Вниз по Волге
Разукрашенный коврами корабль плыл вниз по Волге. Шемаханский посол Асан-бек, ездивший в Москву к великому князю Ивану Васильевичу, возвращался на родину.
За кораблём на двух ладьях плыли русские и бухарские купцы.
Стояла осень 1466 года.
В то время Волга принадлежала русским только в её верхнем течении. За Нижним Новгородом, от реки Ветлуги, начинались татарские земли, которыми владел казанский хан. Недалеко от устья Волги находилось другое большое татарское ханство — Астраханское. Между границами Казанского и Астраханского ханств, на левом берегу Волги, кочевала сильная Ногайская орда.
Татары время от времени делали набеги на русские земли. Когда военных действий не было, татарские купцы ездили на Русь, а русские — в Казань и Астрахань.
Эти путешествия русских купцов были очень опасны. Татары за право торговли брали с них большую пошлину и подарки. Страшны были и разбойничьи шайки. Поэтому купцы и другие путники старались примкнуть к какому-нибудь каравану, лучше всего к посольскому: с послом странствовать и безопаснее и выгоднее.
Но лишь самые храбрые и бывалые купцы отважились плыть с шемаханским послом вниз по Волге и по Каспийскому морю, мимо татарских земель, в далёкие южные страны. В этот раз в караване были и москвичи, и нижегородцы, и тверичи.
Предводителем, главой каравана они выбрали тверского купца Афанасия Никитина. Правда, Афанасий в Шемаху не плавал по Каспийскому морю, но и другие купцы не могли этим похвастаться. Зато он знал грамоту и говорил по-татарски.
Караван подходил к Астрахани.
Справа и слева тянулись низкие берега, поросшие тальником, над которым там и здесь возвышались чёрные стволы осокорей. Волга, приближаясь к морю, разбегалась на множество рукавов — éриков, во всех направлениях пронизывавших зáймище — низменную, болотистую пойму, в половодье превращавшуюся в сплошную «Океан-Волгу», а к осени покрывавшуюся сочными лугами. В камышовых зарослях дельты кишмя-кишела всякая водяная птица, и нетрудно было добыть дичины на ужин. Но в тех же камышах удобно было скрываться и лихим людям, подстерегавшим купеческие караваны. Опасность таилась за каждым поворотом русла.
Жара спала, от реки потянуло прохладой. Корабль шемаханского посла бросил якорь. Тогда и русские подвели свои ладьи к берегу, вытащили их на сырой песок и привязали канатами к прибрежным осокорям.
Солнце закатилось. На шемаханском корабле раздался протяжный и заунывный клич. Он призывал правоверных на молитву.
Посол, тучный и рослый старик, писцы, телохранители и слуги его совершили омовение, опустились на маленькие молитвенные коврики и стали класть поклоны в ту сторону, где лежал священный город мусульман — Мекка.
Потом повар выволок наверх котлы с горячим пловом.
В это время русские уже успели собрать хворост и развести костры. Пока варилась уха и пеклись в золе дикие утки, путники готовились к ночлегу.
Они разостлали овчины и кошмы возле костра, проверили, хорошо ли увязаны короба с кожей, сукнами, холстами и сумы с пушниной — самым дорогим русским товаром.
Поужинали быстро, но спать ещё не хотелось. Днём, когда ладьи, послушные течению и подгоняемые попутным ветром, скользили по пустынной реке, однообразное сверканье воды, томящая жара и тишина навевали дремоту.
Зато прохладными вечерами путники, лёжа у костра, долго говорили. Было совсем тихо и темно, только вдали светились огоньки на шемаханском корабле.
У костра рядом с Никитиным сидел худенький и угловатый подросток Юша — подручный старого нижегородского купца Кашкина. Он жадно слушал рассказы о шумных базарах Астрахани и Кафы, о садах и церквах Царьграда.
— Одним бы глазком посмотреть на эти дива! — замечтался Юша. — Была бы моя воля — всю землю хоть пешком обошёл бы, все бы чудеса повидал…
— Эх, Юша, — ласково промолвил Никитин, — рвёшься ты в чужие страны, а своей не знаешь! А я вот и за морем в Царьграде был, и в Подольской, и в Волошской земле, и от сведущих людей о разных краях слыхал — и всё же нет в этом мире краше русской земли.
— Невдомёк мне, зачем ты тогда по свету бродишь, Афанасий, — удивился Кашкин. — Добра у тебя своего нет ничего. Ваши тверские сказывали — ты всё у богатеев в долг берёшь. Ну что ты на двух коробах наживёшь? Едва из долгов выпутаешься. А там снова на поклон к людям итти, снова в петлю лезть!
— Не хочу век голью перекатной жить, думаю за морем долю найти, — возразил Афанасий.
— Доля, она, брат, богатым да торговым даётся, — заметил москвич Киря Епифанов. — Шёл бы ты на княжой либо на монастырский двор. Грамоте ты обучен, в чужих землях бывал. Тебе всякий рад будет.
— Княжий хлеб горек. Да и не сидится мне дома, — признался Афанасий. — Вот приходят к нам на Русь иноземные гости — ну, шемаханцы, таджики, сурожане, — привозят они товары заморские: перец, парчу, самоцветы. Продают же товары втридорога. А наши дома сидят и к себе из-за моря гостей ждут.
— Почему дома? Ходят и наши в Царьград и в Астрахань — возразил Кашкин.
— Знаю, ходил я в Царьград, бывал я на их базарах, — заговорил горячо Никитин. — Чуть товар получше — цену просят непомерную. «Побойтесь бога, говорю, ваш ведь товар здешний, не везли его никуда. Почто же так дорожитесь?» А они: «Товар не наш, а привозят его иноземные купцы, продают дорого, и нам самый малый прибыток остаётся». Значит, и в Царьград те товары из чужих краёв привозят! Вот и хочу я доискаться, где же дорогой заморский товар родится!
— Долго придётся тебе до той земли добираться, — усмехнулся Артём Вязьмитин, детина дюжий, рыжий и краснолицый.
— Жив буду — доберусь! — упрямо возразил Афанасий.
— Расскажи про Царьград, дяденька, — попросил Никитина Юша.
— А чем торгуют в славном Царьграде? — полюбопытствовал Али-Меджид — купец из Самарканда, высокий худой человек с подкрашенной красноватой бородой.
Он вёл большую торговлю мехами и кожей, много раз приезжал на Русь, бывал в Нижнем-Новгороде, Твери, Москве и неплохо знал русский язык.
Никитину нравился этот человек. Видимо, и Афанасий пришёлся ему по сердцу. Частенько беседовал он с Афанасием о Бухаре, о Персии и турецкой земле и приглашал его к себе в Самарканд.
«В торговом деле нельзя доверять чужому человеку», решил Никитин и ответил уклончиво:
— Я давно там был, многое по молодости не узнал, а многое уже и позабылось. — И, помолчав, добавил: — Спать пора. На заре станут шемаханцы на молитву, поедят — и в путь, а вас не добудишься.
Он пошёл к берегу, посмотрел, хорошо ли привязаны ладьи, проверил, не заснул ли дозорный, пощупал узлы на причале.
Вдруг послышался плеск вёсел. К берегу подошёл на душегубке слуга Асан-бека. Он сказал Никитину:
— Мой господин прислал меня за тобой.
Ночной бой
На корабле Никитина встретил ближайший слуга посла и по крутой лестнице проводил его к своему господину. В низкой каморке, завешанной и устланной коврами, горела светильня. Было душно. Но Асан-бек сидел в шёлковом, отороченном лисьим мехом стёганом халате. Поодаль на коленях стояли три ногайских татарина в овчинных тулупах мехом наверх.
— Привет тебе, Афанасий, — сказал посол по-татарски. — Я вызвал тебя по важному делу. Эти люди, — кивнул он в сторону татар, — принесли вести, что ждёт нас трёхтысячный отряд Кейсым-султана, хана астраханского. Хан хочет ограбить наш караван. А вот они говорят, что могут провести нас по ерикам тёмной ночью мимо отряда, да и мимо Астрахани. Что скажешь?
— Кто торопится решить — решает неверно, — уклончиво ответил Никитин татарской пословицей.
Асан-бек понял.
— Идите наверх! — крикнул он ногайцам и, когда те ушли, обратился к Никитину: — Теперь говори: ведь ты глава каравана.
— Что сказать, хозяин! — задумчиво ответил Никитин. — Вернуться назад нельзя, итти напролом — надежды на победу мало, и поверить им нельзя — могут обмануть.
— Так что же делать? — спросил посол.
— Надо прикинуться, будто верим этим псам, и нанять их, чтобы провели мимо хана, — подумав, решил Никитин,— а самим тайком готовиться к бою. Надо бы пройти, пока луна не взошла. Пройдём незамеченными — хорошо, не удастся — примем бой.
— Так и сделаем. Волей аллаха пройдём! — согласился посол.
Он позвал ногайцев и начал советоваться с ними, как незаметно пройти мимо засады. Затем велел своему слуге выдать им подарки — по куску холста и по однорядке. Всё это время Никитин молча стоял в стороне. Когда татары ушли, Асан-бек и Никитин стали вполголоса обсуждать, как уберечься от нападения.
Город Астрахань был неказист с виду: окружён недостаточно крепкими стенами из глины и камней. Но в распоряжении астраханского хана было немало воинов. Иностранные купцы, если им удавалось благополучно добраться до Астрахани, получали разрешение торговать на городских базарах, уплатив за это частью своих товаров хану и его приближённым. Но на тех, кто пытался миновать Астрахань со своими товарами, астраханские татары нередко нападали, отнимая всё их добро.
Можно было опасаться, что и на этот раз астраханский хан попытается ограбить проплывавшие мимо корабли.
Асан-бек и русские купцы решили, что надо готовиться к бою.
Решили раздать всем пищáли и луки, вёсла убрать, чтобы татары не услыхали плеска воды, а плыть под парусом. Посольский корабль должен был, как всегда, итти головным. Асан-бек предложил Афанасию оставаться на посольском корабле, чтобы можно было посоветоваться с ним во время боя.
Когда Афанасий вернулся к своим, была уже глухая ночь. Костёр догорал. Все крепко спали. Лишь старик Кашкин ещё покашливал и ворочался под своей овчиной.
Афанасий разбудил товарищей. Быстро потушили костры, собрали одежду, без шума стащили ладьи в Волгу.
Никитин вернулся к Асан-беку вместе с Кашкиным и Кирей Епифановым. Старик Кашкин прежде плавал в Астрахань и мог пригодиться на головном корабле, а Киря сам увязался с Афанасием.
Когда Никитин поднимался на корабль, он увидел, что Кашкин волочит за собой мешок.
— Что это у тебя, дед? — спросил он.
— Так, рухлядишка кое-какая, — уклончиво ответил Кашкин.
И лишь тогда Никитин подумал, что оба его короба остались в ладье. Но возвращаться назад было поздно.
Афанасий успокаивал себя, что, может быть, его товары лучше сохранятся в ладье. Татары, наверное, будут охотиться за кораблём с богатыми подарками, что везёт из Москвы в Шемаху Асан-бек, а ладья может пройти незамеченной.
К тому же главное его богатство — нитка жемчуга — было при нём. Он хранил её в мешочке на шее.
Никитин прошёл на корму, где стоял посол. Асан-бек ждал татар-проводников, уплывших вперёд на разведку. Ночь была по-прежнему тёмная, но до восхода луны оставалось немного времени.
Тихо подошла лодка, и на корабль поднялись два проводника.
— Где же третий? — спросил вполголоса Никитин.
Оба ногайца, перебивая друг друга, зашептали:
— Сейят занедужил вдруг, ходить не может, по земле катается, пришлось его на берегу оставить.
— Весть дали, проклятые! — пробормотал по-русски Никитин.
На поднятых парусах караван поплыл вниз по течению реки. Прошло много времени. Всё было тихо. Лишь вода журчала под кормой да поскрипывал руль.
— Качма! — раздался вдруг громкий окрик с берега.
— Что это значит? — удивился Никитин.
В ответ ему два всплеска раздались за кормой — оба проводника бросились в воду.
— Качма! Качма! — закричали с обоих берегов реки.
— Не отвечай, — приказал посол и велел взяться за вёсла.— Нужно торопиться, а нас всё равно теперь узнали, — добавил он.
В это время над яром показалась луна, и сразу стали видны и корабль, и ладьи, бежавшие под парусом, и множество всадников на обоих берегах протоки.
О борта и палубу корабля застучали стрелы. Одна задела руку повара, другая застряла в шапке Кашкина.
— Да будет воля аллаха! Начинай! — крикнул посол.
И все, кто не занят был на вёслах, стали стрелять из пищáлей и луков. Жалобные крики раздались на левом берегу.
— Ага, попали! — воскликнул Киря, вновь заряжая пищáль.
Вдруг он, как надломленный, согнулся пополам — в горле у него торчала стрела. Взяв из его рук пищаль, Никитин послал пулю на берег.
Снова раздался крик, и Афанасий понял, что попал в цель. Ветер усилился, паруса натянулись, и корабль поплыл быстрее.
— Уходим! — крикнул Никитин.
Татары скакали вдоль берега, пуская стрелы, но скоро отстали. Видимо, путь им преградил глубокий ерик.
Настало утро. Татар нигде не было видно. Но исчезли и русские ладьи. Весь день корабль осторожно пробирался по узким протокам мимо низменных, поросших бурыми камышами островов и заводей, где доцветали последние жёлтые кувшинки и белые водяные лилии. Плыли мимо узких песчаных кос, где не умолкали всплески и резкие крики бесчисленных водяных птиц. Несколько раз слышали, как в зарослях камыша шумели кабаны. Над кораблём гудели и жужжали тучи комаров, мошек, мух и слепней.
Никитин послал мальчика-прислужника на мачту, а сам, стоя на носу, вглядывался в покрытую дымкой даль. Всё было напрасно: русские ладьи исчезли.
В полдень корабль остановился у пустынного островка. Никитин с Кашкиным снесли тело Кири Епифанова на берег и там зарыли его. Постояв у могилы, они молча вернулись на корабль.
Опять поплыли вниз по течению.
— Если застрянем, татары нас голыми руками возьмут, — говорил посол.
Он опасался мелей. На носу всё время стоял человек и измерял дно. Так плыли два дня. На ночь заходили в ильменя — длинные и узкие заливы между песчаными грядами. Там и останавливались, но костров жечь не решались.
Наступил третий день. К полудню протока стала шире, берега расступились, подул свежий солёный ветер, и комары сразу исчезли. Всё шире становилась водяная дорога, всё дальше уходили берега. Наконец корабль вышел на широкий простор. По мутной зеленоватой воде ходила крупная рябь, ветер гнул камыши на узких отмелях.
Первое море
— Ну, вот и море. Прорвались, Афанасий! Теперь найти своих, и всё обойдётся, — сказал дед Кашкин.
Корабль плыл уже в открытом море, но нигде не было видно ни одного паруса.
— Парус вдали! — вдруг закричал дозорный.
— Наши! — обрадовался Кашкин и размашисто перекрестился.
— Погоди, дед, радоваться: может, татары? — заметил Никитин, пристально вглядываясь в зеленоватую даль.
На всякий случай посол приказал приготовиться к бою. Но скоро увидели, что это русская ладья. Никитин и Кашкин хотели было отправиться к своим, но Асан-беку не терпелось самому узнать новости. Он послал к ладье душегубку, и скоро на корабль прибыли Юша, Артём Вязьмитин и самаркандский купец Али-Меджид.
Они были босые, в порванной одежде. На лице у Артёма были страшные кровоподтёки и синяки. Голова его была обвязана грязной тряпкой.
— Всё взяли, всё пограбили, окаянные! — торопливо заговорил Юша. Губы его дрожали.
Афанасий опустился на скамью и закрыл лицо руками.
— Говори, как было, — наконец прошептал он.
— Как начали стрелять, — стал рассказывать Юша, — наши отстреливаться стали и на вёсла налегли, да разошлись с вами. Ваш корабль да большая ладья прямо пошли, а мы влево подались и застряли на язу. Тут набежали татары и всё пограбили, а нас повязали да на берег стащили. Так день и ночь пролежали мы. А на другое утро, смотрим, тянут к язу большую ладью. Всё добро из неё вытащили, а нас туда посадили и велели уходить. А на меньшей они сами вверх поплыли. Увезли на ней и товары и четырёх товарищей — Ждана Ряцева, Федю Сидельникова, Серёгу Крапивина да Ерёму Малинина.
— А как большую ладью захватили? — спросил Никитин.
— А на большой дяденька Артём был, он скажет, — ответил Юша.
— Да что сказывать-то? — пробормотал хрипло Вязьмитин. — Что было, то прошло.
— Что ты, Артём! Придём в Дербент либо в Шемаху, а там государев посол Василий Папин. Мне ему отписать придётся, как что было. Говори, сделай милость, — попросил Никитин.
— Мне что, я скажу, — нехотя согласился Вязьмитин. — Вот Юшка сказал до меня, как начали поганые стрелять, потеряли мы корабль из виду, а потом и с меньшей ладьёй разминулись. Шли ходко, попали в быструю и глубокую протоку. Всю ночь шли и полдня шли. Всё вас смотрели, а голос подать боялись. К закату на широкую воду к морю вышли. Тут бы нам на ночлег стать, якоря бросить, да услышали мы татарские голоса, погнали было дальше, да на мели и стали. Вдруг набежало на нас татарья видимо-невидимо… Ну, набежали, стали вязать. Я было в драку, да они побили сильно, зубы вышибли. А потом потянули ладью вверх к язу, нас же грести заставили и к утру до язу добрались. Пограбили всё, четырёх в полон взяли, а нас отпустили. Мы просили, чтобы назад вверх пропустили — какие-де мы без товара купцы, нам и Шемаха-де ненадобна, — а они смеются: «Вас пустишь, а вы на Москву весть подадите». Так и не пустили. И твоё всё взяли, — закончил Артём свой рассказ.
— Что делать, не ведаю! С чем за море итти? — горевал Афанасий. — Всё, что ограбили, в долг взял. Вернуться в Тверь — самому в петлю лезть. Посадят меня в яму купчины тверские.
Пока Никитин расспрашивал земляков, Али-Меджид разговаривал с шемаханским послом.
Потом он подошёл к Никитину и вынул из-за пазухи помятую покоробленную тетрадь.
— Твоя? — спросил он.
Никитин узнал тетрадь, куда заносил он всё, что случалось в пути. Записками своими он очень дорожил.
— Спасибо тебе, добрый человек! — вскричал он радостно. — Как довелось тебе её сохранить?
— «Уважай писания человека мудрого», гласит наша пословица. Не раз я видел, как писал ты по вечерам, заметил, как берёг ты эту тетрадь. Стали татары шарить в твоих коробьях — уронили её на дно ладьи. Когда сошёл вечер, я потихоньку и подобрал её.
— Век не забуду твоей заботы! — горячо сказал Афанасий.
Вместе с товарами пропали любимые книги Никитина, которые он всегда возил с собой. По церковно-славянским книгам Афанасий Никитин следил, когда надо соблюдать посты и праздники, и вёл счёт дням. Любил он читать и «Сказание об Индийском царстве» и «Сны царя Шахаиши». Афанасий сам переписал эта повести из старого, залоснившегося и полуистлевшего сборника, который принадлежал игумену тверского Заиконоспасского монастыря.
Никитин любил эти старые повести. В «Сказании об Индийском царстве» его прельщали пёстрые и волшебные рассказы о неведомой индийской земле, а в «Снах царя Шахаиши» — разгадки мудреца, превращавшие непонятные сны в прорицания.
Потеря товара и любимых книг очень печалила Никитина. «Делать нечего, — думал он, — возвращаться нельзя, да и незачем. Надо ждать удачи за морем. Не всё ещё потеряно».
Кашкин, Юша и Али-Меджид вернулись к себе. Корабль и ладья снова двинулись в путь.
Прошло несколько дней. Уже близок был берег дербентский, когда на закате набежала буря. Сразу потемнело небо, заходили волны. Сначала на корабле слышали окрики с ладьи, потом шум волн и свист ветра заглушили всё.
Пять дней бушевала непогода, а на шестое утро буря стихла и к полудню корабль подошёл к Дербенту.