Глава 1

Несколько месяцев назад…

На невольничьем рынке в Остане, как и всегда по четвергам, было не протолкнуться. Поскольку этот мало чем примечательный в остальном городок находился на морском побережье, именно сюда корабли работорговцев привозили похищенных в далёких странах рабов, и именно здесь пираты как правило заключали сделки с покупателями.

Происходило это на главной городской площади, которая, впрочем, выглядела значительно менее внушительно, чем в иных населённых пунктах. Здесь было грязно, шумно и до неприличия многолюдно, а также пахло гниющей рыбой (сказывалась близость порта) и нечистотами, которые по местным обычаям было принято выливать из окон прямо на улицу. При этом площадь, невзирая на свою функцию, была не слишком широкой, а имела скорее вытянутую форму. Дома даже здесь жались друг другу, отвергая такое чуждое здешним местам понятие как личное пространство.

Всё дело в том, что хотя территория Арканзийского государства и была огромна, она по большей части состояла из пустынных земель, совершенно непригодных для жизни в силу фактического отсутствия источников воды. Напиться здесь можно было лишь из редких колодцев, местонахождение которых было известно разве что немногочисленным племенам кочевников. В сочетании с невыносимой жарой под палящим солнцем и промозглым ночным ветром, а также ядовитыми змеями, прекрасно маскирующимися в жёлтых песках, пустыня становилась не более чем цифрой, которую можно было с гордостью вписать в документ о размерах занимаемой Арканзией территории. Реально же здесь существовало не так уж много городов, располагавшихся на берегах редких ручьев и речушек. Все эти города были густо населены, чтобы не сказать «основательно перенаселены». Рожать детей в Арканзии было принято много, не слишком задумываясь о том, за счёт чего их впоследствии содержать. Перенаселение в сочетании с погодными условиями способствовало нищете, легко распространяющимся эпидемиям и окутывающему улицы смраду, давно уже превратившемуся в норму жизни для местных жителей. Специфика нехватки места также способствовала тому, что улочки бывали порой неимоверно узкими — такими, что местные нередко полные дамы передвигались по ним бочком. Дома же всё больше превращались из традиционно низких в трёх- и даже четырёхэтажные. Когда выросший в семьи сын женился и обзаводился собственной семьёй, найти место для нового дома было непросто, и с некоторых пор вместо этого к семейному жилищу стали пристраивать новый этаж.

Разительный контраст с этой не слишком привлекательной картиной представляли армоны и дворцы неслыханных размеров, каждый из которых являлся торжеством красоты, чистоты и роскоши. Истинные произведения архитекторского искусства с многочисленными башнями, длинными аркадами, балконами, выходящими на морской берег или цветущие сады с фонтанами, а также бани с бассейнами, содержание которых становилось возможным благодаря системе водопровода, специально прорытым тоннелям, по которым вода перемещалась из местных речек прямиком во дворец.

Казалось бы, при таком вопиющем неравенстве богачам следовало бы бояться мятежей. Но, во-первых, стража бдела, а во-вторых, народ, для которого рабство являлось нормой жизни, принимал как должное и резкие контрасты в социальной иерархии. На то и эмиры, чтобы жить по-королевски.

И вот сейчас все сошлись к центру площади, чтобы поглазеть на «улов», доставленный из далёких северный земель командой «Зелёной русалки», знаменитого судна работорговцев. Богачи, желавшие приобрести живой товар, бедняки, случайно проходившие мимо, жильцы домов, окна которых выходили на площадь, — все приготовились наблюдать за очередным зрелищем. Отнюдь не из ряда вон выходящим, но всё равно любопытным. Девушек пираты с «Зелёной русалки» всегда отбирали что надо.

Их было семеро — молодых женщин, все в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, которых загнали на каменное возвышение. Лесов в Арканзии росло мало, и древесина ценилась дорого, а вот камня было в избытке. Теперь девушки — измотанные, испуганные и окончательно дезориентированные — жались друг к другу на самом углу возвышения. Молодой мужчина с обветренным лицом и модными среди моряков короткими волосами — боцман «Зелёной руслаки» прохаживался по возвышению взад и вперёд, подобно дрессировщику, зорко следящему за поведением вверенных ему животных.

Некоторые из зевак качали головами. Не из жалости. Просто вид у девушек был, мягко говоря, не самый лучший. Не товарный. Грязные, нечёсаные, в перепачканной, местами порванной одежде, некоторые — босоногие, смотрелись они, прямо скажем, не самым лучшим образом. Конечно, работорговцы могли бы немного постараться, чтобы показать товар лицом. Однако специфика их работы заключалась именно в том, чтобы распродать рабов как можно быстрее, нередко — с уценкой, и снова как можно быстрее отчалить за новой партией товара. Поэтому зачастую их покупателями оказывались работорговца классов повыше, предпочитавшие не заниматься разбоем, а просто привести рабов в надлежащий вид, и уж потом перепродать их по другой цене, порой куда более высокой.

Я тоже была сейчас среди этих девушек, стоявших на возвышении, словно какие-то заморские диковинки, и не видящие вокруг ничего, кроме жадных до зрелищ глаз. Первую из нас, Илнору, боцман вызвал вперёд. Она не хотела идти, но не решилась сопротивляться его повторному, полному раздражения и угрозы жесту. Шагнула вперёд, а затем медленно пошла вдоль края каменной площадки, туда, а затем обратно, так, как обучал нас всех Злобный пират. Именно так мы называли на своём языке боцмана.

Зрители внимательно наблюдали за перемещениями Илноры, разглядывали её так, будто она была не человеком, а в лучшем случае лошадью, и параллельно слушали комментарии боцмана. Говорил он по-арканзийски, поэтому сама Илнора не могла его понять — в отличие от меня, ибо в своё время я успела освоить этот язык.

— Взгляните, какая ценная рабыня! — разглагольствовал пират. — Ей двадцать шесть лет, она хороша собой, как видите, блондинка. — Зрители довольно закивали: блондинки здесь, в южных землях, являлись большое редкостью. Потенциальные покупатели продвинулись вперёд, грубо оттесняя обычных зевак. — Она абсолютно здорова, не страдает никакими хворями. Способна работать в поле. Кроме того, хорошо умеет шить и вышивать. На протяжении семи лет занималась этим в своём родном городе. Прежние клиенты были очень ею довольны.

«Хорошо, что Илнора ничего не понимает», — думала я, с жалостью глядя на несчастную, запуганную девушку, послушно семенящую по возвышению. Вся эта речь была бы унизительной, даже если бы разговор шёл о продаже животного.

— Хорошо шьёт, говоришь? — вступил в диалог полный мужчина лет сорока, подобравшийся совсем близко к помосту. — И халат может сшить? И рубашку? И женское платье?

— Конечно же, может, мой господин, даже не сомневайтесь! — рассыпался в заверениях боцман, хоть и не мог знать этого наверняка: ведь он даже не удосужился проконсультироваться касательно ответа с самой портнихой.

Впрочем, учитывая талант и опыт Илноры, полагаю, пират был не так уж неправ.

Немного подучившись, она без особого труда освоит специфику здешней одежды.

— В таком случае беру её, — постановил покупатель. — Я расширяю свою мастерскую, и мне как раз нужна новая портниха со свежим взглядом.

— Цена стандартная — тридцать динаров, — объявил боцман.

— По рукам.

Вот так и заключили сделку, решим тем самым судьбу Илноры. Что ж, можно было бы сказать, что это далеко не самый худший вариант. Во всяком случае, мужчина явно покупал её не для плотских утех; ей предстояло заниматься любимым занятием, тем, что она делать умела и делала хорошо.

В последние дни пути это стало основной темой обсуждений. Страдания по безвозвратно ушедшему прошлому отошли на второй план. Теперь девушек в первую очередь волновало — что же будет дальше? Хуже станет или лучше, чем сейчас? В какие руки они попадут? От кого станет зависеть их судьба? Станут ли они беззащитными наложницами похотливых эмиров? Или хотя бы горничными или поварихами в приличных домах? Попадут ли в армон или в бордель?

К тому моменту я уже практически не принимала участия в этих обсуждениях. Меня, как несомненно и многих других, не устраивал ни один из обсуждаемых вариантов, пусть даже и самый что ни на есть «удачный». Я хорошо помнила, с чего всё началось. Помнила, как весь находившийся на городской окраине район, в котором я жила, в одночасье оказался выжжен дотла — ни домов, ни вишнёвых садов, ни фонарных столбов, ни клумб с благоухающими розовыми кустами. Помнила, как обвалился догорающими досками мост, гостеприимной дугой переводивший нас к центральной части города через реку. Помнила много трупов, в неестественных позах лежащих на мостовых. В том числе и тела хорошо знакомых мне людей. И девушек, некоторые из которых были моими соседками, которых вместе со мной согнали к отдалённой и неприметной бухте. Там нас поджидал корабль с чёрными парусами.

Потом было долгое, утомительное и во всех отношениях премерзкое путешествие по морю. Нас большей частью держали в трюме, где было тесно, душно и дурно пахло. С этого момента мы превратились в не-людей, а вещи, и это транслировалось нам весьма доходчиво. Нет, на нашу честь никто не покушался. Товар нельзя портить, это первое правило работорговца. Если и били за ослушание — то так, чтобы не оставалось синяков. Зато могли ограничить в еде или на время лишить питья — страдание, когда кругом можно видеть неограниченное количество солёной морской воды, практически невыносимое. Многим из нас первое время было невыносимо плохо и без всяких наказаний, просто от непривычной морской качки. Настолько плохо, что даже о душевных страданиях, связанных с нашим нынешним незавидным положением, мы забывали начисто. На второй день большинству стало гораздо легче, но некоторые промучились и два дня, и три. Изредка нам разрешалось подниматься на палубу, чтобы вдохнуть свежего морского ветра. Всё это время за нами, конечно же, неусыпно следили.

Помнила я и то, как у одной из нас, худенькой светловолосой девушки Рекки, обнаружилась глубокая рана на ноге, полученная несомненно в процессе похищения.

Рана гноилась, и корабельный лекарь лишь пессимистично покачал головой. И, о да, я хорошо помнила, как обошлись с этой девушкой. Как поступают с негодным товаром? Её выбросили за борт.

Сейчас, стоя на каменном возвышении, я помнила всё это как нельзя более хорошо. И не волновалась о своём будущем так, как остальные девушки. Для меня всё уже было решено и не подлежало ни малейшим сомнениям. И дело тут было не только в собственной моей судьбе. Не только в том, что я моя жизнь, установившаяся, размеренная и справедливая, изменилась в одночасье. Дело заключалось в том, что я просто было не готова жить в мире, в котором возможно подобное. Я отказывалась от этого мира. Совершенно осознанно, раз и навсегда. И теперь точно знала, как мне следует действовать, чтобы сорвать планы Чёрного пирата.

И вот наступила моя очередь.

— Эй, ты! — крикнул боцман.

Он так и не удосужился выучить наши имена, хотя за те десять дней, что длилось путешествие, времени для этого было предостаточно. Но, право слово, не зовёт же рыбак по имени пойманных карпов!

— Иди сюда, твой черёд. И юбку разгладь!

Он говорил на нашем, северном, наречии, поскольку понятия не имел, что я понимаю арканзийский язык. А я не спешила восполнять этот пробел в его знаниях. И теперь, подняв голову и сделав лишь один шаг вперёд, выступая из ряда сбившихся в стороне женщин, громко сказала всё на том же северном наречии:

— Не пойду.

От такого резкого отказа боцман оторопел, даже ненадолго застыл на месте и молчал, словно его язык прирос к нёбу. Впрочем, от этого недуга он быстро избавился.

— Иди сюда, шалава!

Вообще-то он использовал несколько иное слово, значительно более грубое, но я, пожалуй, не стану его переводить.

Зрители не понимали произносимых нами слов, не считая парочки вставленных боцманом ругательств, но смысл общей картины начал доходить до них достаточно быстро. Публика оживилась, толпа приблизилась к возвышению.

— Не пойду, — снова спокойно повторила я, и только глаза мои смотрели дерзко, с вызовом, даже с ненавистью.

— Ты немедленно сделаешь всё, что я тебе скажу, — с не меньшей ненавистью объявил Чёрный, — иначе я прямо сейчас возьму тебя за волосы и протащу по площади.

— Попробуй!

Я специально сделала ещё один шаг ему навстречу, показывая, что не боюсь и понимаю всю нелепость угрозы. Конечно, у него хватит сил, чтобы исполнить обещанное. Но что толку? Ведь таким образом он лишь продемонстрирует собственную неспособность заставить рабыню подчиниться. А значит — собственную несостоятельность.

— Иди сюда! — рявкнул он, теперь уже по-арканзийски.

И всё-таки схватил меня, правда, не за волосы, а всего лишь за руку.

Я плюнула ему в лицо. Отвратительный поступок. Грязный, неэстетичный, недостойный. Но разве сейчас до таких мелочей? Проведя больше недели в раскачивающейся деревянной камере, пропахнув рыбой, потом и блевотиной, разом утратив всё, что было у тебя в этой жизни, станешь ли задумываться о таких мелочах, как эстетика?

Даже не знаю, достиг ли мой плевок цели, но унизительности произошедшего было достаточно. Тем более что публика отчаянно заулюлюкала. Не думаю, что кто-нибудь из присутствующих всерьёз был на моей стороне, но посмеяться над пиратом многие были не прочь. Мои недавние подруги по несчастью отступили подальше, рискуя свалиться вниз, всем своим видом демонстрируя, что они вовсе не со мной, что это я одна сошла с ума, они же не имеют к происходящему ни малейшего отношения.

— Ах ты тварь! — разозлившись не на шутку, боцман перешёл на своё родной, арканзийский, язык и выхватил из-за широкого кожаного пояса длинный нож.

А я в очередной раз шагнула ему навстречу, ибо только этого и ждала.

Существуют категории людей, которые не годятся на роль рабов. Любой пират-работорговец знает это наверняка. Одни тяжело больны и оттого неспособны выполнять даже самые элементарные задания. Другие сходят с ума от свалившегося на их долю несчастья. Третьих полностью парализует страх — настолько, что перекрывается даже инстинкт самосохранения. Четвёртые же просто оказываются не согласны мириться с новой действительностью. Не согласны до такой степени, что предпочитают пойти на смерть. Я относилась именно к их числу.

Во всех этих — прямо скажем, достаточно редких случаях, — результат был один. Пираты не считали нужным возиться с негодным товаром. В любом улове попадается гнилая рыба. В любой партии товара находится брак. Рабов, проявивших свою негодность, незамедлительно убивали. Во-первых, для того, чтобы избавиться от ненужной долее обузы. А во-вторых, для устрашения остальных. При виде того, какая участь постигает непокорных, другие рабы лишний раз подумают, прежде чем проявить характер.

— Гнусный недоношенный ублюдок, без сомнения ненавидимый даже собственной матерью, — сказала я, с лёгкостью выдерживая взгляд боцмана и почти улыбаясь. Преследуя разом две цели — окончательно доказать свою непригодность и довести Чёрного Пирата до белого каления.

Мне удалось и то, и другое.

— Ах так? Сама выбрала свою судьбу!

И он отвёл назад руку, замахиваясь ножом. Да, выбрала, и именно сама. И ты не смог отнять у меня этого права. Потому что я не раб, а всё-таки человек, пусть даже знак красного дракона навеки оплетает теперь мою ладонь. *Внимание! Знак перекочевал с щеки на ладонь, авторская правка*

Я не испугалась и даже ни капли не отстранилась, когда лезвие с размаху приблизилось к моей груди. Ещё мгновение — и вожделенная сталь коснётся, наконец, моего сердца. И остановит его — остановит в тот момент, когда оно билось в ритме, заложенном свободным человеком.

Но в этот самый момент с площади неожиданно раздался мужской голос.

— Стой! Я её покупаю.

Остриё ножа остановилось, уже готовое пропороть ткань моего платья. Мы с боцманом замерли приблизительно в равной степени удивления, одновременно уставившись на покупателя, который проявил столь своеобразный вкус. Нож боцмана по-прежнему оставался вытянут в мою сторону, лишь немного отдалился. Обуревавшие каждого из нас чувства были весьма неоднозначными, и удивление занимало в этой неразберихе отнюдь не единственное место. В пирате жажда наживы боролась с уязвлённой гордостью и злобой, которые диктовали ему немедленно и несмотря ни на что расправиться с обнаглевшей девчонкой. Меня слова покупателя и вовсе выбили из колеи. Мгновение назад я точно знала, чего хочу, и была готова это получить. Теперь же запоздало пришёл и страх, и сомнения, и ненависть к сорвавшему мои планы мужчине, и благодарность ему же за предоставленную возможность ещё хотя бы недолго задержаться на этом свете. Я не могла понять сама себя и, как и боцман, продолжала стоять, тупо пялясь на неожиданно появившегося покупателя.

Он сильно выделялся на фоне окружившей возвышение толпы. Иностранец, это видно невооружённым глазом, даже такому чужаку, как я. Одет совершенно иначе, чем местные. Они — в каких-то странных на мой вкус халатах светлых оттенков, застёгнутых на многочисленные пуговицы. (У меня-то на родине халат — одеяние сугубо домашнее и в первую очередь женское, а здесь это явно мужская верхняя одежда. Женщины — те носят платья, хоть и совершенно иного кроя, чем у нас на севере). А у этого одежда более… нормальная, что ли? — опять же на мой взгляд. Тёмные брюки, сапоги для верховой езды, белая рубашка, расстёгнутая настолько, насколько того позволяли приличия, учитывая здешнюю жару, меч в дорогих ножнах висит на кожаном поясе. Камзол, снятый по-видимому из-за всё той же жары, он держит в руке.

Не местный, да. И тем не менее это и не мой соотечественник. Южанин. Это видно и по пепельно-чёрным волосам, немного не доходящим до плеч, и по тёмным глазам — отсюда цвет точно не разобрать, — и по смуглой относительно коже. Относительно — потому что она безусловно смуглая для северянина, но вот для арканзийца, наверное, даже несколько бледноватая.

Мужчина — чужеземец, но это не заставляет его вести себя смущённо или растерянно, даже в самой малейшей степени. Наоборот, осанка — идеальная, движения уверенные, взгляд — ледяной и высокомерный. И на меня не устремлён вообще. Только на боцмана. А тот, кажется, принял решение.

— Шестьдесят динаров, — заявил он, по-прежнему направляя на меня нож и развернувшись к предполагаемому покупателю лишь вполоборота.

— Что?!

Покупатель и бровью не повёл, а вот его спутник, гневно нахмурив брови, шагнул поближе к возвышению. Видимо, соплеменник покупателя. Та же масть, вообще тип внешности примерно похожий. Этот пошире в плечах, тоже темноволосый, правда, глаза светлее, кажется, зелёные; говорят, у южан это не такая уж редкость. Движения тоже уверенные, но менее сдержанные; сейчас он и не думает скрывать своего возмущения.

— Ты только что говорил, что тридцать динаров — стандартная цена! — заявил он, с лёгкостью запрыгивая на возвышение. — А эта рабыня — явно не самая послушная. С какой же стати теперь шестьдесят?

— А с такой, — ничуть не смущённо и откровенно зло ответствовал боцман, — что мне было нанесено оскорбление и, если я продам вам эту рабыню, мне придётся оставить его безнаказанным. А это нанесёт большой урон моей тонкой душевной организации. — Иронию, возможно, и оценили, однако не засмеялся ни один человек. — Но я готов, так и быть, пойти на сделку со своей честью, при условии, что вы заплатите мне штраф в тридцать динаров, в качестве компенсации за поведение этой девчонки. Уж если она вам так приглянулась. Плюс тридцать динаров — её стоимость. Итого шестьдесят.

Я покраснела, как рак, до того унизителен был этот разговор, хоть ведшие торг и не подозревали, что я понимаю их речь. Лучше бы этот ублюдок всё-таки зарезал меня минуту назад…

— Компенсация? Ты в своём уме? Да это грабёж среди бела дня! — настаивал спутник покупателя. — Да если бы не мы, ты не получил бы за неё ни ролла! *ролл — денежная единица, сто роллов = один динар*

— Зато получил бы моральное удовлетворение, — отрезал боцман. — И потом, здесь, в Остане, правила устанавливаем мы, арканзийцы, а не какие-то чужаки из Галлиндии.

Словно в подтверждение его слов, двое пиратов, до сих пор державшихся в стороне, вскочили на возвышение.

Спутник покупателя недобро прищурился.

— Неужто? — вкрадчиво осведомился он, кажется, не особо испугавшись этого подкрепления. — Скажи-ка, мне только кажется, или по установленным в вашей же Арканзии законам запрещено прилюдно убивать не то что женщину, но даже собаку?

Чёрного пирата, не слишком уважавшего любые законы, в том числе и арканзийские, данное заявление не слишком смутило, и этот унизительный торг мог бы продолжаться ещё долго, а не исключено, что перерос бы в драку, если бы не оклик покупателя:

— Ренцо, просто заплати ему столько, сколько он просит.

Голос прозвучал спокойно, но жёстко, и споров не подразумевал. Спутник покупателя, не скрывая собственного недовольства, отсчитал шестьдесят динаров, вернул их в кошель, а оставшиеся монеты скинул себе в карман. После чего перебросил кошель боцману. Тот, со своей стороны, вручил мужчине конец верёвки, которой было обмотано моё запястье. Будто собачий поводок или лошадиные поводья. Не знаю, в который раз за последнее время меня буквально-таки перемкнуло от чувства унижения и стыда, всепоглощающего, накрывающего с головой. Ну что ж, теперь этот брюнет вправе повести меня хоть на край света…хоть гораздо ближе — например, к себе в койку.

Конечно, можно было устроить шумную сцену. Вырываться, кричать, кататься по земле. Но что толку? Боцмана я успела узнать за время морского перехода и потому могла предсказать его реакцию. И предугадала её совершенно правильно; всё бы случилось так, как я хотела, если бы не неожиданное вмешательство покупателя. Но вот чего ждать от этого Ренцо и уж тем более от его немногословного и похожего на глыбу льда спутника, я понятия не имела. Не стоило дразнить их сейчас, играя в бессмысленные, да и противные мне самой игры. Следовало внешне смириться и немного подождать. Я всё равно сумею исполнить задуманное.

Я бросила последний взгляд на собравшихся на противоположном краю возвышения девушек. Тех, с кем мы вместе провели последние, прямо скажем не самые приятные десять дней жизни. С некоторыми из них мы были знакомы и прежде, по жизни гораздо более светлой. Сердце сжалось от чувства ностальгии. Непродолжительного. Это были завершающие ноты. Впереди — ненависть и туман.

Впрочем, следует отдать мужчине должное: тянуть меня за собой, как скотину, он не стал. Верёвку из руки не выпустил, но в остальном вёл себя вполне пристойно. Сказал «Идём», но, думая, что я не понимаю арканзийского, знаком предложил мне следовать за ним. Первым спрыгнул с возвышения и затем помог спуститься мне. От прикосновения его рук я почувствовала себя премерзко, хотелось закричать и оттолкнуть брюнета, хотя, повторюсь, говоря объективно, ничего непристойного или похотливого в его движениях не было. Он просто помог мне спуститься. Так или иначе, я сдержалась, разве что вдох сделала особенно резкий, но кто же это заметит?

Мой новый хозяин (меня буквально передёрнуло от такой мысленной формулировки, но ведь она соответствовала действительности!) убедился в том, что всё прошло, как надо, после чего молча развернулся и зашагал в одному ему ведомом направлении. Впрочем, Ренцо, наверное, тоже знал, куда мы идём; я же пребывала в полнейшем неведении, и, ясное дело, просвещать меня на сей счёт не собирались. Впрочем, они всё ещё не знали, что я понимаю их язык, а я вовсе не намеревалась снабжать их такой информацией.

— Идём, — снова повторил Ренцо (видимо, вести себя со мной совсем уж молча было для него трудновато, в отличие от его спутника) и указал мне направление.

Собственно, оно было предсказуемым, ибо указывал он в спину удалявшемуся с площади иностранцу.

— Как тебя зовут? — спросил по пути ведший меня мужчина. Верёвку он, к слову, продолжал держать, хотя ни разу не потянул меня с силой и вообще старался вести себя аккуратно.

Я не отреагировала, продолжая поддерживать легенду о том, что арканзийский для меня — не более чем череда бессмысленных звуков.

— Я — Ренцо, — произнёс мой надсмотрщик, приостанавливаясь, прикладывая руку к груди и чётко выговаривая слова. — Ренцо Аглари. А это, — он указала на моего хозяина, — дон Данте Эльванди.

Последний, как ни странно, тоже приостановился и не без любопытства наблюдал за попыткой знакомства.

Я слушала, сохраняя безразличное выражение лица. Стало быть, дон. В сущности это мало о чём говорило. И так понятно, что не пастух и не подмастерье. А в остальном право называться доном получали очень многие. Все аристократы — само собой, по праву рождения. Но и не только. В сущности, дон — это уважаемый член общества. Военный офицер — хотя эти как правило являлись и аристократами. Высококвалифицированный специалист. Лекарь, скульптор, учёный. Даже торговец — правда, только высшей категории. Иногда титул дона даровался и по более абстрактным причинам, за те или иные заслуги перед страной или её правителями. К слову, наверняка и сам Ренцо тоже дон, просто не счёл нужным выпячивать свой статус при знакомстве.

Гораздо важнее тут было другое. Дон — это не местный титул, не арканзийский. И не северный, не из моих краёв. Такой титул использовался в Галлиндии, государстве, граничившем с Арканзией. Я знала об этом исключительно в силу общего образования. Сказать, что мне было так уж много известно о Галлиндии, не могу, но, судя по обрывочным сведениям из энциклопедий и случайно прочитанных книг, она была более цивилизованна, чем Арканзия. Более цивилизованная в нашем, северном, представлении. С точки зрения самих арканзийцев это скорее мы являемся безнадёжными варварами. Но точка зрения арканзийцев мало меня волновала.

Некоторым образом Галлиндию можно было считать самой южной из северного блока стран. Место, где южная природа смешалась с северным мировоззрением. Пальмы — с аккуратностью северных садов, смуглость кожи со строгими нарядами, знаменитые арканзийские бани — со светскими балами. Смешение культур, переплетение ментальностей. Но вряд ли всё это будет иметь для меня хоть какое-то значение.

— Сандра.

Я всё-таки решила ответить на вопрос Ренцо. Не раскрывая при этом знание его языка. Ответила — и тут же почувствовала презрение к самой себе. Словно поддалась, пошла навстречу, начала смиряться с тем, с чем мириться не могла и не имела права.

Ренцо молча кивнул. Никаких «очень приятно» говорить не стал: наверняка при общении с рабыней это неуместно, к тому же всё равно он считал, что я его слов не пойму. Данте тоже коротко кивнул, давая понять, что принимает информацию к сведению.

— Если с лирическим отступлением ты закончил, нам пора поторопиться, — обратился он к Ренцо. — Близится время встречи, и мы не заинтересованы в том, чтобы оскорбить этих людей. Особенно на их территории.

— Вовсе они не оскорбятся, — поморщился Ренцо, но шагу вслед за Данте прибавил. Я подстроилась под их темп. Ничего сложного в этом не было: они быстро шли, но отнюдь не бежали. — Это же арканзийцы. Для них здесь прийти вовремя — это всё равно, что проявить слабость. Чем больше человек позволяет себе опоздать, тем он респектабельнее.

— Где ты успел поднахвататься таких познаний? — усмехнулся Данте.

— Я всё-таки здесь далеко не в первый раз, — откликнулся Ренцо. — И не во второй, как ты. Да и вообще, редко что ли нам приходится иметь с ними дело?

Я слушала и выхватывала потенциально важную для себя информацию. Первое: мои спутники явно недолюбливали арканзийцев. Второе: у них были с местными какие-то дела. И третье: по-видимому, статус Ренцо немного ниже, чем у Данте, однако их отношения представляются достаточно близкими. Решения принимает Данте, но Ренцо с ним на ты и позволяет себе вступать в споры. Да и вообще в их общении ощущается лёгкость, как между друзьями.

— То-то и оно, что нередко, — отозвался между тем Данте, умудряясь пробираться между толпой местных бездельников, почти не замедляя шага. — И я предпочитаю лишний раз не рисковать. Нам с ними ещё путешествовать без малого неделю.

Путешествовать? К тому же не только с этими двумя, а ещё и какими-то арканзийцами? Час от часу не легче. Как будто мне и так было мало приключений. Я со всей возможной жёсткостью подавила на корню приступ жалости к себе. Давай, Сандра, давай, ещё разревись тут у них на глазах. Им точно понравится. И вообще, для чего они меня купили? Это оставалось полнейшей загадкой. Ренцо — тот хотя бы пытался торговаться, но Данте с лёгкостью заплатил баснословные деньги за рабыню, проявившую высшую степень непокорства. Почему? Пока я видела только один ответ: он из тех господ, которым нравится ломать людей. Им доставляет удовольствие давить на человека со свободной волей, бить, унижать, издеваться и в конечном счёте превращать в жалкое, окончательно сломленное пресмыкающееся. Внешне, конечно, южанин был совсем не похож на такого человека; напротив, вид он имел вполне приличный, я бы даже сказала благородный… Но такие люди почти всегда выглядят со стороны именно так. И полноценно раскрываются лишь при близком знакомстве, каковому не приведите боги состояться.

Впрочем, бояться не стоит. Опасаться — да, но не бояться. Я сумею разрешить ситуацию прежде, чем у них появится возможность причинить мне вред. Во всяком случае, мне оставалось лишь на это надеяться.

— Почему ты решил купить эту рабыню? — Похоже, данный вопрос беспокоил не только меня, но и Ренцо. — Ты ведь понимаешь, момент сейчас не самый удачный.

Данте, однако, особой разговорчивости не проявил.

— Решил купить — и купил, — лаконично ответил он, пожав на ходу плечами.

— Я могу тебя понять, — немного погодя продолжил Ренцо, — но ты ведь осознаёшь, что впереди у нас путешествие через пустыню? Сможет ли она его осилить? Посмотри на неё. — К слову, этого Данте не сделал. — Она явно измотана путешествием на пиратском судне. И ты собираешься прямо сегодня взять её с собой в Дезерру? — Дезеррой называлась пустыня, располагавшаяся в северной части Арканзии. Дорога из Останы в Галлиндию лежала именно через неё. Стало быть, эти двое уже сегодня планировали пуститься в обратную дорогу. — Не лучше ли оставить её здесь? Что, если она просто не выдержит дорогу?

Однако Данте было не пронять.

— А у неё не будет выбора, — откликнулся он. — Выдержала плавание на корабле пиратов — выдержит и пустыню. Не такое уж долгое это путешествие. Да и не такое уж изнурительное.

Развивать тему не стали, да у них и не было такой возможности. В этот момент мы, по-видимому, достигли цели нашего путешествия: располагавшейся в нескольких кварталах от центра города таверны. Арочный вход оказался настолько низким, что даже мне пришлось, заходя, пригнуть голову, что уж говорить о моих спутниках. Ощущение было такое, будто впереди — не таверна, а пещера, каких великое множество в здешних горах.

Внутри картина оказалась совсем иной. Здесь всё выглядело ухоженно, роскошно и даже, наверное, уютно. Наверное — потому что моё представление об уюте и о том, как должна выглядеть таверна, радикально отличалось от увиденного. Здесь не было ни столов, ни стульев, ни скамей. Ни свечей, ни канделябров, ни картин на стенах. Вместо этого — полы, устланные коврами и циновками. Места, предназначенные для посетителей и соответствующие нашим столикам, были условно обозначены на полу при помощи дополнительных мягких ковриков и многочисленных подушек разного размера и разных цветов. Подушки были разбросаны — а точнее сказать, тщательно разложены — в художественном беспорядке, создавая атмосферу беззаботности и одновременно делая пребывание на полу комфортным… Комфортным — это опять же в понимании местных, а не моём. Вместо столов — просто дополнительные тростниковые циновки, вокруг которых, собственно, и располагались подушки. На этих циновках были расставлены подносы с кушаньями, кувшины с узкими горлышками, кубки и прочее. Посетители либо сидели, по-восточному скрестив ноги, либо полулежали (я бы даже сказала «возлежали»), опираясь на подушки. Некоторые курили кальян.

Узкие окна были умышленно задёрнуты цветными занавесками; помещение наполняли светом низко висящие лампы. Стены были увешены узорчатыми коврами. От переливов красного, жёлтого, чёрного, коричневого и оранжевого рябило в глазах.

Едва мы вошли, к нам сразу же подбежал слуга, одетый в широкие штаны, рубашку и жилет, и поклонился настолько низко, что практически согнулся пополам. Я ожидала, что у него хрустнет позвоночник, но парень распрямился с привычной лёгкостью и что-то шепнул Данте. Тот утвердительно кивнул, и слуга повёл нас к одному из «столиков».

На ковре с немалым комфортом устроился полный мужчина невысокого роста, с загорелым лицом круглой формы и типично арканзийскими чертами, одетый в белые брюки и длинный белый халат, украшенный пуговицами из чистого золота. О последнем можно было догадаться даже невзирая на скудное освещение. Вообще этот мужчина выглядел холёным, богатым и полным чувства собственной значимости, коего нисколько не стеснялся.

За спиной у посетителя стоял ещё один мужчина, вооружённый до зубов, судя по всему, телохранитель. А ещё дальше, прислонившись к самой стене, расположился раб. Это было видно по одежде, по манерам и даже по тому, как виртуозно игнорировали его не только посетители, но и слуги.

— День добрый, высокочтимый дон Эльванди. — Посетитель обратился к Данте очень радушно, но с подушек не встал. Видимо, здесь это не было принято. — Да подарит он тебе множество хороших новостей, да будет полон тени и прохлады, и да будут благословенны все твои начинания.

— Благодарю тебя, высокочтимый Илкер-бей, — вежливо ответил Данте. На этом его приветствие было окончено.

— Присаживайся. — Если Илкер и был обижен лаконичностью гостя, то не подал виду. Его слова сопровождались гостеприимным жестом. — Отведай всего, чего пожелаешь: нигде во всей Арканзии ты не найдёшь заведения, в котором готовили бы вкуснее, чем в этой таверне.

Данте снова вежливо кивнул и, на мгновение взглянув на Ренцо, сел, по-местному скрестив ноги без малейшего труда. Ренцо же отвёл меня к стене, туда, где стоял раб Илкера, тихо сказал «оставайся здесь» (не ожидая, что я пойму его слова, но суть была ясна и по ситуации), после чего сел подле Данте. Это немного меня удивило; признаться, я ожидала, что он останется стоять наподобие телохранителя. Мне даже кажется, что и самого Илкера несколько сбила с толку данная вольность. Но Данте отреагировал на действия своего спутника как на нечто само собой разумеющееся, и это всё решало. Должно быть, эти двое действительно были очень близки друг к другу по статусу.

Илкер меж тем подозвал слугу, и тот вновь склонился перед посетителями, хотя на сей раз и не так низко, как при приветствии.

— Чего ты желаешь отведать, дон Эльванте? — спросил вместо слуги Илкер, явно принявший на себя роль гостеприимного хозяина. — Я буду рад угостить тебя и твоего спутника. Быть может, вам придётся по вкусу здешняя говядина?

— Благодарю, но мы уже отобедали, — откликнулся Данте. — Так что я ограничусь напитком.

— Что желает пить господин? — спросил слуга.

— Кофе, — ответил Данте.

— О, вы знаете толк в арканзийских напитках, — просиял в белозубой улыбке Илкер. — Лучше нашего кофе нигде не сыскать, тут вы совершенно правы.

— А вы, господин? — обратился слуга к Ренцо.

— Тоже кофе, — немного помявшись, ответил тот.

По-моему, пить кофе Ренцо совершенно не хотел; возможно, он вообще терпеть не мог этот напиток. Но счёл, что после предшествовавшего диалога заказать что-то другое было бы невежливо; такой поступок могли бы оценить почти как неуважительное отношение к хозяевам или во всяком случае бесцеремонность.

— Арканзийский кофе — действительно лучший в мире, — прежним ровным голосом проговорил Данте. — И, что самое неприятное, ваши сограждане тщательно блюдут секрет его приготовления. Казалось бы, несложно достать все нужные ингредиенты — и всё равно ничего похожего на ваш напиток не получается. Поручал своим людям эту задачу тысячу раз. И результат всё равно нулевой.

Я присматривалась к Данте и пыталась понять, правду он говорит или просто лжёт, чтобы доставить удовольствие собеседнику. Понять не смогла. Голос был равнодушным, выражение лица — бесстрастным. Я повернула голову в сторону выхода. Нет, бежать невозможно. Нет смысла рисковать. Слишком много народу, и не так уж они расслаблены, как может показаться. Да и снаружи весьма людно. Если эти поднимут шум, меня схватят моментально. Потому-то меня так спокойно и оставили в стороне, даже не привязали, хотя верёвка на руке оставалась.

Уловив какое-то движение краем глаза, я поняла, что меня с любопытством разглядывает раб Илкера. Я ответила ему ничего не выражающим взглядом. Быть может, это странно, но ни симпатии, ни чувства солидарности я по отношению к нему не испытывала. Даже наоборот. Наверное, это было нелогично и даже несправедливо, но я ощущала по отношению к рабу почти что ненависть. Для меня он был частью той системы, которая выхватила меня из русла привычной жизни, поглотила и теперь стремилась раздавить. Этот человек — типичный арканзиец, стало быть, он не пленник, а потомственный раб. Он родился и рос рабом и, следовательно, в его представлении здешний уклад в общем-то является нормой. Он не испытывает того чувства протеста, которое с головой поглощает меня. Мне казалось, что такие, как он, и такие, как Илкер, в равной степени несут ответственность за то, что рабство является нормой жизни в этой стране. Они оба с одинаковой готовность играют ту роль, которая отведена для каждого в этой бытовой и политической игре.

— Наши специалисты действительно ревностно хранят свои секреты, — с довольным видом подтвердил Илкер, в то время как расторопный слуга возвратился с кухни, неся в руке заставленный поднос. — Однако дело не только в этом. Настоящий арканзийский кофе может быть сварен исключительно на арканзийской земле. Попытайтесь сварить его за границей по тому же самому рецепту, пригласите для этой цели местного профессионального повара — и вкус всё равно выйдет другим.

Возможно, такое рассуждение и могло показаться со стороны немного странным, но мне приходилось кое-что читать на эту тему. Арканзия была известна своего рода культом земли. Родная земля, почва собственного участка, города и, наконец, страны, имела в представлении этих людей огромное значение, почти что обожествлялась. Именно поэтому с арканзийцами было настолько сложно разрешать территориальные конфликты: любой из них, даже самый незначительный, мог с лёгкостью обернуться кровопролитной войной. Земля считалась порой большей ценностью, чем человеческие жизни.

Слуга опустил поднос на циновку, вокруг которой сидели собеседники. Расставил чашки, разлил по ним кофе из изящного кофейника, украшенного изображениями каких-то животных. Оттенок напитка был для меня неожиданно тёмным, а чашечки — непривычно маленькими. У нас кофе всегда подавали в чашках того же размера, что и чай. Эти же были, должно быть, меньше на две трети. По помещению мгновенно распространился вкусный запах кофе. Нам с рабом и телохранителем напиток, ясное дело, никто предлагать не собирался, но это — последнее, что меня огорчало.

Помимо кофе на подносе также стояла ваза, над которой возвышалась горка восточных сладостей разного цвета и формы.

— Селим-паша подписал бумаги, — неспешно произнёс Илкер, когда кофе был практически допит.

Произнёс как бы между прочим, таким тоном, словно речь шла о погоде. Но Данте вскинул голову, впервые за то время, что я за ним наблюдала, проявив какое-то подобие эмоций.

— Стало быть, договор заключён? — уточнил он.

Илкер неспешно кивнул.

— Селим-паша согласился с твоими условиями, — сообщил бей. — Он считает, что такая договорённость справедлива. Мы обязуемся отныне и в течение десяти лет уважать участок вашей границы протяжённостью в пятьсот миль, за которым в частности лежат и твои личные земли. И получаем взамен свободный и беспошлинный доступ к нужным нам торговым путям. Однако договор вступит в силу лишь после того, как будет подписан вторично.

Данте понимающе кивнул. Я, кажется, тоже догадывалась, о чём идёт речь. Учитывая ту роль, которую играла в представлении арканзийцев земля, договор между двумя странами должен был подписываться на территории обеих. В противном случае он не был освящён землёй одной из сторон и, следовательно, не считался полноценным.

— Полагаю, сам Селим-паша слишком занят, чтобы отправиться со мной на территорию Галлиндии? — произнёс Данте.

Тон его вопроса лишний раз укрепил меня в подозрении, что беседа, при которой я присутствую, — не более чем ритуал. В действительности же всё уже решено и планы на ближайшее будущее всем известны.

— Ты совершенно прав, высокочтимый дон Эльванди, — подтвердил Илкер. — Однако я наделён всеми полномочиями, необходимыми для подписания второй копии договора на твоей земле.

— Мне это известно, — кивнул Данте. — Стало быть, мы с тобой, Илкер-бей, отправляемся в Галлиндию, дабы окончательно скрепить заключённый союз?

— Именно так, высокочтимый дон Эльванди, да оценят боги по достоинству твою проницательность и мудрость.

— Когда же мы выезжаем?

Данте благоразумно проигнорировал воспевание собственных достоинств, кое являлось не более чем данью принятой на востоке манере речи.

— Чем скорее, тем лучше, — ответствовал Илкер.

— Мы с доном Аглари готовы отправиться в путь в самое ближайшее время, — заверил Данте. Наши вещи собраны и стоят наготове на постоялом дворе. Мы можем выехать через полчаса.

— Чудесно, — кивнул Илкер. — Я тоже успел подготовиться к путешествию. Если мы отправимся в путь в ближайшее время, успеем проехать несколько часов прежде, чем солнце опустится в свою священную колыбель. Это самое лучшее время для путешествия по пустыне. Раннее утро и последние часы перед закатом. Продвигаться по ночам тяжело и опасно, в дневное же время — слишком жарко, хотя этого нам в любом случае не избежать. Мои люди позаботятся об условиях для привалов и ночлега.

Данте благодарно кивнул. Впрочем, по-видимому, и эта деталь тоже подразумевалась изначально.

— В таком случае я предлагаю встретиться через полчаса возле лавки стекольщика, напротив входа в бани, — сказал он.

Илкер согласно склонил голову.

— Ты хорошо успел изучить нашу часть города, это весьма похвально, — заметил он. И неожиданно посмотрел на меня в упор. — Я вижу, ты приобрёл рабыню. Хороший выбор. Её, конечно, надо отмыть и почистить, но после этого она будет вполне хороша.

Я старательно смотрела в пол, делая вид, будто не понимаю ни слова, лишь догадываюсь, что речь идёт обо мне. Очень хотелось броситься на Илкера с кулаками, расцарапать ему лицо, нанести столько увечий, сколько успею прежде, чем меня сумеют остановить. В моей стране даже служанка, даже последняя распутная девка имела бы полное право влепить пощёчину за подобные высказывания в свой адрес. Но мы находились очень далеко от моей страны.

— Для чего ты купил её? — продолжил расспросы Илкер. — В качестве наложницы? Или для работы по дому? Насчёт работы не знаю, но в постели она должна быть неплоха, в ней чувствуется темперамент. Правда, это может создать и проблемы. Но две-три порки без сомнения их решат. Или у тебя какие-то другие планы на её счёт?

Я усиленно боролась с собой, стараясь, чтобы ненависть не проявилась в устремлённом на ковёр взгляде, но это не помешало мне расслышать, как усмехнулся рядом раб Илкера. Это заставило меня лишний раз почувствовать, что местные рабы и рабовладельцы по-своему заодно, и укрепиться во мнении, что мне не следует отождествляться с арканзийскими невольниками и водить с ними дружбу.

Меж тем Данте равнодушно пожал плечами.

— Я пока не решил, для чего буду её использовать, — ответил он.

— Но для чего-то ведь ты её купил? — удивился Илкер.

— Для чего люди обычно покупают иностранные диковинки? — отозвался Данте. — В поездке мы все покупаем то, что распространено там, где мы гостим, и является редкостью у нас. Из Галлиндии обычно везут жемчуга, фарфор и лекарственные травы. Из Арканзии — ковры, специи и рабов.

— То есть ты приобрёл её в качестве сувенира? — понимающе спросил Илкер.

— Что-то в этом роде, — подтвердил Данте. — Но не только. В моей стране рабы, как ты знаешь, редкость. Так что красивая рабыня в армоне — это показатель высокого статуса.

— То есть это дело престижа, — покивал Илкер. — Что ж, одобряю. Бесспорно одобряю. Я грешным делом хотел предложить перекупить её у тебя: что-то в этой иноземке есть… Но раз такое дело… Твоя причина важней.

— Увы, Илкер-бек, моя рабыня не продаётся, — покачал головой Данте, и в этом движении мне почудилась излишняя резкость. Излишняя, учитывая, что собеседник и так отступился уже от своей идеи.

Впрочем, мне сейчас могло почудиться всё, что угодно. Услышанный разговор был настолько унизительным, что руки ощутимо задрожали, а перед глазами заплясали тёмные круги ярости.

— Что ж, полагаю, что нам пора идти, — заметил Данте. — Время не ждёт. Чем скорее мы отправимся в путь, тем большее расстояние сумеем преодолеть за сегодня. Если не ошибаюсь, до Бертана нам добираться около двух дней.

— Совершенно верно, дон Эльванди, — подтвердил Илкер.

Я понятия не имела, что такое Бертан, но это не слишком меня интересовало. По едва заметному знаку Илкера раб подбежал к нему и помог подняться на ноги. Данте и Ренцо, к счастью, встали самостоятельно. Лишь после этого Ренцо подошёл ко мне, взялся, как и прежде, за конец верёвки и знаком предложил выйти из таверны. Я послушно зашагала к выходу, тщательно унимая всё ещё бьющую тело дрожь. Приближалось путешествие через пустыню, и я собиралась этим воспользоваться. Наступит момент, когда я перестану быть послушной.

 

Глава 2

Я вскоре поняла, почему встреча Данте и Илкера состоялась именно в этой таверне. Как выяснилось, постоялый двор, на котором остановились галлиндийцы, располагался совсем неподалёку. По дороге Ренцо немало удивил меня, незаметно сунув в руку нечто зелёное, покрытое белыми точками и шершавое на ощупь. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это — восточная сладость, видимо, одна из тех, что лежали в установленной перед посетителями вазе. При этом Ренцо действовал осторожно, будто опасался, что его поступок кто-нибудь заметит. Не могу сказать, чтобы я растаяла от такой заботы. Она казалась мне больше похожей на подачку, как когда голодной собаке кидают кость с барского стола. Или угощают куском сахара, стремясь таким образом приручить. Но я — не собака, и со мной этот номер не пройдёт.

Поэтому поначалу я даже не стала есть подаренный продукт, невзирая на острое чувство голода. Но и выбрасывать его не собиралась: всё же я не настолько глупа. Кто знает, собираются ли меня кормить вообще и уж во всяком случае, с какой частотой.

В комнаты Ренцо и Данте меня вести не стали. Немного посовещавшись, оставили во внутреннем дворике. Это был совсем небольшой участок земли, огороженный со всех сторон высокой стеной. Так что почти тюрьма под открытым небом. Зато со скамейкой, на которую я и селя, едва эти двое исчезли в здании. Какая же на меня накатила усталость! Именно в этот момент, когда я получила возможность ненадолго расслабиться. Сразу же выяснилось, что ноги нещадно болят. Да что там ноги, болела и спина, и вообще всё тело.

Я напряглась, увидев, как в мою сторону устремилась девушка, работавшая на постоялом дворе. Небогатая, довольно скромно одетая, но и не рабыня: я не увидела у неё знака дракона, да и вообще, кажется, начинала отличать рабов от свободных людей по внешнему виду и манере поведения.

И чего она от меня хочет? Скажет, что нечего рабыням рассиживаться? Или и вовсе приспособит к какому-нибудь делу, чтобы рабочая сила не пропадала, пока хозяину я всё равно не нужна?

Но вопреки моим ожиданиям девушка, сочувственно на меня посмотрев — кажется, я впервые увидела в чьих-то глазах сочувствие с того момента, как моя нога коснулась земли Арканзии, — вручила большой кусок хлеба и кувшин с молоком. Поблагодарив её кивком головы, я с жадностью вцепилась зубами в хлеб. Ела совершенно неприлично, но сил на то, чтобы остановиться и скорректировать своё поведение, уже не осталось. Девушка сразу же ушла, я же поглотила всю свою порцию в считанные секунды и стала столь же жадно запивать её молоком. По подбородку потекла струйка, я вытерла её резким движением, и продолжила пить.

Хорошо, но мало. Угощение закончилось, а я бы, кажется, съела ещё несколько раз по столько же. Я даже подумывала о том, чтобы подойти к девушке и попросить у неё ещё. Но, во-первых, мне было не вполне удобно это делать: я ведь и за первую порцию заплатить не могла. А во-вторых, по легенде я не знала арканзийского языка и, следовательно, ничего не смогла бы ей объяснить.

И тут я вспомнила про припрятанный в платок подарок Ренцо! Извлекла его на свет и тут же съела. Я даже не успела почувствовать вкус, хотя местные сладости считались чрезвычайно изысканным яством. Но во всяком случае мой желудок стал хоть немного более полным. И хорошо, что я не съела эту зелёную штуку сразу. Думаю, на голодный желудок от сладкого мне стало бы нехорошо.

В путь отправились на джамалях — это животные, весьма похожие на верблюдов, и даже считающиеся одной их разновидностью. Тоже горбатые, притом двугорбые, покрытые густым коричневым мехом. Идеально приспособленные к суровому климату пустыни. От остальных представителей семейства верблюдовых они отличаются главным образом тем, что, во-первых, способны развивать бОльшую скорость (хотя как правило передвигаются, наоборот, неторопливо, экономя силы и ресурсы), а во-вторых, их ноги покрыты до колен очень толстой шкурой. Как я узнала позднее, это качество развилось у арканзийских джамалей как необходимое условие для выживания в здешних пустынях, таких, как Дезерра. Суть заключалась в том, что эти места кишмя кишели ядовитыми змеями, а прочная шкура предохраняла верблюдов от укусов.

Наш отряд, в скором времени собравшийся на улице за стенами постоялого двора, состоял из восьми человек. Все, кроме меня, мужчины. Главным образом, свиту собрал вокруг себя Илкер. При нём был давешний телохранитель, двое рабов (включая того, которого я видела в таверне) и надсмотрщик, призванный следить собственно за рабами, равно как и прислуживать своему господину. Данте и Ренцо, со своей стороны, путешествовали вдвоём (если не считать меня).

Сперва я даже слегка удивилась тому, что рабы, как и все прочие, отправлялись в путь верхом. Даже я, для которой джамаль наверняка изначально предусмотрен не был. Это уже потом выяснилось, что путешествовать по Дезерре по-другому просто нереально.

Оседлать животное оказалось легко: джамаль опустился на колени, и его туловище оказалось таким образом очень низко. Гораздо легче, чем вскочить на лошадь. Зато потом, когда я оказалась в седле, а он начал подниматься, мне резко стало не по себе. Я раскачивалась, будто на штормящем судне и, ощущая, что вот-вот упаду, судорожно вцепилась обеими руками в деревянную ручку, приделанную к седлу спереди и, видимо, предназначавшуюся специально для того, чтобы в случае необходимости помочь всаднику удержать равновесие. Рабы Илкеры наблюдали за моим ужасом с усмешкой, телохранитель на всякий случай приблизился, чтобы помочь, если возникнет такая потребность; остальные просто не обращали внимания на рабыню. Мне всё же удалось удержаться самостоятельно. Было по-прежнему страшновато: сидеть на джамале оказалось более высоко, чем на лошади, к тому же при движении по-прежнему создавалось лёгкое ощущение морской качки. В придачу и сидеть в седле (также принципиально отличавшемся от лошадиных и расположенным между двумя горбами животного) следовало не так, как я привыкла, а скрестив ноги, будто на циновке в таверне. Почему — было выше моего понимания, и поначалу я всё же настояла на том, что сидеть так, как привыкла. К счастью, моя юбка была достаточно широкой, да ещё и разорванной в нескольких местах, что позволяло проделать путешествие.

Удивляло сперва и то, как тщательно одеты были мои спутники. Одежда была из лёгкой ткани, но практически не оставляла обнажённым ни одного дюйма тела. Арканзийцы были буквально-таки закутаны в странно выглядящие тёмные хламиды. Наряд галлиндийцев был более привычен глазу, но и у них головы были обмотаны тюрбанами, примерно такими же, как и у арканзийцев. Даже мне перекинули какой-то кусок светлой ткани, и я худо-бедно нацепила его на голову, чтобы избежать солнечного удара.

Первый день путешествия, вернее, его остаток, прошёл относительно спокойно. К езде на джамале я быстро привыкла. Эти животные безропотно следовали за тем, которого считали вожаком. Мы неспешно ехали вереницей, и управлять джамалем было практически не нужно. Что и хорошо, ведь я этого делать не умела. Один сложный момент возник, когда мой джамаль сильно заинтересовался росшими слева от нашего пути колючками. Шагнул в сторону и медленно опусти длинную шею, чтобы пожевать это сомнительное лакомство. Я же почувствовала, что вот-вот скачусь с седла носом вперёд. К счастью, недисциплинированность верблюда была вовремя замечена, и телохранитель, соскочив с собственного джамаля, парой громких окликов и хлопком по боку призвал животное к порядку.

Солнце зашло чрезвычайно быстро. Вроде бы только-только начался закат — и вот пустыня погрузилась в темноту. Но арканзийцы, видимо, знали об этой здешней особенности. Поэтому своевременно подобрали место для ночлега — собственно, здесь и выбирать-то было особенно нечего, куда ни кинь — огромный песочный ковёр да барханы. Спешиваться не спешили. Определив место, телохранитель медленно повёл джамаля по его периметру и принялся раскидывать по ходу маленькие красные камушки. Лишь после того, как работа была закончена, мы проехали на верблюдах внутрь отмеченной зоны, и уже там спешились. Такие приготовления нисколько меня не удивили, поскольку мне была известна природа этих красных камней. Они имели магическую природу и часто использовались при изготовлении оберегов. Такие камушки должны были защитить место нашей стоянки от подстерегающих в пустыне опасностей. К примеру, отогнали бы хищного зверя, и даже смягчали порывы не на шутку разошедшегося к ночи ветра.

Теперь рабы Илкера стали устанавливать огромный шатёр, один на всех, из вещей, лежавших в крупной дорожной сумки. Высокие складные ножки из неизвестного мне материала, наверху — тряпичная «крыша», и такие же тряпичные «стены» по бокам. Внутри быстро покидали несколько маленьких ковриков. Всё, что возможно, для удобства господ.

Затем один раб, Берк, занялся приготовлением еды, а второй, знакомый мне по таверне Юркмез, принялся расседлывать джамалей. Эти животные нуждались в отдыхе не только от наездников, но и от сёдел.

Я села на песок, стараясь держаться как можно дальше ото всех, и обхватила руками колени.

— Эй, ты! — крикнул Юркмез. В целом он был в курсе, что я не понимаю арканзийского, но не счёл нужным придавать этому особого значения. — Что расселась, как госпожа? Давай помогай с джамалями!

Возможно, обратись он ко мне другим тоном, я бы встала и принялась помогать. Тем более что к животным я относилась хорошо. Но в этом окрике было столько презрительного высокомерия, словно передо мной был не раб, а по меньшей мере визирь. Вынужденный пресмыкаться перед Илкером, надсмотрщиком, да и многими другими, он решил, что сможет отыграться на мне. К тому же я дико устала, а говорить о моём настроении и вовсе бессмысленно. Я просто ненавидела весь мир. Тихо, но от того не менее сильно.

Поэтому я сделала вид, что не понимаю его слов. Юркмез разозлился: смысл его приказа можно было понять и без знания языка, по жестам и по ситуации в целом. Но я лишь посмотрела ему в глаза, жёстко и выразительно, с молчаливым вызовом, и он отстал. Продолжил заниматься джамалями в одиночку, что-то невнятно бурча себе под нос.

Изначально я собиралась бежать в эту ночь. Но усталость изменила мои планы. Кое-как прислонившись к ножке шатра, я просто уснула, даже не дождавшись, когда на костре дожарят мясо.

Проснувшись, я обнаружила, что лежу на песке, укрытая чем-то вроде плаща; под головой обнаружился ещё один кусок ткани, сложенный в несколько раз, чтобы заменить подушку. Интересно, кто это так обо мне позаботился? Готова отдать голову на отсечение, что не Юркмез.

Желудок моментально напомнил о том, что я уснула, не поев. Завтракали остатками вчерашнего мяса, кроме того, ели сыр и прихваченный с собой хлеб. Запивали водой, которую, однако, использовали очень экономно. С самого начала пути каждому из нас выделили по фляге, но фляги рабов были значительно меньше, чем те, что предназначались господам, равно как и свободным слугам — надсмотрщику и телохранителю.

Еда рабов тоже отличалась от еды хозяев. Фактически нам были щедро предоставлены объедки. Те куски мяса, что подгорели или просто были слишком жёсткими. Кусок сыра с той стороны, что успела слегка заплесневеть. Впрочем, мой желудок не так чтобы был настроен привередничать, тем более что во время путешествия на пиратском судне нас тоже не так чтобы шикарно кормили.

Тем не менее, когда время завтрака закончилось, а рабы и слуги занялись верблюдами и шатром, ко мне подошёл Ренцо и безмолвно протянул мне кусок мяса и флягу с водой. Мясо выглядело совсем не так, как наше; оно было сочным и мягким. Фляга тоже была большой — видимо, принадлежала самому Ренцо. Я приняла мясо, кивнув головой в знак благодарности, и быстро его съела, а вот отпивать из фляги не спешила. Указала на свою собственную, дескать, у меня ещё есть вода. Ренцо покачал головой и настойчиво вложил большую флягу мне в руки. Что ж, если он такой нежадный, не стану отказываться и сэкономлю немного собственной воды. В пустыне это может оказаться весьма полезным. Сделала несколько больших глотков и вернула флягу её владельцу.

И краем глаза успела заметить, с какой неприязнью и завистью глядит на меня Юркмез. Что ж, по-своему его можно понять. Хотя, с другой стороны, я не спешила придавать слишком большое значение произошедшему. Это хорошо, что я получила больше еды и воды. Но с точки зрения целей, которые преследовал при этом Ренцо… Я по-прежнему не сомневалась: он просто пытается приручить меня, как дикого зверька. Знала и другое: ему это не удастся.

Весь день, не считая непродолжительных привалов, мы провели в путешествии по пустыне. Выехали, когда солнечный диск только-только начал подниматься над барханами. Первые часы не останавливались вовсе, стараясь по максимуму использовать не слишком жаркое раннее утро. Постепенно солнце поднималось всё выше, и жара становилась нестерпимой. И это притом, что небо сегодня было подёрнуто странной белёсой дымкой, казалось бы, ослабляющей солнечные лучи. Даже само солнце было странным: совершенно белый круг, как будто луна, но только более яркая, на которую трудно смотреть.

Тем не менее, жара была невыносимой. Пот стекал с лица струями, тем более что я всё-таки не снимала с головы белую тряпицу, предохраняющую от удара. Но максимально закатала рукава и раскрыла ворот платья, за что вскоре и поплатилась. Кожа на лице и столь неблагоразумно открытых солнцу местах покраснела и по ощущениям горела огнём, до неё больно было дотронуться. Особенно сильно пострадали руки, нос и щёки.

Во время привала, сделанного уже после того, как солнце стало постепенно спускать вниз, двигаясь к западу, Юркмез обратился к надсмотрщику, ответственному за запасы воды, с просьбой заново наполнить его флягу.

— С какой это стати? — возмутился тот. — Вы получили ровно столько воды, сколько необходимо до конца дня.

Я гадливо поморщилась. Конечно, терять рабов они не хотели, а потому наверняка очень точно просчитали, сколько воды необходимо, чтобы не потерять сознание обезвоживания. И при этом не предоставили ни одной лишней капли.

— Но моя вода уже закончилась!

Юркмез демонстративно перевернул свою флягу горлышком вниз; из неё и правда не вытекло ни капли.

— Стало быть, ты неэкономно её использовал, — и бровью не повёл надсмотрщик. — До вечера ничего не получишь. А наперёд будешь знать, как правильно пользоваться запасами.

Юркмез был очень зол, но больше ничего не сказал. Я подумала было, не поделиться ли с ним собственной водой. Путешествовать по пустыне, не имея возможности сделать глоток, очень мучительно. Я и сама как следует настрадалась, постоянно отказывая себе в питье из соображений экономии. Но, встряхнув собственную флягу и поняв, что там воды тоже осталось на донышке, проявлять самопожертвование не стала.

Немного перекусив тем, что перепало от щедрот хозяев, я уже привычно села с краю, прислонившись к ножке шатра, стараясь максимально спрятаться от солнца в откидываемой им тени. Лицо, руки и шею нещадно жгло. Должно быть, кожа как следует раскраснелась, во всяком случае рабы поглядывали на меня с усмешкой и пару раз тихонько обменялись язвительными судя по всему репликами. Я чувствовала себя так, будто у меня поднялась высокая температура. Желания жить это не прибавляло. Тёплых чувств к хозяевам — тоже. Я вообще ненавидела сейчас всё тёплое. И как никогда хорошо понимала, почему у арканзийцев принято желать собеседнику тени и прохлады, а не света и тепла, как у нас на севере.

Человеческая тень упала внезапно на горячий золотой песок. Я вздрогнула и инстинктивно отпрянула, резко поднимая голову. Ренцо. Почему-то это заставила меня слегка успокоиться. Пожалуй, от этого человека я ожидала гадостей меньше всего. На втором месте, как ни странно, был холодный и немногословный Данте, а вот арканзийцев я боялась и ненавидела сильнее всего. Странно с чего бы так? Ведь именно галлиндийцам я теперь принадлежу. Неужели стремление Ренцо меня приручить даёт свои плоды? Но если так, чем я и правда лучше маленького дикого зверька?

Я вскочила на ноги и резко оттолкнула Ренцо, едва его рука коснулась моей щеки, предварительно опустившись в какую-то миску.

— Тсс… Тише, тише. — Ренцо примирительно выставил вперёд руку, пока я пялилась на него ничего не понимающим взглядом. — Это для твоей кожи.

Он указал на миску, в которой обнаружилась какая-то густая желтоватая смесь, потом на моё лицо. Я начала понимать. Видимо, это какое-то средство для обгоревшей кожи.

— Что тут случилось? — Голос Данте заставил меня повторно вздрогнуть.

Кажется, мой резкий скачок привлёк его внимание.

— Ничего, — откликнулся Ренцо. — Пытаюсь обработать ей лицо, а она боится.

Данте неодобрительно покачал головой, переведя взгляд с моего носа на шею, а затем руки.

— Она не местная, не знает, что в одежду надо как следует закутаться, — заметил Ренцо. — Надо было ей объяснить, но как?

— Всё равно не помогло бы, — заметил Данте. — У неё слишком белая кожа, не такая, как у нас. Лицо всё равно бы сгорело. Ладно, попытайся объяснить ей, что она должна пользоваться мазью регулярно.

Он сам шагнул ко мне, указал на миску с жёлтой смесью и заглянул в глаза. От страха у меня мороз пробежал по коже.

— Это, — Данте почти коснулся пальцем мази, — надо наносить на тело. — Он показательно провёл пальцем по своему лицу.

Ещё раз посмотрел мне в глаза, словно хотел достучаться до самых глубин сознания, и вернулся в шатёр. Я вздохнула с облегчением.

— Давай. — Теперь ко мне снова подошёл Ренцо. — Я покажу в первый раз, как это делать.

Я позволила ему приблизиться и, напряжённо следя за каждым движением, предоставила возможность помазать обгоревшие участки кожи. Ренцо набирал мазь щедро, толстым слоем. Она была жирной и прохладной, отчего по настрадавшейся коже сразу же распространялось приятное ощущение. И, сколь это ни странно, мягкое прикосновение смуглых пальцев галлиндийца не так чтобы было мне неприятно.

Мазь осталась при мне и на удивление быстро помогла. Кожа начала немного шелушиться, но к вечеру боли и ощущения жара почти не осталось.

За день я снова смертельно устала, но на сей раз это не могло изменить моих планов. Этой ночью я была намерена бежать. Куда? Что я собиралась делать дальше? Эти вопросы волновали меня в последнюю очередь. Бежать. Перестать быть рабыней. Никогда больше не увидеть человека, считающего себя вправе называться моим хозяином. Никому не позволить совершить надо мной насилие — в каком бы то ни было значении этого слова. Всё остальное — побоку. Если ради этого придётся умереть — а вероятнее всего, так оно и было, — значит, я готова умереть.

Я сделала вид, будто легла спать, как и прошлой ночью. Дождалась, пока стихнут все разговоры, пока все улягутся. Выждала ещё некоторое время. Возможно, спят не все. Вполне вероятно, что надсмотрщик и телохранитель по очереди бдят, ненавязчиво следя, чтобы всё было в порядке. Всё, что мне оставалось, — это пойти на риск. И понадеяться, что ночная темнота окажется на моей стороне.

Правда, ночь стояла звёздная. Белёсая дымка рассеялась, и теперь от неба трудно было оторвать взгляд. Говорят, самое звёздное небо можно увидеть либо в пустыне, либо в открытом море. В открытом море я побывала лишь однажды, но тогда нас держали в трюме, да и погода стояла неидеальная. Словом, было не до звёзд. А сейчас, невзирая на всю сложность, даже обречённость моей ситуации, я с трудом опустила глаза, переключаясь с усыпанных яркими точками небес на грешную землю.

Большую флягу, полную воды, я выкрала заранее. На какое-то время хватит, а дальше… Я не думала так далеко. Главное — вырваться отсюда, уйти достаточно далеко, чтобы меня не смогли найти. Ну, а потом… Оставалось надеяться, что я сумею встретить более лёгкий конец, чем смерть от жажды. К слову, кинжал я тоже украла.

Наконец решившись, я очень медленно поднялась на ноги. Сделала несколько осторожных шагов по, увы, шуршащему под ногами песку. Никто не пошевелился. Я перескочила через условное ограждение, созданное красными камнями, и бросилась бежать. Сперва неуклюже — уж больно непривычно было бегать по песку, — но затем всё быстрее и быстрее. Не оглядываясь, чтобы не сбавлять темпа. Направляясь к барханам, за которыми меня стало бы не видно. А сильный ветер (неожиданно сильный, всё-таки магические камни основательно сдерживали его порывы) вскоре занесёт мои следы новым песком.

Увы, хоть я и не оглядывалась, но очень быстро услышала позади, как скрипит песок под чьими-то ногами.

— Стой! — услышала я затем.

Я и не думала подчиняться. Наоборот, собрала в кулак всю волю, все силы, и рванула так, словно мне вовсе не нужно было дышать. Если сейчас меня поймают — даже думать не хочу, что случить затем. Не говоря уж о том, что второго шанса бежать может не представиться.

Тем не менее, несмотря на все мои отчаянные старания, расстояние между мной и моим преследователем неумолимо сокращалось. И в какой-то момент я почувствовала, как его рука грубо вцепилась в моё плечо. Я вырвалась. Он снова меня схватил. Я продолжила отчаянно вырываться, сейчас как никогда чувствуя себя загнанным зверем. Мне почти удалось освободиться, и я побежала было дальше, но преследователь снова меня перехватил. На сей раз я не удержалась на ногах, он тоже потерял равновесие, и мы оба упали на остывший за тёмное время суток песок.

— Идиотка! — эмоционально крикнул Данте. Поднявшись сам, он буквально вздёрнул меня на ноги, словно я была тряпичной куклой. — Чего ты хотела этим добиться?!

Тяжело дыша, я подняла голову, но отвечать или нет, решить так и не успела. Данте резко сжал моё запястье, глядя куда-то в сторону.

— Ш-ш.

Я повернула голову, проследив за его взглядом. Её нетрудно было разглядеть, несмотря на ночное время. И дело тут даже не в обилии звёзд. Карахские гадюки слабо светятся в темноте. Уж не знаю, отчего; быть может, природа позаботилась таким образом об их потенциальных жертвах.

Такая гадюка находилась сейчас в паре ярдов от нас. То есть очень близко. Я застыла, позабыв о руке Данте, всё ещё сжимающей моё запястье. О карахских гадюках, как и о многом другом, мне доводилось читать, но, право слово, лучше бы я была менее образованна. И почему только я не учла, что они водятся именно в здешних пустынях? Зато я точно знала, что передвигаются они стремительно, укус наносят мгновенно, а их яд смертелен. Казалось бы, это вполне соответствовало моим недавним планам. Но смерть от укуса такой гадюки не только смертельно, но и чрезвычайно мучительна. Человек умирает не сразу. Сначала его парализует, причём постепенно, частями. Сперва отказывают ноги, затем действие распространяется дальше по телу. Ещё какое-то время человек живёт, неспособный ни двигаться, ни говорить. И лишь потом паралич дыхательных путей приводит к смерти.

Наши спутники, сбежавшиеся на недавний шум, резко останавливались, едва завидев синеватый силуэт на песке. Нас отделяло от них по меньшей мере ярдов десять. Приближаться никто не спешил, и тут они были правы. Им всё равно не успеть на помощь. Зато подвергнутся риску сами.

— Тише, — одними губами произнёс Данте. — Не шевелись.

Я и не собиралась. Карахские гадюки не нападают на людей без причины. Но вот любое неосторожное движение на близком расстоянии могут воспринять как угрозу собственной безопасности, и тогда от них практически нет спасения. И как теперь быть?

Я осторожно покосилась на Данте. На самом деле для него существовал единственно правильный вариант действий. Толкнуть меня в сторону змеи, а самому воспользоваться моментом и отскочить на безопасное расстояние. Пока гадюка будет занята мной, позволит ему уйти. Змеи неспособны сосредоточиться на нескольких вещах сразу.

Обоим всё равно живыми из этой передряги не выйти. И, конечно же, он предпочтёт пожертвовать рабыней, тем более такой непокорной. Тем более что именно из-за неё он сам и оказался в этой ситуации. Я внутренне сжалась и лишь удивлялась, почему он медлит. Не так уж легко послать человека на верную смерть, даже если этот человек — раб? Или банальнейшим образом жалко шестидесяти динаров? Но жизнь всё равно дороже.

— Готов поспорить, — Данте говорил едва слышным шёпотом, а губы скривились в слабой усмешке, — что ты сейчас очень хотела бы толкнуть меня этой твари навстречу.

Он говорил, не глядя в мою сторону и не рассчитывая, что я хоть что-то пойму. У меня же расширились глаза от удивления. Надо же, до чего похоже мы мыслим. И насколько разную картину происходящего при этом выстраиваем. Мне даже в голову не пришло толкать к змее Данте. Я лишь ожидала такого поступка от него.

Меж тем я неожиданно поняла, что его пальцы больше не касаются моей руки. От этого почему-то стало страшнее. То ли я решила, что он вот-вот бросит меня змее, то ли просто это прикосновение придавало уверенности. Не знаю.

Я даже не заметила, как Данте поднёс руку к поясу. Просто внезапно совсем рядом мелькнул клинок, а спустя секунду брошенный нож отсёк гадюке голову. Тишина ночной пустыни сразу же нарушилась громкими возгласами и хрустящим под ногами песком. Зрители бросились к нам. Я в изумлении взирала на своего спутника. Да, я видела, что нож непростой. В рукояти — синий магический камень, из очень редких, усиливающий смертоносное действие оружия. Но что с того? Данте всё равно должен был действовать стремительно и при этом метнуть нож идеально выверенным движением.

Впрочем, возможности долго раздумывать у меня не было. Данте практически сразу же схватил меня за плечо и поволок обратно к шатру. Остальные шли кто рядом, кто позади. Остановились лишь после того, как вновь оказались в спасительном окружении красных камней.

— Я уважаю твою смелость и меткость, дон Эльванте, — лишь теперь заговорил Илкер, — и всё же неразумно было так рисковать. Тебе следовало пожертвовать рабыней, чтобы спастись самому. Неужели ты настолько её пожалел?

В его словах слышалось нескрываемое неодобрение.

— Пожалел? — с удивлением переспросил Данте. — В моей стране, почтеннейший Илкер-бек, с ходу иные представления о том, как следует себя вести мужчине. Воин не должен намеренно искать неприятности, ибо это неразумно, а воину следует быть разумным. Однако если неприятности сами нашли его, отступать и тем более прятаться за женскую спину негоже. Мужчина должен быть в состоянии самостоятельно решить проблему, в противном случае его перестанут уважать.

— Что ж, понимаю, — медленно кивнул Илкер. — Такое понятие о чести всё ещё представляется мне не вполне благоразумным, однако не нам менять то, что установлено в веках.

— Вот именно, — холодно подтвердил Данте. — У тебя есть наручники или верёвка? — повелительно обратился к надсмотрщику он. — Позаботься о том, чтобы она опять не сбежала.

Я зло усмехнулась. Теперь всё снова встало на свои места. Мы вернулись к системе взаимоотношений «хозяин — раб». Прежде, чем надсмотрщик оттащил меня в сторону, приготовив верёвку, я вздёрнула подбородок и посмотрела Данте прямо в глаза, так, как не имела права делать рабыня. Демонстрируя тем самым, что всё равно не собираюсь принимать свою судьбу.

Эта выходка не укрылась от внимания Илкера.

— Твоя рабыня слишком непокорна, — заметил он. — Не только потому, что попыталась бежать. Она вообще позволяет себе слишком многое. Тебе следует её усмирить. Я могу дать несколько советов, которые позволят сделать это быстро и с гарантированным результатом.

— Благодарю тебя, Илкер-бей, — без особой благодарности в голосе откликнулся Данте. — Я сам сумею укротить собственную рабыню. Но я намерен заняться этим после того, как возвращусь в свой армон. Там у меня будут для этого все средства. *армон — нечто среднее между особняком и дворцом, фактически малогабаритный дворец*

Значит, мне ни в коем случае нельзя добраться до его армона, заключила я, пока надсмотрщик, вывернув мне запястья, грубо связал их за спиной. Затем он взял вторую верёвку и с её помощью привязал первую к ножке шатра. Так меня и оставили, словно сидящую на цепи собаку. Впрочем, туда мне и дорога. Раз не смогла сбежать и умереть тоже не решилась, значит, всё вполне заслуженно. Во всяком случае, закономерно.

Все разошлись. Господа ушли спать в шатёр, рабы устроились снаружи. Я не ложилась, лишь сидела, кое-как прислонившись спиной к узкой опоре, и задремала, откинув голову назад. Руки быстро затекли, голова то и дело скатывалась набок, вырывая меня из дрёмы. Постепенно я погрузилась в более глубокий сон. А, пробудившись, почувствовала, как сердце от ужаса подскочило к горлу.

Незаметно подкравшийся сзади Берк зажал мне обеими руками рот. Отчаянно мыча и задрав голову, инстинктивно пытаясь высвободиться, я увидела над собой его лицо. А тем временем спереди ко мне подошёл Юркмез. Склонившись так близко к моему лицу, что в нос ударил запах его пота, он тихо, но очень жёстко сказал:

— Теперь ты узнаешь, где твоё место. И навсегда запомнишь урок. Не будешь больше строить из себя недотрогу.

Он задрал мне юбку и принялся раздвигать сведённые ноги. Несмотря на весь охвативший меня ужас, я сделала один неожиданный ход. Вместо того, чтобы бороться с Юркмезом или просто сопротивляться без конкретной цели, сосредоточилась на Берке. Мне удалось с силой укусить его за палец. Он отдёрнул руку, а я громко закричала. Спустя секунду он исправил свою ошибку, но было поздно. Стенки шатра зашевелились.

Даже не знаю, зачем я стала кричать. На что рассчитывала? После всего, что произошло этой ночью, вполне логично было ожидать, что господа лишь с усмешкой понаблюдают за развлечением рабов. Или на худой конец, разгонят последних и примутся за дело сами. Надо же и вправду показать рабыне, где её место. Должно быть, я кричала просто от безысходности. А может быть, и нет. В конце концов, кто-то ведь всё-таки укрыл меня тогда одеялом и подложил под голову импровизированную подушку.

Первыми из шатра выскочили галлиндийцы. Берк не успел сориентироваться, и Ренцо ударил его, кажется, по лицу, и так сильно, что раб не удержался на ногах. Я глубоко вдохнула воздух: руки раба, помимо того, что зажимали рот, периодически прикрывали и ноздри, отчего становилось трудно дышать.

Юркмез оказался более проворным и быстро отскочил от меня на порядочное расстояние, но это ему не помогло. Данте с лёгкостью повалил его на землю, после чего наступил рабу на шею. Тот отчаянно захрипел, потянувшись руками к горлу. Но Данте даже не подумал сдвинуть ногу, обутую в крепкий дорожный башмак. Я ненадолго зажмурилась: казалось, что во все стороны вот-вот брызнет кровь.

Меж тем свободные арканзийцы тоже выбежали из шатра. Данте повернулся к Илкеру и холодно произнёс:

— Высокочтимый Илкер-бей, твой раб посягнул на мою собственность. Собственность, которой даже я сам ещё не успел воспользоваться. Я не убил его только из уважения к тебе. Но если подобное повторится, я буду считать себя вправе убить его, не спрашивая на то твоего позволения.

Договорив, Данте всё-таки убрал ногу, и Юркмез со сдавленным хрипом отполз в сторону.

— Ты совершенно прав, дон Эльванте, — хмуро произнёс Илкер, успевший быстро оценить ситуацию. — Поверь, такое больше не повторится, а мой раб будет сурово наказан.

— Очень на это надеюсь. — Данте полуотвернулся, демонстрируя, что считает инцидент исчерпанным, после чего приказал надсмотрщику снять меня верёвки.

А затем знаком велел мне следовать за ним в шатёр. После всего, что успело произойти за эту ночь, я чувствовала себя настолько потерявшей ориентиры, что просто послушно пошла следом, даже не задумываясь о том, для чего это нужно.

Пожалуй, и хорошо, что не задумывалась, поскольку ничего особенного не произошло. Мне просто велели ложиться на краю шатра. Устланное циновками пространство было условно поделено на галлиндийский и арканзийский участок. Меня определили в угол первого. При этом Данте поручил надсмотрщику и телохранителю присматривать за мной; видимо, остаток ночи им в любом случае предстояло поочерёдно бдеть.

Сколь ни удивительно, я быстро уснула. Поскольку ночь выдалась короткой, путешественники позволили себе поспать утром чуть дольше. Поэтому встали не затемно, а уже после рассвета. Солнечные лучи с лёгкостью проникали сквозь крышу шатра. Внутри было тепло и душно. Куда только делся ночной порывистый ветер?

Я протёрла глаза спросонья, и только теперь поняла, что меня разбудило. Доносящиеся снаружи крики. Крики, следовавшие за свистом рассекаемого плетью воздуха. Илкер исполнил данное Данте обещание наказать виновных и сделал это показательно.

 

Глава 3

Бертан оказался небольшим городком, лежавшим на нашем пути. Он расположился там, где суровая природа пустыни отступала, во многом благодаря переплетению двух узких речушек. Здесь они солидно величались реками, хотя после тех рек, что доводилось видеть мне (когда и другой берег-то при плохой погоде непросто разглядеть), напрашивалось скорее слово «ручей». Помимо этих источников здесь был один бьющий из-под земли родник и два колодца, так что воды оказалось достаточно, чтобы в долине между речками возникло небольшое поселении.

Впрочем, размеры размерами, но к строительству здесь подошли основательно, так что Бертан действительно выглядел как город, пускай и не был обнесён стеной. Добротные каменные дома, хорошо сохраняющие ночную прохладу, многие из них двух и трёхэтажные — очередной способ поселить в относительно маленьком месте побольше людей. Небольшая, но аккуратная городская площадь с помостом и башней, на которой даже размещались внушительные часы. Лавки с такими товарами, как глиняная посуда, ковры и полупрозрачные ткани, модные среди обитательниц здешних богатых домов. Здесь было значительно чище, чем в Остане. Чище и не так шумно.

Как я поняла, места на постоялом дворе были заказаны для нас заранее; не иначе Илкер или его даже хозяин (как его там? Кажется, Селим-паша) успел отправить сюда гонца. Однако дорогу до места ещё следовало найти. Чтобы расспросить торговца, расположившегося у дверей своей лавки, мы остановились напротив храма. Светлое одноэтажное здание с круглой крышей, и возле него — высокая башня, наверху которой находилась открытая всем ветрам площадка. Такие башни существовали при храмах для того, чтобы любой человек мог, поднявшись, приблизиться к богу. Вот только все окна почему-то были занавешены чёрное тканью. Прямоугольный кусок чёрной материи был также прикреплён к каменной стене башни, и его периодически принимался трепать ветер. Странный контраст. Вроде бы в Остане я не видела ничего подобного. Хотя могла, конечно, просто не заметить. Да и вообще, много ли я успела там увидеть?

— Что это? — спросил у торговца Ренцо, указывая как раз на ту самую чёрную ткань. Ага, стало быть, нормой жизни это здесь не является, и я не единственная, кто обратил внимание на данную деталь. — В городе траур?

— Скорее в самом храме, — с грустью ответствовал торговец. — Вчера одна девушка спрыгнула с самого верха. — Он устремил взгляд на башню. — Её не было ещё и семнадцати лет.

— Известно, почему она так поступила? — хмурясь, спросил Ренцо.

Торговец кивнул.

— Она была рабыней. Хозяин обратил внимание на её красоту, ну и… — Он замолчал, дескать, сами всё понимаете. — Нет, он, конечно, был в своём праве, — понизив голос, продолжил он, обращаясь исключительно к галлиндийцам, — но я, признаться, не одобряю такого поведения. Жестокость по отношению к рабам к добру не приведёт, не зря в некоторых городах за неё стали наказывать по закону. — Он опасливо покосился на наших арканзийских спутников, после чего более нейтральным тоном произнёс: — Вот потому и траур.

От услышанной истории мне стало основательно не по себе. На глаза даже навернулись слёзы, так живо я представила эмоции, испытанные совершенно незнакомой девушкой в последние минуты её жизни. Никогда прежде я не замечала за собой такой сентиментальности. Но, видимо, слишком легко оказалось сейчас отождествиться с той неизвестной рабыней… Я медленно подняла взгляд и заворожённо посмотрела на открытую со всех сторон площадку.

Вот оно, идеальное решение. И как это только сразу не пришло мне в голову? Главное получить возможность подняться на такую башню, но раз туда пускают рабов, это должно мне удаться…

Меж тем торговец объяснил нам, как проехать на постоялый двор. Оказалось, что именно на его территории находился привлекший наше внимание храм. Постоялый двор предназначался в частности для знатных господ и, кроме всего прочего, обеспечивал их возможностью вознести свои молитвы, не выходя для этой цели на переплетение городских улиц. Судьба определённо была ко мне благосклонна.

Рабов, разумеется, селили отдельно от их господ. Господа с комфортом отдыхали в комнатах второго и третьего этажа; все их распоряжения выполняли здешние слуги. Рабов же устраивали на первом этаже, для каковых целей были отведены две комнаты — одна для мужчин, другая для женщин.

В то время как господ и их свободных слуг повёл наверх один из хозяев двора, нас препоручили здешнего надсмотрщику. Тот сразу же повёл нас в предназначенные для рабов помещения. Сначала завёл Берка и Юркеза в спальню, отведённую для мужчин. Я успела мельком заглянуть туда, пока они заходили через распахнутую дверь. Просторное помещение, главным образом заполненное лежащими на полу матрасами. Она были разложены в несколько рядом; некоторые пустовали, на других сидели или лежали рабы, а рядом валялись мешки со скудными пожитками. Дверь за новичками закрылась и была заперта, после чего мы направились к точно такой же комнате, только женской.

В течение всего этого непродолжительного пути я приглядывалась к здешнему надсмотрщику. Вёл он себя вполне корректно, даже вежливо, а у него на шее висел камень с вырезанным на нём изображением дерева — религиозный символ. Стало быть, человек он набожный. И я решилась.

— Скажите, господин, — робко произнесла я, держа глаза долу. Язык с трудом слушался, голос звучал хрипло: так я отвыкла разговаривать. — Дозволено ли рабам возносить молитвы в храме?

Надсмотрщик посмотрел на меня с интересом и, кажется, благосклонно.

— Конечно, — заверил он. — Перед господом все люди равны, и каждый из них имеет право помолиться ему под куполом или под небом.

Это было традиционное выражение. «Под куполом» означало под крышей основного здания храма. «Под небом» — В башне, на приближённой к небесам площадке.

— Это непреложный закон веры, — наставительно добавил надсмотрщик.

— В таком случае могу ли я вознести свои молитвы под небом прямо сейчас, прежде чем отдыхать после путешествия?

Я добавила взгляду робкой надежды.

— Конечно, дитя моё, — умилился надсмотрщик. — Можешь оставить свои вещи на спальном месте и пройти со мной.

Так я и поступила. Так и не выходя на улицу, мы по какому-то внутреннему коридору прошли в башню и остановились возле высокой винтовой лестницы. Внизу караулили двое — смотритель и смотрительница.

— Рабыня хочет подняться и вознести свои молитвы, — известил их надсмотрщик.

У тех не возникло ни малейших вопросов: сообщение было воспринято как должное. Смотрительница коротко меня обыскала, дабы убедиться, что я не пронесу наверх оружие. Стандартная процедура в храмах, и, надо сказать, особенно унизительной сейчас, когда я проходила её в статусе рабыни, она мне не показалась. Затем меня пропустили к лестнице.

— Когда ты спустишься, — произнёс напоследок надсмотрщик, — один из служащих укажет тебе дорогу в комнату.

«Служащих, как же, — подумала я. — Скорее уж стражников». Впрочем, это уже было неважно. Возвращаться я не собиралась.

Ступенек было много. Я не считала, но думаю, что все сто, а, может, и больше. Добравшись до верха, я подошла к каменному ограждению и остановилась, стремясь отдышаться. Перила располагались на уровне моей талии. Случайно упасть — очень маловероятно, а вот сброситься намеренно — вполне реально.

Всё никак не способная восстановить дыхание, я посмотрела вниз. Голова сразу же начала кружиться. Высоко. Я инстинктивно отпрянула от ограждения, но сразу заставила себя вернуться. И снова посмотрела вниз. Круглая крыша храма, двор, переплетение городских улиц. Движущиеся по ним люди кажутся маленькими. Вон кто-то поехал на джамале… Я зажмурилась. Прыгать резко расхотелось. Эх, нечего было останавливаться, чтобы отдышаться! Право слово, какой в этом смысл, если всё равно пытаешься покончить с собой? А теперь, когда я успела постоять, оглядеться и задуматься, стало жутко.

Соберись, Сандра! Возьми себя в руки! Ты не можешь отступить! Может быть, это твой последний шанс сохранить человеческое достоинство! Или ты хочешь дождаться, пока тебя приволокут в армон, и там Данте станет «укрощать» тебя при помощи «имеющихся у него средств»? Докажи, что ты — не вещь, а живой человек, и тебя невозможно лишить права выбора, хотя бы такого…

— Страшно?

Я вздрогнула при звуках этого голоса и обернулась. Данте стоял возле проёма, через который можно было попасть на лестницу. Я прижалась к ограждению спиной, обеими руками сжав руками перила.

— Ты ведь знаешь наш язык, — произнёс между тем Данте, и это не было вопросом. — Не притворяйся, что не понимаешь.

Его слова немного сбили меня с толку, но я быстро рассудила, что лгать не имеет смысла. Я всё равно сброшусь вниз, так какая разница, признаюсь ли сейчас в обмане? И я заговорила.

— Как ты узнал?

— Сначала просто догадывался. Но сегодня, когда тот парень рассказал историю покончившей с собой рабыни… Ты смотрела на башню с таким вожделением, словно здесь поселился мужчина твоей мечты. Так что у меня не осталось ни малейших сомнений в том, куда ты первым делом направишься.

Он сделал шаг по направлению ко мне.

— Не подходи! — крикнула я. — Я всё равно прыгну.

И полуобернулась к перилам, не намеренная позволить ему приблизиться.

— Хорошо, хорошо. — Данте замер на месте и вытянул руку ладонью вперёд. — Я не стану подходить. Но ты ведь и сама не хочешь прыгать, верно? Всё-таки это очень страшно — вот так взять и одним движением закончить всё.

Его голос звучал спокойно, почти расслабленно, только глаза смотрели напряжённо и словно испытывающе.

— Страшно, — без тени смущения согласилась я, глядя на него с вызовом. — И той девушке вчера тоже было страшно. И всё-таки она прыгнула.

— Не равняйся на совершенно незнакомого человека, — поморщился Данте. — Откуда ты знаешь, есть ли между тобой и той девицей хоть что-нибудь общее?

— О, общего между нами более чем достаточно! — с горькой усмешкой заверила я.

— Разве я хоть чем-нибудь тебя обидел?

Я криво усмехнулась. Вы только посмотрите на него: сама невинность.

— Нет. Конечно же, нет! — саркастично ответила я. — Ну разве что самую малость. Например, велел привязать меня к столбу, как дворовую собаку?

— Тут ты сама виновата, — не принял упрёк Данте. — Зачем пыталась бежать?

— Затем, что я — не вещь, а живой человек, — зло отрезала я. — И потому считаю себя вправе идти туда, куда захочу.

— В данном случае — на свидание с ядовитыми змеями?

Теперь сарказм прозвучал в голосе Данте.

— Даже если и так.

Я продолжала стоять на своём.

— Ты не могла бы придумать более убедительный аргумент? — поморщился он. — Впрочем, давай я тебе подскажу. В действительности ты не можешь простить мне того, что я тебя купил, верно?

— Ладно. — Я грустно усмехнулась и как-то разом сбавила тон. — В том числе и это. Но самое главное: ты уже дважды помешал мне умереть. И сейчас пытаешься сделать это в третий раз.

— Понимаю, — кивнул Данте и, как ни странно, на сей раз в его словах сарказма не было. — Это убедительный повод для ненависти. — Он немного помолчал, вглядываясь мне в глаза, что было непросто, учитывая разделявшее нас расстояние. — Сандра, а почему ты так сильно хочешь умереть? — спросил он затем.

— Смеёшься? — скривила губы я. Уж больно очевидным казался ответ.

— Даже и не думал.

— Да потому, — в запале эмоций я даже отпустила перила и сделала шаг в его сторону, — что кучка бандитов, с которой сотрудничает весь ваш Юг, ворвалась в мою жизнь и лишила всего, что у меня было. У меня не осталось ни дома, ни родины, ни друзей, ни приятелей, ни работы, ни привычных вещей. Даже любимых платьев и — представь себе такую мелочь — коллекции статуэток из малахита. Меня разом лишили всех прав — как заработанных кровью и потом, так и причитающихся просто по праву рождения человеком. Из всего, чем я обладала совсем недавно, осталось лишь одно — человеческое достоинство. Меня и этого стремятся лишить. Но это — то единственное, чего я никому не позволю сделать.

Гордо вскинув голову, я была готова ответить на всё, что угодно — его недовольство, презрение, смех, вполне логичное заявление, что теперь я — его собственность и обязана ему подчиняться. Но Данте лишь как-то вяло усмехнулся и почти одобрительно склонил голову.

— И снова убедительно, — заметил он. — Продолжай. Ещё немного — и ты, пожалуй, меня самого уговоришь прыгнуть вниз. Знаешь, как в знаменитой истории о самоубийстве дона Луиса. Не слышала?

Я мотнула головой, совершенно сбитая с толку. Какой ещё дон Луис? С какой стати меня должна интересовать чья бы то ни было история в момент, когда я собираюсь с силами, чтобы спрыгнуть с башни на мощёную улицу?

— Дон Луис покончил с собой, — принялся рассказывать Данте, будто я его об этом попросила. — Велось дознание, при каких обстоятельствах это произошло, и в ходе этого дознания допросили свидетеля. Тот рассказал, что дон Луис шёл через мост и вдруг увидел человека, готового броситься в бурную реку. «Стойте! — окликнул он самоубийцу. — Не делайте этого! Давайте просто спокойно поговорим. Уверен, мне удастся вас убедить, что существует другой выход». Они разговаривали десять минут. Потом, взявшись за руки, прыгнули в воду.

— Хочешь сказать, тебе самому доводилось когда-то задуматься о самоубийстве? — с ярко выраженным недоверием осведомилась я.

— Доводилось, — подтвердил он.

— И что же тебе помешало? Страх?

— И страх тоже. Но главное — ответственность. Я знал, что есть люди, за которых я несу ответ.

— Ну, а вот я теперь ни за что не отвечаю, — отвергла аргумент я.

И только тут заметила, что он уже приблизился ко мне на несколько шагов — когда только успел? — и теперь вытягивает руку в мою сторону.

— Не смей ко мне прикасаться! — крикнула я и метнулась обратно к перилам. — Отойди!

— Хорошо, — подчёркнуто спокойно сказал он и покорно отступил на пару шагов. — Сандра, скажи, из какой страны ты приехала? — резко сменил тему он.

Так резко, что в очередной раз сбил меня с толку. Под мощью охватившего меня сейчас шквала эмоций работать головой, просчитывая его действия, было чрезвычайно сложно.

— Из Астароли, — всё-таки ответила я.

— Астароль, — задумчиво повторил Данте. — Никогда там не бывал, но слышал. Говорят, там растут необыкновенно высокие сосны. А климат очень холодный.

— Нормальный там климат, — огрызнулась я. — Такой, какой должен быть, без этой вашей удушающей жары. А сосны — да, растут. Там необыкновенные сосновые боры, и кедровые леса. А ещё реки — это настоящие реки, а не то убожество, которое вы так называете здесь.

— А чем ты там занималась? — продолжил расспрашивать он.

Я невесело усмехнулась.

— А тебе очень хочется это знать? Что ж, ладно, пожалуйста. — Мне даже хотелось произнести это в последний раз. — Сандра Эстоуни, специалист по теоретической магии, автор диссертации на тему «Свойства магических амулетов», сотрудничала в качестве консультанта с тремя музеями и периодически вела семинары в двух столичных университетах.

Данте впечатлённо присвистнул.

— Что, доволен? — враждебно спросила я. — Рабыни с высшим образованием стоят дороже? Может, теперь ты даже не страдаешь о том, что потратил на меня целых шестьдесят динаров?

— Я не страдал об этом с самого начала, — отозвался Данте.

— Неужто такая полезная покупка? — съязвила я.

— Просто я сразу понял, что в итоге эта покупка обойдётся мне куда дороже, — не остался в долгу он. — Ладно, Сандра, давай без глупостей. — Он вдруг словно решился и сделал шаг в мою сторону. Я сжала зубы и судорожно вцепилась в перила. — Отойди от края. Ничего плохого с тобой не случится, даю тебе слово.

— Слово? — фыркнула я. И, глядя вверх, проговорила нараспев, словно зачитывала наизусть отрывок из книги: «Я сам сумею укротить собственную рабыню. Но я намерен заняться этим после того, как возвращусь в свой армон. Там у меня будут для этого все средства». Коротко ухмыльнувшись, я с той же интонацией продолжила: «Твой раб посягнул на мою собственность. Собственность, которой даже я сам ещё не успел воспользоваться». — Я особенно выделила слово «ещё».

Я могла бы продолжать, но Данте меня остановил.

— А ты умеешь слушать, — усмехнулся он. — И пользоваться тем, что другие думают, будто ты их не понимаешь. Это очень хитро. Я бы даже сказал, по-южному.

— Хочешь меня оскорбить? — вскинулась я.

— Чем? — удивился Данте.

— Ненавижу Юг, — процедила я сквозь зубы. — И не желаю иметь с ним ничего общего.

— Много ты Юга-то видела? — фыркнул Данте. Кажется, мои слова его задели. — К тому же, Юг Югу рознь. Галлиндия, к примеру, мало общего имеет с Арканзией.

— Не знаю, для меня вы все на одно лицо, — пробурчала я, отлично зная, что лгу. А также осознавая, насколько мои слова невежливы и недопустимы не то что для обращения рабыни к хозяину, но и вообще для нормального человеческого общения. Но именно так прорывался сейчас наружу мой протест против всей сложившейся ситуации.

— Так-таки все? — проницательно спросил Данте, похоже, на этот раз совершенно не обидевшись, тем более не разозлившись. Словно отлично разгадал и мою ложь, и её причину. — Даже Ренцо и Илкер?

В ответ на столь конкретный вопрос лгать не хотелось.

— Нет, Ренцо и Илкер не заодно, — призналась я.

— Ну, вот видишь. Скажи, Сандра, — прищурился Данте, — что ты думаешь об Илкере?

— Сказать тебе правду? — осведомилась я.

Как раз в данном случае лгать я не собиралась.

— Только правду, — усмехнулся он.

— Пожалуйста. — В моём голосе звучал вызов. Хочешь правду? Ладно, сейчас ты её получишь. — Илкер себе на уме. Он хитёр, лжив и опасен. Весьма неглуп, но чрезвычайно самодоволен, а это несколько мешает трезвости ума. Он из тех, про кого говорят «Мягко стелет, да жёстко спать». Может часами рассыпаться в дежурных комплиментах и изысканных похвалах, а потом с лёгкостью воткнуть нож в спину. Но не просто ради удовольствия — он не настолько жесток, — а если это будет выгодно ему или тому, кому он подчиняется. Селим-паша, если не ошибаюсь.

Данте слушал мои слова с улыбкой, а под конец и вовсе рассмеялся.

— Однако же ты умеешь составлять психологические портреты! — отметил он. — Пожалуй, я не рискнул бы попросить тебя рассказать, что ты думаешь обо мне самом. Уж слишком точно у тебя выходит. Но если ты за такой короткий срок так хорошо разобралась в характере Илкер-бея, — Данте снова посерьёзнел, — почему принимаешь за чистую монету то, что я говорил ему? Полагаешь, я стану откровенничать с человеком, который, как ты верно заметила, может в любую минуту вонзить между рёбрами нож, стоит только подставить ему для этого спину?

Я удивлённо заморгала. Отчего-то не ожидала, что мои слова настолько попадут в цель.

— Ну, не тебе же, — протянула я.

— Отчего ты так решила? — удивился он. — При нынешних обстоятельствах — именно мне, стоит мне дать малейшую слабину хоть в каком-нибудь отношении. Так что каждое моё слово выверено и тщательно продумано. И, прости, в расчёте не на притворяющихся глухонемыми девушек, а именно на Илкер-бея.

Я молчала. Потому что не знала, что говорить и чему верить. Говорил ли он правду Илкеру тогда или мне сейчас, или и вовсе лгал в обоих случаях? Откуда мне знать? В сущности, я почти незнакома с этим человеком, к берегам которого меня внезапно прибило всесокрушающей волной судьбы.

Ветер, и без того весьма сильный на такой высоте, с удвоенной скоростью пронёсся по площадке, подхватывая мои волосы. Они попали в лицо, и я отвернулась, чтобы спрятать пряди за уши. Когда повернулась обратно, Данте уже стоял совсем рядом. Каким-то образом он умудрился пересечь разделявшее нас расстояние совершенно бесшумно. Или я просто не слышала его из-за ветра?

Я вздрогнула, но на сей раз уже не стала кричать, чтобы он не смел приближаться.

— Отпусти перила и пойдём отсюда, — мягко сказал он. — Повторяю: ничего плохого с тобой не случится.

Я смотрела на него исподлобья, по-прежнему ни на что не решаясь. Я знала: он просто-напросто пользуется тем, что я дико устала и совершенно запуталась. Но ничего не могла поделать.

— Если бы я тебя купил, чтобы повысить свой статус, или относился как к вещи, то уж точно не стал бы очертя голову бежать за тобой за периметр красных камней, — добавил он, видя мои сомнения и словно пытаясь загипнотизировать. — Отлично зная, чем это чревато.

И я сдалась. Со вздохом отступила от перил. И, опустив голову, позволила подвести себя к лестничному проёму.

Но на ступеньку шагнуть не успела, поскольку нам навстречу как раз поднимался Илкер. Я успела услышать, как Данте почти бесшумно выругался у меня за спиной.

— Ты решил вознести молитву богу, дон Эльванди? — дружелюбно улыбаясь, спросил Илкер.

Тяжело дыша, он вынес своё немаленькое тело на площадку и с удовольствием подставил лицо прохладному ветру. Следом за ним в проёме возникла фигура бессменного телохранителя.

— Именно так, досточтимый Илкер-бей, — вежливым тоном ответил Данте. — Полагаю, и ты пришёл сюда с той же целью?

— О да, — подтвердил Илкер. — У нас в Арканзии принято возносить свои молитвы всякий раз, как мы добираемся до обжитых мест после путешествия по пустыне. В знак благодарности за то, что нам удалось пронести жизнь через безжизненные земли.

— Ну что ж, не буду тебе мешать. Мы уходим и предоставим тебе возможность молиться в тишине и спокойствии.

Данте произнёс эти слова таким тоном, словно буквально горел желанием оказать своему спутнику услугу. А вовсе не собирался уходить отсюда в любом случае.

Мы стали медленно спускаться вниз. Сначала я, потом Данте. Не потому, конечно, что галантно пропустил меня вперёд как женщину. Просто хотел быть уверен в том, что мне не взбредёт в голову метнуться наверх и всё-таки перелезть через перила. Напрасная предосторожность. В данный момент я была слишком измотана, чтобы решиться на такой шаг. «Ничего плохого с тобой не случится». Интересно, что это означает. Если, конечно, он вообще говорит правду. Видимо, что со мной не обойдутся так, как с той шестнадцатилетней девочкой. И что не станут пороть плетьми, если, конечно, я не совершу чего-нибудь совсем уж из ряда вон выходящего. Не заставят голодать. И даже тяжёлой работой не будут загружать сверх меры.

«Ничего плохого»… Действительно, чего ещё может желать рабыня? Самореализации? Комфорта? Личного пространства? Уважения? Свободы? Вот ещё, глупости какие!

«Ничего плохого»… Всё-таки надо было прыгать. А раз не решилась, значит, туда мне и дорога.

Данте время от времени поглядывал наверх, и разговоров со мной во время спуска не заводил. Когда лестница закончилась, нас без вопросов пропустили. Смотритель возвратил Данте его оружие, после чего мы вместе пошли дальше. Поскольку рабыня сопровождала своего господина, задерживать её никто не стал.

Мы прошли обратно по коридору, связывавшему храм с постоялым двором. Затем, вместо того, чтобы продолжить идти прямо, повернули налево. При этом Данте продолжал пропускать меня вперёд, явно давая понять, что мы идём вместе. Я остановилась.

— Меня поселили вон там.

Я указала рукой в обратную сторону, туда, откуда мы только что свернули.

— Я знаю, — невозмутимо сказал Данте и продолжил идти, как шёл, ничуть не смущённый такой ошибкой.

Или не ошибкой? Куда в таком случае меня ведут?

Когда мы стали подниматься по парадной лестнице, всё стало очевидно. Второй этаж, длинный коридор. Мы прошли по устланному мягким ковром полу.

— Имей в виду, — тихо шепнул на ходу Данте, — вероятнее всего, каждое слово, произносимое в моей комнате, прослушивается. Так что — ничего лишнего.

Неведомо откуда возникший слуга почтительно распахнул нужную дверь и склонился перед Данте так низко, что мне разом припомнился служащий таверны в Остане. Вполне предсказуемо, у этого парня позвоночник тоже не сломался. Напротив, с лёгкостью распрямив спину, он весьма бодро проводил нас в комнату и подобострастно осведомился, будут ли у господина какие-нибудь пожелания. Моё присутствие его, кажется, нисколько не удивило. Впрочем, и правда, что тут особенного, если хозяин намеревается провести ночь, или менее продолжительное время, со своей рабыней.

— Моя ванна готова? — холодным тоном господина, разговаривающего со слугой, спросил Данте.

— Да, мой господин, — снова раболепно поклонился слуга. — Горячая ванна ждёт вас.

Любопытно, подумалось мне. Вообще-то, насколько я знала, на юге, в отличие от севера, не слишком жаловали ванны. Здесь предпочитали бани, обладавшие каким-то особенным местным колоритом. Сама я весьма отдалённо представляла себе, что эти самые бани из себя представляют. Так или иначе, видимо, на постоялых дворах приходилось ограничиваться более скромным способом мытья. Лучше, чем ничего. Наверняка и ванны были доступны лишь самым знатным и почётным посетителям. И уж точно не рабам. Тем предоставляли для мытья одно ведро воды и пару тазов на всю комнату, это я заметить успела.

— Хорошо, — милостиво кивнул Данте. Холодный и отстранённый. Глыба льда, как и тогда, в начале нашего знакомства. Да и на протяжении большей части совместного пути. Маска? Или маска была тогда, на обдуваемой ветром площадке? — Позаботься о том, чтобы сюда принесли ещё один матрас.

Слуга удивлённо посмотрел на кровать.

— Матрас? — уточнил он.

— Именно. — Теперь в голосе Данте сквозило раздражение. — Матрас. И пусть положат его вот здесь. — Он указал на свободное место ближе к двери. — Не думаешь же ты, что я собираюсь пускать в свою постель грязную рабыню?

Я сжалась при этих словах, хотя хорошо понимала, что вероятнее всего это всё та же игра, рассчитанная на посторонние уши, каковых здесь, по-видимому, предостаточно. И всё равно от такого обращения становилось не по себе, тем более что в словах Данте было много крайне неприятной правды. Страшно даже подумать о том, как долго я как следует не мылась. И это учитывая сначала плавание в битком набитом трюме, а потом путешествие по дикой жаре. От меня пахло потом, моя одежда пришла в плачевное состояние и не менялась уже не знаю даже, сколько дней, немытые волосы висели космами. Я и расчёсывала их только при помощи пальцев, за неимением щётки.

Обогнув кровать, я отошла к окну, прижимая ладони к пылающим щекам. Слуга ушёл, и Данте запер за ним дверь.

— Иди. — Он кивнул в сторону смежной комнатки. — Тебя ждёт ванна.

— А… ты? — удивлённо спросила я.

— Пошёл бы с тобой, да, боюсь, вдвоём не поместимся, — фыркнул Данте. — Давай, давай.

И пару раз нетерпеливо махнул рукой в сторону ванной — мол, сколько тебе можно объяснять.

Пожав плечами, я поплелась в ванную комнату. Выходит, меня всё-таки хотят «отмыть». Вопрос лишь в одном — это просто такая забота, или хозяин всё-таки вознамерился воспользоваться рабыней «по назначению»? И именно для этого меня сюда привёл? В сущности, а для чего ещё было приводить рабыню к себе в комнату?

Чувство протеста хотело было взыграть во мне с прежней силой, но ударилось лбом о непробиваемую стену усталости, отступило и махнуло на всё рукой. А уж когда я своими глазами увидела ванну и поднимающийся над горячей водой пар, никаких сил на сопротивление и вовсе не осталось. Слишком велико было желание погрузиться в эту самую воду. Тем более что рядом обнаружилась и мочалка, и моющие средства, и несколько мягких полотенец.

Надо отметить, что ванна здесь была весьма своеобразной. Сразу видно, что этот предмет в целом на Юге не в ходу, так что они не слишком озаботились его комфортом и дизайном. Больше всего ванна напоминала бочку. Внутри располагалась перекладина, видимо, призванная выполнять функцию скамейки: на неё можно было сесть. То есть ванну здесь принимали не лёжа, как у нас, а сидя. Вода при этом доходила человеку либо до груди, либо до шеи — тут уж всё зависело от роста.

Я осторожно покосилась на дверь. Вернулась, плотно её закрыла… Засов не нашёлся. Увы, возможность запереться изнутри не предусматривалась. Раздеваться было как-то страшновато. Может, искупаться прямо как есть, в одежде? Заодно и платье постираю… Я поморщилась. Глупо, конечно. Ладно, рисковать, так рисковать. В конце концов, Данте всё равно, если захочет, сделает со мной всё что угодно. Решившись, я скинула одежду и, оставив её прямо на полу, влезла в ванну.

Боже, какое блаженство. Я прикрыла глаза, позволяя себе расслабиться впервые за две недели. Потом дотянулась до мочалки и принялась тереть ею свою многострадальную кожу. Затем принялась за волосы. Потом снова расслабилась, просто откинула голову назад, прикрыла глаза… и вскоре задремала.

Не знаю, как долго я спала, но разбудил меня стук в дверь и довольно громкий голос Данте:

— Сандра! Ты собираешься провести там всю ночь?

Я тряхнула головой. По телу пробежала дрожь. Кратковременный вечерний сон в сочетании с резким пробуждением не слишком хорошо сказался на нервной системе. Я поспешила выбраться из воды и потянулась к своей одежде… Да, надевать на себя ТАКОЕ, да ещё и сразу после ванны, было просто кощунством. Немного подумав, я решилась и закуталась в два сухих полотенца; одежду же оставила, где была. Ума не приложу, что делать завтра: не в полотенцах же выезжать в путь. Видимо, придётся собраться с духом и всё-таки влезть в эти обноски.

Искушать судьбу, дожидаясь, пока Данте сам ворвётся в ванную комнату, раздражённый моей неторопливостью, не хотелось. Поэтому, закинув за плечи мокрые волосы и убедившись в том, что полотенца держатся на теле хорошо, я вышла.

Данте лежал на матрасе, уже скинув с себя часть одежды. И правда не хочет пускать рабыню в свою кровать, даже после того, как она приняла ванну? Я напряжённо остановилась поблизости, лихорадочно прикидывая, как себя вести. Для начала мрачно на него посмотрела, взглядом давая понять: ты занял моё место.

— Ложись, — призывно произнёс он, указывая при этом на кровать.

Я выпучила глаза.

— А…

— Я не люблю, когда слишком много разговаривают, — громко и достаточно жёстко сказал Данте, многозначительно кивая головой в сторону двери. Действительно считают, что каждое слово могут подслушивать? — Как там говорят у вас на севере? «Молчание — золото»?

— «Слово — серебро, молчание — золото», — автоматически поправила я.

— Тоже неплохо, — кивнул он. — Отчего-то северные пословицы всегда нравились мне больше южных.

И снова указал мне на кровать всё тем же небрежным жестом — дескать, ты всё уже поняла, так что до сих пор здесь делаешь?

Стола в комнате не было, но на полу, точнее, на ковре, был участок, отведённый подносам с различными закусками. Тарелку, на которой были собраны некоторые из них, я обнаружила у себя на кровати.

Удивляться я уже устала, бояться, злиться и каждую минуту ожидать подвоха, тоже. Поэтому, мысленно плюнув на всё на свете, просто поела, забралась под одеяло и уснула.

 

Глава 4

Проснулась я глубокой ночью. Судя по заглядывавшей в окошко луне, до рассвета всё ещё было далеко, и тем не менее я чувствовала себя вполне выспавшейся. Сев на постели, оглядела комнату и с удивлением обнаружила, что Данте и не думает спасть. Он полулежал на матрасе и читал какую-то книгу в свете двух свечей, горевших в стоявшем на полу канделябре.

Я нахмурилась. Что это ему не спится? После долгого пути такое бодрствование казалось несколько странным.

Данте на секунду поднял глаза, чтобы глянуть в мою сторону, после чего продолжил читать, видимо, решив, что я сейчас снова усну, повернувшись на другой бок. Собственно говоря, я именно так и попыталась поступить. Но, сколь это ни странно, спать не хотелось. Видимо, две не слишком продолжительных дрёмы — в ванной и в кровати — перебили сон. А может быть, события последнего дня попросту слишком сильно взбудоражили нервную систему.

Я тихонько села на кровати и снова посмотрела на Данте. Он продолжал читать. Отсвет свечей смешался с тенью на его лице. Я в очередной раз удивилась, вдруг отметив, что, кажется, уже почти не боюсь этого человека. Хотя, в сущности, не так уж это и странно. Если бы он хотел причинить мне зло, уже много раз мог бы это сделать. Нет, можно было бы, конечно, предположить, что сейчас он просто втирается ко мне в доверие, лелея страшные далеко идущие планы. Но, право слово, ради чего такие сложности? Если бы я была значимой персоной — тогда конечно. Но менее значимую персону, чем я, сейчас, увы, трудно было представить.

Я хотела заговорить с ним, но вовремя вспомнила, что этого делать нельзя, раз он опасается прослушивания. Интересно, что это — паранойя или адекватная оценка ситуации? Поскольку я успела немного узнать Илкера, не удивлюсь, если последнее. Повернув голову в сторону окна, я вдруг обнаружила совсем рядом с кроватью белые листы бумаги и пишущие принадлежности, видимо, любезно предоставляемые знатным постояльцам.

Немного поколебавшись, я взяла в руки лист. Он оказался непривычным на ощупь, каким-то шершавым. Вспомнилась литература о том, из чего в разных странах производят бумагу. Порой из совершенно невообразимых материалов, сильно отличающихся от древесины. Например, из слоновьего навоза. Уж не в Арканзии ли? С деревьями здесь плохо, так что вполне может оказаться что-нибудь подобное. Правда, слоны здесь не водятся, с чувством облегчения припомнила я. И тут же приглушила излишний оптимизм: слонов, может, и нет, а вот навоз всегда найдётся.

Отмахнувшись от глупых мыслей, я совершила ещё большую глупость и принялась водить пером по бумаге. «Почему ты не спишь?» — написала я по-арканзийски. Затем, вспомнив студенческие годы, сложила лист «птичкой» и, размахнувшись, отправила в полёт. Как и предполагалось, послание приземлилось прямо на книге.

Данте удивлённо поднял брови, покосился на меня, оглядел своеобразно сложенный лист и лишь после этого его развернул. Дотянулся до своих вещей, среди которых тоже нашлось перо, и что-то написал всё на том же листе. После чего, сложив последний прежним образом, переслал его мне моим же методом.

Я развернула бумагу. Под моим вопросом совсем иным почерком было написано: «Бессонница для меня — обычное дело. А ты почему не спишь?»

Я задумалась над ответом. Привычным с тех, прежних, времён движением провела мягкой стороной пера по подбородку — вверх и вниз. «Не знаю», — честно написала я наконец.

«Птичка» снова отправилась в полёт. На этот раз Данте перехватил её прежде, чем она успела приземлиться. По-моему, не без азарта. Я и сама чувствовала какой-то странный, необъяснимый и нелогичный азарт от столь странного и нелогичного общения. В скором времени «птичка» снова вернулась ко мне.

«Лучше всё-таки выспись, — было выведено знакомым теперь почерком. — Завтра снова трудный день».

«Знаю».

Я немного подумала и написала: «Илкер действительно для тебя опасен?»

Данте тоже задумался, прежде чем коснуться бумаги пером. Возможно, подбирал слова, а может, решал, отвечать мне или не отвечать. Раскрыв вернувшуюся «птичку», я прочитала: «В данный момент — нет. Но может стать опасным». Я кивнула, принимая к сведению.

Как ни странно, именно сейчас, в таком не способствующем расслаблению контексте, мне отчаянно захотелось спать. Я зевнула. «Спокойной ночи!» Бумажный голубь опять перелетел на другой конец комнаты.

«Спокойной ночи! — пришёл ответ. — Надеюсь, за оставшееся время тебе не придёт в голову свежая идея перерезать мне горло».

Я удивлённо вскинула голову. Данте с усмешкой мне подмигнул, и оставалось только гадать, писал ли он в шутку или пытался прикрыть этой усмешкой реальное опасение. А может, он именно поэтому до сих пор не спит, и никакая бессонница тут ни при чём?

«Почему ты оставил меня здесь, если ожидаешь подобного?»

Беззвучный смешок.

«Во-первых, я достаточно хорошо разбираюсь в людях. А во-вторых, как знать, может, я, как и ты, не слишком дорожу жизнью?»

Едва я успела дочитать эти строки, как Данте отложил книгу и одним дуновением затушил свечи, таким образом давая понять, что «разговор» окончен. Теперь темноту комнату разгонял только кусочек луны, постепенно исчезающей из окошка. Я спустилась пониже, положила голову на подушку и укрылась одеялом. И быстро уснула, так и не успев как следует обдумать смысл последних строк.

На сей раз я проснулась, когда уже рассвело. Проснулась от того, что Данте довольно беспардонно тормошил меня за плечо.

— Пора вставать, — объявил он, едва я разлепила глаза.

Вот сейчас ощущения, что я выспалась, не было вовсе.

Данте уже был одет и выглядел бодрым и свежим, будто бы и не бодрствовал до середины ночи. Взяв лист бумаги, который мы использовали ночью для переписки (оказывается, я всё это время проспала, зажав его в кулаке), Данте аккуратно сжёг его в пламени оказавшейся зажжённой свечи.

— Можешь пройти в ванную, — заметил он, наблюдая за тем, как пламя стремительно пожирает бумагу. — Мы выезжаем через четверть часа.

Я поспешила воспользоваться его предложением. Правда, полотенца за ночь соскользнули, и мне пришлось провести некоторое время, обматываясь ими под одеялом.

Умывшись, я со смесью сожаления и брезгливости посмотрела на свою одежду, так и лежащую на полу. Тяжело вздохнула. Надо было бы постирать её с вечера, сейчас бы уже успела высохнуть. Но что не сделано, то не сделано. Одеваться в грязные, пропотевшие, рваные обноски не хотелось так, что хоть плачь. Но — надо, никуда не деться. Не в полотенцах же залезать на джамаля. Не говоря уж о том, что кожа в этом случае сгорит моментально.

Моё внимание привлёк осторожный стук в дверь. Я прислушалась и даже из любопытства слегка высунулась из-за дверцы ванной. Данте открыл. В комнату вошёл вчерашний слуга. В очередной раз поклонился, подобострастно осведомился, как спалось господину. Господин ответил, что хорошо, тоном, недвусмысленно транслировавшим, что пора переходить к делу.

— Вот, господин, — произнёс слуга. — Платье для рабыни, как вы вчера и приказали.

Уже не знаю, в который раз за последние сутки я удивлённо выпучила глаза. Платье? Для меня? И когда он успел отдать такой приказ? Должно быть, вчера вечером, пока я дремала в ванной.

Понимая, что облачаться в старую одежду уже не придётся, я снова как следует закуталась в полотенца и вышла из ванной. Моё новое платье лежало на матрасе.

— Вот, — кивнул на него Данте. — Держи. Оно лучше подойдёт для путешествия по пустыне.

О том плачевном состоянии, в которое пришла моя собственная одежда, он деликатно умолчал.

Забрав платье, я снова удалилась в ванную, и вышла оттуда, уже прилично одетая. Прилично и непривычно, но тут уж грех жаловаться. Платье с широкой юбкой, закрытыми рукавами и высоким воротом, действительно идеально подходило для предстоящей поездки. Оно было трёхцветным и сочетало чёрный, зелёный и оранжевый. Последнее казалось мне совершенно лишним. На ткани — типичный южный узор с витиеватыми линиями.

Я бросила последний взгляд на свою старую одежду, которой предстояло остаться здесь, на постоялом дворе, в качестве мусора. Чувство брезгливости резко ушло, сердце сжалось от ностальгии. Я ещё не ушла, но уже тосковала по этим вещам. Ведь это была единственная одежда, привезённая из Астароли. Одна из последних ниточек, связывавших меня с прошлой жизнью. И, кстати сказать, когда-то это было хорошее платье. Я даже помню, в какой лавке его покупала.

На глаза навернулись слёзы, и я поспешила быстрее выйти из ванной.

В коридоре нас уже поджидал Ренцо, а пару минут спустя из комнаты напротив вышел приветственно улыбающийся Илкер, снова сопровождаемый телохранителем. Похоже, эти двое и спят вместе, подумала я с мысленным смешком. Как выяснилось, я была не так уж далека от истины: Илкер занял покои, состоявшиеся из двух смежных комнат, и телохранитель, ни когда не отходивший далеко от своего господина, ночевал в рядом со спальней последнего.

Разумеется, тот факт, что я вышла вместе с Данте из его покоев, не остался незамеченным. Ренцо лишь многозначительно взглянул на друга, а вот Илкер не счёл нужным воздержаться от комментария. Деликатность — как минимум в нашем, северном, понимании, — была в Арканзии не в чести.

— Я вижу, ты не терял времени зря, дон Эльванди, — просиял Илкер, одобрительно причмокнув губами. — И то верно: время не для того нам даётся, чтобы тратить его впустую.

Ох, уж мне эти заумные философствования, в особенности от человека с такими маленькими хитрыми глазками! Лучше бы поучился не лезть не в своё дело. Хотя какое там?

— Да, — подтвердил Данте, по-хозяйски обнимая меня рукой за плечи. — Рабыня провела эту ночь со мной, и теперь она повышена в статусе.

Илкер благосклонно кивнул, принимая данную информацию к сведению и, видимо, считая её если не само собой разумеющейся, то как минимум вполне логичной.

Я спорить, конечно, не стала, да и вообще не так чтобы была сильно шокирована сложившейся ситуацией. На фоне всего, что мне довелось пережить, это была в общем-то ерунда. Пусть думают, что хотят. К тому же Данте прав, он поступил умно. Нельзя признаваться таким людям, как Илкер, в том, что он просто пустил к себе в покои рабыню, чтобы дать ей возможность отдохнуть, принять ванну, наесться и провести ночь в нормальной кровати.

На первом этаже к нам присоединился надсмотрщик с рабами Илкера. Мы вышли во двор, оседлали уже подготовленных верблюдов и продолжили путь. За пределами Бертана тоже простиралась пустыня, но уже немного иная, нежели до сих пор. Здесь был не только один сплошной ковёр из горячего песка. Справа и слева возвышались горы, правда, совсем непохожие на те, что были знакомы мне по родным местам. Сравнительно низкие — по высоте я бы, пожалуй, скорее назвала их холмами, — песчаные, голые, с редкими окошками естественных пещер. Их подножие напоминало опускающиеся на землю лапы. На обрамлённой ими равнине, по которой мы и ехали, тут и там виднелись пусть чахлые, но всё же деревца. Кое-где — сухая трава; стало быть, хоть когда-то она зеленела. Высокие, в человеческий рост кактусы — и вовсе в изобилии. Один раз мы проехали мимо русла высохшего ручья. Но в некоторых местах источники воды по-прежнему встречались, в том числе и под землёй; за счёт этого хоть какая-то растительность продолжала здесь существовать. Ехали мы опять же не всегда по песку, иногда это была скорее почва, правда, сухая и имевшая желтоватый оттенок. В таких местах можно было встретить даже небольшую рощу, хотя деревья, опять же, были чахлыми, почти без листвы, и особой тени не давали.

На привалах меня перевели в шатёр, подтверждая тем самым повышение в статусе. С едой и питьём тоже стало лучше, Ренцо не приходилось теперь передавать мне лишние куски потихоньку, таясь от посторонних глаз. Сложность представляло теперь моё мнимое незнание языка. Раньше оно приносило пользу, теперь же невозможность обменяться с Данте хотя бы парой слов стала восприниматься как досадная помеха. Данте, по-видимому, относился к этому так же. Поэтому в какой-то момент просто взял и заговорил со мной. Я ответила, понимая, что он ожидает от меня именно этого. На удивлённое замечание Илкера о том, что рабыня вроде бы не знала арканзийского языка, у Данте был готов ответ.

— Как оказалось, она изучала арканзийский язык, когда жила на севере. Когда попала в среду, ей потребовалось время, чтобы освоиться. Теперь она может говорить без особого труда.

Данте посоветовал мне держаться поближе к нему и к Ренцо и подальше от арканзийцев. Это соответствовало моим собственным ощущениям, так что я старалась следовать его совету. Тем не менее, удавалось это не всегда. Как-то раз, оказавшись в обществе рабов, я поймала на себе откровенно враждебный взгляд Юркмеза и более спокойный — Берка.

— Повезло девчонке, — заметил последний, обращаясь к своему приятелю.

— Конечно, — скривил губы тот. — У нас ведь нет такой же возможности приблизиться к господину.

— А вы попытайтесь, — не стала отмалчиваться я. Слишком уж долго держала рот на замке. — Господа — они всякие бывают. Может, и вам повезёт?

Постепенно я начала делить с ними работы по уходу за джамалями. Начала со своего, к которому успела привязаться. Я люблю животных, к тому же отчасти чувствовала в нём такое же бесправное существо, как и я сама. Быстро научившись с ним управляться, я посмотрела-посмотрела на возившегося в тот день с остальными джамалями Берка и молча принялась за очередного верблюда. Отношения с Берком быстро улучшились. Нет, мы не стали ни друзьями, ни приятелями, к чему я ни в коем случае и не стремилась; скорее это было своего рода молчаливое согласие о мирном сосуществовании. Юркмез был менее воздержан, продолжал злиться и бурчать себе под нос, но ни на что большее не решался.

Как-то раз во время привала, когда с трапезой было покончено, и Берк разливал господам сваренный на огне кофе, Илкер задал Данте следующий вопрос:

— Дон Эльванди, скажи, отчего ты до сих пор не женат?

Я сидела позади Данте, ближе к стенке шатра, и потому не видела выражение его лица, однако голос прозвучал, как и обычно, вежливо, но прохладно.

— А отчего тебя заинтересовал этот вопрос, почтенный Илкер-бей?

— О, прости, если я вторгся в излишне приватную тему, — поспешил покаяться Илкер. — Просто у нас в Арканзии жениться принято рано. Ты же, если не ошибаюсь, в скором времени переступишь за грань третьего десятка?

— Через год, — кивнул Данте.

— Вот мне и стало любопытно, идёт ли речь о неких культурных различиях между нашими странами, — невинно произнёс Илкер.

— Вероятнее всего, именно так, — спокойно подтвердил Данте, отпив немного кофе. — В моей стране мужчины как правило не торопятся связывать себя брачными узами.

Ренцо согласно усмехнулся.

— Мы предпочитаем подольше блюсти свою свободу, — заметил он.

— Воистину различия между нашими культурами огромны, — покачал головой Илкер. — В Арканзии юноша не считается полноценным мужчиной до тех пор, пока не обзаведётся первой женой. И чем больше у человека жён, тем более солидным он является в глазах общества.

— Каким же считается идеальное число жён?

В голосе Данте мне почудилась насмешка.

— Мужчина может позволить себе столько жён, сколько он способен обеспечить, — важно ответил Илкер. — Ограничений в этом отношении нет, всё зависит от его благосостояния. Отчасти именно поэтому число жён — и, конечно же, качество, — является показателем статуса подданного.

Я поморщилась, услышав в данном контексте слово «качество». О жёнах Илкер рассуждал так, словно они являлись коврами или предметами мебели.

— Три жены — это вполне достойная семья для обеспеченного человека, — продолжал распространяться он.

— Вот как, — хмыкнул Данте, переглянувшись с Ренцом. — А сколько жён у тебя, достопочтенный Илкер-бей?

— Четыре, — с гордостью ответствовал тот.

— Четыре. — Данте покачал головой, похоже, молчаливо транслируя, что самому ему такого образа жизни не понять. — Что ж, по-видимому, это признак чрезвычайно высокого статуса в твоей стране.

— Именно так, дон Эльванди, — степенно покивал головой Илкер. — И кроме того, позволь указать тебе на одну ошибку. Ты и твой друг, — вежливый кивок в сторону Ренцо, — говорили о том, что женитьба лишает человека свободы. Позволю себе, на правах человека старшего, отметить, что это вовсе не так. Женитьба не ограничивает свободу мужчины. Самое главное — это правильно воспитывать своих жён и позаботиться о том, чтобы они не позволяли себе лишнего.

— Воспитывать? — уточнил Ренцо. — И как же, например, это делают в Арканзии?

— Строго, — ответил Илкер. — С женщинами непременно следует проявлять строгость, иначе они быстро выходят из-под контроля.

— И всё-таки, не могли бы привести конкретные примеры? — не отставал Ренцо.

— Полагаю, главный пример — это порка, — поморщился Данте.

— Совсем необязательно, — возразил Илкер. — Порка — это крайняя мера, хотя в некоторых случаях и необходимая. Но в большинстве ситуаций можно обойтись другими методами. К примеру, купить по подарку всем своим жёнам и даже наложницам, и только провинившуюся обойти вниманием. Это будет не только неприятно само по себе, но и привлечёт внимание всего гарема. Станет поводов для слухов, перешёптываний, насмешек. Женщины быстро понимают подобные наказания. Что же касается порки, то мне приходилось применять эту меру лишь дважды.

— Лишь дважды? — неспешно повторил Данте.

Ренцо откровенно скривился. Похоже, мои спутники подобного обращения с жёнами не одобряли и даже не считали нужным слишком тщательно это скрывать. Впрочем, Илкер то ли не заметил реакцию своих собеседников, то ли просто не стал подавать виду.

— Дважды, — деловито подтвердил он.

— И в чём же заключалась причина? — осведомился Ренцо. — В супружеской измене?

— Ну что вы! — поморщился Илкер. — За такое у нас не порют. На этот случай в нашей стране предусмотрена смертная казнь. Нет, проступки были хоть и серьёзные, но не настолько постыдные. К примеру, когда у моей самой молодой жены стала слишком часто болеть голова. Пришлось прибегнуть к публичной порке. Удивительно, но головные боли таким образом исцелились. Больше она не отказывала мне ни разу.

— Вижу, ты большой знаток семейной жизни. — Голос Данте прозвучал бесцветно.

— Верно, — охотно согласился Ренцо. — А вот скажи мне, Илкер-бей, меня давно интересовал один вопрос. У нас, если мужчина умирает, его жена остаётся вдовой, наследует часть его имущества и получает право в дальнейшем распоряжаться собственной жизнью и деньгами по своему усмотрению. Но у вас после смерти мужа остаётся целый гарем. И что же происходит с этим гаремом дальше?

Уж не знаю, хотел ли Ренцо разрядить обстановку, подшутить над Илкером или и вправду выяснить ответ на свой вопрос. К слову, действительно любопытный.

— О, это очень сложная и щекотливая тема, — протянул Илкер. — Случаи бывают разные. Многое зависит от порядка наследования в данном конкретном клане. Чаще всего гарем переходит по наследству брату покойного или его старшему сыну.

Ренцо неожиданно развеселился.

— Вот, наверное, сынок обрадуется, — гоготнул он, — когда ему достанется несколько жён, по возрасту годящихся ему в матери.

— Среди жён наверняка найдётся хоть одна молодая, — возразил Илкер. — Кроме того, если отец был богат, то в гареме найдутся не только жёны, но и наложницы. А в наложницах немолодых и некрасивых не держат.

Допив кофе и довольно погладив свой внушительный живот, Илкер поднялся на ноги.

— Я ненадолго оставлю вас, господа, — заявил он. — Простите, нужда. А потом пригляжу немного за своими людьми.

Я кашлянула, прикрыв рот рукой. Ох уж эти южные манеры. И как им только удаётся совмещать такую витиеватость, даже изысканность речей с такой вот беспардонной прямотой? Мог бы и не уточнять, с какой именно целью покидает шатёр.

— Хороший вопрос, — заметил Данте, разворачиваясь к Ренцо. Сейчас его голос звучал веселее и куда как более живо. — Очень уместный. Гарем по наследству… Эти арканзийцы решительно ненормальные.

— Интересно, а что происходит, если близкого родственника мужского пола просто нет? — решил развить тему Ренцо. — Или есть, но у него недостаточно средств, чтобы содержать весь гарем? Как они поступают в таких случаях? А может быть, — в его глазах блеснул азарт от только что родившейся идеи, — может быть, они дают объявление в газету? Ну, а что, — легкомысленно ответил он на красноречивый взгляд Данте, — дают же у нас объявления люди среднего сословия, которые хотят создать семью. Что-нибудь в духе… — Он сомкнул кончики пальцев и задумался. — «Молодой гарем ищет нового мужа».

— Вдовствующий. Молодой вдовствующий гарем, — негромко подсказала я со своего места.

— Точно! — Ренцо довольно потёр руки. Данте усмехнулся. — Итак. «Молодой вдовствующий гарем ищет…»

— Здесь ещё должна идти информация об авторе объявления, — включился в игру Данте. — Должен же тот, кто откликнется, иметь хоть какую-то информацию.

— «Молодой вдовствующий гарем без вредных привычек», — предложила я.

— Так, я должен всё это записать, — решительно заявил Ренцо.

Он извлёк из своей сумки пишущие принадлежности и лист бумаги. Я перебралась поближе. Данте предложил мне кофе, но я отказалась. Тогда он налил ещё себе. Раба к этому моменту успели отпустить, но галлиндийцы, в отличие от Илкера, прекрасно обходились в таких вещах самостоятельно.

— Что там должно идти дальше? — спросил, отрывая перо от бумаги, Ренцо. — Какая информация?

— Обычно бывает про возраст и параметры фигуры, — подумав, ответил Данте.

— От шестнадцати до тридцати двух, — предложила я.

— И 90-60-90, — не стал оригинальничать Данте.

— Причём первые и последние 90 — у разных женщин, — хохотнул Ренцо, с энтузиазмом строча текст.

— А 60 — у всех в совокупности, — брякнул Данте.

— Нет, этого я писать не буду, — возразил Ренцо. — Это слишком нереалистично.

— Как и всё твоё объявление, — не остался в долгу Данте.

— Неважно, — отмахнулся Ренцо. — Я хочу его написать. Итак. Гарем ищет… кого?

Я прищурилась, припоминая подобные объявления в наших газетах.

— Обеспеченного перспективного мужчину для серьёзных отношений, — продиктовала я.

— Отлично! — Ренцо восхищённо заскрипел пером. — Теперь, видимо, должны идти более подробные требования к кандидату. Какие будут предложения? — Он обвёл нас с Данте вопросительным взглядом.

— Сколько там лет гарему? — прищёлкнула пальцами я.

Сама же придумала, сама же запамятовала.

— От шестнадцати до тридцати двух, — сверился с текстом Ренцо.

— Значит, «не старше сорока восьми лет», — предложила я.

— Логично, — кивнул Ренцо. — Если будет слишком старый, скоро придётся строчить новое объявление.

— Холостой, — небрежно подкинул ещё одну идею Данте.

— Это правильно, — согласился Ренцо. — Муж, у которого уже имеется свой гарем, нам не нужен. Эдак между двумя гаремами отношения могут не сложиться, пойдут ссоры, соревнования, может, даже драки.

— Правильно, — подтвердил Данте, — так что пусть будет холостой.

— Либо вдовец, — уточнил Ренцо.

Данте удивлённо посмотрел на товарища.

— Как он может быть вдовцом, если у них в ходу гаремы?

— А вдруг весь гарем умер? — проявил упрямство Ренцо.

— Что, эпидемия? — насмешливо изогнул бровь Данте.

— Несчастный случай, — настаивал Ренцо. — Извержение вулкана.

— Лучше оставь просто «холостой», — посоветовал Данте.

На моих губах постепенно невольно расцвела улыбка, впервые за долгое время. Было неожиданно, забавно и одновременно приятно смотреть, как эти двое просто дурачатся. Правда, Данте и сейчас вёл себя довольно-таки сдержанно, но уже не походил на глыбу льда, как большую часть времени до сих пор.

К тому же сейчас между мной и галлиндийцами нашлась некая точка соприкосновения. Судя по тому удовольствию, с которым Данте и Ренцо подшучивали над арканзийцами, особенно нежных чувств к последним они не испытывали. Я же попросту ненавидела Арканзию и всё, что было с ней связано. Возможно, незаслуженно, но кто бы мог меня в этом упрекнуть?

Стали обсуждать окончательную формулировку. В итоге Ренцо торжественно зачитал нам с листа текст следующего содержания:

Объявление:

Молодой вдовствующий гарем, без вредных привычек, возраст от шестнадцати до тридцати двух, размеры 90-60-90 (причём первые и последние 90 — у разных жён) ищет обеспеченного перспективного мужчину для серьёзных отношений. Не старше сорока восьми лет, холостого, с железными нервами и крепким здоровьем (а то предыдущий долго не продержался). Извращенцам и однолюбам просьба не беспокоиться.

 

Глава 5

Со времени нашего выезда из Бертана прошло несколько дней. Как мне объяснили Данте с Ренцо, до следующего поселения, Эльварды, оставался приблизительно день пути. А оттуда было уже рукой подать и до Галлиндии. Оба явно ожидали возвращения на родину с нетерпением. Насколько я успела понять, компания арканзийцев вынуждала их постоянно быть начеку, а это рано или поздно утомит кого угодно.

По мере приближения к Эльварде природа становилась всё менее пустынной. Рощи, пусть всё ещё достаточно чахлые, встречались всё чаще. Среди выгоревшей травы тут и там встречались вполне живые цветы, вроде маков и местного аналога одуванчиков с листьями непривычной формы.

Я даже не поняла, откуда они появились, и как им удалось приблизиться так быстро. Кажется, несколько человек стремительно сбежали по горному склону, выскочив из какой-то очередной пещеры. Другие спрыгнули с деревьев, на кронах которых до сих пор прятались. В нас полетели камни и несколько стрел. Телохранитель Илкера почти сразу упал на землю и остался лежать без движения. Другая стрела угодила в бок тому джамалю, на котором ехал Данте. Несчастное животное протяжно застонало, резко опускаясь на передние лапы, и Данте, не успев удержаться, перелетел через его голову. К его горлу тут же приставили нож.

Теперь к нападавшим успело подтянуться несколько человек на джамалях. Видимо, они скрывались немного дальше, так как человека, сидящего верхом, заметить значительно легче, чем пешего. В общей сложности их оказалось около полутора дюжин, что делало попытку сопротивления совершенно бессмысленной. Одеты по-разному, но все в тюрбанах, как и положено в такой местности. Большинство — в чёрном, некоторые, наоборот, в белом, но у всех одежда потрёпана и перепачкана. Причём учитывая специфику пустынной грязи, на чёрном она выделяется сильнее. Все смуглые, загорелые, с арканзийскими чертами лица.

— Я — Альтан из Батура, Освободитель рабов, — торжественно объявил один из тех, что сидели на джамалях, выезжая немного вперёд. — Борец с несправедливостью и несущий возмездие. Тех из вас, кто являются рабами, я провозглашаю отныне свободными людьми. — Он обвёл взглядом Берка, Юркмеза и меня, безошибочно определив в нас рабов по одежде. — Всех же остальных, — его прищуренный взгляд стал крайне недобрым, — мы будем судить по нашему закону.

Нечто в его интонации заставляло предположить, что ничего хорошего по этому закону господам не полагается.

Как я уже говорила, оказывать сопротивление не имело смысла. Да, насколько я могла судить, рабы и не рвались этого делать. Видимо, я всё же не вполне правильно судила до сих пор о рабах-арканзийцах. Как вскоре стало ясно, захватившие нас люди состояли именно из таких рабов — бывших рабов, как они утверждали, — бежавших от своих хозяев либо освобождённых так, как была только что освобождена и я сама. На знак дракона это самоуправство, разумеется, никак не влияло: он по-прежнему извивался на тыльной стороне левой ладони решительно всех членов банды. Назвать эту компанию армией освобождения отчего-то не поворачивался язык.

Нас всех, как рабов, так и хозяев, провели к месту стоянки нападавших. Те, что были на джамалях, ехали в основном спереди, указывая дорогу; пешие, окружив нас, продвигались следом. Вооружены были кто во что горазд: луки, ножи, палки, камни. По земле ступали сравнительно спокойно. Здесь путешествовать пешком было менее опасно, чем в Дезерре: змеи хоть и водились в этих местах, но всё же не в таких количествах; к тому же днём они в основном спали, прячась под камнями, и выползали наружу только ночью.

Думаю, в первую очередь именно по причине ночной опасности лагерь освободителей был окружён всё теми же красными камнями. При этом он был значительно больше, чем пространство, отводившееся для наших привалов. Как-никак здесь находилось куда больше людей. К тем девятнадцати, что совершили нападение, добавилось ещё человек пять-шесть дожидавшихся в лагере, в основном женщины. Сперва я удивилась, как этим людям удалось достать столько охранных камней. Но, припомнив, как один из них склонился над убитым телохранителем, и как он же сейчас принялся добавлять камушки к «ограждению», увеличивая таким образом площадь лагеря, сделала выводы.

Меж тем нас с Берком и Юркмезом приняли вполне тепло, как «братьев и сестру» — по собственному выражению освободителей. Иностранное происхождение «сестры» нисколько их не смущало. Но остальным пришлось хуже. Илкера, надсмотрщика, Данте и Ренцо привязали к деревьям. И вновь иностранное происхождение не сыграло для здешних хозяев никакой роли. К галлиндийцам здесь отнеслись так же, как к уроженцам Арканзии. То одни, то другие освободители принимались прохаживаться мимо пленников, глядя на них с такой ненавистью, которая, казалось, могла разжечь под деревьями костёр. Периодически в сторону привязанных летели плевки и горсти песка. Похоже, эти люди как следует натерпелись в своё время от собственных хозяев, раз так ненавидели теперь всех, кто официально носил статус свободного человека. В своё время я поспешила с выводами, решив, что арканзийские рабы во всём заодно со своими хозяевами. Удивило меня и то, что Берк с Юркмезом практически сразу же присоединились к остальным в издевательстве над пленниками. Удивило, но почти сразу же показалось донельзя закономерным, хоть я и не смогла бы сразу сформулировать, почему.

Сама же я старалась держаться от происходящего подальше. Села на песок, обхватив руками колени, почти так же, как сидела прежде, до нашего с Данте разговора в Бертане. Тихо поблагодарила рабыню, с ободряющей улыбкой принесшую мне еду и флягу с водой. Но взгляд то и дело возвращался к деревьям и привязанным к ним людям.

А потом подошёл Альтан.

— Наступило время казни, — объявил он.

— Казни? — подняла голову я. — Я думала, будет суд?

— Наш суд краток, — недобро усмехнулся Альтан. — Все рабовладельцы приговариваются к смерти, и приговор обжалованию не принадлежит.

— Мой хозяин — галлиндиец, — заметила я. Впервые я назвала Данте «хозяином», не чувствуя при этом прилива всепоглощающей злости. — Он вёл себя со мной корректно. Ничем не обидел. Заботился.

— Давно он тебя купил? — проницательно спросил Альтан.

— Неделю назад, — призналась я. — Чуть больше.

— Он просто не успел проявить свою сущность, — скривил губы Освободитель. — К тому же нам всё равно, как именно рабовладельцы обращаются с рабами. Достаточно того, что они считают себя вправе владеть другими людьми.

Видя, что спорить с Альтаном совершенно бесполезно, я сменила тактику.

— Из этих четверых только двое — рабовладельцы. Один из арканзийцев — надсмотрщик. Один из галлиндийцев просто сопровождает своего товарища.

— Мне это известно, — откликнулся Альтан. Видимо, успел переговорить с рабами Илкера. — Надсмотрщик — это ещё хуже, чем рабовладелец. А оба галлиндийца без сомнения заодно. Но ты права в одном. Арканзийские пленники действительно интересуют нас куда больше. Наши основные претензии — именно к ним.

— Значит?..

Боги, а почему меня так волнует судьба Данте и Ренцо? Не так ли давно я ненавидела их обоих? Не так ли давно желала только одного — оказаться как можно дальше от них, если понадобится, то даже на том свете? Зачем же теперь я рискую расположением Альтана, выгораживая чужих мне людей?

И тем не менее ответ Освободителя заставил моё сердце сжаться.

— Значит, арканзийцев мы казним сегодня. А галлиндийцев оставим на завтра. Пускай проживут ещё одну ночь. А нам и завтра понадобится развлечение. Жизнь в пустыне нелегка. Людям необходимо выпускать пар.

Альтан зашагал дальше, уведомляя соратников о сегодняшних и завтрашних планах. В итоге все собрались в подобие очереди напротив тех деревьев, к которым были привязаны Илкер и надсмотрщик. Каждый из рабов держал камень, некоторые сразу два, в обеих руках. Среди собравшихся были и Берк с Юркмезом.

— Хочешь принять участие в побиении камнями? — спросил меня кто-то из рабов?

Я покачала головой.

Я старалась не смотреть, но то и дело поворачивала голову в сторону деревьев и разъярённой толпы. Я старалась не слушать, но даже заложи я уши, крики всё равно достигли бы моего сознания. Казнь длилась долго. По-моему, бывшие рабы специально кидали камни так, чтобы не сразу задеть жизненно важные органы. Я успела обратить внимание и на их лица — перекошенные от ненависти. Броски сопровождались злобным «Так тебе!», причём иногда это были выкрики, а иногда, едва слышный шёпот. Женщины бросали камни не менее, а то и более, ожесточённо, чем мужчины.

Наконец, всё было кончено. Сначала стихли вопли пленных. Потом, постепенно, сошёл на нет шум толпы.

Я сидела в стороне, обхватив руками колени, и моё тело била дрожь.

Трупы так и оставили привязанными к деревьям в окружении горок камней. Освободители, как ни в чём не бывало, стали возвращаться к своим делам.

— Идём, мы устраиваем торжественную трапезу! — гостеприимно протянул мне руку какой-то мужчина.

Руку, каких-то пару минут назад кидавшую камни в живых людей. На ней даже оставалась пыль с этих камней, он не счёл нужным её стряхнуть.

— Торжественную трапезу? — бесцветным голосом переспросила я. — В честь чего? В честь казни?

Я всё-таки пересилила себя и подала ему руку. Он помог мне подняться на ноги.

— И это тоже, — ответил мужчина. — Но главным образом в честь свободы. Мы празднуем её каждый вечер. Наша жизнь непроста, — посерьёзнев, объяснил он. — Мы живём в тяжёлых условиях, держимся подальше от городов, перебираемся по пустыне с места на место, благо наперечёт знаем все здешние источники воды и колодцы. И не знаем, как долго это продлится. Так что каждый новый день свободы для нас — это праздник.

Бывшие рабы и правда стали праздновать. Если, пили, шумно переговаривались, потом кто-то даже начал петь. Вскоре к нему присоединились ещё пара голосов.

— А что теперь будет с нами? — спросила я у Альтана, когда подвернулся удобный момент.

— Вы теперь свободные люди, — торжественно ответил тот. — Так что вправе поступать, как захотите. Можете остаться с нами. А можете уйти в жилые места. Один городок находится не так далеко отсюда. Но только должен предупредить: раба, путешествующего в одиночку, поджидают крупные неприятности. Однако если захочешь рискнуть, это твоё право.

Я кивнула, осмысливая информацию.

— Что же ты выберешь? — полюбопытствовал Альтан.

На этот счёт у меня не было ни малейших сомнений. С окружавшими людьми у меня точно не было ничего общего.

— Я отправлюсь в город, — ответила я. — Хочу попытаться вернуться на родину. Знаю, что это рискованно, но моя цель стоит того.

— Понимаю, — кивнул Альтан, принимая мой ответ.

— Однако, — продолжила я, — с твоего позволения, я бы хотела остаться здесь до утра. Путешествовать ночью слишком опасно. К тому же я хочу посмотреть на завтрашнюю казнь.

И вновь Альтан принял моё решение.

— Конечно. Тебе помогут здесь устроиться. А завтра мы отдадим тебе твоего джамаля и обеспечим всем необходимым, чтобы добраться до Эльварды.

— Благодарю тебя, — кивнула я.

Мой взгляд скользнул в сторону пленников, которым как раз поднесли воды. Сделавшие это рабы показательно плюнули в чарку. Галлиндийцы от воды отказались. И тогда я окончательно решилась.

Пили бывшие рабы не только воду. Когда наступила наиболее торжественная часть вечера, они пустили по кругу фляги, наполненные другим напитком. Как мне объяснили, это была настойка из плодов какого-то росшего в здешних местах кактуса. Не так чтобы очень вкусная, зато прекрасно дурманящая голову. Эти люди действительно проживали каждый свой день, как последний. И старались брать от жизни всё. Кроме того, родившиеся и выросшие в статусе рабов, за которых всё решает хозяин, они не умели как следует планировать наперёд. Жить сегодняшним днём было для них наиболее естественным состоянием.

Я пить здешнюю дурь не стала. Ненавижу, когда что-то дурманит мне голову, а сейчас для этого тем более было не время.

Что ж, как говорится, трезвый пьяного не поймёт. Настойка стала действовать очень быстро. Уровень веселья среди окружающих резко повысился; координация движений существенно ухудшилась. Несколько пар начали целоваться почти на самом виду, а вскоре поцелуи переросли в более откровенные ласки. Среди этих парочек я с облегчением заметила и Юркмеза. Признаться, я опасалась, что сейчас, когда ни Данте, ни Илкер не могли его остановить, он попытается закончить начатое несколько дней назад и снова станет меня преследовать. Существовали хорошие шансы, что здешние хозяева всё же встанут на мою сторону, но стопроцентной уверенности у меня не было.

Постепенно освободители стали укладываться на траву. Одни спали, другие неподвижно лежали с открытыми глазами, устремлёнными в одну точку, и время от времени начинали громко хохотать. Затем снова застывали. На внешние раздражители они не реагировали. Я проверила это, подойдя к нескольким из них и проведя рукой прямо у них над глазами. Потом взяла флягу с водой и направилась к галлиндийцам.

Деревья, к которым их привязали, росли на расстоянии всего пары ярдов одно от другого. Я подошла к Данте и молча поднесла ему воду. Он открыл рот, и я наклонила флягу так, чтобы он смог напиться. Данте не останавливался долго, почти захлёбывался — тогда я осторожно отодвигала флягу, останавливая течение воды, — и снова продолжал пить. Обходиться без питья в пустыне — мучительная вещь.

— Спасибо, — выдохнул он наконец, когда воды в крупной фляге осталось не больше половины.

Я перешла к Ренцо, напоила и его, параллельно оглядывая лагерь. Если кто-то и бодрствует, то ничего совсем уж крамольного в том, что я решила напоить пленников, не увидит.

— Спасибо, Сандра, — сказал Ренцо, устало прикрывая глаза. — Вот мы и поменялись местами.

Я в последний раз огляделась, лишний раз убеждаясь в том, что за нами никто не наблюдает, а уж услышать разговор не сможет точно.

— У меня есть к тебе деловое предложение, — заявила я, опираясь рукой о дерево, к которому был привязан Данте. Он взглядом показал, что внимательно слушает. — Я помогаю вам бежать и ухожу вместе с вами. А ты, — я пристально посмотрела ему в глаза и с нажимом продолжила, — отпускаешь меня на все четыре стороны в тот момент, когда я этого захочу.

— Договорились, — не раздумывая, согласился он.

Больше не задерживаясь, я вернулась в центр лагеря. Похоже, все спят. Что ж, риск, конечно, есть, но тут уж либо рисковать, либо бездействовать. Раздобыть нож оказалось легко. Найти, где освободители сложили оружие и личные вещи галлиндийцев, тоже. Я то и дело озиралась, а в остальное время напряжённо вслушивалась в окружающую тишину. Пока всё было спокойно. Меня никто не окликнул и не попытался остановить. И тогда я решилась на наиболее рискованный шаг. Наиболее рискованный, потому что он был самым шумным и самым заметным. Спасало лишь то, что животных разместили в стороне от людей, и мои действия частично скрывали деревья. Я принялась седлать трёх джамалей. Тех, на которых до сих пор ехали Ренцо, я и Илкер. За время нашего путешествия я научилась как распознавать, так и правильно сними обращаться. Поэтому сейчас действовала быстро. Когда я закончила, и джамали были оседланы, у меня вдруг возникла ещё одна идея. Присев возле остальных сёдел, я стала методично перерезать подпругу. Теперь, даже если бывшие рабы проснутся, и за нами организуют погоню, они не смогут преследовать нас верхом. На то, чтобы починить сёдла, понадобится время. А путешествовать пешком в ночное время слишком опасно. Да и не догонят нас пешие.

Я готовила побег, а в голове крутилась мысль: «Что ты творишь?!». Нет, сомнений не было, я приняла окончательное решение и, как ни странно, была совершенно уверена в его правильности. Я не сомневалась, скорее, удивлялась самой себе. Ещё совсем недавно единственным, чего я хотела, была свобода. И раз полноценная свобода с избавлением от клейма в виде дракона невозможна, я хотела хотя бы избавиться от хозяина. От необходимости подчиняться. Пусть даже для этого мне надо было умереть. И вот, казалось бы, что может быть лучше? Я встретила единомышленников, меня освободили, я не должна выполнять ничьих приказов, не являюсь ничьей вещью. Быть может, по закону Арканзии всё и не так, но какое мне дело до её законов? Казалось бы, все желания исполнены. Радуйся и воспользуйся появившимся шансом. А я вместо этого ставлю под угрозу свою жизнь и свободу. Зачем? Чтобы спасти от смерти тех, кого до недавнего времени считала своими злейшими врагами? И что изменило моё отношение? Ночная переписка при помощи глупой студенческой «птички»? Или не менее глупое объявление о вдовствующем гареме?

Разобравшись с джамалями, я в последний раз обошла лагерь. Присмотрелась к лежащим на земле людям, прислушалась к их дыханию. Вроде бы спят. Насколько чутко, не знаю. Наверное, под действием настойки сон бывает глубокий, но кто его знает, как долго продолжается это действие; к тому же оставалась вероятность, что кто-то эту настойку не пил.

Решившись, я быстро вернулась к галлиндийцам и перепилила при помощи ножа связывавшие их верёвки. Верёвки оказались прочными, толстыми, и на это занятие ушло больше времени, чем я предполагала. Молча указала мужчинам в сторону джамалей, а сама быстро прихватила пару фляг с водой, после чего тоже метнулась к животным. Данте придержал моего джамаля, пока я садилась. Ренцо с трудом удержался седле, когда его джамаль неспешно поднялся на ноги.

— Руки затекли от этих чёртовых верёвок, — тихо покаялся он.

— Да, я знаю, — многозначительно подтвердила я и посмотрела на Данте.

Мне было интересно, увижу я в его взгляде хотя бы намёк на чувство вины. Или исключительно уверенность в собственной правоте, как тогда, во время разговора в башне?

Как ни странно, увидела. А может быть, мне показалось. Свет луны, пускай и полной, слишком обманчив. Так или иначе, Данте на секунду сжал мою руку, прежде чем оседлать собственного джамаля.

— Спасибо, Сандра, — негромко сказал он. — Обещаю, я не останусь в долгу.

Ответить я не успела.

— Где? Куда? — громко спросил кто-то спросонья.

Ещё несколько человек зашевелились, просыпаясь.

Мы погнали джамалей прочь, заставляя их двигаться максимально быстро. К счастью, это были не обычные верблюды, и скорость они развивали более высокую. Луна же указывала нам направление, в котором следовало двигаться, и освещала наш путь. И даже когда она уступила место красному диску поднявшегося из-за гор солнца, мы не остановились, торопясь как можно скорее преодолеть расстояние, отделявшее нас от Эльварды.

Мы немного беспокоились о том, чтобы не заблудиться. Мои спутники никогда прежде не путешествовали по этому маршруту, и о направлении знали лишь по разговорам с арканзийцами. Однако около полудня у нас нашлись провожатые. Было самое жаркое и потому самое тяжёлое время. Поэтому, увидев впереди большой отряд, я сперва подумала, уж не начались ли у меня галлюцинации. Вода у нас пока ещё оставалась, но мы её тщательно экономили. Вторым на очереди оказался страх: что, если мы столкнулись с очередной компанией «освободителей». Но эту мысль я отмела очень быстро. Ехавшие нам навстречу люди были одеты в военную форму и хорошо вооружены. Не знаю, повод ли это для радости, но речь точно не идёт о беглых рабах.

Прежде, чем мы успели поравняться с отрядом, командир сделал своим людям знак остановиться, а сам, напротив, выехал нам навстречу.

— Дон Данте Эльванди? — спросил он, безошибочно обратившись к Данте.

— Разве мы знакомы? — нахмурился тот.

— Нет, но мы как раз ехали вам на помощь, — откликнулся командир.

Меж тем ещё один человек выехал ближе к нам. Он, в отличие от остальных, не носил военную форму, при этом одежда выдавала в нём человека весьма богатого.

— Дон Эльванди! — горячо воскликнул он. — Как же я рад видеть тебя в добром здравии!

— Карталь-бей? — щурясь, проговорил Данте, и мужчина в штатском радостно закивал.

— Он самый, дон Данте.

Я с чувством немалого облегчения увидела, что и Данте, и Ренцо стали куда менее напряжены после этого узнавания.

— Что же ты делаешь здесь, посреди пустыни? — удивился Данте.

— Еду к вам на выручку, как и сказал, многоуважаемый капитан. До Селима-паши дошли слухи о том, что в этих местах орудует банда беглых рабов. Беспокоясь о вас, он отправил меня вам навстречу. Не успел я выехать из Эльварды со своим отрядом, как мы повстречали капитана, — улыбнулся последнему он.

Только теперь я поняла, что мы встретили не один отряд, а два: об этом говорили различия в форме, которые можно было, приглядевшись, заметить.

— Именно так, — подтвердил капитан. — Мы направлялись на поиски бандитов, которых давно пора уничтожить, и выехали из города практически одновременно с Карталь-беем и его людьми. Поскольку выяснилось, что наши цели отчасти совпадают, мы решили продолжить путь вместе.

— Отчего же эта банда не была уничтожена до сих пор? — мрачно спросил Ренцо.

Его суровость легко понять: не очень-то приятно оказаться привязанным к дереву, мучиться от жажды и смотреть, как забрасывают камнями твоего спутника, точно знаю, что на рассвете то же самое сделают и с тобой.

— Не так-то это легко, — нехотя признался капитан. — Они отлично знают все здешние колодцы и постоянно кочуют с места на места. Прочёсывать пустыню — дело непростое. Но я надеюсь, что на сей раз мы с ними разделаемся.

— Я не вижу с вами Илкер-бея. — Лицо Карталя приняло озабоченное выражение. — Значит ли это, что с ним что-то случилось?

— Увы, — подтвердил Данте. — Илкер-бея и его слуг убили беглые рабы. И его собственные рабы приняли в этом участие.

— Вот же мрази! — процедил капитан. — Никакой благодарности к собственному хозяину!

Мрази — согласна. Благодарность? А, собственно говоря, было ли за что её испытывать? Впрочем, свои мысли я придержала при себе. И правильно сделала, поскольку моей персоной и без этого заинтересовались.

— А эта рабыня? — сурово спросил капитан, определив мой статус по клейму на руке. — Тоже имеет к ним отношение?

— Нет, — отрезал Данте. — Это моя рабыня, и только благодаря ей мы с моим другом остались живы.

Что ж, во всяком случае, он счёл нужным за меня заступиться. Приятно, когда кто-то помнит добро.

Капитан скользнул по мне ещё одним взглядом, на сей раз скорее заинтересованным, чем суровым, и снова переключил своё внимание на Данте.

— Расскажите, когда вы с ними повстречались и, если возможно, где. Помогут любые ориентиры.

Данте ответил на все вопросы капитана, Ренцо периодически дополнял. Я подумала, что теперь для солдат действительно не составит большой сложности разыскать рабов. Хотя, если те сообразят, чем чреват для них наш побег, и вовремя покинут лагерь… Всё может быть. Признаться, в этой игре я не желала победы ни той, ни другой стороне. У рабов несомненно были все причины для того, чтобы так сильно ненавидеть господ. Но если бы они сами превратились в рабовладельцев… Что-то подсказывало: они оказались бы не менее жестокими хозяевами. Так что, пожалуй, я даже не хотела знать, каким будет итог этого выезда.

Когда расспросы закончились, капитан вежливо попрощался с Данте, Ренцо и Карталем, после чего повёл своих людей вперёд, вглубь пустыни. Мы же в сопровождении нового посланника Селим-паши и его отряда направились в Эльварду, и через два часа уже были в городе.

Ночевать в городе Данте вроде бы не собирался, но на постоялый двор, тем не менее, заехали, чтобы передохнуть, пообедать и сменить верблюдов на лошадей. Путешествие по пустыне подошло к концу.

Ренцо о чём-то договаривался с хозяином постоялого двора, мы же с Данте и Карталем медленно поднимались по лестнице. Мужчина шли впереди, я отставала на пару ступенек. В какой-то момент Карталь обернулся и посмотрел на меня с нескрываемым интересом.

— Так ты говоришь, эта девочка спасла из плена тебя и твоего друга, дон Эльванте? — осведомился он. — Как такое возможно.

— Они сочли её своей, поэтому не тронули. — Данте говорил медленно, явно нехотя. Он вообще не был любителем поболтать, в отличие как от Илкера, так и, похоже, Карталя. — Она дождалась, когда все уснут, и помогла нам скрыться.

Лаконично и без лишних подробностей. Карталь снова оглянулся. Я опустила глаза. Мне не слишком понравился его взгляд.

— Вам надо как-нибудь её поощрить, — заметил арканзиец. — Такая преданность — редкость. Рабы — как животные. — Он понизил голос, но я всё равно услышала. — Их нужно правильно дрессировать. Поощрять нужное вам поведение, наказывать за ненужное. В последнее время люди разучились правильно воспитывать рабов, и вот результат в наших пустынях. — Он печально вздохнул.

Я стиснула зубы — так, как регулярно делала в начале пути. Нет, бей, или как тебя там, «воспитание» здесь совершенно ни при чём. То, что происходит в ваших пустынях — плод вашего насквозь прогнившего общества, где к людям относятся, как к скоту.

— Ты можешь подарить ей какою-нибудь побрякушку вроде браслета, — продолжил советовать арканзиец. — Можно даже подороже, из тех, о каких рабыни могут только мечтать. Возможно, потратишь лишние деньги, зато, поверь, за это она будет готова целовать твои ноги. И не только ноги, — добавил он с многозначительной усмешкой, такой слащавой, что меня чуть не стошнило прямо на ступеньки. — Впрочем, можно обойтись и без трат, просто отблагодарить её в постели. Кстати сказать, — его улыбка стала ещё более сладкой, — если у тебя не будет времени или настроения, я мог бы посодействовать тебе в этом вопросе. Поверь, она останется довольна.

Я на секунду прикрыла глаза. Замерла, схватившись за перила, чтобы не споткнуться. Нет, я не собираюсь терпеть подобное отношение. Возможно, я проиграю, окажусь в нищете, погибну, но терпеть этого всё равно не стану.

Конечно, изливать свой гнев в обращённых к Карталю словах не имело смысла, и я не стала этого делать.

— С твоего позволения, я сам разберусь, как мне благодарить рабыню, — ответил Данте тем ледяным тоном, каким умел говорить.

Но мне этого было недостаточно. И прежде, чем они направились в комнату, где слуги уже накрыли обед и куда мне вход был заказан, я обратилась к Данте:

— Господин, вы позволите? Всего пару слов.

Данте кивнул.

— Отправляйся в трапезную, Карталь-бей, — сказал он арканзийцу. — Я догоню тебя.

После чего отвёл меня в конец коридора. Карталь, и не подумав последовать совету Данте, остался на месте, старательно прислушиваясь. К счастью, мы находились на достаточно большом расстоянии, а подойти ближе он всё же не решился.

— Ты обещал отпустить меня, как только я этого захочу, — без обиняков заявила я Данте. — Так вот, я хочу уйти сейчас. Поэтому к тому моменту, когда вы закончите трапезу, меня здесь уже не будет.

— Сандра, сейчас у меня нет возможности говорить, — ответил Данте, ненавязчиво повернув голову в сторону Карталя. — Подожди день или два.

— Мне не нужны разговоры, — отрезала я. — Я просто сообщаю тебе, что ухожу. Желаю удачи в договорённостях с арканзийцами. Это всё.

Я попыталась развернуться и уйти, но Данте крепко схватил меня за руку. Карталь следил за нами с возрастающим интересом. Чуть не приплясывал на месте, но переместиться поближе себе позволить, как видно, всё-таки не мог.

— Нет, это не всё, Сандра, — процедил сквозь зубы Данте, от которого тоже не укрылся повышенный интерес арканзийца. — Я тебя не отпускаю. Сейчас ты пойдёшь в ту комнату, где тебе положено находиться, и останешься там до тех пор, пока мы отсюда не уедем.

— Ты обещал, что отпустишь меня по первому моему слову, — сквозь зубы напомнила я. — Выходит, ты лгал?

— Полагаешь, в тех обстоятельствах у меня были другие варианты? Сандра, разговор окончен. Ты никуда не уходишь и едешь со мной в мой армон. Там мы поговорим. А сейчас я с тобой разговаривать не могу, — прошипел он. Сделал шаг в сторону Карталя, но снова обернулся. — Имей в виду: попытаешься самовольно уйти — я объявлю о побеге рабыни. В этом городе тебя найдут за пятнадцать минут.

Вот теперь он, не оборачиваясь, зашагал к Карталю.

— Рабыня проявляет характер? — сразу же осведомился тот.

— Нужно было уладить кое-какие дела, — разочаровал его Данте, дав нашему разговору столь абстрактное и одновременно тривиальное объяснение.

Эти двое ушли, а я осталась в пустом коридоре. Медленно опустилась на пол, прислонилась спиной к стене. Тело начала бить нервная дрожь. Лжец! Лучше бы он остался там, у «освободителей», и погиб, как Илкер.

Меня передёрнуло от этой мысли. Нет, наверное, всё-таки не лучше. Пусть живёт. А вот мне всё-таки следовало сброситься с той башни. Если бы я получила такую возможность сейчас, я бы не испугалась.

 

Глава 6

Спустя полтора часа мы выехали с постоялого двора и направились в Галлиндию, до границы с которой, как выяснилось, от Эльварды было рукой подать. По обрывкам чужих разговоров я поняла, что Карталь как представитель Селим-паши взялся подписать нужный договор на территории Данте вместо Илкера. Отряд Карталя пересел на лошадей. Меня спросили, умею ли я ездить верхом и, получив положительный ответ, выделили лошадь и мне. Карталь, Данте и Ренцо ехали в карете.

Поначалу мне хотелось переговорить с Ренцо. Что, если его точка зрения на исполнение обещаний отличалась от позиции Данте? Но, учитывая разный способ передвижения, равно как и постоянное присутствие внимательных к любым мелочам арканзийцев, такая возможность не появлялась, и вскоре мне стало всё равно.

Постепенно мною овладела апатия. Я с равнодушием отметила, как изменился пейзаж вскоре после того, как мы въехали на территорию Галлиндии. По-прежнему палящее солнце, по-прежнему юг, но здесь уже было значительно больше растительности, чем прежде. Пусть и не такие густые, как на севере, но всё-таки леса. Заросли камышей и кустарников, за которыми угадывались змейки ручьев. Потом дикие места сменились возделанными полями, а те — оливковыми рощами.

Ещё пара часов — и мы выехали к армону. Он тонул в зелени — тоже местной, южной. Я равнодушно отметила большое количество пальм, причём двух разных видов. Одни были сравнительно низкими и «пушистыми», стволы почти полностью скрывались за широченными листьями. Другие — наоборот, высокие и почти полностью голые, лишь по несколько длинных листьев на самом верху. Армон построен из какого-то незнакомого мне серого камня с розовыми прожилками. Кажется, три этажа плюс ещё мансарда, как минимум такое впечатление складывается, если судить по форме крыши и верхним окнам. По размерам — что-то вроде маленького дворца, в духе тех, в которых наши правители любят проводить редкие дни отдыха.

Мы въехали во двор, один из солдат, спешившись, взял мою лошадь под уздцы. Я тоже послушно спустилась на землю и, когда меня позвал Данте, равнодушно пошла следом за ним.

Мы вошли в армон. Прохладно. Потолки высокие. А сам зал не слишком большой. Впереди лестница. Широкая, но кверху сужается. Солдаты отстали: их собирались расположить в другом здании. Остались только Данте, Ренцо, Карталь и я, явно чужая на этом празднике жизни. А также подоспевшие к прибытию хозяина слуги. Карталя уже провожали вверх по лестнице, вероятно в предоставляемые ему покои. Предварительно они с Данте договорились встретиться через полчаса для подписания договора. Видимо, с таким важным делом тянуть дольше необходимого не хотели.

Данте повернулся ко мне.

— Сандра, нам надо переговорить… — начал было он, но тут к нему подскочил какой-то очень высокий молодой человек в очках и с кипой бумаг, которые он буквально прижимал к сердцу.

— Дон Данте, рад приветствовать вас на родине! — быстро заговорил он. — Прошу меня простить, но это очень срочно. Вы долго отсутствовали, и у нас накопились дела, в которых совершенно необходима ваша подпись. А главное, полковник Фернандес прибыл полчаса назад со срочным сообщением. Если с подписями можно было бы продолжать, то я боюсь, что полковник…

Юноша, кажется, мог бы долго ещё продолжать, но Данте его прервал.

— Понял, понял, — не без раздражения, но в то же время достаточно благодушно кивнул он.

Снова повернулся ко мне, задумчиво прикусил губу, потом поманил к себе человека лет сорока из местных. По манере себя держать я определила в нём дворецкого и, как вскоре выяснилось, не ошиблась. Данте что-то коротко ему сказал. Видимо, дал распоряжения на мой счёт, во всяком случае, оба в какой-то момент посмотрели на меня. Молодой человек, прижимавший к груди бумаги, умудрился при этом сложить руки в молитвенном жесте, после чего устремил тоскливый взгляд на висевшие справа от лестницы часы.

— Наш разговор состоится, но позднее, — сказал мне Данте, после чего, дав Ренцо знак следовать за ним, поспешил наверх следом за уже взлетевшим по ступенькам юношей.

Ренцо доброжелательно подмигнул мне и тоже зашагал на второй этаж. Дворецкий молча указал направление. Я равнодушно пошла за ним.

Мы вышли в коридор, добрались до другой лестницы и начали спускаться. По-прежнему пребывая в состоянии апатии, я не сразу сообразила, что происходит. Просто бездумно брела туда, куда указывал дворецкий. И только теперь, увидев дверь с решётчатым окошком, подозрительно напоминающую дверь тюремной камеры, заметила следующего за дворецким стражника. На каком этапе он к нам присоединился?!

Не успела я толком испугаться и оказать хоть какое-том сопротивление, как меня затолкнули в камеру и заперли дверь. Я осталась одна в маленькой полутёмной комнате. Кое-какой свет всё-таки проникал через высокое и тоже зарешёченное окошко. Видимо, оно находилось над землёй. На полу — один тонкий матрас. В углу — небольшое углубление в полу, о назначении которого нетрудно догадаться. Больше ничего. Я не стала плакать, нет. Вообще со времени похищения я не проронила ни слезинки. Вместо этого я расхохоталась. Громко и не сдерживаясь. Навзрыд.

Резко перестав смеяться, я бросилась к двери и забарабанила в неё изо всех сил. Никакой реакции снаружи не было, но я её и не ждала. Отступила от двери, а потом, вернувшись, изо всех сил толкнула её плечом. Ещё и ещё.

Конечно, даже в тогдашнем своём состоянии я отлично понимала, что не сумею выбить дверь. А если бы даже сумела, толку от этого было бы немного. Но дело не в этом. Люди думают, что бьющаяся в окно муха безмозгла и потому не понимает, что перед ней — стекло. Но что, если дело совершенно в другом? Что, если она прекрасно понимает, что наружу не выбраться, но просто не хочет продолжать жить в душной закрытой комнате? И предпочитает разбиться о стекло, лишь бы не оставаться запертой в этой ловушке?

Кажется, я разорвала рукав. Кажется, разбила руку в кровь. Один раз даже ударилась головой. Несильно: всё-таки сработал инстинкт самосохранения. Боль немного помогла отключиться от эмоции. А потом они как-то разом схлынули.

К тому моменту, когда за дверью камеры зазвучали голоса, я лежала к ней спиной на матрасе и смотрела в стену.

— Если не будешь отпирать быстрее, я оторву твои кривые руки! — Голос Данте звучал приглушённо из-за запертой ещё двери.

Ключи зазвенели как-то очень нервно, и продолжали позвякивать достаточно долго. Наконец, дверь распахнулась. В камеру вошли. Кто именно, я не видела, поскольку продолжала лежать без движения, глядя в прежнюю, произвольно выбранную точку на стене. Уже потом я узнала, что вошедших было трое — Данте, дворецкий и давешний стражник. Именно он так долго боролся с ключами.

— Сандра! — позвал Данте.

Я не пошевелилась.

— Спит? — тихо спросил он, потом подошёл ближе и легонько потряс меня за плечо.

— Сандра!

Я снова никак не отреагировала, но он увидел, что у меня открыты глаза. И не только это.

— Откуда у неё кровь на руке? — Данте распрямился и, судя по звуку его голоса, отвернулся от меня к своим спутникам. — В придачу ко всему ты посмел её ударить?

Кажется, в его голосе прозвучала злость, но я не стала заострять на этом внимание. Какая разница? Я устала от спектаклей. Мне надоели слова. Они всё равно ничего не стоят.

— Я к ней даже не притронулся! — воскликнул, оправдываясь, дворецкий.

— Значит, ты? — На сей раз ледяной тон предназначен стражнику.

— Да вы что! — От волнения тот даже забыл о правилах субординации. — Я ничего ей не сделал! Только дверь запер и сразу ушёл!

— То есть, хотите сказать, она сама себя покалечила? — рявкнул Данте. Но через пару секунд пробурчал себе под нос: — Хотя она, пожалуй, могла бы.

— Вот видите! — поспешил подхватить дворецкий.

— Ты лучше молчи! — гневно отрезал Данте. — Это в любом случае твоя работа! Какого дьявола ты привёл её сюда?

— Я же говорил, дон Эльванди, именно так я понял ваш приказ, — сбивчиво принялся за, видимо, повторные объяснения дворецкий. — Вы сказали временно её куда-нибудь определить. Я подумал, что раз знак дракона…

— Помолчи! — резко осадил его Данте. — Не зли меня ещё сильнее. — Снова повернулся ко мне и мягко позвал: — Сандра!

Я по-прежнему молчала и не шевелилось. Мне было всё равно, хоть ногами бейте.

— Сандра, пойдём отсюда.

Я продолжила смотреть в стену. Это только кажется, что камень однообразный. На самом деле есть разные прожилки, трещинки. Вот одна, похожая на молнию, бежит по стене снизу вверх.

— Ужин для заключённой! — радостно сообщил какой-то новый голос.

Он прозвучал настолько бодро и громко, что бил по ушам. Я даже вздрогнула от неожиданности, впервые хоть как-то отреагировав на происходящее в камере.

— Для заключённой? — холодно повторил Данте.

Что-то в его тоне и взгляде заставило вошедшего мигом растерять бодрость.

— А… я зайду попозже, — осторожно предложил он и, видимо, попытался сразу же выскочить в коридор, поскольку дальше последовал окрик Данте:

— Стоять! — И более ровным голосом добавил: — Принёс ужин — ставь.

Стражник послушно опустил тарелку, наполовину наполненную чем-то невразумительным, на пол, совсем рядом с круглым углублением. Заметив это со своего места краем глаза, я с трудом подавил позыв снова расхохотаться. Можно же было сразу выкинуть содержимое в яму. Зачем пропускать через желудочно-кишечный тракт несчастного заключённого?

— Вон! — коротко бросил Данте после того, как тарелка оказалась на полу, и второй стражник поспешил исполнить приказ.

Уверена, оказавшись снаружи, он вздохнул с облегчением.

— Сандра!

Данте хотел снова потрясти меня за плечо, даже поднёс руку, но, видимо, увидел кровь на разорванном рукаве и передумал.

Что, накормить меня собираешься? Сам ешь эту гадость, если хочешь. А мне и так хорошо. Я не голодна, хотя, кажется, в последний раз ела давно. И пить тоже не хочу. Вообще ничего не хочу.

Зато похожая на молнию трещина по-прежнему притягивает взгляд.

— Так, Сандра, вставай!

Голос Данте зазвучал более настойчиво.

— Сандра, — продолжил он после непродолжительного молчания, — сейчас мы отправляемся в гостиную. Ты пойдёшь сама или хочешь, чтобы я тебя туда отнёс?

Хотя последние слова и прозвучали как угроза, они оказались настолько неожиданными и настолько плохо вписывались в обстоятельства, что я, поморгав, оторвалась от созерцания стены. Ладно, раз уж меня настолько не хотят оставить в покое… Я встала с матраса и с непроницаемым выражением лица медленно вышла из камеры.

Снаружи остановилась, но только потому, что запамятовала, куда идти дальше. Стражник вышел следом, за ним Данте. Дворецкий оказался последним, но Данте неожиданно перегородил ему дорогу.

— А ты посиди здесь и подумай, как наперёд принимать решения, — заявил он. — Вон и ужин как раз принесли.

И захлопнул дверь.

Стражник вопросительно посмотрел на хозяина, предполагая, что это всего лишь такая шутка, но тот лишь вопросительно изогнул бровь — мол, чего медлишь? Стражник послушно запер камеру.

— Идём!

Это уже было сказано мне. Тон был вроде и мягче, но споров не предполагал. Равнодушно пожав плечами, я стала подниматься по лестнице вслед за Данте. Потом был коридор, потом вторая лестница — та самая, парадная, сужающаяся кверху. Данте несколько раз оглядывался, но ничего не говорил. Один раз коротко отдал какое-то распоряжение встретившейся по пути служанке. Я не вслушивалась.

Наконец, мы вошли в комнату. Действительно гостиная, но какая-то маленькая. Похоже, гостей принимают обычно не здесь. Впрочем, сколько гостиных в армоне? Наверное, с десяток, если не больше. Эта, видимо, являлась частью личных покоев. Моё предположение подтвердилось, стоило получше оглядеться. Через открытую дверь в соседнюю комнату можно было увидеть край кровати. Не могу сказать, чтобы меня это взволновало. Я осматривалась с прежним равнодушием.

— Сандра! — позвал Данте.

Я подняла на него несколько дезориентированный взгляд.

— Сядь.

Он сам подвёл меня к небольшому двухместному дивану с зелёной обивкой и усадил на мягкое сиденье. Пожалуй, наличие нормальной мебели где-то в глубине души радовало. Кресла, стулья, диваны. А не эти дурацкие ковры, циновки и подушки.

Я послушно сложила руки на коленях. Смотрела в сторону.

Данте опустился передо мной на корточки и поймал мой взгляд.

— Сандра, прости, — сказал он, взяв меня за руки. Аккуратно, за самые кончики пальцев. — Никто не собирался заключать тебя под арест. Это моя вина. Я велел дворецкому где-нибудь тебя разместить. Имел в виду одну из гостевых комнат, а он неверно истолковал мой приказ. Но злого умысла не было. Правда.

Я бесстрастно пожала плечами. Допустим. Вполне вероятно, что так. Какая, в сущности, разница?

— Покажи мне свою руку, — попросил, поднимаясь, Данте.

И уже начал её осматривать, но я резким движением отстранилась. Вот прикасаться ко мне ни к чему. И вовсе не потому, что я боюсь физического насилия. Просто не хочу чужих прикосновений. Довольно в мою жизнь и в моё личное пространство вторгались все, кому не лень.

Данте нахмурился, но настаивать не стал.

— У тебя гусиная кожа, — вместо этого заметил он. — Ты замёрзла.

И снова пожатие плечами. Замёрзла? Не знаю, я вроде бы ничего не чувствую. Хотя это было бы логично: в камере наверняка было холодно. Да, похоже, что замёрзла: руки Данте кажутся горячими, значит, мои, наверное, ледяные.

А он зачем-то снял свой камзол и набросил мне на плечи. Ну вот, теперь я, кажется, работаю вешалкой.

— Я верю, что не было злого умысла, — отсутствующим голосом сказала я, возвращаясь к предыдущей теме разговора. — Что теперь? Куда меня отправят? На кухню? Или, может быть, на конюшню?

Во мне снова стала просыпаться злость. Она пока ещё не проснулась окончательно, скорее так, медленно ворочалась, напоминая о себе. И где-то на краю сознания я чувствовала, что это лучше, чем всепоглощающая апатия.

— Сандра. — Данте вздохнул. — Можно я сяду?

Он указал взглядом на место рядом со мной. Я безразлично передёрнула плечами. Он же здесь хозяин. Так с какой стати спрашивает?

Данте расценил мой жест как согласие и, наверное, был прав. Я и сама не понимала себя сейчас до конца. Он опустился на диван, развернулся ко мне, и снова заговорил.

— Сандра, — его голос прозвучал сейчас очень мягко, — как ты думаешь, почему я тебя купил? У тебя есть какие-нибудь предположения?

Я в первый раз подняла на него взгляд. Есть ли у меня предположения? О да! По меньшей мере три. Беда в том, что все они противоречат друг другу. Поэтому я высказала совершенно нейтральное предположение:

— Тебе понадобилась рабыня?

Эти слова почему-то вызвали в нём слабую улыбку.

— Нет, Сандра. У меня вообще нет рабов. Видишь ли, я вообще ненавижу рабство. Напрасно ты так удивляешься, — заметил он, видя мой недоверчиво-вопросительный взгляд. — Во-первых, здесь не Арканзия. В Галлиндии многие отрицательно относятся к рабовладельческому строю. Здесь работорговля давно объявлена вне закона, хотя люди по-прежнему могут привозить рабов из-за границы. Но делают это всё реже и реже. А во-вторых, — он немного помолчал, будто не очень хотел вдаваться в подробности, но затем всё-таки продолжил, — моя кормилица была рабыней. И в молодости успела немало настрадаться по этой причине. До того, как попала в Галлиндию. Моя мать умерла очень рано, так что кормилица была очень близким мне человеком. Так что у меня есть свои личные причины быть противником рабства.

— Тогда почему же ты меня купил?

— Разве это не очевидно? Потому что не хотел допустить, чтобы тот ублюдок, которому место по меньшей мере за решёткой, а скорее — на виселице, тебя убил.

— Ты спасаешь так всех рабов? Выкупая их на деньги из собственного кармана?

Данте усмехнулся, уловив мой сарказм. Я всё ещё ему не верила, точнее сказать — не знала, верить или нет, и он это понимал.

— Нет, — признал он. — Я не такой альтруист. И вообще далеко не ангел, как ты верно заметила. Но не всех рабов пытаются убить прямо у меня на глазах. А кроме того, — он задумчиво сощурил глаза, глядя в сторону, будто что-то вспоминал, — не скрою, мне понравилось то, как ты себя повела. Совершенно безрассудно и при этом решительно. Неготовая расстаться с человеческим достоинством. Тот пират был уверен, что ты целиком и полностью в его власти; ты же манипулировала им, заставив поступать именно так, как хотела ты. Ты могла бы притвориться покорной, а потом использовать эту способность к манипуляции, чтобы возвыситься над другими рабами. В рабовладельческом обществе таким образом можно подняться очень высоко. Но ты не захотела идти таким путём, и это мне тоже понравилось.

Я смотрела на него, чувствуя себя сбитой с толку, и не знала, верить или нет.

— Я совершенно случайно оказался на невольничьем рынке, — сказал Данте. — Там просто лежал кратчайший путь к таверне. Я не собирался никого покупать. И в том, что я тебя выкупил, не было ровным счётом никакого меркантильного интереса.

В дверь постучали, словно специально для того, чтобы дать мне время собраться с мыслями. В комнату вошла служанка, принесшая на подносе кубок с каким-то напитком.

— Пунш, как вы и велели, дон Данте.

Она поднесла было напиток ему, но он кивнул в мою сторону. Служанка поставила поднос на маленький столик, совсем крохотный (поднос занял его целиком). С лёгкостью приподняла столик и поставила его напротив меня. Присев в реверансе, удалилась.

— Пей, — посоветовал Данте. — Согреешься.

Я подняла на него затуманенный взгляд и впервые почувствовала, что мне действительно как-то зябко. Камзол помогал недостаточно, поскольку был всего лишь наброшен на плечи, а не застёгнут на все пуговицы.

Взяла кубок и сделала осторожный глоток. Напиток был, как и положено, горячим. Вино, или даже несколько разных вин, какие-то пряности и фруктовый привкус. Организм действительно начал прогреваться. Я отпила ещё.

Когда количество жидкости в кубке уменьшилось вдвое, я вернула его на столик и всё-таки задала свой вопрос.

— Если всё так, как ты говоришь, почему ты не мог мне этого объяснить? Почему делаешь это только сейчас?

— Ну, первое время я полагал, что ты не знаешь языка, — напомнил Данте.

— То, что у тебя нет злых намерений, можно протранслировать и другими способами. — Я отказалась принимать вину на себя.

— Можно, — согласился Данте. — Но была и другая проблема. Я ведь намекнул тебе на это в Бертане. Мы постоянно находились под присмотром арканзийцев. Ты достаточно наблюдательна и не могла этого не заметить. Сандра, я отправился за границу не просто так. На протяжении многих лет арканзийцы регулярно совершали налёты на наши земли. Я молчу об экономических убытках, но при этом гибли люди. Я долгое время вёл переписку с Селим-пашой, пока, наконец, мы не достигли некой потенциальной договорённости. Дальше была необходима встреча, а затем и составление письменного соглашения.

Слушая, я машинально взяла кубок и постепенно допила пунш. Попутно сопоставляла рассказ Данте со своими собственными выводами, основанными на той обрывочной информации, которую мне удалось собрать в дороге. Теперь восполняла пробелы и исправляла неточности.

— Дело было настолько важным, что мне пришлось самолично отправляться в Арканзию, — продолжал Данте. — Ни с кем другим переговоры вести бы не стали. Брать с собой большой отряд я не счёл целесообразным. На их территории численный перевес в любом случае оказался бы на их стороне. При этом арканзийцы восприняли бы такой поступок с моей стороны как выражение угрозы, и отреагировали бы соответственно. Поэтому я взял с собой только Ренцо. И в целом всё прошло успешно. Но с этими людьми ни в чём нельзя быть уверенным окончательно, до тех пор, пока на листке не поставлена самая последняя подпись. Видишь ли, Сандра, это юго-восток. Там очень многое отличается от того, к чему ты привыкла на севере. Да и от нашей галлиндийской ментальности тоже. Среди прочего на востоке ценят силу. Зачастую ценят выше, чем справедливость и тем более честность. Честность с их точки зрения вообще важна лишь между «своими». Обмануть чужого можно и зачастую даже почётно. Но я сейчас не о том. С позиции арканзийца, заключать договор можно только с сильным союзником. Это одно из главных условий. Если потенциальный союзник проявляет слабость, от него с лёгкостью избавляются. И дальше заключают союз с более сильным человеком, который приходит на смену. Либо не заключают вовсе. Понимаешь, что это означает?

— Догадываюсь, — кивнула я. — Если бы ты проявил слабость, арканзийцы с лёгкостью избавились бы от тебя и разорвали договор, который так и не был заключён до конца.

— Совершенно верно, — одобрительно хмыкнул Данте.

— Значит, ты ходил по лезвию ножа, — заметила я. Он хмыкнул: я явно не сообщила ему ничего нового. — Мало ли что взбрело бы в голову этим людям. И что они восприняли бы как слабость, учитывая разницу в менталитете.

— Справедливо, — подтвердил Данте. — Однако помогало то, что я неплохо знаю их менталитет. И одну вещь я знаю точно, — очень серьёзно продолжил он. — Сострадание к рабу является в Арканзии признаком слабости.

Я опустила глаза, делая выводы. Данте внимательно на меня смотрел, наблюдая за реакцией.

— Я не мог напрямую протранслировать свои намерения, — проговорил он, увидев, что я уже сумела сложить два и два. — Если бы меня решили убрать — а такие решения принимаются на востоке очень легко, — то убили бы и тебя, и Ренцо. А на приграничные земли продолжились бы набеги, в ходе которых гибнут десятки людей. Лучше от этого не было бы никому. Я знаю, что тебе пришлось нелегко, Сандра. Но, к сожалению, у меня были связаны руки. Ренцо мог позволить себе чуть больше как подчинённый, и он пользовался этой возможностью. Но и его свобода действий была существенно ограничена.

Я вспомнила намёки, которые Данте делал в своё время касательно Илкера. Вспомнила навязчивое присутствие Карталя. То, насколько по-разному Данте вёл себя со мной в присутствии арканзийцев и когда мы остались в Бертане один на один.

— И несмотря на это ты спасла нам с Ренцо жизнь, — добавил он, аккуратно взяв мою руку в свою. — Хотя на тот момент имела все основания считать нас своими врагами. Если ты думаешь, что я об этом забыл, ты сильно заблуждаешься.

Я пожала плечами, глядя в пол. Я не считаю своими врагами людей, которые уступают мне свою постель. Но дело не в этом.

— Так ты отпустишь меня? — тихо задала я свой самый главный вопрос. Тот, на фоне которого меркли все остальные неясности, ошибки и недоразумения.

Данте запрокинул голову и тяжело вздохнул. Сердце ёкнуло и упало куда-то вниз: ответ был понятен без слов. Выпустив мою руку, Данте встал с дивана и прошёлся по комнате.

— Сандра, как я уже сказал, мне не нужны рабы. Так что, поверь, я отпустил бы тебя хоть сегодня, как ты говорила, на все четыре стороны. Но дело не во мне. Ты ведь знаешь, что я при всём желании не в силах избавить тебя от этого?

Он указал на украшавшего мою руку дракона. Я мрачно кивнула. Да, это было мне известно.

— Никто не может, — подтвердила я.

— Увы. Магию камней научились использовать для того, чтобы ставить клеймо. Но никто не умеет его снимать. Обыватели, конечно же, нашли этому объяснение. Дескать, боги решают, кому быть рабом, а кому нет. И человек — в том числе и хозяин раба — не вправе идти против их воли. Сам я не склонен искать объяснения в области сверхъестественного. Полагаю, люди просто не научились сводить такие знаки. Впрочем, факт остаётся фактом: как правило, клеймо передаётся по наследству, но иногда дети рабов рождаются с нетронутой кожей. И в этом случае решение принимается безоговорочно: ребёнок получает статус свободного человека. — Он потряс головой, почувствовав, что зашёл сейчас в совершенно ненужные дебри. — Всё это означает одно: я могу тысячу раз тебя отпустить, но в глазах людей ты останешься рабыней. Да, я нарушил слово, не дав тебе уйти в Арканзии, как ты того хотела. Но что бы произошло, поступи я иначе? Рабыню, путешествующую без хозяина, задержали бы очень быстро. В лучшем случае первый встречный рабовладелец попросту забрал бы тебя себе, и кто знает, каким человеком он бы оказался.

Признаться, меня передёрнуло при мысли об этой перспективе. Я почему-то не подумала о такой возможности, а ведь сейчас она прозвучала совершенно логично. Что делает прохожий, если обнаруживает на дороге чужую собственность, скажем, кошель с монетами? В редких случаях пробует найти хозяина. Но чаще всего забирает кошель себе. Кошель или что-нибудь другое, что плохо лежит. В данном случае «плохо лежала» бы я.

— Что же тогда в худшем случае? — пробубнила я, глядя в сторону.

— В худшем ты попала бы в руки властей, — ответил Данте. — Тогда тебя могли бы казнить как беглянку. Поэтому отпустить тебя на территории Арканзии я не был готов ни при каких условиях. Именно потому, что ты спасла мне жизнь. В Галлиндии дело обстоит несколько иначе. Как я уже говорил, здесь не слишком жалуют рабство. Работорговля запрещена, а у рабов, привозимых из-за границы, значительно больше прав, чем всё в той же Арканзии. Но ситуация всё равно далека от совершенства. Раб остаётся рабом, и путешествовать в одиночку с клеймом чревато серьёзными неприятностями. Во-первых, здесь проживает много арканзийцев, а об их отношении к рабам тебе известно. Да и среди местных отношение встречается всякое. Есть люди, которые считают, что по отношению к рабу, тем более рабыне, можно позволить себе то, что недопустимо со свободным человеком. Да, здешние суды не относятся к рабу как к вещи, но прав у свободных людей всё равно больше. И расклад «слово свободного против слова раба» редко решается в пользу последнего. Был не один случай, когда преступники пытались повесить всех собак на ни в чём не повинного человека с клеймом. Нередко им это удавалось, хотя в последнее время ситуация и начинает меняться к лучшему. Два таких дела получили большой резонанс.

Хмурясь, он снова прошёлся взад-вперёд по комнате, хрустнул костяшками пальцев.

— Сандра, я буду говорить прямо: риск попасть в беду с драконом на руке очень велик и в Галлиндии. А я не хочу, чтобы ты попала в беду.

По мере того, как он говорил, мои плечи опускались всё ниже и ниже. Нет, на сей раз я верила Данте. Зачем ему было лгать? Ведь проверить правдивость его рассказа было проще простого, достаточно совсем немного поговорить с кем-нибудь из местных.

Данте подошёл ко мне и опять присел на корточки напротив.

— Поэтому я хочу предложить тебе решение, — сказал он.

Я подняла на него скептический взгляд. Какое тут может быть решение?

— Ты останешься в моём армоне, — продолжал Данте. — Выберешь себе занятие по вкусу. Всё, что захочешь. Армон большой, вариантов много. Будешьполучать жалованье, соответствующее твоей должности. И станешь жить жизнью, ничем не отличающейся от жизни свободного человека. Делать выбор за тебя я не собираюсь, но успел немного над этим подумать. Специалист по теоретической магии здесь, к сожалению, не требуется, но есть сферы, где твои знания вполне могли бы пригодиться. К примеру, здесь есть группа лекарей, которые, помимо лечения больных, проводят эксперименты, изобретая новые способы врачевания. Они пользуются для этих целей магическими камнями, и консультации специалиста наверняка придутся им очень кстати. Есть советники по международным связям, им всегда не хватает людей, знающих иностранные языки. Кроме того, вакантна должность Архивариуса.

— Архивариуса? — невнятно пробормотала я. — А в чём она заключается?

Язык заплетался, отражая тем самым хаос, творившийся сейчас у меня в душе. Когда Данте начал говорить о занятии по вкусу, я, признаться, подумала о таких опциях, как мытьё полов, приготовление пищи и прополка грядок. Поэтому когда Данте внезапно заговорил о квалифицированной, профессиональной работе, я подняла голову, расширила глаза и, кажется, даже приоткрыла рот от удивления. И никак не могла понять: радоваться мне, продолжать сетовать на судьбу или просто вылить себе на голову ведро холодной воды. Последнее, пожалуй, было бы наиболее уместным.

— В армоне есть архив, — охотно принялся объяснять Данте. — Он совмещён с библиотекой. Там хранятся документы, много книг — в том числе по теоретической магии, — и даже кое-какие артефакты, сделанные на основе магических камней. Правда, все они давно вышли из использования и особой ценности не представляют, за исключением исторической. Но, быть может, и научной тоже. Время от времени мне бывает нужно просмотреть те или иные документы, либо отрывки из определённых книг; и то, и другое может оказаться как на арканзийском, так и на других языках. В частности там есть литература на твоём родном языке, и ещё на иртонском. Ты знаешь иртонский?

— Да, — кивнула я, всё ещё реагируя на окружающий мир так, словно видела его сквозь пелену тумана. — Мы в университете изучали.

— Отлично. Правда, поскольку архив совмещён с библиотекой, на Архивариуса также падают чуть более тривиальные обязанности — помогать с выбором книги тому, кто хочет взять себе что-нибудь почитать. Но, скажу тебе прямо, такие люди заходят туда нечасто. Те же, кто читает регулярно, уже сами отлично всё там знают. В свободное время ты запросто могла бы заниматься научной работой — если, конечно, захочешь. А если со временем надумаешь сотрудничать с каким-нибудь университетом, я тоже не стану возражать.

— Подожди. — Я остервенело потрясла раскалывающейся головой. — С каким университетом? Я же рабыня, и ты сам сказал, что даже в Галлиндии мои права более чем ограничены.

Данте улыбнулся, сел рядом и положил ладонь на мою руку, разом скрывая от глаз знак дракона. Это прикосновение не напугало; почему-то наоборот стало спокойно и тепло.

— Сандра, сразу видно, что ты жила в обществе, слишком далёком от рабства. Ты просто плохо представляешь себе, как тут всё работает. Даже в Арканзии раб может очень высоко подняться в доме своего хозяина. Иные рабы во дворцах имеют большую власть, чем свободные и могущественные визири. Их уважают, перед ними склоняют головы, все их приказы выполняются неукоснительно. В Галлиндии же раб может продвинуться и за пределами хозяйского дома. Не так давно один человек с клеймом раба даже попал в парламент. Главный лекарь местного лазарета — тоже раб. Получивший высшее образование и имеющий многолетнюю успешную практику. Но за каждым из них стоит хозяин. Который поддерживает его и обеспечивает защиту. Видишь ли, козни, интриги, борьба за власть — всё это в равной мере грозит как свободному, так и рабу. Но у раба намного меньше шансов победить в такой войне — если за ним, опять же, не стоит хозяин. Свободный человек, обладающий достаточной властью. Так что можешь не сомневаться. Если в перспективе захочешь работать с каким-нибудь музеем и университетом, у тебя появится такая возможность.

Я с силой потёрла виски, всё ещё смотря перед собой несколько ошалело. Потянулась к кубку, но оказалось, что он уже опустел. Как-то сама не успела заметить, как выпила всё до последней капли.

— Я прикажу принести ещё, — сказал Данте и позвонил в колокольчик прежде, чем я успела отказаться.

Пока он отдавал распоряжения явившейся на зов служанке, я пыталась думать, но мысли путались.

— У тебя есть какие-нибудь предпочтения? — спросил он, вновь садясь рядом. — Что-нибудь из того, что я перечислил? Или другие мысли? Ты не должна решать сразу, можешь сначала просто пообвыкнуться и присмотреться к тому, что есть в армоне.

— Архивариус, — негромко проговорила я. — Это звучит наиболее…подходяще.

Тут мне не требовалось задумываться. Иметь возможность закрыться в библиотеке казалась сейчас самым что ни на есть лучшим вариантом.

— Я почему-то так и подумал, — кивнул Данте. — И ещё одно. Если захочешь — а я думаю, ты захочешь, — мы можем составить письменный договор.

— Договор? — удивилась я. Мозг действительно был готов взорваться. — Разве может быть договор между… — было не очень легко выговорить эти слова, — …между хозяином и рабом?

— Ещё как может, — просветил меня Данте. — В Галлиндии, конечно, не в Арканзии. Но здесь законы на этот счёт строги. Если подписал договор — изволь его соблюдать. Как ты сама понимаешь, такие документы ограничивают исключительно права хозяина.

Понимаю. Конечно, ведь права раба ограничены по определению.

— Так вот, — продолжал Данте, — если захочешь, мы можем подписать договор, согласно которому твои обязанности в этом армоне ограничиваются работой Архивариуса, с соответствующим профессии и квалификации жалованьем. После этого я, даже если захочу, не смогу заставить тебя делать что-либо другое. Даже если слягу с тяжёлой болезнью и попрошу стакан воды мне подать, ты сможешь бодро помахать у меня перед носом бумагой и сказать: «Обойдётесь, дон Данте, много пить вредно».

Из моей груди вырвался нервный смешок. Данте тоже улыбнулся.

— Это настолько близко к свободе, насколько возможно, Сандра, — мягко сказал он затем.

Смятение по-прежнему преобладало в моём взгляде над прочими эмоциями и, видимо, Данте принял его за недоверие, поскольку пересел за небольшой письменный стол со словами:

— Я могу набросать этот документ прямо сейчас.

Стук в дверь возвестил о возвращении служанки с очередным кубком.

— Это для доньи Эстоуни, — сказал Данте, не отрываясь от своего занятия: он уже писал что-то на листе бумаги.

Служанка поставила кубок на уже стоявший возле дивана столик и удалилась.

— Доньи? — напряжённо переспросила я.

— А как ты думала? — изобразил удивление моей непонятливостью Данте. — Ты — Архивариус высокой квалификации. Состоишь на уважаемой должности в армоне. Это автоматически присваивает тебе титул доньи.

— Даже… — Я приподняла было левую руку.

— Даже несмотря на это, — перебил меня Данте, не глядя. — Я же говорил: клеймо — не препятствие для высокого статуса. И относиться к тебе будут соответственно, можешь мне поверить. Ну вот, готово. — Он поставил размашистую подпись внизу листа. — Если не хочешь, можешь забрать с собой и пока не подписывать. В сущности это ограничивает меня, а не тебя.

Данте подошёл и протянул мне бумагу. На ней было написано точно то, что он и говорил. Договор между доном Данте Эльванди и доньей Сандрой Эстоуни. Должность Архивариуса. Жалованье. Никаких других обязанностей. И подпись.

Я уже не читала, лишь тупо смотрела на текст, и даже не сразу поняла, что на глазах выступила пелена слёз. Листок стал расплываться перед глазами. А потом я зарыдала.

— О нет, — пробормотал Данте, вставая с дивана.

Вернулся, сделав круг по комнате. Теперь, по прошествии времени, я знаю: как человек, скупой на прилюдное выражение собственных чувств, он плохо представлял, как вести себя с женщиной, эмоции которой до такой степени взяли верх. Впрочем, на тот момент мне было не до размышления над его реакцией. Слёзы словно прорвали плотину, и я даже не пыталась их остановить: слишком безнадёжным было это занятие.

Данте осторожно положил руку мне на спину.

— Ну, тише, — пробормотал он, не слишком представляя себе, что ещё сказать. — Всё плохое уже закончилось.

Эти слова заставили меня разрыдаться ещё сильней. Сама не знаю, как и в какой момент это произошло, но вскоре оказалось, что Данте прижимает меня к себе, легонько поглаживая по спине, а я рыдаю ему в рубашку. Некоторое время спустя рыдания стали чуть слабее, и я начала, глотая слёзы, рассказывать. Как приехала из центра города, где жила в последние годы, в свой старый дом на окраине, поближе к морскому побережью. Как из-за загораживавших обзор гор выплыло и быстро причалило несколько пиратских кораблей. Как на улицах началось светопреставление — горели не просто дома, а целые районы, а люди один за другим погибали от пиратских мечей. Потом часть нападавших ринулись глубже в город, другие же, набрав пленных, рванули обратно к кораблям.

Рассказывала о тех криках и панике, что царили на судне, когда нас загоняли в трюм. О крупном камне, который казался раскалённым, когда его насильно прижали к моей руке. Как я завыла от боли, которая, правда, очень быстро прошла, а потом увидела на руке клеймо, которое никогда уже нельзя будет снять. Про раненую девушку, которую выбросили за борт.

Когда я закончила говорить, слёзы хлынули с новой силой.

— Ш-ш. — Данте снова прижал меня к себе, и я продолжила рыдать в безнадёжно вымокшую рубашку. — Ты очень сильная девочка. Всё закончилось. Ты в безопасности.

Постепенно я перестала плакать, лишь изредка всхлипывала, по-прежнему уткнувшись ему в грудь. Данте вдруг взял меня на руки, поднялся с дивана и пошёл в спальню. Не успела я испугаться, как он уже уложил меня на кровать и укрыл одеялом.

— Эту ночь поспишь здесь, — сказал он. — В свои новые покои переберёшься завтра.

— А ты? — нахмурилась я, хотя в мягкой постели глаза сразу же начали слипаться.

— А я уже привык, — усмехнулся он. — К тому же должен ведь я компенсировать тебе недоразумение с дворецким. Будем считать, что с позиции среднего арифметического, тебя приняли, как положено.

— Ладно, — согласилась я, сонно обнимая подушку и слегка обнаглев от усталости. За окном давно стояла ночь. — Если мне что-нибудь понадобится, я пришлю тебе «птичку».

И практически мгновенно уснула. Только успела почувствовать, как мне поудобнее подоткнули одеяло.

 

Глава 7

Проснулась я утром от того, что солнечный луч беззастенчиво проник в комнату сквозь брешь, оставленную не до конца задёрнутой гардиной. Луч яркого южного солнца, палящего и обжигающего, но одновременно дарящего свет и жизнь. Солнце, под которым мне предстояло научиться существовать.

Я долгое время лежала на спине, вытянув руки поверх одеяла, и думала. Не пыталась прийти к определённым выводам, не стремилась ни в чём себя убедить. Просто раскладывала по полочкам ту информацию, что обрушилась на меня вчерашним вечером. Вчера было только ошеломление. Сегодня способность мыслить возвратилась. Сон сделал своё дело, предоставив мозгу возможность самостоятельно рассортировать новые факты и пристроить их среди прочих знаний. Теперь оставалось лишь медленно пройтись мимо полок и всё как следует рассмотреть.

Самое главное и судьбоносное: похоже, у меня появился шанс на нормальную жизнь. Конечно, не лёгкую. Я в чужом мире, который по-прежнему кажется мне враждебным. Мой собственный мир остался далеко и, вполне вероятно, сожжён и разграблен. А здесь — чужой язык, чужие люди, даже солнце чужое. И мне, несомненно, придётся регулярно сталкиваться с недоверием и презрением, потому что я — чужая и ношу клеймо. Придётся отстаивать своё право на уважение и человеческое достоинство. Но с этим я справлюсь, а по-настоящему лёгкой жизнь не была и раньше. Главное, что это право у меня есть. И скоро появятся занятия и цели, пусть пока незначительные, пусть сиюминутные, но это уже помогает жить, а не выживать.

Негромкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть и как-то разом припомнить, что я нагло расположилась в чужой постели. Я тут же обратила внимание, что кровать очень большая, на такой и трое с лёгкостью поместятся. Постель мягкая и уютная. И матрас необыкновенно удобный. Интересно, чем они их здесь набивают?

— Сандра? — спросили снаружи. — Ты не спишь?

Голос Данте звучал не слишком громко, чтобы не разбудить меня в случае, если я ещё не проснулась.

— Нет, — поспешила ответить я.

Быстро села на постели, хотела закутаться в одеяло, потом сообразило, что так и проспала всю ночь в платье, так одежда моя потрёпана, но относительно пристойна. Соскочила с кровати и стала поспешно причёсываться при помощи пальцев. Результат наверняка нулевой, но мысль о том, чтобы поискать здесь гребень, в голову даже не пришла.

— К тебе сейчас зайдёт горничная, — сказал, не открывая двери, Данте, а потом выходи завтракать.

Я чуть-чуть успокоилась, поняв, что он не войдёт прямо сейчас. И напряглась, поняв, что мне предстоит столкнуться один на один с незнакомым человеком. Из местных.

Но горничная вошла, сказала «Доброе утро, донья» и поставила на прикроватный столик кувшин с тёплой водой. Потом выудила откуда-то таз, помогла мне умыться и вручила мягкое и почему-то тёплое полотенце. Спросила, нужно ли мне что-то ещё, я ответила, что гребень, и она извлекла оный из глубокого кармана своего передника. Видимо, там хранилось много всего полезного. Потом служанка присела в коротком реверансе и удалилась, а я, собравшись с духом, вышла в соседнюю комнату.

Со вчерашнего вечера не изменилось ничего, кроме двух вещей. Во-первых, на диване — не том, где мы разговаривали с Данте, а втором, более длинном, — лежала постель. У себя дома он как минимум устроился с большими удобствами, чем на постоялом дворе. Во-вторых, сейчас здесь был накрыт стол.

Сам Данте выглядел бодрым и свежим и одновременно имел более домашний вид, чем тот, к которому я привыкла. Волосы слегка влажные после утреннего умывания, ворот рубашки распахнут, рукава закатаны, на ногах — домашняя обувь, не такая крепкая и тяжеловесная, как для выезда.

Данте жестом указал мне на стол, и я молча присела на один из стульев. Столешница была уставлена тарелками с всевозможными традиционно утренними блюдами и закусками. Я даже задумалась, могла ли всё это принести одна горничная, или постарались сразу несколько слуг.

Любопытно было и то, как вполне привычная мне еда, весьма распространённая на севере, сочеталась здесь с типично южной, столь характерной для Арканзии. С одной стороны, самый обыкновенный омлет, булочки с джемом, овощи вроде огурцов и помидоров. С другой — арканзийский плоский и круглый хлеб, немного напоминающий лаваш, и множество маленьких тарелочек с совершенно незнакомыми мне салатами, многие из которых оказались непривычно острыми. В качестве запивки — лёгкое галлиндийское вино. Эта страна вообще славится на весь мир своими красными винами, уж очень хорошие у них здесь виноградники. Так мне, во всяком случае, приходилось слышать.

— Как спалось? — спросил Данте, усевшись справа от меня (стол был квадратный, рассчитанный максимум на четырёх человек).

Взял булочку, разрезал её вдоль и стал неспешно намазывать одну половину джемом.

— Отлично, — честно сказала я и почему-то сразу же ощутила от этого признания чувство вины, заставившее прикусить губу.

Я ведь всё-таки спала в чужой постели.

— А тебе? — осторожно спросила я и покосилась на застеленный диван.

— Превосходно, — ответил он. — Ненавижу постоялые дворы. Разбитые посреди пустыни шатры — тем более.

Я понимающе кивнула. Трудно было не согласиться. Только мне хотелось ещё добавить к списку битком набитый трюм посреди неспокойного моря.

Последовав примеру Данте, я начала завтрак с характерных для севера блюд. Никакого желания приобщаться к кулинарной культуре Арканзии — равно как и к чему бы то ни было арканзийскому — у меня не было.

— Доброе утро!

Широко распахнувшаяся дверь, громкое и бодрое приветствие Ренцо всколыхнули спокойную атмосферу комнаты, как лёгкий весенний ветерок, врывающийся в торжественность застывшего поутру леса.

Ренцо вошёл в покои, ничуть не беспокоясь о таких мелочах, как правила этикета, я бы сказала, по-свойски. Как я успела выяснить, он исполнял в армоне роль кастеляна, то есть являлся здесь вторым человеком после Данте. Но после нашего совместного путешествия нетрудно было понять, что этих двоих связывали не только сугубо рабочие отношения.

При виде меня Ренцо тем не менее резко остановился и многозначительно присвистнул.

— Ого! — воскликнул он, нисколько не смущённый. — Я вижу, кто-то не терял времени даром. — Одобрительный взгляд в сторону Данте. — Хотя… — Теперь взгляд скользнул по дивану, затем закономерно перешёл на приоткрытую дверь в спальню. — Беру свои слова назад: похоже, ничего интересного здесь всё же не происходило.

— Соблюдай приличия, — поморщился Данте. — Предоставь девушке возможность спокойно освоиться.

Я же с удивлением обнаружила, что слова Ренцо нисколько меня не смутили. Возможно, на интерес других людей к той же теме я бы отреагировала совершенно иначе. Но в легкомысленном исполнении кастеляна весь монолог прозвучал вполне безобидно.

— А что тут такого? — Ренцо беззаботно пожал плечами и подмигнул мне. — Постелей две, спали вы по отдельности, стало быть, и я ничего зазорного не сказал.

— Почему ты так в этом уверен? — Склонив голову набок, я с лёгкой усмешкой посмотрела на кастеляна. — Может быть, мы спали вместе, сначала здесь, а потом там?

Я кивнула сперва на диван, а затем на дверь в спальню. Данте в первый раз за утро ухмыльнулся, как мне показалось, одобрительно, хотя и не без удивления.

— Ну что ж, если так, завидую чёрной завистью, — развёл руками он, кажется, и не думая принимать мои слова за чистую монету.

Не дожидаясь приглашения, Ренцо легкомысленно плюхнулся на стул слева от меня.

— Как спалось? — поинтересовался у него Данте.

— Хорошо, но мало, — отозвался Ренцо, принимаясь намазывать какую-то зелёную массу — из южных салатов — на круглый хлеб. — Пришлось основательно поработать. Официально заявляю, что твой личный секретарь — зануда, каких мало! — Официальное заявление прозвучало не слишком внушительно, поскольку было сделано с набитым ртом. — Зато я уже избавил тебя от арканзийцев, — добавил он, дожевав.

Я хотела спросить, уж не при помощи ли яда, но предпочла промолчать. Кажется, моего предыдущего выступления для начала более чем достаточно.

— Что, так рано? — нахмурился Данте.

Впрочем, он выглядел удивлённым, но никак не расстроенным.

— Что ж поделать, если эти ребята рано встают, — развёл руками Ренцо. — К тому же они страшно спешили продемонстрировать свой документ паше.

— Ты должен был меня разбудить, — проворчал Данте. — Ещё не хватало, чтобы Карталь почувствовал себя оскорблённым.

— Не учи меня политике, — отмахнулся Ренцо. — Я был сама любезность. Зная, как сильно кое-кто «любит» рано вставать, в красках расписал ему ту массу неотложных дел, которая свалилась на голову несчастного дона Эльванди и буквально-таки погребла его под своим весом. Думаю, они до сих пор под впечатлением, роняют в пути слёзы по твоему загубленному отдыху. Наверняка даже джамали плачут скупыми джамалевыми слезами.

— Наверняка, — кивнул Данте. — Особенно учитывая, что арканзийцы уехали на лошадях.

— Вот потому джамали и плачут, — не моргнув глазом, нашёлся Ренцо.

— Странно. Я бы на их месте радовался.

— Ты не любишь, когда на тебе ездят арканзийцы? — изобразил удивление кастелян.

— Я вообще предпочитаю, чтобы в моём окружении было как можно меньше арканзийцев, — вполне серьёзно отозвался Данте. — Без них меньше шума и меньше интриг. Так что уехали — и слава Богу.

— А как же законы гостеприимства? — весело попенял Ренцо.

— Я предпочитаю гостей с севера.

Я сосредоточилась на еде, делая вид, будто не заметила намёка на себя в последних словах.

— Дворецкого выпустили? — сменил тему Данте, потянувшись к очередному блюду.

На сей раз он, как и Ренцо, сделал себе бутерброд из арканзийской пищи, только салат выбрал не зелёный, а красный. Из перца, наверное. Я решилась тоже попробовать.

— Да, сегодня утром, — со смешком подтвердил Ренцо. — Я отправил его первым делом проследить за подготовкой покоев для Сандры.

Я чуть не подавилась от такой новости.

— То есть мне теперь ожидать сюрприза вроде змеи за каждой диванной подушкой? — мрачно поинтересовалась я.

Это предположение заставило кастеляна громко рассмеяться. Данте тоже улыбнулся, но более сдержанно.

— Полагаю, вам смешно, потому что речь идёт не о ваших подушках, — пробормотала я.

И осторожно проследила за их реакцией. Во мне боролись сейчас противоположные чувства: с одной стороны, в такой непринуждённой обстановке хотелось раскрепоститься; с другой, я всё-таки помнила, что мой нынешний статус несоизмеримо ниже статуса остальных присутствующих. Да что там нынешний! С Ренцо я бы за счёт своего высшего образования и профессиональной карьеры ещё поспорила, но до аристократа уровня Данте мне и раньше было чрезвычайно далеко.

Мои слова заставили собеседников лишь рассмеяться ещё веселее, что послужило аргументом в пользу раскрепощения.

— Сандра, ты примерно представляешь себе, насколько сложно получить место дворецкого в таком армоне, как этот? — поинтересовался Ренцо. — И насколько легко его потерять? Поверь, сам дворецкий представляет себе это очень хорошо. И отлично понимает, что если с комнатами хоть что-то будет не так, в случайное совпадение никто не поверит.

Я промолчала, хоть и не разделяла оптимизма Ренцо. Если дворецкий — человек мстительный, то он найдёт способ отыграться. Впрочем, это уже мои проблемы. И по сравнению с недавними они не так уж велики.

— Я солидарен с Ренцо, — спокойно заметил Данте. — Дворецкий навряд ли тебя потревожит. Но если возникнут какие бы то ни было недоразумения, извести меня немедленно.

— Или меня, — вклинился Ренцо. — Впрочем, я и сам за ним присмотрю. Ну как, вы что-нибудь решили? — спросил он, отпив кофе из фарфоровой чашки, значительно более крупной, чем те, в которых подавали этот же напиток в арканзийской таверне.

Я не была уверена, что он имеет в виду, но моего ответа и не ждали.

— Да, — сказал Данте, на мгновение положив руку мне на плечо. — Отныне Сандра занимает в армоне должность Архивариуса. Вчера я поставил свою подпись на соответствующем контракте.

— Значит, Архивариус, — покивал Ренцо, и его задумчивый взгляд посерьёзнел. Впрочем, совсем ненадолго. — Готов поспорить, что число любителей чтения в армоне в ближайшее время повысится, — озорно подмигнув, отметил он. — Во всяком случае, среди мужской половины его обитателей. Да что там, я и сам уже испытываю желание прочитать пару-тройку книжек!

Я невольно улыбнулась и постаралась компенсировать сей факт, неодобрительно покачав головой.

— Ренцо, придержи коней.

Вот неодобрение в голосе Данте показалось вполне искренним.

Отстаивать свои права Ренцо не стал.

— Ладно, молчу, — покладисто и без особого расстройства откликнулся он.

— Есть какие-нибудь новости от ищущих? — Данте задал этот непонятный мне вопрос, когда завтрак почти подошёл к концу.

— Вроде бы нет; по крайней мере, мне ничего такого не передавали, — ответил Ренцо. — Правда, по словам твоего секретаря, они несколько раз наведывались за время нашего отсутствия. Но, кажется, пока без особых результатов.

— Чёрт его знает, может, оно и к лучшему, — пробормотал Данте.

— Не скажи, — не согласился Ренцо.

Я сидела молча, не пытаясь вклиниваться в их беседу и спрашивать, о чём, собственно, идёт речь. Но мужчины сами вспомнили о моём присутствии и о том, что данная дискуссия мне неинтересна. Или меня не касается.

— Сандра, какую ты предпочитаешь горничную — молодую или средних лет? — спросил Данте, уже вставший из-за стола.

— А что, разве мне полагается горничная? — искренне удивилась я.

Ренцо столь же искренне удивился моему вопросу.

— Конечно, — ответил он. — Ты же Архивариус. Любому человеку на такой должности полагается личный слуга, горничная или камердинер. — Склонив голову набок и щёлкнув пальцами так, будто его осенила догадка, он шутливо добавил: — Кажется, я понял! Ты предпочитаешь камердинера?

Я глубоко вздохнула, стараясь держать себя в руках и не ответить слишком резко.

— Я говорю о том, — я сделала ещё один глубокий вдох, — что в армоне, насколько мне известно, больше нет рабов. Это так.

— Так, — подтвердил Ренцо.

— Значит, горничные — свободные люди?

— Ну да.

— И вы хотите сказать, что свободная женщина может стать моей служанкой?

Я постучала указательным пальцем правой руки по тыльной стороне ладони левой.

— Да, — как ни в чём не бывало, ответил Данте.

Я покачала головой.

— Лучше не надо. Я вполне в состоянии одеваться самостоятельно, и что там ещё делают горничные.

— Сандра, ты опять недопоняла, — прикрыв глаза, принялся объяснять Данте. — Служанка у женщины с клеймом дракона — нормальное дело даже в Арканзии.

— Да, но там и служанки тоже являются рабынями, — проявила кое-какие познания я. — А тут совсем другое дело. Неужели это не очевидно? — страдальчески поморщилась я, кляня на чём свет стоит их непонятливость. — Свободная служанка будет считать, что совершенно не должна мне подчиняться. Будет недовольна такой справедливостью и быстро меня возненавидит. Пойдут мелкие пакости, сплетни, потом — пакости более крупные. Зачем оно мне надо?

Данте опустился на стул возле меня, предварительно развернув его так, чтобы сидеть ко мне лицом.

— Ты опять не поняла, — покачал головой он. — Как к тебе станет относиться служанка, будет зависеть от тебя, но совсем не от этого. — Лёгкий пренебрежительный жест в сторону клейма. — Кричи на неё по поводу и без повода, бейся в истерике из-за любой мелочи, заявляй, что она — безрукая дура, и будь ты даже самой королевой, злословие и сплетни тебе обеспечены, причём такие, что не отмоешься. Веди себя с ней как с человеком — и она ответит тебе тем же.

В его тоне было столько спокойствия и столько уверенности, что вносить дисгармонию раздуванием спора не хотелось. И я промолчала, хотя и осталась при своём мнении. Мне казалось, что любая горничная в этом армоне почувствует себя оскорблённой, если её обяжут прислуживать рабыне. Выместить свою злость на Данте не сможет, так что, в той или иной форме, достанется именно мне.

— В любом случае, — тон Данте, кажется, уловившего мои сомнения, стал более твёрдым, — ты — донья, и, следовательно, тебе полагается горничная. Отходить от стандартных правил приличия я не собираюсь. Так что у меня к тебе только один вопрос: ты предпочитаешь видеть на этой должности женщину молодую или постарше?

Я задумалась. Молодая, наверное, станет сплетничать со свойственной юности энергией. С другой стороны, мне припомнилось ещё по прошлой жизни в Астароли, какими изощрёнными сплетницами бывают порой женщины среднего возраста. У молоденькой служанки хотя бы будут другие интересы вроде обаятельных камердинеров или мускулистых стражников. А вот для женщины постарше злословие вполне может оказаться главной страстью. К тому же есть все шансы, что такая служанка надумает учить меня жизни, справедливо решив, что по возрасту годится мне в матери. А тут уж и у меня будут все шансы быстро выйти из себя.

— Лучше молодую, — определилась я.

— Отлично. — Рука Данте потянулась к колокольчику.

— Я распоряжусь, — перехватил инициативу Ренцо. — Мне всё равно пора идти. Заодно проверю, что там с комнатами для Сандры.

Весело подмигнув на прощанье, он вышел из комнаты.

Взгляд Данте упал на мой порванный рукав.

— Мы так и не занялись твоей рукой, — заметил он и попытался коснуться моего предплечья, но я поспешила увернуться.

— Ничего страшного. Это ерунда. Я всё сделаю сама.

Мысль о том, чтобы до меня дотрагивались, сильно пугала. Я сразу начинала испытывать к окружающим, включая Данте, то же недоверие, что и сутки назад.

К счастью, настаивать он не стал.

— Хорошо. Сейчас тебе принесут платье, я велел подобрать что-нибудь более-менее подходящее. Дальше тебе надо будет сшить новую одежду. В армоне есть портные. Просто скажешь горничной, когда будешь готова их видеть. Они сами придут к тебе, чтобы снять мерки. Детали будешь определять вместе с ними. Только запомни: ты — Архивариус, это достаточно высокий статус, и одежда тебе нужна соответствующая. Как минимум — несколько платьев для работы, один костюм для верховой езды и одно платье на случай торжеств.

— Всё это будет стоить сумасшедших денег, — запаниковала я. — А я даже не знаю, какое у меня будет жалованье.

— Оплату подобных вещей я беру на себя, — отозвался Данте. — Ты работаешь на меня, и в моих интересах, чтобы у тебя было всё, что для этого требуется.

— Э нет, эти вещи так не работают, — замотала головой я. Обмануть меня было не так-то просто. — Одно дело всевозможные инструменты, пишущие принадлежности и прочие предметы, необходимые для работы. И совсем другое — личная одежда. Не надо морочить мне голову.

Конечно, я понимала, что, как правило, у раба нет своего имущества и всё, чем он пользуется — в том числе и одежда — обеспечивается хозяином. Но Данте сам сказал, что мы играем по другим правилам. Что я буду работать за жалованье, по контракту, и, следовательно, буду жить почти как свободный человек. Свобода предполагает обязанность платить. И меня устраивало принять на себя эту обязанность, лишь бы забыть — насколько это было возможно — о том знаке, что «украшал» теперь мою левую руку.

— Давай договоримся так, — решительно обратилась к Данте я. — Пусть стоимость платьев частями вычитывается из моего жалованья. Понимаю, что одного жалованья на их оплату не хватит. Тогда пусть казначей — или кто этим занимается? — вычитывает постоянную сумму до тех пор, пока я полностью не расплачусь.

Я требовательно взглянула на Данте. Он улыбнулся уголками губ и, немного подумав, согласно кивнул. И слово сдержал.

Гораздо позднее я узнала, что он просто назначил мне завышенное жалованье, в результате чего, заплатив из оного за новые платья, я получала стандартную для Архивариуса сумму. Однако на тот момент мне даже в голову не пришла такая возможность.

Данте вскоре ушёл по своим делам, а в комнату почти сразу же постучалась присланная Ренцо горничная. Действительно молодая, двадцать с небольшим, должно быть, года на три-четыре моложе меня. Тёмненькая, смуглая — как и все на юге, — с пушистыми вьющимися волосами, то и дело выбивающимися из причёски.

— Донья Эстоуни? — спросила она, одновременно приседая в реверансе.

И заодно устремляя на меня осторожно-изучающий взгляд.

«Ну, а кто же ещё? — мысленно хмыкнула я. Или у дона Эльванди в личных покоях обычно торчит по десятку девиц, так что попробуй, определи, кто есть кто?»

— Просто Сандра, — решила поправить я.

Девушка взглянула на меня настороженно. На её лице отобразилась работа мысли.

— Донья Сандра, — скорректировала она, выбрав компромиссный и потому наиболее приемлемый вариант.

— Договорились. — Я улыбнулась. — А как твоё имя?

— Бьянка, — тоже улыбнулась девушка, приседая в чисто символическом, совсем уж скомканном реверансе. — Я принесла вам два платья. Какое вы хотите надеть?

Мы прошли в спальню, и она разложила оба платья на кровати. Я, долго не раздумывая, выбрала то, что лежало справа, неброское, бежевого цвета. Не платье моей мечты, конечно, но сейчас мне было в общем-то всё равно, во что одеться, лишь бы действительно неброско, лишь бы не привлекать к себе лишнего внимания. Впрочем, на это у меня было мало шансов, как из-за дракона, так и из-за других внешних особенностей.

— А можно потрогать? — тихо спросила Бьянка, с нездоровым интересом разглядывая мои волосы.

— В принципе можно, — опасливо ответила я.

Бьянка осторожно коснулась пряди, потом пощупала её, будто проверяла в лавке ткань.

— Они действительно настоящие? — восторженно спросила она. — Не крашеные?

— Крашеные?! — удивилась я. — Да нет, настоящие.

— Здорово. — В голосе девушки звучало восхищение. — Никогда таких светлых не видела. Прямо как… — она задумалась, подбирая сравнение, — …как солнечный свет.

Ах да, конечно. Здесь ведь совсем нет светловолосых женщин, как, впрочем, и мужчин. Вообще-то мои волосы не такие уж светлые. Я всегда иронично определяла себя как «тёмную блондинку». То есть волосы светлее, чем у шатенок, но до многих знакомых блондинок мне всё же далеко. Но всё, конечно, познаётся в сравнении, и на юге мои волосы — светлее некуда. В сочетании с белой кожей, оттенок которой далёк от местного, даже невзирая на загар, — гарантия того, что не привлекать внимания и раствориться в толпе шансов нет.

Впрочем, и толпа поблизости покамест тоже не намечалась. Бьянка же вела себя вполне корректно. Я видела в ней некоторую настороженность, любопытство, быть может, некоторое озорство, но никак не враждебность. Пока оправдывались скорее предсказания Данте, нежели мои опасения. Что же, посмотрим, как сложится дальше.

Бьянка помогла мне переодеться, после чего мы отправились в предназначенные для меня покои. По дороге девушка рассказывала, где что расположено, и я старалась запоминать, но поняла, что на данный момент это бесполезно. Слишком много новой информации; мой мозг решительно отказывался поглощать её в таких количествах. Я только поняла, что спальни большинства слуг расположены на первом этаже и что меня туда не повели.

Предоставленные в моё распоряжение покои состояли из двух смежных комнат, спальни и гостиной. Спальня была выдержана в голубых тонах, гостиная — в зелёных. Обстановка была достаточно богатая. К счастью, это проявлялось не в роскоши, которая непременно выбила бы меня из колеи, а скорее в качестве мебели, картин и прочих предметов интерьера. И, конечно же, в коврах. Полагаю, на юге в любом уважающем себя доме ковры должны быть шикарными. Даже если их стелют в комнатах прислуги. В спальне ковёр был мягкий и пушистый, синего цвета. Он покрывал весь пол и по нему просто невозможно было ходить иначе, чем босиком. Ноги будто тонули в густой траве. В гостиной ковёр был, наоборот, жёсткий, украшенный витиеватым чёрно-зелёным узором.

Теперь вставал вопрос, что делать дальше. Можно было просто посидеть в одиночестве. Можно, наоборот, попросить Бьянку показать мне армон. Можно отправиться в библиотеку и осмотреться на новом рабочем месте. Можно вызвать портних. Но прежде, чем посвящать время любому из этих вариантов, мне страстно хотелось совсем другого.

— Скажи, Бьянка… — я немного стеснялась, но выбора не оставалось, да и ничего предосудительного в моём вопросе, на самом-то деле, не было. — Где у вас тут моются? Я вижу, что ванной в покоях нет.

Ванной действительно не было. Принадлежности, необходимые для умывания, стояли на специальном столике в спальне — таз, бутыль с какой-то специальной жидкостью, рядом на стуле висело чистое полотенце. Но ведь этого недостаточно.

— Ванной? — непонимающе переспросила Бьянка. — Ах, ну да. Нет, у нас такого почти не бывает. А моются в банях.

Ну да. Конечно. В банях. Ну, почему у них здесь всё не как у людей?! Я даже не знаю, с какой стороны к бане подойти.

— И в армоне тоже? — на всякий случай уточнила я.

— Конечно, — кивнула Бьянка, явно с трудом себе представлявшая, как могло быть иначе.

Выяснилось, что в армоне было две бани — одна для слуг, другая для господ. Для господ — это далеко не только для Данте, хотя и для него, конечно, тоже, но и более-менее для всех, кто носит титул дона. По словам Бьянки, при личных покоях Данте была некая «маленькая баня» — я предположила, что речь шла об аналоге ванной комнаты, — но обычно он предпочитал пользоваться баней полноценной, то есть общей. Отдельных бань для мужчин и для женщин также не было. Однако на входе всегда стоял слуга, следивший за очерёдностью и за тем, чтобы обитатели дворца не вламывались друг к другу непрошенными. Здесь существовали условия очерёдности — у слуг попроще, у господ построже. Совместное купание мужчины и женщины допускалось только для семейных пар. Если несколько человек хотели посетить баню приблизительно в одно и то же время, очерёдность зависела от статуса и социальной иерархии, в тонкостях каковой соответствующий слуга разбирался досконально. На первом месте, естественно, стоял хозяин армона, на втором — кастелян, ну, а что происходило дальше, я представляла себе плохо.

— А мне-то в какую баню идти? — задумчиво проговорила я, озвучивая собственные мысли.

— В господскую, конечно! — удивилась вопросу Бьянка.

И эта туда же.

Я взглянула на неё исподлобья, поджав губы. Отчего-то казалось, что меня с моим драконом развернут прямо на входе, а это будет куда более унизительно, чем если я с самого начала пойду в баню для слуг.

— А что вас тревожит? — непонимающе нахмурилась Бьянка.

Я криво улыбнулась. Есть вещи, признаваться в которых нельзя, особенно подчинённым. Но — можно сказать, к счастью, — меня тревожила далеко не одна вещь.

— Я никогда в жизни не была в бане, — понизив голос, призналась я. — У нас на севере это не принято. Образно говоря, не знаю даже, с какой стороны к этим баням подходить.

Глаза Бьянки вдруг как-то странно засветились.

— А знаете, — проговорила она, явно подбирая слова более осторожно, чем обычно. — Вообще-то если господам нужна помощь — ну там, намылиться или вот показать, что да как, — то их может слуга сопровождать.

И, прикусив губу, посмотрела на меня с плохо скрываемой надеждой. Теперь я, кажется, начинала понимать. Обычно слугам не позволяют посещать господскую баню. Но если самому господину требуется сопровождение — тогда другое дело. А господская баня наверняка по целому ряду признаков лучше, чем предназначенная для простолюдинов. Вот Бьянка и обрадовалась: у неё появился шанс попасть туда, куда обычно вход слугам закрыт.

Что ж, меня такой расклад целиком и полностью устраивал. Во-первых, я и правда совершенно не представляла себе, что такое эта баня и с чем её едят. Во-вторых, такой приятный сюрприз для Бьянки вполне мог послужить началом хороших взаимоотношений в будущем.

— Тогда решено: пойдём вместе, — постановила я, и Бьянка довольно просияла.

— Я тогда сбегаю к ним туда и договорюсь, — жизнерадостно предложила она.

— Хорошо, — кивнула я.

Тоже по-своему жизнерадостно. Если меня теперь развернут в баню для слуг, то во всяком случае не лично, прямо на входе, а через служанку. Психологически это казалось менее унизительным.

Однако мои пессимистичные прогнозы не оправдались. Вернувшись, по-прежнему довольная Бьянка сообщила, что баня свободна, и мы можем идти. Она прихватила для нас обеих сменную одежду и гребни; сказала, что всё остальное найдётся на месте в изобилии.

На входе действительно стоял слуга, который пропустил нас без единого слова, почтительно поклонившись. Баня состояла из трёх помещений. Первое — небольшое, с широкой скамьёй, — предназначалось для раздевания и одевания. Здесь было довольно-таки жарко. Второе, самое главное, в сущности, и являлось баней. Здесь было очень просторно, жарко и влажно. Каменные скамьи вдоль стен и круглое каменное возвышение в центре комнаты, на которое, как оказалось, тоже полагалось ложиться. Камень был очень тёплым, но не настолько горячим, чтобы вызывать неприятные ощущения. На скамьях стояло несколько сосудов. В них полагалось набирать холодную или горячую воду, чтобы впоследствии обливать себя, сидя или лёжа на тёплом камне. В дальнем конце помещения располагалось два небольших бассейна: один, опять же, с холодной водой, другой — с горячей. Полагалось прыгать то в один, то в другой. Но лично я проявила упрямство и лезть в холодную воду отказалась категорически, ограничившись горячей.

Чувствуя себя чистой и разомлевшей, я даже не хотела идти проверять, что так в третьем помещении, но Бьянка уж больно настаивала. Что и неудивительно, ведь, как оказалось, именно там находилось то, что не имело аналога в бане для слуг. Здесь обнаружилось ещё несколько совсем маленьких бассейнов — в таких можно было только сидеть, но никак не плавать. Все они были горячими. В одном бурлила вода. В другом вода была странного оттенка и имела довольно неприятный запах, но Бьянка уговорила меня туда влезть, объяснив, что это за счёт каких-то чрезвычайно полезных для кожи веществ. Словом, каждый бассейн оказался особенным и непохожим на все остальные. Из бассейна с бурлящей водой я просто не хотела выходить.

Кажется, хоть что-то начинало примирять меня с жизнью на юге.

 

Глава 8

Вернувшись из бани в свои новые покои, я свалилась спать и, к своему стыду, должна признаться, что проспала почти до самого вечера. Видимо, таким образом сказалось накопившееся за последние недели напряжение.

На следующий же день я решила наведаться в библиотеку. Хоть меня никто и не подгонял, но мне самой хотелось заняться делом, а не чувствовать себя девицей непонятного статуса, праздно шатающейся по чужому дому. Для начала я хотела просто осмотреться на новом рабочем месте, разобраться, что где лежит, какие там хранятся документы и книги, а также амулеты — я хорошо помнила, что Данте упомянул и их.

Оказавшись в коридоре, я как раз закрывала свою дверь, когда из соседней комнаты вышел седовласый мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти. Невысокий и полный, но при этом подтянутый, как бывает свойственно людям, ведущим непраздный образ жизни. Смуглый, как и положено южанину. Одет, быть может, и не как аристократ уровня Данте, но и точно не как слуга.

Я напряглась, не зная, чего ожидать от соседа. Просто тихонько пройти мимо не удалось: он сразу повернулся ко мне, намеренный начать разговор — с той лёгкостью, которая опять-таки свойственна жителям юга. На севере церемоний, как ни крути, больше.

— Полагаю, вы — донья Сандра Эстоуни? — слегка склонив голову, осведомился он.

Внутренне подобравшись, я встретила его взгляд.

— Именно так.

— Я сразу так и подумал. У вас очень характерная внешность. Позвольте представиться: дон Бенвенуто Росси. Лекарь, заодно заведую здешней лаборатории, в которой мои подопечные шалопаи проводят медицинские исследования. По совместительству ваш сосед.

Отвечая на его жест, я протянула руку, и он душевно её пожал. Это было не вполне куртуазно, зато очень по-дружески.

— Вы позволите задать вам один вопрос?

Любопытство, читавшееся во взгляде лекаря, заставило меня снова напрячься. О чём он сейчас спросит? О драконе? О моём месте в армоне? О том, при каких обстоятельствах я повстречалась с Данте?

— Я вас слушаю, — прохладным тоном откликнулась я.

— Вы ведь приехали с севера, не так ли? Из Астароли, если слухи правдивы?

Я утвердительно кивнула, ещё более напряжённо ожидая продолжения.

— И вы, насколько я понял, учились в Северном Астарольском университете? — воодушевлённо продолжил дон Росси. — Скажите, пожалуйста, вам случайно не доводилось встречаться там с профессором Ренуаром Скоттом? В своё время он преподавал на кафедре медицины и даже, если не ошибаюсь, ею заведовал.

— Честно говоря, нет, — с чувством немалого облегчения ответила я. — Но я училась совсем на другой кафедре, теоретической магии. У нас не было лекций по медицине.

— Конечно, конечно, я понимаю, — поспешил заверить меня лекарь. — Просто понадеялся на случайное совпадение. Было бы интересно узнать, как поживает сейчас старый лис. Давненько мы с ним не виделись, с тех самых пор, как я читал курс лекций в Астарольском университете.

— В самом деле? Вы бывали на севере? — спросила я, искренне увлекшись разговором.

— О да, — мечтательным тоном ответил лекарь. — Правда, уже давненько. Лет эдак пятнадцать назад, я полагаю. Так что вполне возможно, что старина Скотт уже ушёл на покой.

— Ах ты, старый проныра! — воскликнул совершенно новый для меня голос. — Уже успел познакомиться с нашей новой соседкой! А меня даже не счёл нужным оповестить!

Из комнаты напротив вышел ещё один мужчина, ровесник лекаря, только высокий и менее полный, но зато широкий в плечах. Небольшую лысину на макушке обрамляла благородная седина.

— Позвольте представиться, — обратился ко мне второй сосед. — Гаэтано Терро.

Он тоже взял мою руку, но не для пожатия, а для поцелуя. Росси многозначительно закатил глаза.

— Вы тоже лекарь? — предположила я.

Терро буквально просиял.

— Вот видишь, старый циник? Девушка с одного взгляда определила то, в чём ты никак не можешь убедиться за несколько десятилетий! Совершенно справедливо, донья, я действительно лекарь, — куда более мягким голосом произнёс он.

Росси скептически хохотнул.

— Лекарь! Как же! Не слушайте его, донья, — поспешил заверить меня он. — Никакой это не лекарь, а самый настоящий самозванец. Шарлатан.

— Кто шарлатан? Я шарлатан?!

Лысина Терро покрылась красными пятнами.

— Ну, не шарлатан, не шарлатан. Самозванец, — примирительным тоном «исправился» Росси.

— Уже не первый десяток лет ты меня оскорбляешь, — пробурчал Терро. — Донья, я самый настоящий лекарь. Ничуть не хуже этой бездарности.

Тут уж настала очередь Росси рассердиться не на шутку.

— Кого это ты назвал бездарностью? — вскинулся он.

— А кого ты назвал самозванцем? — парировал Терро.

Я лишь молча переводила глаза с одного на другого и обратно. Вспомнив о моём существовании, Терро снова расплылся в улыбке.

— Одним словом, донья, я — лекарь с редкой специализацией. Я лечу животных. Зверей и птиц.

— Ага, и букашек, — брякнул Росси.

— Если когда-либо появится потребность в моих услугах, — продолжил, начисто игнорируя его Терро, буду счастлив помочь.

— Зачем донье могут понабиться твои услуги? — фыркнул Росси. — Она же не заведует псарней и не пасёт овец. Хотя… Донья, — он снова вежливо обратился ко мне, — если когда-нибудь у вас в покоях сломает ножку таракан, вы всегда можете обратиться за услугами к доктору Терро.

Мне сразу как-то очень живо представился таракан с загипсованной ногой, отчего-то именно задней правой, создающий страшный грохот при каждом столкновении с мебелью.

— Да будет тебе известно, Бенвенуто, что лечить животных гораздо тяжелее, чем людей. К ним значительно труднее найти подход. Для этого требуются терпение и выдержка, которыми ты не обладаешь.

— Донья, вот объясните мне, непонятливому, — попросил лекарь, беря меня под руку, — чья работа важнее. Того, кто спасает человеческие жизни, или того, кто избавляет от блох собак?

— Вы знаете, собаки представляются мне значительно более ценными членами общества, чем некоторые люди, которых мне доводилось встречать, — призналась я, легонько подмигнув Терро.

— Вам просто встретились на пути очень дурные люди. — Голос Росси ненадолго стал серьёзным.

Он всё ещё держал меня за руку. Рукав случайно задёрнулся, и лекарь обнаружил следы от моих позавчерашних попыток себя покалечить.

— О Боже, что это у вас?! — воскликнул он с ужасом, никак не свойственным людям его профессии, привыкшим наблюдать куда более серьёзные вещи, чем царапина и синяк.

— Ничего, ерунда. — Я поспешила высвободить руку и одёрнуть рукав.

— Э нет! Покажите скорее. — В интонациях лекаря проявилась настойчивость.

— Право, не стоит.

Я нехотя протянула ему руку. Он внимательно осмотрел ранку, пощупал синяк. Я поморщилась: было больно. Синяк вообще оказался внушительным: мало того что он был крупным, так за последние сутки ещё и приобрёл живописный фиолетовый оттенок.

— Или я ничего не понимаю в медицине, — проговорил Росси, что заставило его приятеля многозначительно хмыкнуть (дескать, можешь не продолжать), — или вашу рану даже не обработали.

Терро подошёл поближе.

— Вынужден согласиться с коллегой, — заметил он.

— Да нечего тут было обрабатывать, право слово, — попыталась отговориться я, отлично помня, что вина тут целиком и полностью моя. Данте хотел заняться рукой, но я ему не позволила, съёжившись при первом же его прикосновении, как запуганный воробушек.

— А ну-ка, голубушка, пройдёмте сейчас же ко мне, и я займусь своим делом, — решительно заявил Росси.

— Ах ты, старый ловелас! — воскликнул Терро. — Уже и девушку в свои покои затащить пытается, это при первом-то знакомстве! Донья, имейте в виду: этот человек — известный дамский угодник. Я бы на вашем месте не рискнул оставаться с ним наедине в его комнате.

Я высоко подняла брови. Признаться, опасаться Росси я такой стороны казалось мне несколько странным, учитывая, что он годился мне даже не в отцы, а почти что в дедушки. Сам Росси, похоже, подумал о том же.

— Да как тебе не стыдно, старый завистник! — парировал он. — Позор на твою седую голову! Дамский угодник! Это когда всё было?

— А когда бы ни было, — отрезал Терро. — Горбатого могила исправит. Пойдёмте лучше в мои покои, донья. Уверяю вас, я справлюсь с вашей раной ничем не хуже этого аморального типа.

— Даже и не вздумайте идти с ним, донья! — вскинулся Росси. — Если он станет лечить вас своими препаратами, вы рискуете назавтра закукарекать петухом или обрасти шерстью! Пойдёмте со мной, я всё сделаю как надо. И уверяю вас, его инсинуации совершенно беспочвенны.

— Чёрта с два! — ответил на последнее утверждение Терро. — Ладно, донья, не тревожьтесь, — добавил он, видя, что я подошла к двери Росси, поддавшись на напор последнего. — Я не оставлю вас наедине с этим развратником. Пойду вместе с вами, так что вам ничего не угрожает.

Не сдержав ухмылки, я подумала, что мне действительно ничего не угрожает: эти двое будут рьяно защищать меня друг от друга. А учитывая, что никакой угрозы ни от того, ни от другого не исходит изначально, шансы нарваться на неприятности и вовсе нулевые.

Эти двое не прекращали препираться практически ни на минуту. Но руку мне чем-то обработали, в результате чего и царапина, и синяк исчезли впоследствии удивительно быстро.

Потом я всё-таки отправилась в библиотеку. Найти её оказалось несложно. Дверь была заперта, но у меня уже имелся ключ. Оказавшись в библиотеке, я немного подумала, а затем всё-таки заперлась изнутри. На всякий случай, чтобы никто не тревожил. Хотя снаружи и так вроде бы не было людей. Данте оказался прав: библиотека являлась, мягко говоря, не самым посещаемым местом в армоне.

Оставшись в одиночестве, которое никто не грозил нарушить, я огляделась. Просторная комната, кажущаяся тесной из-за обилия заставленных книгами стеллажей. В общем, именно так должна выглядеть библиотека. Напротив входа — стол со стулом, предназначенный для работающего здесь человека. Стульев для посетителей, кажется, не предусмотрено, хотя, быть может, что-то обнаружится за стеллажами. Большое окно, немного грязноватое, но, кажется, открывающее (точнее, прячущее за собой) красивый вид. И запах. Почти неуловимый, но правильный книжный запах, какой и должен быть в библиотеке.

Я медленно опустилась на единственный стул и снова огляделась, на сей раз с другого ракурса, испытывая чувство, очень напоминающее ностальгию. Университетская библиотека, конечно же, отличалась от этой, и всё-таки сходства была больше, чем различий. Интересно, осталось ли что-нибудь от той библиотеке? И чем вообще закончилось вторжение? Сумели власти остановить нашествие на город? Пострадали только прибрежные районы или волна разрушения докатилась и до самого центра? Существует ли до сих пор Северный университет? Надо будет попробовать это выяснить. Я вдруг поняла, что теперь, наконец-то, оказалась в том положении, когда могу получать информацию. Могу спросить у Данте или у Ренцо, и, если они не знают (что вполне вероятно, ведь они только что вернулись из поездки), то обязательно выяснят и дадут мне знать.

Стараясь отстраниться от грустных мыслей, встала и распахнула окно. Это далось мне нелегко: кажется, его давно никто не открывал, поэтому защёлка заела. Но в итоге я справилась. Комната с наслаждением вдохнула свежий воздух. Я высунулась наружу и осмотрелась. Внизу — сад. Каменные статуи, фонтаны, немного дальше — беседки. Всё утопает в зелени. Густой, как и в наших садах, но одновременно совершенно другой. Пальмы, кипарисы, пихты. Даже дубы и клёны, которые время от времени здесь встречаются, сильно отличаются от своих северных родичей. Настолько сильно, что опознать их возможно только по форме листьев.

Я подняла взгляд и вдалеке, на вершине холма, увидела храмовую башню. В груди сразу же пробежал холодок. Вспомнилась такая же башня Бертане. Площадка, открытая всем ветрам. И мостовая внизу, под площадкой. Такая далёкая и одновременно притягивающая к себе взгляд. И девушка, которую я никогда в жизни не видела. Та, которая, в отличие от меня, решилась и прыгнула. И почему-то вдруг подумалось — а что сталось с тем, из-за кого она так поступила? Испытывает он угрызения совести? Или считает, что кругом прав?

Мысли, как бывало и прежде, заскользили в свободном полёте, постепенно отдалились от изначальной истории, и в голове постепенно сформировались новые образы.

Я села за стол, взяла чистый лист бумаги, обмакнула перо в чернильницу — благо все необходимые письменные принадлежности были предоставлены в моё распоряжение, — и принялась писать. Время от времени вставала, ходила кругами по небольшому участку комнаты, останавливалась у окна, и снова садилась за стол. В итоге на листе появились следующие строки:

Тот день я почти целиком провела в библиотеке. Осматривалась, изучала хранившиеся здесь книги, выясняла, что где расположено. Сделала лишь один перерыв на еду, а заодно пообщалась с портнихами. Они сняли мерки, и мы немного обсудили фасоны будущих нарядов. Не могу сказать, что мне стопроцентно понравилось всё, что было предложено. Мне хотелось, чтобы платья были более привычными для меня, более похожие на то, что носили на севере. Но, во-первых, я недостаточно хорошо разбиралась в шитье, чтобы объяснить портнихам, чего именно хочу, да ещё и на арканзийском. Во-вторых, не была уверена в том, что северные фасоны сочетаются с южными тканями. И, в-третьих, не горела желанием выделяться на фоне окружающих ещё и нестандартной одеждой. Мне и цвета волос хватало.

Официально я вступала в должность Архивариуса на следующий день. Я привела себя в порядок, выбрала наиболее строгое платье из тех временных, что висели сейчас в моём шкафу, и в сопровождении Бьянки отправилась в библиотеку. Каково же было моё удивление, когда только-только достигнув нужного коридора, я услышала гул голосов и завидела впереди самое настоящее столпотворение. И если поначалу я понадеялось, что все эти люди пришли в какое-то другое место, вскоре пришлось принять очевидное: их целью была именно библиотека. Что же им так неожиданно понадобилось?

— А книги скоро выдавать начнут? — спросила встрёпанная женщина лет тридцати, с беспокойством поглядывая на висящие в коридоре часы.

— Да вроде бы скоро должны, — прошамкал в ответ какой-то старичок.

— А по сколько штук в одни руки? — озабоченно спросила совсем молоденькая девочка. — А то мне, похоже, целых три нужны, а я не знаю, дадут или нет.

— Ишь чего захотела, целых три! — возмутился всезнающий дедушка. — Сначала одну книгу возьми, прочитай, возверни назад, а уж потом за следующие принимайся!

— Дрэго, не нагнетай! — поморщился сероглазый парень лет двадцати пяти. — Не бойся ты, Кристи, наверняка сколько нужно, столько тебе и дадут.

— Карлота, а ну-ка передвинься в конец очереди, тебя тут не стояло! — гневно воскликнула какая-то женщина средних лет.

— Это как это не стояло? — возмутилась, в свою очередь, Карлота. — Да я, может, ещё до рассвета сюда пришла! Отошла просто на минутку.

— Эй, люди добрые, кто-нибудь знает, а книги хоть свежие? — выкрикнула ещё одна женщина, державшая в руках плетёную корзину.

— Свежие, тётя Зита, только что из-под курицы! — хохотнул всё тот же молодой парень, что недавно заступился за Кристи.

— Нет, ну, а правда, их хоть недавно написали? — ничуть не обидевшись, продолжала настаивать женщина.

— Какие недавно, а какие и лет четыреста назад, — ответил кто-то из собравшихся.

— Четыреста лет?! — изумилась женщина. — Да поди врёшь!

— Вовсе и не врёт, — поддержали ответившего. — И более древние есть.

— Вот это да, — разочарованно покачала головой женщина. — Ох и дурят же нашего брата! Да кому ж интересно, кто и что написал четыреста лет назад? Да того человека и в живых-то нет давно!

— И правда, Зита, кому такое может быть интересно? — продолжал веселиться всё тот же, молодой. — Вот лучше ты сама сядь, да и напиши пару-тройку книжек. И всем будет интересно, потому что новое ведь, свежее, да и спросить есть с кого, если что не так!

— А что? Вот возьму, да и напишу! — беззлобно откликнулась та.

Я слушала всё это остановившись в тени на небольшом расстоянии и прижавшись к стене. Бьянка последовала моему примеру. Мысли лихорадочно метались в голове. Данте утверждал, что в библиотеку почти никто не приходит. Лгал? Да нет, с какой бы стати? Тем более что я и сама имела вчера возможность убедиться в том, насколько здесь обычно бывает тихо. За весь день ни один человек не пришёл. И вдруг — такое. Да и люди, которые здесь собрались, сказать по правде, не производили впечатление особенно читающих. И если судить по их вопросам, тоже выходило, что посещение библиотеки для них в новинку, а некоторые и книгу-то в руках едва ли когда-нибудь держали. Ну, разве что когда грамоте обучались, совсем уж неграмотные навряд ли сюда бы пришли. И как это понимать? Народ действительно сбежался в библиотеку, как предсказывал Ренцо? Но кастелян говорил исключительно о мужской части обитателей армона, к тому же он без сомнения шутил. Конечно, можно было бы предположить, что слуги — а в основном толпа состояла именно из них — просто сбежались под благовидным предлогом, чтобы поглазеть на прибывшую с севера диковинку. Но в этом случае и разговоры они бы вели совершенно другие. Ничего не понятно.

В очередной раз выглянув из своего укрытия, я увидела, как несколько человек отчаянно бьются «за место под солнцем», то бишь за позицию поближе к двери библиотеки. Понятно, если сейчас отворить дверь, они ворвутся все разом и всё там разнесут. Я судорожно сглотнула, представив себе масштаб разрушений. Сдаётся мне, не случайно вся эта радость свалилась на мою голову в первый же рабочий день. Но с этим разберёмся позже. Кто-то просто не понимает, что после похищения, плавания в трюме и клейма меня невозможно выбить из колеи подобными мелочами.

— Бьянка, слушай меня внимательно, — быстрым шёпотом обратилась к горничной я. — Беги назад и отыщи первого попавшегося стражника, или можно даже лакея, но только такого, покрепче. И веди сюда. Скажи, надо проследить, чтобы люди соблюдали очередь, заходя в библиотеку.

— Я сбегаю, а если он откажется? — засомневалась Бьянка. — Скажет, что это не его обязанности и всё такое?

— Значит, вежливо так — главное, спокойно, хорошо, Бьянка? — скажи ему, что если библиотеку сейчас разгромят, то дон Эльванди накажет не только Архивариуса, но и тех, кто мог предотвратить эту неприятность, но остался в стороне.

— Поняла. — По губам Бьянки скользнула победная улыбка. Видимо, она уже была не прочь сказать такое какому-нибудь заносчивому стражнику и даже надеялась, что тот не сразу откликнется на мою просьбу. — Всё сделаю.

Бьянка ушла. Поскольку её появление в коридоре не осталось незамеченным, пришлось и мне демонстративно зашагать навстречу собравшимся. Ничего, Сандра. Ты не рвалась привлекать всеобщее внимание, но это далеко не самое страшное, что может произойти с человеком.

— Дамы и господа! — громко произнесла я, останавливаясь в нескольких шагах от библиотеки прежде, чем меня успела обступить голосящая толпа.

Люди замерли, оборвав на середине выкрики в духе «Мне срочно нужна книга по кулинарии, и посвежее!».

Ну что ж, начало хорошее. Надо продолжить говорить до тех пор, пока Бьянка не справится с поставленной задачей. Ладно. Не зря же я периодически вела семинары в астарольских университетах. Хоть в чём-то навыки пригодятся.

— Я рада приветствовать вас в библиотеке, — объявила я, нацепив на лицо гостеприимную улыбку. — Как вы знаете, эта дверь, — я торжественно указала на вход, и люди немного расступились, — ведёт в архив рода Эльванди. Полагаю, вам известно, что это очень древний архив и там содержатся чрезвычайно ценные книги. Как я понимаю, вы пришли сюда, чтобы одолжить некоторые из них.

Собравшиеся закивали, но прежде чем коридор вновь наполнился громкими возгласами, я продолжила:

— Чтение — это чрезвычайно полезное и похвальное занятие, и каждый из вас безусловно получит то, зачем пришёл. В библиотеке хранится множество книг на самые разнообразные темы, от философии до математики и от истории магии до садоводства. Здесь можно найти как книги арканзийского производства, так и иртонские рукописи. Некоторые книги чрезвычайно дорого стоят. Поэтому я очень вас прошу, когда начнётся приём, заходить в библиотеку по одному, в порядке очереди. Крупные предметы, — я многозначительно посмотрела на здоровенную корзину женщины, искавшей «свежие» книги, — будет лучше оставить снаружи.

Тут уж подошёл стражник, которого Бьянка, по-видимому, успела ввести в курс дела, и я со спокойной совестью отперла дверь. Мы с горничной вошли внутрь, я прошла на своё рабочее место и минуту спустя Бьянка объявила, что первый посетитель может заходить.

Уж не знаю, как в конечном итоге снаружи определили очерёдность, но первой в библиотеке оказалась невысокая девушка, одетая довольно похоже на Бьянку. Войдя, она остановилась недалеко от порога и напряжённо огляделась, явно чувствуя себя в здешней обстановке непривычно.

— Здравствуйте. — Я ободряюще улыбнулась. — Как вас зовут?

— Карлота Грейдо, горничная, — ответила та, подходя поближе.

— Очень приятно, Карлота. — Я исходила из того, что моё имя посетителям известно. — Вы пришли, потому что хотите что-то почитать?

— Да, — как-то не слишком уверенно откликнулась девушка. — Мне нужно несколько книг. — Она извлекла откуда-то из складок платья список и принялась зачитывать чуть ли не по слогам. — «История моды», «Уход за кактусами» и «Шёлковая одежда глазами моли».

— А раньше вы увлекались чтением на эти темы? — спросила я, испытующе глядя на горничную.

— Н-не очень, — призналась та.

— И что же заставило вас таким образом расширить круг интересов? — продолжала допытываться я.

Горничная немного помялась, а потом ответила:

— Если честно, сама я чтением вообще не увлекаюсь. Но мне сказали, что современной горничной без этих знаний просто никак.

— Без ухода за кактусами? — решила уточнить я.

— Ну, вроде как вдруг дону Данте взбрендит… То есть вдруг дону Данте придёт в голову светлая мысль украсить армон комнатными растениями. Тогда нам, горничным, придётся за ними ухаживать — я мы не знаем, как, — объяснила девушка.

— А чего за кактусами-то ухаживать? — фыркнула Бьянка. — Поливай раз в неделю, а то и в две. Кактус — это, чай, не орхидея. О чём там целая книга-то?

— Мне. Признаться, более интересно про моль, — заметила я. Однако оставалась другая вещь, куда более интересная.

— Карлота, вы позволите вас так называть? — Девушка кивнула, и я продолжила: — А скажите, пожалуйста, кому именно взбрен… то есть пришла в голову светлая мысль посоветовать вам почитать всю эту литературу?

— Нашему дворецкому, — без малейших угрызений совести наябедничала девушка. — О н ещё пригрозил, — полушёпотом добавила она, — что если я не буду всего этого знать, то и в армоне мне не место.

— Понятно.

Я удовлетворённо улыбнулась. Всё вставало на свои места. Ну что, дон Данте и дон Ренцо, большие знатоки психологии слуг, и кто из нас оказался прав? Браво, очень удачный ход, господин дворецкий. Заставить меня весь первый рабочий день трудиться не покладая рук, носясь от полок к посетителям и обратно. Вынудить меня почувствовать себя не Архивариусом, а именно библиотекарем. И заодно понадеяться на то, что ворвавшаяся в помещение толпа сметёт с полок и уничтожит хотя бы несколько книг. А дон Данте поймёт, какую совершил ошибку, поставив столь некомпетентного человека на столь ответственный пост. Вы же вроде бы как ничего предосудительного не сделали. Ну, порекомендовали персоналу повысить квалификацию. Кто вас за это осудит?

План действий созрел в голове практически сразу. Взяв лист бумаги, я аккуратно написала на нём имя горничной, а затем названия всех трёх книг.

— Вот как мы поступим, Карлота, — сказала я затем. — Пока вы можете идти. Я оформлю ваш заказ, как полагается, найду необходимые книги, и извещу вас, когда вы сможете их забрать.

Следующим посетителем оказался садовник, коренастый мужчина лет сорока с на удивление мягкими, учитывая его крепкое сложение, глазами. Ему также было поручено ознакомиться с литературой о кактусах. То ли у дворецкого был пунктик на этом виде растений, то ли просто не хватало фантазии. Конкретного названия садовник не дал, поэтому я сделала себе пометку найти для него что-нибудь в духе «Место кактуса в рационе мышей».

Третьим оказался тот самый парень, что заступился в коридоре за девушку. Выяснилось, что его звали Марито, и он являлся камердинером Данте.

— Мне нужна книга по основам медицины, — небрежно сказал он. — И по возможности, — он шутливо свёл руки в молитвенном жесте, — какой-нибудь очень тоненький томик. Чтобы в нём было как можно меньше страниц и как можно меньше медицинских терминов.

— А вы уверены, что вам вообще нужна эта книга? — задала закономерный вопрос я.

— Уверен, что не нужна, — честно откликнулся парень.

— Почему же вы тогда за ней пришли?

— Да дворецкий голову заморочил. Дескать, любой порядочный камердинер должен знать, как оказать первую помощь своему господину, если тот вдруг надумает упасть с лестницы.

— А вы что? — поинтересовалась я.

— А я ответил, что я не порядочный, — откликнулся парень.

— И как?

— Не помогло, — улыбнулся он. — И главное, ну, не ерунда ли? С какой стати дону Данте падать с лестницы? Учитывая, что алкоголем он не злоупотребляет?

— Так-таки никогда не злоупотребляет? — полюбопытствовала я.

Сама не знаю, зачем.

— Никогда, — заверил камердинер. — Ну, кроме одного раза.

Мне, конечно, очень захотелось расспросить, что же это был за один раз, но я сдержалась и не стала. Вместо этого поступила так же, как и с предыдущими посетителями. Записала, как его зовут и что ему нужно, и отправила восвояси.

Поток посетителей оказался длинным, и всё-таки наступил момент, когда он иссяк. Теперь я заперла дверь изнутри — хорошего понемножку — и приступила ко второй части работы. Стала отыскивать запрошенные книги и складывать их в стопки на столе. Времени это заняло порядочно. Я ещё не успела как следует ознакомиться с библиотекой, да и порядок на полках был не так чтобы идеальный. Тем не менее, ближе к концу дня, утирая пот со лба, я с удовлетворением отметила, что всё готово. Теперь оставалось самое главное. Я села за стол, освободила место для листка бумаги и, немного подумав, вывела следующие строки:

Господин дворецкий,

Поскольку начальник и Учитель непременно должен обладать теми знаниями, которых требует от своих подчинённых, предлагаю вам ознакомиться с рекомендованными вами же книгами. Жду вас через два дня в библиотеке, где вы сможете пройти экзамен по их содержанию. В случае если вы провалите экзамен, мне придётся обратиться к дону Эльванди с сообщением о вашей профнепригодности.

С искренним уважением,

Донья Сандра Эстоуни.

Для того чтобы доставить адресату все собранные книги пришлось вызвать двух крепких мужчин. Каждый отнёс дворецкому очень внушительную стопку. На верхушке одной из них балансировало написанное мной послание.

Тёмной-тёмной ночью — или если говорить точнее, поздним вечером, — в ведущем в библиотеку коридоре послышался жуткий шорох и скрежет. Как будто страшное чудовище медленно ползло по армону… или самый обыкновенный человек просто тянул за собой по полу огромный мешок. Возле приоткрытой двери шум прекратился.

— Входите, господин дворецкий! — громко сказала я, зажигая свечу.

Ни секунды не сомневалась, что он прямо сегодня заявится, чтобы возвратить все книги на место, но делать это, пока обитатели армона не улягутся спать, не станет. Не захочет, чтобы история разлетелась по окрестностям, превратившись в сплетню. Ладно, я и не настаивала.

Обречённый вздох. Затем дворецкий, сделав последнее усилие, затащил мешок внутрь.

— Что ж вы так с книгами неаккуратно обращаетесь? — пожурила его я. — А вдруг страницы помнутся? А книги-то ценные, свежие, некоторые только что из-под курицы! — брякнула я, припомнив давешний разговор. Настроение, сколь ни удивительно, было бодрое.

— Только что…что? — не понял дворецкий.

— Неважно, — махнула рукой я.

Заострять внимание он и не стал; думаю, списал мои слова на плохое знание языка.

— Вы решили пройти экзамен прямо сейчас? — с вежливой улыбкой повстречавшего мышь удава поинтересовалась я. — Очень похвально. С чего начнём? С кактусов? Или лучше всё-таки с моли? Только имейте в виду, — поспешила продолжить я, видя, что он собирается что-то сказать, — у меня богатый опыт отыскивания шпаргалок. Так что сжульничать не удастся. Хотя, — я окинула задумчивым взглядом набитый книгами мешок, — даже не представляю себе, в каком месте вы могли бы спрятать шпаргалку нужного размера…

— Донья Сандра, ну зачем вы так? — обиженно просипел дворецкий. — Нехорошо, право слово.

«Надо же, уже и донья», — подумала я про себя, а тем временем недоумённо изогнула брови.

— Что нехорошо, господин дворецкий? Может быть, вы сомневаетесь в моей квалификации? Не беспокойтесь, у меня высшее образование.

— Вот зачем вы так, а? — гнул свою линию он. — Я, между прочим, по вашей милости чуть воспаление лёгких не получил в этой чёртовой камере.

— Я, между прочим, по вашей милости чуть рассудка не лишилась в этой чёртовой камере, — бесстрастно парировала я.

— Я только выполнял свои обязанности, — вскинул голову он.

— И выполнили их из рук вон плохо, — отрезала я. — Ну так как, — я немного сбавила тон, — будем как-то уживаться вместе или продолжим эту игру?

И я кивнула на мешок с книгами.

Дворецкий тоже посмотрел на подборку учебной литературы, прикинул масштабы намечающегося экзамена, и вздохнул.

— Ладно, будем уживаться, — кивнул он. — Полагаю, дон Эльванди об этом уже знает? — спросил он, отчего-то с укоризной. И вновь посмотрел на книги.

— Представьте себе, нет, — откликнулась я. — И с учётом благополучно прошедшего экзамена полагаю, что и не узнает.

Однако, как выяснилось, я ошиблась. О произошедшем, в более или менее полном объёме, Данте всё-таки узнал. Правда, без моего участия. Возможно, благодаря его камердинеру. Это выяснилось день спустя, когда Данте пришёл в библиотеку, неся в руке какую-то бумагу.

— Сандра, мне нужно перевести этот документ с астарольского. Сможешь?

— Конечно.

Я приняла бумагу, радуясь возможности ненадолго окунуться в родной язык. Словно получила возможность увидеть кусочек своего мира, подглядев в окошко. Это напомнило мне, что я собиралась поговорить о своей родине с Данте. Посмотрела на стул, который по моей инициативе был поставлен здесь для посетителей, но Данте садиться пока не собирался, и я спросила:

— Данте, скажи…Могу я кое о чём тебя попросить?

— Конечно. О чём идёт речь?

Я прикусила губу, не решаясь вот так просто завести разговор на столь волнующую меня и одновременно болезненную тему.

— Давай всё-таки сначала документ, а потом всё остальное. — И я приступила к тексту, состоявшему, впрочем, всего лишь из нескольких строк.

Данте обошёл стол, остановился возле меня и мягко опустил руки мне на плечи.

— Я слышал, вчера в архиве были проблемы? — заметил он.

— Ничего серьёзного. — Я пренебрежительно пожала плечами, по-прежнему ощущая прикосновение его ладоней. — Я уже всё решила.

— Мне это известно, — подтвердил Данте. — Но ты могла бы сразу обратиться с этим ко мне. И проблема решилась бы ещё быстрее.

— Могла бы, — согласилась я, дописывая текст перевода. — Но мне надо учиться самостоятельно справляться с проблемами, которых теперь, учитывая мой новый статус, — я приподняла руку с драконом, — будет много.

— Сандра, — укоризненно покачал головой Данте, — поверь, этот статус здесь в армоне практически ни для кого не играет роли. Постарайся просто о нём забыть.

— Это будет сложновато, — начиная злиться, откликнулась я. — Ведь даже ты, кто сделал для меня больше всех остальных, вместе взятых, прекрасно об этом статусе помнишь. Разве ты позволил бы себе с такой лёгкостью прикасаться к молодой незамужней женщине, если бы не понимал, хотя бы где-то на глубине сознания, что она тебе принадлежит, и потому ты имеешь на это полное право?

Я выпалила всё это на одном дыхании. Руки Данте резко отдёрнулись, будто их обожгло кипятком. Он отошёл и вернулся к месту для посетителей. Я сидела, низко опустив голову и проклиная всё на свете.

— Ты слишком остро всё воспринимаешь. — Данте старался говорить небрежно, но его лицо превратилось в каменную маску. — Здесь, на юге, к подобным вещам относятся проще. Но я сожалею, если моё поведение тебя оскорбило. Так о чём ты хотела меня попросить?

Я впилась глазами в стол. Какие теперь просьбы, после моей отповеди?

— Неважно, — покачала головой я. — Забудь.

— Как же вы, северяне, невыносимы! — воскликнул вдруг Данте, разом выходя из образа каменной глыбы. — Ох уж эта ваша привычка сказать «А» и наотрез отказаться говорить «Б»! Неужели нельзя быть чуть попроще?

— Это так сильно раздражает? — улыбнулась я, всё ещё держа голову опущенной.

Всё-таки сейчас, когда он кричал, я чувствовала себя значительно комфортней, чем один на один с его недавней ледяной маской.

— Раздражает. — Данте усмехнулся. — Возможно, потому, что я и сам такой же. Ладно, давай, говори, что это была за просьба, — быстро сменил тему он.

— Я просто хотела спросить: не мог бы ты узнать, что стало с Астаролью? — решилась высказаться я. — Мне очень важно это знать. Чем закончилось то вторжение?

Данте понимающе кивнул.

— Астароль далеко, и у меня пока очень мало информации, — сказал он. — Я отправлю гонцов и извещу тебя, когда что-нибудь станет известно.

— Спасибо. — Я искренне приложила руку к груди.

— Да не за что, — вздохнул он, направляясь к выходу с полученным от меня переводом.

Возле двери он остановился и развернулся ко мне.

— Приношу свои извинения за оскорбившее тебя поведение. — Его голос снова был ледяным. — Больше это не повторится.

И он ушёл. А я, чувствуя себя круглой дурой, вдруг осознала: это действительно не повторится, и… мне жаль.