Лучше жариться в этой жаре, лучше пить эту горькую воду, — я не пес, чтоб лежать в конуре и печально скулить на погоду… На машине в полуденный зной мы сквозь город Каган пролетали, а Сережа сидел за спиной и лениво играл на гитаре. Но когда похоронный кортеж показался из-за поворота, инструмент, как веселый оркестр, зазвенел, к изумленью народа. Красный гроб проплывал на руках по дороге, ведущей в пустыню, где асфальт и железо в песках перемешаны с нефтью и синью. Сослуживцы майора брели вслед за гробом походкою шаткой… А Сережа запел о любви и о жизни, прекрасной и краткой. Потому что он был молодым, он закончил щемящим аккордом и воскликнул: — Житуха — живым! Я добавил: — Прощение — мертвым… — И кощунственный этот настрой прозвучал неожиданно свято над измученной зноем травой, и над скважиною буровой, и над вышкой с фигурой солдата.