Оксане Лебедевой на вид можно было дать максимум лет тридцать пять, хотя на самом деле ей было сорок два года. Даже шея не выдавала ее возраста.
А если ей сделать хорошую прическу и макияж, подумал Посохин, то она будет выглядеть еще моложе. Неудивительно, что Квасов предпочел ее своей благоверной, хотя и та не была уродиной. К тому же и весила бизнесменша, наверное, почти в два раза больше, чем эта стоявшая сейчас перед Посохиным миловидная сероглазая женщина. А если предположить, что не Квасов ее выбрал, а она его? С расчетом кардинально улучшить свое материальное положение?
Лебедевой очень шел простенький хлопчатобумажный сарафан с цветочным рисунком – мелкие ромашки и васильки по белому полю. На талии – тонкий поясок. Невольно у Посохина мелькнула мысль, что так одеться его жену и под пистолетом не заставишь. Даже для работы в саду Маришка предпочитала куда более экстравагантные наряды.
Когда майор сказал Лебедевой, что он из уголовного розыска, та растерялась.
– А вы, по какому вопросу? – спросила она с трогательной детской интонацией, чем окончательно расположила к себе Посохина. Майор понял, что ему в процессе разговора будет трудно оставаться объективным и придется ежесекундно себя контролировать.
– Я пришел поговорить с вами о Николае Квасове, – сразу взял быка за рога Посохин. Медлить с наиболее интересующим его вопросом в беседе со столь обаятельной женщиной было бы ошибкой.
Лебедева отвела глаза.
– А что вы хотите знать?
Майор тотчас вспомнил выражение лица своей тринадцатилетней дочери, когда та после эмоционального папиного разъяснения наконец осознает, что поступила нехорошо.
– Давайте присядем! – сказал Посохин, указывая на зеленую садовую скамейку возле веранды. – Так нам будет удобнее вести разговор.
Лебедева молча прошла к скамейке и села. Майор постоял немного, непонятно почему ожидая приглашения и, не получив его, спросил:
– Вы позволите?
Лебедева испуганно посмотрела на полицейского и едва заметно кивнула.
– Да. Садитесь, пожалуйста.
Посохин опустился на край скамьи примерно в полуметре от женщины и, насколько это было возможно, развернулся в ее сторону.
– Вы знаете, что жена Николая Квасова утонула? – спросил он, пристально наблюдая за выражением ее лица.
– Да. Я знаю.
– Вам Николай рассказал?
– Нет.
– А кто?
– Соседка.
– Регина Альбертовна?
– Нет. Татьяна Антоновна. Стогова.
– Где вы с Николаем познакомились?
– В магазине.
– Он не похож на человека, который может запросто заговорить с понравившейся ему женщиной.
– Нет, то есть да. Он не такой. Я за день до этого купила у них на ярмарке туфли, а тут вдруг столкнулась с ним в магазине у стеллажей с макаронами. Я с ним поздоровалась. Машинально как-то так получилось. И он со мной заговорил.
– Когда это произошло?
– Больше года назад.
– Как часто он к вам приходил?
– По-разному бывало. Иногда несколько дней подряд приходил. Иногда я его неделями не видела.
Лебедева отвечала на вопросы, не проявляя эмоций. Можно было подумать, что говорит она не о себе, а о совершенно постороннем человеке. Она смотрела прямо перед собой куда-то в пространство (видела ли она яблони в двух метрах от себя?) и ни разу не повернула головы в сторону собеседника.
– Он вам по телефону звонил?
– Нет, ни разу не звонил.
– Вы ему давали свой номер?
– Коля сказал, что этого не нужно. И чтобы я ему не звонила.
– А когда вы виделись с Николаем последний раз?
– Недели две назад.
Майор насторожился: врет или забыла?
– Где?
– У меня.
– О чем вы говорили?
– Я не все помню.
– Расскажите то, что помните. Самое важное можете вспомнить?
– Мы говорили о разводе.
– Он хотел уйти от жены?
– Да.
– А как вы на это отреагировали?
– Никак. Я не представляла, как мы будем жить вместе.
– Почему?
– Не знаю. Как-то странно все. Жила-жила больше десять лет одна, и вдруг в один миг все по-другому.
– Но вы же были раньше замужем?
– Была.
– И?
– Я не знаю. Я всегда сомневалась, что у нас с Колей получится хорошая семья.
– Почему?
– Мы с ним очень разные.
– Николай собирался перейти жить к вам?
– Да. Он сказал, что хозяйство записано на жену, и если он с ней разведется, то вряд ли она ему что-нибудь сама отдаст при разводе. Судиться с ней он не хотел.
– И вы приняли бы его в свой дом, если бы он пришел без всего?
– Да, приняла бы. Он хороший. Добрый и… он меня любит. Мне так кажется… Я не знаю, что мне делать.
Глаза Оксаны наполнились слезами, но голос ее звучал все также ровно, как и раньше.
– А тридцатого мая, в понедельник, он к вам не приходил? Около десяти часов вечера? Может, немного раньше.
– Тридцатого? Я не помню.
– Ну как же?! Пробыл он у вас, правда, недолго. Но был же! Люди его видели.
– Это когда он первый раз выпивши пришел? – вытерев глаза, посмотрела на Посохина Оксана.
– Не знаю, вам виднее. Был понедельник, поздний вечер. Николай к вам пришел и… Ну, вспоминайте.
– Он выпивши тогда пришел. Первый раз. Я попросила его уйти. Время я не помню.
– Он ушел?
– Да.
– И не возмущался?
– Нет. Попросил прощения и ушел.
– Он зачем в тот вечер приходил к вам?
– Спрашивал опять, собираюсь ли я за него замуж или нет.
– И что вы сказали?
– Сказала, что о таких вещах надо говорить на трезвую голову.
– И все?
– Я потом заплакала и не смогла больше говорить.
«Вряд ли такая тихоня могла толкнуть Квасова на преступление, – подумал Посохин. – Скорее всего, это была его собственная инициатива. Хотя может быть, он и правда, не имеет к убийству никакого отношения. Но тогда кто имеет? В чьих это интересах?»
– Оксана Григорьевна, не расстраивайтесь. Все у вас будет хорошо. Вот увидите!
– Вы в самом деле так думаете?
Лебедева посмотрела на полицейского, несколько раз моргнула, и по ее щекам побежали крупные слезы.
– А зачем мне вам врать? – пожав плечами, сказал майор. – Какая в этом может быть выгода?
В юности Посохин, увидев слезы даже незнакомой женщины, мгновенно терял способность не только действовать, но и рассуждать. Он почему-то начинал чувствовать себя виноватым в ее горе. С годами он стал смотреть на такие вещи с равнодушием, иногда даже с ехидной ухмылкой. И вот сейчас, то чувство вины, которое овладевало им когда-то при виде женских слез, неожиданно к нему вернулось.
Посохин рывком поднялся со скамейки.
– Извините за беспокойство, Оксана Григорьевна. Не смею больше отнимать у вас время. Всего доброго.