Свечи догорали. В их меркнущем свете каштановые волосы Маши казались золотыми. Вадим протянул руку и бережно убрал прядь волос с ее лица. Она сладко спала у него на плече, чему-то улыбаясь во сне.

Маленький охотничий домик приютил их и на этот раз, сегодня, когда она стала его тайной женой. Восторг теснил его грудь, будоража и прогоняя сон.

Он обежал глазами комнату, останавливаясь на каждом предмете, на каждой маленькой вещице, стремясь навсегда запечатлеть их в своей памяти. На стуле белело ее платье и еще какие-то восхитительные воздушные тряпочки, которые он обожал за одно то, что они прикасались к ее телу.

Она подарила ему всю себя, без остатка, без страха и сомнения. Бурные, неистовые ласки скрепили их союз. Весь мир, безумный, беспощадный, восстал против них, но любовь не знает запретов. Они созданы друг для друга, и лишь смерть сможет разлучить их.

— Отныне я твой раб навеки. Распоряжайся моей жизнью, — сказал он ей сегодня, и это была правда.

Он готов был целовать землю, по которой она ступала, готов стать самой землей, пылью под ее ногами. И это он, Вадим Серебряков, закоренелый сердцеед и повеса, истинный сын своего отца. Во всем, во всем!

Видно, семейство Апрелевых имеет с ними, Серебряковыми, мистическую, фатальную связь.

Арсений Хомяков, а они были друзьями уже не первый год, сначала подтрунивал над его частыми отлучками и рассеянным взглядом, все намекал на некую деревенскую сильфиду, а после бала у генеральши вдруг притих, смотрел внимательно и пытливо.

— Значит, ты все же добился своего, — сказал он ему наконец. — А я так старался, чтобы этого не произошло.

— Судьба, друг Арсений, судьба. — Вадим изо всех сил старался выдержать легкомысленный тон, к которому они оба привыкли. — От нее не уйдешь. Я влюблен.

— В который раз, — в тон ему произнес Арсений и добавил взволнованно: — Пойми, эта девушка не для тебя.

— Это отчего же?

— Она слишком хороша, слишком чиста и возвышенна. Если она полюбит, то полюбит не шутя. Ты лишь разобьешь ей сердце. Если наша дружба для тебя что-нибудь значит, отступись, пока еще не поздно. Прошу тебя, Вадим.

Вадим с сочувствием посмотрел на друга. И он тоже… Как это он раньше не замечал?

— Ты тоже любишь ее? — спросил он тихо.

— С самого детства. Ее и только ее.

— Отчего же не женился?

— Она меня не любит. Я всегда был ей только другом.

— Поверь, Арсений, это не шутка, не каприз и не игра. Это — любовь. Та самая, единственная, которую ждешь всю жизнь, хотя и знаешь, что она никогда не придет. Ко мне пришла.

— А она? Хотя о чем это я спрашиваю? Я же помню ее лицо, там, на балу. Я еще тогда все понял. Какая чудовищная мука!

Он стоял перед Вадимом, набычившись, кусая губы. Лицо его было бледно.

— А тебе известно, что ее сватает Трегубович?

— Слышал.

— Ну, вышла бы она за него. Что бы ты чувствовал тогда?

— Н-не знаю. Но не было бы так страшно больно. Она же его не любит.

Вадим смотрел на своего старинного друга и не узнавал его. Перед ним стоял совершенно чужой человек, слабый, жалкий, измученный.

— Помилуй, Арсений, что ты говоришь? Это какой-то изуверский, звериный эгоизм. Ты просто не знаешь, что такое любовь.

— А ты, несомненно, все о ней знаешь! — вскричал Арсений. — Конечно, ты счастлив, ты любим. Тебе легко.

— Любить никогда не легко, поверь мне. Но даже если б я был несчастлив, я никогда не пожелал бы своей любимой такой страшной участи, как жизнь с ненавистным человеком. Это так мелко, так низко. Это недостойно тебя, Арсений.

Арсений упал в кресло и провел руками по лицу, будто стирая налипшую паутину. Руки его дрожали.

— Ты прав. Я совсем обезумел. Не могу забыть, какая она была тогда. Светилась вся.

В комнате повисло неловкое молчание. Им вдруг стало нечего сказать друг другу. «Как все зыбко и неверно в этом мире, — подумал Вадим. — И какие мы беспомощные рабы своих чувств».

— Если хочешь, я уеду. Сниму квартиру где-нибудь в городе.

— Нет, нет, что ты! — воскликнул Арсений. — Мы так давно друг друга знаем. Между нами не может быть никаких недомолвок, слышишь? Ты… — Он запнулся. — Вы оба всегда можете рассчитывать на меня.

Вадим просиял. Он все же не ошибся в нем.

— Спасибо. Я это знал.

Друзья крепко пожали друг другу руки, а потом и обнялись.

Вадим проснулся, когда утро уж вовсю куролесило за окном. Солнце давно встало и проникло в комнату через полураспахнутые занавески. Один озорной лучик пробрался на кровать и настойчиво щекотал ухо Вадима, словно говоря: «Вставай, соня, не время нынче спать!» Птицы гомонили без умолку в разросшихся кустах шиповника. Их ликующие утренние трели окончательно разбудили его.

Вадим приподнялся на подушке и огляделся. Комната была пуста.

— Маша! — позвал он вполголоса. — Маша!

Но никто не ответил ему. Маша исчезла. Или не была здесь вовсе и ему все пригрезилось? Нет, нет, не может быть! Комната еще полна была ее незримым присутствием. Вадим зарылся лицом в подушку. Она хранила тонкий аромат ее волос. Сердце бешено забилось и ухнуло куда-то вниз.

Она была здесь, с ним. Они любили друг друга, и все было таким простым и ясным. Она пришла, чтобы остаться навсегда. Слова эти не были произнесены, что в них нужды, если так красноречиво говорят глаза, губы, руки.

Почему же она ушла? Одно только мог предположить Вадим. Она решила в последний раз объясниться с отцом и матерью, достучаться до их сердец, сохранить то драгоценное, что их доселе связывало. Милая, бедная, любимая Маша! Как ей трудно сейчас! Как мучительно покидать родимое гнездо, где она столько лет была покойна и счастлива.

Он должен быть с ней. Бог весть, что сейчас делается в Апрелеве. Он явится к ее отцу и попросит ее руки, а там — будь что будет.

Вадим быстро собрался, вскочил в седло и пустил Цезаря в галоп. Он мог бы и не погонять своего вороного. Благородный конь, будто почувствовав настроение хозяина, стрелой несся по знакомой дороге, которую они не раз проезжали вместе. Не прошло и четверти часа, как вдали, за зеленью лип, забелел колоннами господский дом…

На стук копыт из дверей выбежал слуга в потертой ливрее и лаптях. В любой другой момент Вадима позабавил бы подобный контраст, но не теперь.

— Доложи барину, что к нему приехал Вадим Петрович Серебряков по важному делу. Да он дома ли?

— Дома, дома, — залепетал тот, кланяясь. — Сию минуту. Он принял поводья, привязал Цезаря к коновязи и исчез в доме. Вадим огляделся. Никого больше видно не было. Все вокруг как вымерло. Вадиму вдруг показалось, что в окне второго этажа мелькнуло чье-то бледное лицо, мелькнуло и пропало. Он так и не успел понять, мужчина это или женщина. Появился давешний слуга.

— Барин просит вас в кабинет.

Вслед за слугой Вадим вступил в просторный холл. Кабинет располагался в левом флигеле. Слуга постучал согнутым пальцем в дверь, распахнул ее перед Вадимом и отступил. Вадим вошел и огляделся.

Комната эта составляла разительный контраст с ослепительным светом сияющего за окнами летнего дня. Потемневшие от времени дубовые панели стен придавали ей мрачный вид. Мебель, бывшая в моде еще во времена Николая I, была сплошь темного дерева. Перед Вадимом была обитель угрюмого, консервативного человека, которой не коснулась изящная женская рука.

Под стать кабинету был и его хозяин, высокий, грузный, с надменно оттопыренной нижней губой. Вадим тщетно искал в его лице черты сходства с Машей, искал и не находил.

— Милостивый госуда-арь! — неприятным, слегка гнусавым голосом протянул он. — Чем обязан?

Когда вошел Вадим, он перебирал у стола какие-то бумаги, да так и остался стоять с листками в руках.

— Павел Петрович, вы, верно, знаете, кто я.

— Не имею чести.

— Вадим Петрович Серебряков, — чуть удивленно отрекомендовался Вадим. — Я приехал просить руки вашей дочери Маши.

— Что-о-о?

Лицо Павла Петровича побагровело, щеки мелко затряслись. От былой надменности не осталось и следа.

— Как посмели вы, сын убийцы, явиться сюда?! — вскричал он в ярости. — Вы соблазнили мою дочь. Осквернили своим мерзким присутствием этот дом. Убирайтесь немедленно, или я…

Щеки Вадима вспыхнули от невиданного оскорбления. Глаза засверкали. Руки непроизвольно сжались в кулаки.

— Вы не имеете права называть убийцей моего отца, — сказал он твердо. — Дуэль не убийство. Кроме того, вызов прислал ваш отец.

— Щенок! — завопил Павел Петрович.

Жилы на его шее угрожающе вздулись. Вадиму, показалось, что его сейчас хватит удар.

— Щенок! И он еще смеет рассуждать о правах. Вон! Сию минуту вон! Иначе я велю своим людям вышвырнуть вас отсюда.

— Не трудитесь, — ледяным тоном ответил Вадим. Ему стоило неимоверных усилий сдерживать себя. — Я ухожу.

В холле его поджидала маленькая сгорбленная старушка в платке. На ее коричневом морщинистом лице застыло скорбное выражение. Вадим сразу понял, кто перед ним. Маша много рассказывала ему о своей няне.

Вадим стремительно подошел к ней и, снизив голос до шепота, спросил:

— Где Маша?

— Заперта наверху. Ох, батюшка, и наделали вы дел! Вадим быстро огляделся и, убедившись, что никого нет, сунул ей в руку записку.

— Передай Маше, нянюшка, и скажи, чтобы ничего не боялась.

Из коридора донеслись шаги. Старушка быстро спрятала записку. Со вздохом перекрестила его дрожащей рукой.

— Бог с вами.

Вадим кивнул ей и вышел.

Лиля сама позвонила Арсену. Не ТО чтобы ей очень хотелось его видеть, нет. Просто, поразмыслив, она поняла, что он единственный человек, с которым она может быть полностью откровенной. Ну, не совсем, конечно, почти. Ей необходимо было выговориться. Груз нереализованных эмоций давил на ее сознание, и она инстинктивно искала для него выход. Впрямую она никак не могла чувствительно задеть Вадима, достойно поквитаться с ним. Оставалось только строить радужные планы относительно того, как она достанет его через эту деревенскую девку с драными коленками.

Лиля подолгу лежала в кровати, предаваясь сладостным мечтам. Можно ее убить, или искалечить, или попросту плеснуть в лицо кислотой. Да, так, пожалуй, даже лучше. Она уже видела, как Вадим с невольной гримасой отвращения склоняется над ее обезображенным лицом и вдруг понимает, что он не в состоянии больше целовать, ласкать, любить ее. Его придуманная страсть рассеивается как мираж, истина открывается ему, и он понимает наконец, что он потерял.

А еще можно нанять с полдюжины бомжей погрязнее, чтобы они подстерегли ее где-нибудь и оттрахали, чем извращеннее, тем лучше. И желательно в его присутствии. Тогда он точно к ней и пальцем больше не притронется.

Мечты, мечты! Она купалась в них, наслаждаясь своим воображаемым могуществом, и в то же время прекрасно сознавала, что ничего этого никогда не сделает. Просто не сможет. Не из этого теста сделана. Кроме того, в глубине души она понимала, что Вадима этим не вернешь.

Проблема в том, что Лиля не могла быть одна. Рядом непременно должен находиться любящий мужчина, богатый и респектабельный, который создавал бы ей определенный статус, вывозил в свет, заботился о ней. Чем старше она становилась, тем чаще посещали ее мысли о замужестве. Детей она не хотела, упаси Бог. От них одна головная боль, да и фигуру можно потерять. От одной мысли, что живот ее раздуется до неимоверных размеров, а грудь отвиснет, ее бросало в дрожь. Вадим был единственным мужчиной, которому она согласилась бы родить ребенка, да и то не сразу. Они бы еще погуляли, а там, может, и вопрос отпал бы сам собой, как знать.

Лиля в который раз поймала себя на том, что продолжает думать о Вадиме. Впервые в жизни разрыв произошел не по ее инициативе. Это задевало ее самолюбие, раздражало, сбивало с толку, мешало спокойно разобраться в себе. А может быть, все гораздо серьезнее?

«Не будь дурой, — твердила себе Лиля. — Что толку распускать сопли и рвать на себе волосы? Это еще никогда никому не помогало. Надо встряхнуться, почистить перышки и постараться снова взлететь».

На свете полным-полно мужчин, готовых все отдать за один ее благосклонный взгляд. Арсен, к примеру, по уши в нее влюблен и ждет не дождется своего шанса. До сих пор его останавливала только дружба с Вадимом. Теперь это препятствие отпало.

Он, конечно, не Ален Делон, но очень мил, воспитан и обходителен. И богат. У него своя строительная компания, подряды и от правительства, и от крупных денежных мешков. Он вхож в самые высшие сферы. И кроме всего этого, у него есть еще одно крупное достоинство — ребенок от первого брака. Значит, жажда отцовства уже удовлетворена в какой-то степени. Кажется, у него девочка.

Жаль, что не сын. Мужчины почему-то всегда хотят иметь сына.

Не раздумывая больше, Лиля решительно набрала номер Арсена.

В этот вечер в ресторане «Якорь» на Тверской было не очень людно. Многие столики пустовали. Лиля огляделась по сторонам. Стильно, но уж слишком респектабельно. Ей нравились места пошумнее, где царит веселая, разгоряченная толпа и откровенно восхищенные взгляды мужчин волнуют кровь. Здесь о подобном и помыслить было нельзя.

— Тут очень мило. Вадим… — Она запнулась. Черт, какой прокол! И когда только это имя перестанет соскакивать у нее с языка? — Он никогда не приводил меня сюда.

Под мягким взглядом его карих глаз она вдруг занервничала. Похоже, это будет совсем не так просто, как она предполагала.

— Вадим не очень любит этот ресторан. Он у нас клубный человек, ты же знаешь, — спокойно сказал Арсен. — А сюда иногда водит интересных деловых партнеров, когда нужно произвести впечатление широтой размаха. Великолепная кухня, отличный сервис и все такое. Кстати, — добавил он, — ничего страшного-, если мы поговорим о нем. Это ведь не запретная тема, верно?

«Он видит меня насквозь, — подумала Лиля. — Как неприятно, будто в рентгеновском кабинете».

— Не запретная, но и не самая Интересная.

— Вот как!

Впрочем, он не стал продолжать эту тему и занялся меню. Никто не умел так заказывать, как Арсен. Он делал это с наслаждением гурмана. Казалось, что предвкушение для него приятнее, чем сам процесс поглощения пищи. Однако его объемистый живот говорил об обратном.

— Что будешь заказывать, Лилечка?

Она небрежно скользнула взглядом по меню. Изысканно отпечатанные строчки на белоснежной мелованной бумаге. Какая скука! Есть ей совсем не хотелось.

Перевернув не глядя несколько страниц, она наугад ткнула длинным наманикюренным ноготком в первую попавшуюся строчку.

— Соте из лягушачьих ножек. И бокал шабли.

— И это все? — разочарованно протянул Арсен.

— Все.

— Нет, так не пойдет. Придется взять это дело на себя. Я буду сам тебя кормить. — Он кивнул официанту, неподвижно вытянувшемуся поодаль. — Для начала дюжину устриц и бутылку «Клико». Затем соте из лягушачьих ножек, омар «термидор» и порцию эскарго. Да, и еще шабли.

— Гарнир?

— Свежие овощи. Десерт закажем позднее.

— Неужели ты все это съешь? — поддела его Лиля.

— Не я, а мы. Готовят здесь действительно превосходно, сама убедишься. Маленькая пищевая оргия тебе не повредит.

И не пищевая тоже, вдруг подумала Лиля. Она искоса посмотрела на Арсена. Впервые она рассматривала его как возможного кандидата в свою постель. Результат был неутешителен. На роль жилетки, в которую при случае можно поплакаться, он подходил куда лучше.

— Как твоя дочка? — неожиданно спросила Лиля.

— Неплохо. — Арсен с удивлением посмотрел на нее. Сколько он ее помнил, этот вопрос ее никогда не волновал.

— Сколько ей лет?

— Почти шесть. Скоро в школу пойдет. Я уже подыскиваю подходящий вариант.

— Не рано ли?

— В самый раз. Дело-то нешуточное.

— А твоя жена? Я хотела сказать, бывшая. Она работает?

— Конечно, нет, — ответил он, не переставая удивляться ее расспросам. — Она достаточно обеспечена, чтобы полностью посвятить себя Сусанне.

— Значит, дочку зовут Сусанной?

— Шушаник, как мою маму. — Он улыбнулся, и его лицо стало по-детски светлым и беззащитным. — Она такая милая маленькая плутовка.

Лиля вдруг почувствовала необъяснимую ревность к этим незнакомым женщинам. Эта часть его жизни ей неподвластна. Она пожалела, что затеяла этот разговор.

А Арсен уже вовсю расписывал ей дочку, ее милые ужимки, смешные маленькие словечки и песенки, крошечные ручки и сладкие топочущие ножки. И столько в его рассказе было умиления и любви, что Лиля все больше раздражалась.

— Что ж ты развелся, если такой преданный папаша? — спросила она наконец, окончательно потеряв терпение.

Арсен поперхнулся словами и так и застрял посреди фразы. К счастью, официант принес устриц. Негромко хлопнула пробка, шампанское, пенясь и искрясь, устремилось в бокалы.

Взмахом руки Арсен отпустил официанта и занялся устрицами. Он ловко щелкал щипцами, расщепляя раковины, капал лимоном и глотал, не жуя. Он молчал и смотрел на нее. Лиля тоже молча рассматривала лежащего перед ней на тарелке моллюска. Его слизистая желтоватая плоть казалась живой. Она медленно поднесла раковину к губам и на мгновение почувствовала на губах вкус моря. Ей вдруг стало жаль Арсена. Какая она все-таки стерва!

— Тебе не нравится?

— Нет. Ты прости меня, Арсен, я сказала глупость.

— Да что там. Я сам кругом виноват. — Он поднял бокал и посмотрел на лениво всплывающие пузырьки. — Я слегка распоясался тогда. Успех в голову ударил.. Жена меня застукала с секретаршей, так сказать, со спущенными штанами.

— И что? — Лиля с трудом скрывала любопытство.

— Все. Выставила меня окончательно и бесповоротно. К дочке, правда, пускает. Даже разрешает ей гостить у меня.

— У нее есть кто-нибудь?

— Насколько я знаю, нет. Она такая домоседка, никуда не ходит, ни с кем не встречается.

— А ты не хотел бы вернуться?

— Раньше хотел, сейчас нет.

Он прямо посмотрел ей в глаза. Лиля затаила дыхание. Вот он, момент истины.

— И что же такое произошло? — спросила она с наигранной небрежностью.

— Брось, Лиля. Не надо играть со мной. — В голосе его звучало нечто очень похожее на досаду. — Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь.

— Представь себе, не знаю. Я недогадлива.

— Я люблю тебя. Ты — лучшее, что появилось в моей жизни с момента рождения дочери. Я прошу тебя быть со мной.

Упоминание о дочери опять неприятно кольнуло Лилю. Надо же, и в такой момент не может забыть о ней. Она зябко повела плечами. Ничего, с этой проблемой она как-нибудь разберется. Арсен тем временем продолжал:

— Я не тороплю тебя с ответом. Подумай. А я так долго ждал, что подожду еще немного.

«А сам-то ты хорошо подумал? — мелькнуло в голове у Лили. — Я тебя, милый мой, ни капли не люблю и все равно бешусь при каждом напоминании о твоей бывшей семье. А тебе каково будет?»

— Ты не станешь ревновать меня к моему прошлому? — спросила она, вставляя в мундштук сигарету.

Арсен неловко защелкал зажигалкой. Огонек все никак не загорался. Откуда-то, чуть ли не из воздуха, возник официант и поднес ей свою. Лиля с наслаждением затянулась. Официант исчез.

— Что… что ты имеешь в виду?

К великому изумлению Лили, полные щеки его покраснели. Откровенно забавляясь, она протянула ему пустой бокал. И опять его опередил официант. Откуда он только берется, подумала Лиля. Вот уж действительно — сервис. Прямо-таки человек-невидимка.

Арсен молча ждал, пока янтарная жидкость не наполнит бокал. Его радовала эта минутная передышка.

— Почему ты об этом спросила?

— Но это же очевидно, — ответила Лиля, почти залпом опустошив бокал. — Вы с Вадимом такие друзья. Ты в курсе всех его дел, он — твоих.

На этот раз Арсен был проворен, долил ей шампанского сам и просигналил, чтобы принесли еще.

— Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.

Лиля хихикнула. Шампанское ударило ей в голову. Сколько раз давала себе слово не курить, когда пьешь. Ну и ладно, так даже лучше.

— Разве он не рассказывал тебе, как мы с ним развлекались в постели?

— Мы никогда…

— Да брось ты! Вы, мужчины, такие сплетники, похлеще нас, женщин.

— Лилечка, ты напилась.

— Чушь! Вернее, совсем немножко. Я еще долго собираюсь сегодня пить. Шампанское здесь отличное. Значит, ты ничего обо мне не знаешь. А жаль! Я думала, что тебя не придется ничему учить.

«Что я здесь делаю? — подумала Лиля. — И чего он смотрит на меня своими глазищами, как побитая собака? Ах да, он же в меня влюблен? Надо встряхнуть его как следует, а то совсем скис».

Она скинула туфельку и скользнула босой ступней по его ноге.

— Давай закруглим эту обжираловку и поедем ко мне. Посмотрим, на что ты способен.

Арсен поймал под столом ее ногу, на секунду задержал в ладонях и отпустил.

— Зачем ты так? Я же серьезно.

— Ах, серьезно! Извини, я забыла, что вы оба серьезные люди. И Вадим Петрович тоже вполне серьезно отпасовал тебе ненужную любовницу. Вот это стиль! Только странно, что без необходимых комментариев.

Она уже не помнила, что сама позвонила ему и назначила эту встречу, и совершенно искренне чувствовала себя оскорбленной. Она сумеет постоять за себя, она им обоим еще покажет, она…

— Лиля, — сказал он тихо, — я прошу тебя стать моей женой.

Ну и жарища сегодня, подумал Сидоркин, борясь с желанием расстегнуть верхнюю пуговицу форменной рубашки. Так и парит. Воздух был тяжелый, душный, весь пронизанный электричеством. Не иначе как гроза идет. Скорее бы.

Сидоркин поморщился и закрутил головой, силясь прогнать свинцовую тяжесть, разливающуюся по затылку. Воротничок сильнее врезался в шею. Эх, расстегнуть «бы пуговицу и вдохнуть полной грудью, да нельзя. К форме Сидоркин относился уважительно и никаких поблажек ни себе, ни другим не позволял.

Он подрулил к зданию больницы, припарковал машину и вышел. На раскаленном солнцем больничном дворе было еще жарче. Все в природе будто замерло, даже птицы прекратили свою возню. В тенечке под кустом неподвижно лежал лохматый пес неопределенной породы, бессильно свесив розовую тряпочку языка. Только по его мерно вздымавшемуся всклокоченному боку и можно было понять, что он еще жив.

«Да, брат, — подумал Сидоркин. — Тебе сейчас лучше, чем мне». Он запер машину и не торопясь поднялся по чистой, но здорово обшарпанной лестнице на второй этаж, в кардиологическое отделение.

В коридоре было пусто. Где-то в отдалении мерно бормотал телевизор. У стены за столом сидела молоденькая сестричка в туго перепоясанном белом халате и что-то писала. На ее пышных русых волосах ловко сидела крахмальная шапочка, придававшая ее юному личику задорный, совсем не больничный вид.

Заслышав шаги Сидоркина, она подняла глаза, и лицо ее осветилось приветливой улыбкой.

— Дядя Федя! Вот так сюрприз!

— Привет, Иришка. Как отец? Не скучает на пенсии?

— Да что вы! Балдеет! Целый день в грядках копается, прямо как крот. Помолодел лет на десять.

Сидоркин усмехнулся в усы.

— А что вы к нам не заходите? Работа заела?

— Вот-вот, именно заела. Я ведь сюда по делу.

— Да ну? А я-то думала, на меня посмотреть пришли.

— Чего ж не посмотреть? — в тон ей ответил Сидоркин. — Очень даже приятно посмотреть. Ты все хорошеешь. Совсем уже невеста.

Девушка смущенно заулыбалась и покраснела. Это у нее вышло очень мило.

— Скажете тоже, дядя Федор. Мне замуж нельзя. В институт на будущий год поступать буду. В медицинский.

— Ого! Сама надумала?

— Сама.

— Надо же! — Сидоркин уважительно крякнул, отчего усы его встопорщились, как у моржа.

— А какое у вас дело?

— С пациентом твоим потолковать надо.

— Это с каким?

— С Поповым Петром Алексеевичем.

— У-у-у, — огорченно протянула Ира. — А с ним-то как раз и нельзя. Доктор строго-настрого запретил к нему пускать.

— Что так? — насторожился Сидоркин. — Очень плох?

— Да не то чтобы очень, просто еще не стабилизировался. И состояние у него депрессивное. — Она старательно выговорила последнее слово, будто не вполне была уверена в его значении. — И погода видите какая, для сердечников хуже не бывает. К нему и жену-то только сегодня пустили.

— А где она?

— Как где? У него сидит. Поверите ли, ни на шаг не отходит. Я ее чай звала пить, отказалась. Переживает очень.

— Так ты вызови ее на минутку.

— Сейчас.

Ирочка вспорхнула из-за стола и исчезла в палате напротив. Не прошло и минуты, как она появилась в дверях в сопровождении маленькой полной женщины. При виде Сидоркина ее озабоченное лицо осветилось.

— Федор Иванович, миленький, вас сам Бог послал!

Она умоляюще протянула к нему пухлые руки и вцепилась в рукав.

— Пойдемте, пойдемте скорее к нему!

— Так ведь нельзя, Софья Николаевна, — остановила их Ира. — Доктор не велел. Ка-те-го-ри-чес-ки!

— Ему только лучше будет. — Софья Николаевна всплеснула руками. — Да неужели ж я своему родному мужу зла желаю? Если б что не так, сама бы на пороге легла, а никого к нему не пустила.

— Да вы не волнуйтесь так, Софья Николаевна, — примирительно сказал Сидоркин. — Я думаю, на минутку можно, а, Иришка?

Та заколебалась.

— Ну, если только на минутку. И, чур, доктору ни слова, а то он из меня котлету сделает.

— Какой разговор! — Сидоркин повернулся к Софье Николаевне. — Пойдите пока, подготовьте его.

Через несколько минут она уже манила его рукой из дверей палаты.

— Идите. Скорее же, скорее!

Сидоркин вошел и замер, потрясенный. Он даже не сразу узнал старого учителя. Нос заострился, щеки запали, из пересохших губ вырывалось хриплое дыхание, лицо могло поспорить белизной с подушкой. Ох, болезнь проклятая, что с людьми делает, подумал Сидоркин.

Только глаза на этом изможденном лице были прежними, цепкими, острыми и какими-то отчаянно яростными. Злится на болезнь, удовлетворенно подумал Сидоркин. Значит, борется. Крепкий мужик.

— А ты, я вижу, молодцом, Петр Алексеич. Не поддаешься. Считай, значит, на поправку пошел. — Сидоркин присел на краешек стула. — Меня к тебе на минутку пустили. Ирина прямо как дракон стоит на страже. Еле прорвался. Так что рассказывай про свою встречу. Мне Степан уже кое-что поведал.

— Машу, Машу надо предупредить, — сказал Петр Алексеевич. — Защитить, пока еще не поздно.

Голос его звучал глухо и слабо. Видно было, что слова даются ему с огромным трудом. Софья Николаевна придвинулась ближе и взяла его руку. Он благодарно посмотрел на нее.

— Какую Машу? — терпеливо спросил Сидоркин.

— Машу Антонову. Учительницу. Он из-за нее три года назад человека зарезал. Отсидел. Теперь за ней вернулся. Нашел все-таки.

— Какой он из себя?

— Зовут Коля. Николай Клюев. Небольшого роста, щуплый. Лицо круглое, курносое, в веснушках. Но главное — глаза. Я в глаза его заглянул и сразу все понял. Он — маньяк, Федор. Опасный маньяк. Для него все люди — враги.

— Он тебе угрожал?

— В том-то и дело, что угрожал. Совершенно незнакомому человеку. Говорил со мной так, будто я ее прячу.

— Николай, говоришь. Коля. Коля Клюев. Коля и Маша. Сидоркин вдруг замолчал и, выпучив глаза, уставился в пространство. Потом хлопнул себя по нагрудному карману, вскочил и бросился вон из палаты. Все изумленно посмотрели ему вслед.

— А какая это Маша? — вдруг нарушила молчание Ира. — Не та, которая к Петру Алексеевичу приходила?

— Она самая, — кивнула Софья Николаевна.

— Ой, это ж надо… — почему-то мечтательно сказала Ира. — История прям как в кино.

Маша толкнула калитку. Та, скрипнув, отворилась.

— Софья Николаевна? — позвала Маша.

Никто не ответил. Из-под куста смородины выскочил Ганнибал и встал перед ней, наклонив мордочку и поставив торчком одно ухо. Мохнатый хвостик радостно подрагивал.

— Ну что, малыш, уехала твоя хозяйка? А я тебе вкусненького принесла.

Маша пошла к дому. Ганнибал побежал следом. Она принялась выкладывать в его миску косточки со шматками мяса. Песик нетерпеливо тыкался мордочкой в ее ладони.

— Да подожди ты, дурачок. Сейчас поешь.

Она почувствовала прикосновение его шершавого язычка к своей руке и ласково потрепала его за ухом.

— Марь Пална! Мое почтение!

Маша выпрямилась и, заслонив глаза рукой от солнца, повернулась на голос. Из-за низкого забора ей улыбался Степан, сосед Поповых. Он стоял голый по пояс, опираясь на лопату. Его широкая мускулистая грудь, бронзовая от загара, блестела от пота.

— Софья Николаевна с самого ранья в больницу уехала. Не сказала, когда вернется. Может, и заночует там.

— А я зашла спросить, не нужно ли чего-нибудь. Вот Ганнибалу поесть принесла.

— Это ему только давай, разбойнику. Повадился курей моих пугать. Они скоро с огорчения совсем нестись перестанут.

В голосе его, однако, не слышалось ни раздражения, ни злости. Шутит, как всегда.

— Фу-ты ну-ты, какой прикид. — Он со вкусом произнес модное словечко. — Прям мамзель из модного журнала.

— Мне самой нравится. — Маша провела ладонью по привезенным Вадимом джинсам. Они сидели как влитые.

— Сразу видно, что не из нашего сельпо, — одобрительно сказал Степан.

— Как там мой ученик? — спросила Маша.

— А никак. Гоняет целый день как оглашенный. Я и не вижу его.

— Вы бы с ним хоть таблицу умножения подучили. У него с математикой совсем плохо.

— Да знаю я, — с досадой махнул рукой Степан. — Один ветер в голове. Но я его приструню, не сомневайтесь. — Он смахнул пот со лба и огляделся. — Ишь как парит. Не иначе гроза будет.

Маша проследила за его взглядом. Небо, только что голубое и безоблачное, подернулось свинцовой дымкой. Ласточки неслышно носились над самыми верхушками деревьев. Ни дуновения, ни шелеста листвы. Все вокруг затаилось, замерло в неподвижности.

— Ладно, я пойду. Увидите Софью Николаевну, скажите ей, что я заходила.

Маша махнула Степану рукой и вышла на улицу. Домой идти не хотелось. С каждым днем ей становилось все труднее общаться с матерью. Они вдруг перестали понимать друг друга, особенно после ночи, проведенной с Вадимом. Мама как-то сразу все узнала, да это, наверное, было несложно. У нее всегда все так ясно написано на лице.

Ей не хотелось вспоминать те обидные вещи, которые говорила ей мать. Она гнала их от себя, а они возвращались, настойчивые и неотвязные, проникали в сердце и отравляли его ядом. Скорее бы уж пятница. Вадим приедет и излечит ее от мрачных мыслей. Они будут любить друг друга, и опять все станет светлым и ясным.

— Этот твой Ротшильд, — услышала она глуховатый, язвительный голос матери, — редкий умник. Это же надо так отладить свою жизнь! В Москве у него, наверное, девочки на каждый день. А теперь и в имении есть. Селяночка, пастушка в ситцевом платьице, с глазами на пол-лица. Я себе представляю, как они там гогочут за бутылкой джина. «От нее, наверное, пахнет сеном и коровами», — передразнила она одного из воображаемых собутыльников. — Какая экзотика! А главное, недорого. Пара тряпок, и порядок. — Тут Маше представилось, как мать трагическим жестом закрывает лицо руками. — И это моя Маша. Господи, до чего я дожила!

Самым страшным была ее непоколебимая уверенность в собственной правоте. В одночасье она стала слепа, глуха и беспощадна. Временами Маше казалось, что, если ее мрачные предсказания сбудутся, она только обрадуется и с упоительным торжеством провозгласит: «А что я тебе говорила!»

Маша, как ни силилась, не могла понять, как ради такой сомнительной победы можно желать несчастья своей родной дочери. Она ведь любит ее. Впрочем, самые чудовищные поступки совершаются из-за любви.

А если мама права и Вадим действительно натешится и бросит ее? Такое ведь случается в жизни. Она вспомнила его глаза, улыбку, его ласковые сильные руки. Невозможно так играть, так притворяться.

«Прости, мой любимый, — прошептала Маша. — Прости, что усомнилась в тебе».

За раздумьями Маша и не заметила, как ноги сами понесли ее к усадьбе.

Сидоркин лихо затормозил у отделения милиции. Неожиданная догадка о возможном значении букв «КМК», выцарапанных на крестике, который он вынул из руки мертвой Таньки, посетила его еще в больнице. Теперь он мчался на поиски Маши.

В отделение он зарулил, чтобы предупредить помощника, что на весь вечер уезжает в Апрелево.

Заслышав визг тормозов, тот сам выскочил ему навстречу.

— Федор Иванович, вы уже в курсе? — закричал он ему на ходу.

— Что такое?

— ДТП на сто пятом километре. Фура груженая в «жигуль» въехала. Сообщают, что и жертвы есть. «Скорая» на подходе.

Сидоркин чертыхнулся и дал по газам. Вечно все одно к одному. Хочешь не хочешь, а визит в Апрелево придется отложить.

Вадим нервничал. Сегодняшнее решение правительства изымать прибыль Госбанка в бюджет ничего хорошего не сулило. Теперь неизбежно усилится давление на коммерческие банки с самыми непредсказуемыми последствиями.

И это бы еще ничего. При известной доле изворотливости и ума вполне можно остаться на плаву и даже выиграть. Не впервой.

Гораздо больше его волновали какие-то непонятные шевеления внутри его собственного банка. Чутье еще никогда не подводило его, напротив, помогало предвидеть скользкие ситуации, вовремя реагировать и неизменно выходить победителем.

Он чувствовал, что что-то зреет, подспудно, незаметно, что-то неприятное, а может быть, даже опасное.

Не далее как сегодня к нему явился управляющий банком с проектом создания инвестиционного фонда. На бумаге все выглядело превосходно, широкое привлечение денег у населения под высокие проценты, резкое увеличение основных и оборотных средств банка, выгодное инвестирование в строительство и промышленность, включая топливно-энергетический комплекс.

Итак, на бумаге все выглядело респектабельно, с большим размахом. А на деле? Вадим не первый день жил на этом свете и знал, что шальные деньги ударяют людям в голову. А в результате получается очередная «Чара» или «Тибет», толпы разъяренных вкладчиков у запертых дверей, пара газетных публикаций и безбедная жизнь на Майами.

Это не для него. В России родились и жили его предки, здесь родятся и будут жить его дети. И никакая, пусть даже самая распрекрасная, страна ему родины не заменит.

— Забудьте, — коротко сказал он, закрывая папку. — Будем работать, как работали.

— Но, Вадим Петрович! — воскликнул управляющий, блеснув очками в тонкой золотой оправе. — Подумайте, какие возможности! И это не только мое мнение.

Вадим почувствовал, что теряет терпение. Он всегда поощрял свободный обмен мнениями среди своих коллег. Но здесь было что-то иное, сильно напоминающее заговор. Интересно, как далеко они зашли?

— Вопрос закрыт, — сказал он, откинувшись на спинку кресла. — Пока я жив, этого не будет.

— Пока…

Слово это прозвучало еле слышно, как эхо. Или не прозвучало вовсе и ему померещилось? Вадим пристально вгляделся в лицо своего собеседника. Губы плотно сжаты. Глаз за дымчатыми стеклами очков почти не видно.

— Вы что-то сказали?

— Нет.

Он встал. У дверей помедлил.

— А вы все-таки подумайте, Вадим Петрович. Папку я оставлю у вас.

Теперь, мчась по шоссе в сторону Апрелева, Вадим в который раз прокручивал в голове этот разговор. Что же это все-таки было? Угроза, прокол или обман слуха? Если первое или второе, а очень на то похоже, то кое с кем придется расстаться, и чем скорее, тем лучше. Он даже примерно знает, с кем и как.

«Черт, как это все некстати! Впрочем, когда это проблемы бывают кстати? Ничего, мы еще поборемся, — подумал Вадим. — Без борьбы люди слабеют, покрываются жирком и становятся ни на что не способными. А значит, да здравствует борьба!»

На душе стало немного легче. Надо выбросить всю эту муть из головы. Ведь он едет к Маше. Она не ждет его сегодня. До пятницы еще целых два дня, а он вдруг понял, что не выдержит и часа без нее. Он должен засыпать и просыпаться в ее объятиях, слышать ее голос, ежеминутно ощущать ее присутствие.

Решение пришло внезапно. Он уже отпустил Севу до утра и теперь ехал в Апрелево один. Непривычно ехать куда-то без своего верного шофера и телохранителя. Все равно что путешествовать без тени.

А вот и Апрелево. Пушкина, пятнадцать. Вадим погудел у ворот, подождал, но никто так и не вышел. Он толкнул калитку. Она оказалась не заперта.

На крыльце стояла высокая худая женщина. Ее бледное тонкое лицо чем-то напоминало Машу. При виде Вадима она покачнулась и ухватилась руками за перила. Он даже издалека видел, как побелели костяшки ее пальцев.

— Здравствуйте, — сказал он, подходя. — Я — Вадим Северинов. Могу я видеть Машу?

Она несколько раз судорожно сглотнула, но продолжала стоять молча, пристально глядя на него.

— Извините, я, может быть, чем-то напугал вас. Я — Вадим Северинов, знакомый Маши. Она говорила вам обо мне.

— Вы приехали забрать ее у меня? — тихо спросила женщина. Вадим изумленно уставился на нее. Он не знал, что ответить.

— Я… В какой-то степени… Наверное, можно и так сказать.

— Я потеряла мужа. Маша — это все, что у меня осталось. Вам мало было настроить ее против меня, подорвать нашу любовь, дружбу, доверие. Этого вам мало! Вы хотите увезти ее, сломать и ее жизнь, и мою.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Мы любим друг друга и хотим быть вместе. Что в этом дурного?

— До вашего появления мы жили совсем иначе. О Господи, как хорошо мы жили!

Вадим был поражен исступленной страстностью, прозвучавшей в ее голосе. Он постепенно начинал понимать, что происходит.

— Но рано или поздно это должно было случиться. Я имею в виду, что она все равно когда-нибудь полюбила бы и захотела иметь свою семью. Или вместо того, чтобы видеть свою дочь счастливой и нянчить внуков, вы предпочли бы намертво привязать ее к себе и засыхать в обществе друг друга? Маша слишком хороша для этого.

— Вот именно. Она слишком хороша для вас!

— Не понимаю, что вы имеете против меня. Я не алкаш и не наркоман. Я умею заработать себе на жизнь, вполне достаточно, чтобы обеспечить семью всем необходимым. Наконец, я люблю вашу дочь. Чего вам еще?

— Вы что, хотите на ней жениться? — недоверчиво спросила она.

— Я рад, что вы это поняли. А теперь, когда между нами нет больше никаких недоразумений, скажите, пожалуйста, где она.

— Ее здесь нет.

— Я вижу. Куда она ушла?

— Не знаю. Мы… мы повздорили, и она ушла, ничего не сказав.

— А где она может быть? У подруги, у знакомых?

— Вряд ли. Мы живем достаточно уединенно. У Маши не появилось здесь близких друзей, кроме одного человека, но он сейчас в больнице. Насколько я знаю, к нему не пускают, поэтому она вряд ли поехала бы туда. Если только… О Господи, как же я могла о нем забыть!

— О ком вы говорите?

— О Коле. Неужели Маша ничего не рассказывала вам о нем? — спросила она, удивленно глядя на Вадима.

— Ничего. Один лишь раз я пытался расспросить ее о прошлом, но она ясно дала мне понять, что не хочет обсуждать эту тему. Я не стал настаивать. Для меня важнее настоящее.

— Вы правы, но, к сожалению, случается так, что прошлое возвращается и хватает нас за горло. Именно так произошло и с нами.

Она вкратце рассказала ему историю их отношений с Колей, о зверском убийстве солдата, о его неожиданном появлении несколько дней назад.

— Я уверена, что Маша расскажет вам все лучше, чем я. Главное, что все произошло одновременно: появились вы, вернулся Коля, Маша не пришла домой ночевать. У меня просто Не выдержали нервы. Я бросилась воевать с ветряными мельницами и совершенно утратила чувство реальности. А между тем он, может быть…

— Не надо! — резко прервал ее Вадим. — Я найду ее.

Он быстро зашагал по дорожке, от ворот обернулся и крикнул:

— Вернется Маша, пусть никуда не уходит. Запритесь и ждите меня.

Сумерки быстро сгущались. Слишком быстро, подумал Вадим, глядя в небо. Невесть откуда взявшаяся черная туча быстро заволакивала все вокруг. Резкий, порывистый ветер взвивал бурунчики пыли на дороге, трепал буйные шевелюры деревьев, гонял сорванные листья и обрывки бумаги.

Где-то совсем рядом глухо заворчало, блеснула молния. Мощный раскат грома грянул прямо над головой Вадима. Увесистые капли забарабанили по крыше машины.

Он медленно ехал по улочкам и спрашивал о Маше у редких встречных. Гроза бушевала. Люди испуганно жались к заборам, силясь укрыться от дождя, смотрели на Вадима удивленно и пожимали плечами. И чем дальше он отъезжал от ее дома, тем яснее становилось ему, что искать ее надо в усадьбе. Ей просто некуда было больше идти.

От этой мысли ему сразу стало легче. Там Виктор со своей бригадой. Там она будет в безопасности.

Ребята уехали, и Маша осталась одна.

Когда она пришла в усадьбу, работа кипела вовсю. Каждый раз, приходя сюда. Маша поражалась тому, как быстро меняется дом. На этот раз он встретил ее сияющей белизной портика и колоннады, отчего вид у него стал праздничным и торжественным.

Она еще издали увидела Виктора и, помахав рукой, пошла к нему через лужайку.

— Здравствуйте, Маша, — поприветствовал он ее. — Каково, а?

Он широким жестом указал на дом. Лицо его сияло гордостью.

— У меня нет слов, — совершенно искренне сказала Маша. — Откройте секрет, Виктор, как это вам удается?

— Все просто, — улыбнулся он. — Свободный труд свободных людей, заинтересованных в качестве и результатах, потому как результат, — он выразительно потер палец о палец, — напрямую зависит от качества. Вот так вот.

— Действительно просто. Тогда почему не везде так?

— Я ж говорю о свобо-одных людях. — Он сделал упор на слове «свободных», словно пытаясь втолковать ей что-то очень важное. — Им классная работа только в кайф. Пойдемте, что-то покажу.

Он повел ее в будущий зал, где и шли основные работы. На стенах высыхала штукатурка. Рабочие, балансируя на высоких стремянках, клали лепнину на потолок. Полукруглые, от пола до потолка, французские окна выходили прямо в сад. Несмотря на сгущающуюся темноту, здесь было светло, радостно, воздушно.

— Чудеса! — восторженно выдохнула Маша. — Чудеса!

— Господа! — сложив руки рупором, крикнул Виктор. Видно, он хотел произвести на Машу совсем уж убийственное впечатление. В ответ раздался нестройный смех.

— Объявляется получасовая готовность. Сбор у машины. Как говорил Высоцкий, мы славно поработали и славно отдохнем.

— Вы уезжаете? — спросила Маша..

— Да. Облюбовали кафеюху на станции, ездим туда ужинать. Ну и расслабиться после трудового дня. Хотите с нами?

— Спасибо, как-нибудь в другой раз.

Они уехали, и Маша осталась одна. В доме сразу стало тихо, лишь снаружи громыхал гром да дождь барабанил по крыше.

Маша послонялась по дому, побренчала на пианино, но звуки музыки странно подействовали на нее. Они взлетели, отдаваясь эхом в пустой комнате, и Маша почувствовала себя неуютно. Одиночество обступило ее со всех сторон.

Маша опустила крышку пианино, перебралась на диван, поджала под себя ноги и закрыла глаза.

— Вадим, — прошептала она. — Вадим, где ты?