Итак, обратимся к докладу, который зачитал на Съезде академик Яковлев. Курсивом выделен текст доклада, обычным шрифтом я буду давать по ходу дела свои комментарии.

Товарищи депутаты! Начну с исторической справки. 23 августа 1939 года был подписан, а 31 августа ратифицирован Верховным Советом СССР советско-германский договор о ненападении. 24 августа он был опубликован. 24 сентября состоялся обмен ратификационными грамотами.

В 1946 году на Нюрнбергском процессе впервые упоминается факт существования секретного протокола. 23 мая 1946 года протокол публикуется в газете «Сан-Луи пост диспэтч», а в 1948 году появляется в изданной в США книге «Национал-социалистская партия Германии и Советский Союз. 1939–1941 годы».

До этого о содержании протокола не знала не только общественность, но и Верховный Совет СССР, не знало об этом и Политбюро ЦК партии.

С 1939 года никакой информации по этому поводу у нас не публиковалось. Причины умалчивания понятны: суть секретного протокола сводилась к тому что Сталин и Гитлер поделили «сферы интересов», куда вошли соседние суверенные государства.

Академик Яковлев, что называется, сразу берет быка за рога. Народные депутаты СССР вряд ли читали американскую провинциальную прессу 40-летней давности. Неплохо бы было ознакомить их с содержанием рассматриваемого «секретного протокола», благо текст весьма короток. Но докладчик знакомит их только со своими выводами.

Всё это обошлось нам дорого — и политически, и морально. До сих пор строятся всевозможные гипотезы относительно того, как пошло бы развитие событий в Европе без договора и протокола; в частности, началась бы в этом случае война 1 сентября 1939 года или нет.

Гадать тут особо нечего. Польское командование начало разработку плана войны против Германии под кодовым названием «Захуд» в марте 1939 г., а Гитлер подписал директиву о разработке плана войны против Польши «Вайс» только 11 апреля. Польша объявила частичную мобилизацию 22 марта, второй этап скрытой мобилизации осуществлен 13–18 августа, 30 августа была объявлена всеобщая мобилизация. В Германии предмобилизационные мероприятия развернулись лишь с 18 августа, всеобщая мобилизация не проводилась. Начало мобилизации — это и есть начало войны. Вопрос лишь в том, кто и когда сделает первый выстрел. Я не припоминаю случая в истории, чтобы два агрессивно настроенных друг против друга государства мобилизовали свои армии, а потом решили дело миром. Таким образом, наличие или отсутствие советско-германского Договора о ненападении принципиально на ход немецко-польского кризиса повлиять не могло.

Общественное мнение и сегодня подпитывается идеями, будто определенные аспекты современного положения в Европе, притом касающиеся не только Советского Союза, выглядят так, как если бы они складывались на базе или под влиянием договора от 23 августа 1939 года и секретных протоколов августа — сентября.

Всё это побудило первый Съезд народных депутатов образовать 2 июня 1989 года комиссию в составе 26 народных депутатов. Хочу подчеркнуть, что мы касались только 1939 года, но не последующих лет. Подчеркиваю это потому, что в комиссию поступило очень много разного рода заявлений и записок, касающихся 1940 года и последующих лет. Так вот, я хотел бы подчеркнуть еще раз, что компетенция комиссии ограничилась 1939 годом и отвечать на другие вопросы и делать суждения о событиях она не правомочна.

Такова предыстория.

Комиссия пришла к соглашению по выводам. Я сразу скажу: консенсус дался нелегко. Споров и столкновений мнений было немало, но они не подрывали общей конструктивной атмосферы обсуждений.

При всем многообразии подходов, точек зрения, эмоциональных оттенков превалировало стремление раскрыть не разрозненные эпизоды прошлого, но осмыслить предвоенную действительность комплексно, в ее реальных взаимосвязях и взаимообусловленностях.

Дело не упрощалось и тем, что наша официальная историография долго уклонялась от прояснения многих страниц внешней политики СССР всего послеоктябрьского периода. Конечно, здесь есть свои условности и ограничители, связанные с интересами третьих стран. Но немало и такого, что лежит под спудом в силу инерции и сложившихся стереотипов. В любом случае некоторые ключевые документы из советских архивов, относящиеся к обсуждаемой теме, стали доступными лишь в самое последнее время.

Неназванные «ключевые документы» в связи с работой комиссии нигде не публиковались. Яковлев даже намеком не обозначает, что это за документы.

Попутно замечу, что бытующее мнение, будто Англия и США без остатка раскрыли свои документальные досье, не более чем легенда. Лондон, например, установил, что значительная по объему и крайне важная для постижения былого часть правительственных архивов останется засекреченной до 2017 года, а Вашингтон по ряду документов вообще не назвал таких временных ограничителей.

Тем не менее уже накопленный запас достоверных данных позволяет воспроизвести картину вползания человечества и отдельных государств во Вторую мировую войну и сделать на основе анализа совокупности фактов адекватные выводы.

И ещё несколько замечаний предварительного характера.

Во-первых, приступая к анализу и оценкам прошлого, мы, понятно, не в состоянии даже на мгновение вырвать из наших сердец события, последовавшие за 1939 годом. Наше сознание и поныне мучает скорбь по миллионам и миллионам погибших рабочих и крестьян, ученых и поэтов, которых нет с нами сегодня. Не утихает и гнев к фашизму, и презрение к тем, кто продемонстрировал свою неспособность обуздать убийц. Тут нелегко удержаться строго в фарватере фактов, не поддаться натиску естественных чувств.

Но отвергнуть, осудить что-либо слишком просто. Надо еще понять. Понять, как рождались соглашения, сделки, сговоры, что двигало их вдохновителями и создателями. Понять, чтобы оградить себя от повторения уже пройденного.

Магические слова «сделка» и «сговор» произнесены. Но как-то невнятно, без конкретики. Конкретики в докладе Яковлева вообще нет никакой, но на подсознание докладчик работает неплохо.

Применительно к прошлому время остановилось. Постижение любого события — независимо от эмоционального шлейфа, который оно тянет за собой, — возможно при условии, если его анализ проводится в конкретном контексте исторического развития. Мы же часто оказываемся во власти априорных мнений, но не фактов; в плену угодных нам схем; пасуем перед искусом обелять свое и чернить чужое или — что не лучше — идеологизировать историю до степени, когда она теряет свое действительное содержание. И лишь трезвый, честный анализ, лишенный ослепляющих эмоций и унижающих достоинство предвзятостей, способен утихомирить взбаламученное море страстей.

Борение за истину и есть двигатель истории. Историческая совесть призвана сберечь прогресс от лукавства, от дьявольского соблазна сыграть с прошлым в прятки. Мы совершили бы двойную ошибку, попытавшись вывести за скобки «неудобные» темы. Оправдывать собственные падения грехами других — путь не к честному самопознанию и обновлению, а к историческому беспамятству.

Яковлев всё-таки был довольно опытным манипулятором, годы работы в отделе пропаганды ЦК КПСС не прошли даром. Всякое большое историческое вранье начинается с призывов отказаться от стереотипов, посмотреть трезво и непредвзято, сделать честный анализ, и т. д. Таким образом манипулятор размягчает сознание своей жертвы, внушает, что иное мнение априори лживо, стереотипно, бессодержательно, предвзято и идеологизировано.

Во-вторых, в процессе работы комиссии мы еще раз убедились в том, как далеко ушел мир за последние полвека. Как сильно разнятся политические, правовые и моральные нормы мира современного и того, в котором жила Европа пять десятков лет назад. Все это приходилось учитывать, погружаясь в прошлое, но в надежде вернуться в политическое сегодня. Главное было — не перепутать внешнее с сущим.

Настоящее сообщение, естественно, не претендует на полноту освещения предвоенного периода. Его логика и содержание максимально завязаны на события 1939 года. Хотя для каждого непредвзятого человека очевидно, что тогда гром грянул вовсе не с ясного неба.

Поэтому, не сделав экскурса в прошлое, трудно объективно оценить последующее. Все, о чем я буду говорить дальше, исходит из документов.

Навязчивая ссылка на некие документы — весьма примитивный прием оболванивания, но в отношении советских людей, обладающих довольно своеобразным менталитетом, он действует. Когда с трибуны Съезда народных депутатов выступает академик, и постоянно упоминает недавно рассекреченные документы, зарубежные архивы, произносит слова «анализ», «напряженная работа», «честные выводы», как же слушатель может не поверить столь уважаемому человеку? Усомниться в истинности его слов и правильности выводов — значит оскорбить его своим недоверием, обвинить во лжи и сознательной спекуляции. При этом критик не имеет никакой возможности аргументировать свое мнение, поскольку не может апеллировать к документам, архивам и анализу.

Сама проблема, её многочисленные нюансы вынуждают к подробному, иногда к детальному разбору обстоятельств. Да и Съезд, несомненно, ожидает от комиссии аргументированных соображений.

Итак, в какой международной обстановке рождался советско-германский договор о ненападении, что непосредственно предшествовало его заключению, какие цели по замыслу его создателей и инициаторов преследовал договор?

Одномерных ответов здесь найти невозможно. При оценке соглашения мы не можем уйти по крайней мере от трех обстоятельств:

— внезапность поворота в отношениях с фашистским режимом;

— секретные договоренности с ним, затронувшие интересы третьих стран;

— сокрытие подлинного содержания и смысла соглашений от советских людей, от партии, от конституционных органов власти.

Снова мы видим примитивную, но обезоруживающую своей наглостью спекуляцию. Опять упоминаются секретные договоренности, утверждается о сокрытии их от народа. Все это подается как бесспорный факт. Ни малейшей попытки аргументировать утверждения не делается.

Как и почему все это стало возможным?

Нападение Германии на Польшу 7 сентября 1939 года было началом трагедии. Но и финалом политики по отношению к германскому империализму. Курса, проводившегося, как правило, без Советского Союза и зачастую против его интересов.

Но тут и коренилось историческое коварство.

Британский премьер-министр Болдуин заявлял в 1936 году: «Нам всем известно желание Германии… двинуться на Восток… Если бы он (то есть Гитлер. — А. Я.) двинулся на Восток, мое сердце не разорвалось бы… Если бы в Европе дело дошло до драки, то я хотел бы, чтобы это была драка между большевиками и нацистами». Лондону позднее вторил и Париж.

Эта позиция соединила в общую цепь политику «умиротворения» агрессоров, потворство нацизму в его планах о «жизненном пространстве». Она привела к аншлюсу Австрии и предательству Чехословакии в Мюнхене в 1938 году.

Жертвуя Чехословакией, в Лондоне тогда считали, что купили обещание Берлина «никогда больше не воевать» с Британией и устранять «возможные источники разногласий» методом консультаций. Аналогичную договоренность с рейхом оформила и Франция — другая участница мюнхенской трагедии. Советско-французский договор о взаимопомощи практически для Парижа существовать перестал.

Мюнхенское соглашение коренным образом изменило обстановку в Европе, значительно укрепило позиции Германии, сломало зачатки системы коллективной безопасности, открыло путь агрессии в общеевропейском масштабе. Сговор в Мюнхене не был поспешной импровизацией. Он продолжит политическую линию, обозначенную Локарнским договором (1925 г.) и «пактом четырех» (1933 г.). Малые и средние страны Европы поняли, что демократии предали их, и в страхе начали склоняться в сторону Германии.

СССР оказался в международной изоляции. Учитывая поддержку Мюнхена со стороны США, непосредственное участие Польши и Венгрии в разделе Чехословакии и одобрение соглашений Японией, советское руководство не могло не думать об угрозе создания единой антисоветской коалиции.

Скороспелые решения, мистифицирующая иррациональность восприятия действительности были распространенной болезнью в ту пору. То, что Лондон и Париж мнили «венцом умиротворения» Германии, гарантирующего демократиям уют и покой на годы и десятилетия, Гитлер воспринял как откровенный сигнал к силовой борьбе за гегемонию в Европе. Практически после Мюнхена не стояло вопроса, будет или не будет война, речь шла совсем о другом — кто станет очередной жертвой и когда.

Может быть, самое поразительное, поныне сбивающее многих с толку, состоит в том, что западные державы знали в подробностях о приготовлении Германии к вооруженной схватке. Знали, но рассчитывали, что нацисты не покусятся на интересы западных демократий, пока не разделаются с Советским Союзом. От наваждения не избавились и весной 1939 года, когда гитлеровцы оккупировали остатки Чехословакии, захватили Клайпеду, а Италия напала на Албанию.

Что означали с точки зрения советских интересов аншлюс Австрии, переход Чехословакии под контроль Германии, нацистское проникновение в Венгрию, Румынию, Болгарию, активизация военных спецслужб рейха в Эстонии, Латвии, Литве, Финляндии, если брать их не разрозненно, а в совокупности?

Перед советской внешней политикой вырисовывались следующие основные возможности:

а) добиваться заключения союза СССР, Англии, Франции, который мог бы стать преградой агрессору;

б) наладить взаимопонимание с соседними государствами, которые также оказывались под угрозой;

в) в случае невозможности уклониться от войны с Германией, попытаться избежать войны на два фронта — на Западе и на Дальнем Востоке.

Первая возможность стала официально прорабатываться с марта — апреля 1939 года, когда СССР пытался привлечь западные державы к сотрудничеству в деле предотвращения агрессии.

Вторая — в ходе визитов В. П. Потемкина, бывшего тогда заместителем министра иностранных дел, в Турцию и Польшу (апрель — май 1939 г.) и дипломатических акций (март 1939 г.), направленных на то, чтобы показать правительствам Латвии и Эстонии заинтересованность СССР в предотвращении агрессии в Прибалтике.

Оставался открытым вопрос о нормализации отношений с Германией. В дипломатической документации СССР за 1937–1938 годы не обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях добиваться взаимопонимания с Берлином. Со стороны Германии с конца 1938 — начала 1939 года начался зондаж возможностей улучшения отношений с СССР. «Инсценировкой нового рапалльского этапа» назвал его Гитлер.

Судя по документальным данным, советское руководстве располагало надежными сведениями о военных приготовлениях нацистского режима, а также о линии поведения западных держав. Так, информация о содержании разговора Гитлера с Чемберленом 15 сентября 1938 года поступила к Сталину на второй день.

Имевшиеся материалы давали основание считать, что, если агрессия Германии против СССР станет неотвратимой, она будет осуществляться либо в союзе с Польшей, либо с лояльным рейху польским тылом, либо при подчинении Польши. При любом варианте — с использованием территории Литвы, Латвии и Эстонии.

Операция «Вайс» — план нападения на Польшу, утвержденный 11 апреля 1939 года, предполагал захват Литвы, неприкосновенности которой Англия и Франция никак не гарантировали. Литвой, однако, аппетиты рейха не утолялись. Еще 16 марта 1939 года посланнику Латвии в Берлине было заявлено, что его страна должна следовать за Германией и тогда «немцы, — цитирую, — не будут заставлять ее при помощи силы становиться под защиту фюрера». Выступая перед генералитетом в мае 1939 года, Гитлер дал установку решить и «прибалтийскую проблему».

Как и в других сходных случаях, у Берлина имелись программа-минимум и программа-максимум. Если бы Запад сдал ему Польшу без боя, как до того Чехословакию, Гитлер мог растянуть во времени осуществление «плана Вайс» (имеются и такие данные). Руководство рейха, однако, понимало, что полоса легких побед заканчивается. Особенно когда Польша, ассистировавшая при аншлюсе Австрии и захвате Чехословакии, заартачилась. Действительно, пока объектом торга являлись чужие территории, министр иностранных дел Польши Бек и его единомышленники не чурались диалога с Берлином. Но когда им было предложено сдать Германии Данциг и вычленить из польских земель транспортный коридор в Восточную Пруссию, то стремления делить Советскую Украину поубавилось. Перестало прельщать и обещание нацистов зарезервировать за Польшей выход к Чёрному морю с Одессой в придачу.

Речи о вычленении части польской территории никогда не велось. Германия требовала согласия на строительство экстерриториального шоссе и железнодорожной магистрали, связывающей Восточную Пруссию с основной частью Германии. Точно так же не известны и обещания немцев подарить полякам Одессу. В дальнейшем Одессу Гитлер действительно подарил, но только румынам.

Британские военные доказывали Чемберлену, что угроза нацистской агрессии не миф, что самый целесообразный способ противодействия ей — военное сотрудничество с Советским Союзом. На это есть соответствующие документы.

Опять ссылка на абстрактные документы. То ли плохо военные доказывали Чемберлену серьезность германской угрозы, то ли это были совсем не те военные, которые проигнорировали советские предложения о военном сотрудничестве весной 1939 г.

Чемберлен заявлял в ответ, что скорее уйдет в отставку чем вступит в альянс с СССР. Характеризуя эту позицию своего правительства, работник МИД Англии Кольер писал: Лондон не желает связывать себя с Советским Союзом, а «хочет дать возможность Германии развивать агрессию на восток за счет России»…

В некоторых современных публикациях, особенно самых последних месяцев, встречается немало сетований на негибкость советской дипломатии, упущенные альтернативы и тому подобное. Возможно, такое и было. Видимо, даже скорее всего было. Но из документов следует и другое. Всякий раз, когда СССР шел навстречу западным державам, британским и французским делегатам давались указания не фиксировать сближение позиций, а наращивать требования, обострять несбалансированность условий и таким образом блокировать договоренность. Наконец, 11 июля Англия решила отклонить предложения Советского правительства об одновременном подписании политического и военного соглашений.

На заседаниях кабинета Чемберлена, где в июле 1939 года вырабатывалась позиция британской делегации на военных переговорах в Москве, было определено, что главное — тянуть время. «Само соглашение, — цитирую министра иностранных дел Галифакса, — не является столь важным, как представлялось с первого взгляда…»

Обширная британская и французская документация за май — август 1939 года показывает, что кабинет Чемберлена находил партнерство с СССР нежелательным, а военное сотрудничество — невозможным. Хотя от шефа нацистской военной разведки Канариса британские руководители точно знали — нападение на Польшу назначено на последнюю неделю августа, английской делегации на московских военных переговорах было предписано заниматься словопрениями «по возможности» до октября.

Англо-французские взгляды поддерживались американскими представителями в Европе. Посол США в Лондоне Дж. Кеннеди был убеждён, что поляков следует бросить на произвол судьбы и дать нацистам возможность осуществить свои цели на востоке: конфликт между СССР и Германией, по его словам, принесет большую выгоду всему западному миру. Посол США в Берлине X. Вильсон также считал наилучшим вариантом нападение Германии на Россию с молчаливого согласия западных держав «и даже с их одобрения».

Советский Союз сейчас упрекают, что он не сумел склонить правительство Польши к сотрудничеству, переуступив эту часть работы Лондону и Парижу. Однако даже в обстановке, когда до нападения Германии оставались считанные дни, Польша и слышать не хотела ни о каком сотрудничестве с СССР. 20 августа 1939 года Век заявлял: «У нас нет военного соглашения с СССР. Нам не нужно такого соглашения».

В канун 50-летия нападения Германии на Польшу столкнулось немало гипотез о том, как сложились бы события, если бы Советский Союз принял тактику англичан и французов, рассчитанную на создание видимости активности трех держав по части согласования (хотя такого и не было) ответных действий в случае агрессии Германии. На сей счет высказываются полярные суждения. Одно из них гласит: войны не было бы вообще. Другие полагают, что в этом случае СССР уже в 1939 году мог бы попасть в водоворот войны, в которой Англия и Франция при самом оптимистическом раскладе лишь значились бы нашими союзниками.

Теперь, конечно, гадать трудно. История не признает сослагательных наклонений. История уже состоялась. Даже предположения и те неподсудны нормальной логике, поскольку поведение всех субъектов политики было непредсказуемым. Нельзя отделаться от впечатления, что на сцене истории лицедействовали игроки, а не политики. Одно ясно: ответственности, не говоря уже о мудрости, недоставало всем, за что человечество жестоко поплатилось.

На самом деле в поведении западных держав прослеживается железная логика. В советской историографии господствовала трактовка, что лидеры ведущих мировых держав как бы временно сошли с ума, причем все поголовно. В результате стали возможны и аншлюс Австрии, и мюнхенский сговор, и оккупация Чехии. Этой линии следует и Яковлев.

В этом же контексте можно рассматривать и такой вопрос: была ли реальной угроза нападения фашистской Германии на нашу страну в 1939 году? Естественно, ответ на него выходит за рамки возможностей и целей нашей комиссии. Дать его призвана наука. Настоящий анализ этой проблемы не был дан ни тогда, ни позднее. И всё же документы говорят, что советская политика строилась тогда чаще на оперативных сообщениях, нежели на глубоких стратегических выкладках.

Вопрос о готовности Гитлера к агрессии против СССР ещё в 1939 году имеет как минимум три аспекта. Была ли Германия объективно готова к войне? Считала ли свою военную машину готовой? И воспринималась ли угроза вторжения советским руководством как вероятная?

Суверенностью можно ответить только на последнее: безусловно, да. Можно предположить, что такое восприятие корректировалось в психологии Сталина надеждой, что Гитлер может увязнуть на европейском театре боевых действий, что, вероятно, влияло на способность видеть и объективно оценивать возможные альтернативы.

Трудно, конечно, говорить об этих факторах сколько-нибудь категорически. Но допустить, что они имели место, мы вправе.

Не являются доказательными утверждения, будто в отсутствие договора о ненападении с СССР рейх не начал бы «польский поход». В их опровержение можно было бы привести не одно заявление самого Гитлера. Кроме того, Германия зашла в подготовке войны, особенно к середине августа, слишком далеко, чтобы «фюрер» без серьезного политического риска для себя трубил отбой.

Довод приверженцев точки зрения, что Сталин преувеличивал опасность войны, сводится к тому, что в немецком генштабе в августе 1939 года не было готового плана боевых действий против нашей страны.

Но, во-первых, это вскрылось после 1945 года.

Во-вторых, тогда не существовало и планов операций против Англии и Франции. Задание готовить такие планы штабы получили 10 октября 1939 года, после отклонения западными державами предложения Гитлера о замирении.

В-третьих, пауза с подготовкой к боевым действиям на западном фронте не лишена своеобразного подтекста. В опьянении быстрой победой над Польшей Гитлер какое-то время носился с мыслью, не разорвать ли свежеиспеченный договор о ненападении с Советским Союзом и не атаковать ли внезапно и нашу страну?

Весьма сомнительное утверждение. Весь ход событий указывает на то, что война на два фронта никак не входила в планы Гитлера. И вообще, интересно, каким образом Яковлеву удалось проникнуть в мысли Гитлера.

В-четвертых, на период концептуальных разработок в оперативные директивы для генштабистов рейха порой требовались лишь недели.

При анализе альтернатив 1939 года нельзя упускать из виду что советское руководство владело информацией о содержании директив, определявших линию поведения английской и французской делегаций на военных переговорах с нами. Не был сверхтайной и факт закулисных контактов, которые поддерживались между Лондоном и Берлином.

Тщательное прочтение документов обнаруживает довольно простую игру Берлин «обхаживал» нас или, наоборот, отзывал свои авансы в точном соответствии с каждым поворотом англо-франко-советских переговоров.

Так, после первых прощупываний советских намерений и сдержанной реакции Молотова на немецкие обращения (20 мая) Риббентроп дал команду затаиться. Но стоило на тройственных переговорах в Москве обнаружиться разногласиям в части гарантий прибалтийским государствам, как немцы пришли в движение. Достаточно было назначить переговоры об англо-франко-советской военной конвенции, чтобы Берлин без промедления (26 июля) подбросил идею «освежения» договора о нейтралитете 1926 года, заявил о готовности уважать неприкосновенность прибалтийских государств и договориться о сбалансировании «взаимных интересов».

Когда же определилась дата открытия военных переговоров в Москве, Риббентроп, не мешкая, пригласил к себе временного поверенного в делах СССР в Берлине Астахова и прямо высказался за размежевание советско-германских интересов «от Балтийского до Черного моря». Эти соображения были повторены на следующий день, 3 августа, послом Шуленбургом в беседе в Москве.

Принципиально важный рубеж — в период с 26 июля по 3 августа 7 939 года. Именно в это время происходит активизация контактов на всех направлениях — и по объему и по содержанию. Именно в это время нарастает давление предварительных позиций и реальных обстоятельств, подводившее к необходимости конечного выбора: быть договоренности или не быть?

Если быть, то с кем? С западными демократиями или фашистской Германией?

Именно в это время в политическую игру вводятся те ее «азартные» элементы, что соответствовали психологии главных действующих лиц и в итоге предопределили появление и суть секретного протокола.

Зомбирование продолжается. Главная задача — внушить, что «секретный протокол» существовал.

Как разворачивались события на этом рубеже и вплоть до открытия советско-германских переговоров?

Первый ход делает германская сторона. Берлин впервые легализует идею договорного урегулирования межгосударственных отношений с СССР и отказа от третирования наших национальных интересов. Напомню, что после прихода нацистов к власти Германия домогалась остракизма «Советов» там, где только могла. Стало быть, до начала августа 1939 года реальной альтернативы сотрудничеству с Англией и Францией Советский Союз не имел и ничего противопоставить этому сотрудничеству не мог.

Показательно, что даже после откровений Риббентропа советская сторона не сменила тактики — ещё целую неделю она ограничивалась выслушиванием немецких предложений, а Шулен-бург неизменно телеграфировал в Берлин о глубоком недоверии Советского правительства к Германии и его, цитирую, «решимости договориться с Англией и Францией».

Теперь нам известно, что Сталин подозревал всех и вся. Его недоверие к Гитлеру было не меньшим, чем недоверие к Чемберлену и Даладье. И не только в силу личной мнительности. Его концепция империалистической войны концентрировалась на отсутствии различий между двумя группами, противоборствующими на мировой арене, видя у каждой из них прежде всего стремление к переделу мира и к уничтожению Советского Союза. В роковые дни августа эта концепция сыграла немалую роль. Сталин вряд ли обманывался насчет действительных намерений Лондона и Парижа, но, похоже, опасался упустить возможный шанс договориться. По свидетельству Димитрова, 7 сентября 1939 года, то есть через семь дней как началась война, Сталин, упомянув о переговорах с западными державами, заметил: «Мы предпочитали соглашение с так называемыми демократическими странами и поэтому вели переговоры. Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить! Мы, конечно, не пошли бы в батраки и еще меньше — ничего не получая».

Сотрудник МИД Германии Шнурре 26 июля 1939 года заявил Астахову: «Пусть в Москве подумают, что может предложить ей Англия. В лучшем случае участие в европейской войне и вражду с Германией, что едва ли является для России желанной целью. А что можем предложить мы? Нейтралитет и неучастие в возможном европейском конфликте, и ежели Москва того пожелает, германо-советское соглашение о взаимных интересах».

Что конкретно имелось в виду? Берлин отвечал — отказ Германии от притязаний на Украину от претензий на господство в Прибалтике, от планов экспансии в те районы Восточной и Юго-Восточной Европы, где имеются заметные интересы СССР.

О том, что нападение Германии на Польшу может произойти в конце августа — начале сентября, советская разведка доложила руководству еще в первых числах июля 1939 года. Из непосредственного окружения Риббентропа была получена информация, что, по мнению Гитлера, польский вопрос должен быть обязательно решен. Гитлер сказал, цитирую: «…то, что произойдет в случае войны с Польшей, превзойдет и затмит гуннов. Эта безудержность в германских военных действиях необходима, чтобы продемонстрировать государствам Востока и Юго-Востока на примере уничтожения Польши, что означает в условиях сегодняшнего дня противоречить желанию немцев и провоцировать Германию на введение военных сил».

7 августа 1939 года Сталину было доложено, что Германия будет в состоянии начать вооруженные действия в любой день после 25 августа. 11 августа 1939 года положение рассматривалось в Политбюро ЦКВКП(б). Не без учета сведений о попытках Гитлера восстановить непосредственную связь с Чемберленом и пессимистических предсказаний касательно московских военных переговоров было признано целесообразным вступить в официальное обсуждение поднятых немцами вопросов, о чем известить Берлин.

В результате 15 августа 1939 года в Москве встречей между Молотовым и Шуленбургом начались советско-германские переговоры.

Немцы предложили — либо подтверждение договора о нейтралитете, либо заключение договора о ненападении. Сталин остановился на последнем варианте.

Финальная стадия советско-германских переговоров с трудом поддается реконструкции, товарищи. Стенограмм не велось. Все предварительные проекты, привезенные Риббентропом в Москву, были уничтожены по его распоряжению. Известно, что Риббентроп отправился на встречу 23 августа полный сомнений в исходе своей миссии, хотя имел от Гитлера полномочия удовлетворять любые мыслимые требования Москвы.

Подготовительных советских материалов к переговорам, если они существовали, в архивах не найдено. Известно только, что поначалу не предполагалось делать секретным документ о намерениях.

Документов не найдено, однако откуда-то известно о намерениях сторон. Откуда?

Видимо, в этом и не было нужды, ибо Молотов говорил о довольно известных вещах: о совместных гарантиях независимости прибалтийских государств, посредничестве немцев с целью прекращения японских военных акций против СССР, развитии германо-советских экономических отношений. Каких-либо территориальных претензий, касавшихся Польши или кого бы то ни было, и тем более вопросов о судьбе той или иной конкретной страны, на этом этапе не поднималось.

Но Гитлер предложил больше, чем Сталин ожидал. Есть ли этому объяснение?

Совершенно голословное утверждение. Неизвестно, что Сталин мог ожидать. Тем более нет никаких сведений о предложениях, сделанных Гитлером.

Возможно, какой-то свет проливает директива Исполкома Коминтерна от 22 августа 1939 года, содержание которой стало известно Берлину. В ней отмечалось, что СССР вступает в переговоры с Германией на предмет заключения договора о ненападении, имея в виду побудить Англию и Францию заняться делом на переговорах о военном союзе с нашей страной.

Судя по всему, Гитлер решил разом обесценить любые британские и французские маневры, стремясь побудить Сталина сжечь запасные мосты. Сцена благоприятствовала разыгрывавшемуся нацистами спектаклю. 19–20 августа 1 939 года Сталин получил документальные подтверждения, что Англия, Франция и Польша не собираются менять свои позиции. Видимо, Сталин надеялся договором о ненападении повлиять на Англию и Францию, но просчитался. После подписания договора западные державы потеряли к нам всякий конструктивный интерес.

Была ли возможность свести переговоры с Берлином только к заключению договора о ненападении? Анализ свидетельствует — безусловно. Ив том виде, в каком договор был подписан 23 августа 1939 года, он пополнил бы обширный каталог урегулирований, известных мировой политике.

Любопытный кульбит. Договор был подписан в том виде, в каком мы его знаем, однако, по мнению Яковлева, он не пополнил обширный каталог урегулирований. Почему же? К тому же смысла в заключении только Договора о ненападении не было ни малейшего. Советскому Союзу этот договор был не нужен абсолютно, поскольку никакого доверия к Германии у советского правительства не было, да и быть не могло. СССР был необходим торговый договор с Германией, и только при условии его заключения Москва готова была дружить с Берлином. В чем Сталину нельзя отказать, так это в прагматизме.

Аналогичными взаимными обязательствами, по-разному оформленными, Германия к тому времени обменялась, в частности, с Польшей — / 934 год, с Англией и Францией — / 938 год, Литвой, Латвией, Эстонией — 1939 год.

Заключение данного договора, понятно, меняло конфигурацию сил, позволяло Берлину закрыть одно из неизвестных в сложном политическом уравнении. Это так. Но было бы несправедливо тут обрывать мысль.

Сталин, при всех его имперских замашках, не мог не понимать аморальности и взрывоопасности секретной сделки с Гитлером. Даже после войны Сталин и Молотов заметали следы существования секретного протокола — оригинал протокола в наших архивах так и не обнаружен.

Логика совершенно откровенная: раз оригинал протокола в архивах не обнаружен, значит Сталин и Молотов заметали следы. Но сам факт существования протокола Яковлев сомнению не подвергает. Очень напоминает классической перл софистики.

Один человек другому: «Где ты потерял рога?» — «Я не терял рога, у меня их нет» — удивляется тот. «То, что у тебя нет рогов, доказывает, что ты их потерял. Весь вопрос в том, где именно», — парирует возражение первый.

По свидетельству Хрущёва, Сталин рассуждал так: «Здесь ведется игра — игра, кто кого перехитрит, кто кого обманет». И добавил: «Я их обманул».

Хрущёв — тот ещё свидетель. Яковлев выдергивает цитату, а хорошо бы привести весь абзац из хрущевских воспоминаний: «У Сталина мы собрались 23 августа к вечеру. Пока готовили к столу наши охотничьи трофеи, Сталин рассказал, что Риббентроп уже улетел в Берлин. Он приехал с проектом договора о ненападении, и мы такой договор подписали. Сталин был в очень хорошем настроении, говорил: вот, мол, завтра англичане и французы узнают об этом и уедут ни с чем. Они в то время еще были в Москве. Сталин правильно оценивал значение этого договора с Германией. Он понимал, что Гитлер хочет нас обмануть, просто перехитрить. Но полагал, что это мы, СССР, перехитрили Гитлера, подписав договор. Тут же Сталин рассказал, что согласно договору к нам фактически отходят Эстония, Латвия, Литва, Бессарабия и Финляндия таким образом, что мы сами будем решать с этими государствами вопрос о судьбе их территорий, а гитлеровская Германия при сем как бы не присутствует, это будет сугубо наш вопрос. Относительно Польши Сталин сказал, что Гитлер нападет на нее, захватит и сделает своим протекторатом. Восточная часть Польши, населенная белорусами и украинцами, отойдет к Советскому Союзу Естественно, что мы стояли за последнее, хотя чувства испытывали смешанные. Сталин это понимал. Он говорил нам: „Тут идет игра, кто кого перехитрит и обманет“».

Во-первых, Хрущёв говорит, что встреча на сталинской даче состоялась вечером 23 августа, когда Сталин на самом деле находился в Кремле и участвовал в переговорах с Риббентропом. На Западе непонятно почему широкое хождение в печати получило мнение, что Риббентроп прибыл в Москву 22 августа. Поскольку мемуары Хрущева были изданы за границей, эта ошибка могла появиться в результате редакторской правки.

Во-вторых, Сталин якобы сообщает, что Гитлер хочет сделать Польшу своим протекторатом, в то время как Гитлер в августе 1939 г. даже не заикался об этом. В-третьих, Литву советский вождь включает в советскую сферу влияния, хотя по известному нам тексту «секретного протокола» она отходила Германии. Наконец, Хрущев не упоминает никаких «секретных протоколов», утверждая, что раздел территории был зафиксирован в договоре. Что-то слишком много «неточностей» в одном абзаце. А ведь согласно общепринятой версии событий Хрущев лично участвовал в марте 1953 г. в разборе сталинского архива, где якобы хранились оригиналы «секретных протоколов». Как же он их проглядел?

Сталина, по всей видимости, не смущала цена, которую он заплатил, предав высокие нравственные принципы внешней политики, заложенные Лениным. Вместе с немецкой редакцией протокола он принял такие постулаты, как «сфера интересов», «территориально-политическое переустройство» и прочее, что до сих пор было детищем политики империалистических разделов и переделов мира.

Слова о нравственности из уст Яковлева звучат несколько странно. Но снова мы не видим ни малейших попыток доказать существование «секретного протокола», Дескать, комиссия пришла к выводам, что они были, но на основании чего сделаны такие заключения — ни слова. Есть лишь ссылка на провинциальный бульварный листок из Америки. Аргумент слабоват.

«Второму Рапалло» Гитлер предназначал сугубо утилитарную роль — выключить СССР как потенциального противника Германии на срок до двух лет. Неясно, почему Сталин не придал значения информации, поступавшей по разным каналам, что максимум через 24 месяца нацисты растопчут свои обязательства и нападут на Советский Союз.

Ещё в июле 1939 года советская разведка предупреждала, что инсценировка добрососедства в отношении СССР и, в частности, уважения его интересов в Прибалтике рассчитана всего на двухлетний срок. На это же время немцами заключались с нами все экономические соглашения. Сталин не захотел вникнуть в эти факты.

Остапа понесло… Никто в Европе в тот момент не мог сказать, что будет через две недели. Гитлер не знал даже того, будет ли он воевать с Польшей, или она все же уступит в последний момент. Даже после заброски в Польшу диверсионных групп, он отложил начало вторжения. До последнего момента он придерживался позиции, что выполнение Варшавой условий ультиматума исключит применение силы. Гитлер не знал, как поведут себя Англия и Франция. И уж тем более, он не догадывался, что через два года ему предстоит воевать на востоке, так и не покончив с Англией на западе. Но советская разведка, по мнению Яковлева, это знала. А насчет экономических соглашений Яковлев откровенно брешет, срок полного погашения первого германского кредита, полученного в 1939 г. относился к 1946 г.

Давая свою редакцию протоколу, Гитлер готовил почву для того, чтобы столкнуть Советский Союз не только с Польшей, но и с Англией и Францией. До этого, слава богу, не дошло, хотя порой наша страна была на волосок от подобного разворота событий, особенно после вступления частей Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину И всякое могло стрястись, не остановись советские части на «линии Керзона», которая по Версальскому договору определялась как восточная граница Польши.

Вообще-то, «всякое могло стрястись» не во время польской компании, а в период советско-финской войны, когда англо-французы планировали бомбардировку нефтепромыслов в Баку и десант в Скандинавии. Если бы Красная Армия не остановилась на «линии Керзона», то это означало бы войну с Германией, а не с Англией и Францией. Советские войска даже не дошли до пресловутой «линии Керзона». Новая западная граница СССР стала не результатом военных успехов РККА, а следствием дипломатических усилий, в результате которых Германия уступила Советскому Союзу часть захваченных ею территорий (см. главы «Гальдер» и «Граница»).

Вернёмся, однако, к теме 23 августа. Гитлера не воодушевила схема протокола, изложенная Молотовым, поскольку оставалось неясным, как прореагирует советская сторона, если вместо Польши на западной границе СССР будет Германия.

Молотовский вариант протокола вообще никому не известен, кроме Яковлева. Всего в пропагандистском обороте находятся две противоречащие друг другу версии. Первая, подкреплённая показаниями Гаусса, приписывает инициативу заключения «секретных протоколов» всецело Германии. По второй инициатором является Сталин, неожиданно для германской стороны предложивший 23 августа 1939 г. «распилить» Восточную Европу. Как при этом Гитлер мог ознакомиться с некой схемой Молотова, совершенно неясно.

Неопределённость советской позиции, судя по разведматериалам, побудила Гитлера не перенапрягать «нейтралитет» СССР развертыванием украинской проблемы. Больше того, в августе нацисты дали понять, что сочувствуют желанию украинцев и белорусов жить в воссоединенных семьях. То, что восстановление справедливости по отношению к Украине и Белоруссии соседствовало с «территориально-политическим переустройством» в других землях, не смутило Сталина.

А почему, собственно, Сталина это должно было смущать? Он вернул стране те земли, что были отторгнуты Польшей в ходе захватнической войны 1918–1920 гг. Проблемы поляков — это их головная боль и всецело результат их дурости.

Суммирую сказанное. В отличие от оценки секретных протоколов, по которой в комиссии было полное единство, относительно самого договора высказывались разные мнения.

Главное для Яковлева — внушить, что «секретный протокол» был, и он носил откровенно преступный характер. Он апеллирует к тому, что данный вопрос не вызвал никаких сомнений у всех 26 членов депутатской комиссии. А раз 26 депутатов, в течение полугода изучавшие «документы» и проводившие «экспертизы», пришли к однозначным выводам, то и всем остальным следует безоговорочно принять их точку зрения. И тут же докладчик резко уходит от темы, принимаясь смаковать нюансы самого Договора о ненападении.

Первое — что в конкретных условиях того времени договор был правомерен политически. Политика Германии и Японии, позиция западных демократий не оставляла Советскому Союзу иного выхода. Руководство СССР обязано было принять меры для обеспечения безопасности страны, хотя бы оттянуть начало войны и использовать выигранное время для укрепления экономики и обороны.

И другое — что Сталин пошел на заключение договора о ненападении по иным причинам. Главным его мотивом было не само соглашение, а именно то, что стало предметом секретных протоколов: то есть возможность ввода войск в прибалтийские республики, в Польшу и Бессарабию, даже в перспективе в Финляндию. То есть центральным мотивом договора были имперские амбиции.

Яковлев нагло спекулирует. Даже в фальшивых протоколах нет ни слова о возможности ввести войска в Прибалтику и Бессарабию, не говоря уж о самом договоре. В Эстонии советские войска были размещены в соответствие с советско-эстонскими соглашениями. За Эстонией аналогичные договора заключили Латвия и Литва. Причиной войны с Финляндией стали ее откровенно враждебные действия, выразившиеся в срыве советско-финляндских переговоров и проведении мобилизации. Возвращение Бессарабии стало возможно благодаря удачному стечению обстоятельств: Франция, гарантирующая неприкосновенность румынских границ, была разгромлена Германией, а сама Германия, связанная войной с Англией, настоятельно рекомендовала Бухаресту удовлетворить требования СССР. Немцы вовсе не хотели помогать Сталину, просто они панически боялись, что в случае военного столкновения с Румынией, Советский Союз захватит плоештинские нефтяные месторождения, лишив Германию жизненно важного для нее в условиях войны источника сырья.

Взвешивая слагаемые прошлого, выделяя уроки на будущее, Комиссия Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года пришла к следующим выводам.

Сам по себе договор с юридической точки зрения не выходил за рамки принятых в то время соглашений, не нарушал внутреннего законодательства и международных обязательств СССР Юридически он утратил силу 22 июня 1941 года. Все советско-германские соглашения, какие существовали на тот момент, были полностью зачеркнуты с первым залпом орудий на рассвете 22 июня 1941 года. Это не только наша позиция. Это признанная норма международного права. Что касается послевоенной Европы, то строилась она на международно-правовых нормах, имеющих иные истоки, что отражена прежде всего в Уставе ООН и Заключительном акте общеевропейского совещания.

Другой вопрос, что у Сталина и некоторых людей из его окружения уже тогда могли быть имперские замыслы, чуждые принципам социализма. Но это выходит за рамки самого договора как международно-правового документа.

Точно также к этой оценке не имеют отношения иллюзии, которым, судя по всему, предался Сталин после заключения соглашений 1939 года. Иллюзии, не позволившие должным образом использовать полученную мирную передышку, в значительной мере демобилизовавшие и дезориентировавшие антифашистские силы, что не могло не нанести ущерба последующей борьбе против гитлеризма и его союзников.

Вместе с тем ясно, что с заключением договора оказались нарушенными какие-то глубинные элементы демократического мироощущения в целом. Ни коммунисты, ни подавляющее большинство других левых сил и движений предвоенного времени, даже не зная и не подозревая о существовании секретных протоколов, не были готовы к тому, чтобы допустить саму возможность договоренности с Гитлером о чём бы то ни было.

Вот уж дудки! Левые партии в Европе порой очень охотно сотрудничали с Германией. Например, Французская коммунистическая партия с момента объявления Францией войны Германии в сентябре 1939 г. заняла ярко выраженную коллаборационистскую позицию. После оккупации Франции коммунисты даже пытались легализоваться при новом режиме, но безуспешно. Зато те коммунисты, которые вслед за вторым человеком в партии Жаком Дорио откололись от ФКП и создали Народную партию, настолько подружились с Гитлером, что отправились добровольцами воевать на Восточный фронт. Коллега Дорио, член Политбюро и секретарь ЦК ФКП, третий человек в партийной иерархии, Марсель Життон, после подписания советско-германского Договора о ненападении вообще порвал с ФКП и создал Нацистскую рабоче-крестьянскую партию. Другие страны тоже дали подобные примеры, хоть и менее яркие.

Не считаться с умонастроениями, этическими убеждениями общественности — значит становиться на позиции, которые рано или поздно оборачиваются нравственными и идейно-социальными потерями, что и произошло в действительности.

Политическая и правовая оценка советско-германского договора о ненападении дана в заключении комиссии и в проекте Постановления, предложенных вниманию Съезда. Это, как полагают члены комиссии, итог анализа фактов и синтеза мнений, адекватно передающий особенности крайне противоречивой ситуации того времени и нашего отношения к ней с позиций нового политического мышления.

Комиссия сформулировала оценки и в отношении протокола. Они таковы.

Первое. Секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 года существовал, хотя его оригинал не обнаружен ни в советских, ни в зарубежных архивах. Имеющиеся в распоряжении правительств СССР и ФРГ копии могут быть на уровне современных знаний признаны достоверными. Да и сами последующие события развивались точно «по протоколу».

Всё гораздо проще: текст «секретного протокола» лепился точно «по событиям». Фальсификаторы всегда стараются слепить содержание фабрикуемого документа так, чтобы подогнать его под реально имевшие место факты. В дальнейшем я покажу, что неверные, ошибочные представления о действительных событиях отразились и в фальшивках (см. главы «Граница», «Карта», «Сувалки»). Выше приводился фрагмент воспоминаний Хрущева, который выдумал слова Сталина «по событиям» осени 1939 г., набрехав про включение Литвы в советскую сферу влияния и намерение Гитлера создать протекторат на территории Польши. Да, так оно и произошло в дальнейшем, однако предвидеть этого в августе не мог никто.

Итак, это кульминация доклада Яковлева. Оригинал «секретного протокола» не обнаружен ни в Германии, ни в СССР. Копии «могут быть признаны достоверными», однако из этого вовсе не следует, что делалась попытка экспертизы их «на уровне современных знаний». Сам Яковлев не пытается утверждать, что в рамках работы комиссии проводилось исследование аутентичности представленных фотокопий. Более того, даже самим депутатам не был предъявлен текст пресловутого «секретного протокола», не говоря уж о фотокопиях из коробки фон Леша, чтоб они могли оценить его весомость хотя бы на глазок. А поскольку никто не мог ознакомиться с текстом «секретного протокола», который был опубликован лишь в 1990 г., докладчик мог голословно утверждать, что последующие события развивались точно «по протоколу», что и являлось главным доказательством их существования. Но, во-первых, как показано выше, события развивались совершенно не в русле известного нам «секретного протокола» от 23 августа, особенно в Польше. Во-вторых, даже если бы в сфабрикованной фальшивке точно описывались реально происходившие события, то это не может служить аргументом в пользу достоверности документа. Задним числом можно сочинить любые «протоколы сионских мудрецов», «завещание Петра I» или «план Даллеса».

Второе. Исходный протокол был составлен в МИД Германии и принят Сталиным и Молотовым с небольшими поправками. Советские участники переговоров, не к их чести, забыли свои изначальные пожелания о двойных гарантиях независимости прибалтийских стран. Они не настаивали на отражении в протоколе готовности Германии образумить Японию, удовлетворившись устными обещаниями Риббентропа на сей счёт.

Ух ты! Выходит, Яковлев имел возможность лицезреть не только окончательный протокол, но и исходный вариант. А устные обещания Риббентропа образумить Японию, надо полагать, академик получил телепатическим путем. Впрочем, ещё до приезда Риббентропа в Москву Красная Армия неплохо образумила японцев на Халхин-Голе и без посторонней помощи.

Третье. О факте подготовки протокола не ставились в известность политические и государственные инстанции Советского Союза. Молотов не имел должным образом оформленных полномочий на его подписание. Протокол был изъят из процедуры ратификации и не утверждался законодательными или исполнительными органами страны.

Четвёртое. Будучи принят в обход внутренних законов СССР и в нарушение его договорных обязательств перед третьими странами, протокол в юридическом смысле являлся изначально противоправным документом, представлял собой сговор, выражавший намерения подписавших его физических лиц.

В таком случае государство не может нести никакой моральной или юридической ответственности за сговор физических лиц. Соответственно и Съезд народных депутатов не компетентен давать оценку этому акту, тем более, что факт его существования так и не был установлен.

Наконец, пятое. Метод выработки протокола и примененные в нем категории и понятия («территориально-политическое переустройство» и прочие) были явным отходом от ленинских принципов советской внешней политики.

Ну, почему же? Ленинские принципы внешней политики вовсе не отрицали силового вмешательства в дела суверенных стран. Азербайджан был суверенным государством, отколовшимся от Российской империи, однако в 1920 г. страна была оккупирована Красной Армией. Та же участь постигла Грузию и Армению. И как быть с ленинской идеей экспорта революции в Европу через труп панской Польши?

Верно, что народы Украины и Белоруссии возвратили себе территориальную общность. Но разве по тем же общечеловеческим меркам нельзя понять и чувства тех, кто оказался бессильной игрушкой более сильных, кто через призму содеянных Сталиным несправедливостей стал оценивать всю свою последующую историю?

Встав на путь раздела добычи с хищником, Сталин стал изъясняться языком ультиматумов и угроз с соседними, особенно малыми, странами. Не счел зазорным прибегнуть к силе оружия — так произошло в споре с Финляндией. В великодержавной манере осуществил возвращение в состав Союза Бессарабии, восстановление Советской власти в республиках Прибалтики. Все это деформировало советскую политику и государственную мораль.

Наверное, впервые о событиях трудного предвоенного времени говорится в столь жестких и безоговорочных формулировках. Но когда-то должна была быть сказана вся правда, даже самая горькая.

В этих абзацах заключён, как говорят политтехнологи, меседж всего послания. Итак, жертвами сталинского преступления объявлены Бессарабия и прибалтийские республики (до кучи и Финляндию записали в пострадавшие). Вообще-то никакой прямой связи между возвращением Москвой ранее утраченных территорий и советско-германским Договором о ненападении нет. Но идеологической атаке подвергся именно этот договор. Почему? Все очень просто. Если прямо обвинить СССР в оккупации Прибалтики, то придется доказать что советские гарнизоны были размещены в Прибалтике без соответствующих договоров, а парламенты этих стран не принимали решения о вхождении в состав СССР. Придется отрицать то, что у населения этих нищих карликовых бантустанов, где правили фашистские диктаторы, не было стремления установить советскую власть, что забитые батраки не хотели скинуть со своей шеи помещиков, а голодные безработные не желали иметь работу.

В отношении Бессарабии задача ещё более усложняется. Придется доказывать, что эта территория не была оккупирована в 1918 г. в результате ничем не спровоцированной румынской агрессии, а также то, что молдаване, украинцы, русские и гагаузы были равноправными румынскими гражданами, не испытывали на себе дискриминации, не устраивали антирумынских восстаний и категорически не желали освобождения. Спасибо хоть, воссоединение украинских и белорусских народов Яковлев не счел сталинским преступлением, хотя это и было прямым следствием раздела Польши, тоже мечтавшей о воссоединении Украины, но под властью Варшавы.

Таким образом, прямо признать Прибалтику оккупированной и тем самым дать старт развалу Советского Союза было нереально. А вот если объявить, что «оккупация» Прибалтики стала результатом сговора Гитлера и Сталина, то все прочие факты можно просто не принимать во внимание. Гитлер — воплощение вселенского зла. Сталин благодаря усилиям того же Яковлева и кодлы прикормленных им «свободных журналистов» был к концу 1989 г. в достаточной степени демонизирован. Следовательно, если два исчадия ада решили судьбу Прибалтики, то это решение однозначно преступное.

То, что сговора не было — не беда. Надо сфальсифицировать пару протоколов и представить их общественности, как неоспоримое доказательство злодеяния века. Впрочем, есть еще более эффективный путь — фальшивки общественности не демонстрировать (мало ли, вдруг кто-то их разоблачит), а сфабриковать постановление высшего законодательного органа страны, осуждающего «преступный сговор». Мол, СССР сам признался в преступлении. Для этого, как видим, достаточно просто пустить пыль в глаза нескольким сотням депутатов, благо, что часть из них откровенные антисоветчики и сепаратисты (это будет видно по ходу прений после доклада Яковлева). Другая часть депутатского корпуса — политические проститутки и патентованные интеллигенты, достигшие такой степени умственной деградации, при которой они «схавают» любой бред, если он исходит из уст академика и члена Политбюро.

Секретный протокол от 23 августа 1939 года точно отразил внутреннюю суть сталинизма. Это не единственная, но одна из наиболее опасных мин замедленного действия из доставшегося нам в наследство минного поля, которое мы сейчас с таким трудом и сложностями хотим очистить. Делать это надо. Общественные мины коррозии не знают. Мы не можем не сделать этого во имя перестройки, ради утверждения нового политического мышления, для восстановления чести социализма, попранной сталинизмом.

«Делать это надо» — данные слова можно считать призывом взрывать Прибалтику. Вину заранее списали на Сталина — он, мол, заминировал, гад. И ещё Гитлер ему помогал, подлюга.

Комиссия считает, что в результате проделанной работы вносится определенность в ряд вопросов, занимающих умы людей, сформулирован верный в правовом и нравственном смысле вердикт прежде всего секретному протоколу. Члены комиссии выразили эти свои выводы, взвешивая каждое слово и сверяя их со своими убеждениями.

Да уж, если рассмотреть персональный состав членов яковлевской комиссии, то об их убеждениях можно будет сказать очень лаконично — подонки. Не зря же Яковлев лично занимался формированием депутатского корпуса (административный ресурс — он и тогда задействовался активно), причем основные усилия приложил именно в Прибалтике. Яковлевские протеже ярко проявят себя в прениях. А кто такой Яковлев, показано выше именно для того, чтобы читатель мог сам догадаться, каких типов этот деятель пропихнет в депутаты, кого он рекрутирует в свою комиссию. Уж поверьте, случайных людей туда не допустили.

Если Съезд сочтет возможным согласиться с предложениями комиссии, это дополнительно послужит очищению атмосферы от реликтов прошлого, несовместимых с социализмом и справедливостью.

Вам эти призывы ничего не напоминают? Польский профсоюз «Солидарность» провозглашал лозунги борьбы за социализм и справедливость. Так оказалось гораздо сподручнее покончить с социализмом. Да и перестройка в СССР начиналась под лозунгом «Больше социализма!». Результат известен.

Товарищи депутаты! В заключение хочу сказать следующее. История сама себе прокурор и судья. Но, погружаясь в нее, мы не можем абстрагироваться от того, что предвоенные события развивались в другой системе координат. Тогда страны еще не осознали себя в едином потоке человечества; ни общеевропейские, ни общемировые идеалы справедливости и гуманизма не пробились к общественному и особенно государственному сознанию; голос мыслителей, увидевших предел цивилизации, перекрывался топотом солдатских сапог и овациями в честь вождей; судьбы мира вершились замкнутыми группами политиков и политиканов с их амбициями и эгоизмом, демагогией и отстраненностью от масс; уделом народов многие хотели навсегда сделать обслуживание этих групп, да еще участие во взаимном истреблении.

Понадобилось ввергнуть мир в пучину безумия, прежде чем идея взаимосвязанности и судеб, и коллективных действий во имя избавления Земли от тирании и возрождения мира начала утверждаться как объективная истина.

Рано или поздно правда выходит на свет божий, фальшь отметается. Без такого нравственного очищения немыслимо развитие цивилизации. Сегодня признать это важнее, чем когда-либо прежде. Народы могут спокойно жить и быть уверенными в будущем только все вместе и никак не друг против друга.

Спасибо за внимание.

Итак, резюмируем. Если отбросить призывы бороться за социализм и прочую демагогию про нравственность и общечеловеческие ценности, то в своем историческом экскурсе, обрисовывая канун начала Второй мировой войны, Яковлев не сообщил совершенно ничего нового. Школьные рефераты на эту тему бывают более содержательными и менее шаблонными. Политической оценки собственно договору о ненападении он не дал, да и как может быть дана политическая оценка событию, являющемуся достоянием истории? Разве можно дать сегодня политическую оценку практике рабовладения в Древнем Египте, принять политическое постановление по вопросу Куликовской битвы или по поводу Венского конгресса 1815 г.? Правовая оценка советско-германскому договору о ненападении дана примерно такая: его положения соответствовали нормам международного права, юридическую силу договор утратил 22 июня 1941 г. Вот и всё.

Но это лишь обертка, в которую Яковлев завернул ложь о якобы установленном факте существовании «секретного протокола», и на этом шатком фундаменте выстроил целую теорию заговора двух диктаторов против маленьких невинных народов Прибалтики, которые тиран Сталин ради удовлетворения имперских амбиций на аркане затянул в свою тюрьму народов.

Ничего конкретного по поводу «секретного протокола» от 23 августа 1939 г. и позднейших секретных соглашениях докладчик не сообщил. Фактически депутаты ознакомились лишь с позицией Яковлева по поводу мифического протокола, ни один конкретный факт, связанный с этим делом, рассмотрен не был. С текстом «секретного протокола» депутаты ознакомлены не были, равно как с данными графологической, фототехнической и лексическим экспертизами копий, карт и других документов, как то упоминается в Постановлении Съезда. О самом факте проведения этих экспертиз они извещены не были. То есть на основе голословного мнения Яковлева, прикрывшегося мнением марионеточной депутатской комиссии, Съезду народных депутатов было предложено принять постановление, из контекста которого следует:

а) Сталин обманул правительство, партию и весь советский народ, скрыв факт преступного сговора с Гитлером;

б) Сталин и его подручные каким-то таинственным образом использовали этот «секретный дополнительный протокол» для «предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства в нарушение взятых перед ними правовых обязательств», при этом сохраняя факт наличия протокола в тайне;

в) пострадавшими от сталинского произвола являются Румыния и Финляндия, ставшие объектами имперской экспансии СССР, а также Литва, Латвия и Эстония, утратившие свой суверенитет в результате последствий, вытекающих из заключения советско-германского договора о ненападении;

г) Съезд народных депутатов осуждает действия Сталина, считает их неправильными, аморальными, принесшими вред народам Советского Союза, что нужно осознать во имя «свободного и равноправного развития в условиях целостного, взаимозависимого мира и расширяющегося взаимопонимания».

Да, прямых призывов денонсировать союзный договор или аннулировать Конституцию СССР выступление Яковлева не содержало, однако оно дало националистическим и сепаратистским движениям, и прежде всего в Прибалтике, отличный козырь в борьбе за отделение, что и было ими использовано в полной мере. В результате Советский Союз был уничтожен.