Ночью у меня опять разболелась голова, и я долго не мог заснуть. Кряхтел, ворочался с боку на бок, какие-то таблетки жевал. И все решал для себя: рассказать Наде про ту посадку или не рассказывать? С одной стороны, мне ведь и пожаловаться, кроме нее, некому, а с другой стороны — она единственный человек, которого я сам должен оберегать и жалеть. И эту историю ей нелегко будет выслушать. Расстроится, плакать будет...

— Как вы сегодня в рейс сходили? — спрашивает она меня.

— Да ничего, — говорю, — Нормально.

— Я как услышала, что не ты, а Дима посадку запрашивает, такая чушь в голову полезла...

— Что еще за «чушь»? — испугался я.

— Да ну, глупости... — рассмеялась Надя. — Это хорошо, что ты ему так доверяешь. А то некоторые вторые пилоты по три года чистым балластом летают.

— Грамотный летник, вот я и доверяю, — сказал я. — Что я с ним, как курица с яйцом, носиться буду?

А в голове у самого мысль бьется: «А он мне доверяет? Он мне теперь доверять будет?..»

— Он так посадил хорошо, — заметила Надя.

— Откуда ты знаешь, что он сажал? — разозлился я. — А может быть, я сажал?! Он условия запросил, а я сажал... Так может быть?

— Конечно, может, — согласилась Надя. — Но это он сажал. Ты это делаешь как-то по-своему.

— Много ты понимаешь!

— Как раз сколько, чтобы узнать твою посадку.

Не буду ей ничего рассказывать. И таблицу больше учить не буду. Пошла она к такой-то матери, эта таблица!.. Хватит!

Хорошо, что аэроплан на «регламенте». Отдохну несколько дней, а там посмотрим. Все еще вполне может в норму прийти. Завтра к врачу схожу... Не к Катерине Михайловне, а к другому. Есть у меня тут один знакомый. Очень грамотный доктор. Он по санзаданиям часто летает. Мужик моего возраста. С таким разговаривать легче...

Утром встал пораньше, приготовил Надежде завтрак, покормил ее, проводил до автобуса и на прощание сказал:

— Ты зайди в летный класс, найди Димку и скажи ему, чтобы после занятий ко мне заглянул. Мне тут кое-что ему сказать нужно.

Ничего мне, конечно, говорить ему было не нужно. Предупреждать его, чтобы он про ту посадку не трепался, тоже смысла не имело. Он и так никому ничего не скажет. А если бы я и не уверен в нем был, то все равно просить ни о чем бы не стал. Унижения в любом возрасте калечат человеческую душу, а уж в моем-то они и вовсе смерти подобны.

Просто мне хотелось, чтобы Димка зашел ко мне. Посидел, поговорил, рассказал бы что-нибудь. Мы бы пообедали вместе...

Вернулся я домой и давай в больницу тому мужику названивать. То занято, то не отвечают, то занято, то не отвечают...

Вдруг у меня у самого раздался звонок. Я поднял трубку.

— Слушаю, — говорю.

Оказывается, Надя. Быстро она до аэропорта доехала...

— Сережа, тут Ваня Гонтовой тебе кое-что сказать хочет...

— Здорово, — говорит Гонтовой.

— Здорово, — говорю.

— Отдыхаешь?

— А что мне делать? Отдыхаю. Наше дело регламентное...

— Правильно, — говорит Гонтовой. — И второй тоже отдыхает.

— Нет, — отвечаю. — Он в летном классе. На занятиях.

— Держи, — говорит, — карман шире. В милиции он за хулиганство. С самой ночи.

— Ты что болтаешь, дурак старый?

— Ты у нас больно молодой, — засмеялся Иван.

— Я серьезно...

— Да куда уж серьезней! Селезнев только что Азанчеева за ним послал. Машин нет, так твоего на мотоцикле сейчас сюда привезут.

— Врешь ты все. Дай Надежду.

Слышу, Гонтовой смеется, передает Наде трубку.

— Ты приедешь? — спрашивает меня Надя.

— Сейчас буду, — сказал я и положил трубку.

«Что же он там натворил? — думаю. — Как это его угораздило? Так ведь все хорошо пошло...»

Сглотнул две таблетки «тройчатки» и покатил на аэродром.

Трясусь в автобусе, а в голове сквозь дикую боль мыслишки разные с трудом пробираются. И такие странные мысли, что чувствую, приводят меня к непривычному состоянию. Такому размягченному и одностороннему. Кажется мне, что вот Димку несправедливо арестовали... Ничего ведь не знаю, ни подробностей, ничего, а вот кажется, что несправедливо, и все тут! И все думаю: вот он там с ночи находится, а на чем он там спал, интересно? На нарах? Или на полу, может быть?! Чуть что, понимаешь, в милицию!.. Не мог он ничего такого сделать! Небось навалились на него человек десять, руки парнишке крутили... Эх, меня там не было... Я бы их как котят швырял. Подойди только! Сволочи!

Ну, думаю, не дай Бог, они ему что-нибудь сделали — я такое устрою! Я в горком пойду, к первому секретарю... Я знаю, что ему сказать, — я тридцать пять лет в партии.

... Влетел я в кабинет Селезнева — стоит против него мой голубчик, рыжими глазами хлопает и молчит. Тут же Витя Азанчеев рядом.

Я своего осмотрел — вроде все в порядке, все на месте. Только, как говорится, «личико у него вчерашнее».

Ну Селезнев мне, конечно, рассказывает, как было дело. Вроде бы Димка вчера с какими-то девчонками и еще с кем-то гулял. И в ноль тридцать он этому своему спутнику по рылу заехал. Да будто бы еще и не один раз. И все это видели дружинники и младший лейтенант милиции, фамилии сейчас не помню. Тот, который от Димки схлопотал, он смылся. А Димку задержали. И он вроде бы оказал сопротивление. Но его все-таки задержали. И вот теперь он ни в чем признаться не хочет — за что дрался и кого лупил, нe говорит, а говорит, что это никого не касается, к службе отношения не имеет, и повторяет все время одну дурацкую фразу: «Наше дело — семейное...» А так больше молчит и разглядывает свои английские полуботинки. Он их в Журавлевке за тридцать пять рублей купил.

— И вообще, — сказал Селезнев, — у меня уже руки опускаются. Сергей Николаевич взял на себя ответственность за этого гражданина... — Он показал на Димку. — Вот и пусть они сами разберутся, можно ли так жить дальше.

Тут я почувствовал, что Селезнев просто не знает, как поступить с Димкой, и поэтому вдруг заговорил так неконкретно. Я Василия Григорьевича в этот момент хорошо понял. Он командир — ему на каждое ЧП реагировать нужно. А тут вроде и реагировать не на что. Подрался... А с кем? В служебное время? Нет. Милиция отпустила? Отпустила...

Ну, думаю, самый момент моего отсюда увести. Всем сразу станет легче. И говорю:

— Разрешите, Василий Григорьевич, я с ним сам поговорю?

А Селезнев только рукой махнул: забирайте, мол, его к чертям собачьим...

И мы вышли.

Идем мы по летному полю, дождичек моросит, под ногами сырость причмокивает. Нам бы рулежные дорожки асфальтированные и полосу бетонную — нашему аэродрому цены бы не было!

Идем, молчим, под ноги себе смотрим.

— Ну а если опять от полетов отстранят? — наконец спросил я.

Димка пожал плечами.

— С кем ночью-то сцепился?

Воспитатель из меня — хуже не придумать...

— Ну чего ты молчишь? — обозлился я. — Подумайте, партизан какой! В милиции он молчал, у комэска молчал... Мне-то ты хоть можешь сказать, с кем ты ночью сцепился?

И тут этот щенок посмотрел на меня — и рот до ушей.

— Потерпевший, — говорит, — пожелал остаться неизвестным.

Я даже сплюнул:

— Это ты потерпевший, а не он! И я потерпевший... Потому что ты мой второй пилот, а не чей-нибудь.

— Сергей Николаевич, — остановился Димка, — я тут вам одну штучку достал. Только вы не обижайтесь.

Он огляделся вокруг, порылся во внутреннем кармане своего кителя и вытащил очки.

— Вот... — неуверенно произнес Димка. — Этот старик сказал, что они будут как раз...

Я даже задохнулся от бешенства! Я эти очки выхватил и как хрястнул о землю!.. А этот мерзавец таким мученическим голосом говорит:

— Господи!.. Я все это так себе и представлял...

Ну тут я уже не выдержал, бросился к нему и чувствую — убью сейчас!

Он от меня шарахнулся, но я сгреб его за грудки, приподнял и давай трясти. А сам приговариваю:

— Да я знаешь что из тебя сделаю?!

А он болтается у меня в руках, глаза кровью налились, и сдавленным голосом так нахально мне отвечает:

— Знаю, знаю... Вы меня угробите... Только не сейчас, а на посадке. И себя тоже...

И тут мне так все противно стало! Я его брезгливо отбросил и говорю ему:

— А пошел ты...

Хорошо, что чей-то двигатель заревел на больших оборотах, потому что я ему так сказал, куда идти надо, как я с самого фронта не выражался. Но я думаю, он меня прекрасно понял.

Бывает же так в жизни — двигатель заглох как раз в тот момент, когда я ему кончил советовать.

Я повернулся и зашагал от него прочь. Иду, еле ноги переставляю.

— Сергей Николаевич!

Да провались ты!.. Знать тебя не знаю.

— Сергей Николаевич...

Я остановился и резко повернулся к нему:

— Ну?

Стоит рыжий, смотрит на меня спокойно, и рожа у него такая безмятежная...

— Вы очки забыли, — говорит и достает из кармана еще одну пару очков. Достает и протягивает ее мне.

Я просто обалдел. Растерялся самым настоящим образом. И сдался.

— Ну не гад ли ты, Димка?..

— Гад! — радостно улыбнулся рыжий. — Просто жуткий гад!..

Он опасливо протянул мне очки и, все еще не отдавая их, сказал:

— Только, Сергей Николаевич... Я прошу вас без этих... Как их? Бросков на дальность... Это последние. С самой модерновой оправой.