Сергей Николаевич Марков — старик с седыми висками, часто всклокоченными, с крупным носом и подбородком, слегка закинутым кверху, в начале шестидесятых годов частенько захаживал в Дом литераторов. Он оглядывал своим зорким настороженным взглядом ресторанные столики в поисках, куда бы сесть, Я замечал, что абы где и абы к кому он не садился — а только к людям, с которыми мог поговорить. Одним из таких собеседников иногда бывал я. Сергей Николаевич меня знал. Как-то раз я побывал у него дома — заезжал за воспоминаниями Маркова о юношеской жизни в Омске, о том, как молодые поэты, возглавляемые знаменитым по тем временам омским писателем и чудаком Антоном Сорокиным, издевались над наркомом просвещения Луначарским, как-то приехавшим в город. Очерк был очень злой, и Луначарский (правда, под фамилией Богучарский) высмеивался там беспощадно, однако то, что он все-таки был напечатан в «Дне поэзии», который я составлял расположило Маркова ко мне… И в этот раз, скользнув глазами поверх голов, Сергей Николаевич увидел меня и подсел рядом… Вскоре мы приняли граммов по сто пятьдесят. Марков оживился, помолодел (а было-то ему тогда всего пятьдесят пять или пятьдесят шесть лет — меньше, чем мне сейчас!) и охотно откликнулся на просьбу почитать стихи…
Сначала он прочитал балладу о своей мезеньской жизни. Я слышал краем уха, что он туда был когда-то сослан, но за что, надолго ли и в какое время, толком я не знал, а он сам ничего не говорил ни мне, ни другим молодым поэтам. Баллада была о том, как норвежский король Гакон наградил его за случайные сведения о погибшей норвежской экспедиции, которые молодой Сергей Марков опубликовал в архангельской газете. С воодушевлением сверкая глазами из-под колючих бровей, Сергей Николаевич читал нечто чеканное, звенящее, мужественное, киплинговское:
Видимо, в этот злачный дом он заходил от одиночества, и когда я и еще кто-то из молодых поэтов, сидящих рядом, начали восторгаться стихами, он растаял и прочитал балладу о белогвардейце, перешедшем границу, которого предала женщина.
…А сейчас я листаю уголовное дело «Сибирской бригады» и нахожу в нем упоминание об этой балладе, но вместо слова «красотка» стоит другое, страшное для тех времен слово «сексотка».
Я всегда любил этого поэта за какое-то особое изящество формы. С первых стихов его, прочитанных мною. Надо сказать, что в 1960 году, когда я поступил в журнал «Знамя» (заведовать отделом поэзии), Борис Леонтьевич Сучков, заместитель главного редактора, однажды посоветовал мне: «Позвоните Сергею Николаевичу Маркову, попросите у него стихи…». Сучков сам отсидел в сталинских лагерях лет десять, литературную жизнь тридцатых годов знал хорошо, и его рекомендация была не случайна. Я позвонил Маркову, вскоре получил стихи, прочитал, удивился, насколько они были хороши по сравнению с теми, которые мне приходилось печатать, понес их к Сучкову. Тот тоже прочитал их. Помолчал. Поднял на меня глаза: «Хороший поэт. Оставьте стихи в резерве. Может быть, и напечатаем…». Но ничего из этого не вышло. В программу крайне прагматичного журнала чистая и не зависимая от злобы дня поэзия Маркова никак не вписалась. Главному редактору Кожевникову она просто была не нужна…
Сергея Маркова арестовали позже других, поскольку он был в командировке в Казахстане в Джаркентском районе. На следствие его привезли оттуда, что зафиксировано в документе: «Литер „А“ направляется Марков — (с личностью) в Ваше распоряжение (ОГПУ, Алма-Ата) направляется из Джаркента в Москву. „Подписано пом. нач. УСО Гринбаум“».
В Москве Марков написал заявление:
«Я являюсь тяжело нервно больным… Во время ареста никто с моей болезнью не считался. Ничего не знал за собой, считаю свой арест недоразумением. Лично не знаю, почему целый месяц никто не сообщил мне мотивов ареста тяжело больного человека, каким я являюсь.
С. Марков 11 мая 1932 г.
Дом ОГПУ Москва».
Протокол допроса С. Н. Маркова, сов. секретно, 13.5.32 года
«Полностью сознаваясь в своих антисоветских поступках, я, ничего не скрывая и ничего не утаивая от органов ГПУ, показываю следующее:
а). С конца 1927 года по 1929 состоял в антисоветской группе „Памир“.
б). С 1931 года состоял в антисоветской группе „Сибиряков“.
в). Написал и декламировал среди членов группы стихотворение „Колчак“.
г). Написал, читал на собрании в Доме Герцена стихотворение „Семиреченский тигр“, посвященное Троцкому.
Подробно о работе группы „Памир“, „Сибиряков“, политкредо и политфизиономии членов группы изложу в последующих показаниях.
Записано с моих слов верно и мне прочтено
Сергей Марков».
Из протокола допроса С. Н. Маркова от 20.5.32 года
«В антисоветскую группу „Памир“ я вступил в Новосибирске в 1928 г. Группа была создана по инициативе секретаря журнала Анова, Мартынова, моей и др. Мы были тогда нелегальной группой».
«В Новосибирске мы потерпели поражение. Меня обвинили, по-моему, без достаточных оснований, в антисемитизме, сняли с работы, и я вынужден был уехать в Ленинград. Из Ленинграда я приехал в Москву в начале 1929 года».
«РАПП нас не включил целой группой, признал нас реакционными, и мы вынуждены были „сократиться“ — это было в конце 1929 года».
«Антисоветский тон задавал Анов. С его стороны проводилась определенная антисоветская обработка молодых членов группы. Я лично думал, что он провоцирует, работая агентом ОГПУ, настолько откровенны были его разговоры. Члены группы в большинстве настроены антисоветски…
Записано с моих слов и мне прочитано
С. Марков».
К делу приложено никогда и нигде не публиковавшееся полностью стихотворение Сергея Маркова.