Мать пьет снотворное за то, что столько лет недосыпала, ее бросает в забытье шальная доза нембутала. Жизнь опостылела вконец, а молодые сны — отрада. Чтобы приснился мой отец, она не просыпаться рада. Но снятся ей госпиталя, ее кровавая работа, бинты и язвы, гной и рвота — война, короче говоря. Она, не покладая рук, кромсает, режет, шьет и пилит… Один без ног, другой без рук, а третий, раненный навылет, кричит… Спаси его, хирург! Ты — Бог. Твори свои дела и день и ночь, не уставая, покамест на столы тела исправно шлет передовая… А сын ей говорит: — Вставай! Что жить искусственными снами? Волнуйся! Радуйся! Страдай! Дыши весенними ветрами! Но ничего не знает он о том, что знает только старость: — Мой сын, оставь, — я вижу сон, и это все, что мне осталось! Они идут в шумящий бор сбирать цветы на солнцепеке… — Мать, подыми потухший взор, послушай, как журчат потоки!.. Взгляни на голубую гладь — ты столько бед перемолола, еще настанет время спать! — Она в ответ ему — ни слова. Пригрелась в солнечном тепле. Молчит. Рукой устало машет, склонясь к оттаявшей земле. Не шьет. Не стряпает. Не вяжет… А мать-и-мачеха цветет, и сон-трава мохнатым зевом росу мерцающую пьет… Но никогда под русским небом трава забвенья не взойдет.