Первая смена

Кунгурцев И.

КОСТЁР НА ГЕНУЭЗСКОЙ

 

 

— Ну скажи ты мне на милость, кто еще эту каторгу придумал на нашу голову! Это ж надо, а? Каждый день дневник заполняй! — Анатолий бросил ручку, откинулся на стуле.

— Темнота ты, Толь! — Сергей уселся на подоконнике. — Вот пробыл целый день с ребятами.

И каждую минуту, каждую секунду раскрывались перед тобой характеры, характеры… Тридцать пять за одну секунду! Это же клад! Открытие! Какой ученый может наблюдать такой процесс? Науке нужен твой дневник, темнота! Возьмет его потом ученый, прочитает: готовый рецепт для воспитания сразу тридцати пяти людей. Придет он к тебе, поклонится низко и скажет: «Спасибо, Анатолий Иванович, удружили. Прочитал я ваш дневник, думал, диссертация, а здесь ничего…»

Сергей не успел закончить фразу. Анатолий сорвался с места, бросился к окну. Но Сергей уже хохотал, спрятавшись за маслину:

— К нему как к будущему светиле, а он…

— Я тебе дам светило! Погоди, на Генуэзской сегодня поквитаемся…

…Длинна дорога от Нижнего лагеря до Третьего. Взбежит на пригорок, задержится на мгновение на вершине и снова бежит вниз. К морю. От берега до самого горизонта легла по морю лунная дорожка. Ровная дорожка, прямая-прямая, как стрела, не то что эта, по берегу. Вот опять шарахнулась в сторону, нырнула в кусты, по мостику через вечно пересохшую речушку и снова круто вверх, петлями, петлями, теперь уж все дальше и дальше от моря к стене, выложенной ноздреватым хрупким ракушечником. За стеной снова парк, темный, чуть шуршащий на ветру листвой. Второй лагерь.

Четверо парней идут по дороге. Идут широко и ровно, почти не замедляя шага на подъеме, почти не ускоряя на спуске. Серебрит лунный свет белые рубашки; и горят на них кумачовые галстуки. Даже вечером, после работы они — вожатые.

На лодке мы с попутным ветерком Дорогой лунною в морскую даль плывем.

— Костина песня? — спрашивает Сергей.

— Костина! — отвечает Василь.

Подступили вплотную справа голые каменные склоны Мертвой долины, втиснулась дорога между нею и стеной и бежит, бежит, все такая же извилистая, все с той же выбитой ногами галькой.

Потом, много лет спустя, будет вспоминать Сергей эту дорогу, и шум моря, и запах винограда, и бурые клочья снега по краям, и, если бы можно было повторить все, пошел бы по этой дороге снова…

…На скале, у развалин Генуэзской крепости, горит костер. Искры взлетают в черное небо, долго кружатся и гаснут, уступая место другим. Пламя выхватывает из темноты ветви колючего кустарника, серые камни, громоздящиеся друг на друга, лица девчат и парней. От вспышек костра еще теснее наступает темнота, и Сергей совсем уже не видит, куда идет. Где-то рядом трещит хворост и доносится вопрос:

— Кто?

— Нижний.

— Ты, что ль, Василь? — снова спрашивают из темноты. — Что так долго? Мы уж думали, не придете. Верхний пришел, вас все нет и нет. Давайте скорее к костру.

Они вступают в освещенный круг.

Сидящие у костра сдвигаются теснее, уступают место.

— У вас что, новенький?

— Есть такой. Встань-ка, Сережа, покажись народу.

Сергей встал. Кто-то подбросил в костер хворост, и яркое пламя осветило повернувшиеся к нему лица. Он смотрит на них, стараясь запомнить тех, с кем будет жить бок о бок много дней и ночей.

Трещит костер. Вьются над ним сотни горячих маленьких мотыльков, улетают к темному небу и становятся звездами, маленькими яркими звездами, иначе почему их так много в этом глубоком крымском небе. Звезды в небе и звезды на воде. На такой же необъятной и черной, как небо.

Высокий девичий голос выводит:

По росистой луговой, По извилистой тропинке… Провожал меня домой Мой знакомый с вечеринки, —

подхватывают остальные.

Сергей отошел к краю и стал смотреть на огоньки Артека, раскинувшегося под скалой.

Ты снова придешь сюда спустя много лет, потому что помнишь, как сказали тебе здесь, на этой площадке, у такого же костра, под таким же небом, у обрыва над морской глубиной: «Отныне ты артековец!»

— Сергей, домой пора! — прозвучал откуда-то из темноты голос Василия.

— Иду.

Он хотел шагнуть на голос, но кто-то невидимый крепко схватил его за руку.

— Осторожней, Сергей, наша Генуэзская не площадь Свердлова. Здесь везде ямы да камни.

— Девичий голос звучал чуть насмешливо. — Держитесь за мою руку. Так уж и быть, на первый раз выведу.

Вспыхнув от стыда, Сергей отдернул руку.

— Спасибо! Я уж как-нибудь сам.

— Не сердитесь! — Девушка снова нашла в темноте его руку. — Ставьте ногу тверже, чтоб камни не выскользнули. Я не хотела вас обидеть. Нелегко даются первые шаги в горах, да еще ночью.

— Чего это вы задержались? — улыбаясь, поинтересовался Василий, когда они спрыгнули с последнего уступа на ровную площадку у скалы.

— Хорош друг! — вместо ответа обрушилась на него девушка. Оставил человека одного на развалинах ночью. А как он дорогу найдет?

— Да чего ее искать-то?

— Чего искать?! Хотела бы я посмотреть на тебя, как ты в первый раз спускался отсюда один.

— Утихомирься, Татьяна, — рассмеялся Василий. — Ну везет тебе, Сергей. Гляди, какая заступница.

— Да брось ты, Вася, — смутилась девушка. — А что? Ей-богу, завидую Сергею. Вожатые дружно рассмеялись.

Сергей искоса рассматривал свою спутницу. Невысокая, светлые волосы заплетены в косы, уложенные на затылке, маленький, немного вздернутый нос.

— Идемте, — вдруг повернулась она к нему.

И, подхватив растерявшегося Сергея под-руку, пошла к темному корпусу. Сзади зашуршали шаги остальных.

— Вы давно здесь, Таня?

— Да как вам сказать. С осени. Отзимовала уже, улыбнулась девушка.

— Скучно тут, наверное, зимой?

— Скучно? Нет. Красиво очень. Снег на кипарисах. Снег на самшите. На туе. И горы тоже очень красивые, когда в снегу. Высокие-высокие. Вырастают.

Они спустились по длинной лестнице. Где-то внизу за кипарисами шумело море. Оно выкатывалось на берег и тут же, сердито шурша галькой, убегало назад.

— Вы знаете наш лагерь?

— Был, раз с отрядом.

— Хотите, я вам покажу его…

— Очень хочу.

— Ну вот, смотрите… — Таня остановилась и показала куда-то вправо. — Вот там, вправо от нас, наша линейка, а слева, за кипарисами, пятнадцатая дача. Здесь у нас центр: пионерская, столовая. Столовая прямо под открытым небом. Обещают построить, но это когда еще будет…

Она вдруг рванулась с места, увлекая за собой Сергея, и остановилась у легкого мостика, переброшенного через речку.

— Продолжаем нашу экскурсию по лагерю номер три всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских-лагерей «Артек». И перебила сама себя: — Видишь, какое длинное у нас название. Красивое. А вот когда надо рапорт сдавать Якову Борисовичу…

Таня вскинула над головой руку в салюте и шепотом, но очень торжественно произнесла:

— Товарищ директор всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских лагерей «Артек», лагерь номер три выполняет по распорядку дня ночной сон. Дежурный по лагерю Матвеева. Ух-х!

Сергей рассмеялся.

— Не смейся. У меня сначала никак не получалось на одном дыхании. Однажды Яков Борисович слушал-слушал, а потом и говорит: «Отставить! В вашем лагере есть пень, на меня похожий, идите и потренируйтесь!»

— Потренировалась? — серьезно спросил Сергей.

— Пня не нашла, — в тон ему ответила девушка и, рассмеявшись, побежала через мостик.

— Стой! Кто бежит? Стрелять буду!

От стены белого корпуса отделилась закутанная фигура, и лязгнул затвор.

— Дядь Филь! Ты что, не узнал? — весело крикнула Таня.

— Тьфу ты! Носит тебя нелегкая.

— Серге-ей! — донеслось откуда-то издалека. Серге-ей-е-ей!

— Иди. Это Василь зовет. Я провожу тебя.

— Куда?! Я уже дома.

— Серге-е-ей!

— Иде-е-т! — откликнулась Таня. — Ну беги! Она крепко пожала ему руку и взбежала на ступени.