– Когда мы уже доберемся хоть до чего-нибудь? – тоскливо спросил я, особо не надеясь на ответ.

– Все зависит от вас, – пожал плечами Джордж. – Мы ведь уже говорили об этом.

Я смотрел на его лицо, которое постоянно, казалось, менялось в игре ночных теней и отблесков костра. Я часто пытался вытащить из памяти его образ – ведь, если я путешествовал по собственному сознанию, то должен был встречать исключительно то, что когда-либо видел. Но ничего не получалось: как я не силился, не мог вспомнить. В то же время, его отдельные черты иногда казались мне знакомыми, словно виртуальный Франкенштейн взял нос от одного моего знакомого, голову от другого, руки от третьего и слепил нового человека.

* * *

Прошло уже полдня, как я вышел из предхолмья гор и шел по равнине, вдыхая густой травяной запах. Подсознание выкидывало странные штуки. Меня окружала трава, густая, высокая – почти по пояс, и пахнущая почему-то яблоками. Едва я позволил себе расслабиться после часа ходьбы, как справа, в десятке метров, гулко хлопнуло, будто парус от порыва ветра и, обдав волной горячего воздуха, из травы величаво взмыла огромная ярко-синяя бабочка. Распахнув метровые крылья, с которых на меня, не мигая, пристально смотрели сотни глаз-пуговиц, она неспешно, воздушным скатом, заскользила куда-то по своим делам.

Чем дальше я углублялся в это зеленое море, тем более фантасмагоричный вид принимал окружающий мир. Вот бледно-фиолетовым пятном проскакал кролик, неторопливо прогудели, над душистыми соцветиями, тяжелые от нектара, большие, величиной с ладонь, пчелы. Выйдя на небольшую полянку, я уже прикидывал, где останавливаться на дневной отдых, когда вдруг ощутил вокруг давящую тишину. Исчез ветер, колышущий волнами травяную гладь. Солнце будто замерло в вышине. По спине пробежал холодок в предчувствии опасности. Позади послышался шелест.

Я медленно обернулся и замер. Раздвинув высокие стебли, на меня смотрел тигр. Я видел лишь его голову: тяжелую, крупную, с прижатыми ушами. Пасть раздвинулась, обнажая белоснежные клыки, между которых свесился алый язык. Зверь зевнул, распахнув глотку во всю ширь, встопорщил усы и мягким кошачьим шагом двинулся вперед. Я медленно потянул за рукоятку ножа, свисавшего в ножнах с правого бедра. Хищник, остановившись в паре метров от меня, смотрел желтыми глазами и бил хвостом по телу.

– Шива, фу. – Трава снова зашуршала и на поляну вышел мужчина лет сорока. Среднего роста, плотно сбитый, с широкой грудью и сильными руками: под обтягивающей торс футболкой бугрились мышцы. С загорелого до черноты и обветренного лица на меня с прищуром смотрели ярко-синие молодые глаза. Приплюснутый, видимо, не раз сломанный нос, прятался в изрезанных, словно выточенных ветрами горных ущельев, морщинах.

– Это моя тигрица, – сказал он подходя ко мне и отряхивая ладони. – Без команды и шагу не сделает. Меня зовут Джеймс. Я ваш шерпа. Проводник.

Сколько я потом не разговаривал с Джеймсом, следы и причины его появления здесь, в моем междумирье, терялись в тумане. Он знал, кто я, мог воспроизвести факты из моей биографии месячной давности, в том числе, того дня, когда меня посадили на операционное кресло, но и только. О себе он не знал ничего, кроме уверенности, что его призвание – оберегать меня. От чего именно, он сказать не мог. Его тигрица оказалась добродушным и покладистым зверем, позволяя иногда чесать себя под челюстью. Когда у нас кончились запасы еды из рюкзака, она добывала разнообразную живность, охотясь по ночам и притаскивая утром к холодному костру тушки кроликов или небольших оленей, похожих на пампасных, на каких я охотился в Аргентине.

Через два дня совестного путешествия меня настиг первый приступ. Уснув на очередном ночном привале, я проснулся в казарме учебного лагеря Корпуса в Пэррис-Айленде, под пронзительный свист сержантских дудок. Самым медлительным инструктора придавали ускорение мощностью в один пинок. Взвод «Чарли» выгнали на полигон и начали с двухмильной пробежки в полной выкладке. Затем перешли к преодолению километровой полосы препятствий, продолжили поднятием ящиков с боеприпасами и закончили маневрированием под условным огнем в специально оборудованной зоне. Обычно после столь энергичных тестов мы возвращались в лагерь, чтобы после отдыха и обеда перейти в стрелковый тир, но не в этот раз. Все началось по новой – марш-бросок, ящики и маневрирование. И опять все заново. На четвертом круге я не выдержал и потерял сознание. В себя я пришел от воды, которой меня поливал Джеймс.

После этого, практически каждую ночь, я погружался в те или иные события своей жизни, полностью захватывающие меня невидимой паутиной. Если бы не Джеймс, я давно бы утонул в этой трясине воспоминаний. Возможно, он и был тем обещанным Амели триггером, который периодически должен меня встряхивать, не давая забыть, что это не реальная жизнь, а всего лишь сумеречные отзвуки деятельности моих нейронов? Если помнить, что я находился внутри собственного сознания, то как же можно было назвать эти сны? Вторым слоем? Подсознанием?

Поневоле напрашивался вопрос: есть ли еще какие-то слои ниже и что будет, если во время одного из таких «плаваний» я соскользну еще глубже? Сможет ли вытащить меня Джеймс? Однажды ему не помогла даже вода и из кровавого боя на Хайберском перевале меня смогла вытащить только Шива, вылизывая лицо своим горячим шершавым языком, пока я не пришел в себя, уверенный, что «Вайперы» с «Чинуками» уже не подоспеют и взвод, вместе со мной, весь ляжет здесь, в горах Афганистана.