НОЧЬ. «ЗАПОРОЖЕЦ» У ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ КОЛОНИИ
Стоит «Запорожец» на загородной грунтовой дороге неподалеку от ярко освещенных бетонных стен высокого забора воспитательной колонии усиленного режима...
Подполковник милиции Николай Иванович Петров сидит за рулем.
Положил руки на баранку, опустил голову на руки...
Его дочь, тринадцатилетняя Лидочка, прощается с Толиком-Натанчиком Самошниковым, целует его и говорит:
— Хотела бы я посмотреть на того пацана, который за тебя там остался, — и показывает на высокий бетонный забор. — Иди, Толян. И ни черта не бойся — мы с тобой. До самого, самого конца.
Толик заглянул Лидочке в глаза, сказал с кривой усмешечкой:
— Все. Теперь будем ждать.
Выскользнул из машины и...
...тут же растворился в черных высоких кустах, преграждавших путь к бетонному забору с яркими лампами и затейливыми гирляндами колючей проволоки...
Николай Иванович завел двигатель, стал разворачивать машину в обратном направлении...
...и вот уже мчится в ночи «Запорожец» по дороге в Ленинград...
Напряженно вглядывается в дальний свет фар Николай Иванович...
Сидит рядом с ним его дочь — Лидочка.
Уставилась в боковое стекло неподвижным взглядом, и мимо нее пролетают черные деревья, черные кусты, черные строения — то ли спящие, то ли покинутые. Неживые...
* * *
Но постепенно вся эта чернота за боковым стеклом «Запорожца», куда не достает свет фар, устремленный только вперед...
...и трескучий шум «запорожского» двигателя...
...начинают преобразовываться...
...в грохот железнодорожного электровоза, с длинным хвостом из вагонов, несущихся по рельсам в белесой предрассветной мгле...
КУПЕ АНГЕЛА И В.В.
В.В. курил, забравшись с ногами на свой диванчик...
...а Ангел, отгородившись от дыма сигареты В.В. невидимой ангельской прозрачной завесой, сидел на своем месте, поджав под себя ноги.
— Хотел бы и я посмотреть на того пацана, который в ту ночь оставался за Толика в колонии! — сказал В.В.
— Он перед вами, — улыбнулся Ангел.
— Об этом я уже догадался. А как вам это все удалось? Я имею в виду трюк с подменой, когда вы в отсутствие Толика остались изображать его в колонии. Убежден, что там была своя отлаженная система стукачества, и Толик наверняка очень сильно рисковал!..
— Нет. — Ангел отрицательно покачал головой. — Тут все было чисто.
— А представьте себе противоречивые показания людей, которые могли видеть Толика в Ленинграде или по дороге туда, и других свидетелей, которые именно в это время видели его (в смысле — вас.) в колонии? Этого вы не боялись?
— Нет-нет... Я заранее просчитал, что в Ленинграде Толика-Натанчика увидят всего лишь три человека.
— Какие еще «три»?! — удивился В.В. — Ну, Лидочка, ее отец... А кто третий?
— Третий — Заяц.
— Ах да... Но вы же в это время торчали в Германии!..
— Действительно, я ждал легализации... Но надо отдать должное моему Профессору Ангелу-Хранителю. Он, видимо, чувствуя себя в чем-то виноватым передо мной — обескрыленным и лишенным чина, — не прерывал со мной связи... Когда до убийства Зайца оставалось времени с гулькин нос, старик развил на Небе сумасшедшую деятельность! Он ускорил оформление моих документов, с последующим официальным внедрением в Человечество, он потребовал у наших Священных Кадров моего немедленного перемещения в Ленинград за счет средств Школы ангелов-хранителей. Он заявил, что если мне как практиканту полагалось перемещение в оба конца Небо — Земля и Земля — Небо, то теперь, в условиях моего невозвращения на Небо, они обязаны бесплатно переместить меня из одного Земного государства в другое... А в последнюю минуту, перед моим отъездом, он даже явился мне!.
ДЕНЬ. КРЫША ДОМА, В КОТОРОМ ЖИЛ ЛЕША...
И Учитель, и его бывший Ученик были грустны и серьезны.
Маленький Ангел сидел на гребне крыши семиэтажного дома, свесив ноги по одну сторону крыши...
...а Старый Профессор Ангел-Хранитель стоял за печной трубой, словно за кафедрой, облокотившись о большую домовую телевизионную антенну.
Он был при полном ангельском параде — в белом хитоне до пят, золотых сандалиях, и за его широкой прямой спиной подрагивали большие и мощные крылья с пожелтевшими от старости перьями...
— Мальчик мой, — говорил Старый Ангел. — Лишен ли ты ангельского чина, отобраны ли у тебя крылья, поверь, это все не имеет никакого значения! Это все лишь внешняя атрибутика — не больше... Ты все равно остался Ангелом. Ангелом-Хранителем! С достаточно серьезным запасом чистых и праведных профессиональных навыков и приемов, арсенал которых будет пополняться всю твою дальнейшую жизнь. Но это будет зависеть уже лишь от твоего собственного самосовершенствования... И запомни: главное — сохранить постоянное состояние внутренней Справедливости! К сожалению, мы с тобой лишены Карательных и Наказующих функций, а они очень пригодились бы тебе сейчас на Земле. Особенно в России. Попробуй, малыш, отыскать для себя некий действенный эквивалент тому, что в нашем ангельском просторечии называется Кара Небесная...
— Простите, Учитель, но я не очень понимаю, что вы имеете в виду... — робко сказал маленький Ангел.
— О’кей! — ответил Старый Ангел. — Пример: известно, что Толик и Лидочка собираются мстить Зайцу. Мы с тобой свято убеждены в Справедливости этого намерения... Так?
— Да.
— Сами принять участие в этом акте отмщения мы не имеем права. Как бы нам этого ни хотелось. Так?
— Так...
— В таком случае мы обязаны создать для Охраняемых нами условия максимальной безопасности при исполнении ими Справедливой акции возмездия. Понял?
— Да. Но как? — растерялся маленький Ангел.
— Проще пареной репы, — сказал Старый Ангел-Профессор. — Скорее всего Толику-Натанчику придется уехать из своего узилища в Ленинград. Никто не должен знать, что в то время, когда этот подонок Заяц будет Справедливо уходить из жизни, Толика не было в колонии! Ибо подозрение в убийстве Зайца может сразу же пасть на него... Наоборот, десятки мальчишек-заключенных, воспитатели и охранники должны будут потом на следствии подтвердить, что именно в это время Толик-Натанчик Самошников — младший брат нашего покойного Леши — находился в колонии у всех на глазах! И для этого на несколько часов Толиком станешь ты... Это не очень сложно. Сейчас я покажу тебе, как это делается!..
КУПЕ АНГЕЛА И В.В.
— Так я появился в колонии... — сказал Ангел. — Оставаясь невидимым, день я присматривался, а потом ночью явился к Толику во время его сна... А чтобы он мне поверил, я отдал ему две Лешины кассеты и остальное время ждал приезда Лидочки... Когда же они смотались в Ленинград, я принял облик Толика и постарался сделать так, чтобы меня все видели — и пацаны, и взрослые... Единственное, с чем я не справился, Владим Владимыч, это с голосом Толика. Наверное, там, на крыше Лешиного дома, куда ко мне прилетал мой Старый Учитель-Ангел, я прошляпил инструкции старика по идентификации голосов... От этого мне приходилось хрипеть и сипеть. Будто я простудился... Изображал я это так талантливо, что чуть не загремел в медпункт! Еле отговорился. И с матерными словами у меня не очень получалось... А ночью в колонии снова появился Толик. И я, к счастью, был избавлен от необходимости врать, что вообще-то ангелам категорически противопоказано! А труп Зайца обнаружили только на вторые сутки...
ЛЕНИНГРАД. УТРО. КООПЕРАТИВНЫЕ ГАРАЖИ
Около ремонтного бокса под номером шестьдесят четыре стояли черная «Волга», милицейский «уазик», зачем-то «скорая помощь» и «труповозка» — автофургон без окон с единственной задней дверью.
Обе половинки этой двери были распахнуты, и туда как раз в эту минуту вносили на носилках прикрытый черной клеенкой труп Зайца...
Ворота гаражной ремонтной зоны были распахнуты, и там копошилась оперативная группа уголовного розыска...
...в которой участвовали двое уже знакомых нам оперативников — те, которые когда-то арестовывали Толика за угон «хлебовозки», потом принимали Николая Ивановича Петрова у себя в Третьем отделении милиции и много позже присутствовали в крематории на похоронах Любови Абрамовны Лифшиц и Сергея Алексеевича Самошникова.
Это они тогда пообещали Толику найти убийцу его отца и бабушки...
Уныло ходил по гаражу милиционер-кинолог с собакой-ищейкой.
Собака с отвращением отворачивала морду от чего бы то ни было и рвалась с поводка на свежий воздух. А ее оперативный руководитель тоскливо пытался сказать каждому:
— Ну чего вы хотите от собаки-то, когда вокруг все бензином вымыто?! Да еще труп неизвестно сколько провисел тут облеванный и обоссанный... Здесь человеку-то находиться невмоготу, а вы еще от собаки чего-то требуете... Кажный раз только одни попреки и слышишь!..
— Никто от твоей шавки ничего не требует, — сказал ему один наш знакомый оперативник. — Вали с ней отсюда по холодку, не путайтесь под ногами!..
У распахнутых ворот ремзоны толпился всякий милицейский служебный люд.
Здесь же снимали показания с председателя кооператива и нескольких гаражевладельцев...
— А еще у кого могли быть ключи от этого ремонтного бокса? — спрашивал председателя второй знакомый нам оперативник.
— Ключи от этого гаража могли быть только у меня — у председателя. Я получаю заявку на самостоятельный ремонт машины от членов нашего кооператива, выдаю ключики под расписку, а потом так же их принимаю. Все! И вторые ключи были у подполковника милиции Петрова Николая Ивановича... Он тоже член нашего кооператива. И член правления.
— А он когда последний раз здесь ремонтировался? — словно невзначай спросил следователь районной прокуратуры.
Оперативник все записывал и записывал в свой потрепанный блокнот...
В гараже следственная бригада снимала отпечатки пальцев с тельферной колодки, с бутылки из-под ликера «Южный», с табуретки...
Еще кто-то внимательно осматривал внешний край воротных створок, замок, ручку двери...
— Николай Иванович, считай, здесь уже с полгода не был, — сказал председатель кооператива. — Как «Москвича» своего продал, так и перестал сюда ходить... Он сейчас на «Жигуля» копит. Ждет, когда дадут ему машину у вас в эМВэДэ, и снова начнет появляться в гараже.
— У нас дадут — как же... — сказал оперативник. — Догонят и еще дадут!
А следователь прокуратуры тут же переспросил:
— Так вторые ключи, вы говорите, у этого Петрова были?
И стал записывать в свой блокнот.
Подошел водитель «труповозки»:
— Увозить можно? А то у нас еще три вызова...
— Чего ты у меня спрашиваешь?! У тебя хозяин — судмедэксперт! Вот его и спрашивай...
— А он велел к вам идти...
— А я тебе велю идти к бениной маме с этим дохлым говнюком!
— Все ясно, — мирно сказал водитель «труповозки». — Уже пошел.
Он сел за руль своей мрачной машины и уехал вместе со своими помощниками и трупом Зайца.
Начальник уголовного розыска райотдела, садясь в свою потрепанную черную «Волгу», говорил старшему опергруппы Третьего отделения:
— Короче... Знаете, что делать. Ученого учить — только портить. Если что — докладывайте. То, что это не самоубийство, и ежу понятно. Привет!
И тоже уехал...
КАБИНЕТ В ТРЕТЬЕМ ОТДЕЛЕНИИ МИЛИЦИИ
Это был тот же самый кабинет, куда когда-то приезжал подполковник Петров выручать Толика Самошникова...
За двумя письменными столами сидели те же самые оперативники.
Один из них заканчивал допрашивать пацана из окружения Зайца:
— Так ты говоришь, что до поездки Зайцева к тетке этого золотого кольца у него не было?
— Не было...
— А появилось только после того, как он вернулся в Ленинград?
— Да.
— Ну хорошо... Распишись вот здесь... Молодец! И вот здесь тоже... Хорош. Нужно будет — вызовем. Вали отсюда...
Второй оперативник оторвался от бумаг, сказал выходящему пацану:
— И позови из коридора следующего!
Первый опер — второму:
— Костя, махани в колонию — к Тольке Самохе. Может, чего нароешь...
— А как я туда доберусь?
— Сходи к Петруччио. Может, даст машину...
КАБИНЕТ НАЧАЛЬНИКА УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА
Этого начальника мы уже видели в кооперативном гараже, когда увозили труп Зайца.
— Петр Петрович, — сказал оперативник, — мне бы в колонию смотаться, к Самошникову... Вы мне машинку какую-нибудь не дадите?
— Ага! — сказал Петруччио. — Сейчас — с разбегу. Перетопчешься. Мы все — в говне, а ты — в белой манишке с «бабочкой»! Да?
— Просто, Петр Петрович, я подумал...
— Не о том подумал, Костенька... Ты думай про то, что у нас одна «Волга», которая под моей задницей разваливается, патрульный «УАЗ» и один оперативный «Москвич», который колеса на ходу теряет от старости. А горючее мы, как последние курвы, у знакомых шоферюг сшибаем. Что вполне можно квалифицировать и как вымогательство, и как «получение взятки»! А насчет колонии, Костя, мысль хорошая. Двигай!
У ДОМА САМОШНИКОВЫХ
У подъезда скамеечки, старушки с внуками и без...
— Фирочку-то скоро выпишут?
— Лидка Петрова говорила, что вот-вот...
— Ох, бедненькая-а-а!.. Господи, как же это Боженька-то допустил такое?!
— Зайцев старший-то в запой ушел в страшенный... — сказала третья старуха и стала тревожно оглядываться. — Алик! Алик, ты куда запропастился?! Ну-ка вылазь из кустов счас же!
И на зов бабушки из кустов, обрамлявших унылую хрущевскую пятиэтажку, вылез пятилетний Алик...
В одной руке он держал малюсенького котенка, а в другой — очень большой грязный слесарный молоток...
Это был молоток Зайца, которым он убил Сергея Алексеевича Самошникова.
— Брось эту гадость немедля! — крикнула бабушка внуку.
Тот испуганно выронил молоток.
— Стой... — сказала одна из старух и с трудом поднялась со скамейки.
Она подошла к упавшему молотку, нагнулась над ним и, не прикасаясь к нему, внимательно разглядела молоток...
— Так он же весь в кровище засохлой!!! — сказала старуха.
— Ой, страсти-то какие!.. — воскликнула вторая. — А может, ржавый просто?.
— Да на нем волосы прилипшие!.. Какая там ржа?! Что ж я, зря двадцать лет заседателем в нарсуде отмантулила?! Никитишна! У тебя у одной телефон есть — звони-ка в Третье отделение... Уж не этим ли молотком Сереженьку нашего Самошникова убивали?..
КОЛОНИЯ УСИЛЕННОГО РЕЖИМА
В колонии шла обычная послеобеденная жизнь — строем маршировали через плац из учебных классов...
...грузили старые железные койки на грузовик...
...выносили чаны с объедками из столовой...
...кто-то из подростков учил уму-разуму младших — щелкал их по бритым головам, а те покорно подставляли свои головы и тихо плакали...
И все в одинаковой серо-мышиной мешковатой форме заключенных с дурацкими шапочками на стриженых головах...
* * *
В Ленинской комнате с жалким детским бюстиком Володи Ульянова с длинными волосиками, с обязательной наглядной «агитацией»...
...сидели оперативник Костя и Толик-Натанчик Самошников...
— Зайца убили в ваших гаражах... — глядя в сторону, сказал Костя.
Толик помолчал, сплюнул, сказал:
— Туда ему и дорога.
— Курить будешь? — Костя вынул сигареты и спички.
— Так я же не курю, Константин Александрович.
— Я и забыл... Ну, чего-нибудь мне вроде пепельнички спроворь.
Толик встал, подошел к длинному столу с красной скатертью, взял подшивку «Комсомольской правды», вырвал полстраницы, свернул из нее кулек, подал оперативнику Косте:
— Сюда трясите, Константин Александрович. Я потом вынесу.
Костя закурил. Спросил будто невзначай:
— Не знаешь, Толик, кто бы мог его замочить?
Толик задумался.
Потом посмотрел прямо в глаза оперативнику, сказал:
— Я бы мог.
Оперативник усмехнулся, не глядя на Толика, стряхнул пепел в кулек из газетного листа.
— Да нет... По времени не совпадает. Когда его убивали — ты здесь безвылазно находился.
— Откуда это вы знаете? — хрипло спросил Толик.
— С начальством с твоим покалякал, с корешками.
Помолчали.
— А он не сам себя порешил? — через паузу спросил Толик.
— Нет. Хотя тот, кто его приговорил, очень хотел, чтобы мы так и подумали.
— В чем же он просчитался? — спросил Толик.
— Кто? Заяц?..
— Нет. Тот, кто его замочил.
— А слишком тщательную картинку нарисовал. Все замыл, все отпечатки сотворил, какие нужно. Толково все сделал. По науке. Ладно, Толик. Бог тебе судья...
Оперативник улыбнулся, чтобы снять с Толика напряжение, спросил:
— Девочка твоя, Николая Ивановича дочка, к тебе ездит?
— Редко.
— Чего так?
— Тренировки у нее по художественной гимнастике... Школа. Далеко... Вы, чтоб меня допросить, небось на машине сюда прикатили, а ей как добираться?
— Я тебя не допрашивал. Я с тобой разговаривал. А добираться к тебе, как лично я выяснил, очень просто: восемь остановок на метро до вокзала, потом шестьдесят верст на электричке с выбитыми окнами, а потом еще минут сорок на автобусе. И все! На хрена нам какие-то машины, Толик?
Опер встал, загасил окурок в кульке из газеты, свернул кулек в комок, положил его на стол и протянул Толику руку:
— Давай «пять»! Будь здоров...
Толик тоже встал, пожал руку оперативнику:
— До свидания, Константин Александрович. Вы мне сигаретки не оставите?
— Так ты ж не куришь! — Опер выложил сигареты и спички из кармана.
— Пацанам... Мучаются без курева — раздолбаи.
— Тренируешься?
— Четыре раза в неделю. И тренирую. А то здесь можно так закиснуть!..
— Молоток! Ну, еще раз — бывай... Жди амнистию. Вроде бы наверху уже все подписано...
КОМНАТА ОПЕРГРУППЫ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР
Когда опер Костя, усталый и измученный, ввалился в кабинет, он застал там своего приятеля — второго опера и начальника отдела — Петруччио.
Они пили водку, чем-то закусывали...
...а на краю стола — в прозрачном пластиковом пакете — лежал тяжелый слесарный молоток Зайца, весь в бурых пятнах, с намертво прилипшими к нему волосами покойного Сергея Алексеевича Самошникова...
— Чего нарыл, Костя? — спросил начальник Петруччио и налил водки в третий стакан. — Закусь немудрящая, но вполне...
Костя взял стакан, выпил залпом, что-то понюхал, чем-то закусил и, не сводя глаз с прозрачного пластикового пакета, в котором лежал бурый от крови молоток, сказал:
— Я гляжу, вы тут и без меня нарыли достаточно!..
— Общественность не дремлет! — сказал начальник. — Что в колонии-то?
— Там — порядок... — опер Костя набил полный рот, прожевал и только потом добавил: — У «нашего» — полное алиби, я там всех перетряс. Готовится к амнистии. Вообще-то, честно говоря, отличный пацан!.. Жалко его до смерти...
Показал намолоток в пластиковом пакете, спросил:
— «Пальчики» сняли?
— За кого держишь? И «пальчики» сняли, и идентифицировали...
— И что?
— Сядь, — сказал Петруччио и налил своему подчиненному еще полстакана. — А то упадешь — не встанешь.
— Помнишь, в прошлом году мы этого Зайцева, который в гараже повесился... — начал опер.
— «Которого в гараже повесили»! — поправил его начальник и разлил остатки водки по двум стаканам.
— Теперь — один хрен, Петр Петрович... Короче. Помнишь, мы его по одной квартирной кражонке раскручивали, да так и не раскрутили?..
— А как же!..
— И тогда мы ему и «пальчики» откатали, помнишь?
— Я же и «откатывал»! Как не помнить...
— Так вот — его это «пальчики»... На молотке. И отца Тольки Самошникова, и бабулю его Заяц убил! Его это молоток оказался! Из его сумки с инструментами... Он у сантехников того квартала от своего пэтэу практику проходил, они ему и сумку с инструментами выдавали... Эва как! Выпили?
— Будьте здоровы, Петр Петрович!
— И вы, ребятки, не кашляйте!
— Вперед!
Все трое выпили. Закусили.
— И все его кореша показали, что золотой перстень у Зайцева появился только после того, как он от тетки вернулся...
— А смылился он туда сразу же, как у Самошниковых это произошло!
— А может, это ему тетка подарила?
— Открывай рот пошире... Тетка сама девятый хрен без соли доедает! Ты пока в колонию к Тольке ездил, я к Зайцевым заходил. Мамаша — в истерике, отец запил по-черному. На меня с топором бросался. Пришлось нейтрализовать его. Сейчас в камере отмокает, грозится всех жидов перерезать...
— Ладно! Все! На сегодня кончили, — распорядился Петруччио и встал. — Уберите со стола и проваливайте по домам. Отоспитесь, а завтра займитесь ключами от гаража. Откуда и у кого они могли появиться. И чего это за такой золотой перстень, о котором все говорят, и куда он мог подеваться... Да! Забыл сказать... Мне судмедэксперт звонил — на запястьях трупа следы от наручников! Ни хера себе?!
ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР. СПАЛЬНЫЙ РАЙОН ГОРОДА
По плохо освещенным улицам шли усталые опера из Третьего отделения милиции.
— Криминалисты дали заключение, что все отпечатки пальцев Зайцева сделаны после его смерти. Дескать, углы наложения отпечатков не совпадали с естественными направлениями при пользовании бутылкой с ликером и колодкой включения тельфера. Короче, такие отпечатки живому человеку принадлежать вроде бы не могут... — сказал один.
— А теперь еще и наручники... Откуда они могли достать их?..
— Вообще-то, Костя, есть у меня одна мыслишка... Но она сильно идет вразрез со всем тем, чему мы пока еще служим.
— Телепат хренов! Я, Славик, и сам все время только об этом и думаю...
— Я это по твоей роже видел, когда ты из колонии от Тольки Самошникова вернулся. Думаю, что и Петруччио это просек. Только он хитрый, как муха... Он и виду тебе не покажет.
— Лишь бы рот не открыл.
— Как же он мог смылиться оттуда? Ты не понтуешь, что у него действительно полное алиби?
— Славка! Матерью клянусь, все — от «воспитателей» до корефанов, в один голос: «...был на глазах! Простудился где-то, сипел-хрипел, чуть в санчасть не отправили!..» И на ужине был, и на вечерней поверке, и спать ложился вовремя. Но... Славик! Поклянись, что не заложишь...
— О чем ты, Костик?! Могила!
— Толик убил Зайца. Ничем доказать не могу... Да и если бы смог — не стал бы! Но вот наручники у него откуда?.. И кто-то же ему помогал?..
Славик посмотрел на Костю, усмехнулся:
— Что ж ты думаешь, что в доме у заместителя начальника Управления спецслужбы милиции города не может оказаться обычных наручников?
Костя так и ахнул!
— Иди ты?! Неужели...
— Сто процентов! Я когда сегодня одного пацана крутил-вертел, он сказал, что в последний вечер Заяц пообещал эту девчонку сам трахнуть, а потом ее всей своей кодле на «хор» поставить...
— Слушай, Славка... Мы должны сейчас немедленно где-то достать выпить! — отчаянно прокричал Костя и полез по карманам, вытаскивая мелкие деньги. — У тебя есть хоть сколько-нибудь?..
* * *
... Но тут стали меркнуть даже самые слабые уличные фонари...
И тихие вечерние улицы спального района Ленинграда с редкими автомобилями...
...неожиданно стали заполняться возрастающим шумом бегущего по рельсам поезда...
Куда-то стали уплывать одинаковые дома, уступая место...
...перелескам, полям, кустарникам и домикам, проносящимся мимо мчащегося состава «Красной стрелы»...
Было уже очень раннее утро, и мчащийся электровоз грудью расшвыривал клочки рассветного тумана...
КУПЕ АНГЕЛА И В.В.
— Кстати, о птичках!.. — сказал В.В. — Вы не могли бы мне спроворить соточку джина для поддержания моих старческих и явно угасающих сил?
— Нет, — решительно ответил Ангел. — Только чай!
— Чай пейте сами.
— Владимир Владимирович! Вы просто разрушаете во мне мои ангело-хранительские инстинкты и обязанности! Я не имею никакого права предоставлять вам продукт социального, нравственного и физического разложения, каковым является алкоголь... А вы, пользуясь моей слабостью и симпатиями к вам, постоянно заставляете меня вступать в противоречие с моей моральной и профессиональной ответственностью перед миром!
— О, чтоб вас!.. Какой вы ответственный, умный — прямо спасу нет!
— Не злобствуйте.
— Я не злобствую. Просто, разговаривая с вами, я постоянно слышу внутри себя попискивание моего собственного комплекса неполноценности.
— Вы сейчас сказали чушь, но это простительно — в вашем возрасте столько выпить и не спать всю ночь!.. — подивился Ангел.
— Пожалуйста! — склочным голосом произнес В.В. — Вот вы меня опять макнули ни за что ни про что... Сто граммов! Как сатисфакция за мою униженность!
— Хорошо, — согласился Ангел. — Сто грамм, и вы уходите в глухую завязку! Через полтора часа Петербург.
— Уговорил, — сказал В.В.
— Пейте, вымогатель!
В.В. посмотрел на столик. На его глазах появился широкий стакан с толстым дном и сам по себе стал наполняться прозрачной жидкостью...
В.В. поднял стакан, зачем-то посмотрел сквозь него на свет, потом недоверчиво понюхал и подозрительно спросил:
— А почему «Бифитер», а не «Гордон-джин»?
— «Гордон» кончился. А чем вас «Бифитер» не устраивает?
— Я разве сказал, что не устраивает?
В.В. с удовольствием отхлебнул из стакана, но сварливо пробурчал:
— А что, лед у вас там тоже кончился?
— Простите, пожалуйста, — смущенно извинился Ангел...
...и в стакане с джином «Бифитер» тут же появился лед.
— То-то же! — победительно проговорил В.В. — Струсили?
— Естественно. Вашими постоянными требованиями выпивки вы меня загоняли буквально как дворовую Жучку! — устало сказал Ангел. — Тут поневоле начнешь трусить...
— А вы меня своей историей про Лифшицев и Самошниковых чуть до инфаркта не довели! — огрызнулся В.В.
— Вас никто насильно не заставлял слушать эту древнюю историю!.. — разозлился Ангел. — Вы думаете, мне ее легко вам рассказывать?! Да еще и перебрасывать вас из одного Времени в другое, а потом спешно вытаскивать вас оттуда?.. Потому что вам, видите ли, стало неважненько от того, что вы там увидели! А то, что своим неуемным любопытством вы заставляете меня эту историю проживать вторично, вы об этом подумали?! Слышите? «Проживать!..» А это не самое легкое испытание даже для очень опытного ангела-хранителя!..
— Фантастика! — поразился В.В., внимательно разглядывая распалившегося Ангела. — Отныне, если кто нибудь когда-нибудь при мне заикнется о таких расхожих понятиях, как пресловутые «ангельское терпение», или «ангельская мягкость», или, чего еще пуще, «ангельское всепрощение», я сразу же представлю себе мощного, длинноволосого, голубоглазого парнягу, лет двадцати пяти — двадцати семи, готового свернуть шею старому интеллигентному человеку только за то, что тот проявил нормальный, здоровый, профессионально-писательский интерес к его истории! Кстати, истории, навязанной ему самим рассказчиком.
— Ну, знаете!.. — воскликнул Ангел.
— Что-нибудь не так, Ангел? — прихлебывая, невозмутимо спросил В.В. — Не вы ли с вечера предложили мне один забавный сюжетец, когда узнали, что я имею некоторое отношение к литературному ремеслу?
— Нет-нет! Что вы, Владимир Владимирович... Все так, все прекрасно!.. А для того, чтобы так уж не разочаровывать вас в таких «расхожих понятиях», как «ангельское терпение», «ангельская мягкость» и... Что там еще? «Ангельское всепрощение»?.. Я попросту сейчас захлопну рот и оставшиеся до Петербурга... — Ангел взял со столика свои часы, посмотрел на них и продолжил: —...и оставшиеся до Петербурга один час и двадцать пять минут попытаюсь хоть немного поспать.
Ангел спокойно улегся под одеяло, выключил над собой ночник и, мягко улыбаясь, сказал В.В.:
— Спокойной ночи... В смысле — утра, дорогой Владим Владимыч...
Закрыл глаза и демонстративно отвернулся к стенке купе.
— Эй! Эй!.. — встревожился В.В. — А где ваша «ангельская» совесть?! Как же это можно бросать пожилого человека в самой что ни есть кульминации истории, которую он, как умалишенный, впитывал в себя всю ночь напролет?! В конце концов, могу вам заявить, что теперь это в некоторой степени и моя история! И лишать меня ее продолжения и финала — феерическое свинство!!!
Ангел резко повернулся к В.В. и приподнялся на локте. Сна у него не было ни в одном глазу!
— Ах вот как вы запели, сударь!.. Уж не взываете ли вы таким странным способом к обруганному вами «ангельскому всепрощению»?!
— Взываю, — покорно признался В.В.
— Ну что ж... — ухмыльнулся Ангел. — В таком случае и я демонстрирую вам подлинность «ангельского терпения». Фиг с вами! Слушайте! Так как времени до Питера остается маловато — я буду лапидарно краток...
— И еще — «полтинничек»... — В.В. просительно указал пальцем на свой опустевший стакан.
— Это уже переходит всякие границы!!! — возмущенно вздохнул Ангел...
...но стакан В.В. на четверть наполнился джином!..
У ТРЕТЬЕГО ОТДЕЛЕНИЯ МИЛИЦИИ
... Подкатила черная расхлябанная «Волга». На дверцах желтые буквы — МИЛИЦИЯ.
Тяжело вылез из машины начальник уголовного розыска Петр Петрович — Петруччио.
Сразу же увидел двух своих оперов — Костю и Славика. Они в эту секунду выскакивали из дверей отделения и куда-то явно спешили...
Увидели своего Петруччио, остановились.
— Вы куда? — спросил тот.
Славик и Костя переглянулись.
— В гаражи хотим смотаться — с народишком побазарить, — сказал Костя.
— Может, чего и нароем... — подхватил Славик.
— Вы пошурупьте, куда этот перстенек ушел... Он наверняка из самошниковской квартиры. Теперь очень важно знать — кто эту золотую штуковину с мертвого Зайцева снял. Тогда, может, и на фигуранта выйдем... — сказал Петруччио и, не прощаясь, пошел к дверям отделения.
... Потом, на соседней улице, Костя и Славик вдвоем, тесно прижавшись друг к другу, стояли в телефонной будке.
В одной руке у Славика была записная книжка, другой рукой он прижимал к уху телефонную трубку и говорил:
— Соедините, пожалуйста, с подполковником Петровым Николаем Ивановичем... Скажите, капитан Терехов из Третьего отделения Калининского района. Он знает. Ах вот как? Ну, ясненько. Ага... Спасибо, мужики! — Повесил трубку, сказал Косте: — Дома. Отсыпается. Ночью дежурил по городу... Монетка есть?
Чтобы достать из кармана монетку, Косте пришлось приоткрыть дверь будки — иначе было не развернуться. Роясь по карманам, Костя ворчал:
— Чего было из отдела не позвонить?!
— В отделе каждый третий стучит на всех остальных! И нам с тобой совсем ни к чему, чтобы кто-то знал, кого мы пасем, с кем говорим... Береженого Бог бережет. Ты долго будешь мудохаться?!
— На-на! Конспиратор... — Костя протянул Славику монету.
Славик — он же капитан Терехов — опустил монетку в щель автомата, заглянул в записную книжку, набрал номер.
Несколько секунд подождал и сказал в трубку:
— Николай Иванович? Здравия желаем, Николай Иванович! Слава Терехов из Третьего... Нам бы перекинуться с вами парой словечек. Да с Костей мы — старшим лейтенантом Веселкиным. Знаете вы его... Совет нужен, а с вашим опытом... Все, все! Спасибо, Николай Иванович! — Славик хихикнул в трубку, спросил: — Может, пузырек захватить? Ну, ясненько... Слушаюсь! Нет проблем... — Славик повесил трубку, распахнул дверь кабины, сказал Косте:
— Говорит, что уже отоспался, жена на работе, дочка в школе, а потом сразу поедет на тренировку. Просил только в булочную заскочить. Хлеба, говорит, — крошки нет в доме...
КВАРТИРА ПЕТРОВЫХ. ДЕНЬ
На стандартной кухне стандартной трехкомнатной квартиры в стандартной хрущевской блочной пятиэтажке — точно такой же, как и у Самошниковых, живущих напротив...
...шел нормальный мужской разговор.
На столе стояли очень большая сковорода с жареной колбасой и яйцами, миска с квашеной капустой, хлеб, масло и две бутылки «Столичной».
Одна бутылка была уже пустой, вторую по-хозяйски откупоривал Николай Иванович.
Был Николай Иванович в тренировочном костюме и тапочках...
...а оперативники Славик и Костя, еще в прихожей сняв обувь («как полагается...»), сидели за столом в одних носках.
— Ребята! — говорил Николай Иванович. — Вы только мне яйца не крутите! Ну кто в моем доме может воспользоваться ключами от гаража? Тем более от ремонтного бокса?.. Жена? Дочка? Не смешите меня.
Откупорил бутылку, отдал ее Косте, сказал:
— Сдай. Только понемногу. А то эта — последняя... Пойду гляну, где эти ключи гребаные...
Он прошел в спальню, открыл свой ящик в шифоньере, порылся там и нашел среди разных удостоверений, пистолетных обойм, каких-то мужских мелочей уже знакомые нам ключи и... старые наручники.
Взял ключи и наручники, принюхался к ним и окаменел.
Постоял несколько секунд, потом решительно взял флакон духов «Красная Москва» с туалетного столика Натальи Кирилловны и...
...отвинтил пробку, вылил себе в согнутую ладонь чуть ли не треть флакона...
И тщательно протер духами гаражные ключи и наручники.
Наручники спрятал под матрас двуспальной широкой кровати, а ключи от ремонтного бокса и гаража понес в кухню.
Вошел в кухню легко, внимательно проследил за тем, как Костя понемножку наливает в рюмки, и, небрежно кинув ключи на стол, весело сказал:
— Костя... Костя! Я сказал — понемногу, но не настолько же?! Прибавь, прибавь еще на пару бульков!.. Еле-еле отыскал эти гребаные ключи. У жены среди ее всякой косметики валялись...
Славик поднял ключи за веревочную связку, подивился запаху духов, идущих от них, сказал насмешливо:
— Запах женщины!.. Такие ключи в руках подержишь — и черт-те что в голову полезет...
И бросил ключи на стол.
Николай Иванович сел за стол, поднял рюмку:
— Как там наш Петруччио поживает? Я же с ним Академию кончал... Очень грамотный опер был!
— Петр Петрович тоже всегда вспоминает, что вместе с вами в Академии учился... — сказал Костя. — Николай Иванович, вы, конечно, знаете, что этот Зайцев, которого в ваших гаражах нашли, именно он убил Са-мошниковых...
— Знаю, знаю... Читал. По внутренним сводкам это уже проходит. Ах, люди какие были замечательные! Что Сергей Алексеевич, что Любовь Абрамовна... А все эта газетка сраная наделала! Наплетут с три короба, а потом мы все это должны расхлебывать!.. Миллионы, миллионы!!! Бляди бездарные... А Самошниковы после смерти Натана Моисеевича на две вшивые зарплатки еле-еле месяц проживали! От получки до получки тянули... Как мы, грешные, в нашей конторе говенной... Давайте-ка помянем их!
Николай Иванович встал из-за стола, поднял рюмку.
Поднялись и Славик Терехов с Костей Веселкиным.
Молча выпили, молча закусили...
А потом Славик как бы невзначай сказал:
— Видать, ничего этот Зайцев, кроме того золотого кольца, не нашел и...
— Какого кольца? — спросил Николай Иванович.
— Пацаны из кодлы этого отморозка — Зайцева этого — показали в один голос, что у него перстень золотой вдруг появился. И он с ним ни на секунду не расставался... А когда труп обнаружили — кольца на нем не было! Кто-то этот перстенек с него снял. Тем более судмедэксперт дал заключение, что в момент убийства Зайцева на нем были надеты наручники...
— М-да... — протянул Славик. — Пролопушили мы этого Зайца.
— Но если перстенек этот все-таки где-то всплывет, тогда элементарно можно выйти на того, кто с этим засранцем разобрался в вашем гараже! — уверенно сказал Костя. Помолчал и добавил: — Но мне лично совсем не хотелось бы, чтобы этот перстень где-нибудь объявился...
— И мне, — твердо сказал капитан Славик Терехов, глядя прямо в глаза Николаю Ивановичу Петрову. — Пусть — «висяк», пусть — «падение кривой раскрываемости»... Насрать! Справедливость иногда имеет право принимать любые — самые удивительные и жестокие — формы...
— Ну, ты даешь, Славик! — восхищенно сказал старший лейтенант Костя Веселкин.
Славик улыбнулся, поднял рюмку:
— А ты как думал? Что ж меня, зря с третьего курса университета с философского факультета выперли?!
У ТРЕТЬЕГО ОТДЕЛЕНИЯ МИЛИЦИИ
... А спустя еще полчаса Славик и Костя шли к своему родному Третьему отделению...
—... Увидишь, — говорил Славик на ходу. — Очень скоро наступят времена, когда из ментовки нужно будет бежать куда глаза глядят!..
— А куда?! Куда? В охранные структуры?.. В частные телохранители? — в отчаянии спрашивал Костя.
— А хоть в бандиты! — отвечал ему Славик. — Если в стране бардак, а дети хотят кушать каждый день...
— Стой! — неожиданно сказал Костя и остановился, удерживая Славика за рукав куртки.
До Третьего отделения милиции оставалось метров пятьдесят..
Костя подозрительно оглянулся вокруг, никого не заметил и негромко спросил Славика:
— Как по-твоему, Николай Иванович просек или нет?
— Думаю, что он все просек еще раньше нас, — ответил Славик.
И они бодро направились к месту своей службы...
КВАРТИРА ПЕТРОВЫХ. ВЕЧЕР
После милицейско-кухонных посиделок Николай Иванович Петров убирал в кухне.
Прятал от глаз подальше пустые бутылки из-под «Столичной»...
...сваливал в раковину грязную посуду, потом мыл ее, протирал, убирал в настенный шкафчик...
Но когда раздался звук поворачиваемого во входной двери ключа, Николай Иванович насторожился...
Дверь открылась. Вошла усталая Лидочка со спортивной сумкой через плечо.
— Привет, па! Устала — с ног валюсь...
Бросила сумку в прихожей, сказала:
— Жрать хочу, как семеро волков!..
— Иди переодевайся, — сказал Николай Иванович. — Сейчас я тебе все приготовлю.
— А мама когда придет? — крикнула Лидочка уже из своей комнаты.
— Не скоро! Она с работы на Васильевский поедет — в больничку к Эсфири Анатольевне...
Поставил кастрюлю с супом на плиту, зажег газ.
Стал собирать на стол обед для Лидочки...
А когда она вошла в кухню, уже одетая в тренировочные брючки, майку и тапочки, тихо спросил открытым текстом:
— Где золотое кольцо?
— Какое кольцо? — От усталости Лидочка даже не в силах была сообразить, о чем спрашивает ее отец.
— Кольцо, которое вы с Толькой Самошниковым сняли с убитого вами Зайцева.
У Лидочки открылся рот, ноги подкосились самым настоящим образом, и она плюхнулась на кухонный угловой диванчик.
Наконец Лидочка покорно спросила:
— Откуда ты знаешь?..
— Откуда, откуда... От верблюда! Кольцо у тебя?
— Нет.
— У Тольки?
— Нет-нет, что ты!..
— Где кольцо, я тебя спрашиваю?
— У тебя.
— Не понял! — угрожающе произнес Николай Иванович, наливая Лидочке суп в тарелку.
— В твоей старой наплечной кобуре. На антресолях.
* * *
Потом со стола в кухне уже убирала плачущая Лидочка...
На угловом диванчике валялась старая наплечная кобура для пистолета.
— Скатерть тоже сними, — сказал Николай Иванович.
Он прикрутил небольшие тиски к кухонному столу...
...зажег самую сильную горелку на кухонной плите...
...мощными кусачками перекусил некрасивый толстый золотой перстень покойного Натана Моисеевича.
Зажал перстень в тиски и пассатижами развернул его концы в разные стороны.
— Там написано... — сквозь слезы сказала Лидочка.
— Вижу.
Николай Иванович развернул кольцо еще больше и прочитал на внутренней стороне: «Фронтовому другу Натану в день его 60-летия от друга Ивана».
Николай Иванович освободил разрезанный перстень из тисков, ухватил один его конец пассатижами и стал нагревать этот нелепый кусок золота на синем пламени газовой горелки.
— Толик сказал, что мы потом из этого кольца сделаем для себя два тоненьких обручальных колечка... — шмыгая носом, тихо произнесла Лидочка.
— Это если они вам вообще понадобятся, — заметил Николай Иванович. — Сядь, не мельтеши.
Николай Иванович раскалил на горелке бывший перстень докрасна и молотком, на наковаленке тисков, стал плющить его и выковывать из него обычную золотую пластинку.
Звонкий стук молотка несся по всей квартире...
А Николай Иванович будто про себя приговаривал:
— Это в тридцатых за золото к стенке ставили... А сегодня оно даже по восемьдесят восьмой статье не проходит... Такой кусочек запросто может быть в любой советской семье!.. Мало ли от кого он им достался?.. У меня, например, дед был купцом первой гильдии! За что его и шлепнули...
И все с большим ожесточением расплющивал Николай Иванович этот кусочек трагического золота, превращая его в аккуратную пластинку...
— Важно, чтобы этот кусочек металла никогда не был похож ни на кольцо, ни на перстень, ни на что, кроме того, что я из него сделаю!.. — бормотал Николай Иванович. — А то нас всех пересажают, и передачи нам носить будет некому.
Бьет молоток по небольшой наковальне в кухне...
— Матери — ни слова! С ее давлением шутки плохи, поняла?
* * *
... По всему дому разносился звонкий стук молотка из квартиры Петровых.
* * *
А потом этот ритмичный стук по наковальне участился и перешел в непрерывный грохот вагонных колес на рельсовых стыках...
В квартирном кухонном окне неожиданно появились несущиеся назад перелески, луга, покрытые утренним туманом, деревеньки, какие-то придорожные строения...
...и кухонное окно квартиры Петровых, за которым проносился железнодорожный пейзаж, постепенно превратилось в окно...
... КУПЕ АНГЕЛА И В.В.
Ангел неторопливо доставал из портфеля несессер, готовясь к утреннему туалету...
В.В. сидел с пустым стаканом в руке, слушал Ангела.
—...ночами я незримо ухаживал за Фирочкой Самошниковой в этой клинике нервных болезней на Васильевском и изо всех сил старался помочь ей прийти в себя. Делал я это точно так же, как когда-то пытался помочь ее старшему сыну Леше в немецком «кранкенхаузе»... К счастью, та выездная сессия ангельской «тройки», которая лишила меня крыльев и ангельского чина за Неверие во Всемогущество Всевышнего и нежелание возвращаться на Небо, в последний момент судилища по запарке оставила мне и возможность невидимости, и еще несколько потусторонних приемчиков... — Тут Ангел увидел пустой стакан в руке В.В. и продолжил: —...одним из которых, вы, Владим Владимыч, бессовестно пользуетесь! На вас джина не напасешься!
— Нашли чем упрекнуть, — презрительно процедил В.В. — Как у вас язык повернулся? Из-за трех капель выпивки развести такую склоку...
— Из-за трех капель?! — возмутился Ангел. — Вы всю ночь...
— Ангел! Не отвлекайтесь на пустяки и не разрушайте стройность рассказа всплесками мелкой сквалыжности. Лучше добавьте немного джина...
— Ну, знаете!..
Тут у Ангела просто не хватило слов от возмущения!
Но стакан В.В. слегка наполнился...
— Я хотел бы понять, как вы легализовались?.. При нашей системе прописок, учетов, запретов? — спросил В.В., прихлебывая джин.
— Я не уверен, что сумею вам толково объяснить техническую сторону моего ленинградского внедрения... Могу сказать одно — была создана абсолютно непроверяемая легенда, с которой я и предстал перед всеми, кого вы уже знаете... А предстал я в качестве отпрыска очень дальних, уже покойных родственников ближайшего друга семьи Лифшицев -Самошниковых: Ивана Лепехина.
— Что значит — непроверяемая легенда? — усомнился В.В. — Вы, предположим, утверждаете, что прибыли из Егупеца, и туда сразу же идет милицейский запрос — существовал ли в вашем замечательном городе такой-то мальчик вот таких-то родителей? А оттуда...
— А оттуда моментально приходит ответ — да, существовал!
— Каким образом?!
— Понятия не имею! Такие фокусы у нас даже в старших классах Школы ангелов-хранителей не проходили. Это уже... Как бы это назвать?.. Это уже, если хотите, высший ангельский пилотаж! Такие трюки под силу только очень опытным ангелам-хранителям... Подозреваю, что все это устроил Ангел-Профессор — бывший руководитель моей Наземной практики...
— Минутку! — прервал его В.В. — Но насобачившись делать ТАКОЕ, можно же докатиться черт знает до чего! Тут вам и промышленный шпионаж, и политические интриги, и коммерческий разбой — с гарантией совершенной безопасности...
— Владим Владимыч! Я же вам рассказываю о делах, творимых ангелами-хранителями, а не разбойниками с большой дороги!.. — нервно возразил Ангел.
— Простите меня, Ангел, но я — грубый реалист. Я свято убежден, что часть ваших ангелов, оставшихся не у дел по тем или иным причинам, прекрасно вписались в сегодняшнюю Земную жизнь, изменили окрас крыльев и стали заниматься хрен знает чем!.. — сказал В.В.
— Вполне вероятно... — согласился Ангел. — Будете слушать дальше или продолжим спорить ни о чем?
В.В. не ответил. Встал, посмотрел в окно, сказал вслух:
— Господи... Бедный ребенок! Как ей, бедняге, сейчас не хочется вставать... Как она сейчас проклинает себя за свой вчерашний искренний порыв встретить дедушку на вокзале...
— Будет вам клепать на ребенка, — улыбнулся Ангел. — Она уже давно стоит перед зеркалом и вовсю сандалит свою хорошенькую мордочку каким-то невероятным количеством косметики...
— А вы откуда знаете? — насторожился В.В. — Вы что, еще умудряетесь подглядывать за моей полуодетой внучкой?!!
— Да одета она уже, одета! Успокойтесь. Будете слушать? У нас всего лишь час в запасе...
За окном купе пролетали клочки утреннего тумана. В.В. сказал:
— Рассветные истории лучше всего видеть собственными глазами...
— Какие проблемы? — пожал плечами Ангел. — Устраивайтесь поудобнее. И пожалуйста, оставьте стакан в покое. Не будете же вы вторгаться в То Время со своей посудой?..
В.В. поставил стакан на столик, прилег и прикрыл глаза...
* * *
...и почти сразу же все погрузилось во тьму.
Стал затихать шум несущегося по рельсам состава, и на смену всем железнодорожным звукам понесся гул мальчишеских голосов, сквозь который внезапно прорезался чей-то истошный крик:
— Самоха!!! Самоха!.. Тебя отец Михаил зовет!..
Тьма стала постепенно рассеиваться, и В.В. увидел, что перед ним...
... КОЛОНИЯ УСИЛЕННОГО РЕЖИМА
... Обычное повседневное течение жизни в колонии усиленного режима для несовершеннолетних преступников было нарушено открытием и освящением часовни, построенной руками заключенных-мальчишек, и частичной и выборочной амнистией...
— Самоха!!! Отец Михаил зовет!.. Толян! Ты где?..
Толпы воспитанников в единой тюремно-сиротской форме шатались по территории, кучковались около незнакомых взрослых дяденек и тетенек, приехавших на столь важное мероприятие...
ЧАСОВНЯ
Толик один стоял посредине часовни...
Неподвижными глазами смотрел куда-то вверх, в слуховое окно, откуда внутрь часовни проникал луч серого света...
Часовня уже была убрана всей атрибутикой, необходимой для дальнейшего ее предназначения.
Наконец Толик услышал звавший его голос, судорожно вздохнул и вышел из часовни...
ТЕРРИТОРИЯ КОЛОНИИ
Воспитатели, милицейское начальство из Ленинграда и области, гражданские из разных отделов народного образования, представители исполнительных комитетов перемешались с толпами «воспитанников»...
Гражданские гости, фальшиво-ласково наклоняясь к пацанам, говорили какие-то слащавости, банальные назидания, положенные слова...
Пацаны все пропускали мимо ушей, срывались от этих разговоров при первой возможности...
Милицейские чины были суровы и уже не очень трезвы.
Начальство колонии раболепно заглядывало им в глаза...
Симпатичная часовня четко и благостно впечатывалась в фон высокого серого бетонного забора с витыми спиралями колючей проволоки по самому верху...
Генерал милиции, краснорожий от постоянного пьянства, пытался вести «светскую» беседу со священником местного прихода — отцом Михаилом.
— Это, понимаешь, тоже политически верно и символично, — говорил генерал отцу Михаилу. — Открытие, понимаешь, и освящение часовни, и частичная и выборочная амнистия для этих... — Генерал показал на серую массу заключенных «воспитанников».
— Ну и слава Господу, — перекрестился отец Михаил. — Многие весьма достойны свободы, искупив свои прошлые грехи... Руководя постройкой этой часовни, я имел радость наблюдать за...
— Тоже, понимаешь, нужную работу вы ведете! — бесцеремонно перебил священника генерал. — Нам, понимаешь, усилия надо, так сказать, вместе сконсал... сконсолид...
— Объединить, — помог ему отец Михаил, деликатно отворачиваясь от смрадно-алкогольного генеральского «выхлопа».
— В самую точку, отец Михаил!.. — радостно сказал генерал. — Помню, мне еще дед мой говорил...
Что говорил генералу его дед, узнать отцу Михаилу так и не удалось.
Неслышно подошел Толик, остановился позади отца Михаила, тихо спросил:
— Звали, Михаил Александрович?
Тот вздрогнул от неожиданности, повернулся.
— О Господи... Как ты меня напугал, Анатолий. Я и не слышал, как ты подошел сзади, — улыбнулся священник.
— Это они могут! — недобро сказал генерал. — А вот чтобы священнослужителя, понимаешь, отцом Михаилом или, на худой конец, батюшкой назвать, так это у них, вишь ли, язык не поворачивается! — Вгляделся в слегка семитские глаза на русопятой физиономии Толика-Натанчика и добавил с нехорошей улыбочкой: — А может, тебе какая другая вера это не позволяет? У меня на вас глаз наметан!
Толик посмотрел в сторону, тоскливо ответил:
— Нет у меня вообще никакой веры.
Отец Михаил положил руку на плечо Толика, сжал покрепче, ласково сказал генералу:
— Он мальчик уважительный, хороший. Часовню вот эту строил. Бригадиром был. Вы уж извините нас. Нам с ним до торжественного открытия и построения потолковать еще нужно. Пойдем, Анатолий, пойдем.
Завел Толика за часовню, прижал к себе, по голове погладил.
— Успокойся, сынок. Успокойся. Мало ли неумных, ограниченных и недобрых людей на свете... Их жалеть надо.
— Не надо их жалеть, Михаил Александрович, — жестко сказал Толик. — Жалеть надо умных и добрых.
— Знаю, знаю... Все, мальчик мой, знаю. Вот что хотел сказать тебе: ты мамочку свою поддержи. Ты у нее один остался. Уж она, бедная Эсфирь Анатольевна, горькую чашу всю до дна осушила. Теперь лишь на тебя надежда. Ты уж постарайся...
— Спасибо вам за все, Михаил Александрович. Пацаны слышали, как вы с начальником колонии про мою амнистию говорили...
— Ладно, ладно. Дай тебе Господь, Анатолий, разума, спокойствия и Веры.
— Михаил Александрович, а можно я на прощание спрошу вас?.. Только вы не обижайтесь на меня.
— Спрашивай, конечно.
Видно было, что Толику трудно задать этот вопрос...
— Вот вы, Михаил Александрович, университет окончили, исторический факультет...
— И Духовную академию тоже, — улыбнулся отец Михаил.
— Хорошо, пускай... — сказал Толик. — А вот вы сами в Бога верите?
Отец Михаил задумался, а потом сказал:
— Сразу после войны одного нашего священнослужителя спросили на каком-то международном конгрессе: «Ваше преосвященство, вот вы такой известный ученый, философ, современный человек, вы сами-то в Бога веруете?» А он и ответил: «Я сопровождаю уходящую из мира идею, и в этом моя общественная функция». Сейчас, Толя, времена сильно изменились... Поэтому я скажу тебе так: в наступающие дни Беззакония и Неверия я должен защищать возрождающуюся идею Веры, полагая это не только священным, но и своим чисто человеческим долгом... Не очень сложно?
— Ну чего ж тут сложного, Михаил Александрович? — улыбнулся Толик-Натанчик. — Нужно просто кому то очень-очень верить... Так?
На мгновение отец Михаил устыдился своей нечаянной высокопарности и честно ответил:
— Да. И пожалуй, прав ты!..
конец одиннадцатой серии