. Однако вскоре всех троих выгнал комендант.

Отслужив в стройбате, Плискус в родимый город не вернулся. Он закончил в столице Финансово-кредитный техникум - что-что, а голова у него всегда была толковая. Устроился на неплохую работенку и даже поступил на заочное в каком-то вузе. Турок же опять мотал срок - на этот раз за открытый грабеж с насилием. Новость эту Плискус узнал от одного общего знакомого. Когда наконец вышел, сразу же разыскал Плискуса, неделю у того пил и спал, начал приводить своих татуированных с головы до пят приятелей и чаровниц всевозможного калибра. Он предлагал их и Плискусу, но тот лишь мотал головой. Не соглашался.

Прошло немало лет. Жизнь Валентинаса Плискуса более или менее наладилась, если можно так выразиться. Трудился он в Министерстве финансов. Не беда, что самым ничтожным из служащих, не беда, что Мика с волосами цвета соломы называет его Пискусом. У Валентинаса Плискуса есть жена, трехкомнатная кооперативная квартира, двое деток, «жопарожец», казенная служба и тщательно скрываемая некрасивая любовница. Глухонемая, разводит цветы. Чем-то смахивает на Рыжую. Ну и что! Женка сердитая, вечно не в духе, Плискуса называет не иначе как «нищим», сама ходит в драных чулках и даже детям не покупает мяса. А уж дети-то! Жадненькие, неприветливые и уже хитрят. Плискус делает вид, будто ничего не видит и не слышит. До пенсии ему еще четырнадцать лет. Многовато!

Надо же, Турок объявился! Валентинас Плискус широким шагом сходит вниз. Предстоящая встреча, разумеется, его ничуть не радует. Он знает одно - скрываться бесполезно.

Турок, он самый! Здоровкается, рот до ушей, сияют металлические фиксы. В шевелюре серебрятся одинокие седые волоски, но в целом по-прежнему вороново крыло. Интересно, у настоящих турков тоже так?

Они ныряют в «жопарожец», по пути болтают о пустяках, натянуто смеются, но Плискус чует, что добром все не кончится. Нет, бояться ему нечего, но Плискус ставит машину в металлический гаражик и просит соседа подбросить их до какого-нибудь кафе. За деньги, само собой, за деньги.

— Никаких кафе! - скалится омерзительный Турок. Определенно задумал какую-то пакость. -Я сам тебя отвезу.

Что ж, подумал Плискус, не все ли равно. Ведь не отвяжется. Лучше сразу согласиться на все, перетерпеть один вечер. Но только один! Один и точка. А они все едут да едут, уже и хибарки пригорода стали пореже, где-то неподалеку слышен рев самолетов - не то взлетают, не то идут на посадку. Не то просто гудят в вышине.

- Видать, тут их гнезда близко, - похохатывает Турок. У него все еще держится дзукский акцент. Похоже, уже успел приложиться. Самолетный рев остается позади, кругом одинокие, вросшие в землю избушки. Сосед отказывается ехать по раскисшей дороге.

Около получаса они бредут по вязкой грязи. Наконец вваливаются в покосившуюся избенку. Садятся. Турок с размаху ставит на стол бутылку и отчего-то лукаво подмигивает. Опрокидывают по стопке, по другой, и вот - из-за пестрой ситцевой занавески, отделяющей кухню от горницы, появляется непричесанная, в одной рубахе женщина. Она подходит к столу, неловко запрокидывает стакан и выпивает. Потом устремляет водянистые глаза в упор на Плискуса, тот таращится: кто такая? Что за ведьма кудлатая? Ну-ка, ну-ка... Это же Рыжая! Она самая - вот он, шрам на щеке. Плискус вспыхивает от радости, но тотчас же заливается краской смущения. Не верит своим глазам. Уже осоловевший, ощупывает ее замызганное платье, а потом и вздыбленную грудь. Рыжая, она самая! Его первая женщина, первая живая любовь. Оба стоят и улыбаются. Даже Турок расчувствовался от собственной доброты. Не кто иной, как он, устроил эту встречу. Без всякого умысла и коварства улыбается Турок, неужели и он стареет? Ишь ты, чего доброго, слезу пустит. Но он только наливает себе, выпивает и потом закуривает. Смиренно чокается с Рыжей и Плискусом.

- Ишь, парочка - графин да чарочка! - радостно гогочет Турок, подталкивая их к пестро-ситцевому пологу. - Как пить дать!

Турок еще что-то выкрикивает, но Плискус, дрожа от вожделения, уже комкает одежду. Рыжая сама снимает свой универсальный наряд - рубаху-пальто. Ого, какая! Разбухшая, рыхлая, вот синяк, кровоподтек под грудью, по-прежнему конопатая, но конопатины расползлись, каждая с березовый лист, — все это не беда. Ишь, как наяривают на железной койке, застланной какой-то байкой. Они так блаженствуют, что Турка завидки берут.

- Хватит вам, бесстыдники! - кричит он, но они спаялись, как лягушки по весне, ничего, кроме собственного курканья, не слышат.

Закусив металлическими зубами сигарету, со стаканом в руке Турок отводит полог и какое-то время одобрительно кивает головой, отбивая такт каблуком сапога. О нет, он им вовсе не мешает. Плискус с Рыжей колышутся, изгибаются, вскидываются и опадают, бормочут гадкие слова - те еще больше распаляют увядающие обожаемые тела. Верно: Турок успел шепнуть - Рыжая тоже недавно «откинулась» из женской тюрьмы. Такие и там умеют сохраниться.

Турку надоело смотреть на этот затяжной любовный танец.

- Ну вас, кончайте! - орет он. - Я тоже человек.

Турок делает шаг вперед, расстегивает брюки.

Он здесь хозяин или не он? Шлепает Плискуса по спине, но тут же получает такой ответный удар, что от удивления валится на загаженный пол. Откуда столько сил? - сам себе дивится и Плискус, откуда что берется? В руке у Турка щелкает, выскакивает белое лезвие — скользкое и голодное. Турок запускает его в дверной косяк. Потом разражается хохотом:

- Ой, Валюха! - он хватается за живот, потом заключает Плискуса в свои криминальные объятия. - Люблю я тебя. Ох, и люблю! И тебя, Цецилия, люблю! — Через столько лет Плискус узнает, что у Рыжей есть имя - Цецилия! - А помнишь, Валек, как я тебя...

Плискус снова замахивается. Цецилия ловит его руку, прижимает к своему мягкому животу и произносит:

- Ну, ладно, ребята, ладно! Айда выпьем, а?

Турок открывает новую бутылку «Агдама», и все трое вдохновенно выпивают. Трое уже немолодых, потрепанных и многое вкусивших в этой юдоли собутыльников. Совсем низко проносится военный самолет. Они еще не стары, но лучшие их годы уже тю-тю. Трое давних, закадычных друзей. Трое грустных любовников, трое отверженных.

1991