– А от Джеффа не было никакого ответа… – грустно сказала мне Катя.
Мы сидели с ней у обочины китцингеровских владений, на краю большого поля, взгромоздившись на огромный силосный бурт – метров сорока в длину, десяти в ширину и не меньше двух в высоту.
От дождей бурт был укрыт широкими полотнищами толстой полиэтиленовой пленки, а чтобы ветер не разметал их в разные стороны, полотнища были придавлены отбегавшими свой срок автомобильными колесами. Их там, на этом бурте, было штук сто!
По невзыскательным советским параметрам в этих выброшенных колесах жизни было не меньше, чем на десять-пятнадцать тысяч километров. Попади они в руки нашего нищего и затравленного российского автовладельца – они бы еще года три служили ему верой и правдой.
Ночь была теплая и лунная, и с высоты силосного бурта нам с Катей было хорошо видно, как, негромко урча двигателем и мерно покачивая пушкой, танк быстро и ловко тащил за собой здоровенный многолемешный плуг, вспахивая поле с какой-то невероятной, рекордной скоростью!
Эдик и старый Петер стояли на запятках широкозахватного плуга – следили за тем, чтобы лемехи не выскакивали из земли. На головах у Петера и Эдика были надеты шлемофоны, подключенные к переговорному устройству танка. Нартай еще с вечера удлинил соединительные колодки этих шлемофонов пятнадцатиметровым тонким кабелем, и теперь Нартай, сидящий внутри танка, и Петер с Эдиком, едущие на плуге, могли разговаривать между собой и корректировать действия друг друга.
В голубом лунном свете Петер и Эдик в своих шлемофонах казались персонажами из какого-то фантастического фильма Спилберга.
– Этот проклятый Джефф исчез, будто его никогда и в природе не существовало, – сказала Катя. – Хотя вот уже несколько месяцев я с каждым днем все сильнее и явственнее ощущаю в себе его присутствие. Не просто воображаю что-то этакое, а ощущаю чисто физически… Вы понимаете, о чем я?..
– Понимаю, – ответил я.
– Я беременна, как по учебнику, – усмехнулась Катя. – Меня уже и подташнивает, и запахи я стала чувствовать острее, и ноги к вечеру отекают… Постоишь на Мариенплац, побренчишь на гитаре несколько часов – к вечеру шнурки от кроссовок так в лапы врежутся, что хоть разувайся и домой босиком шлепай! Хорошо, у Эдика есть машина…
А тут еще мною полиция заинтересовалась. К нам сюда, в «Китцингер-хоф», наезжать стала. Эдьке-то ничего, он по закону здесь. А мы с Нартайчиком – не пришей кобыле хвост. Кто мы такие? Почему здесь? Да еще и с танком!.. Я еще – куда ни шло, у меня паспорт израильский, мне виза не нужна. А вот с Нартайчиком совсем дело худо. Да и Наташу с Петером подставлять неохота. Не дай Бог, кто-нибудь из соседей стукнет на наших героических стариков.
Правда, поначалу, когда мы все трое у них поселились, я однажды случайно услышала их разговор в свинарнике. Они думали, что я ушла кормить оленей, а я припозднилась со стиркой и только стала собираться в загон, слышу разговор в свинарнике. Наташа говорит:
– Мы обязаны сообщить, что у нас живут иностранцы. И что в нашем сарае стоит их танк.
А Петер ей отвечает:
– Ничего и никому мы не обязаны. А уж если обязаны, то этим самым иностранцам – они с нас половину забот по хозяйству сняли. И в доме в сто раз веселее! Ты посмотри на себя в зеркало – ты же на десять лет моложе стала выглядеть!..
И, наверное, там, в свинарнике, стал лапать Наташу, потому что она как рявкнет на него:
– Убери руки, кобель старый! Нашел время под юбку лезть! Ты обязан пойти и сообщить!
– Никуда я не пойду, – говорит Петер и, видимо, продолжает тискать Наташу, потому что она, слышу, чуть ли не криком кричит:
– Да отцепись ты! Насмотрелся голых девок по телевизору…
У нас по пятницам, субботам и воскресеньям по двум программам – по РТЛ и Сат-один – разную эротическую хреновину показывают…
– Не хочешь ты, сообщу я, – говорит Наташа. – Потому что я, как честная немка…
И вдруг слышу, в свинарнике повисла тишина. Даже поросята перестали хрюкать.
А потом – голос Петера. Такой тихий, такой чугунный, что даже мне не по себе стало.
– Это я тебя сделал немкой. И ты никому ничего никогда сообщать не будешь. Аллес кляр?
Дескать, «тебе все ясно?»
– Хорошо, хорошо… Конечно! – торопливо и испуганно говорит Наташа. – Как ты скажешь – так и будет. Я просто подумала, что если создаются какие-то законы и правила, то…
– То они не должны никому приносить вреда, – заканчивает за нее Петер, и Наташа замолкает.
Думаю, что эта тема у них больше не возникала.
Освещая себе путь мощной фарой, танк безостановочно тащил за собой широкий плуг с Петером и Эдиком в шлемофонах, слегка замедлял ход на разворотах и по прямой снова набирал скорость. Вспахана была уже половина поля…
– Ты говорила про полицию, – напомнил я Кате. Она усмехнулась, покачала головой.
– В первый раз мы очень испугались. Сидим, ужинаем – Наташа, Петер, Эдик и я. Нартая не было. Он еще с утра уехал на озеро к Зергельхуберам – чинил им какой-то мотор на их сейнере. Он у них там постоянно пасется. Клиентуры у него – хоть отбавляй! И Моосгруберы, и Рингсайсы, и Бирбихлеры… Кому трактор наладить, кому мотор исправить, кому еще что-нибудь. Он у нас нарасхват…
Одним словом, сидим ужинаем, ждем Нартая. И вдруг неожиданно подкатывает желто-зеленый полицейский «БМВ». Мы с Эдькой перетрусили. Я уже хотела юркнуть к себе в «келлер» – с глаз долой, но в это время из полицейской машины выскакивает Нартай, а из-за руля вылезает такой квадратненький полицейский лет двадцати пяти и говорит:
– Грюсготт! Гутен абенд… Добрый вечер. Оказывается, это сын Зергельхубера – Клаус. Нартай уже слегка «на кочерге» – они там со старым Зергельхубером по паре стаканчиков приняли, и этот Клаус решил отвезти Нартая домой.
Наташа тут же заюлила, начала ставить для них тарелки на стол:
– Ах, Клаус… Как ты вырос! Как повзрослел! Как тебе идет эта форма, Клаус! Я же тебя совсем маленьким помню…
Выпили по рюмочке, а потом Петер попросил меня спеть и поиграть на гитаре… Мы в тот день на Мариенплац не работали, глотка у меня малость передохнула и с голосом было все в порядке. Эдик притащил гитару и я попела для них немножко.
Вот с тех пор этот полицейский, Клаус, к нам и стал ездить минимум три раза в неделю. То шоколадку привезет, то цветочки, то еще что-нибудь…
Уже через неделю Нартай его просто возненавидел! Он вообще не переваривает, когда за мной кто-то начинает ухаживать. А о Джеффе он даже слышать не хочет!.. Хотя, когда недавно Наташа заговорила о том, что у Зергельхуберов на озере два замечательных дома, что они очень богатые люди, потому что рыбный промысел приносит им солидный доход, и Клаус – единственный наследник всего этого, и стала многозначительно на меня поглядывать, Нартай просто взбеленился:
– Тетя Наташа! Вы кончайте Катьку сватать! У нее есть Джефф Келли и…
– Нет у нее никакого Джеффа! – закричала Наташа. – И ты это знаешь не хуже меня! Где этот Джефф?! А всю жизнь одной, да еще с ребенком… Надо думать о завтрашнем дне! А Зергельхуберы согласны. В прошлое воскресенье в кирхе мне старый Зергельхубер так и сказал: «Пожалуйста! Пусть будет ребенок… Мой Клаус ей еще столько детей наделает, что уже через год их никто и не различит. Все они будут „Зергельхуберы“!»..
– Успокойтесь, – говорю. – Не спорьте. Мои дети будут только «Келли» или, на худой конец, «Гуревичи». Третьего не дано.
А Клаус все ездит и ездит к нам. Такой упорный баварский крестьянин! Но очень неплохо говорит по-английски. И вообще, вполне приличный и неглупый паренек.
Нам что главное? Нам важно, чтобы он про танк не пронюхал.
Про нас-то, я полагаю, он уже все давно понял. Хотя Петер с Наташей всем наплели, что мы с Нартайчиком ненадолго приехали к Эдику в гости и слегка задержались… Все это, конечно, шито белыми нитками, но полицейский – всегда полицейский. Особенно влюбленный полицейский. В нем же все обострено, он все воспринимает с повышенной подозрительностью.
Правда, Петер, на всякий случай, уже заготовил версию, будто он этот танк купил в ГДР, и не как боевое оружие, а просто как тягловую силу. Вроде как трактор повышенной мощности. А то, что этот трактор с пушкой – так ему, пожилому человеку, ее никак самому не отпилить, а кроме всего прочего, эта пушка ему совершенно не мешает. Пушка и пушка – подумаешь! Он же стрелять из нее не собирается…
Тоже, конечно, абсолютная липа, но если кто-то увидит танк – надо же будет что-то говорить.
Огромное поле Китцингеров было вспахано еще до рассвета, и танк вместе с плугом водворены в сарай.
– Если бы половину наших танков пустить у нас в Союзе на поля – нам Канада с ее валютной пшеницей нужна была бы, как рыбке – зонтик! – сказал мне Нартай, стягивая с головы шлемофон. – А уж если все танки бросить на это дело – мы бы весь мир зерном завалили! Да?
На следующий день, когда мы с Эдиком, Катей и Нартаем вечером вернулись из Мюнхена в «Китцингер-хоф», у дома, под навесом нас ждали – ужин, Наташа, чуть хмельной Петер и тот самый полицейский – Клаус Зергельхубер, безнадежно влюбленный в Катю. Он был без формы – в обычных джинсах, майке и короткой кожаной куртке, но я сразу узнал его по описаниям Кати и Эдика.
– Гутен абенд, – неприветливо буркнул ему Нартай и стал вытаскивать из машины реквизит Эдика, Катину гитару и сумку с костюмами. Эдик и Катя пошли принять душ перед ужином, а Петер познакомил меня с Клаусом. Перемежая непонятную для меня немецкую речь отчетливыми русскими матюгами, Петер сказал:
– Это Клаус – сын моего старого приятеля. Они тут на озере живут. Он брал у нас читать вашу книжку и теперь захотел познакомиться с писателем. Что будем пить – водку, вино, пиво?
– Пиво, – ответил я, поняв только последний вопрос.
В середине ужина Наташа вдруг спохватилась.
– О, Наташа!.. Совсем старая стала! – с досадой сказала она о себе в третьем лице. – Ничего не помню… Катя! Тебе пришло письмо из Америки!
– Давай, давай!.. – крикнул по-русски Петер.
Я видел, как Катя неожиданно растерялась и умоляюще посмотрела на Наташу. Наташа быстро сбегала в дом и вернулась с большим красивым конвертом учрежденческого типа.
– Вот! – она подала конверт Кате.
У Кати мелко тряслись пальцы – она никак не могла вскрыть это письмо. Эдик взял конверт из ее рук и вскрыл сам. И подал письмо Кате.
Из конверта она вытащила плотный лист с типографски напечатанным грифом, и текстом, набранным на компьютере.
– Это не от Джеффа… – упавшим голосом тихо сказала Катя.
– Из Пентагона? – тут же спросил Нартай.
Катя всмотрелась в английский текст и удивленно произнесла:
– Да… А откуда ты знаешь?
– Что написано? – Нартай злорадно покосился в сторону Клауса.
– А я откуда знаю… – совсем расстроилась Катя и по-немецки сказала: – Клаус, пожалуйста, переведи мне хотя бы на немецкий!
– Найн проблем! – улыбнулся ей Клаус и бегло прочитал по-немецки английский текст.
Эдик довольно толково перевел с немецкого на русский:
«Почтенная мисстрис Катерина Гуревич. На Ваш запрос сообщаем Вам, что Вашего племянника лейтенанта Джеффри Р.Келли в настоящее время в США нет. Уже несколько месяцев он находится в служебной командировке в России, в качестве переводчика американской экспертной группы при Комиссии по разоружению ООН.
Возвращение лейтенанта Дж. Р.Келли в Соединенные Штаты планируется на сентябрь месяц этого года.»
– Ну вот! Теперь у нас есть хоть четкая информация! – удовлетворенно произнес Нартай.
– Ничего не понимаю… – Катя ошеломленно оглядела всех сидящих за столом. – Какой «племянник»?!.. Почему «почтенная мисстрис»? И потом, я никогда не писала в Пентагон!..
– Насчет «племянника» и «почтенной мисстрис» Клаус свободно мог ошибиться при переводе, – сказал Эдик и спросил Клауса по-немецки: – Клаус, там так и написано – «Вашего племянника»? Ты не ошибся?
– Найн! Ганц генау! – рассмеялся Клаус.
– Странно… – Катя удивленно вертела в руках письмо из Америки. – Какой-то идиотизм! Что-то вроде «на деревню – бабушке…»
– Не «бабушке», а одинокой родной старенькой тете, которая сейчас временно живет в Германии и очень хотела бы увидеть своего племянника, – спокойно сказал Нартай.
– Так это твоих рук дело?! – ахнул Эдик.
– Не только моих, – со скромным достоинством ответил Нартай. – Я написал письмо по-русски, дал его тому чеху… Помнишь, аккордеониста Тони Мареша? Он перевел письмо на немецкий, и мы вместе попросили этого жонглера из Лондона – Стива Дэвиса переписать наше письмо по-английски. А когда я ему заслал бутылку «Корна», он и адрес точный узнал, и конверт сам надписал… Я только отправил.
Наташа в меру своих сил пыталась переводить Петеру и Клаусу историю появления американского письма в «Китцингер-хофе».
Все смотрели на Нартая. Наступила его звездная минута!
– Но почему я – «тетя»?!! – закричала Катя. – Зачем тебе нужно было врать в этом письме от моего имени?!
Тут Нартай не на шутку разозлился! Он посмотрел на Катю в упор и зло проговорил:
– Елки-палки! Чтоб не сказать хуже… Да, если бы я написал всю правду, разве они ответили бы?! Мало ли у них америкашек, которые делают детей по всему миру, а потом их только и видели?! Представляешь, сколько таких правдивых писем от этих несчастных дурочек идет в Пентагон? А если приходит письмо от пожилой, одинокой тети, которая всего лишь скучает по своему американскому племяннику, – тут просто грех не ответить. Это ты можешь понять своими куриными мозгами?!
Катя обняла Нартая, прижала его к себе и тихо спросила:
– Я надеюсь, ты не написал в этом письме, что к тому же старенькая европейская тетя уже пятый месяц беременна от своего американского племянничка?
И поцеловала Нартая в нос.