В тридцатых годах прошлого столетия в Вене, рядом с собором Cвятого Стефана, существовал польский кабачок «Корчма Краковска».
Было раннее-раннее утро. У входа в еще закрытый кабачок стоял снаряженный к дальнему путешествию фиакр. На козлах дремал кучер.
Внутри кабачка, по обе стороны буфетной стойки, со стаканами в руках стояли Адам Ципровски – шестидесятилетний хозяин «Корчмы Краковской» и сорокалетний Отто Франц фон Герстнер в дорожном костюме. Он прихлебывал вино и говорил Адаму:
– Я отказался от места профессора в Праге, Адам… Я объездил Англию, Швейцарию, Францию, Бельгию и понял, что по-настоящему как инженер я смогу реализовать себя только в России! В стране, где есть спасительное самодержавие, а не наша слюнтяйская западная парламентская система… И если я представлю русскому императору проект железных дорог, соединяющих Черное море с Каспийским, а Балтийское с Белым, – у него голова закружится от счастья! Только в России талантливый иностранец может добиться свободы творчества, славы и денег! Прозит!
Герстнер приподнял стакан.
– Прозит, – Ципровски тоже поднял стакан. – Может быть, вы и правы. Но жить в чужой стране… Я – поляк, проживающий в Австрии. Я десять лет прослужил во французской армии. Я не погиб под Смоленском и умудрился остаться в живых при Бородино. Я восемь лет прожил в русском плену! У меня до сих пор есть одно маленькое дельце в России, с которого я по сей день имею небольшой дивиденд. За тот год, что я занимался с вами русским языком, я очень привязался к вам, и мне было бы жалко…
– Я тоже искренне полюбил вас, Адам. Но в Австрии меня ничто не удерживает. Я ведь даже не австриец Отто Франц фон и так далее. Я чех. Антонин Франтишек.
– Господин Герстнер! По тому, как вы быстро усвоили русский язык, я это понял еще полгода назад. Тем более что я тоже не очень-то Адам Ципровски. Уже если говорить честно, то я скорее Арон Циперович. Но вы же понимаете, в какое время и в какой стране мы живем…
Циперович посмотрел на часы:
– Идемте, мне скоро открывать заведение. И вам пора уже ехать, безумный вы человек…
Хромая, Циперович повел Герстнера к выходу. У фиакра сказал:
– Учтите, Антонин, там вам будет очень нелегко. Россия – страна бесконечных и бесполезных формальностей.
– Не пугайте меня, Арон. Эта поездка должна стать делом всей моей оставшейся жизни. Прощайте!
– Да поможет вам бог, – печально проговорил Арон.
Как только запыленный фиакр Герстнера пересек русскую границу, он тут же некрасиво и неловко заскакал по выбоинам и ухабам. Изящная конструкция экипажа угрожающе трещала при каждом подскоке, и когда потрясенные австрийские лошади встали, произошло маленькое чудо: что-то в фиакре лопнуло с томительным стоном и он, уже стоявший без движения, развалился на мельчайшие части, погребая под своими обломками Герстнера, его багаж и берейтора со щегольским шамберьером!
А из слухового чердачного окна постоялого двора за всем этим наблюдал в подзорную трубу тайный агент Третьего жандармского отделения Тихон Зайцев…
В Петербурге, на Крестовском острове, в загородной резиденции князя Меншикова шло экстренное совещание.
– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие, – сказал светлейший князь Меншиков собравшимся у него в кабинете князю Воронцову-Дашкову и графам Бутурлину, Татищеву и Потоцкому. – Один из наших компаньонов, тайно сотрудничающий с Третьим отделением…
Тут светлейший углядел, как Воронцов-Дашков поморщился.
Не извольте морщиться, князюшка! И почитайте за благо, что мы сегодня имеем информацию, которая завтра бы могла свалиться нам как снег на голову!.. Так вот, граф Бенкендорф получил шифровку из Вены: к нам едет австрийский инженер Отто Франц фон Герстнер. Он же чех Антонин Франтишек. Без всякого «фон», фамилия та же. Он намерен представить государю проект устройства в России железных дорог и передвижения по оным при помощи паровых машин.
– Кошмар! – Все, кроме Потоцкого, были потрясены сообщением.
– Александр Христофорович, правда, распорядился установить за ним неусыпное наблюдение, но, как вы понимаете, из соображений чисто политических. Мы же со своей стороны…
– А нам-то что? – беззаботно удивился Потоцкий.
– Нам?! – возмутился Меншиков. – Да наше с вами акционерное общество почтовых колясок и дилижансов имеет от извозного промысла более ста миллионов рублей в год! И железные дороги Герстнера попросту лишат нас этого дохода! Это вы можете понять, граф?!
– Если разорятся владельцы постоялых дворов – с кого вы будете получать отчисления? – спросил Бутурлин.
– Боже мой… Погибнут мои конные заводы!.. Овес и сено катастрофически упадут в цене… – вздохнул Воронцов-Дашков.
– Да что там овес! Вылетят в трубу все придорожные питейные заведения! Трезвость станет нормой жизни, и мы только на этом потеряем миллионов пятьдесят!.. – ужаснулся Татищев. – А его величество так падок до всяких новшеств!
– Австрийца нельзя допускать до государя ни в коем случае! – вскричал Татищев.
– Правильно! – сказал светлейший. – Мы должны купить Герстнера. Купить и отправить его с полдороги обратно в Австрию с деньгами, ради которых он наверняка и прибыл в Россию! Это единственный способ сохранить доходы нашего акционерного общества. Так что придется раскошеливаться, господа!
– Я готов. – Потоцкий выложил на стол банкнот.
– Что это? – брезгливо спросил светлейший.
– Сто рублей!
– Щедрость графа не уступает его уму, – заметил Татищев.
– Сто тысяч надо собрать!!! – заорал Меншиков на Потоцкого. – И эти деньги Герстнеру повезете вы, граф! Сегодня же! Сейчас же!.. Вы помчитесь ему навстречу, вручите ему деньги и объявите наши условия! И проследите за его возвращением!..
Застряла пролетка Герстнера в непролазной грязи. Да не одна, десятка полтора – и телеги с грузами, и коляски, и дилижансы… Крики, ругань, ржание лошадей! Где мужик? Где барин?..
По колено в грязи, Герстнеру помогает толкать пролетку молодой человек очень даже приятной наружности.
– Эй, как тебя?!.. Погоняй, сукин кот! Заснул? – кричит он кучеру и командует Герстнеру: – Поднавались!.. Не имею чести…
– Отто Франц Герстнер. Инженер… – задыхается Герстнер.
Молодой человек, по уши в грязи, хрипит от натуги:
– Отставной корнет Кирюхин Родион Иванович.
– Очень приятно… – любезно сипит грязный Герстнер.
Упрямо ползет пролетка по раскисшей колее. А внутри с босыми ногами сидят Герстнер и Родион Иванович – отогреваются при помощи дорожного штофа.
Герстнер распаковал баул, показывает Родиону Ивановичу изображения паровоза Стефенсона, чертежи вагонов, профили железных шин, по которым все это должно двигаться. Родион Иванович в восторге:
– Боже мой! Антон Францевич! Да я всю жизнь мечтал о таком деле! Да я из кожи вылезу!.. Наизнанку вывернусь!.. Это же грандиозная идея!!!
Схватил двумя руками гравюру с паровозом, впился в Герстнера горящим глазом, сказал торжественно, словно присягу принял:
– Вы без меня, Антон Францевич, здесь пропадете. А я клянусъ вам служить верой и правдой во благо России-матушки, для ее процветания и прогресса.
Истово перекрестился и поцеловал гравюру будто икону…
Карета графа Потоцкого с лакеем на запятках катила по дороге.
В карете граф открыл ларец, оглядел толстую пачку ассигнаций в сто тысяч рублей, вынул из ларца добрую треть и спрятал ее в задний карман камзола…
Уютно закопавшись в придорожный стог, Тихон Зайцев проследил за пролеткой Герстнера и Кирюхина в подзорную трубу, вынул бумагу, чернильницу, гусиные перья и стал писать донесение:
«Сикретно, Его сиятельству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Сего дни, апреля девятого числа в екипаж господина Герстнера поместился отставной корнет Кирюхин Родион сын Иванов двадцати шести лет от роду. По части благонадежности упомянутого Кирюхина…»
Герстнер и Родион Иванович обедали в придорожном трактире.
Неподалеку, за угловым столиком, Тихон хлебал щи, слушал.
– Шестнадцатилетний корнет… Мальчишеский восторг! Подъем чувств! – говорил Родион Иванович. – «Души прекрасные порывы…» Долой! Ура!.. «Свобода нас встретит радостно у входа…»
– 0, вы поэт, – вежливо заметил Герстнер.
– Это не я. А как начали вешать за эту «свободу», как погнали в тюрьмы да в Сибирь… До смерти перепугался! Счастье, что меня тогда по малолетству не сослали, не вздернули. И понял я – кого «долой»? Какая «свобода»'? Сиди и не чирикай. Разве в этом государстве можно что-нибудь… Да она тебя, как клопа, по стенке размажет!..
– Ах, Родион Иванович…
– Просто Родик.
– Ах, Родик! Как я вам сочувствую!
Но Родик успокоительно подмигнул ему:
– Отдышался, огляделся… Батюшки! А ведь государство тоже не без слабостей!.. И оказалось, что если эти слабости обратить в свою маленькую пользу – и у нас можно жить очень припеваючи! – Чем же вы сейчас занимаетесь, Родик? – спросил Герстнер. – Путешествую, как видите. Скупаю мертвые души, исключительно для положения в обществе. Чтобы иметь достойное реноме. Изредка в провинции принимают за ревизора… Время от времени представляюсь внебрачным сыном великого полководца Голенищева-Кутузова… Сюжеты из собственной жизни за умеренную плату уступаю многим литераторам. Посредничаю… Но все в пределах правил. В рамках государственных законов, кои необходимо знать досконально!
К трактиру подкатила карета Потоцкого. Граф вышел из кареты, прижимая ларец к толстенькому животику. Навстречу богатому господину выскочил трактирщик. Граф что-то спросил у него. Трактирщик сразу провел его внутрь заведения и указал на столик Герстнера и Родика.
Зайцев насторожился, вытянул шею…
Карета ждала Потоцкого у самых дверей трактира. Лакей услужливо держал дверцу кареты распахнутой.
И тогда раздался голос секретного агента Тихона Зайцева:
– «Секретно. Его высокопревосходительству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Настоящим имею сообщить, что в пути господина Герстнера посетили их сиятельство граф Потоцкий. Имели непродолжительную беседу. В суть оной беседы проникнуть не удалось, кроме как наблюдал проводы их сиятельства…»
С треском распахнулись трактирные двери, и Потоцкий, вместе с ларцом, по воздуху влетел из трактира прямо в собственную карету с такой силой, что пролетел ее насквозь и выпал на проезжий тракт через противоположную дверцу.
Встал, отряхнулся и, как ни в чем не бывало, светски раскланялся с проезжавшей мимо дамой. Потом влез в карету и крикнул:
– Трогай!
В карете граф вытащил из заднего кармана заначку тысяч в тридцать и с великим сожалением вернул ее в ларец…
Дорогу пересекала быстрая неширокая речушка. Через нее было перекинуто некое строение, напоминающее мост. На берегу у моста стоял шалаш. У шалаша человек могучего телосложения доил грязную козу диковатого вида. Рядом лежали два мельничных жернова, соединенные длинным железным ломом.
Но вот гигант услышал скрип колес, чавканье лошадиных копыт, вскрикивание ямщика и сказал козе:
– Вот, Фрося, и наш рупь едет. Надо размяться.
Он встал, присел пару раз, легко выжал над головой чудовищную штангу из жерновов и отхлебнул козьего молока.
Из-за поворота показалась пролетка Герстнера и Родика. У моста ямщик осадил лошадей.
– Что встали? – поинтересовался Родик.
– Дальше никак, барин. Дальше – рупь, – пояснил ямщик и крикнул: – Эй, Федор!
– Чаво?
– Не видишь «чаво»? Это, ваши благородия, Федор. При мосте живет и при [cedilla]м кормится. Потому как без его ни в жисть не проехать.
– Вот уж точно – кошелек или жизнь, – вздохнул Родик.
– Не, барин, ему только рупь нужон, – сказал ямщик.
Герстнер полез было за кошельком, но Родик остановил его:
– У меня для таких дел специально рубль припасен, Антон Францевич. – Вытащил серебряный рубль: – Держи, Голиаф!
Федор поймал рубль, засунул его за щеку, сбросил портки, рубаху и в одних подштанниках полез в воду.
Зашел под мост и принял его на свои могучие плечи.
– Ехай живее! Закочанеешь тут! – крикнул он из-под моста.
Лошади опасливо ступили на неверный настил. Когда пролетка достигла середины моста, Федору пришло в голову проверить рубль на зуб. Он вытащил его изо рта, прикусил и завопил возмущенно:
– Фальшивый!!!
Зашвырнул неправильный рубль далеко в воду и вышел из-под моста.
Мост рухнул, а вместе с ним в воду полетели лошади, повозка, багаж, Отто Франц фон Герстнер, возница и отставной корнет Родион Иванович Кирюхин…
Деревянные обломки моста плыли по реке. Бились в воде лошади. Герстнер уцепился за колесо перевернутой кибитки – колесо вертелось, и Герстнер судорожно перебирал спицы.
Неподалеку вынырнул Родик, захлебываясь, восторженно прокричал:
– Антон Францыч!.. Я вот о чем подумал… Такой человек нам просто необходим!..
Тайный и очень озябший агент Тихон Зайцев сидел за кустом и наблюдал в подзорную трубу за колымагой, на запятках которой была приторочена штанга силача Федора.
Колымага проехала. Тихон отвинтил окуляр у подзорной трубы, налил в него из трубы порцию водки и выпил для согрева. Закусил близвисящим листочком и стал писать донесение:
«Сикретно. Его сиятельству графу Бенкендорфу. Настоящим доношу, что в экипаж господина Герстнера был взят вольноотпущенный крестьянин Федор. Служил в батраках на мельнице. Из-за неуплаты ему заработанных денег побил мельнику лицо, забрал в счет жалованья мельничные жернова и совместно с козой Ефросиньей открыл собственное дело при разрушенном мосте…»
Теперь в колымаге ехали четверо – Герстнер, Родик, Федор и коза Фрося. Коза злобно блеяла и пыталась кого-нибудь укусить.
– Не коза, а стерва какая-то! – в сердцах сказал Родик.
– Не, Родион Иваныч, она вообще-то животная добрая. – Федор мягко погладил Фросю. – Только нервная очень. Шутка ли, два года мы с ей при этом мосте состояли! Поневоле озвереешь. Таперича ей повеселее будет – как вашу железную дорогу соорудим, я сразу же в цирк подамся – «Силовой аттракцион Джакомо Пиранделло»…
– Как?! – поразился Герстнер.
– Джакомо Пиранделло. Это мне один проезжий барин такое звание сочинил. Так, говорит, будет красивше. Я его за это без рубля через мост переправил.
– А коза тебе зачем, Пиранделло? – спросил Родик.
– Козье молоко силу дает, Родион Иваныч. И потом, с ей не скушно. Все-таки живая тварь рядом…
– А Герстнер едет и едет в Петербург! – Князь Меншиков раздраженно передвинул флажок на карте. – По нашим дорогам, в наших экипажах, на наших лошадях! Фантастика!.. Вот и Потоцкий вернулся ни с чем. Спасибо, что деньги привез обратно…
– За кого вы меня принимаете? – возмутился Потоцкий.
– Быть может, не давать Герстнеру лошадей? – спросил Татищев.
– Он иностранец, – возразил Бутурлин. – Или вы хотите, чтобы о нас там говорили черт знает что?
– Боже мой! – вздохнул Воронцов-Дашков. – До каких же пор мы будем вылизывать задницы итальянским тенорам и в пояс кланяться заезжим немецким парикмахерам? Откуда же в нас это отвратительное, унизительное, отнюдь не русское качество?! Все боимся, что про нас «там» кто-то что-то скажет! Ну нельзя так, господа! Ну побольше к себе уважения…
– И в кнуты его!!! – закричал Потоцкий. – Да так, чтобы живого места не осталось!..
– Вы, граф, в своем уме? – спросил его Бутурлин.
Но светлей ший отреагировал несколько иначе:
– А что? Не грех басурмана и попугать. А может быть, и поучить слегка. Для острастки. И по всему пути его следования распорядиться – лошадей не давать. Глядишь, безлошадный да пуганый – и повернет обратно! Неплохо, неплохо…
Катила наша колымага сквозь лес по проселку, и вдруг прямо перед лошадиными мордами рухнуло огромное дерево и перегородило дорогу. С криком и улюлюканьем выбежали десятка два мужиков с бандитскими мордами. У каждого за поясом ямщицкий кнут, в руках вилы, колья…
– А ну, вылазь, сучье племя! – закричал главарь.
Из кареты вылезли Родик, Герстнер и Пиранделло с козой.
– Который? – спросил главарь у ямщика.
Тот предательски показал на Герстнера и усмехнулся.
Родик мгновенно выхватил из-под камзола два пистолета:
– Назад!!!
Толпа испуганно попятилась. Главарь сказал Родику:
– Мы тебя, барин, не тронем. Нам немец нужен.
– Я не немец, – возразил Герстнер. – Я австрийский чех…
Нам без разницы. Нам тебя велено поучить и попугать, чтобы ты у нас дороги из железа не делал, а вертался бы к себе обратно.
– Один шаг – и стреляю!.. – звонко прокричал Родик.
– Как вам не стыдно, Родик! – строго сказал Герстнер. – Ни одну из самых светлых идей нельзя утверждать силой оружия…
Он встал на подножку кареты и, широко улыбаясь, начал:
– Дорогие друзья! Железные дороги – это спасение от расстояний! Железные дороги – это развитие торговли и рост благосостояния народа!.. А перевозка пассажиров по железной дороге – есть самое демократическое учреждение, какое только можно придумать для преобразования государства!..
Но тут главарь банды поднял большую лесную лягушку и запустил ее в физиономию Герстнера. Инженер растерянно замолчал.
– Мерзавец!!! – Родик вскинул пистолет.
– Стой, стой, Родион Иваныч! – испугался Пиранделло. – Опусти пистолет, Христом богом молю! Неровен час выстрелит. Грех на душу…
Он передал поводок Герстнеру и сказал:
– Держи Фросю крепче, Антон Францыч. А то она их всех порвет.
Подошел к главарю, за спиной которого теснилась вся банда.
– Чего балуешь?
– А те чо? – Главарь легонько пихнул Федора в грудь.
– А ничо. – Федор тоже его пихнул.
– А ты кто такой? – И главарь пихнул Федора посильнее.
– Я? – Федор на секунду задумался. – Я – Пиранделло!
Банда оскорбительно захохотала. Главарь усмехнулся:
– Кто-о-о?!.. – И снова пихнул Федора в грудь.
– Пиранделло я!!! – обиженно крикнул Федор и так пихнул главаря, что тот отлетел на несколько метров, врезался в свою банду и свалил на землю всех до единого.
Федор вышел на дорогу, легко поднял огромное дерево и понес его к обочине. Но в это время банда уже очухалась и бросилась на него, вздымая колья и вилы.
Держа в руках пятисаженное дерево в обхват толщиной, Федор просто повернулся вокруг своей оси и этим деревом шарахнул банду так, что вся она с воем улетела в придорожный лесок. А главарь оказался висящим на ближайшей березе. И шапка главаря упала с его головы на землю.
Тут Герстнер не сдержал Фросю, и та со злобным кобелиным лаем бросилась вслед за бандой…
Со штангой на запятках колымага ехала вдоль берега небольшого озерца. Вместо сбежавшего кучера лошадьми теперь правил Пиранделло. Рядом на облучке сидела коза Фрося в трофейной шапке главаря.
С дерева, висящего прямо над озером, за колымагой следил Тихон Зайцев. Когда колымага проехала под ним, Тихон засуетился, ветка, на которой он сидел, обломилась, и тайный агент с воплем ужаса полетел в воду.
– Помогите!.. – услышал Пиранделло и резко осадил лошадей.
Родик и Герстнер тревожно выпрыгнули из колымаги…
В ожидании лошадей они сидели на постоялом дворе и отпаивали горячим козьим молоком мокрого, дрожащего, закутанного в клетчатый плед Тихона Зайцева.
– Как же это ты, секретный агент тайной полиции, плавать не умеешь? – спросил Родик.
– Да когда было плавать-то учиться, ваше благородие Родион Иванович? Ведь все пишем да следим, следим да пишем… – шмыгал носом Тихон.
– Господи! – поразился Родион. – Я же всю жизнь считал, что тайный агент Третьего жандармского отделения и плавает как рыба, и стреляет, как Робин Гуд! Из пистолета – бац! И с сорока шагов – белке в глаз!..
Зайцев горестно махнул рукой:
– Да я с пяти шагов слону в задницу не попаду…
– Дай-ко я тебе еще молочка подолью горячего, – жалостливо сказал Пиранделло. – Козье молоко от всех напастей!
Мимо пробежал станционный смотритель, покосился лукаво.
– Как с лошадьми, любезный? – спросил его Родик.
– Лошадей нет, извиняюсь, и не предвидится, ваше благородие.
– Черт знает что… – пробормотал Родик и спросил у Тихона: – А документ у тебя какой-нибудь есть?
– А как же! – Тихон нашарил нагрудный кожаный мешочек, вытащил подмоченную бумаженцию. – А то случись чего!..
Родик прочитал документ, на секунду задумался и сказал:
– Вот что, Тиша. Поедешь с нами. Харчи наши, жалованье казенное. Доносы тебе поможем писать. А сейчас…
И крикнул станционному смотрителю:
– Эй, любезнейший! Быстро четверку лучших лошадей тайному агенту Третьего отделения собственной его величества канцелярии! Покажи ему документ, Тихон. Покажи, покажи!..
Запряженная четверкой лошадей, ехала вместительная карета с огромной штангой на запятках.
Теперь в карете сидели пятеро – Герстнер, Родик, Пиранделло, коза и Тихон Зайцев. Все работали: Герстнер делал пометки на грифельной доске, Родик отмечал проезжаемые места на карте, Пиранделло вычесывал Фросю, Зайцев писал очередное донесение Бенкендорфу.
– Дальше как, Родион Иванович?.. – спросил Тихон и показал уже написанное.
– Не «сикретно», а «секретно», грамотей. А дальше так: «С величайшими опасностями и риском для жизни мне удалось внедриться в наблюдаемую группу». Написал? Точка. Теперь проси жалованье за истекшие полгода и подписывайся: «Агент ноль, ноль, ноль, семь». Или «восемь»? А, Тихон? Как там у вас это делается?
– Нет. Я обычно пишу: «Преданный Отечеству и вашему высокопревосходительству Тихон Зайцев».
– Очень хорошо! Вот так и пиши. Не меняй стиль.
Перед самым Петербургом карета наших героев попала в плотный туман. Тревожно блеяла Фрося, бестолково суетились вокруг кареты путешественники, отчаянно причитал возница:
– Ой, беда-то… Помоги, сохрани и выведи, Господи!..
И вдруг совсем рядом в тумане возникло некое странное свечение в человеческий рост с неясными очертаниями. И насмешливый девичий голос проговорил:
– По таким пустякам – и сразу к самому Господу?
Все замерли. Свечение растаяло, и на его месте возникла прелестная девушка лет восемнадцати!
– Что это вы так приуныли? – улыбнулась она.
– Заблудились… – хрипло сказал Пиранделло.
– Эка важность! – Девушка что-го пошептала лошадям, погладила их и крикнула путникам: – Садитесь!
Она сразу же уютно устроилась в карете и приказала вознице:
– Погоняй!..
Лошади легко понесли карету в сплошной белой мгле. Фрося положила голову девушке на колени и блаженно прикрыла глаза.
– Батюшки!.. Она же никого к себе не подпускала! – перекрестился Пиранделло.
– Ура! – заорал возница. – На большак вылезли!!!
Герстнер церемонно снял шляпу. Девушка предупредила вопрос:
– Меня зовут Мария.
– Местная? – сразу попытался уточнить Зайцев.
– Это как посмотреть, – рассмеялась Мария.
Родион Иванович увидел, как Мария зябко передернула плечами.
– Озябла, Машенька?
– Ага. Ждала вас долго.
Пиранделло тут же сбросил с плеч кафтан, набросил его на девушку… Зайцев поспешно вытащил свою подзорную трубу, отвинтил окуляр, налил в него из трубы водки, проворковал:
– На-ко хлебни, Манечка…
Не чинясь, Маша выпила и пустила трубу по кругу. Когда очередь дошла до Герстнера, тот с инженерным интересом осмотрел трубу:
– Как же вы смотрите через водку, Тихон?
– А через ее завсегда лучше видно, Антон Францыч.
– Какой талантливый народ! – Герстнер выпил, передал трубу Родику. Тот налил себе в окуляр:
– Твое здоровье, Машенька. Тебя нам словно Бог послал…
– Вообще-то так оно и было, – весела ответила Маша.
Родик выпил и, потрясенно глядя на Машу, проговорил:
– Да, есть еще женщины в русских селеньях…
В Петербурге у отеля «Кулон» Родик руководил разгрузкой экипажа. Зайцев стоял на крыше кареты, сверху подавал багаж. Фрося охраняла поклажу
– бросалась на каждого проходящего.
– Жить будем здесь – каждому по комнатке. Штаб назначаю в апартаментах Антона Францевича. До утверждения проекта – никаких увольнений!
– Родик, я готов поверить в то, что вы действительно внук фельдмаршала Кутузова! – восхитился Герстнер.
– Нет, Антон Францевич, это легенда для провинциалов.
– А ежели мне отлучиться потребуется? – сверху спросил Зайцев.
– Считай себя мобилизованным, а посему на казарменном положении, – жестко отрезал Родик.
– Исхитряйся как-нибудь. На то ты и тайный агент, – усмехнулся Пиранделло.
– Ты еще мне будешь указывать!.. – обиделся Тихон.
– Не ссорьтесь, друзья мои, – сказал Герстнер. – Мы с вами начинаем грандиозное дело. И жить должны в мире и согласии.
– И в любви к ближнему, – добавила Маша и каждого одарила таким ласковым взглядом, что Пиранделло, не рассчитав собственных сил, резко рванул свою штангу с запяток.
Освободившись от гигантской тяжести, задние рессоры кареты мгновенно выпрямились, и карета скатапультировала тайного агента на балкон второго этажа, где Тихон и повис на руках в пяти метрах от земли.
– Вы куда, Тихон? – удивился Герстнер.
– Не балуй, – сказал Пиранделло.
Тихон в тоске смотрел вниз и скулил от ужаса.
– Отпусти руки, Тиша, не бойся, – ласково сказала ему Маша. – Отпусти. Я жду тебя…
Тихон разжал пальцы и под напряженным взглядом Маши опустился на землю. У всех рты раскрылись от изумления!
– Что надо сказать, Тихон? – спросила Маша.
– Слава те Господи… – еле выдавил из себя Зайцев.
– Правильно, – похвалила его Маша и спросила у Родика: – Что дальше делать, Родион Иванович?
На Крестовском острове у Меншикова рядом с дворцом была устроена купальня-бассейн с подогревом воды. Рядом – стол с самоваром, два кресла и лакей с полотенцами.
Светлейший плавал на спине, граф Потоцкий – по-собачьи. Потоцкий тихо информировал светлейшего:
– …Уйма рекомендательных писем и, конечно, последние донесения внедрившегося к ним агента сделали свое дело…
– То, что он добился приема у Бенкендорфа – полбеды. Беда, если Александр Христофорович представит его государю, – сказал Меншиков.
– А что, если… – и Потоцкий осекся.
– Говори, говори. Ум хорошо, а полтора лучше.
– А что, если преподнести Бенкендорфу ту шкатулочку…
Светлейший едва не утонул. Отплевался и заорал на Потоцкого:
– В Сибирь захотел?!.. В рудники? И нас всех в кандалы!.. Кому «шкатулочку»?! Второму человеку после царя?!.. Неподкупному Бенкендорфу?!.. Надо же додуматься!!!
Шеф корпуса жандармов граф Бенкендорф принимал у себя господина Герстнера и светски болтал с ним по-немецки:
– Я слышал, что за короткое время пребывания в России вы сумели даже создать круг единомышленников?
– Это прекрасные люди, ваше сиятельство! Истинные патриоты своего отечества. Моя благодарность им просто не знает границ! И мне очень хотелось бы…
Лучезарно улыбаясь, Бенкендорф встал. Вскочил и Герстнер.
– Превосходно! – вежливо перебил его Бенкендорф. – Всегда приятно услышать о соотечественниках добрые слова. Благоволите оставить мне вашу записку о выгодах построения железных дорог в России, и коль скоро я сочту это дело полезным – сразу же представлю его на высочайшее рассмотрение.
– Ваше сиятельство, я пребываю в неведении еще многих законов государства Российского и поэтому позволю себе спросить: почему сугубо гражданский инженерный проект вызывает такой интерес именно вашего ведомства?
Бенкендорф широко и светски улыбнулся:
– Ах, господин Герстнер! Кому еще, как не корпусу жандармов, помочь осуществлению ваших грандиозных замыслов? Ведь тайная полиция всегда была, есть и будет самым прогрессивным институтом в России!
У дверей в царские покои Бенкендорф ждал выхода государя. Из покоев доносились страстные вздохи и стоны, сопровождаемые маршевой мелодией музыкальной шкатулки.
Бенкендорф посмотрел на часы. И в ту же секунду оборвались все звуки, замолкла музыкальная шкатулка, дверь распахнулась и в приемную вышел самодержец всея Руси Николай Первый.
– Доброе утро, ваше величество, – поклонился Бенкендорф.
– Доброе утро, Александр Христофорович. Я очень занят. Уйма дел… Потрудитесь изложить все кратчайшим образом.
– Слушаюсь, ваше величество. Австрийский инженер Герстнер предлагает соединить железными дорогами на паровой силе ряд городов Российской империи…
– Но он же сумасшедший!.. Ну почему ко мне?!.. Направьте его во врачебную управу!
– Осмелюсь заметить, ваше величество, Герстнер представил вполне убедительные резоны для полезности введения железных дорог на благо процветания России…
– Россия и так процветает! – нетерпеливо перебил царь.
В эту секунду из-за двери послышался нежный женский голос:
– Ну, где же вы, Николя?..
Оглядываясь на дверь, Николай торопливо проговорил:
– Александр Христофорович, голубчик… Обсудите проекты этого… Ну, как его?!..
– Герстнера, – подсказал Бенкендорф.
– …проекты этого Герстнера в соответствующих инстанциях, создайте необходимые комиссии, сделайте организационные выводы – и только потом ко мне! И не в такое раннее время, Александр Христофорович!
– Николя!.. – послышалось из-за двери.
Николай ринулся в покои, на ходу расстегивая мундир. Когда он распахнул двери, Бенкендорф увидел кровать под балдахином, в которой томилась обнаженная фрейлина…
На Крестовском острове, в тщательно сокрытой от посторонних глаз беседке, собрались акционеры русского извоза.
– Мы для него – инкогнито! Мы оплачиваем его работу, а остальное его не касается. Кто мы, что мы – он никогда не узнает, – жестко проговорил князь Меншиков.
– Неужели нельзя было найти специалиста из своих? – пожал плечами граф Татищев.
– Нет! Как выяснилось – нельзя! Потому что у нас все делается тяп-ляп! А он – ювелир!.. Послужной список его интриг превосходит всякое воображение: дворцовый переворот в Абиссинии, беспорядки в Ирландии, расстройство военного союза Люксембурга с Китаем против Англии, загадочная гибель короля Саудовской Аравии…
– Ну, хорошо, хорошо… Достаточно. Когда он будет здесь?
– Я здесь уже. – В дверном проеме появился маленький, худенький человечек с ангельским лицом, белокурыми волосиками и широко распахнутыми доверчивыми голубыми глазами. За ним волочилась непомерно длинная шпага.
– Ага… – несколько растерялся князь Меншиков. – Господа! Позвольте представить вам… э-э-э…
– Иван Иванович, – помог ему вооруженный ангел. – В России я натурализовался как Иван Иванович Иванов.
– Дорогой Иван Иванович, мне не хотелось бы называть имен…
– И не надо, – мило улыбнулся Иван Иванович. – Вы – князь Меншиков, вы – князь Воронцов-Дашков, вы – графы Бутурлин, Татищев и Потоцкий. Ваш негласный доход от извозного промысла – более ста миллионов рублей в год. И железные дороги Герстнера могут лишить вас этих денег. Так?
Ошеломленное молчание было ему ответом.
– А вот вам и последняя информация: ваш государь благосклонно разрешил создание комиссий по обсуждению проекта Герстнера.
– Кошмар!.. – Все схватились за головы.
– Итак – цареубийство? – деловито спросил вооруженный ангел.
– Нет! Нет!.. Только не это!.. – испуганно закричали все.
– Жаль… – сразу погрустнел Иван Иванович. – Время политических свобод… Император гуляет без охраны… Ах, как эффектно можно было бы обставить эту акцию!.. И недорого.
– Ни в коем случае! – категорично прервал его Воронцов-Дашков. – Россия достаточно натерпелась от смены правителей!
– Очень, очень жаль, – мягко и печально повторил ангел со шпагой. – А ведь скоро даже ничтожные государственные деятели, болтая о равенстве и демократии, начнут окружать себя такой толпой телохранителей, что исполнение самого примитивного политического убийства станет буквально непосильной задачей. Естественно, и цена… – Ангел присвистнул и ввинтил палец куда-то вверх.
Вошел здоровенный молодой лакей – принес самовар, чашки, блюдца, сахар. Иван Иванович тут же стал прихорашиваться, не отводя от лакея томного взора. Лакей перехватил его взгляд, смутился…
– Может быть… Герстнера? – осторожно спросил граф Потоцкий.
Иван Иванович обиделся, как виртуоз-скрипач, которому предложили сыграть на балалайке «Светит месяц».
– Ну, пожалуйста… Хотя это не та фигура, господа, ради которой стоило приглашать меня! Тем более что сегодня в России уже немало сторонников железных дорог…
Ангел со шпагой помолчал и с надеждой спросил:
– А может быть, вообще террор?
– Что-о-о?.. – Все впервые услышали это слово.
– Террор. Новая, очень прогрессивная форма насильственного убеждения, при которой клиент сам отказывается от ранее намеченных планов. Мы, профессионалы, считаем, что за этой формой большое и светлое 6удущее, – пояснил Иван Иванович.
Князь Меншиков сразу оценил преимущества прогресса:
– Прекрасно! Мы примем самое живое участие в работе всех комиссий по обсуждению проекта Герстнера, а господин Иванов параллельно с нами займется осуществлением своего прогрессивного метода. Пусть расцветают все цветы! Итак террор!!!
Герстнер, Родик, Пиранделло с козой, Зайцев и Маша торопливо сбегали вниз по лестнице отеля «Кулон» к выходу на улицу, где их ожидала карета.
– Скорей, скорей! – торопил всех Герстнер. – Мы уже десять минут назад должны были уехать…
– Антон Францыч! Не волнуйтесь… В России вы никуда не опоздаете, – успокаивает его Родик. – Назначено заседание комиссий в десять, хорошо, если к двенадцати соберутся…
– Я не хочу этого слышать!!! Это разгильдяйство!
Герстнер рывком открыл дверь на улицу, и тут же перед его носом раздался страшный взрыв. Стоявшая у отеля карета взлетела в воздух…
Когда дым рассеялся и обломки кареты вернулись из поднебесья, выяснилось, что от всего экипажа невредимыми остались только кучер на облучке и две запряженные непонятно во что лошади.
– Ну вот, – удовлетворенно сказала Маша. – А если бы мы вышли на десять минут раньше?..
По коридорам Сената сновали чиновники с папками. Один из них проскользнул в дверь с табличкой: «Специальная междуведомственная комиссия», где с трибуны князь Воронцов-Дашков говорил:
– Устроение железных дорог в России совершенно невозможно, бесполезно и крайне невыгодно. А если кому-то приходит в голову, что две полосы железа смогу оживить наши русские равнины, – тот глубоко и опасно заблуждается!
Все это выглядело как суд над Герстнером. Он сидел в стороне ото всех, и его лицо выражало искреннее недоумение.
Чиновник положил перед князем бумагу, зашептал:
– Записка графа Бобринского и военного инженера по ведомству путей сообщения Мельникова в защиту проекта господина Герстнера.
– Нам-то это зачем?! – возмутился князь. – Отнесите в Комитет по устройству железных дорог.
Глядя на освещенные окна Сената, Маша, Тихон и Родик томились на набережной. Двумя полукружьями сбегали вниз гранитные ступеньки к невской воде. Там Пиранделло готовился доить Фросю.
– Подслушать бы, как там, чего… – тосковал Тихон. – Придумали же для глаз подзорную трубу… Неуж нельзя и для ушей чего выдумать? Насколько легче работать было бы!..
Родик сказал:
– Протянуть такую проволочку… на одном конце коробочка, на другом – трубочка. В коробочку говоришь, в трубочку слушаешь…
– Нет, – возразил снизу Пиранделло. – Проловочку всегда заметно. Каждый дурак подойдет и оборвет. И все.
– Правильно! Уж если мечтать – так ни в чем себе не отказывать! – сказал Родик. – Никакой проволочки! Все исключительно через атмосферу, по воздуху… Я в Москве говорю: «Маша!» А Маша мне из Петербурга: «Слушаю!»…
– Ох, чует мое сердце, неладно там… – тревожно произнесла Маша и показала на окна Сената.
И снова коридоры Сената. Снова табличка: «Комиссия по устройству железных дорог».
В зале, тоже смахивающем на зал суда, чуть поодаль от трибуны страдал Отто Франц фон Герстнер, а с трибуны вещал граф Татищев:
– Климатические условия нашей страны послужат сильным препятствием к этому разорительному для населения России нововведению! И потому устройство железных дорог считаю на несколько веков преждевременным!..
Чиновник пробрался к Татищеву, положил перед ним бумагу:
– Письмо графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту проекта Герстнера…
– Отнесите это в «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера», – обозлился граф. – Пусть там и решают!..
А на набережной томительное ожидание короталось болтовней:
– Надо было и мне туда, с Антоном Францевичем! Представился бы кем-нибудь пофигуристее, наврал бы с три короба, и пропустили бы как миленького, – вздохнул Родик.
– Что же вы, Родион Иванович, думаете, что тама наших людей нет? – усмехнулся Тихон. – У нас, в Третьем жандармском, вас все знают как облупленного.
– Это еще откуда?
– Из донесений моих.
– А про меня знают? – крикнул снизу Пиранделло.
– Неужто нет.
– И чо?
– А ничо. Смеются с тебя.
– И про меня, Тихон? – улыбнулась Маша.
– Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их
– явление!
– Так уж и в академию… – усомнился Пиранделло.
– Ну ничего, окромя гирь и козы! – рассердился Тихон. – Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег – исключительно из соображений ума и патриотизьма!..
Чиновник приоткрыл дверь с табличкой: «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера» и прошмыгнул к светлейшему:
– Ваша светлость… От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера…
– Спасибо, братец. Иди с Богом. – Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки.
Эта зала больше всего напоминала судилище.
– Продолжайте, граф, – махнул рукой светлейший.
Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:
– Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетаюших над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще, путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..
Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:
– А все-таки она вертится…
И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух словно стая снежинок…
Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Родику – брегет, Маше – медальон, Тихону – тощий бумажник…
Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:
– Прощайте. Мне незачем больше жить.
И бросился в темные воды Невы.
– Федя!!! – резко крикнула Маша.
Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.
Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике:
– Не хочу жить… Не хочу! Варвары!.. Варвары!..
Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи:
– Ну, будя… Ну, уймись, Антон Францыч… Будя…
– Антон Францевич! Миленький, родненький!.. – причитала Маша. – Жизни себя решить – грех-то какой!.. Все будет хорошо! Вот увидите.
– Манечка знает, что говорит… – лепетал испуганный Тихон.
– Успокойтесь, Антон Францевич! – кричал Родик. – Немедленно успокойтесь!..
– Хорошо, – вдруг сказал Герстнер, лежа в руках Пиранделло. – Я останусь жить. Но пусть погибнет мой проект. Он никому не нужен.
Герстнер дрыгнул ногами и швырнул в воду чертежи и проект.
– Пиранделло! Держи Антона!!! – завопил Родик.
Одновременно в воздух взвились четыре тела, одновременно в воду шлепнулись Родик, Маша, Тихон и коза Фрося…
В апартаментах Герстнера на протянутых веревках сушилась мокрая одежда спасателей, чертежи, эскизы.
Завернувшись в скатерть, как в тунику, Маша проглаживала утюгом чью-то мокрую рубаху.
У жарко натопленной печи сушилась обувь, грелся голый Тихон в одной набедренной повязке. Его кремневый пистолет пеньковыми веревками был приторочен под левой подмышкой точно так же, как через полтораста лет станут носить оружие тайные агенты всего мира…
Коза Фрося, укутанная в армяк Пиранделло, лежала на узкой софе, что-то жевала, трясла мокрой бородой…
Босоногий Родик в халате на голое тело нервно расхаживал:
– Стыдно, Антон Францевич, и недостойно интеллигентного человека!.. Сегодня ваша жизнь и ваш проект уже принадлежат…
– Российской империи, – вставил дрожащий Зайцев.
– А ты вообще молчи! Не умеешь плавать – нечего в воду прыгать! – разозлился Родик.
– Все прыгнули – и я прыгнул, – виновато пробормотал Тихон.
– Вы талантливый инженер, Антон Францевич!..
– Очень плохо в России жить инженеру, – простонал Герстнер.
– Эх, Антон Францыч, – вздохнул Пиранделло. – А кому на Руси жить хорошо?
– Как ты сказал, Пиранделло? – удивился Родик.
– А чего я такого сказал?!.. Чуть что – сразу Пиранделло!..
– Я здесь совсем недавно, а уже заметил, что существование в России окружено такими стеснениями… – слабым голосом проговорил Герстнер.
– Что каждый лелеет тайную мечту уехать отсюда куда глаза глядят, – подхватил Родик. – И заметьте, Антон Францевич, дело вовсе не в политической свободе. а просто в личной независимости, в возможности свободного передвижения, в обычном выражении естественных человеческих чувств…
Зайцев в панике заткнул уши, закричал тоненько:
– Я этого не слышал, господа! Вы этого не говорили!..
– Ой, да не верещи ты, инакомыслящий! – поморщился Родик. – Будто на облаке живешь…
Маша поплевала на утюг:
– Родион Иваныч! Тихон!.. Золотце вы мое! Чем друг с дружкой собачиться – подумали бы, что дальше делать.
Тихон неуверенно почесал в затылке:
– Есть, конечно, один человек. Он и по нашему департаменту проходит, и с Алексан Христофорычем на короткой ноге. Он слово скажет – на всю Россию слышно. Но… Очень любит это самое… Тут не грех и сброситься…
Тихон подошел к столу, развязал нагрудный кожаный мешочек и вынул оттуда несколько смятых ассигнаций.
Герстнер пораженно приподнялся на постели. Тихон сказал:
– Вот. Все, что есть.
– Откуда это у тебя? – насторженно спросил Пиранделло.
– Премия, – с милой гордостью ответил Тихон.
– За что?! – вскричал Родик.
– За вас, – скромно улыбнулся тайный агент.
Герстнер потерял сознание и упал на подушки.
Следующим утром Родион Иванович вел под руку редактора и издателя «Северной пчелы» Фаддея Венедиктовича Булгарина.
– Ах, Фаддей Венедиктович! Вы же не только светоч российской словесности, но и рупор передовой общественной мысли…
– Вы мне льстите… Однако чем могу служить?
– Вы, конечно, наслышаны о проекте Герстнера?
– В общих чертах, – осторожно сказал Булгарин.
Родик достал из кармана конверт, протянул его Булгарину:
– Вот здесь письмо, объясняющее выгоды устроения железных дорог. Мы льстим себя надеждой, что если к этому наброску вы приложите хоть частицу своего тонкого ума и высокого таланта – эта штука станет посильнее, чем «Фауст» Гете!
– Вы, уважаемый Родион Иванович, не очень ясно представляете себе все тонкости издательского дела…
И тут Родик вложил в руку Феддея Венедиктовича пачечку денег:
– На нужды отечественной литературы, дорогой Фаддей Венедиктович. – Родик смотрел на Булгарина ясными, безгрешными глазами.
Они остановились у входа в редакцию «Северной пчелы».
– Надеюсь, завтра вы сможете уже прочесть статью, любезный Родион Иванович, – поклонился Булгарин и вошел в подъезд редакции.
Оставшись один, Родик в восторге от самого себя вдруг по-мальчишески подпрыгнул, сотворил в воздухе этакое коленце и умчался.
Войдя в свой кабинет, Булгарин увидел следующую картину: в кресле для посетителей, не по-русски раскованно, сидел чрезвычайно симпатичный, худенький и элегантный человечек с длинными вьющимися волосиками и ангельским лицом с большими голубыми глазами. Это был Иван Иванович.
В левой руке Иван Иванович держал дамскую дымящуюся пахитоску, а в правой – длинную сверкающую шпагу. Острие клинка упиралось в горло огромного швейцара Семена, пригвожденного к стене. Руки Семен держал на затылке.
– Что?.. Что такое?!.. – ошеломленно спросил Булгарин.
– Ну, что же ты, Семен? – очаровательно улыбнулся Иван Иванович. – Докладывай, шалун. Докладывай…
– К вам пришли, Фаддей Венедиктович… – сдавленно произнес Семен, боясь шелохнуться.
– Кто пришел? – игриво спросил Иван Иванович и пощекотал горло Семена клинком шпаги. – Проказник!..
– Господин Иванов… – в ужасе прохрипел Семен.
– Умница, – похвалил его Иван Иванович. – А теперь ступай на место, и пока я не выйду отсюда, к Фаддею Венедиктовичу никого не впускай. И убегать не вздумай – зарежу, как кролика.
Он убрал шпагу от горла Семена и сообщил ему начальную скорость легким уколом в зад. Семен пулей вылетел за дверь.
Иван Иванович положил на стол толстую пачку ассигнаций и вежливо указал клинком шпаги на редакторское кресло:
– Присаживайтесь, Фаддей Венедиктович. Садитесь, садитесь. У меня тут возникло к вам одно маленькое, ну буквально крохотное дельце…
В пригостиничном трактире Герстнер потрясал свежим номером «Северной пчелы» и кричал:
– Я его на дуэль вызову!..
– Нет! Это я его вызову на дуэль… – Родик вырвал газету у Герстнера. – «Светоч российской словесности…» Мать его за ногу! Извини, Машенька…
– Как же это он?.. – Пиранделло смял оловянную кружку в комок.
– «Как, как»! Взял деньги, чтобы написать статью за железные дороги, а написал против! – Родик бросил газету под стол.
– Не ожидал я от Фаддея Венедиктовича, – вздохнул Зайцев. – С ним сам Алесандр Христофорович на короткой ноге…
– Я б им обоим ноги из задницы выдернул… Извини, Манечка, – сказал Пиранделло.
– Федор! – вскричал Зайцев. – Я этого не слышал! Наш Александр Христофорыч…
– Ваш Александр Христофорович еще две недели тому назад обещал устроить мне аудиенцию у царя, – желчно проговорил Герстнер. – Где эта аудиенция?! – Герстнер выругался по-немецки и тут же галантно извинился: – Простите меня, Мария.
– Нужен прямой выход на самого царя! – решительно сказал Родик, но тут же сник и честно признался: – А как это сделать – ума не приложу…
– Но это-то проще всего! – воскликнула Маша и поднялась из-за стола.
– Чего же вы раньше-то молчали?! Эх, вы…
В Летнем саду на берегу пруда Николай в окружении фрейлин кормил лебедей. Каждая держала в руках кулек с кормом, и государь вот уже несколько раз подряд воспользовался услугами одной и той же фрейлины. Это было тут же замечено стоявшими наверху придворными:
– Поздравляю. Сегодня государь особенно благосклонен к вашей дочери… Я искренне рад за вас.
– Спасибо, мой друг! Ваше последнее повышение в чине благодаря очарованию вашей жены меня тоже очень радует!..
Вдруг все лебеди, как по команде, повернулись и поплыли к другому берегу. Царь растерянно посмотрел им вослед и увидел на противоположному берегу Машу. Лебеди подплыли к Маше, вытянули к ней шеи, что-то залопотали. Маша рассмеялась. Лебеди тоже…
Николай грозно крикнул Маше:
– Сударыня! Благоволите подойти ко мне!
– С удовольствием, ваше величество, – ответила Маша и легкой, грациозной походкой направилась к царю.
Лебеди поплыли за ней. Царь невольно залюбовался Машей, расправил усы, придал лицу томность и спросил:
– Кто вы, дитя мое?
– Меня зовут Мария, ваше величество, – улыбнулась Маша.
Фрейлины презрительно разглядывали Машу. Одна достаточно громко сказала по-французски:
– Она даже реверанс не может сделать!..
– А что такое «реверанс»? – тут же спросила по-французски Маша, чем привела царя в неслыханное удивление!
– И одета как чучело!.. – сказала другая фрейлина по-немецки.
– Что вы говорите? – огорчилась Маша на немецком языке. – А мне казалось, что вполне прилично… Очень жаль.
– Она вообще выглядит отвратительно! – по-английски сказала третья фрейлина.
Маша совсем было расстроилась, но посмотрела на царя и спросила его по-русски:
– Это действительно так, ваше величество?
Николай оправился от изумления и поспешил успокоить Машу:
– Что вы! Что вы, дитя мое!.. Это шутки… – Николай гневно повернулся к фрейлинам: – Это недобрые и недостойные шутки!
Он любезно взял Машу под руку и повел по аллее Летнего сада.
– Откуда вы знаете языки, дорогая Мари? – спросил Николай.
– Я их не знаю, ваше величество… Я просто слышу и стараюсь понять… А уж отвечается как-то само по себе.
– Но это невозможно!
– Возможно, ваше величество. Нужно быть только очень внимательной к людям. Вы никогда не пробовали?
– М-м-м… Прелестница!.. – Николай прильнул губами к руке Маши. – Поедемте ко мне, Мари! Поговорим… Послушаем музыку…
– С удовольствием, ваше величество, – просто ответила Маша. Притаившийся за кустом Зайцев всхлипнул и в ужасе закусил себе ру– ку…
Объединенные любовью к Маше Герстнер, Родик, Тихон и Пиранделло в панике мчались по Петербургу.
– Если бы я не знал, как у вас подозрительно относятся к браку с иностранцем, – я бы тут же сделал ей предложение!.. – на бегу кричал задыхающийся Герстнер.
– Да я его сейчас своими руками с престола свергну! – орал Пиранделло, громыхая сапогами. – Не посмотрю, что царь.. Я ее, нашу Манечку, раньше всех полюбил и в обиду не дам!..
Тихон чуть не плакал на бегу:
– Боженька милостивый!.. Сохрани рабу божью Марию от его величества!.. Нешто нам неведомо, как он с девицами обращается?!.. В кои-то веки промеж государственных дел по безопасности Отечества пришла ко мне моя личная любовь!..
– Прекрати причитать! – рявкнул на него Родик. – Вспомни точно, что он ей сказал? Какими словами?..
– Поедем, говорит, ко мне… Музычку послушаем… И она, рыбка наша…
– Быстрей!!! – скомандовал Родик и вырвался вперед. – «Музычку послушаем»… Мало ему придворных потаскух!.. «Музычку послушаем»! Прием-то еще какой гнусный, затасканный! Пошляк!..
В тех же покоях, где Николай обычно развлекался с фрейлинами, музыкальная шкатулка играла уже знакомую нам мелодию.
На широкой кровати под балдахином Маша, как могла, отбивалась от откровенных притязаний монарха в уже расстегнутом мундире.
– Мари!.. Я влюблен… Запах вашего тела… Хотите быть первой фрейлиной двора? Сольемся в едином экстазе!.. – бормотал царь.
– Ваше величество, нужно принять господина Герстнера… – уворачиваласъ Маша от царских объятий. – И как можно скорей. Это необходимо всей России…
– Да, да!.. Конечно!.. Завтра же я приму его!.. Я сделаю для тебя все! А сейчас!.. Божественная!!!
Николай на секунду замешкался. Маша вырвалась и вскочила на ноги. Прижавшись спиной к стене, она рассмеялась и сказала царю:
– Хорошо, хорошо… Успокойся, миленький! Но завтра же господин Герстнер должен 6ыть здесь. Ладно?
– Завтра же! Завтра же!.. – в восторге закричал царь и бросился к Маше, срывая с себя мундир.
– Ну, а теперь помоги и мне, Господи, – устало вздохнула Маша и просто растворилась в глухой стене.
С раскрытыми объятиями Николай так и влип в то место, где только что была Маша. Он потрясенно оглянулся, потом схватил колокольчик и яростно затрезвонил.
Дверь отворилась, показалась физиономия лакея.
– Фрейлину сюда немедленно! – в нетерпении закричал царь.
– Какую, ваше величество?
– Любую! И как можно быстрей!..
Гонимые жаждой мести за поруганную честь своей любимой, Герстнер, Пиранделло, Тихон и Родик ворвались через арку Главного штаба на Дворцовую площадь так, словно собирались с ходу взять Зимний дворец!
Добежав почти до Александрийского столпа, они вдруг увидели спокойно идущую через площадь Машу. Мокрые, измученные, задыхающиеся, они остановились как вкопанные.
– Батюшки! – удивилась Маша. – Да что это с вами? Куда это вы?
Никто не ответил ей ни слова. Каждый с испугом оглядывал Машу, отыскивая на ней следы царского насилия…
И тогда Маша внезапно поняла, что так взволновало ее друзей. Она подмигнула им и сделала успокоительный жест рукой – дескать, не волнуйтесь, братцы, все в порядке!
На следующий день у отеля «Кулон» прифранченного Герстнера сажали на извозчика всей компанией: Пиранделло снимал с Герстнера невидимые пушинки, Зайцев поправлял на нем жабо, Родик наставлял:
– Больше выпячивайте военные выгоды проекта! И не сутультесь. Государь ценит бравый вид и отменную выправку.
Маша обняла Герстнера, расцеловала его в обе щеки:
– С Богом…
В приемной императора придворные, фрейлины, титулованные хозяева русского извоза, генералы и министры в ожидании государя разбились на маленькие группки. Шептались, любезничали, интриговали – словом, очень старались не обращать внимания на стоны, вздохи и ритмичное поскрипывание, доносившееся сквозь знакомую нам уже мелодию музыкальной шкатулки из-за двери царских покоев.
Только какой-то старичок-генерал переходил от одной группки к другой и жало6но спрашивал:
– Прощу прощения, господа… Вы не видели моей жены?
Когда он с тем же вопросом обратился к Герстнеру, стоявший рядом Бенкендорф прислушался и ответил:
– Думаю, что она вот-вот появится, генерал.
Стоны из-за двери перешли в финальный вопль и оборвались. Замолкла и музыкальная шкатулка.
Мужчины тут же перестали шептаться и одернули свои мундиры, фрейлины прекратили щебетать и привели в порядок платья и прически.
Отворились двери царских покоев, и государь явил придворным свой победительный лик. Из-за его спины выпорхнула молоденькая жена старичка-генерала и торжествующе оглядела всех женщин в приемной. Генерал бросился к ней:
– Где вы были, Катрин?!..
Жена генерала скосила глаза на государя и ответила:
– В раю!
Николай польщенно улыбнулся и громко объявил:
– Сегодня я приму всех, господа!
В номере у Герстнера в тягостном ожидании полукругом сидели Маша, Родик, Тихон, Федор и коза Фрося. Завороженно уставившись в одну точку, они не могли оторвать глаз…
…от большого, подсвеченного сзади, аквариума, в котором суетилась уйма нарядных разноцветных рыбок. Таинственность рыбьего мельтешения очень напоминала приемную государя-императора…
Федор тяжело вздохнул, сказал, не отводя глаз от аквариума:
– Как-то там наш Антон? Хоть бы глазом глянуть…
Не в силах оторваться от аквариума, Маша спросила:
– Ну неужели люди ничего не могут придумать, чтобы видеть через дом, города, губернии?..
– А нам, агентам, насколько было бы легче! – сказал Тихон.
Родик с ходу подхватил идею:
– Сидеть бы вот так дома, смотреть бы вот в такой, примерно, аквариум и наблюдать, что происходит сейчас во дворце! И слышать, кто что сказал…
– Так тебе все и покажут – держи карман шире, – пробормотал Федор, а Фрося заблеяла, будто рассмеялась.
А в это время взволнованный Герстнер говорил царю:
– …Между Петербургом и Москвой по железной дороге можно будет за двадцать четыре часа перевезти пять тысяч человек пехоты, пятьсот конников со всей артиллерией, обозом и лошадьми…
– Да, это заслуживает внимания, – сказал Николай. – 0днако, должен признаться, я не люблю войны – она портит солдат, подрывает дисциплину в армии и очень пачкает мундиры!..
– Ваше величество, – сказал граф Татищев, – паровая тяга не может быть допущена у нас, ибо полное отсутствие каменного угля в России повлечет за собой истребление русских лесов…
– Эта затея так же нелепа, ваше величество, как если бы вдруг Россия вздумала закупать пшеницу в заморских странах, – подхватил граф Бутурлин.
Николай улыбнулся оригинальному сравнению – все рассмеялись.
– Чугунные колеи уничтожат извозный промысел, ваше величество, – поклонился князь Меншиков. – Крестьяне лишатся хлеба насущного и счастливой возможности платить подати и оброки своим господам.
– Вот это уже деловой разговор, – усмехнулся Бенкендорф.
Меншиков на секунду смешался, но тут же поспешил добавить:
– А потом, ваше величество, отчего же господин Герстнер не построил такие же дороги в своей Австрии? Не водятся ли там за ним какие-либо грешки, от коих он и бежал к нам в Россию со своими странными, чуждыми нам идеями?
Царь вопросительно посмотрел на Бенкендорфа. Тот сказал:
– Ну, это легко проверить…
Потоцкий решил поддержать Меншикова и бездумно воскликнул:
– Ваше величество! Что может сравниться с нашей простой, верной, истинно русской лошадкой?! А выдумки господина Герстнера… Что-то в этом есть… Иудейско-масонское!..
Николай удивленно глянул на Бенкендорфа. Шеф жандармов ответил ему легкой улыбкой и отрицательно покачал головой.
– А что министр финансов? – спросил успокоенный Николай.
– У нас на такие забавы денег нет, ваше величество.
Но Герстнер не сдался:
– Ваше величество, все доводы моих противников основаны на предположениях, а не на инженерном расчете. Строительство двадцати пяти верст железной дороги с оплатой паровозов в Англии и вагонов в Бельгии обойдется в три миллиона рублей. Я предлагаю в виде опыта построить такую дорогу увеселительного характера между Петербургом и Царским Селом. Там как раз двадцать пять верст…
Фрейлины восторженно зааплодировали. Николай строго обернулся. Аплодисменты мгновенно смолкли. Царь спросил Герстнера:
– На какие деньги?
– Я завтра же открою акционерное общество и соберу эту сумму в течение суток! – уверенно ответил Герстнер.
Николай увидел умоляющие глаза жены старичка-генерала.
– Быть по сему, – сказал он. – Пробную увеселительную дорогу я дозволяю.
Молоденькая генеральша восторженно запрыгала, захлопала в ладоши. Царь с улыбкой взглянул на нее и сказал:
– Раз мой народ хочет железную дорогу – он будет ее иметь! Вместе с тем, господин Герстнер, прошу соблюдать условия нашего уговора. Пункт первый – никаких государственных субсидий! Пункт второй – ваше акционерное общество будет контролировать граф Бенкендорф. Пункт третий – все проекты воксалов буду утверждать лично я. Пункт четвертый – специалистов необходимо выписать из-за границы. На наших не надеяться. И наконец, пункт пятый – национальность. Никаких французов! Этих господ мне не надо!..
Вокруг двухэтажного особняка с вывеской «Акционерное общество Царскосельской железной дороги» толпился народ, подъезжали и отъезжали коляски, экипажи. В центральные двери особняка медленно и неумолимо двигался людской поток всех званий и сословий…
У входа в дом Пиранделло сдерживал нетерпеливую толпу:
– Не напирай!.. Осади! Тебе – направо… Тебе – налево… А вам – прямо! Направо! Налево!.. Прямо!..
Те, кого Пиранделло посылал влево, двигались к железной решетчатой клети с маленьким окошком, где восседал Тихон Зайцев и принимал деньги от желающих купить акции. На столе для острастки лежал пистолет, высилась стопа акций. Тихон считал деньги, выдавал акции и говорил каждому:
– Получите. Распишитесь. Следующий. Получите. Распишитесь…
И вдруг перед его носом возникла толстенная пачка денег. Тихон замер, осторожно поднял глаза. У окошка стоял князь Воронцов-Дашков.
– Это как?.. – пролепетал Тихон.
– На все, – сказал князь.
…Те, кому следовало идти направо, направлялись в другой угол, где Родион Иванович набирал рабочую силу, заключал договора с подрядчиками…
– Сколько можешь дать землекопов? – спрашивал Родик.
– Дак душ полтораста дам, Родион Иваныч…
– Отлично! Завтра поставишь на работу сто пятьдесят человек, а распишешься, будто получал деньги на двести. Понял?
– Чего ж тут не понять?.. Сидеть у ручья и…
– Иди, иди. Не твоего ума дело. Следующий!..
На промежуточной площадке, откуда лестница раздваивалась и уходила на второй этаж, высилась огромная уродливая каменная скульптура какой-то богини с подносом в руках. На этот поднос и водрузил Пиранделло свою чудовищную штангу, да еще для верности привязал ее веревкой к могучей шее богини.
…Те, к кому Пиранделло обращался на «вы», следовали прямо к столу Отто Франца фон Герстнера.
На фоне богини со штангой Герстнер принимал иностранцев. За его спиной стояла Маша и переводила ему со всех языков:
– Он говорит, что он специалист по мостам и виадукам…
Герстнер подозрительно оглядел чернявого иностранца:
– А на каком языке вы с ним разговариваете?
– А я откуда знаю, Антон Францевич?! Сейчас спрошу. – Маша спросила, иностранец ответил. – По-голландски говорим.
– Очень хорошо! – обрадовался Герстнер. – Берем. Давайте следующего!..
– А вот здесь засел наш человек, – сказал князь Меншиков и ткнул пальцем в план Петербурга, разложенный на чайном столе у бассейна на Крестовском острове. – Сегодня мне наконец удалось снабдить его последней моделью корабельного орудия страшной разрушительной силы, созданной нашими министерскими умельцами, имена которых, по соображениям строжайшей секретности, еще долгое время будут оставаться в тени…
Татищев, Бутурлин и Потоцкий склонились над планом, словно полководцы перед решающим сражением. Меншиков посмотрел на часы.
Ровно через семь минут «Акционерное общество Царскосельской железной дороги» перестанет существовать!
– С Богом! – перекрестился Потоцкий.
С высоты шестого этажа, из чердачного слухового окна, Иван Иванович смотрел вниз на двухэтажный особняк «Царскосельской дороги». Тут же на чердаке стояло огромное корабельное орудие с подзорной трубой на манер оптического прицела.
Рядом на деревянной стрехе висело зеркальце в затейливой рамке и баллистический график будущего полета ядра. Иван Иванович кокетливо погляделся в зеркало, что-то грациозно поправил в прическе, посмотрел на часы и сделал пометки в графике.
Затем он прильнул к «оптическому прицелу», и прицел сразу же заполнился красивым лицом Пиранделло.
– Какой хорошенький… – очень по-женски прошептал Иван Иванович, трагически закусил нижнюю губу, поджег фитиль и начал отсчет: – Фюнф… фор… труа… цвай… уна… Пуск!!!
И поднес фитиль к пушке. Орудие оглушительно грохнуло, ядро вылетело из жерла, но, вопреки расчетам, полетело не вниз, на особняк Герстнера, а взвилось куда-то вверх и умчалось в небеса.
Когда дым рассеялся, Иван Иванович посмотрел вниз и увидел целехонький особняк. Он мгновенно приложил свою длинную шпагу к прицелу на стволе. Прямизна прицела полностью совпадала с прямизной шпаги. Потрясенный, он приложил шпагу к орудийному стволу, и тут ему стало ясно, что ствол пушки безнадежно крив!
– 0, рашен-кала6ашен!.. – зарыдал ангел террора.
Тем временем ядро неслось над Петербургом и достигло Крестовского острова. Здесь оно истратило запас энергии и упало рядом с чайным столиком у бассейна, где светлейший князь Меншиков со своими графами пнил чай с вареньем.
Ядро по инерции закатилось под чайный стол. Светлейший и графы замерли и зажмурились. И тут из-под стола раздался жуткий взрыв.
…Когда опоздавший на совещание Воронцов-Дашков подошел к бассейну, не было ни чайного столика, ни плетеных кресел, ни самовара… В бассейне, так и не выпустив из рук блюдец и чайных чашек, плавали титулованные хозяева российского извоза.
Князь Воронцов-Дашков светски раскланялся:
– Господа, я прошу простить меня за опоздание. Дела. А почему вы решили купаться в одежде?..
На насыпи работало пятьсот человек. Сто телег подвозили грунт. Бегали мужики с пустыми тачками. Хрипя и задыхаясь от натуги, катили груженые…
Иностранные специалисты с удовольствием ругались по-русски с разными иноземными акцентами…
Герстнер смотрел в теодолит, видел в него перевернутое изображение Маши с нивелиром в руках. Проверял уровень насыпи…
Пиранделло вытаскивал застрявшие телеги. Возчики орали: «Федор! Подсоби!..» – и Пиранделло мчался на выручку…
Родик шел с подрядчиком вдоль насыпи, отмеривал саженью проделанную работу. Подрядчик тоже нес сажень – свою.
«Родион Иваныч!.. Родион Иваныч!..» – кричали отовсюду.
Родик отмахивался, считал сажени. Подскакал на коне блестящий офицер, отдал честь:
– Родион Иванович! Принимайте пополнение! – и показал на соседний лесок, откуда с песней выходил батальон солдат с лопатами.
– Михал Михалыч! Нет слов! – Родик тут же вынул деньги: – Ровно триста. Как договаривались.
– Благодарю покорно. – Офицер небрежно спрятал деньги. – Ваши деловые качества…
– Равно как ваше офицерское слово чести, – поклонился ему Родик и закричал: – Пиранделло! Покажи господину офицеру, куда людей ставить!
Офицер отдал честь и ускакал. Родик сказал подрядчику:
– Ты мне, сукин кот, двести саженей представил к оплате, а там и ста шестидесяти не наберется!..
– Давай перемерим! Давай перемерим!.. Эх, Родион Иваныч…
– Ты что мне мозги пудришь?! У тебя сажень на два вершка меньше положенного! Жулик!
– Будто нам неведомо, Родион Иваныч, что твоя сажень на три вершка больше, чем надобно…
– Моя сажень на три вершка больше?!.. Ах ты ж, мать…
Но договорить не успел. Подошла Маша с третьей саженью.
– Не спорь, Родик. И вы так уж не надрывайтесь. Вы оба правы – у Родиона Ивановича сажень немножко больше, ваша немножко меньше. Вот настоящая – по ней и мерить надо.
Родик в бешенстве глянул на Машу и злобно сплюнул…
…В «бытовке» – старой карете без колес – Маша поила Герстнера, Пиранделло и вздрюченного Родика молоком и кормила бубликами. Герстнер показывал на завышенную сажень Родика и кричал:
– Это нечестно!!! Так жить нельзя!..
– А так можно?!.. – показывал Родик на сажень подрядчика.
– Это ужасно и безнравственно!
– Я что, для себя? – орал Родик. – Себе эти деньги выгадываю?! Тому – дай! Этому – дай!.. Только успевай отстегивать! А с каких шишей? Из собственных? Так их нет у нас – вон, бублики вместо шницелей трескаем! Только Фросиным молоком и живы!
– Не подмажешь – не поедешь, – сказал Федор. – Россия…
– Я не хочу этого слышать!!! – завизжал Герстнер.
Родик рванулся к нему, схватил за отвороты сюртука:
– А железную дорогу хочешь построить?! Дело своей жизни до конца довести хочешь?! Вот и я хочу, чтобы в моей России была твоя железная дорога! Потому и не боюсь руки пачкать!..
Оттолкнул Герстнера, обессиленно сел, взялся за голову:
– Простите меня, Антон Францевич…
– И вы меня простите, Родик, – тихо сказал Герстнер и снова завопил, глядя из окна кареты на насыпь: – Где Тихон? Там кирки и лопаты растаскивают, а его нет! Куда подевался Зайцев?!
Зайцева инструктировал сам Бенкендорф.
– В Вене все узнаешь про Герстнера. До мельчайших подробностей. Под видом богатого скотопромышленника внедришься в австрийские ученые круги. Для поддержания контактов будешь вести разгульный образ жизни – рулетка, карты, вино, женщины…
– Ваше сиясь… Виноват… – залепетал Зайцев. – Я, конечно… это… с величайшим… Однако средства…
Бенкендорф снисходительно улыбнулся:
– Не волнуйся, братец. Для успеха операции…
В кабинет неслышно проскользнул адъютант, зашептал шефу.
– До конца года? – удивился шеф жандармов. – Странно. Иди.
Адъютант исчез. Бенкендорф снова поднял глаза на Зайцева:
– Легенда меняется. В Австрию поедешь под видом разорившегося помещика. Жить будешь подаянием, ночевать на улицах. Явишься в Вене вот по этому адресу, – Бенкендорф показал Зайцеву адрес и сжег бумажку на свече. – Пароль: «Уже зима, а снега нету». Отзыв: «И лето было без дождя».
Под уличным тентом своего заведения Арон Циперович пил пиво и утирал пот фартуком. В этот знойный полдень жизнь в Вене замерла, и в кабачке никого не было.
– Адам Ципровски?
Арон повернулся и увидел перед собой оборванного, нечесаного, босого человека, – вид тайного агента Тихона Зайцева полностью соответствовал легенде.
– Я-а-а!.. – ответил по-немецки Арон. – Их бин Ципровски.
– «Уже зима, а снегу нету»… – по-русски прошептал Зайцев.
– Есть холодное пиво. Устроит?
– Это не ответ.
– А что я должен вам ответить?
– Если вы Адам Ципровски, так должны знать «И лето…»
– Что лето?
– «…было»… – подсказывал Зайцев Арону.
– Было и есть! – начал раздражаться Арон.
– «…без дождя»! – рявкнул разъяренный Зайцев.
И тут Арон раскрыл объятия и счастливо захохотал:
– Боже мой! Так вы же русский шпион!.. Здрассьте!
Далеко за полночь спящие улицы Вены оглашались дуэтом Арона и Тихона на мотив известной песни «Шумел камыш»:
Уже зима, а снегу нету, и лето было без дождя…
Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра!..
– А я себе думаю, что за идиот на такой жаре говорит: «Уже зима, а снегу нету»! Таки вспомнил! Эту пароль мне давали зимой! Двадцать лет тому назад, но зимой! Представляешь?! Мне двадцать лет высылали жалованье, так могу я за эти деньги ответить, что «лето было без дождя»? – кричал пьяный Циперович.
– Арон… Я тебя уважаю, – сказал Зайцев, еле ворочая языком. – Но сведения по Антону Францычу должны быть кристальными. Поял? Это такой человек!..
– Он мне будет рассказывать!
– И еще… – Тихон вдруг стал расстегивать штаны.
– Эй! Эй!.. – испугался Арон. – Только не здесь. Идем, я покажу.
– И еще! – с тупым упрямством повторил Тихон и вытащил из штанов плотный сверток. – Я тут захватил с собой на полтора миллиона акций… Их надо того… Нам очень нужна валюта для закупки паровозов в Англии…
– Муха не пролетит! А что я с этого буду иметь?
– Я пришлю тебе личное приглашение на открытие нашей дороги…
Ранним утром, когда весь Петербург еще спал, в двери особняка «Железной дороги» раздался громкий стук. Заблеяла Фрося.
Со второго этажа на лестницу выскочили заспанный Пиранделло в одних портках, Герстнер в ночной рубашке, Родик в халате. С «девичьей половины» вылетела наспех одетая Маша.
Пиранделло открыл дверь, и в особняк ворвался загорелый, по-заграничному ярко одетый Тихон Зайцев.
– Тихон!.. – закричала Маша и повисла у него на шее.
Со слезами на глазах Тихон облобызал каждого, даже Фросю, проговорил дрожащим голосом:
– Я в «Кулон», а там говорят – выехали… Так соскучал…
– Мы из экономии здесь теперь живем, – пояснил Пиранделло.
– Счас… Счас… – забормотал Тихон и открыл небольшой саквояж. – Я тут гостинцы… – протянул напульсники Пиранделло. – Это тебе, Федор… Чтобы жилы не растягивал, когда будешь гирей упражняться. Это вам, Антон Францыч… – протянул Герстнеру красивую курительную трубку. – А табак у меня на таможне изъяли. Говорят – не положено. А это вам, Родион Иваныч.
– Зайцев достал из саквояжа дешевые карманные часы. – С боем! А это тебе, Манечка. – Тихон подал Маше шляпу с искусственными цветами. – Ну, вроде все… Ох, пустая голова!.. Фросю-то забыл!.. – Достал из саквояжа аккуратный ошейник с поводком, отдал его Пиранделло. – Примерь-ка ей. Вроде бы в самый раз должно быть…
– Ну, Тихон!.. – потрясенно проговорил Родик, и все бросились радостно и благодарно тискать Зайцева.
– Стойте! Стойте!.. – закричал Зайцев. – Самое главное!.. Отвернись, Манечка…
Маша отвернулась. Тихон стал лихорадочно расстегивать штаны.
– Ты что, Тишка, офонарел? – спросил Пиранделло.
– Да погоди ты!.. – Тихон вытащил из штанов увесистый пакет. – Тута австрийской валюты на полтора миллиона русских рублей! Я там наши акции того… Двинул. При помощи одного товарища.
– Так вы были в Австрии?! – воскликнул Герстнер.
– Нигде я не был!!! – в ужасе завопил Тихон. – Не имею полного права ничего говорить!.. Государственная тайна!.. Все! Меня извозчик ждет! Манечка! Картошки навари! Жрать хочу, как семеро волков!..
И Тихон выскочил за дверь.
Потом он стоял перед столом Бенкендорфа, прижимал к груди легкомысленную шляпчонку и ел глазами начальство.
– Я доволен тобою, братец.
– Да я… Ваше сиясь… Верой и правдой на благо Отчизны…
– Верю, голубчик. Ну что ж, матерьял на Герстнера самый благоприятный
– у нас к нему претензий нет. Вот и наш венский агент подтверждает. Неплохо, неплохо поработали. Благодарю вас обоих за службу.
Бенкендорф выдвинул ящик стола и стал выкладывать оттуда банкноты. По мере того, как росла кипа денег, лицо Тихона вытягивалось от сладостного ужаса перед щедростью награды.
– Здесь десять тысяч, – сказал Бенкендорф.
– Ваше сиясь!.. – Зайцев уже готовился упасть на колени.
– На эти деньги тайно купишь мне акции вашей железной дороги. Не именные, а на предъявителя. И чтоб ни одна душа… Понял? А то на первой осине вздерну!
Стараясь остаться незамеченным, граф Бутурлин крадучись вышел из особняка «Царскосельской железной дороги» и юркнул в карету.
Пересчитал купленные акции и крикнул кучеру:
– На Крестовский! К князю Меншикову!..
В беседке на Крестовском острове Меншиков, Воронцов-Дашков, Потоцкий и Татищев слушали нервный отчет Ивана Ивановича:
– …Я не привык так работать, господа… Ни одна моя акция, выстроенная по всем логическим законам Запада, не может увенчаться успехом!.. Я ставлю взрывной механизм в карете на десять часов, а Герстнер с группой умудряются опоздать с выходом на пятнадцать минут! После чего мне говорят, что это национальные особенности русского характера!.. Я получаю новейшее, секретнейшее оружие из Морского министерства, а оно оказывается с кривым дулом!!! Это тоже национальная особенность?! Единственное, чего я сумел добиться, – статьи господина Булгарина. Так он, слава Богу, на поверку оказался не очень-то русским…
В дверях показался молодой лакей Меншикова:
– Их сиятельство граф Бутурлин приехали-с…
Иван Иванович увидел молодого лакея, сделал ему пальчиками и незаметно послал воздушный поцелуй. Лакей томно прикрыл глаза и вышел.
Впорхнул граф Бутурлин:
– Я, кажется, слегка опоздал, господа? Прошу прощения…
Меншиков указал ему на кресло, задумчиво произнес:
– Может быть, поменять тактику? Задержать строительство, сорвать сроки… Создать компромат. Придать ему политический характер, и тогда государь сам…
– А стоит ли? – глядя в сторону, уронил Бутурлин.
Воронцов-Дашков все понял и тоже проговорил небрежно:
– А может, действительно, пусть их строют?..
– Дудки! – взъярился Потоцкий. – Террор так террор!.. За что деньги плачены?!
– Затронута моя профессиональная честь, – печально улыбнулся Иван Иванович. – Но видит Бог – не по моей вине! Естественно, я еще попытаюсь кое-что сделать. Может быть, даже используя ваши пресловутые национальные особенности…
Когда Родик подкатил на линейке к строительной площадке, перед его глазами открылась ужасающая, леденящая кровь картина: на насыпи, под насыпью, в придорожном кустарнике на целую версту недвижимо лежали сотни людей в крестьянской одежде и солдатских мундирах… Валялись десятки лошадей, запряженных в неразгруженные телеги… Брошены были опрокинутые тачки…
В ужасе Родик спрыгнул с линейки и кинулся в «бытовку» – карету без колес. Первое, что он увидел, – неподвижно лежащую Фросю. И совершенно пьяных Зайцева и Пиранделло!
– Родион Иваныч!.. – в тихом восторге прошептал Тихон.
– Родик… Мы и тебе взяли… – еле выговорил Федор.
– Где?! – яростно затряс Зайцева Родик.
– Рядом… Совсем рядом!.. – счастливо пробормотал Тихон. Родик рванул крышку сундука, схватил два пистолета и выскочил из «бытовки». И почти тут же увидел огромную очередь, тянущуюся к странной карете. По периметру крышки кареты 6ыли укреплены четыре узких рекламных щита со словами: