— Собирайтесь, да поскорей! — у крыльца застоялись кони, ни в колхозе и ни в райкоме не видал я таких коней. Это кони НКВД — не достанешь рукой до холки. Путь накатан, и сани ходки — хоть скачи до Улан-Удэ. Как страдал я о тех конях! Кубарём открываю двери, а они храпят, словно звери, в гривах, в изморози, в ремнях. Мать выходит на белый снег… Мать, возьми меня прокатиться! Двери хлопают, снег валится, мне запомнится этот бег. Что за кони! В голодный год вскормлены яровой пшеницей, впереди лейтенант возницей хочет крикнуть: пади, народ! Но молчанье стоит в селе, в тёмных избах дети да бабы, под санями звенят ухабы, тонут избы в кромешной мгле. Лезу в сено — как будто в стог. Рядом подполковник Шафиров, следопыт, гроза дезертиров, местный царь или даже Бог. Рвутся серые жеребцы, улыбается подполковник, разрывается колокольчик, разливаясь во все концы. В чёрных избах нет ни огня, потому что нет керосина. Справа-слева молчит Россия, лихорадит радость меня. Где же было всё это, где? Воет вьюга в тылу глубоком. Плачут вдовы в селе убогом… Мчатся кони НКВД! Погрохатывает война за далёкими за лесами, по дороге несутся сани, мутно небо, и ночь мутна!