Всё не высказать, всех не обнять, потому-то я понял отныне, — чтоб чужих и неблизких понять, хоть родных надо сделать родными. Но как будто мы любим родных! Впрочем, любим, но странной любовью: болен ею лишь тот, кто приник в час прощанья хоть раз к изголовью. Что любил? Бормотанье реки, уходящего времени вздохи, приближенье привычной тоски, да касание милой руки, да какие-то вечные строки. Всё? Едва ли. Склоняясь ко сну, глядя пристально в небо ночное, вспомню всё, что ушло в глубину и пускай остаётся в покое.