Маша стремительно сбежала по ступенькам в сад, поправляя на ходу шляпку, ловко сидевшую на ее золотисто-каштановых локонах. Бордовая амазонка плотно охватывала гибкий стан, мягкими складками спадала к крошечным ножкам, обутым в мягкие кожаные сапожки.

— Маша! Куда ты в такую рань?

Маша обернулась. Маменька, в капоте и кружевном чепце, смотрела на нее с верхней ступеньки лестницы, ладонью прикрывая глаза от разгорающегося утреннего солнца.

— С добрым утром, маменька. Хочу до завтрака прогуляться на Звездочке. Такое нынче солнышко ласковое. Не усидеть дома.

— Только не уезжай далеко. Я всегда волнуюсь, когда ты на ней. Больно норовистая.

— Не бойтесь, маменька. Она меня любит.

Маша помахала матери рукой и побежала по дорожке к конюшне, вдыхая свежий аромат цветов и утренней росы.

Конюх Николай, молодой невысокий парень с круглым курносым лицом и странными белесыми глазами, возился у входа.

— Николай, голубчик, оседлай мне Звездочку, — попросила Маша.

Некоторое время он молча смотрел на нее, теребя в руках хлыст.

— Сию минуту, барышня, — пробормотал он наконец и скрылся в конюшне.

«Почему мне всегда так неуютно под его взглядом? — подумала Маша. — Все дело, наверное, в его бесцветных глазах. Смотрит прямо как вурдалак».

Николай появился, ведя в поводу красивую лошадку мышиной масти с изящными белыми бабками и яркой белой звездочкой во лбу. Ей она и была обязана своим именем. Она легко перебирала тонкими ногами, будто вовсе не касалась земли.

Маша подбежала к своей любимице, поцеловала в теплые, трепещущие ноздри.

— Здравствуй, моя красавица! Поскачем?

Лошадь косила на нее влажным вишневым глазом и прядала головой, будто соглашаясь. Поскачем!

Николай уже держал ей стремя. Маша легко вскочила в седло и тут же почувствовала прикосновение его твердых пальцев к своей ноге, чуть выше сапожка. От изумления она чуть не потеряла равновесия. Что, что это значит? Он совсем лишился рассудка.

Хлыст взметнулся над головой. С трудом преодолев жгучее желание исхлестать его бессмысленно улыбающееся лицо, Маша вместо этого опустила хлыст на шею ничего не подозревающей Звездочки. Не ожидая такого начала, та вскинулась на дыбы, скакнула, одним молниеносным прыжком преодолела изгородь и понеслась между деревьями.

Стремительная скачка, ветер в лицо успокоили Машу.

— Прости меня, Звездочка, — прошептала она. — Прости.

Надо будет обо всем рассказать отцу. Нет, нельзя. Он выйдет из себя, неизвестно, чем все кончится. Лучше просто попросить отослать его обратно в деревню и взять другого конюха. Отец бывал крут с дворовыми. Его побаивались.

За размышлениями Маша и не заметила, как отъехала довольно далеко от дома. Вправо и влево, насколько хватало глаз, раскинулись вспаханные поля. Впереди темнела дубрава. Туда-то и направила Маша бег своей Звездочки.

Это было ее любимое место, уединенное, таинственное. Хрустальный ручей, журча, пробивался между камнями. Она любила помечтать под лепетание его струй. Здесь никто не мог ей помешать.

Маша отпустила поводья и предоставила Звездочке самой выбирать дорогу. Под деревьями было сумрачно и прохладно. Мягкий серебристый мох оплетал корни деревьев. Маша подняла голову, вглядываясь в кроны деревьев. Вдруг увидит какую-нибудь зазевавшуюся дриаду?..

Резкое ржание разорвало тишину. Треск веток, будто пистолетные выстрелы. Звездочка от неожиданности вздрогнула всем телом и скакнула в сторону. Стремительное движение выбило Машу из седла. Она упала на землю, подвернув ногу. От резкой боли слезы выступили на глазах. Сквозь их пелену она увидела, как из зарослей выехал всадник, спешился и направился к ней.

— Вы ушиблись? — озабоченно спросил он, опускаясь рядом с ней на колени. — Что с вами?

— Нога, — простонала Маша.

— Покажите.

Щеки Маши зарделись. Что значит «покажите»? Каков нахал! От ярости она забыла о ноге и попыталась встать, но тут же со стоном опустилась на траву.

— Не надо меня бояться, — мягко проговорил незнакомец. — Простите, сударыня, я забыл представиться. Вадим Петрович Серебряков. Приехал погостить в «Дубравы» к Хомяковым. Это в шести верстах отсюда.

Маша кивнула. Хомяковы были их соседи. Они изредка наезжали друг к другу в гости. С младшим Хомяковым, Арсением, они даже были дружны в детстве. Длинные языки уж и сватали их, да как-то все со временем утихло.

Она уже без страха и раздражения, а скорее с любопытством разглядывала незнакомца. Светлые волнистые волосы, голубые глаза искрятся улыбкой. Довольно милая ямочка на подбородке. Ей вдруг показалось, что она его уже где-то видела.

Будто отвечая ее мыслям, он сказал:

— А я вас уже видел однажды. Давеча на балу в Дворянском собрании. Вы были в голубом, как незабудка. Принцесса бала, хотя голубое и не слишком вам идет.

Маша нахмурилась, но тут же улыбнулась, вспомнив, что сама не любит голубой цвет и поехала в этом платье, лишь уступая настояниям матери. Однако каков! С ней никто еще так не говорил.

Вадим заметил ее улыбку и улыбнулся в ответ:

— Я прав? Вы согласны, верно? Однако займемся вашей ногой. Я в этом немного понимаю.

Он говорил с ней так легко и непринужденно, что Маша и думать забыла о щекотливом своем положении. Совершенно беспомощная, в глухом месте, в обществе незнакомого мужчины. Есть чем озаботиться. Но Маше все это и в голову не пришло. Осторожно, двумя пальчиками приподняла она край амазонки, обнажив прелестную стройную ножку.

Вадим невольно залюбовался ею. Удивительная девушка Никакого жеманства, кокетства, этого несносного «Ах, оставьте меня, право…». Никаких ужимок, которые так бесили его в петербургских барышнях.

Он осторожно стянул с нее сапожок и пробежал длинными чуткими пальцами по нежной ступне.

— Здесь болит?

— Нет.

— А здесь?

— О-о-о, да.

— Простите. Еще немного.

Он продолжил свои манипуляции, затем выпрямился и ободряюще улыбнулся ей.

— Никакой угрозы для жизни. Просто небольшое повреждение связок. Необходим ледяной компресс, и как можно скорее. — Он огляделся. — Я слышу где-то журчание воды.

— Здесь недалеко есть ручей.

— Прекрасно. Ничего лучше и придумать нельзя. Вы сможете дойти? Я помогу вам.

— Попробую.

Маша попыталась подняться, но это оказалось выше ее сил. Боль была слишком сильна. Она со стоном опустилась на землю и беспомощно посмотрела на Вадима.

Он шагнул к ней, подхватил за талию и под колени, поднял, как пушинку, и понес к ручью. Она чувствовала силу его напрягшихся мышц под тканью охотничьей куртки, его дыхание на своей щеке, незнакомый терпкий запах одеколона на его коже. Неведомое доселе волнение охватило ее. Она впервые ощущала мужчину так близко, и это кружило ей голову.

Вадим осторожно опустил ее на траву у ручья.

— Подержите ногу в воде сколько сможете, — сказал он и, отходя, бросил через плечо: — Чулок лучше снять.

Маша оглянулась. Он стоял к ней спиной, привязывая лошадей. Она улыбнулась про себя, оценив его деликатность, быстро стащила с себя чулок и опустила ногу в прозрачную воду. Леденящий холод пронзил ее до самого сердца. Маша чуть было не взвизгнула от неожиданности, но, закусив губу, решила терпеть. Не может же она оскандалиться перед ним, таким большим и сильным. Что он подумает о ней?

Боль постепенно прошла. Нога онемела от холода и тихо постанывала, будто жалуясь. Чтобы немного отвлечься, Маша повернулась к нему.

— Вадим Петрович, отчего вы не спросите, кто я?

— Оттого, что я вас знаю. Мне, Мария Павловна, Арсений все уши о вас прожужжал.

— Извините, не знала, что уже успела вам надоесть.

— Уверяю вас, что я был самым благодарным слушателем. Он очень высоко вас ценит. Настолько, что наотрез отказался представить меня вам тогда, на балу.

— Отчего же?

— А вот об этом вы лучше у него спросите при случае.

— Теперь этот случай не скоро представится, — уныло сказала Маша, указывая на свою ногу, угрожающе синеющую в холодной воде.

— Осмелюсь не согласиться с вами. Не успеете оглянуться, как будете отплясывать на балу у генеральши фон Шелленбаум.

— Но это же уже через неделю.

— Вот-вот. Только, ради Бога, не в голубом.

— Дался вам этот голубой цвет. Я сама его не терплю, но маменька…

— Она, верно, считает, что это самый подходящий цвет для юной барышни, только начинающей выезжать в свет?

— Увы!

— Так проявите твердость. Вам же ее не занимать, верно? Он подошел и опустился рядом с ней на колени.

— Пожалуй, довольно. Теперь надо бы перевязать.

Он огляделся по сторонам в поисках подходящего материала, похлопал себя по карманам и, ничего не обнаружив, стянул с шеи белый шелковый шарф.

— Если вы не возражаете, то это заменит нам бинт. Он плотно замотал ей ногу и отвязал своего вороного.

— Вам лучше ехать на Цезаре. Он отменно выучен.

— Но Звездочка… Она не подпускает к себе чужих.

— Позволила же она себя привязать. Я думаю, мы с ней поладим.

Уверенной рукой он потрепал Звездочку по шелковистой холке, подсадил Машу, вскочил в седло сам.

Весь обратный путь они проделали шагом, но Маше показалось, что не прошло и минуты, как вдали показалось Апрелево.

— И как только женщины ездят на таких седлах? — проговорил Вадим, озабоченно вглядываясь в приближающиеся контуры усадьбы.

— То же самое я могу спросить и про мужчин, — отозвалась Маша.

Она думала совсем о другом и почему-то знала, что Вадим думает о том же.

— Мария Павловна, — сказал он вдруг, накрыв ее руку своей. — Могу ли я надеяться, что через пять дней, когда вы уже забудете о постигшей вас неприятности, я снова увижу вас в то же время и на том же месте?

Маша молчала, глядя прямо перед собой.

— Умоляю вас, ответьте мне.

Маша повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Это имеет для вас какое-то значение?

— Более того. Я мечтал бы об этом.

Тишина. Только слышно, как лошади перебирают копытами. Ресницы Маши затрепетали, отбросив длинные тени на нежную округлость щек.

— Я буду там.

Участковый Федор Иванович Сидоркин тихо страдал. Сидевшая перед ним бабка в цветастом платке уже в десятый раз рассказывала ему свою историю и, похоже, совсем не собиралась уходить. Он тяжело вздохнул, отогнал от лица надоедливую муху и от нечего делать принялся разглядывать коричневые узловатые руки посетительницы. Нелегко, видать, дается ей ее редиска.

— Товарищ участковый, — плаксиво протянула она. — Что же это делается, а? Пока посодишь ее, да прополешь, да польешь, сто потов сойдет. Бывает, и спину не разогнешь с устатку. Каждая редисочка, поди, потом полита-сдобрена.

— Да я разве не понимаю, — он скосил глаз на свои записи, — Ольга Даниловна. Я все понимаю.

— Вот и сделайте что-нибудь. Вы же власть. Вас специально здесь от супостатов поставили.

Сидоркин вытер пот со лба и полез в стол за сигаретой. Пачка была пуста. Бабка аж привстала, будто решила, что он сейчас и вытащит из ящика стола ее украденную редиску. Поняв, что чуда не произойдет, она вытерла глаза кончиком платка. Сидоркин скомкал пачку и выбросил ее в мусорное ведро.

— Я все записал. Все возможные меры будут приняты.

— Уж вы постарайтесь. Я ведь и отошла-то всего на минутку. Товарок попросила присмотреть, да где там! Как корова языком слизнула.

Сидоркин прекрасно понимал, что искать похитителей редиски бесполезно. Скорее всего они давно уже торгуют ею на ближайшей станции. Она ж не проштампована. Жалко бабку, но что поделаешь?

— То ли дело, когда Танька Муха здесь была. Всегда выручит, если что. Так ведь пропала. Небось блядствует с мужиками, непутевая.

Сидоркина всего аж перекосило. Еле сдержался.

— Убили ее, Таньку-то, — сказал он тихо.

— Уби-и-и-ли? — тоненько заголосила бабка. — Убили болезную? У какого ж змея рука на нее поднялась?

— Ищем, — выдавил из себя Сидоркин.

Бабка быстро стрельнула на него глазами и, кряхтя, поднялась.

— Пойду пока. В конце дня загляну.

— Ага, вот именно, в конце дня.

Дверь в приемную распахнулась, и на пороге возникла высокая стройная девушка. Сидоркин сразу узнал ее. Маша Антонова, учительница из Апрелева.

— Федор Иванович, можно к вам? — Увидев, что он не один, запнулась. — Ой, извините, я не знала, что вы заняты.

— Заходите, заходите, Мария Павловна. Мы как раз закончили.

Маша проводила глазами бабку и, когда дверь за ней закрылась, понизив голос, спросила:

— Вы извините, Федор Иванович, я как раз за дверью стояла. Вот и услышала. Кого убили?

Сидоркин опять полез было в стол, но, вспомнив, что сигареты кончились, в сердцах захлопнул ящик. Маша вздрогнула.

— Может быть, мне не стоило спрашивать?

— Да нет, чего там. Девушка тут одна была, на рынке пробавлялась. Татьяной звали, а по-простому Танькой Мухой.

— Так я же ее знаю. Я зимой малышей своих в Москву в кукольный театр возила, так она мне помогала их развлекать, пока электричку ждали. Хорошая была девчушка, только несчастная очень. Одна совсем. Я ее все в Апрелево к нам звала, в школу, но она не захотела.

Маша печально покачала головой.

— Страшная какая жизнь. Как это случилось?

— Изнасиловал какой-то подонок и задушил. Бросил в кустах. Никаких следов.

— Что, совсем никаких?

— В том-то и дело, что нет. Вот только это.

Он нащупал в кармане крестик на обрывке цепочки, вытащил и показал Маше.

— У нее в кулачке нашел. Отпечатки пальцев не идентифицируются.

Он не стал ей объяснять, почему оставил крест у себя, а не передал следователю. Все равно там это дело всерьез раскручивать не будут. Мало ли нынче погибает бездомных. Спишут со временем, и делу конец. А он все ходил, расспрашивал людей исподволь, вдруг что и всплывет, хотя сам прекрасно понимал, что надежды нет.

Маша взяла крестик, повертела в руках, поднесла к глазам. «КМК». Странные, кривые буквы.

— Что это может означать?

— Да все что угодно. Константин Михайлович Кротов. Кинули меня козлы.

— Кровь моя кипит.

— Вот-вот. А что это на самом деле — кто знает? — Сидоркин устало провел рукой по лицу, будто стирая налипшую паутину. — А герой ваш у меня. В соседней комнате дожидается.

Маша встрепенулась. Из-за страшного рассказа Сидоркина она совсем забыла о причине своего визита.

— Как он там?

— Ничего. Держится молодцом. Мы с ним поговорили по-мужски, обещал подождать пока. Может, что и выяснится, дай Бог.

Машин ученик, Вася Пименов, накануне сбежал из дома, оставив записку, что уезжает в Чечню на поиски пропавшего без вести брата. Сидоркин засек его на станции, отвел к себе и известил Машу.

— Вы себе не представляете, Федор Иванович, что это было. — Голос Маши дрогнул. — Мать его как прочла записку, так за один вечер поседела вся. Одного сына уж и не чает увидеть, а тут другой пропал.

— Беда — она и есть беда. Вы уж его не ругайте. И так натерпелся.

— Что вы, Федор Иванович! Счастье-то какое, что нашелся! Если бы не вы, уж не знаю, что бы и было. Спасибо вам.

— Ладно, ладно, чего уж там. Работа моя такая. — Он смущенно пожевал губами. — А вы, Мария Павловна, того, поосторожнее. Не ходите одна. Всякое может случиться.

Сырой воздух предрассветного утра просочился сквозь неплотно занавешенное мешковиной оконце сарая и разбудил его. Накануне вечером ветер нагнал тучи, погода испортилась. Дождь лил не переставая всю ночь, барабанил и барабанил по крыше, и ему снилось, что за ним пришли. Он просыпался, дико вращая глазами, оглядывался по сторонам, с трудом понимал, где он, и засыпал снова, чтобы вновь проснуться в холодном поту.

Неровно настланные доски пола впивались в ребра, не давая расслабиться. Проснулся он совсем разбитым. С хрустом потянулся, пытаясь вернуть подвижность рукам и ногам, попытался сесть. Это ему удалось лишь с третьей попытки.

Апрелево уже совсем рядом. Заветное место, конец его пути. Там ждет его жавороночек, томится в неволе у злых людей, приберегает для него свои песенки. Они думают, что хорошо спрятали ее. Пусть думают.

Они еще поплатятся. Все как один. Как та, на станции, или еще другая, курносая, до нее. Он умеет быть беспощадным.

Курносую он подстерег в подъезде. Одна возвращалась, дурочка. Не знала, видно, что он уже несколько дней наблюдает за ней. Поднялись к ней. Она, конечно, не хотела, но что ей оставалось? У него аргументы веские.

Как она прикидывалась шлангом, одно удовольствие было посмотреть! Знать, мол, ничего не знаю. Уехала, а куда, не сказала. Так он ей и поверил.

Как порезал на ней платье в лоскуты, так она по-другому запела. Металась по квартире, как морская свинка. В ванной пыталась от него запереться. Да разве там замки? Смех один.

Он как увидел, что она перед ним на коленях ползает, так чуть в штаны не кончил, еле успел ширинку расстегнуть. Она еще девкой была. Тугая вся, упругая, дрожащая. Живая. Пока. Это он сразу понял, когда увидел на своем члене кровь. Она, видно, тоже поняла. Ластилась к нему, все умаслить хотела. Хорошо у нее это получалось, будто всю жизнь только этим и занималась. Бабы — они бабы и есть. Припрешь слегка, и все как одна шлюхи. Не то что его жавороночек.

Когда он достал нож, она вся как окаменела. Расширенными, черными, как омуты, зрачками следила за приближением сверкающего острия к своему лицу. Он провел тонкую линию от уха к уголку рта, легко, почти не нажимая. Из-под ножа сразу побежали струйки крови. Красиво было поначалу, не то что потом. А она все смотрела на него, не отрывая глаз, как загипнотизированная.

— Говори, сука, где она? В лоскуты порежу, слышишь?

— И так ведь порежешь, разве нет? — спросила она, с трудом разлепляя губы. — И ее тоже, если найдешь…

— Нет! — Он в ужасе мотнул головой. — Ее — нет.

— Порежешь, — убежденно прошептала она. — Куда ты от себя денешься?

От этих ее слов будто что-то замкнуло внутри. Огненная вспышка обожгла мозг. Он как с цепи сорвался, кромсал, резал, колол направо и налево. От ее страшных криков гудела голова.

— Убей меня! Убей поскорее!

— Где! Где прячешь ее? Где?

— Апреле… — Она вдруг дернулась и затихла.

— Где! Где! Где?!

Он не сразу понял, что кричит он один. Рухнул на пол рядом с ее неподвижным истерзанным телом, спрятал лицо в колени. Кровь, везде кровь, даже под закрытыми веками.

Апреле… Где это? Апрелевка, Апрелевское, Апрелево. Сколько их по всей России…

Поднялся, пошатываясь, опираясь спиной о стену. Как был, в одежде, встал под душ. Бурая вода, свиваясь в водоворот, стекала в дырочку ванны. Кровь, много крови. Он долго стоял под душем, а вода все не светлела. И тогда он понял, что никогда с себя эту кровь не смоет. Она всегда будет на нем.

Тихо, по-собачьи подвывая, он выбрался из квартиры и побрел вниз по лестнице, оставляя за собой темные следы. Они теперь всегда будут кровавыми.

— Притормози-ка, Сева, поменяемся.

Вадим перебрался за руль. Сева пристроился рядом. Его ничуть не удивила просьба шефа. Вадим Петрович любил иногда «порулить» за городом, на открытой дороге. По обе стороны бескрайние поля, и можно дать себе волю. Проветрить мозги, забыть на время о нескончаемой мышиной возне оставшегося за спиной огромного города.

Уже начало смеркаться. Вадим утопил педаль газа. Хотелось добраться до усадьбы до наступления темноты и своими глазами увидеть, что там и как.

Он внимательно выслушивал еженедельные доклады архитектора Зверева, изучал фотографии, которыми тот его регулярно снабжал. Но одно дело снимки, а другое — увидеть все самому в естественном антураже, красках, запахах, ощутить себя в этом новом-старом доме и понять наконец, нужно ему все это или тут очередная блажь, простое вложение капитала и утеха пустого тщеславия.

Впереди на дороге замаячила одинокая фигура пешехода. Он замахал рукой, но, вовремя разглядев; что тачка-то навороченная, отвернулся и зашагал дальше, засунув руки в карманы потрепанных джинсов.

Неожиданно для самого себя Вадим затормозил, что было решительно против правил.

— Спроси, может, его подвезти? — повернулся он к Севе. Тот изумленно вылупил на шефа глаза. Что-то новенькое.

— Вадим Петрович!

— Спроси.

Сева не решился более возражать и приспустил стекло.

— Эй, парень, тебе куда? Может, подбросить?

Тот повернул к ним круглое курносое лицо с растерянной и какой-то даже испуганной улыбкой и замотал головой. Вадима поразили его глаза, блеклые в белесость, почти прозрачные.

В какую-то минуту ему даже показалось, что у парня и вовсе нет глаз.

— Далеко еще до Апрелева?

— Далековато. К ночи только дойдешь.

Парень удовлетворенно кивнул, как будто именно этой информации и ждал, развернулся и, ссутулившись, потопал дальше.

— Странный парень. Вроде как не в себе, — сказал Сева. Вадим только пожал плечами. Эта случайная встреча почему-то оставила на душе неприятный осадок.

Машина летела вперед почти бесшумно, плавно подскакивая на выбоинах. Мимо проносились деревни, дачные поселки, потом пошли леса, холмы. Вот и знакомый поворот. Слегка притормозив, Вадим резко вывернул руль.

Тут он увидел, что машина несется прямо на неизвестно откуда взявшегося велосипедиста. Нога непроизвольно легла на тормоз, утопив педаль до самого пола. С раздирающим уши скрежетом и визгом машина вынеслась на противоположную сторону дороги, дернулась и встала.

Вадим в мгновение ока выскочил из машины и бросился туда, где еще вращались колеса перевернутого велосипеда. Седока с дороги не было видно. Вадим с пыхтящим ему в спину Севой добежали до обочины и заглянули в кювет.

Неподвижная, распластанная на земле фигурка. Бледное лицо в облачке разметавшихся каштановых волос. Девушка.

Вадим с размаху опустился рядом с ней на колени, вгляделся в запрокинутое лицо. Длинные ресницы дрогнули и порхнули вверх. Глаза в быстро сгущающихся сумерках казались огромными. Это была она, та самая девушка, которая так неожиданно появилась в усадьбе и перевернула все его планы относительно дома. Он совсем забыл о ней, остался только смутный образ нежного цветка на длинном стебельке, освещенного весенним солнцем. Он даже не помнил, как ее зовут.

— Вы? — изумленно выдохнул Вадим и, просунув руку ей под голову, помог сесть — Как… как вы себя чувствуете?

Вопрос этот прозвучал настолько нелепо, что она даже улыбнулась дрожащими губами.

— Неплохо, насколько это возможно.

— Голова не кружится?

— Н-нет. Вот только нога болит.

— Покажите где.

Джинсы на коленке были разорваны, сквозь дыру сочилась кровь.

— Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Я немного разбираюсь в этом.

Она еле заметно вздрогнула.

— Сева, аптечку, быстро. И бутылку минералки из багажника.

Вадим достал из кармана перочинный нож.

— Извините, но джинсами придется пожертвовать, — сказал он, взрезая ткань. — Превратим их в модные шорты, а джинсы за мной.

— Ну что вы, Вадим Петрович! — запротестовала она.

— Ни слова больше. Возражения не принимаются. Я во всем виноват, мне и отвечать.

Вернулся Сева с аптечкой и водой. Он пристроился было рядом, но Вадим нетерпеливо махнул рукой.

— Подгони машину поближе, а то, не дай Бог, еще врежется кто-нибудь.

Он быстро промыл рану. Ссадина была большая, но неглубокая. Он щедро залил ее перекисью водорода и принялся шарить в аптечке в поисках бинта.

— Надо же, а перевязать-то и нечем. У вас есть платок? Маша извлекла из кармана что-то воздушное и крошечное, в цветочек. Вадим усмехнулся:

— Н-да-а-а. Это нам вряд ли поможет. Годится только для такого носика, как у вас, да и то для декоративных целей. Если не возражаете, воспользуемся моим. Стерильность гарантирована.

Он присыпал рану антисептическим порошком и ловко перевязал.

— Ну вот, по-моему, очень недурно.

В голосе его звучала такая неподдельная гордость, что Маша не выдержала и рассмеялась.

— Вы имеете в виду, что получилось даже лучше, чем было? Вадим смутился и, чтобы скрыть неловкость, быстро перевел разговор на другую тему:

— А что вы делали здесь так поздно?

— Заезжала в усадьбу посмотреть, как идут дела. Мне сказали, что ждут вас сегодня. Вот я и задержалась немного, чтобы вас поздравить. Получается просто великолепно.

— Я очень рад, что мы встретились.

— Я тоже, — ответила Маша, скосив глаза на перевязанную коленку.

Только тут он понял всю двусмысленность сказанного.

— Простите меня. Уж не знаю, что и сказать. Простите. Я так глупо увлекся. — Он помог ей встать. Лицо ее исказила гримаса боли. — Сейчас мы отвезем вас домой.

Видя, что девушка не может сделать и шагу, он легко подхватил ее на руки, прижал к груди и взбежал к машине.

— А знаете, — сказал он, усаживаясь рядом с ней на заднее сиденье, — у меня есть идея получше. Не согласитесь ли вы поужинать со мной сегодня? Насколько мне известно, левый флигель уже совсем готов.

— Нет, нет, я не могу. Мама будет волноваться.

— С мамой мы все уладим. Вы напишете ей записку, а Сева отвезет. Что скажете?

— Я…

— Скажите просто «да», и я пойму, что прощен.

— Да.