Даже в период польско-казацких войн восставшие ничего не помнили о былом величии «стольного града» Киевской Руси и не пытались основать там повстанческую столицу. Ставка Хмельницкого располагалась в заштатном городке Чигирине на Правобережье рядом с границей Крымского ханства. Это, вероятнее всего, объясняется тем, что в Чигирине был хорошо укрепленный замок для размещения крупного гарнизона, чем не мог похвастаться Киев. Знаменитая Рада 1654 г. состоялась в Переяславе. Если бы Киев действительно являлся когда-то русской столицей, а приобретение Москвой новых территорий было воссоединением Руси, то сей символический акт следовало непременно осуществить в Киеве. Это же очевидно! Но почему-то ни Богдан Хмельницкий, упросивший царя Алексея Михайловича взять Запорожское войско «под свою руку», ни царский посол Бутурлин об этом не догадались, хотя во всем остальном они постарались придать церемониалу как можно большую пышность.

Само движение русского посольства от пограничного местечка Карабутова до Переяслава превратилось в сплошное триумфальное шествие. В каждом селе послов встречали звоном колоколов, оружейным салютом при массовом стечении ликующего населения. Почему Хмельницкий выбрал для Рады именно Переяслав, а не свою ставку Чигирин? Потому что посчитал, что в маленьком Чигирине не удастся разместить с должным комфортом многочисленное посольство. Но неужели Киев в те времена был менее значительным и комфортабельным городом, чем Переяслав? Да, его население тогда составляло всего около трех тысяч человек, бывали и села помноголюднее. Кстати, единственный город, где высшее православное духовенство попыталось выступить против приведения населения к присяге царю Алексею Михайловичу населения, был именно Киев. Впрочем, последствий это не возымело.

После официального вхождения Левобережья в состав России сам Бог велел сделать столицей малороссийского гетманства «древний» Киев, но ставка гетмана (административный центр Малороссии) находится то в Чигирине, то в Глухове, то в Батурине, то опять переносится в Глухов, и снова в Батурин, где в екатерининские времена начинает строиться роскошный гетманский дворец. Вместе с гетманом туда-сюда переезжает и Малороссийская коллегия – правительственный орган, ведающий делами Малой Руси. Существование отдельного государственного органа по малороссийским делам укро-сепаратисты иногда трактуют в качестве оккупационной администрации или, бросаясь в другую крайность, ищут в этом факт признания административно-политической автономии края, объявляя его чуть ли не украинским правительством. Но сам по себе факт существования Малороссийской коллегии ни о чем не говорит. В 1637–1710 и 1730–1773 действовал Сибирский приказ (т. е. сибирское министерство) – центральное государственное учреждение для управления обширнейшими территориями, куда еще при Петре Великом входила Вятка. Сибирский приказ имел и некоторые внешнеполитические функции по сношениям с пограничными государствами.

Кстати, город Батурин назван так по имени польского короля Стефана Батория, который повелел его основать как резиденцию запорожских гетманов. С чего бы так усердно игнорировать древнюю столицу Руси, где по преданиям князь Владимир Святой крестил Русь, но делать центром Малороссии маленький городок, названный в честь польского короля-католика? Причина видится в том, что никто в те времена и не догадывался о величии «древнего» Киева, а сам он был заштатным городишком, хоть и являлся резиденцией митрополита, в коем качестве он только и упоминается, оставаясь в целом в стороне от бурных политических и военных событий XVIII столетия.

Допустим, что «древнерусские» города в Поднепровье действительно были уничтожены «монголо-татарами» и более не возрождались в течение 400 лет. Но должны же были сохраниться земледельческие поселения, поскольку плодородные черноземные почвы весьма привлекательны для возделывания, а обширные луговые и степные пастбища делают возможным во множестве разводить скот, без которого оседлое земледелие в те времена было неосуществимо, ибо единственным удобрением являлся навоз. Да, почвы действительно плодородны, но само по себе это не является основанием для заселения территории. В условиях господства в экономике раннефеодального натурального хозяйства не возникало условий для сбыта сельскохозяйственной продукции, а потому и не было стимула к ее товарному производству. Ну, получит земледелец хороший урожай пшеницы – и что он с ним будет делать?

К тому же большая часть Украины южнее Киева лежит в зоне лесостепи и степей, что означает скудость этой территории лесом. Граница лесов проходит по реке Ирпень, впадающей в Днепр несколько выше Киева. А лес для наших предков имел огромное значение. Древесина – это единственный строительный материал в тех краях, где нет камня. А как же кирпичи – ведь они делаются из глины, которая есть везде? – возразит иной читатель. Да, глина есть везде, но кирпич – это обожженная глина, а чтобы обжечь кирпичей для строительства одного дома надо сжечь столько леса, которого хватит на возведение десяти домов деревянных. Да и для отопления каменного жилища требовалось гораздо больше топлива. Поэтому в старину кирпичные дома не то что в селах, даже в городах могли позволить себе только очень богатые люди.

Древесина – это единственный доступный нашим предкам вид топлива. Без отопления не выжить зимой даже в теплой Малороссии. Древесина – материал для производства орудий труда и быта крестьянина. Буквально все – соха, борона, конская упряжь, посуда, бочонки, лодки, мебель, рыболовные снасти, и даже обувь делались из дерева. Одних лаптей на год надо было сплести для одного человека не один десяток, а плели их из древесной коры. Кожаные сапоги могли носить только зажиточные люди – вплоть до 30-х годов ХХ столетия крестьяне ходили летом в лаптях, а зимой в валенках или тех же лаптях с теплыми онучами. Дрова нужны для ежедневного приготовления пищи и для бани. Русские вообще не мыслили своей жизни без бани.

Таким образом, надо сделать вполне определенные выводы: русские люди не могли жить там, где не было леса, потому что русская культура питания, гигиены, быта немыслимы без использования древесины. Там, где нет леса, совершенно невозможно построить город или даже просто острог – именно поэтому южнее Киева, где проходит граница лесов, строить города было крайне затруднительно. Казахи, например, могут обходиться без леса – живут в юртах из шкур животных, едят руками, мясо можно не варить на огне, а вялить сырым, и в таком виде употреблять. Не вкусно, конечно, но они привыкли. Маленькую юрту зимой можно протопить кизяком – навозом, смешанным с травой. Казаху-кочевнику не надо пахать землю, не надо ничего строить, ему неведомо, что такое баня. И железо степному кочевнику не нужно, подковывать лошадь ему не надо, он всю жизнь мог обходиться одним самым примитивным костяным ножом.

Поэтому, какие бы жирные черноземы не были в степной зоне, русские эти территории в Средневековье не осваивали, и в то же время с незапамятных времен жили крестьянским трудом в приполярных зонах с очень скудными почвами и коротким летом. Русские крестьяне заселяли побережье Ледовитого океана, но игнорировали плодородные черноземы на юге в безлесой степи потому что они не могли воспроизводить там свою культуру. Как это не покажется парадоксальным, но условия жизни в степной Украине они считали неблагоприятными.

Ко всему прочему урожайность в древности на бедных северных почвах была в десять и более раз выше, чем на жирных украинских черноземах. Давайте для начала выясним, какой урожай снимали на благодатном юге. Л. Милов в книге «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» пишет: «В некоторых южных, черноземных и степных районах обычная урожайность была весьма высокой. В степной зоне донских степей урожай пшеницы был сам-10, сам-20. Пшеница-арнаутка давала сам-15 и более. Рожь в Слободской Украине и части Воронежской губернии имела обычную урожайность сам-10, сам-12. В Тамбовской губернии обычный благоприятный год давал в Моршанском уезде по основным культурам урожай впятеро, в Усманском – сам-8, в Борисоглебском – не менее сам-8».

Речь идет о весьма развитых аграрных технологиях конца XVIII столетия. Выражение «сам-10» означает, что на одно посеянное зерно собирали 10 урожайных зерен. Неужели можно ли было получить больший урожай где-нибудь в приполярной Вологодчине? Да, но только при использовании подсечно-огневого земледелия. Технология была такой: на выбранном участке леса (особенно ценились сосновые боры) деревья подрубались и с них удалялась кора. Через год высохшие деревья валились и сжигались. Сев осуществлялся без пахоты прямо в золу. Иногда подсек боронился вручную или лошадью простейшей бороной, сделанной на месте из верхушки упругой ели. Пни зачастую не корчевались. В годы с благоприятной погодой на удачно выбранном участке урожайность доходила до сам-50 и даже до сам-90. Некоторые исследователи утверждают, что порой сборы зерновых переваливали за сам-100. Так с какой радости русский крестьянин попрется в безлесые южные степи с их жиденькими сам-10 – сам-30?

Экстенсивное земледелие подсечно-огневым методом возможно лишь при соблюдении двух условий: наличие лесов и малой плотности населения. До XVII в. подавляющее большинство русских деревень было одно-двухдворными. То есть возможность выжигать леса под посев в этом случае имелась. Три года урожаи на подсеках были феноменальными. Начиная со второго года гарь пахали. Всего же без удобрения навозом (других удобрений не было) можно было засевать поле не более шести лет. Потом приходилось либо переходить на новое место, либо менять характер севооборота. Повторное выжигание можно было повторить самое ранее через 15 лет, когда поднимался кустарник и подлесок – такое выжигание именовали сыросекой. Разумеется, эффективность сыросеки была ниже, чем при подсеке зрелого леса (ляд). Сыросеки истощались через 2–3 года, после чего могли быть обращены в луга для выпаса скота.

Подсека в северных русских губерниях и Финляндии практиковалась вплоть до начала XX столетия, однако она носила вспомогательный характер. В центральной же России с ростом населения и сведением лесов крестьяне переходили к переложному земледелию, позже к более прогрессивному трехпольному севообороту, невозможному без внесения органических удобрений. Нормальная урожайность в этом случае редко превышала сам-4 – сам-5. Судя по письменным источникам, переход к трехпольной системе произошел в XVI в. В то же время начинает складываться и крепостная система, просто невозможная при, как его называли, бродячем земледелии. По всему выходит, что ранее XVI в., пока огневое хозяйство еще было широко распространено в русских землях, днепровские черноземы были совершенно непривлекательны для наших предков. И уж тем более трудно представить, что малолесные южные земли могли привлекать русичей в X–XIII вв.

Конечно, деревья, как таковые, растут и под Полтавой и даже под Херсоном, но это, главным образом, пойменные леса, которые малопригодны для строительства жилья и его отопления. О подсечной пашне речь вообще не идет. Попробуйте, например, нарубить достаточно древовидной ивы – ветлы для отопления дома. Хотя не спорю, древесина ветлы более калорийное топливо, чем сосна и береза. Попытайтесь построить дом из тополя, ольхи или пойменного вяза, чей ствол извивается причудливой спиралью. Малороссы потому и отличаются от остальных русских по своей культуре, поскольку живут в иных геоклиматических условиях. Изб они не строили, а делали хаты из плетеного ивняка или даже камыша, обмазанного глиной, смешанной с экскрементами животных, чтобы глина не трескалась и не рассыпалась (особенно ценился в этом деле козий кал). Крыли крыши они соломой, причем типичная хата была очень маленькая и низенькая, с земляным полом. Двухэтажные хаты не делались, в то время как двухэтажные избы не были редкостью в северных русских деревнях. Почему не делали просторные хаты? В том числе потому, что протопить зимой ее было трудно. В качестве топлива использовался кизяк, который делали следующим образом: собирали коровьи какашки, смешивали их с соломой или сухой травой, катали из них шары или лепили лепешки, сушили на солнце и получали таким образом топливо. За неимением лучшего и это шло в печь.

Последний малороссийский гетман Разумовский усмотрел угрозу лесам еще и в повальном пьянстве, коим дюже увлекалось тогдашнее население на подчиненной ему территории. В 1761 году он издал универсал, запрещавший гнать водку всем, у кого не было собственных лесов: «Малороссияне не только пренебрегают земледелием и скотоводством, от которых проистекает богатство народное, но еще, вдаваясь в непомерное винокурение, часто покупают хлеб по торгам дорогою ценою не для приобретения каких-либо себе выгод, а для одного пьянства, истребляя лесные свои угодья и нуждаясь оттого в дровах, необходимых к отапливанию их хижин».

А вот баню, к сожалению, ничем не заменить, а потому на Украине мылись… в печах. Не от хорошей жизни шли на это, но куда ж ты денешься, если вшивым быть не хочется? При перенаселении в некоторых великороссийских губерниях, например, в Московской, крестьяне тоже постепенно отвыкали от русской бани и начинали мыться в печах. Вот строки из книги Д.К. Зеленина «Восточнославянская этнография», составленной по наблюдениям конца XIX в.: «Баня характерна для севернорусских; южнорусские и белорусы моются не в банях, а в печах; украинцы же вообще не особенно склонны к мытью… самой большой и даже болезненной чистоплотностью отличаются севернорусские».

Когда же русские стали осваивать территорию нынешней Украины? Массовое ее заселение началось только в XVI в., а до того времени обширные территории к югу от Оки и Десны в междуречье Днепра и Дона, именовались Диким Полем. Степное Правобережье было почти столь же пустынным. Само название говорит о том, что территории эти были дикими, то есть неосвоенными. Если кто не силен в географии, то сообщаю, что река Десна протекает на севере современной Украины, впадая в Днепр выше Киева. Известна еще историческая область под названием Слободская Украина, лежавшая в пределах русского государства (ныне здесь расположены города Харьков, Донецк, Сумы, Луганск, Воронеж, Курск, Белгород). Название это можно перевести, как «окраинная земля свободных людей», поскольку слободами назывались вольные селения, жители которых не платили податей. А с чего бы государству не брать с них подать, если живут они в его пределах, да еще на жирных черноземах? Так потому и не брались подати, что на диких землях никакой государственной администрации не существовало, однако Москва была заинтересована в освоении этих территорий, а потому сама платила переселенцам «подъемные» деньги.

Заинтересованность государства, помимо военной (оборона южных границ), была экономической. В XVI в. происходит резкий скачек цен на хлеб, что было вызвано бурным развитием капитализма в Европе и стремительным увеличением числа населения городов. В те времена хлеботорговля приобретает международный размах, производство зерна имеет товарный характер, а потому начинают лихорадочно распахиваться земли, до того бывшие целинными. Известно, что в одном 1560 году прошло из Польши только в Данциг для экспорта 1,2 миллионов пудов хлеба, а в 1579 году уже 2 миллиона. Только через Перемышль в 60-х годах XVI столетия прогонялось на Запад по 20 тысяч волов в год, не считая лошадей и другого скота. На Запад шли хлеб, скот, сало, смолы, и прочие продукты, а ввозились сукна и промышленные товары.

Именно бурная урбанизация Западной Европы превратила Восточную Европу в своего рода полуколонию или, если говорить более точно, периферийную зону европейской экономики. Результатом этого стало так называемое вторичное закрепощение крестьян, выразившееся в резком росте барщины. Вот такой феномен: развитие капиталистических отношений на Западе усиливало феодализм на Востоке. Начало крепостному праву в Польше было положено при короле Яне I Ольбрахте в 1496 г. петроковским сеймом. По статуту 1529 г барщина в Польше устанавливалась в размере одного дня в неделю, но уже к 1550 г. она была доведена до трех дней в неделю, а к 1600 г. – до шести. Главный результат вторичного закрепощение – резкий рост товарного производства зерновых.

Может показаться странным, но бурный всплеск аграрной экономики приводит к общему упадку восточноевропейских городов. Но ничего удивительного в этом на самом деле нет. XVI–XVII вв. – это первый виток глобализации. Если Западная Европа становится центром мануфактурного промышленного производства, то регионы европейской периферии начинают потихоньку приобретать узкую сырьевую специализацию. Венгрия специализируется на поставках вина и скота; придунайские княжества дают пшеницу и овец Турции; Польша становится крупнейшим поставщиком зерна в Западную Европу.

Моноэкономика фактически уничтожила то, что можно назвать местным рынком, крестьянин утратил возможность самостоятельно участвовать в обмене, обмен стал глобализироваться, переходя под контроль магнатов, и именно это привело к захирению малых и средних городов, начавших превращаться в придатки феодальных доменов. Поэтому польские магнаты в эту эпоху владеют не только селами и местечками, но и городами, приобретая беспрецедентную экономическую власть над большими территориями.

Колонизация территории современной Украины происходила по направлению с запада на восток, то есть осваивались эти земли русским населением Речи Посполитой. В 1569 г. Литве была навязана уния, по которой Великое княжество Литовское и Польское королевство сливались в единое государство, хотя в княжестве действовали Статуты Литовские – особая форма местного управления и администрации. За Литвой сохранялось право иметь свою армию, казну и прочие атрибуты государственности, впрочем, эти права были сугубо формальными и реальным суверенитетом Великое княжество Литовское не обладало. При этом литовские территории южнее Припяти отторгались и включались непосредственно в состав Польских коронных земель.

Конъюнктура рынка вызывала стремительное ужесточение эксплуатации крестьян в Речи Посполитой, рост барщины низводил крестьянина до положения бесправного раба. От такой жизни массы крестьян хлынули на неосвоенные юго-восточные земли, граничащие с Крымским ханством – вассалом Османской империи. Однако вслед за крестьянами-переселенцами двигалась шляхта, которой король щедро раздавал «украйные» земли в безраздельное пользование вместе с населением. Сеймовая конституция 1590 г, регламентирующая такой порядок, называлась «О раздаче пустынь за Белой Церковью». Король получал по ней право раздавать пустые земли «людям стана шляхетского». Магнаты на рубеже XVI–XVII вв. владели гигантскими территориями. Например, князю Вишневецкому, принадлежала вся Полтавщина с десятью тысячами крестьянских хозяйств, имевшимися на ней к тому времени. На ранее освоенных территориях размах был бόльшим: магнату Конецпольскому только на Брацлавщине принадлежало 740 сел, более сотни местечек и даже города.

Средняя величина крестьянского надела на Черниговщине, Киевщине, Подолье, Полтавщине в конце XIX века составлял от двух до четырех десятин (при том, что более половины всей пашни принадлежало помещикам и частным владельцам, это все же больше, чем в среднем по России), тогда как в XVI в. не редкостью были наделы в десять раз большие. Это говорит только об одном – земли были настолько малозаселенными, что надел себе можно было «нарезать» такой, какой хозяйство могло обработать. Однако уже к концу века ситуация коренным образом меняется. Крестьянские земли постепенно захватываются шляхтой и преобладать начинают хозяйства-фольварки, на которых используется принудительный труд крестьян. Барщина вырастает с одного дня в неделю до шести! Крестьяне таким образом вообще лишались собственной земли. Это вынуждало их бежать все дальше и дальше на восток и юг в дикие степи.

А за русскими землепашцами по пятам вновь шли ляхи, неизменно сопровождаемые евреями. Последних православное крестьянство ненавидело, пожалуй, еще более люто, чем панов. Магнаты, разумеется, не могли уследить за своими гигантскими владениями с десятками тысяч душ. В качестве управляющих, надсмотрщиков и посредников в выбивании оброка они во множестве приглашали евреев. Иногда им отдавались на откуп земли вместе с крепостными, и евреи, конечно же, добавляли повинностей и дней барщины к установленным помещиком, дабы самим остаться с наваром. И вновь устремлялся поток переселенцев и беглецов на восток, где на просторах Дикого Поля они создавали самоуправляющиеся земледельческие общины, вооружались для защиты своей собственности от посягательств шляхты и набегов крымцев. Так на рубеже XVI–XVII столетий зарождалось казачество и начиналась история освоения территории, которая ныне носит название Украины.

Многие исследователи сегодня стараются доказать исключительную древность казачества, возводя его происхождение к хазарам, половцам, гуннам, ордынскому войску и т. д. Казаком, коли так, можно объявить любого всадника, имеющего саблю или пику, а при более широкой трактовке вообще любого профессионального воина. Точно так же имеют место спекуляции, основанные на отождествлении отрядов, несущих пограничную стражу, с казаками. Разумеется, рубежи русского государства кто-то охранял, но какие основания считать пограничные гарнизоны казачьими станицами? Сегодня можно погранвойска ФСБ РФ с тем же успехом приписать к казачьим войскам. По-тюркски «каз» означает кочевание. Следовательно, казаком могли называть вообще любого кочевника. Южно-сибирские степи на территории нынешнего Казахстана на многих старых картах зачастую обозначены как «казакская орда». Прародителем казачества многие спешат объявить хазар. Надо же как-то объяснить исчезновение некогда могучего народа, контролировавшего пространство от Аральского моря до Карпат и от Армении до Среднего Поволжья.

Феномен, известный нам под именем казачества, как этническая, социальная и историческая общность, складывается лишь в XVI столетии в обширной области Дикого поля в Поднепровье и низовьях Дона. Изначально казачество делилось на русское донское и малороссийское наднепрянское, из которого позже выделилось запорожское казачество.

По правде говоря, казачество имеет не очень благородное происхождение, вобрав в себя помимо беглых крестьян и страдальцев за веру, еще скрывающихся преступников, маргиналов, разбойников, авантюристов, солдат удачи, искателей приключений, и прочий гулящий люд без роду и племени. Те, кого отторгло общество, соединились в Диком поле с теми анархистскими элементами, кто сам стремился избавиться от «опеки» государства.

Что общего между Диким полем и Диким Западом Америки? То, что без пистолета ты там не жилец. Вот только в американских прериях гораздо приятнее климат, а из врагов присутствовали разве что не очень приветливые по известным причинам индейцы, да такие же переселенцы. В Диком поле расклад был совсем иной: с Кавказа и заволжских степей исходила постоянная угроза от агрессивных племен, для которых разбой был всегда обычным ремеслом. С юго-запада другой опасный сосед – крымцы, поставившие на широкую ногу работорговлю и постоянно рыскавшие в поисках товара. Турки тоже были частыми гостями в этих краях. С запада шел вал польско-католической агрессии. Да и с русскими царями казачья вольница ладила далеко не всегда. Отсюда можно смело сделать вывод – существовать в этих условиях можно было только сообща, семья фермеров-скотоводов, не имела ни малейших шансов выжить, как в каком-нибудь Техасе. Суровый климат и менталитет колонистов предполагали оседлый способ жизни. Оседлое проживание большими вооруженными группами, участие в набегах и защита своего дома, землепашество и скотоводство быстро сплавляли самые различные элементы в организм военно-земледельческой общины.

По этническому происхождению казачество следует считать русским, однако первое время значительным был и тюркский элемент. Например, Сергей Соловьев приводит любопытный факт: одним из главных донских атаманов в начале XVI столетия был казак по имени Сары-Азман. Да и само слово «казак» имеет, возможно, тюркское происхождение, означая «вольный человек», «удалец», «молодец». До начала XVI века упоминаются в хрониках и ордынские казаки, однако в дальнейшем они либо ассимилировались, либо ушли в Крым. В 1503 г., судя по хроникам, отряд ордынцев числом 200 человек пытался набрать на службу крымский царевич Бурнаш-Гирей. Вообще, в старину слово казак трактовалось довольно широко: так называли всех вольных людей, разбойников, отряды степняков, нанятых на службу царем или ханом, а так же воинские формирования, обученные специальной манере ведения боевых действий. В последнем смысле слова казаками в армии считались части легкой иррегулярной кавалерии, атакующей своеобразным строем – лавой, что позволяло действовать на сильно пересеченной местности. Казачьи части формировались в царское время и полностью из инородцев – башкир, калмыков, татар, поскольку они были хорошими конниками.

Номинально казаки, конечно, признавали над собой власть того государства, в пределах которого селились, но по сути своей казачьи общины были самоуправляемыми, и уплату налогов они считали для себя излишней. По сути они ничего не получали от государства, хотя государство, будь то Русское царство или Польское королевство имели от экспансии в Дикое поле большую выгоду – казаки естественным образом прикрывали рубежи от беспокойных соседей. Ввиду этой выгоды оба государства смотрели сквозь пальцы на казачью анархию, освобождали колонистов от податей (которые все равно получить им не светило) и даже оказывали им некоторое содействие. Но относились к ним крайне настороженно, и тому были веские причины.

Казачество со временем стало значительной, но неподконтрольной силой, как говорится, без царя в голове. Разбойники, не связанные присягой или иными обязательствами, вполне могли, например, наняться к крымцам для войны с каким-нибудь польским магнатом, а то и с самим королем. Да и русским войскам не раз приходилось биться с казаками, пришедших с турками или ляхами, хотя против московских царей они воевали не часто, да и то в периоды русско-польских войн. Что же касается грабежа торговых караванов, то казакам было мало дела до того, русский он, турецкий или польский. Так в 1557 г. казаки напали на шедший вниз по Волге торговый караван и разграбили его. Расхищенной оказалась и государева казна, направлявшаяся в Астрахань. Это послужило поводом для широкомасштабной военной акции, предпринятой правительством для очистки Волги от казачьих шаек. С Волги казаки вынуждены были уйти частью обратно на Дон, а частью на Яик, где, разгромив союзную России Ногайскую орду, они положили начало яицкому казачеству. Но не смотря на обещания не «промышлять воровством» на Волге, нападения казаков на торговые суда на Волге еще долго были обычным делом.

И Польша, и Россия пытались тем или иным способом подчинить казачество и заставить действовать исключительно в своих интересах. Разница была именно в способах. Москва старалась на своих землях в большей степени действовать с помощью пряника, прибегая к насилию лишь вынужденно. Например, казаки не имели своих заводов, а потому не могли производить ружья и порох, не говоря уж об артиллерии. Потому московские государи снабжали их боевыми припасами, получая взамен лояльность. Так же казачьи общины имели некоторые торговые привилегии, а их члены признавались вольными людьми, находящимися вне царской юрисдикции. Долгое время действовал известный принцип «С Дона выдачи нет», позволявший беглецам, показачившись, приобрести своего рода индульгенцию за былые преступления.

За станицами признавалось право на самоуправление, а в случае участия казаков в войне на стороне России, они могли получить крупное денежное вознаграждение. К хорошему привыкаешь быстро, и вот уже служба казаков царю стала постоянной. Можно сказать, что данное положение было взаимовыгодными, хотя идиллии в отношениях казаков и государства и близко не было. Царские воеводы норовили покончить с буйными нравами на окраинных (украинных) землях, а казаки, привыкшие жить разбоем, категорически не желали расставаться со своей вольницей. Но поскольку XVI–XVIII вв. были временем неспокойным, а южное порубежье России – одной большой «горячей точкой», стороны вынуждены были идти на компромисс, пусть и скрипя при этом зубами.

На территориях, находящихся под юрисдикцией Речи Посполитой, все было гораздо сложнее. Прежде всего, между народными массами и господствующим слоем лежал языковой барьер и религиозная пропасть. Социальное расслоение в Польше в отличие от Русского государства, было громадным: для высокородного шляхтича было все едино, холоп перед ним или вольный хлебопашец, ибо с высоты его положения это была для него лишь чернь. Все это вызывало противостояние между шляхтой и казаками.

Большую роль сыграл и экономический фактор. Как известно, в России никогда не существовало института частной собственности на землю. Владеть землей могли монастыри, бояре, поместные дворяне и свободные общины землепашцев, были и так называемые казенные земли (закрепленные за казной), но главным распорядителем земли оставался государь. Даже когда в Российской империи уже крепко укоренились капиталистические отношения, превратить землю в рыночный товар не удалось. Во время столыпинских реформ зажиточные крестьяне покупали землю, как говорили, «в вечность», но не в частную собственность. Земля, по народному разумению, была от Бога, а потому помазанник Божий имел полное право изменить существующий порядок землепользования.

Польша же восприняла европейские обычаи, и в ту эпоху владеть землей по закону могли только аристократы или монастыри. Представить себе существование в ней вольных хлебопашцев просто немыслимо. Магнаты считали земли своей собственностью, причем их права были беспрецедентно широки – собственностью считались воды, леса, дичь, рыба. Трудно представить себе ситуацию, когда бы русский помещик запретил крестьянам ловить рыбу в реке, а перед паном надо было ломать шапку за дозволение забросить невод, а потом еще и платить. «Хлопы», обитающие на панской земле, считались неотделимыми от нее. Причем, никого не волновало, например, если землепашец ранее был вольным человеком. С точки зрения вельмож он был придатком к земле, чем-то вроде рабочего скота. Собственно, так его и называли – быдло, что значит скот. Крепостное право в Польше сложилось раньше, и было куда более жестоким, чем в России, где оно окончательно было сформировано лишь Соборным уложением 1649 г.

К XVII столетию хлеботорговля приобретает колоссальное значение в экономике России, которое можно сравнить разве что с сегодняшней ее зависимостью от нефти. И не только благодаря росту городов, в те времена запасы зерна имели еще и большое военное значение. Появляются массовые армии, которые становятся весьма зависимыми от запасов продовольствия, без которых невозможно было вести сколь-нибудь крупную кампанию. Консервирование тогда еще не было изобретено, а потому зерно представляло собой идеальный стратегический продукт, благодаря возможности его длительного хранения. В течение XVI–XVII вв. экспорт хлеба через крупнейшие порты вырос в десять и более раз. Главнейшим портом, отпускавшим хлеб, являлся Данциг, где заправляли немецкие купцы, а мировой хлебной биржей был Антверпен (после его разгрома испанцами – Амстердам). Поскольку Речь Посполитая являлась в те времена крупнейшим мировым экспортером хлеба, трудно переоценить значение для нее Поднепровья, где располагались ценные фонды пахотной земли.

Зерно – основа материального процветания шляхты, потому не удивительно, что со второй половины XVI столетия барщина становится все более тяжелой для хлопов, достигнув 200 дней в году. И хлопы массово бегут на юго-восток, в Дикое Поле. Выдавливание крестьянства с земли было целенаправленной политикой. В великопольских землях феодальный тип хозяйства сменяется капиталистическим, при котором на землевладельца трудятся за бесценок бесправные батраки, при этом товарность такого хозяйства становится выше, чем при барщинной системе. Избыточная же часть обезземеливших пахарей вынуждена сниматься с места и искать целинные земли. Таким образом, государство, говоря современным языком, не делало инвестиций в освоение новых земель, а получало через некоторое время уже освоенный земельный фонд с оседлыми поселениями. Осталось только объявить этих земледельцев крепостными и обложить повинностями. Власти даже предпринимали некоторые усилия для активизации освоения южной лесостепной зоны, суля освобождение от любых повинностей на 20 лет. Это было весьма неплохим стимулом. Сбывали поселенцы урожай зачастую евреям-перекупщикам или перегоняли его в водку, которая тоже находила спрос на рынке.

Необжитые украйные земли были быстро, можно даже сказать, стремительно колонизированы земледельческими общинами. Процесс этот начался еще во времена, когда эти территории были формально литовскими, а не польскими. Но с обращением хлебопашцев в хлопов после Люблинской унии 1569 г. стали возникать некоторые трудности. Там, куда паны со своими извечными спутниками евреями не могли быстро дотянуться и заявить о своих правах, образовывались казачьи общины, которые могли послать господ куда подальше. Но такие вольные вооруженные сообщества сложились главным образом на пограничных с крымцами степных территориях, где жизнь была беспокойной и некомфортной для вельмож. Разумеется, казачество – эта распоясавшаяся анархистствующая чернь, – не вызывало никаких теплых чувств у польских панов, но казаки естественным образом прикрывали их богатые имения от набегов крымских разбойников, а потому казачество де факто было узаконено. Попытки взять его под контроль и подчинить государственным интересам, хоть и были малоуспешны, предпринимались почти непрерывно. Неуспех же их объяснялся тем, что всякая попытка приручения казаков сочеталась с безудержным стремлением упразднить их вольности.

Так или иначе, но казачьи отряды участвовали в обороне пограничных рубежей Литвы уже в первой половине XVI столетия. В 1533 г. староста черкасский и каневский, Евстафий Дашкович предлагал устроить на низовьях Днепра за порогами постоянную стражу тысячи в две, но план этот не был осуществлен. В 1556 г. князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, будучи предводителем служилых казаков, построил укрепление за порогами на острове Хортице (где позже возникнет знаменитая Запорожская сечь), и отразил нападение крымского хана, но уже в 1558 г. он вынужден был покинуть Хортицу ввиду недостаточности сил. В 70-х годах казаки держали уже постоянную стражу на днепровских островах за порогами, но главная масса казаков появлялась в низовьях Днепра только летом, а зимой расходилась в украинные города и по хуторам.

Запорожская сечь, как община, тогда еще не существовала, по крайней мере, сколь-нибудь достоверные сведения об этом отсутствуют. Хотя, возможно, казачья застава там и находилась. Решительный толчок к образованию сечи дала Люблинская уния 1569 г., положившая начало жестокому закрепощению земледельцев после отторжения южных воеводств от Литовского княжества в пользу коронных польских земель.

К концу XVI в. запорожская община уже приобретает известность своей воинственностью. Вступить в ряды сечевого товарищества мог любой мужчина, признающий сечевые правила и православную веру. Национальность никакой роли не играла, потому казачество вобрало в себя и значительный тюркский элемент. Но в основном, конечно, сечь питалась за счет русских подданных польского короля. Сечь означает лесную вырубку и, следовательно, указывает, что первые поселения запорожских казаков ставились на поросших лесом днепровских островах. Так же сечь может означать укрепление из оструганных (осеченных) бревен, образующих частокол вокруг лагеря. Таких сечей за время существования Запорожья насчитывают восемь: Хортицкая, Базавлуцкая, Томаковская, Микитинская, Чортомлыцкая (1652–1708 гг.), Каменская (1710–1711 гг.), Алешковская (1711–1734 гг.) и Новая или Подпиленская (1734–1775 гг.). Вся община называлась еще кошем (слово, вероятно, татарского происхождения, означающее стан). Кошем именовался руководящий орган сечи. Главными занятиями сечевиков, помимо войны, сделались охота и рыбная ловля. Значительной статьей доходов сечевой казны со временем стало «шинкование» – выгонка и продажа водки. Помимо сечевых казаков существовали казаки городовые, несущие службу и занимающиеся земледелием, менее организованные и влиятельные, но более лояльные по отношению к польской короне. Последние в значительной степени были подвержены закрепощению.

То, что широкое освоение Дикого Поля было осуществлено только в XVI–XVII вв., а не шестью столетиями ранее, как утверждает официальная историография, косвенно доказывает разница исторических судеб Галиции и Малой Руси. В Польском королевстве после Брестской унии существовало три обширных воеводства с русским населением – Киевское, Брацлавское (Волынь и Полесье) и Русское (Галичина) с центром во Львове, которое давно находилось в составе Польши. По языку, культуре и религии население этих территорий было вполне однородным. Однако Русское воеводство почти никак не будет затронуто казацким брожением хмельниччины.

Причина в том, что Галиция, будучи одним из очагов экспансии на восток, никогда не знала казачества – порождения свободных земледельческих общин, а местная феодальная знать за долгое время успела в целом ополячиться и латинизироваться. Поэтому и социальное устройство на этих территориях имело существенное различие. Создание униатской церкви в 1596 г. встретило яростное сопротивление в двух недавно приобретенных воеводствах, поскольку возможностей навязать его там было еще не столь много, но в Галичине, где социальная структура была менее мобильной, а государственный аппарат устоявшимся, окатоличивание населения проходило более успешно. Общинное землепользование к тому времени в галицких землях было уже изжито, а земельные наделы в распоряжении крестьян были минимальными, в то время как на востоке наделы в 10–20 десятин были вполне обыденным явлением. Образ жизни на западе и на востоке Польши сильно отличался, и одной лишь разницей административно-политического устройства в Русском и Киевском воеводствах объяснить это невозможно. Подавляющее большинство населения Литвы тоже было русским, но ничего подобного бунтарству жителей Поднепровья литвины не проявили. Причина все та же – территории были освоены, социальная система устоялась, а наиболее буйный элемент и излишнее население «сливалось» в дикие южные земли. Можно сказать, что Поднепровье играло тогда роль Дикого Запада Америки для Речи Посполитой. Казаки, стало быть, аналог ковбоев.

Только в эту пору бурного экономического развития региона Киев начинает играть важную административную и экономическую роль. Город расположен удивительно удачно для регионального центра в географическом смысле. Выше Киева в Днепр впадают крупные притоки Припять, Десна, Ирпень, Березина. Таким образом, Киев становится транспортным узлом водных путей, связывающих Пинск, Житомир, Курск, Могилев, Смоленск, Чернигов, Путивль. Важное значение приобретает и киев перевоз через Днепр, от которого, вероятно, город и получил свое имя. Но региональное значение Киев получил именно в момент зернового бума и лихорадочной распашки черноземов. Ранее же к этому не было никаких видимых предпосылок.