Все было так. Шумел зеленый дуб. Встало солнце над прибрежным лугом. В густой тени дремал мой юный друг, тот человек, что был мне лучшим другом. Он почернел и вымотался весь от ранних зорь, от золотого плена, от страсти жить, от жажды пить и есть так изнемог, что навзничь рухнул в сено. А шум листвы и птичья щебетня твердили нам, что наступило лето… В его губах дымилась сигарета, он спал как мертвый… Капелька огня достигла рта. Он вскрикнул. В два прыжка слетел с обрыва и, как зверь, губами припал к струе, и чистая река слизнула боль и остудила пламя. Вся наша жизнь шумела в лад с рекой, совсем иными были наши лица… Добычей, смехом, родиной, тоской — мы всем готовы были поделиться. Он был здоров и молод. Потому глядел на мир так весело и юно… Вот почему, вперяя взгляд во тьму, я думаю печально и угрюмо: неужто честь, отвага и душа всего лишь результат избытка силы? Но только плоть достигнет рубежа, когда земные радости немилы, как проступают в лицевых костях отчаянья и замкнутости знаки. Не дай мне Бог! На старых тополях, справляя свадьбы, раскричались птахи. Опять весна. До самой синей тьмы над гнездами хлопочет птичья стая, и я внимаю шелесту листвы, как по страницам жизнь свою листая.

1975