I

Дивизионный генерал Луи Каранелли, одетый в форму кавалерийского майора, молча наблюдал за переправой. Лошадь, будто каменное изваяние, замерла под всадником и даже не пыталась поводить головой или всхрапывать. Близость водной глади и легкий ветерок смягчали жару, которая хозяйничала в приграничных районах Восточной Пруссии. Двадцать четвертого июня тысяча восемьсот двенадцатого года Великая армия форсировала Неман.

Маленький отряд насчитывал шестнадцать человек. Четыре полковника, одетых в капитанскую форму. Еще десять — в лейтенантских мундирах. Шестеро из них уже второй год, как стали майорами, остальные — капитанами. Пятнадцатым был Каранелли. Последний, бригадный генерал Шарль Перментье, который всегда носил именно генеральскую форму, в настоящий момент отсутствовал, поскольку находился при императоре.

Отряд числился специальной инспекцией кавалерийских частей Великой армии при штабе Наполеона, и командиром считался Перментье. Его официальное звание, реальная власть большая, чем у любого из адъютантов императора, помогали легко и незамедлительно решать любые проблемы. Кроме того, у каждого из членов отряда при себе имелись такие бумаги, подписанные лично Наполеоном, что вряд ли нашелся бы полковник, рискнувший перечить лейтенанту-инспектору. Но офицеры специальной инспекции не конфликтовали с полковниками. С момента ее создания никто и никогда не проводил ни одной проверки.

Каранелли, глядя на идущую без конца и края ленту пехотных и кавалерийских дивизий, переходящих мост, отчетливо понимал, что растянувшийся на пять лет период подготовки и реформации отряда закончился. Началась настоящая война, где выполнять задания придется каждый день. Это не разовые операции против испанцев и шведов, в которых больше отрабатывали новые приемы, испытывали новое оружие и снаряжение. Проведя почти два года в замке в Пиренеях с японцами, Луи и Люка освоили такие фантастические приемы боя, что Каранелли, к величайшему собственному удивлению, смог почти на равных бороться с Домиником. Хотя было видно, что тот старается изо всех сил. Наблюдавший за поединками Наполеон сказал тогда:

— А теперь займись обучением отряда. До начала настоящего дела у нас есть небольшой срок.

Каранелли выполнил приказ императора. За его спиной стояли четырнадцать человек, каждый из которых, в определенных условиях, стоил не меньше роты.

II

Любая война начинается с изучения противника. Силы и средства армии, численность и расположение пехоты и кавалерии, количество орудий и распределения их между соединениями, запасы пороха и фуража, коммуникации и укрепления. Изучается территория, на которой будут вестись военные действия, рельеф и населенные пункты, водные преграды и возможные места переправ, изучаются климатические условия. Император Франции Наполеон Бонапарт начинал изучение противника с полководцев. Тактика ведения сражения, особенности характера, любимые приемы построения войск.

В армии Александра I опасным соперником для своих маршалов он считал только Багратиона. Беннингсен после Фридланда всерьез не воспринимался не только французским, но и русским императором. Главнокомандующий армией Барклай де Толли не производил серьезного впечатления. Посмотрев его послужной список, Бонапарт не обнаружил ничего примечательного. Тем более, прибытие императора Александра в Вильно говорило, что царь вряд ли отдаст все войска под единоначалие Барклая. Кутузов же вызывал некоторые опасения, хотя Наполеону и удалось нанести ему тяжелое поражение под Аустерлицем. Но Кутузов был не у дел. Он воюет на юге с турками, и сведений, что война закончилась, пока не поступало. Впрочем, это ничего не значило.

Пять лет назад, с момента заключения Тильзитского мира с Россией, Наполеон начал готовиться к новой войне с ней. И начал с разведки, но порой ему казалось, что годы прошли напрасно. Хотя император, не считаясь со временем и силами, организовал два центра сбора информации, нужной эффективности добиться так и не удалось. Один из центров возглавлял суровый маршал Даву, поскольку информация стекалась в штаб его корпуса, расположенного в Гамбурге. Сотни лазутчиков под видом артистов, монахов, торговцев проникали на территорию России. Помогали собрать информацию и французы — гувернеры, врачи, прислуга русской аристократии. Но если у Даву, требующего от своих подчиненных безукоснительного исполнения приказов, был относительный порядок, то в парижском центре, возглавляемом министром иностранных дел Маре, дела шли отвратительно.

Работая в первую очередь с дипломатами и их агентами, министр зачастую оставался на голодном пайке — настолько скудная информация поступала из Санкт-Петербурга. И, к сожалению, Наполеон должен был винить себя сам за то, что назначил послом в России Коленкура. Видный французский аристократ, несомненно, презирал в глубине души шпионаж, который считал постыдным ремеслом, а соответственно, дела вел из рук вон плохо. Дошло до того, что в восемьсот десятом году Каранелли пришлось ехать в столицу России под видом отставного русского офицера со своим слугою, обязанности которого выполнял Доминик Левуазье. Только после этого удалось переправить «обозрение» русской армии, добытое через агента в Военном министерстве России.

Доклад Каранелли стоил Коленкуру места посла. Сменивший его Лористон не в пример резвее взялся за дело, однако изменить ситуацию в корне не смог — сильно уж запустил все его предшественник, не желавший поддерживать личные контакты с агентами. А потому императору оставалось только надеяться, что Кутузов на юге продолжает упорно сражаться с турками. Наверняка этого не знал никто в Великой армии.

Увы, надеждам не суждено было сбыться. Через четыре дня, триумфально вступив в Вильно под восторженные крики высыпавших на улицы поляков, Наполеон узнал от Балашова, присланного Александром I на переговоры, что русские заключили мир с турками, а Кутузов уже отдыхает в родовом поместье.

Французский император пробыл в Вильно больше двух недель. Здесь для него общая картина кампании неожиданно предстала совсем в другом свете. Надежды на то, что турки и шведы станут союзниками, не осталось. Русские войска усиленным маршем возвращались с юга. Весть о массовом падеже лошадей неприятно задела, заставляя задуматься обо всех проблемах, которые возникнут в глубине вражеской территории. Конечно, еще можно было все повернуть вспять — принять предложения, переданные русским царем через Балашова, потребовать выполнения континентальной блокады Англии (а Александр бы согласился, куда деваться!) и отвести войска за Неман. И снова оставаться лучшим другом России, дожидаясь следующего удобного случая опрокинуть ее на лопатки. Но сделать этого Бонапарт не мог. Его знаменитая фраза — «Надо ввязаться в драку, а там посмотрим» — была не больше, чем слова. Ввязавшись, он никуда не смотрел, всегда шел до конца, так ни разу и не остановившись.

III

— Эскадрон, марш!

Команда всколыхнула строй драгун, сдвигая их с места. Спокойный, уверенный майор пустил лошадь шагом, направляя третий эскадрон вслед за вторым. Московский драгунский полк получил приказ срочно передислоцироваться. Никто ничего не объяснял, начальство не имело ни малейшего представления, чем вызвана такая спешка, а потому хранило молчание. Послеполуденный зной владел полем, по которому медленно, чтобы не поднимать понапрасну дорожную пыль, шла кавалерия. То обгоняя полк, то стремительно мчась навстречу, непрерывно носились отдельные всадники — вестовые и ординарцы высокого начальства.

Через два часа на первом привале подполковник Залесский собрал командиров эскадронов. Похоже, у него за это время появились новые сведения.

— Скажу для тех, кто не догадался. Наполеон Бонапарт сегодня перешел Неман в районе Ковно.

И замолчал. Красноречием командир полка не отличался.

— Так это же война! — воскликнул кто-то из офицеров.

— Война.

Залесский по-прежнему оставался немногословным.

— И куда мы теперь? На Вильно? Будем оборонять город? Там же император!

— Пока на Вильно, — подполковник говорил с неохотой, — но не думаю, что будем оборонять. Армия растянута почти на двести верст. Багратион еще дальше. Нечем оборонять.

— А что делать будем?

Офицер докучал командиру полка вопросами не из праздного любопытства. Об умении Залесского предугадать замыслы начальства ходили легенды. Даром, что подполковник, — ему бы в фельдмаршалы да армиями командовать!

— Думаю, Вильно сдадим без боя и будем отходить дальше на Лиду, где Барклай попытается собрать всю армию. Туда же должен стремиться и князь Багратион.

Стратегический план командования русской армией был озвучен, и ни у кого не осталось сомнений, что именно так все и произойдет. Никого не смущало, что подполковник Залесский просто изложил собственное понимание ситуации. В его полководческий гений офицеры верили больше, чем в способности командующих.

— Теперь о нас, господа офицеры! Наполеон стремительно наступает и, возможно, уже сегодня вечером догонит нас. Подполковник Тимохин! Возьмите один эскадрон и займите позицию в арьергарде. Французы не должны атаковать нас неожиданно, будьте внимательны!

— Майор Данилов! — выбор Тимохина неожиданным назвать было нельзя. — Третьему эскадрону перейти в арьергард.

Николай чуть заметно улыбнулся. Тимохин, его первый ротный командир с тех самых времен, когда он, зеленый корнет, мечтающий о подвигах и славе, сразу по окончании Пажеского корпуса прибыл в армию Кутузова, направляющуюся в Австрию. И вот теперь, семь лет спустя, Тимохин по-прежнему командует им, и никого другого Данилов не хотел бы видеть на его месте.

Как же все-таки Николай рад, что сумел вернуться в родной полк! А ведь тогда, найденный у Фридланда местными жителями среди трупов драгун, он не претендовал на место среди живущих на Земле. Но молодой организм не хотел умирать, а местная юная знахарка, к счастью, посчитала делом чести — выходить русского офицера, которого признал бы безнадежным любой врач. Почти год пролежал он в беспамятстве, где редкие минуты яви перемежались с сутками бреда. Потом стало легче, и еще через три месяца Данилов начал заново учиться ходить. Но окончание этой истории трудно считать удачным.

Она сказала — помни, и Данилов помнил. Но она сказала — прощай, и он понял, что никогда и ничем не сможет отблагодарить свою спасительницу. Восемнадцатилетняя литовская девушка, родители которой вынуждены были искать место на чужбине, потому что ее мать обвинили в колдовстве, оказалась достойной продолжательницей рода. Он готов был на все — любые подарки, деньги, но это оказалось не нужным. Не задумываясь, Николай рискнул бы жизнью ради нее, но единственное, чего он не мог подарить ей — это свою любовь. Но он попытался, очень честно попытался влюбиться в красавицу-знахарку. И она благосклонно приняла эту попытку. Но как-то утром, глядя бездонными зеленоватыми глазами в лицо Данилова, неожиданно проговорила:

— Пора тебе домой, князь! Сегодня и поедешь.

— Но…

— Не спорь! Ты такой же несчастный человек, как и я. Четыре года она занозой сидит в твоем сердце. И тут ничего нельзя поделать. Мои снадобья могут вылечить рану, что нанесла сталь шпаги. Но они бессильны против того, что у тебя на душе.

— Тогда примени свои колдовские чары, Ирэна. Клянусь, я постараюсь тебе помочь…

— Ты же образованный человек, князь Данилов! У тебя два гувернера было, Пажеский корпус окончил, а темный, как деревенский пастух! Я знахарь, целитель, а не колдунья! Доктор, только меня учили по-другому. А колдовских чар у меня не больше, чем у других женщин. Даже меньше… С твоей зазнобой справиться не могу, хотя я здесь, а она за тысячу верст. Вот кто настоящая рагана, что тебя приворожила.

— Кто?

— Рагана! Ведьма злая!

— Графини ведьмами не бывают, — улыбнулся Данилов, пытаясь смягчить разговор.

— Зато Анны бывают! Они вообще сплошь ведьмы! Ее ведь Анной зовут?

— Да, но я, кажется, ни разу не говорил тебе о ней.

— Мне не говорил, а в бреду каждый день имя ее повторял!

— Она не любит меня, она вышла замуж за другого.

— Послушай, князь Данилов, разве это что-нибудь меняет?

И он уехал в этот же день, она настояла. Сказала перед расставанием — прощай и помни!

Без малого через два года после фридланского сражения Николай приехал домой, в родное имение под Дорогобужем, к неописуемой радости отца и матери. Еще полтора года спустя он вернулся на службу в Московский драгунский полк. Обстоятельств его ранения никто не помнил, тогда под Фридландом счет потерь шел на десятки тысяч. Самому говорить об этом Данилову не хотелось — непременно пришлось бы рассказывать, что во время сражения покинул поле битвы без приказа, — история с уничтожением взвода драгун тремя французскими лазутчиками канула в Лету. Хотя, конечно, нельзя было сказать так категорично. Разве можно забыть укол шпагой под сердце? Или забыть девушку, которая вытащила с того света? Но вспоминать об этом Николай не любил, ибо в обоих случаях у него был повод не уважать себя.

IV

Утро следующего дня встретило драгун обильной росой и ярко-голубым безоблачным небом, что предвещало жаркий день. Эскадрон Данилова опять замыкал полковую колонну, внимательно наблюдая за дорогой и полями. Небольшие проблемы создавали дубовые и кленовые рощи, куда периодически нырял тракт. Но в целом эскадрон успешно справлялся с задачей, о приближении неприятеля командир узнал бы за четверть часа.

Данилов стоял на небольшом пригорке, ожидая появления на поле последнего разъезда, оставленного для наблюдения на другой стороне небольшого леса. Но вместо драгун из-за высоченных корабельных сосен появились пятеро гусар, хорошей рысью двигающихся в сторону Вильно. Николай не обратил на них особого внимания, скользнув рассеянным взглядом, когда они проезжали мимо. К тому же появившийся наконец из леса разъезд полностью завладел вниманием. Лишь чуть позже, Данилов дал себе отчет, что его гложет какое-то смутное беспокойство, причину которого не удается объяснить.

Молнией мелькнувшая догадка потрясла командира эскадрона. Это же он! Тот гусар, что ехал предпоследним! Пять лет прошло, и Данилов скорее всего не узнал бы его в мундире русского офицера, но маленький рост и хрупкое телосложение, столь необычное для гусара, заставили напряженно работать мозг, выбрасывающий на поверхность из закоулков памяти фрагменты старых событий.

А ведь он видел его, этого малыша в форме русского офицера! Тогда, после Голлабруна, четверо гусар подъезжают к командиру полка, чтобы передать приказ Багратиона. Николай не помнит их лиц, но один маленького роста. Но не это главное! Через два года под Фридландом он же в форме прусского кавалериста против четверых опытных драгун, прошедших и Аустерлиц, и Прейсиш-Эллау, и Гейльсберг. В живых остался только Данилов, и то, видимо, случайно.

Мысли помчались вихрем, и Николай обнаружил вдруг, что он уже скачет к Тимохину, выискивая глазами на пыльной дороге гусар.

— Это наполеоновские лазутчики! — Данилов махнул в сторону пятерки, обгоняющей как раз головной эскадрон полка и подъезжающей к очередной роще.

— С чего ты взял, князь?

— Ты видел среди них одного маленького, похожего на ребенка?

— Да, ну и что?

— Он загнал мне шпагу под сердце, а тебе — пулю в спину!

Конечно, последнее командир третьего эскадрона не мог утверждать наверняка, но какое это имело сейчас значение? Даже если он и ошибался, то все выяснится, стоит только узнать, откуда гусары.

— Николай, ты уверен?

— Как никогда! — Данилов гнал прочь всякие сомнения.

— Тогда бери взвод и скачи за ними! Я здесь пока сам!

— Пять лет назад их было трое. Они уничтожили взвод. Сейчас пятеро!

— Тысяча чертей! Тогда оставайся здесь.

Тимохин взял с места в карьер.

— Осторожней, подполковник! — прокричал вслед Данилов.

Николай понимал, что даже если Тимохин согласится остаться в арьергарде, то роту чужого эскадрона ему никто не даст, а взять из своего, прикрывающего полк с тыла, он не мог.

V

— Ты же знаешь, у нас только когда водку надо пить, все быстро делается! А если команду исполнить, так все, что раки вареные!

Шрам на лице Тимохина потемнел, в голосе звучала досада. С нее он и возводил напраслину на драгун. Не так уж они плохи да нерасторопны.

— В общем, когда бросил в погоню роту, гусар и след простыл, видать, они тоже сильно торопились. Почти час роту гнал, пока не увидел их, но, к несчастью, уже въезжающими в Вильно. А там гусар на каждой улице два взвода. Ну едем, строй держим. Не могу же я отдать команду — рассыпаться и искать гусара маленького роста! Но знаешь, можно сказать, повезло. Двигаемся, сами не знаем куда, думаю, что пора уже назад поворачивать, полк встречать. Гляжу — в боковой улочке стоят двое, беседуют между собой. Одеты гусарами, один действительно два аршина будет вместе с кивером.

Николай, услышав эти слова, затаил дыхание, внимательно глядя на подполковника и боясь пропустить хоть слово.

— Зато второй здоровенный, сажень в плечах. В общем, поворачиваю роту в эту улочку, вроде как по надобности мы следуем. Деваться им теперь некуда — вся дорога драгунами занята. Да еще забор у них за спиной! Подъезжаю, значит, к гусарам, а сам чувствую, что-то не так! Может, если бы ты мне не сказал, так и не заметил бы ничего. И тут до меня доходит — доломаны коричневые, ташки тоже, отделка желтая! Каково?!

Тимохин торжествующе посмотрел на Данилова.

— Ахтырский гусарский полк?!

— Верно, князь! А где сейчас они? У Багратиона, за двести верст! Так что прав ты оказался — подозрительные гусары! Что им здесь делать, когда полк под Брестом?

— Ну а дальше что?

— А дальше? Эх, сто чертей! Да, если бы мы их в поле догнали! Куда б им тогда деваться?

— Не томи!

— Да не томлю я! Спрашиваю — соизвольте объяснить, милостивые государи, что вы делаете здесь, когда ваш полк так далеко на юге?

— А маленький мне так уверенно отвечает — мы, ваше высокоблагородие, привезли срочное донесение от князя Багратиона в штаб военного министра Барклая де Толли. И врет ведь, мерзавец! Скажи, как можно везти донесение из Бреста по дороге, идущей из Ковно?

— Никак! А скажи мне, вы по-русски разговаривали?

— Да.

— И как он?

— Как мы с тобой. Хотя нет! Знаешь, так гувернеры говорят. Те, что в России лет по десять прожили.

— Французские?

— Да черт их разберет!

— Ладно, а дальше что было?

— Пятьсот чертей, вспоминать даже не хочется! Говорю — отлично, господа, вы-то мне и нужны. Прошу пожаловать в штаб к военному министру — заберете пакет с приказом государя императора, отвезете Багратиону на обратном пути.

— Ну ты и выдумал! — усмехнулся Данилов, покачивая головой. — Приказ Его величества повезут обер-офицеры какого-то там полка.

— Да некогда мне было ничего выдумывать, князь! Лазутчик, он же в штаб не пойдет.

— Связал бы ты их сразу!

— Скажешь тоже! Если драгуны ни с того, ни с сего начнут вязать гусар, а кирасиры кавалергардов — что же тогда получится? В общем, отвечает мне малыш — слушаюсь, ваше высокоблагородие, а сам в ташку залезает и достает, я так и не понял, то ли сверток, то ли пакет. Тяжелый, вижу, хоть и небольшой. Спокойно так вынул, словно носовой платок. Я и не насторожился даже. Потом смотрю, падает у него из рук пакет этот. И пальцы. Точнее, маленькая палочка у него в пальцах, которую он из пакета резко выдернул, словно вырвал.

Тимохин замолк, только на секунду. Данилов нетерпеливо проговорил:

— А дальше что было?

— Упал пакет, и вдруг хлопок. Неожиданный, лошади попятились, а из пакета дым как повалит — будто бочка дегтя разом загорелась. Потом еще хлопок, и тут уж дымом совсем все заволокло. Пока с коней соскочили, в дыму уже только друг друга ловили. Через забор ушли, мерзавцы! Эх, догнать бы их в поле!

— А остальные?

— Остальных не видел. Мы потом во двор вбежали, а там хозяин — поляк. Спрашиваю — кто через забор прыгал?! Не разумею, говорит! А сам морду воротит, пся крев! Обещал им Наполеон государство польское, так сразу русский язык забыли. Дом, хлев, сарай перерыли, даже на огороде по картофельным грядкам прошлись. Хозяин крик поднял, но вахмистр дал ему зуботычину — сразу вспомнил, что Наполеон еще не пришел. Даже заговорил по-русски. Не видел он никого — дым как повалил, так бросился за дом к ведрам с водой. Пожара сильно боится.

— А другие дворы?

— Посмотрели. Никого.

— Так надо искать их…

— Ты в своем уме, Данилов?! Это же Вильно. Здесь всего нашего полка не хватит, чтобы их найти. Может, ты думаешь, что нам дивизию дадут город перерыть?

Николай задумался на несколько секунд, но, поняв, что дивизию действительно не дадут, немного растерянно спросил:

— А что делать? Здесь же государь-император! А не его ли они собираются убить?

— Отбыл государь-император. Вчера еще, вместе со всей свитой. А с чего ты решил, что они царя убить собираются?

Но ответить на вопрос Данилов не успел, штаб-трубач сыграл построение. Уже через три четверти часа полк выходил из города, направляясь на Лиду. Первая Западная армия под командованием военного министра Барклая де Толли сдавала город без боя, стремясь отойти в такое место, где растянутые по широкому фронту войска удалось бы собрать в единый кулак.

На следующий день французская армия вошла в Вильно. Высыпавшие на улицы поляки и литовцы восторженно приветствовали Наполеона Бонапарта, императора Франции и самого могущественного человека Европы.

VI

Рассказ Доминика Левуазье огорчил Каранелли. Мелочей в вопросах одежды быть не может. И все продумывалось очень тщательно. Получалось, что он, командир специального отряда, совершил грубую ошибку. Выбирая мундиры, Луи исходил из того, чтобы его люди во время выполнения задания не столкнулись со своими «однополчанами». А сейчас именно мундиры и подвели.

— А как ты думаешь, может, это просто случайность? Может, этот русский подполковник действительно хотел, чтобы ты отвез пакет Багратиону?

— Ты, наверное, шутишь, мой генерал? — Доминик любил так называть Каранелли в отсутствии посторонних. — Подполковник русских драгун на улице предлагает незнакомому гусарскому ротмистру проехать в штаб командующего армией, взять приказ императора и отвезти его Багратиону. Нам нужно было пойти с ними, где бы за две минуты выяснили, что ничего мы от Багратиона не привозили? Это ты хотел сказать?

— Нет! Хотел понять, почему этот подполковник зацепился за вас?

Луи посмотрел на Доминика. Со вчерашнего дня глаза его еще заметно красны.

— Давай, расскажи еще раз, как оно все случилось.

— Мы приехали вовремя. Лошадей и людей разместили, как и предполагали, у Йозефа.

Дом польского шляхтича Йозефа на окраине Вильно уже полгода использовался спецотрядом как базовая точка. Каранелли сам дважды приезжал сюда весной под видом немецкого гувернера, ищущего работу. А сам хозяин давно уже работал на французскую разведку, получая немалые деньги за собранную информацию и предоставление приюта без лишних вопросов.

— От хозяина узнали, что царь Александр уже уехал из Вильно. Багратиона здесь нет. Остался только Барклай, потому он стал нашей основной целью. Я решил не терять времени и вместе с Фико пошел осмотреться. Нужно было торопиться, русский штаб тоже не мог долго дислоцироваться в городе.

— Это понятно, мой полковник! Ты спрашивал дорогу у кого-нибудь?

— Нет! Вообще ни с кем не разговаривал, кроме Фико.

— Может, акцент?

— Да ты что! У меня акцент, как у половины русских, что французскими гувернерами воспитаны. Да и не слышал никто нашего разговора.

— А мог он тебя видеть где-нибудь раньше?

— Нас многие могли видеть. Ты даже вместе с пленными русскими сидел, только что из этого? Видел меня или Фико в другой одежде? Я его не помню. Тут хуже другое.

— Что?

— Понимаешь, если он меня видел раньше, пусть даже в пехотном мундире, то повел бы себя по-другому. Просто удивился бы. А у меня такое впечатление, что решил свернуть роту в эту улицу только после того, как увидел нас.

— Вот как? — Луи резко вскинул брови. — Хочешь сказать, что искал вас?

— Возможно. Только был не совсем уверен, что именно мы ему нужны.

— Хотел проверить что-то?

— А как ты еще можешь объяснить — «поехали в штаб», «передадите приказ императора князю Багратиону»?

— Пожалуй… Хотя, если разобраться…

— Нам тут уже не до нюансов стало — понятное дело, уходить надо. «Дымовые» бросили под ноги — и через забор. Дрянь, прямо скажу, приличная! Из чего только Бусто делает эти дымпакеты? Фико так наглотался, что целый час дышал через раз!

— Интересно, чтобы ты без них делал? Ну человек десять-пятнадцать вы бы положили. А дальше что?

— Не знаю, — беспечно рассмеялся Левуазье, — придумали бы что-нибудь.

— Хорошо, что потом произошло?

— Через дворы на другую улицу, потом на следующую. В дом зашли, поговорили о размещении на ночлег. Долго так говорили, пока на улице все не стихло. Потом осторожно вернулись к Йозефу. Понятно, что больше носа на улицу не высовывали.

— Это правильно. Ладно, Доминик, иди отдыхай.

Вечером маршал Даву вынужден был просидеть больше двух часов в огромном зале — в малой приемной, той, что вела в кабинет императора, было тесно от генералов и придворных, аудиенция которых задерживалась.

— Император никаких распоряжений не давал, — заученно повторял генерал-адъютант, — всем необходимо ожидать. У него специальная инспекция кавалерийских частей. Велено не беспокоить.

Между придворными то тут, то там пролетал шепот: «…большой падеж лошадей», «…фуража не хватает…», «…поляки не хотят помогать…». Но никто ничего конкретного не мог сказать, кроме того, что император за закрытыми дверями уже третий час совещается с начальником специальной инспекции бригадным генералом Перментье и его заместителем, Каранелли. Но если бы кому-нибудь из присутствующих в приемной случайно довелось послушать о чем идет речь, то он оказался бы крайне удивлен, поскольку о возникших у кавалерии трудностях никто не сказал ни слова.

Бонапарта новость о попытке захвата офицеров спецотряда взволновала не меньше, чем Каранелли. Он подробно расспросил Луи об инциденте, потом тоже начал высказывать предположения. При этом задавал такие вопросы, что Каранелли предложил пригласить Доминика. Но император пока воздержался. В конце концов, через два с половиной часа он принял решение убрать Доминика из Вильно. Восемь человек во главе с Левуазье отправлялись на юг, в армию Жерома Бонапарта, родного брата Наполеона. Основная задача Доминика понятна — самым опасным полководцем в русской армии Наполеон по-прежнему считал Багратиона. И император всерьез полагал, что именно Доминик и его товарищи станут основной силой, которая помешает второй Западной армии Багратиона соединиться с войсками Барклая де Толли.

VII

Московский драгунский полк двигался тем же порядком — Данилов отдавал распоряжения разъездам, организуя их движение так, что появление противника не застало бы полк врасплох. Тимохин ехал рядом, ни во что не вмешиваясь. Он считал, что теперь в организации боевого охранения нет необходимости. Позади полка, хоть и на отдалении, двигалась конная артиллерия, да и трудно представить, что сразу после взятия Вильно французы бросятся в погоню за ускользающей русской армией. Но приказ надо выполнять. Правда, не всегда нужно проявлять запредельное рвение.

Данилов оказался не сильно загруженным, и у офицеров нашлось достаточно времени обсудить последние события. Разумеется, разговор шел о французских лазутчиках. Николай подробно рассказывал командиру все, что знал. Об австрийском генерале Шмите, о неожиданной пуле, пролетевшей над ротой и ударившей в молодой клен рядом с Багратионом, о майоре Вяземском, единственном уцелевшем из посыльных Кутузова на аустерлицком поле, погибшем затем от шального ядра. А потом о Фридланде, где оба они получили тяжелейшие ранения, и о малыше, который легко уложил четверых драгун, в том числе и Данилова. А буквально несколько часов назад ушел от Тимохина, применив очередной дьявольский прием.

— Послушай, князь Данилов, я вот служу с тобой без малого семь лет. Хорошо, после Аустерлица полгода провалялся. Потом, после Фридланда, оба лечились — я год, а ты больше двух. Но все равно, четыре года, никак не меньше, мы с тобой вместе. Скажи, почему ты молчал? Почему ты ничего никому не говорил?

— Почему же — не говорил? Еще как говорил! Когда возле Багратиона пуля свистнула, я даже рапорт написал.

— И что?

— Бумагомарака, маменькин сынок, молоко на губах не обсохло, рвусь карьеру на рапортах делать, поближе к генералам устроиться хочу.

Николай проговорил это ровно, без интонации, даже немного позевывая.

— Да? И кто это?

— Чардынцев.

— Понятно. Да, не любил майор рапортов.

— А кто их любит, такие рапорта? Это я по-молодости лет вылез, за что и получил по заслугам.

— Но все равно так же нельзя. Ты мне почему не сказал?

— Сказал. Сегодня.

— Издеваешься, майор. Семь лет спустя…

— А когда было говорить-то, друг мой? После взбучки от Чардынцева у меня надолго желание пропало. Хотел с Вяземским поговорить, да не успел. Он бы понял, только не дожил майор до рассвета после Аустерлица. Ты тоже напрямую из боя в госпиталь отправился.

Данилов выразительно посмотрел на рваный шрам на щеке Тимохина, идущий до самого уха.

— Вот и пришлось главнокомандующему докладывать.

— Кутузову?

— Да. Только лучше бы я этого не делал.

— Это почему же?

— В принципе, он сказал то же самое, что и Чардынцев. Только повежливее.

— Понятно…

— Так что желание рассказывать еще кому-нибудь опять исчезло. Тем более, что вся эта чертовщина прекратилась. И только через полтора года я вновь увидел пулю, прилетевшую «ниоткуда». Она тебе в спину ударила. И опять поговорить не получилось. Уж очень ты неразговорчивый стал. Через час разобрался, откуда стреляли и кто, но сам на год лишился возможности внятно говорить. Потом, когда в полк возвращался, нужно было сказать — дорогие отцы-командиры, помните, как в битве при Фридланде покинул я строй без приказа и взвод за собой увел? А через полчаса весь взвод и положил! Как думаешь, вернули бы меня? А сейчас? Пойдем к Залесскому, и я все расскажу, по полочкам разложу. Знаешь, что он скажет?

— Что?

— Хорошо, майор Данилов, идите в эскадрон. А потом добавит, глядя вслед, — ты, Тимохин, за ним присматривай, видать, старая рана князя мучает, он же год без памяти пролежал — всякая чертовщина в бреду и намерещилась.

— А мне тоже гусары Ахтырского полка привиделись?

— А что — гусары? Стреляли в кого?! Да, полк их у Багратиона во второй армии! И что с того? А может, и правда, Багратион их отправил? Только не к Барклаю, а к Беннингсену. У него здесь родовое имение под Вильно. Багратион, он-то Барклая никогда не любил.

— А то, что они дым пустили да через забор убежали?

— А если Багратион не велел им говорить, куда ездили?

— Но ты же сам знаешь, что приехали они в Вильно не по той дороге! — в сердцах воскликнул Тимохин. — И этого, маленького, раньше видел!

— Вот мы и приехали опять ко мне.

Данилов вздохнул.

— Понимаешь, если все, что знаю, расскажу, то опять про мой бред разговоры пойдут. Это я тебе точно сказать могу. Мне ведь отец — старый драгун Смоленского полка — не поверил.

— Отец?

— Ну он так не сказал — врешь ты все, сын. Но спрашивает, — а целиться-то как? Ведь чтобы пуля за версту улетела, надо ружье высоко задирать. А сам смотрит так участливо.

— И что делать, князь?

— Не знаю. Только если этих лазутчиков за делами их черными захватить не удастся, то и говорить о них — себя ославлять. Думал, тебе сегодня повезет, да не вышло!

Данилов замолчал, покачиваясь в такт медленно идущей лошади. Тимохин тоже не нарушал молчания, размышляя над сказанным.

— Нет, ты можешь, конечно, доложить командиру о разговоре нашем. Прикажет — рапорт напишу со всеми подробностями. Только ему потом придется с этим рапортом что-то делать. Нужно ему это? Доказательств у нас — только столб дыма на улице, да и тот давно ветром унесло. А насмешников в каждом штабе больше, чем вершков в сажени.

— Да, прав ты во всем, командир славного третьего эскадрона! Не будет рапортов, пока не поймаем этих мерзавцев. Только где их ловить?

— Не волнуйся, подполковник, война началась, — теперь они часто мелькать станут. Их ко мне, как пчел на цветок тянет, — усмехнулся Николай.

VIII

Левуазье десять часов не вылезал из седла. По дороге в Вильно он впервые полностью воспользовался своими правами. Как только лошади уставали, он обращался к первому же попавшемуся командиру кавалерийского полка, предъявив удостоверение офицера специальной кавалерийской инспекции вместе с бумагой, подписанной лично императором, в которой предписывалось «подателю сего оказывать немедленно любую помощь, ибо он действует во благо Франции». Пожелание у «подателя» всегда было одно и то же — поменять лошадей на свежих. Желающих возразить не находилось даже среди генералов. Среди ночи Доминик разбудил Перментье, чтобы рассказать, почему он столь быстро вернулся из Гродно, так и не приступив к выполнению приказа Наполеона.

Они уехали одновременно — Каранелли, Люка, Арменьяк и еще три лейтенанта — в сторону Лиды, Доминик с остальными направился под Гродно к Жерому Бонапарту. Император четко определил задачи — Каранелли работает против армии Барклая де Толли, Левуазье против Багратиона. В письме, которое Доминик вез с собой, его рукой было начертано: «Брат мой, помогай этому человеку, как помогал бы мне. Его просьбы — это мои просьбы». Увы, даже это не помогло. Заносчивость короля Вестфальского, с детства считавшего себя более умным, чем старший брат, разрушила планы Наполеона.

Прибывший поутру к Жерому Левуазье, передал письмо и начал разбираться с диспозицией. Уже через четыре часа он вновь пришел на аудиенцию к Жерому и сообщил, что отрыв русских от передовых отрядов французов велик, что позволяет противнику организованно отходить в глубь страны, не испытывая каких-либо трудностей. Доминик попросил не останавливаться в Гродно на отдых, а хотя бы силами двух корпусов продолжать преследование Багратиона.

— Ваше величество, задачу, которую поставил перед нами император, нельзя решить без боевого соприкосновения армий.

Жером, который вошел в Гродно еще до обеда, меньше всего хотел ночевать в поле, намереваясь устроить небольшой прием в честь взятия города. А потому не имел ни малейшего желания продолжать преследование русской армии.

— Если бы не письмо моего брата, капитан, то я бы уже посадил вас под арест. Не вам решать — преследовать мне русских или нет.

Полковник Левуазье, который носил мундир капитана, давно привык к гневу сильных мира сего. Смутить его очень трудно и, уж если кого и уважал, то за ум и дела, а не титулы.

— Совершенно верно, ваше величество! Но это решение императора Франции. Отправляя меня сюда, он говорил, что ваши корпуса без устали будут преследовать Багратиона.

— А вы мне надоели, капитан! Приказываю вам немедленно покинуть расположение моих войск. Катитесь отсюда к черту, пока я добр!

— Во французской армии только три человека отдают мне приказания. К сожалению, вы не входите в их число.

Вбежавшая на крик Жерома охрана застала его взбешенным, в отличие от Доминика.

— Арестовать! Утром тебя расстреляют!

— Ваш брат будет недоволен.

Начальник караула подошел вплотную к Левуазье.

— Отдайте вашу шпагу!

Капитан просто не ответил. Двое гвардейцев, каждый из которых был на две головы выше Доминика, подступили и взяли его за руки. Еще трое лениво наблюдали — малыш не выглядел хоть сколько-нибудь опасным. Офицер протянул руку к шпаге.

Резкий удар в пах заставил его согнуться. Опускающаяся нога Доминика не вернулась на пол, а жестко стукнула шпорой по колену одного из стоящих рядом гвардейцев. Вопль, разом вырвавшийся из двух глоток, стряхнул налет расслабленности с остальных охранников, но это им не очень помогло. Непроизвольно схватившийся за колено солдат выпустил Доминика. Освободившейся рукой тот ткнул в шею другому, и мощный гвардеец вдруг превратился в тряпичную куклу, осевшую к ногам Жерома. Прошла секунда, а половина противников малыша уже утратили боеспособность.

Но в гвардию берут лучших из лучших. Несмотря на дикую боль, упустивший руку Доминика солдат вновь попытался схватить его, но получил еще один удар ногой, на этот раз в ухо, и выбыл до конца схватки. Трое оставшихся обнажили шпаги, и глядя на их лица, можно было понять, что они, не задумываясь, продырявят мундир Доминика, хотя это мундир офицера французской армии. Начальник караула, превозмогая боль, попытался распрямиться, но застонав, снова схватился руками за низ живота.

— Вам лучше присесть несколько раз, — участливо проговорил Левуазье, — а потом, когда станет легче, не стоит делать резких движений.

— Что вы стоите, — заорал взбешенный беспомощностью офицер, — взять его! И не церемоньтесь! Для чего у вас шпаги?!

Оценив ситуацию, Доминик пришел к выводу, что ему не стоит доставать свою, а метнувшись к бюро, схватил пресс-папье, которое вознамерился превратить в основное оружие, поскольку решил, что никого не собирается убивать. Выпад первого он пропустил, двигаясь навстречу шпаге, и, скользнув под клинок, уклонился в последний момент. Острый угол пресс-папье несильно, но точно ткнул нападавшего в локоть. Шпага покатилась по полу с дребезжащим звоном, а рука повисла, словно полотенце на веревке. Доминик высоко подпрыгнул, одновременно вращаясь вокруг своей оси. Он сделал это настолько легко, что со стороны могло показаться, что какая-то нечеловеческая сила поднимает его, ввинчивая в воздух. Носок сапога ударил гвардейца точно в челюсть, и тот рухнул, как срезанная косой трава, к ногам товарищей. Один из двоих оставшихся противников запнулся об упавшего, и, хотя и не растянулся на полу, вынужден был сделать быстрый шаг вперед, чтобы восстановить равновесие. Этого времени хватило Доминику, чтобы, скользнув к гвардейцу, переложить пресс-папье в левую руку и нанести широкий размашистый удар в правый бок на уровне пояса. Очередная шпага грохнула о пол; схватившись обеими руками за печень, медленно осел, будто куль с мукой, предпоследний противник Доминика, потерявший всякий интерес к происходящему. Оставшийся в одиночестве гвардеец продержался недолго. Непостижимым образом оконная портьера бросилась на него, полностью закрыв видимость, а сам он получил чувствительный удар в лоб все тем же злосчастным канцелярским инструментом, и потерял сознание. К счастью для него, Доминик наносил удар не в полную силу. Схватка закончилась меньше, чем за четверть минуты. Единственный, кто мог попытаться продолжить ее — офицер — не изъявлял ни малейшего желания, по-прежнему стоя посреди комнаты согнувшись. То ли впрямь неважно себя чувствовал, то ли проявлял таким образом благоразумие.

— Простите, ваше величество, но ваш брат оказался бы крайне огорчен, узнав, что я позволил арестовать себя. Впрочем, не думаю, что он обрадуется, когда ему станет известно, как вы отнеслись к его просьбе.

Аккуратно положив пресс-папье на бюро, Доминик поклонился оторопевшему Жерому и выскользнул из комнаты.

Шарль Перментье, довольно бодрый, хотя и спал этой ночью не более трех часов, внимательно слушал не менее бодрого Доминика, который вообще еще не ложился.

— Скажи, а Жером, не попал случайно под пресс-папье?

— Разумеется, нет!

— Тогда, думаю, это единственное, что огорчит императора в твоих действиях. Ему хорошо известны все «таланты» младшего брата. Бездарность — это пустота, которая заполняется глупостью, заносчивостью и ленью. Иди поспи немного, до рассвета всего час. Я постараюсь, чтобы его величество принял нас до завтрака.

Перментье оказался прав. Возвращение Доминика оказалось для императора событием из ряда вон выходящим, и он принял его вместе с Перментье сразу после утреннего туалета.

Выслушав доклад, Наполеон некоторое время задумчиво расхаживал по кабинету.

— Хорошо, Доминик! Что сделано, то сделано. Он все равно мало бы чем помог тебе. С самого детства был таким. Подойди сюда!

Бонапарт остановился около большой карты, висящей на стене.

— После того как Багратиону не удалось соединиться с армией Барклая в Лиде, он станет отступать на Минск. Маршал Даву уже отправился туда прямо из Вильно. Он опередит Багратиона и отрежет ему дорогу. Русская армия окажется между Даву и Жеромом. Сдаваться, конечно, Багратион не станет, но наши щипцы начнут сжиматься все сильнее и сильнее, и ему придется атаковать Даву, чтобы прорваться на восток. Так что отправляйся в Минск и жди. Багратион сам придет к тебе. И постарайся, чтобы он не ушел. Перментье сейчас передаст тебе письмо к маршалу. Можешь идти.

Левуазье молча поклонился и вышел. Наполеон начал задумчиво расхаживать по кабинету. Потом заговорил ровным голосом, то ли сам с собой, то ли обращаясь к Перментье.

— Главный недостаток, которым обладают родственники — это то, что их нельзя расстрелять. Из-за этого надутого индюка я просижу в Вильно лишнюю неделю, хотя мне уже пора следовать за Барклаем на Дриссу.

И вновь отправился гулять по кабинету, вышагивая в такт мыслям.

— Хорошо! — теперь император точно говорил с Перментье. — Садитесь за стол, мой друг, и пишите. Первое письмо — Даву. «Дорогой маршал! Все, что вы сделаете для капитана Доминика Левуазье, вы сделаете для Франции и меня лично. Прошу вас помнить это».

Император замолчал, давая возможность Перментье дописать сказанное.

— Второе письмо — Жерому. «Мой горячо любимый брат! Мне искренне жаль, что ты не понял, что все пожелания присланного мною Доминика Левуазье есть мои личные. Кроме того, к сожалению, ты не понимаешь, какую роль в этой кампании играют вверенные тебе четыре корпуса. Чтобы добиться победы, они обязаны неустанно преследовать армию Багратиона днем и ночью, навязывая ей новые и новые стычки, — Наполеон снова взял паузу, видя, что Перментье не успевает. — Хочу сообщить тебе, что я принял решение объединить все корпуса, действующие против Багратиона в единую армию под общим командованием маршала Даву. Будь так любезен выполнять любые его приказы немедленно».

IX

Командующий второй Западной армией князь Багратион метался как лев в западне. Огромная территория Полесья стала для его армии узкой клеткой, пространство которой постоянно уменьшалось из-за наступавших корпусов Жерома и Даву. Хотя, благодаря тупости и лени Жерома, а главное, помощи Игнатьева, теперь его преследовал только Даву. Но стоило лишь чуть-чуть замешкаться, как Жером тоже включился бы в эту гонку, главной ставкой в которой были сохранение или гибель русской армии.

Опаздывая в Лиду, князь сначала повернул на Минск. Конечно, он не собирался удерживать город, как хотел бы того царь. Только на Минск поздно, там уже Даву, пятьдесят тысяч у него есть и еще из Вильно дивизии подтягиваются. И получилось, что для того, чтобы пробиться на север для соединения с армией Барклая, Багратиону нужно уходить на юг. Вторая Западная армия пошла на Бобруйск.

Свежевыстроенная по последнему слову фортификационного искусства бобруйская крепость рассчитывалась на двадцать пять тысяч человек. Триста пятьдесят ее орудий представляли серьезную силу. Но у построившего крепость генерала Игнатьева было только восемь тысяч человек, зато запаса пороха и провианта на год. Взяв на себя обязанности военного губернатора, он обеспечил на каждой станции по пятьдесят подвод, что ускорило движение армии Багратиона почти в два раза. А главное — это переправа через Березину по мосту, не теряя времени и сил, которых русским и так не хватало.

Петр Иванович уходил из Бобруйска с чувством глубочайшей признательности к отважному генералу, которому выпало на этой войне оборонять крепость, только что им же построенную.

Князь Багратион сделал для него все, что мог — оставил расчеты четырех батарей для обучения строителей крепости артиллерийскому делу да пожелал удачи от всей души. Настоящая искренность напрасно не пропадает, как не пропало и пожелание Багратиона. За всю войну Наполеон так и не смог взять крепость. А двадцатитысячную армию держать около нее приходилось постоянно.

Второй же Западной армии предстоял еще длинный тяжелый путь. Жером отстал, но после перехода Березины на пути лежал Днепр, и Багратион повернул на Могилев, надеясь, что Даву не успеет. Но напрасно — французский маршал читал карту войны не хуже Багратиона и опередил его.

Русским пришлось снова повернуть, и армия вышла к Днепру верстах в шестидесяти южнее Могилева, у Нового Быхова.

Навстречу Даву на север вдоль реки Багратион отправил корпус под командованием Раевского с приказом атаковать, а сам начал наводить переправу.

X

— За Россию, за царя!

Громкий голос Раевского, казалось, перекрывал грохот артиллерийской канонады. Генерал шел туда, где под градом французских пуль смялась линия пехотинцев. Оба сына шагали рядом — справа и слева.

Можно быть умным командиром или не очень. Можно быть отважным или безрассудным. Можно быть заботливым к солдатам или придирчиво строгим. Генерал Раевский был любимым командиром, потому что сочетал в себе ум, отвагу и заботу о людях. Вместе с ним поднимались и шли на передовую линию даже дважды раненые нижние чины. Обгоняющая людская масса оставила командира корпуса позади, заткнув появившуюся брешь, вытесняя французов.

Доминик разочарованно оторвал взгляд от прицела — столь неожиданно появившийся в зоне обстрела генерал исчез в массе мелькающих мундиров.

Неожиданное столкновение с русскими не позволило Левуазье использовать что-нибудь, кроме старого надежного штуцера. Несколько выстрелов были крайне удачны, среди жертв оказался даже полковник. Но основная цель — Багратион — так и не появилась.

— Его, видимо, не было с атакующими — это просто авангард русских.

Маршал Даву относился к личному представителю императора намного лучше, чем Жером, но без тени заискивания. К тому же маршал, несколько лет возглавлявший центр разведки, знал явно больше других приближенных императора.

— Завтра, капитан, сюда подойдут главные силы багратионовской армии. Я уже отдал приказ об укреплении позиций. Русские никуда не денутся — им нужен Могилев, чтобы переправиться через Днепр. Завтра Багратион будет атаковать. Надеюсь, это облегчит выполнение задачи, которую поставил вам император.

Но Даву ошибся. Отчаянная атака корпуса Раевского оказалась отвлекающим маневром. Лишь только стемнело, русские войска бесшумно снялись с позиций и ускоренным маршем двинулись к Новому Быхову, где Багратион уже переправлял войска через Днепр.

Только ближе к полудню следующего дня французы поняли, что атаки не будет, противник исчез, а вместе с ним исчезла и последняя надежда разгромить армию Багратиона, выскользнувшую из мышеловки. Время безнадежно упущено.

Обычно спокойный, немногословный маршал с обидой в голосе на «неправильные» действия противника говорил Доминику:

— Скоро уже пятнадцать лет будет, как мы с ним воюем. И нет никакой возможности угадать, что он выкинет завтра.

— Не стоит так огорчаться, господин маршал! Что случилось, то уже случилось.

— Меня огорчает, что во французской армии, кроме императора, нет таких полководцев, как Багратион!

— Тогда вас должно порадовать, что и в русской армии такой только один.

— Вот здесь вы правы, капитан! — усмехнулся Даву. — Что теперь делать собираетесь?

— У нас нет выхода — мы идем вслед за русскими. Поможете немного с экипировкой?

— Все, что потребуется, капитан!