Город Вильно (ныне Вильнюс) по частоте упоминаний в этой книге уступает только Москве и Берлину. В этой связи хочется немного прояснить историческую метаморфозу — как бывший русский город Вильна превратилась в польское Вильно, а тот — в литовский Вильнюс. Напрямую к теме «секретных протоколов» это не относится, зато помогает понять стремительное развитие ситуации в регионе в 1939–1941 гг., а так же то, почему именно Литва первой из всех советских республик объявила о своей независимости в 1990 г., открыв тем самым парад суверенитетов.

Сначала я безуспешно пытался найти рациональное объяснение тому, почему именно Литва была избрана в качестве локомотива прибалтийского сепаратизма; почему именно литовские народные депутаты наиболее рьяно требовали осудить подписание «секретных протоколов» Молотова — Риббентропа; почему именно «Tiesa», орган ЦК компартии Литвы, 20 декабря 1988 г. первой опубликовала текст протокола от 23 августа 1939 г.; почему именно в Вильнюсе в январе 1990 г. был разыгран классический сценарий бархатной революции (путч — демонстрация протеста — жертвоприношение — сплочение — эйфория).

Все попытки логически объяснить литовскую русофобию, антисоветизм и ненависть к «секретным протоколам» бессмысленны. Ведь если допустить, что история пошла в 1939 г. таким путем потому, что 23 августа в Москве Сталин и Гитлер поделили между своими империями Восточную Европу, то именно Литва от этого выиграла более всего — она обрела свою столицу Вильнюс, а в 1950 г. получила и порт Клайпеду (немецкий город Мемель). Если строго следовать историческим фактам, то Литва была соучастником раздела Польши в 1939 г., приняв в подарок от Советского Союза Виленскую область. Поэтому когда прибалты принялись с пеной у рта клеймить сговор Молотова — Риббентропа, то уж чья бы корова мычала, но литовской следовало скромно помолчать. На деле же Литва выла громче других. Почему?

Ответ лежит в совершенно иррациональной области — литовцы из всех прибалтийских народов имеют самое ложное представление о своем прошлом, их историческое сознание во многом мутантно и крайне неустойчиво. Если говорить проще, то у литовцев нет истории, она выдумана на 90 %, практически полностью базируясь на мифах. А если нет реального базиса, историческое сознание этноса непрочно, и его можно легко контролировать. Кто контролирует прошлое — тот управляет настоящим и формирует будущее — вот один из важнейших принципов манипуляции массовым сознанием. Именно это сделало литовцев идеальным материалом для, выражаясь научным языком, молекулярной агрессии в культурное ядро (наиболее полно эта технология рассмотрена в книге Сергея Кара-Мурзы «Манипуляция сознанием»). По-простому это можно назвать зомбированием.

Итак, кто же такие литовцы? Этнические литовцы — по-старорусски жмудь, — это общность, образованная главным образом слиянием племен жемайтов и аукшайтов. Участвовали в литовском этногенезе также ятвяги, траки, курши. Племена эти вплоть до XVI столетия были язычниками, а окончательно язычество было вытеснено христианством только через два столетия. Первый письменный источник, который, как считается, содержит в себе запись на литовском языке, датируется 1503 г. и представляет собой молитву, написанную от руки на последней странице богослужебной книги, выпущенной в Страсбурге, В 1653 г. выпущен первый учебник литовской грамматики. Впрочем, литовская письменность имела совершенно незначительное распространение вплоть до XIX столетия по причине ничтожно малого количества грамотных литовцев. В 1864 г. после подавления польского мятежа царский наместник в Северо-Западном крае Михаил Муравьев-Виленский запретил латинскую азбуку и литовский язык был переложен на кириллицу — это один из редких случаев культурно-национального насилия в Российской империи. Запрет этот, впрочем, был скорее формальным, культурный литовский слой продолжал пользоваться латиницей, литература ввозилась из-за границы, а подавляющее большинство литовцев оставались неграмотными, и их это нововведение никак не затронуло. Запрет на применение в печати латиницы был снят в 1904 г. Современный литературный литовский язык, основанный на диалекте западных аукшайтов (сувалкийцев), складывается к началу XX века.

Своей государственности вплоть до 1918 г. литовцы не имели, да и не могли иметь. Как известно, язычество являлось главнейшим препятствием для североевропейских варварских племен в деле организации государства. Только с принятием монотеистического культа эти племена оказывались способны создавать государственность. Соседствующие язычники, разрозненные, а потому слабые, становились для них объектом завоевания и христианизации. Но самое главное, постоянно терроризируемые немцами жемайты и аукшайты, живущие в глухих лесах и болотах, не имели ни малейших экономических предпосылок для госстроительства. В торговле и мореплавании они своего следа не оставили, городов не построили, письменности не создали, да и в военном деле не блистали. Собственно, сохранились жемайты и аукшайты только потому, что жили в медвежьем углу, который особого интереса для завоевателей не представлял.

Между тем сами современные литовцы свято уверены, что принадлежат к великой исторической нации, создавшей в Средневековье мощное государство — Великое княжество Литовское. В реальности государство это было русским по составу, а жемайты, аукшайты, курши, латгалы и другие небольшие культурно отсталые племена входили в это государство на правах данников. Впрочем, особой ценности те же язычники-жемайты и их земли не представляли, и потому, например, князь Ягайло Ольгердович легко отдал Тевтонскому ордену Жемайтию в качестве платы рыцарям за помощь в борьбе за литовский престол. Тевтоны упорно пытались цивилизовать жемайтов, применяя в основном меч и огонь, но успехов добились весьма относительных.

Вильна — столица княжества — была на протяжении столетий русским городом, а литовцы — это не название этноса, а обозначение жителей Великого княжества Литовского, точнее в прошлом они назывались литвинами. Еще в XIX столетии в широком обиходе был термин «литовцо-русы», который впоследствии был вытеснен этнонимом «белорусы». Как несложно догадаться, к современным литовцам это не имело ни малейшего отношения. Миф о Великой Литве был создан литовскими националистами на рубеже XIX–XX веков очень нехитрым способом: они перекрестили деятелей Польши и Великого княжества Литовского на жмудинский манер, и тем самым приписали себе историю Польши и Русской Литвы. Князь Витовт стал Витаутасом, Миндовг — Миндаугасом, Ольгерд — Альгирдасом, Гедемин — Гядэминасом, и так далее. Разумеется, типично славянские имена Витовт и Ольгерд ничего общего с полудикой языческой жмудью не имели и иметь не могли. «Историки» же, пытаясь объяснить столь странную славянизацию литовцев, запустили в оборот идиотскую легенду о том, что литовцы, завоевав русских, переняли у них язык, культуру, веру и даже сменили имена. Припоминаете ли вы хоть у одного завоевателя такие же манеры?

Ранняя польско-литовская и русская история тесно переплетены. Так, например, русский князь Яков Витебский, более известный какЯгелло (Ягайло), сын княгини Ульяны Александровны Тверской, после женитьбы на польской королевне Ядвиге и перехода в католичество, положил начало знаменитой ягеллонской королевской династии. При Ягелло произошло событие, кардинально повлиявшее на историю Западной Руси — Великое княжество Литовское и Польское королевство в 1385 г. заключили династический союз — унию, создав общее государство — Ржечь Посполитую. С этого момента началась постепенная дерусификация и окатоличивание Великого княжества Литовского, урезание политических прав, приведшие к полной утрате Литвой государственности к началу XVIII столетия. Православная литовская знать постепенно окатоличивалась и ополячивалась, слившись с великопольской шляхтой. Крестьянские же массы и городских обывателей так и не удалось ополячить, однако сильное польское влияние наложило на западных русских свой отпечаток, в результате чего сформировались малороссийский и белорусский диалекты, вплоть до XX века близкие великорусскому настолько, что литературный язык у великороссов, малороссов и белорусов был один.

Наличие у литвинов и поляков общей неразрывной истории, легко объясняет, что одних и тех же деятелей современные белорусы и поляки именуют на свой манер по-разному, отчего они как бы раздваиваются. Но и те и другие все же понимают, что речь идет об одних и тех же лицах. Однако жмудины «приватизировали» не только этноним «литовцы» (lietuviai), но и всю польско-литовскую, то есть польско-западнорусскую историю, объявив ее своей собственностью, а себя — единственными наследниками Великого княжества Литовского. Порой доходило до анекдотов. После первого обретения независимости литовские власти потребовали от Советского правительства передать им все древние литовские летописи. Москва согласилась, но с одним условием — переданы будут только те документы, что писаны на литовском языке. Литовская комиссия, исследовавшая советские архивы, вернулась в Каунас ни с чем, потому что в Великом княжестве Литовском официальным языком был русский.

Собственно, никакой древней истории не было у финнов, латышей, латгалов, эстонцев, ингерманландцев, карел. Была лишь история завоевания этих земель германцами, полякам шведами, русскими и даже датчанами. Завоеватели строили города и церкви, заводили университеты, развивали ремесла и искусства. Местное же население представляло собой крестьян, не имеющих ни национального сознания, ни письменности, ни интеллигенции, ни аристократии. Прибалтийские помещики — сплошь немцы, отчасти шведы, в Литве — поляки. Так было веками. Национальное пробуждение балтов начинается лишь со второй половины XIX столетия с появлением местной интеллигенции. Тогда же начинают складываться у малых народов литературные языки.

Звёздный час национально озабоченных сепаратистов наступает в период распада Российской империи. «Независимое» литовское государство впервые создается под опекой германских оккупационных сил в декабре 1917 г. Государственный Совет, провозгласивший независимость Литвы, сделал это с оговоркой, что она будет в «вечных союзных связях Литовского государства с Германией». С разгромом Германии новорожденное литовское государство быстро меняет покровителей, переориентировавшись на Париж и Лондон. В 1920 г. Литва ссорится с другим детищем Антанты — Польшей, что толкает ее на сближение с большевистской Россией (РСФСР признает независимую Литву в июле 1920 г.) в советско-польской войне. Москва за хорошее поведение обещает признать за Литвой Вильно и Сувалки. Советское правительство считало эти обязательства чисто формальными, а вот в Каунасе, как переименовали Ковно, восприняли их вполне серьезно. Правда после того, как польские войска были выбиты из этих мест, Москва учредила на этих землях вассальную Литовско-Белорусскую Советскую Социалистическую республику со столицей в Вильно, позабыв о «независимой» Литовской республике. Вояки из литовцев оказались никудышными, и поляки в ходе контрнаступления в августе 1920 г. легко разбили, с позволения сказать, литовскую армию, намереваясь полностью подчинить себе Литву, но этому воспротивились западные хозяева Варшавы, верные древнему принципу «разделяй и властвуй».

Поэтому начальник польского государства Юзеф Пилсудский пошел на хитрость — завоевывать Литву, с которой Польша заключила перемирие, он отправил дивизию генерала Люциана Же-лиговского, которого официально объявил мятежником. Части Желиговского состояли в основном из жителей Вильно и окрестностей, которые Антанта решила уступить Литве, несмотря на то, что в Вильно литовцев проживало 2,3 %, а в Виленском крае 3,6 % от общего числа населения. Повстанцы Желиговского, снабжаемые из Польши, выбивают 9 октября 1920 г. литовские войска из их столицы Вильно и провозглашают государство Срединная Литва. 20 февраля сейм Срединной Литвы принимает резолюцию о присоединении к Польше. Сейм в Варшаве в свою очередь принимает акт о воссоединении. Западные союзники в марте 1923 г., поставленные перед свершившимся фактом, признают Виленский край за Польшей. Советский Союз протестует против этого решения и заключает с Литвой договор о ненападении, что в какой-то мере сдерживает агрессивные намерения Польши, желающей полностью проглотить своего маленького соседа.

Одновременно разворачивается соперничество между Польшей и Литвой за немецкий порт Мемель. По Версальскому договору Мемельский край отторгается от Германии. В период 1920–1923 гг. краем от имени Лиги Наций управляет французская администрация. После ухода из края французов 10 января 1923 г. около трех тысяч боевиков литовского «Союза стрелков» («Шау-лю саюнга»), переодетых в гражданскую одежду проникают в Мемель, Шилуте и другие населенные пункты края. Они инсценируют там народное восстание и, разогнав немецкую директорию — исполнительный орган власти в Мемельском крае, оккупируют бывшую германскую территорию.

Мемельские немцы не оказали вооруженного сопротивления шаулю. Немецкое население (мемельлендеры) сочло, что в будущем им будет легче избавиться от слабой Литвы, чем от более сильной Польши. Официальный Берлин решил не вмешиваться в ход событий. Лишь Польша яростно протестует против действий Литвы и даже пыталась спровоцировать новую войну. 16 января 1923 г. в Мемельский порт вошел польский крейсер, и, вероятно, лишь решительный протест Москвы помешал развязыванию нового вооруженного конфликта.

Мемель — город, основанный крестоносцами в 1252 г, всегда был чисто немецким, литовцев в нем проживало к 1923 г. не более 8 %, а в прилегающих районах из 120 тысяч жителей они насчитывали не более 32 тысяч. К тому же местные литовцы, именуемые литовниками, были в значительной степени онемечены и по вероисповеданию являлись лютеранами в отличие от остальных литовцев-католиков. Хотя территориально Мемельский край был небольшим, экономическое его значение было огромно: он дал Литве единственный морской порт, в Мемеле было сосредоточено около 30 % всей литовской промышленности.

Немцы, ставшие в нищей Литве нацменьшинством, не испытывали восторга от новой «родины», многие даже отказались принимать литовское гражданство. С приходов к власти Гитлера и возрождением Германии в Мемеле, переименованном литовцами в Клайпеду, активизируется движение мемельлендеров за возврат края в лоно фатерланда. Создаются военизированные формирования, в январе объявляется о подготовке референдума по вопросу присоединения к Германии. Воспользовавшись ситуацией, Берлин 21 марта предъявляет Каунусу ультиматум с требованием вернуть Германии Мемель и заключить межгосударственный договор, ставящий Литву в зависимость от рейха. Литва униженно соглашается принять германские требования. 22 марта в Мемель на военном корабле прибывает Гитлер, где его встречает ликующая толпа.

Германия в этом случае брала пример с Польши. 1 марта 1938 года на литовско-польской границе обнаружили труп польского солдата. Варшава тотчас развернула массированную антилитовскую кампанию, готовясь осуществить аншлюс Литвы параллельно с гитлеровским аншлюсом Австрии. 16 марта в Берлине посол Липский осведомился у Геринга о реакции Германии на захват Польшей Литвы. Тот выразил полнейшее согласие с этим шагом, оговорив только, что Мемель не должен быть захвачен поляками. В ночь с 16 на 17 марта Варшава предъявила Литве ультиматум: в течение 48 часов подписать мирный договор (состояние войны между двумя странами не было прекращено с 1920 г.) и отказаться от каких-либо притязаний на Вильно. В противном случае, Польша угрожала применить силу, сосредоточив на литовской границе крупные воинские силы.

Эскалацию конфликта остановило вмешательство Советского Союза и Франции. 16 марта наркоминдел Литвинов заявил польскому послу в Москве Гжибовскому, о том, что СССР не останется безучастным в случае начала агрессии. После того как Франция выступила с аналогичным заявлением, поляки сбавили обороты. Литве же не осталось ничего другого, кроме как удовлетворить польские требования. Но вопрос о Виленской области не был решен в марте 1938-го. Через полтора года Красная Армия, перейдя польскую границу, один из ударов устремит в направлении Вильно. Польский гарнизон окажет сопротивление, советские войска при захвате города 17–18 сентября понесут потери в технике и живой силе. А уже 10 октября 1939 г. Вильно с окрестностями будет передан Литве на основании советско-литовского договора. Литовский диктатор Сметона объявит Вильнюс столицей Литвы, но переехать в этот польский город побоится. Лишь 25 августа 1940 г. Верховный Совет Литовской ССР принял постановление «О переезде государственных и правительственных органов в Вильнюс».

Всплыла Виленская область и в «секретном протоколе» от 23 августа 1939 г. Некоторые комментаторы пытаются представить дело так, будто инициатива признать за Литвой права на Вилен-скую область исходила от Германии: поскольку Литва отходила в ее «огород», то фактически немцы застолбили за собой право и на Вильно с окрестностями. Но в этом случае вопрос о разграничении сфер интересов на северо-востоке Польши не был решен ни 23 августа, ни 28 августа 1939 г. Это уже не такая мелочь, как прокол с рекой Нарев, не впадающей в Вислу. Границы так называемой Виленской области никому не были известны, а сами литовцы, например, считали своими и Сувалки, и Августов и даже Гродно с Лидой, рисуя границу «Великой Литвы» аж по реке Неман. Поэтому элементарный здравый смысл подсказывает, что в «секретном протоколе» не стоило разводить демагогию про права на Виленскую область, а надо было конкретно разграничить сферы интересов двух держав в Виленском воеводстве Польши — северо-запад Германии, юго-восток — СССР.

Мемель, как и Вильно, достался литовцам на халяву. Красная Армия взяла его руины штурмом в конце января 1945 г., понеся немалые потери (всего в Литве погибло около 600 тысяч советских солдат). Город вновь переименовывается в Клайпеду и включается в состав Литовской ССР, которая наконец обретает свои современные границы. Ныне в Литве немцы не проживают, поляки составляют меньшинство — менее 7 % населения, а от евреев, некогда второй по численности группы городского населения, практически не осталось следа. Большинство евреев было уничтожено во время германской оккупации, и в основном этим занимались местные из числа национально озабоченных активистов. Кстати, Литве в деле этнических чисток принадлежит своеобразный мировой рекорд: по числу уничтоженных евреев относительно общей численности населения страна занимает первое место в мире.

В июне 1941 г. немцев многие литовцы встречали с цветами, видимо надеясь по старой памяти, что оккупанты вновь, как и в 1918 г., будут пестовать литовскую независимость. В Каунасе даже было провозглашено коллаборационистское Временное правительство Литвы во главе с Юозасом Амбразявичюсом, которое оккупанты, однако, разогнали, а Литву включили в состав рейхскомиссариата «Остланд». И если латыши и эстонцы, условно говоря, считались людьми второго сорта, то литовцы пользовались правами третьесортной этнической группы, не годной к германизации. Литовцы даже не удостоились сомнительной чести служить в национальных формированиях ваффен-СС. И если в Латвии и Эстонии партизанского движения фактически не было, в Литве оно существовало, правда в основном партизанами были поляки, евреи (известны даже целые еврейские отряды) и русские. Из литовцев оккупанты формировали лишь местную полицию.

Из всех прибалтийских народов у литовцев было самое обостренное чувство национальной неполноценности. С одной стороны, национальная интеллигенция сумела внушить своим соплеменникам миф о древней Великой Литве, простиравшейся от моря до моря (это было достигнуто путем «приватизации» польско-русской истории), а с другой стороны вся современная история Литвы — это длинная цепь поражений и унижений. Литовское государство создано под эгидой оккупационных германских войск и избегло поглощения Польшей только потому, что в Лондоне и Париже это сочли нецелесообразным. Литовские войска не сумели одержать хоть каких-нибудь успехов в войне с поляками и беспомощно сдали свою столицу Вильно повстанцам Желиговского. 20 лет литовцы болезненно переживали «оккупацию» трети «своей» территории Польшей, а сохранили свою «независимость» лишь благодаря заступничеству СССР и Франции. В 1938 г. Литва униженно приняла ультиматум Польши, в 1939 г. испуганно отдала Германии «свою» Клайпеду. При этом Берлин еще и вволю поиздевался над литовцами, заставив официальный Каунас публиковать в газетах приветственные передовицы в честь новой эры германо-литовской дружбы.

Все европейские границы нарисованы кровью и оружием. Что касается соседей Литвы по антисоветскому «санитарному кордону» — Польши, Финляндии, Латвии и Эстонии, то национальное самосознание их народов имело поводы для определённой гордости, потому что собственные границы они чертили своим оружием и оплатили их своей кровью. Поляки превозносили Чудо на Висле и полководческий гений Пилсудского, наголову разгромившего Западный фронт под командованием Тухачевского. Эстонцы чествовали генерала Лайдонера, утвердившего независимость своей маленькой страны победой своего отряда над отрядом фрайкора (немецкого ополчения) в бою под Вынуу. Латыши, хоть их свободу в борьбе с Красной Армией в основном отстояли бойцы немецкого ландвера под командованием генерала фон дер Гольца, считали победу на большевиками своей победой. Независимая Финляндия рождалась в горниле жестокой гражданской войны, и уж чего-чего, а крови финская государственность стоила немалой. Маршал Маннергейм — крестный отец свободной страны Суоми — крестил ее огнем и мечом. Даже крайне слабая в военном отношении Румыния умудрилась под шумок отхватить себе от России Бессарабию, от Венгрии — Трансильванию и тем самым утвердить Великую Румынию (пусть и картонную). Одни лишь литовцы не имели ни великих полководцев, ни громких побед, и границы их государства сложились по милости покровительствующих им великих держав.

В период своей первой независимости Литва была самой нищей из всех стан, образовавшихся на обломках Российской империи. В Латвии литовцев-батраков воспринимали примерно так же, как сегодня в РФ относятся к таджикским гастарбайтерам. С демократическими европейскими традициями у литовцев тоже не задалось — диктатура там была установлена раньше, чем у латышей и эстонцев, в 1926 г. Никаких заметных культурных, экономических и социальных достижений в межвоенный период Литва не достигла. Разве что крестьянская беднота сильно обовшивела (об этом сильно переживала тогдашняя пресса), но гордиться этим вряд ли стоит.

В 1939 г. ветер меняется, и Литва вынуждена заискивать уже не перед англичанами и французами, а перед русскими, которые в отличие от немцев, не отрывали от страны куски, а великодушно подарили ей «историческую столицу» — польский город Вильно. По этому случаю диктатор Сметона вынужден был произносить торжественные славословия в честь товарища Сталина, а в газетах публиковать ещё более восторженные статьи, нежели по поводу германо-литовской дружбы. Наконец, литовская государственность тихо скончалась под восторженные вопли голодных обывателей, которые предпочли сытную пайку опостылевшей независимости.

В июне 1941 г. литовская армия, переформированная после «аншлюса» в стрелковый корпус, героически разбежалась (кое-где литовцы даже смело порезали русских командиров), не желая ни освобождаться от русских «оккупантов», ни сопротивляться оккупантам немецким. Под покровительством Третьего рейха литовцы не сделали ничего, чем можно было бы гордиться, как например, эстонцы сегодня гордятся подвигами своих эсэсовцев из дивизии «Эстланд». В конечном итоге дело было решено без литовцев, когда в 1944 г. Красная Армия освободила Прибалтику от гитлеровцев.

Тут как раз и наступает период экономического и культурного расцвета советской Литвы, но нынешним национально озабоченным гражданам титульной национальности гордиться этим западло, так как расцветом этим они обязаны проклятым русским «оккупантам». Даже своих лесных братьев литовцы не могут героизировать так же, как это делают латыши и эстонцы, поскольку именно в Литве послевоенное противостояние меньше всего напоминало национально-освободительное движение — местные повстанцы сражались не столько с «оккупационными» опергруппами НКВД, сколько со своими же соплеменниками из отрядов сельской самообороны. Бывшие нищие батраки почему-то с энтузиазмом вступали в колхозы и с еще большим энтузиазмом мстили своим былым хозяевам-кулакам.

Поэтому ничего удивительного, что к концу 80-х годов у литовцев сформировалось шизофренированное чувство национальной неполноценности, подогреваемое виртуальными образами великого прошлого при том, что это «величие» не находило никакого воплощения в новейшей истории. Пропасть в сознании между фантомной историей и реальностью порождала компенсаторную агрессивность. Массовое сознание литовского народа было подготовлено к тому, чтобы выместить ненависть по отношению к врагу, на роль которого предназначались «пришлые» и «оккупанты». Остальное — дело технологии «бархатных» революций.

Даже литовская ненависть к инородцам была иррациональна. Если в Латвии титульная народность составляла примерно половинную часть населения, а в Эстонии активная миграция русских ставила под угрозу культурную идентичность коренного населения (с точки зрения местных националистов), то в Литве подобные явления имели многократно более слабую тенденцию — литовцы уверенно составляли более трёх четвертей населения республики.

Тем не менее, в 70-е годы, когда в Латвии и Эстонии было тихо и спокойно, в Литве дважды отмечались крупные беспорядки — в 1972 и в 1977 г. Особенно примечательна так называемая «Каунасская весна» 1972 г. 14 мая 1972 года психически нездоровый 19-летний студент Ромас Каланта пришёл к популярному месту сбора молодых людей у фонтана около Музыкального Театра на центральной улице Каунаса — Аллее Лайсвес, где совершил акт самосожжения. Якобы кто-то потом нашёл неподалеку его записную книжку, в которой были написаны слова: «В моей смерти прошу винить исключительно политическую систему». Достоверных свидетельств на сей счёт нет. Диссидентская «Хроника текущих событий» сообщала, что Каланта, верующий католик, покончил с собой в знак протеста против гонений на религию. Сам факт самоубийства также не представляет собой ничего неординарного, сегодняшняя Литва, например, вообще мировой лидер по числу самоубийств на душу населения. Тем не менее, 18–19 мая по городу прокатились массовые молодежные беспорядки. Сегодняшние литовские комментаторы представляют каунасский дебош как первое массовое антисоветское восстание в Литве и считают главными его лозунгами следующие: «Свободу Литве! Русские, убирайтесь!» Другие утверждают, что конфликт разгорелся именно на религиозной почве.

7 и 10 октября в Вильнюсе имели место массовые беспорядки, спровоцированные футбольными фанатами. Сегодня подобное вряд ли кого-то удивит, но для советского времени это было событием из ряда вон выходящим. К тому же зачастую погромщики выкрикивали антисоветские и антирусские лозунги. Во всех случаях власти не придали значения политической окраске беспорядков (если она действительно была, а не придумана впечатлительными национальными интеллигентами), зачинщики выступлений получили довольно мягкие наказания за хулиганство — в октябре 1972 г. лишь семеро человек были осуждены за участие в «Каунасской весне». Из 10 тысяч человек, участвовавших 10 октября 1977 г. в беспорядках, было задержано лишь 44 погромщика. Да, вот такой страшный оккупационный режим царил в Прибалтике, даже уличные погромы проходили практически безнаказанно! Поэтому не удивительно, что антисоветизм беспрепятственно расцвел в Литве пышным цветом.

Апогеем перестройки принято считать «путч» ГКЧП и последовавшее за ним подписание Беловежских соглашений, de ure закрепивших разгром СССР. Но, на мой взгляд, куда большее значение имела кровавая бойня в Вильнюсе в ночь с 12 на 13 января 1991 г., которая означала развал страны de facto. Это был критический рубеж, и победа сепаратистов в маленькой Литве означала поражение большого Советского Союза.

Очевидно, что кровопролитие в Вильнюсе готовили зарубежные режиссеры вроде уже упоминавшегося цэрэушника Эйве. Вильнюс, учитывая прецеденты 70-х годов, был выбран для организации массовых беспорядков не случайно. Исполнителями акции являлись горячие местные парни, прошедшие соответствующую спецподготовку. Один из них Аудрюс Буткявичус, глава департамента охраны края. Родился он в 1960 г. в Литве, окончил Каунасский медицинский институт. С 1990 г. по 1994 г. был членом Верховного совета, а затем Сейма. По линии военного ведомства стажировался в военной академии в Великобритании и институте Эйнштейна в США. В 1997 г. был осужден на пять лет за мошенничество. В 2000 г. освобожден, реабилитирован и восстановлен в Сейме. Во время «цветочной революции» в Грузии координировал там деятельность частной военной компании «Kellog, Brown & Root», являющейся подразделением скандально известного концерна «Halliburton», аффилированного с бывшим вице-президентом США Диком Чейни. Буткявичусу приписывается организация всей технической (непубличной) части революции. После свержения Шеварднадзе он, вероятно, был приставлен «смотрящим» за грузинским правительством от своих американских хозяев. По крайней мере, дома в Литве он стал бывать редко, занимаясь «консультированием» грузин по каким-то неясным вопросам. Засветился Буткявичус и в работе с белорусской проамерикански настроенной оппозицией, но особых успехов на этой ниве не достиг.

25 апреля 2000 г. в «Новой газете» была опубликована статья Виктора Соколова «В Литве судят невиновных» о том, что литовское правосудие упрятало за решетку бывшего первого секретаря КПЛ (КПСС) Миколаса Бурокявичуса затем, чтобы прикрыть боевиков «Саюдиса», которые стреляли с крыш по безоружным людям:

…Из материалов предварительного расследования, проведенного Прокуратурой СССР по горячим следам, которые были в октябре 1991 года переданы литовской стороне, следовало, что ни один из погибших не был убит солдатами регулярных частей. Экспертиза показала, что пули поражали людей не спереди или сзади, а сверху вниз. Стреляли не солдаты-десантники, находившиеся на земле, а неизвестные стрелки, разместившиеся на крышах и в окнах близлежащих домов. <…>

Находясь на стажировке в военном колледже в Лондоне, Буткявичюс, по словам Станислава Мицкевича, публично заявил английской прессе, что он очень удачно разместил на крышах домов своих снайперов, которые стреляли в толпу для подогрева страстей и компрометации чекистов-десантников, присланных Москвой для контролирования ситуации в литовской столице и недопущения сепаратистских настроений. В 1998 году Буткявичюс, слишком много знавший о тех событиях и пытавшийся с пользой для себя использовать свои знания в политической борьбе со спикером сейма Витаутасом Ландсбергисом, угодил за решетку на пять лет якобы за взятку (15 тыс. долл.), хотя скорее всего дело это было сфабриковано, чтобы закрыть ему рот. Отсидев чуть более двух лет, он за примерное поведение был условно освобожден и несколько дней назад повторил свои признания в интервью литовскому еженедельнику «Обзор», заявив, что заранее планировал жертвы у Вильнюсской телебашни. Таковы, по его словам, были правила игры того времени, которых нужно было придерживаться в условиях психологической войны, навязанной Буткявичюсом московским военачальникам.

Это произвело в Литве эффект разорвавшейся бомбы, который дополнило выступление по телевидению известного литовского писателя и общественного деятеля Витаутаса Пяткявичюса. Он, опираясь на полученные им материалы, в том числе и от Буткявичюса, заявил, что «военнослужащие Советской Армии непричастны к гибели людей трагической ночью 13 января 1991 года в Вильнюсе».

4 августа Буткявичус сам дал интервью Соколову, пытаясь опровергнуть собственное признание в организации убийств мирных жителей. Давайте посмотрим, как это у него получилось:

…Смысл моего подхода был в том, что государство должно защищаться, но оно одновременно обязано обеспечить легитимность всех своих действий. Тех действий, которые страна вынуждена будет применить в случае ее оккупации. Второй задачей было не показать себя террористами и бандитами, какими нас рисовала советская пресса для компрометации перед Западом. Я в то время располагал информацией о методике оргнизации обороны, которая опирается на гражданское население, осуществляя акты неповиновения.

— Откуда вы получили эту информацию?

— Из института Эйнштейна в США, руководимого профессором Джином Шарпом. Этот институт как раз занимался такими разработками. Я начал поддерживать с ними контакты и получил нужные мне материалы. Кроме того, у меня были свои мысли на этот счёт. Ведь любая власть опирается на поддержку людей и имеет в этом смысле соответствующие ресурсы. Главный ресурс власти — это доверие масс. И если обладающие властью наносят удар по этому главному ресурсу, то они теряют власть. Чтобы этого не произошло, используют акции неповиновения — как в случае оккупации, так и в случае, если демократическая власть в стране захватывается представителями тоталитарного режима. Я соединил тогда разработки института и свои мысли, и мы создали структуру, которая могла бы привлечь и поднять гражданское население в том случае, если против Литвы будет использована сила. <…>

— Давайте все же перейд ё м к самим событиям 13 января.

— Да. Итак, мои люди — участники акции гражданского не повиновения — стоят в оцеплении возле башни и прикрывают е ё. Запланированной антисепаратистской толпы нет. 107-я мотострелковая дивизия с бронетехникой опаздывает. Перед нами только «Альфа», у которой приказ пробиться внутрь телебашни под предлогом устранения беспорядков, а беспорядков нет. Что им делать? Они начинают пробиваться сквозь толпу, начинают действовать прикладами и стрелять. Внутри башни опять же стоят мои люди, имеющие приказ не пропускать «Альфу» внутрь, но и не употреблять оружие. Ни у кого из моих людей оружия не было. Его не могло быть, потому что именно на это опиралась вся наша стратегия: показать, как военная машина Центра нападает на невооруж ё нных людей. Я сам лично все проверял, что бы никто не был вооружен. Все имевшееся у нас оружие хранилось в зданиях парламента и правительства.

— Все оно охранялось и было под замком?

— Не только под замком. Я просто знал, кто имел оружие, и знал, что оно едено. Нам по идее нельзя было его применять, иначе рушилась вся моя концепция обороны методом гражданского неповиновения. Нам нужно было все это показывать иностранным журналистам, и мы все деньги тратили на выполнение этой стратегии. Советская сторона мне помогала тем, что подпус кала к нам журналистов в надеже, что они покажут выгодные ей кадры. Но мы их использовали в наших интересах.

«Альфа» начала пробиваться в здание штурмом, и мои люди в телебашне использовали противопожарные устройства по заполнению башни инертным газом, после чего в ней находиться бесполезно. И бойцы «Альфы» застрелили двух моих солдат, которые открывали резервуары с инертным газом. Но застрелили зря, так как они успели открыть резервуары и башня была заполнена инертным газом.

Уже позже, в 1999 году, я в Москве разговаривал с одним офицером КГБ СССР, который координировал действия «Альфы». Он мне рассказал, как погибли мои ребята, выполняя это задание. А все остальные, кто погиб на площади, — это были гражданские лица. Их убили, когда через полчаса к зданию подкатили с опозданием боевые машины: специальные танки и другая броневая техника, которые сразу включились в бой. Мы записывали их переговоры, и сейчас еще можно прослушать, о чем они говорят: сколько у них боезапасов, чем они стреляют. Все эти записи сохранились. Они там говорят о том, что употребляют холостые патроны и боевые, но, когда у них потом брали интервью, они категорически отрицали, что употребляли боевые патроны. В основном боевыми патронами скорее всего стреляли не моторизованные части, а «Альфа».

— Да, но «Альфе» запрещено использовать оружие на поражение против мирных жителей. «Альфа», продираясь через гражданскую мирную и не очень мирную толпу, могла для устрашения использовать холостые патроны, а если бойцы этого подразделения и стреляли боевыми, то только против нападавшего на них противника, который угрожал их жизни оружием. Допустим, те двое убитых вели себя не столь безобидно по отношению к бойцам «Альфы», но все равно остается открытым вопрос, кто убил остальных мирных жителей. Ведь прокуратура вела расследование…

— Это можно спросить, конечно, и у работников прокуратуры, которые вели расследование, но и без них доказано, что стреляла «Альфа». Это видно из киноматериалов, которые были отсняты на месте происшествия.

— А что там видно? Только огонь, вырывающийся из канала ствола. Неужели можно отличить на пленке холостой выстрел от боевого?

— Можно… Кроме того, там видны трассы выстрелов. Сам я, правда, этих кадров не видел, но они точно существуют и могут быть использованы в качестве доказательств. У нас никто не стрелял, я повторяю, так как это не укладывалось в нашу стратегию.

— Насчёт стратегии я уже все понял. Но как вы в такой сложной ситуации могли точно проконтролировать, что ни кто из ваших не стрелял? Стратегия стратегией, а злоба и не сдержанность порой берут верх.

— На плёнке четко видны трассы как со стороны площади, так и со стороны башни…

— Так, значит, со стороны башни тоже вели огонь? Кто же оттуда стрелял, если там были только ваши люди?

— Этого я сказать не могу, но мои люди стрелять не могли. У них был приказ ни в коем случае этого не делать.

— Прокуратура в ходе обследования жертв, убитых из огнестрельного оружия на площади, пришла к выводу, что пули их поразили сверху вниз, а не по прямой. Значит, стреляли в этих людей не бойцы «Альфы», а люди с башни…

— Повторяю: я знаю о существовании фильма и этих трасс, которые идут как снизу, так и сверху от башни, но подтвердить, к сожалению, этого не могу, так как сам фильма не видел. Могу лишь ещё раз повторить, что мои люди стрелять не могли, не имели права. Для нас использовать оружие было невыгодно, это нарушало всю нашу основную задумку и могло скомпрометировать всю идею. И потом оружия-то у нас практически не было: несколько автоматов и пистолетов, да еще какая-то мелочь. Что мы смогли бы сделать этим оружием против регулярных и вооружённых до зубов советских частей? Моя задача была показать применение военной мощи СССР против невооружённого гражданского населения Литвы. В этом была задача моей психологической войны: противопоставить армию и мирное население и показать это публично.

— Это я понял, но кто стрелял с башни и убил мирных жителей? Вам было это невыгодно, «Альфе» — тоже невыгодно. Может, существовала какая-то третья сила, которой это было выгодно?

— Этого я сказать не могу.

— Мне кажется, что и вы, не хотевшие стрелять, и москвичи, которые тоже, как они говорят, этого не хотели, должны были отдавать себе отчет в том, что в такой ситуации до стрельбы могло дойти, несмотря ни на какие запретные приказы. Интересно у нас всегда получается: виноваты все, но виноватых нет…

— Нас сегодня обвиняют в том, что мы мирных жителей подставили под военную технику И я принимаю эти обвинения. Даже больше. Я заявляю: я знал, что конфликт неизбежен. И я, как вы справедливо заметили, отдавал себе отчет в том, что дело может дойти до крови. Поэтому мною заблаговременно были даны распоряжения в больницы и госпитали, чтобы врачи были готовы принимать раненых. Я от этого не отказываюсь, поймите… Просто я и сейчас считаю, что тогда мы сделали все, что могли, для того, чтобы выйти малой кровью из сложной ситуации. Мы изъяли все оружие, сделали максимально все, чтобы исключить случайные или спровоцированные выстрелы, понимая вместе с тем, что они все равно могут быть. Но, извините, не я привел танки и «Альфу», не я бросил их в бой против мирных людей…

Не надо быть профессором психологии, чтобы увидеть, как неуклюже отбрехивается Буткявичус, путаясь в собственном вранье. С одной стороны он, якобы, был идеологом мирного протеста, с другой — признает, что у его боевиков было «несколько автоматов и пистолетов, да еще какая-то мелочь». Кстати, откуда у «мирных» сепаратистов автоматы? Сначала он говорит, что разместил в башне боевиков без оружия, а потом утверждает, что дал им приказ не стрелять. Это как понимать? Можно ли было дать приказ остановить спецназ КГБ людям, не имеющим оружия? Ах да, они же заранее притащили в телебашню баллоны с инертным газом, выпустив который, сделали невозможным присутствие человека в здании. Но сами они отчего-то там остались. Ей-богу, я более чудовищного бреда в своей жизни не слышал. С точки зрения физики это равнозначно тому, чтобы притащить в телебашню бочку с водой и затопить ее, чем сделать невозможным проникновение в нее. Что-то я не пойму: то ли ЦРУ вербует в Прибалтике даунов, то ли их не учат грамотно брехать. Хотя, скорее всего, учат, но конкретно Бурокявичуса учили расстреливать толпу и не более того.

Тем не менее, откровения этого террориста позволяют реконструировать события той кровавой ночи лучше, нежели скупая газетная хроника и противоречивые свидетельства очевидцев. Итак, топпу к телецентру привел именно Буткявичус якобы для того, чтобы помешать противникам сепаратистов захватить его. Но противников «Саюдиса» на площади не сказалось, так же как и военных. Неуклюжие объяснения Буткявичуса насчет того, что военные, дескать, не сверили часы, а сторонники Союза, мол, осознали свою неправоту, можно всерьез не воспринимать. Факт состоит в том, что «защитники» оказались на месте событий без «нападающих». Спецназ КГБ прибыл уже после саюдистов, в противном случае непонятно, почему ему; чтобы занять телецентр, пришлось продираться через толпу. До сих пор неизвестно, кто же конкретно дал приказ штурмовать телебашню. Практически все сходятся во мнении, что силовики сделали это по собственному почину. Такое возможно, но лишь в том случае, если боевики «Саюдиса» открыли огонь по спецназовцам и толпе из телецентра. В этом случае действия «Альфы» были бы совершенно естественны и оправданы.

Наверное, я рискую навлечь на себя обвинения в неполиткорректности, но все же выскажу свое субъективное мнение: литовцы — самый дикий, варварский народ Европы, если судить по их политикам. Советский Союз они ненавидят за то, что там преследовалось политическое инакомыслие, однако «демократический» парламент свободной Литвы принимает закон, по которому за активное участие в деятельности КПЛ грозит высшая мера наказания.

Стеная о сталинских депортациях, они совершенно не вспоминают, как практически всех евреев во времена германской оккупации депортировали на тот свет (видя, с каким неподдельным энтузиазмом литовцы делают у себя дома «юденфрай», немцы, не желая марать руки, свозили в Литву евреев из Европы для, так сказать, окончательного решения еврейского вопроса). Этот геноцид даже нельзя полностью списать на немцев, поскольку резать евреев боевики и сторонники Литовского фронта активистов (ЛФА) начали еще до прихода вермахта. В 2000 г. Витаутас Ландсбергис, будучи членом сейма, даже пытался добиться (правда, безуспешно) признания прогерманского коллаборационистского Временного правительства Литвы, созданного ЛФА, законным правительством страны.

Я, если честно, понимаю нацистов, которые почитали литовцев недочеловеками, и даже протянутую им руку дружбы с презрением отвергли — прогерманское Временное правительство они разогнали, а самозваного премьер-министра Казиса Шкирпу, бывшего посла Литвы в Германии, арестовали. Понятно и то, почему они не пытались создать литовский легион СС, хотя эстонцев и латышей охотно ставили под ружьё.

Хотя литовцы отчего-то причисляют себя к европейцам, в своём мракобесии они переплюнули самые авторитарные африканские режимы. Вряд ли во всем мире можно было найти в конце XX века тюремную камеру, в которой сидят сразу три профессора, но в свободной Литве во время антикоммунистической «охоты на ведьм» властям удалось добиться такой концентрации, упрятав за решетку бывшего первого секретаря КПЛ (КПСС) профессора Бурокявичуса с коллегами.

А уж от того, как литовцы уважают закон, волосы встанут дыбом даже у отъявленных беспредельщиков. Сколько воплей было по поводу того, что в тоталитарном СССР внесудебные органы — так называемые «тройки» имели право приговаривать обвиняемых к срокам до 10 лет лагерей. В «демократической» Литве тому же Бурокявичусу 12 лет строгого режима впаял суд, признав его… невиновным по существу предъявленных обвинений. Срок он получил «за активную деятельность в Компартии Литвы как партии, входившей в КПСС, которая играла роль „пятой колонны“». Ей-богу, когда инквизиция в Средневековье отправляла на костёр еретиков, обвинения формулировались более конкретно.