Элизабет Бир родилась в Хартфорде, штат Коннектикут. После своего дебюта в 2005 году она опубликовала больше двух дюжин романов в жанрах НФ и фэнтези и два сборника рассказов. За это короткое время она дважды получала премию «Хьюго» и стала лауреатом премии Джона Кэмпбелла «Лучшему начинающему автору» и премии Теодора Старджона за рассказ. И не заметно, чтобы она сбавила темп.
В рассказе «Линия прилива», который в 2008 году был удостоен одновременно премий «Хьюго» и Старджона, поврежденная боевая машина и одинокий подросток встречаются на далеком берегу и вступают в союз друг с другом. Машина лечит подростка и учит его добывать пищу, развлекая его тем временем смесью классических историй о беззаветной храбрости и воспоминаний о битве, в которой только ей удалось уцелеть. То, что происходит, когда у нее заканчивается энергия, позволяет создать прекрасный фантастический рассказ, взывающий к нашей чувствительности и в то же время не впадающий в слащавую сентиментальность. Такие рассказы обычно завоевывают награды заслуженно.
Линия прилива
Халцедоновая была создана не для слез. Да и слез у нее не было – разве только холодные остроконечные капли стекла, расплавленные в адском жару, который вывел ее из строя. Такие слезы могли бы скатываться по ее поверхности, по расплавленным сенсорам, окрашивая песок в розовый цвет. И, если бы они скатывались, она подбирала бы их вместе с другими красивыми частями и добавляла к мусорным богатствам, нацепленным на сеть, которой она укрепила свой панцирь.
Ее назвали бы военным трофеем, если бы остался хоть кто-то, кто мог бы забрать ее. Но она одна уцелела – единственная боевая машина, трехногая приплюснутая капля размером с большой танк, с двумя могучими клешнями и одним более тонким манипулятором; все это было сложено, как паучьи лапы, под ее головой в форме башни на конце заостренного тела; поликерамическая броня покрывала ее, словно непробиваемое стекло. Не управляемая далекими хозяевами, она, хромая, брела по берегу, волоча одну расплавленную лапу. И чувствовала себя брошенной.
На этом берегу она и встретила Бельведера.
Раковины моллюсков, напоминающие крылья бабочек, выброшенные волнами на берег, копошились под поврежденной конечностью Халцедоновой. На плотном песке эта конечность доставляла меньше неприятностей. Она была хорошей опорой, и все было прекрасно, пока Халцедоновая не забредала в скалы, где приходилось огибать препятствия.
Бредя вдоль линии прилива, она поняла, что за ней наблюдают. Но не подняла головы. Ее шасси было снабжено датчиками системы целеуказания, и эти датчики автоматически сошлись на оборванной фигуре, сидящей на обветренном камне. Система оптического наблюдения была занята изучением путаницы морских водорослей, плавника, пластиковых бутылок и всего прочего, обозначающей границу прилива.
Он следил за ней, но не был вооружен, и ее алгоритмы не распознали в нем угрозу.
И хорошо. Ей понравился необычный известняковый камень с плоской вершиной, на котором он сидел.
На следующий день он снова наблюдал за ней. День был хороший, она нашла лунный камень, еще один кристалл горного хрусталя, красно-оранжевый керамический черепок и морское стекло, обточенное волнами.
– Ты что собираешь?
– Бусины от кораблекрушений, – ответила она.
В течение нескольких дней он подбирался все ближе, пока не стал ходить за ней по пятам, как чайка, подбирая моллюсков, которых она на ходу выбрасывала из песка, и складывая их в рваную сетчатую сумку. Это его еда, подумала она, и действительно, он достал из сумки маленького моллюска, потом извлек сломанный складной нож и раскрыл створки раковины. Ее датчики окрасили нож в светлые тона. Оружие, но для нее не опасное.
Он в три секунды ловко раскрыл раковину, высосал мясо и отбросил пустую оболочку… но это был лишь крошечный кусочек мяса. Так много усилий ради малого результата.
Он был костлявый, оборванный и для человека слишком маленький. Может, молодой.
Она думала, что он спросит, какое такое кораблекрушение, и она неопределенно покажет за залив, туда, где был город, и скажет, что там много всего. Но он ее удивил.
– А что ты будешь с ними делать?
Он испачканной в песке рукой вытер рот. Из кулака небрежно торчал сломанный нож.
– Когда наберу достаточно, сделаю ожерелье.
Она заметила что-то под путаницей водорослей, которые называются «пальцы мертвеца», какой-то отблеск, и начала трудный процесс опускания своей огромной массы: приходилось кропотливыми расчетами компенсировать повреждение гироскопов.
Предполагаемый ребенок внимательно наблюдал за ней.
– Нет, – сказал он. – Из этого ожерелье не сделать.
– Почему?
Она опустилась еще на дециметр, удерживая равновесие на поврежденных конечностях. Ей совсем не хотелось упасть.
– Я видел, что ты подбирала. Они все разные.
– Ну и что? – спросила она, опускаясь еще на несколько сантиметров. Ее гидравлика взвыла. Однажды эта гидравлика или ее топливные ячейки откажут, и она остановится, превратится в статую, изъеденную соленым воздухом и морем, и прилив будет перекатываться через нее. Ее панцирь треснет и потеряет водонепроницаемость.
– Это все не бусины.
Ее манипулятор отбросил «пальцы мертвеца». Она обнаружила истинное сокровище – сине-серый камень, вырезанный в форме толстого веселого человека. Отверстий в нем не было. Халцедоновая, сохраняя равновесие, поднялась и поднесла статуэтку к свету. Структурно камень был целым, сплошным.
Она выдвинула из другого манипулятора тонкое, с волос, сверло с алмазным наконечником и проделала в статуэтке сквозное отверстие – от основания до головы. Потом продела в отверстие проволоку, прочно связала концы и добавила к гирлянде бусин, свисающих с поврежденного шасси.
– Ну и что?
Предполагаемый ребенок качнул фигурку Будды, и та закачалась над поврежденной керамической пластиной. Халцедоновая слегка приподнялась, чтобы он не мог достать.
– Меня зовут Бельведер, – сказал он.
– Рада познакомиться, – ответила Халцедоновая. – А я Халцедоновая.
До заката, в часы наибольшего отлива, он, болтая, ходил за ней, отнимая у чаек моллюсков, промывая их в морской воде и поедая сырыми. Халцедоновая более или менее игнорировала его; она включила фары и направила их вдоль линии прилива.
Через несколько шагов ее внимание привлекло новое сокровище. Это был обрывок цепочки с несколькими яркими бусинами – стекло в оправе из золота и серебра. Халцедоновая начала трудоемкий процесс забора…
И остановилась, потому что Бельведер появился перед ней, схватил цепочку пальцами с обломанными ногтями и поднял. Халцедоновая едва не потеряла равновесие. Она уже готова была выхватить сокровище у ребенка, а его самого бросить в море, но он встал на цыпочки и протянул его ей, подняв над головой. Свет фар отбрасывал на песок его тень, освещая каждый волосок на голове и в бровях, превращая их в четкий барельеф.
– Мне легче поднять его для тебя, – сказал он, когда ее манипулятор осторожно сомкнулся вокруг цепочки.
Она подняла сокровище, осматривая его в свете фар. Хороший длинный сегмент, длиной семь сантиметров, четыре сверкающие бусины. Она со скрипом выровняла голову: начала сказываться коррозия суставов.
И прицепила находку к сетке на своем панцире.
– Дай мне твой мешок, – сказала она.
Бельведер протянул руку к мокрому мешку с сырыми моллюсками, из которого на его голые ноги капала вода.
– Мой мешок?
– Дай. – Халцедоновая поднялась на неисправных конечностях; она была на два с половиной метра выше мальчика. Протянула манипулятор, одновременно извлекая файл протокола обращения с людьми, который давно не использовала. – Пожалуйста.
Он неловкими пальцами повозился с узлом, отвязал мешок от пояса из веревки и протянул ей. Она взяла мешок манипулятором и подняла повыше. Проверка образца показала, что мешок хлопчатобумажный, а не из нейлона, поэтому она сложила его двумя манипуляторами и просветила слабым микроволновым излучением.
Не следовало этого делать. Напрасная работа энергетических ячеек, которые она не сможет перезарядить, а ей нужно завершить задание.
Не следовало – но она это сделала.
От ее клешней пошел пар, и раковины начали одна за другой раскрываться; моллюски кипели в собственном соке и во влаге водорослей, которые тоже были в мешке. Она осторожно вернула ему мешок, пытаясь не пролить жидкость.
– Осторожно, – предупредила она. – Горячо.
Он аккуратно взял мешок и сел рядом с ней, поджав ноги. Убрал водоросли, и перед ним оказались моллюски; они лежали, как крошечные драгоценные камни – светло-оранжевые, розовые, желтые, зеленые и синие, – на листах ульвы, морского салата, зеленого, как стекло. Он осторожно попробовал один и тут же жадно принялся есть, во все стороны разбрасывая раковины.
– Съешь и водоросли, – сказала Халцедоновая. – В них много полезных минералов.
Когда начался прилив, Халцедоновая отступила выше по берегу, точно огромный краб с пятью ампутированными ногами. Она пятилась, как жук, ее сокровища свисали с панциря и звенели, ударяясь друг о друга, как камешки в руке.
Ребенок шел следом.
– Ты должен поспать, – сказала Халцедоновая, когда Бельведер уселся рядом с ней на высоком сухом участке берега под высокими глиняными откосами, куда не дотягиваются волны.
Он не ответил, и голос ее заскрипел, сделался невнятным, но потом речь вновь стала разборчивой, и она снова заговорила:
– Ты должен подняться выше по берегу. Этот неустойчив. Под откосом небезопасно.
Бельведер подобрался к ней ближе, выпятив нижнюю губу.
– Но ты ведь остаешься.
– У меня есть броня. И я не могу подняться.
Она топнула поврежденной конечностью по песку, раскачиваясь на двух здоровых ногах.
– Но твоя броня разбита.
– Это неважно. Ты должен подняться выше.
Она взяла Бельведера обеими клешнями и подняла над головой. Он закричал, и она подумала, что повредила ему что-то, но его крик сменился смехом, когда она поставила его на карниз, по которому он мог добраться до верха утеса.
Она осветила его своими фарами.
– Поднимайся.
И он начал подниматься.
А утром вернулся.
Бельведер по-прежнему ходил оборванцем, но с помощью Халцедоновой перестал быть тощим. Она ловила морских птиц и жарила, научив его разжигать костер и поддерживать огонь; она прочесала свою огромную базу данных в поисках указаний, как сохранять ему здоровье, пока он растет, – а рос мальчик иногда буквально на глазах, по миллиметру в день. Она собирала и исследовала морские водоросли и заставляла его есть их, а он помогал ей доставать сокровища, недоступные для ее манипуляторов. Некоторые бусины от кораблекрушений были горячими и заставляли оживать ее счетчик радиоактивности. Для нее они не представляли угрозы. Но впервые за все время она от них избавилась. Теперь у нее был союзник-человек, и программа требовала, чтобы она берегла его здоровье.
Она рассказывала ему разные истории. Ее библиотека была обширна – множество рассказов о войне, о плавании на кораблях, об управлении звездолетами. Последние по какой-то необъяснимой причине нравились ему больше всего. Катарсис, думала она и рассказывала ему о Роланде, и о короле Артуре, и о Хонор Харрингтон, и о Наполеоне Бонопарте, и о Горацио Хорнблауэре, и о капитане Джеке Обри. Произнося слова, она проецировала их на монитор, и – быстрее, чем она представляла, – он начал произносить их вслед за ней.
Так закончилось лето.
К равноденствию она собрала достаточное количество сувениров. Волны по-прежнему приносили бусины кораблекрушений, и Бельведер отдавал ей лучшие из них, но Халцедоновая села возле камня с плоской вершиной и разложила на нем свои сокровища. Из найденной меди она выплавляла проволоку, нанизывала на нее бусины и соединяла звенья, из которых делала гирлянду.
Это был поучительный опыт. Вначале ее эстетическое чувство было неразвито, ей приходилось перебирать десятки сочетаний бусин, чтобы находить самые приятные. Дело было не только в гармонии цвета и форм; встречались и структурные трудности. Вначале случались нарушения физического равновесия, и ожерелье получалось кривым. Запутывались и провисали звенья, их приходилось переделывать.
Она работала недели напролет. Памятники были важны для ее союзников-людей, почему, этого она никогда не понимала. Она не могла похоронить своих друзей и создать надгробный памятник, но истории, которые Бельведер поглощал, как кошка молоко, подсказали ей концепцию траурных украшений. У нее не было физических останков союзников, ни клочка волос или ткани, но сокровища, принесенные кораблекрушениями, конечно, заменяли все другие сокровища.
Единственное, что ее озадачивало, – кто будет носить эти украшения. Они должны были перейти к наследникам, к тому, кто хранит добрые воспоминания о погибших. Конечно, у Халцедоновой были сведения о родственниках. Но она не знала и не могла узнать, уцелели ли они, а если уцелели, как их найти.
Вначале Бельведер держался поблизости, пытаясь соблазнить ее прогулками и исследованиями. Однако Халцедоновая была настроена решительно. Ее энергетические ячейки опасно истощались, но мало того – с приходом зимы ее способность заряжаться от лучей солнца заметно сократится. А с началом зимних бурь ей не удастся уберечься от океана.
Она была твердо намерена завершить свое последнее задание, прежде чем выйдет из строя.
Бельведер начал уходить от нее; он ловил птиц в силки и приносил к костру, чтобы поджарить. Ей это нравилось, он должен был уметь выживать самостоятельно. По вечерам он, однако, возвращался, садился рядом с ней, разбирал на плоском камне бусины или слушал ее истории.
Та самая нить, которую она пряла с помощью своих манипуляторов, долг живых помнить тех, кто пал с честью, снова и снова возникала в ее историях. Она покончила с сюжетами из литературы и истории и теперь рассказывала о своем опыте. Об Эмми Перси, спасшей ребенка у Саванны, и о том, как рядовой Майклз отвлекал на себя огонь от сержанта Кей Паттерсон: тогда боевые роботы выскочили из засады близ Сиэтла.
Бельведер слушал; он удивил ее, обнаружив способность повторять сюжет, пусть не в тех же словах. У него была хорошая память, хотя хуже, чем у машины.
Однажды, когда Бельведер ушел по берегу так далеко, что его не было видно, Халцедоновая услышала его крики.
Она уже много дней не передвигалась. Сидела под неудобным углом на песке, свесив неисправные конечности; она продолжала собирать ожерелье на плоском камне, который служил ей рабочим столом.
Она поднялась на исправных конечностях, разбрасывая куски камня, стекла и проволоки. К своему удивлению, она сумела распрямиться с первой же попытки и неуверенно пошла: ей не хватало вышедших из строя гироскопов.
Когда Бельведер снова закричал, она едва не опрокинулась.
Карабкаться она не могла, но еще могла бежать. Бесполезные конечности прорывали за ней в песке борозды; начинался прилив, и ей пришлось с плеском идти по воде.
Она успела выйти из-за большого камня, за которым исчез Бельведер, и увидела, что его бросили на песок два более крупных человека; один занес над Бельведером дубинку, второй рылся в его мешке. Бельведер закричал, когда дубинка задела его ногу.
Халцедоновая не решалась использовать свои микроволновые проекторы.
Но у нее было другое оружие, среди прочего точечный лазер и ружье с химическими патронами, пригодными для снайперского огня. Враждебные люди – легкая цель. У них нет брони на теле.
Следуя протоколам войны, тела она похоронила в песке. Программа обязывала ее относиться к погибшим врагам с уважением. Бельведеру не угрожала непосредственная опасность после того, как он наложил на ногу лубок и промыл ушибы, но она решила, что он слишком тяжело ранен и не может ей помочь. Песок был мягкий, копать было легко, хотя уберечь тела от воды не получалось. Она сделала, что могла.
Похоронив тела, она отнесла Бельведера к их камню и начала собирать разбросанные сокровища.
У Бельведера было растяжение связок, но нога не сломана, и непонятное упрямство, как только он немного оправился, сделало его еще более непоседливым, склонным уходить все дальше. Через неделю он уже поднялся, опираясь на костыли и волоча за собой ногу, почти как Халцедоновая. А когда лубок сняли, начал уходить еще дальше. Хромота не замедляла его передвижений, и иногда он не возвращался по вечерам. Он продолжал расти, вымахал почти с морпеха и все лучше мог заботиться о себе. Случай с грабителями научил его осторожности.
Тем временем Халцедоновая работала над своими погребальными ожерельями. Каждое должно было быть достойно павшего товарища, но теперь ее задерживала неспособность работать по ночам. Спасение Бельведера стоило слишком большого количества тщательно сберегаемой энергии, и она больше не могла зажигать фары, если хотела закончить работу, пока батареи не сядут окончательно. Она прекрасно видела и при лунном свете, но ее термальное зрение не помогало различать цвета.
Нужно было сделать сорок одно ожерелье – по одному на каждого солдата ее взвода, и она не хотела делать их кое-как.
Как бы быстро она ни работала, гонку с осенним солнцем и приливом она проигрывала.
В октябре, когда дни заметно сократились, она закончила сороковое ожерелье. И перед заходом солнца начала сорок первое – для своего главного оператора во взводе сержанта Паттерсон, ожерелье с серо-синим Буддой внизу. Она уже несколько дней не видела Бельведера, но это ее не насторожило. До ночи ей все равно не закончить ожерелья.
Из состояния неподвижности, с которой она ждала солнца, ее вывел его голос.
– Халцедоновая?
Она очнулась и услышала плач. Плакал младенец, определила она, но теплое тельце в его руках не было младенцем. Это была собака, щенок немецкой овчарки, как те, что когда-то работали с ее взводом «Л». Собаки ее не интересовали, но некоторые из дрессировщиков их боялись, хотя никогда в этом не признавались. Сержант Паттерсон сказала одному из них: «Да Чейз просто сама большой боевой пес», – и под всеобщий хохот почесала Халцедоновую за телескопическими глазами.
Щенок был ранен. По его задней лапе текла кровь.
– Здравствуй, Бельведер, – сказала Халцедоновая.
– Нашел щенка.
Он разостлал на земле свое рваное одеяло, чтобы уложить собаку.
– Ты хочешь его съесть?
– Халцедоновая! – возмущенно сказал он и прикрыл щенка рукой. – Он ранен.
Она задумалась.
– Хочешь, чтобы я ее вылечила?
Он кивнул, и она снова задумалась. Понадобятся освещение, энергия – все это невосполнимые запасы. Антибиотики, коагулянты, хирургическое оборудование, а животное все равно может умереть. Но собака – ценность; она знала, что дрессировщики высоко их ценили, даже выше, чем сержант Паттерсон – Халцедоновую. А у нее в библиотеке много файлов по ветеринарии.
Она включила фары и открыла доступ к файлам.
Закончила она под утро, когда ее энергетические ячейки истощились. Почти истощились.
Когда взошло солнце и щенок спокойно уснул (рана на его лапе была зашита, а кровь насыщена антибиотиками), Халцедоновая вернулась к последнему ожерелью. Придется работать быстро, а в ожерелье сержанта Паттерсон шли самые хрупкие и красивые бусы; Халцедоновая особенно опасалась их поломать и оставляла напоследок, когда приобретет наибольший опыт.
День тянулся, и ее движения становились все более медленными, ей трудно было двигаться. Солнце не могло дать достаточно энергии, чтобы восполнить ночные траты. Но бусина соединялась с бусиной – куски олова, стекла, керамики, перламутра. И халцедоновый Будда, потому что сержант Паттерсон была оператором Халцедоновой.
Когда солнце приблизилось к зениту, Халцедоновая смогла работать быстрее, используя приток энергии. Щенок спал в ее тени, жадно проглотив остатки птицы, которые ему дал Бельведер, а сам Бельведер сидел рядом с грудой законченных ожерелий.
– Для кого это? – спросил он, коснувшись свисавшего с ее манипулятора ожерелья.
– Кей Паттерсон, – ответила Халцедоновая, добавив зеленовато-коричневый обломок керамики, пятнистый, как боевой комбинезон.
– Сэр Кей, – сказал Бельведер. Голос у него ломался, иногда отказывал, и он замолкал на середине слова, но на этот раз сумел закончить фразу. – Она была конюхом короля Артура и его названым братом и присматривала в конюшне за его боевым роботом, – сказал он, гордясь тем, что может вспомнить.
– Это разные Кеи, – напомнила она. – Тебе скоро придется уйти.
Она нанизала на нить очередную бусину, замкнула звено и своим манипулятором для мелких работ закрепила металл.
– Ты не можешь покинуть берег. Не можешь карабкаться.
Он небрежно взял одно из ожерелий – ожерелье Родейла – и растянул его между пальцев, так что бусины заблестели на свету. Ожерелье еле слышно звякнуло.
Когда солнце село и ее моторы остановились, Бельведер сидел позади нее. Теперь она работала почти исключительно на солнечной энергии. К ночи она снова замрет. Когда начнутся штормы, волны будут ее захлестывать, и тогда даже солнце не оживит ее.
– Ты должен идти, – сказала она, когда ее клешни застыли на почти законченном ожерелье. – Я не хочу, чтобы ты оставался здесь.
– А это для кого? – спросил он. Ниже на пляже щенок поднял голову и заскулил.
– Для Гарнера, – ответила она и стала рассказывать о Гарнере, и об Энтони, и о Джейвесе, и о Родригесе, и о Паттерсон, и об Уайте, и о Уошине, пока не стало так темно, что ее голос затих и она ослепла.
Утром Бельведер повесил законченное ожерелье Паттерсон на клешню Халцедоновой. Должно быть, работал над ним при свете костра.
– Не смог закрепить звенья, – сказал он, одно за другим развешивая ожерелья на ее клешне.
Она молча стала их скреплять – одно за другим. Щенок поднялся, он принюхивался к песку и лаял на волны, на птиц, на бегущего краба. Когда Халцедоновая закончила, она надела ожерелье на Бельведера. Он стоял неподвижно. На щеках у него вырос мягкий пушок. Мужчины-морпехи всегда чисто брились, а у женщин на лице волосы не росли.
– Ты сказала, что это для сэра Кея.
Он руками приподнял ожерелье и смотрел, как стекло и камни отражают свет.
– Это чтобы ее помнили, – сказала Халцедоновая. На этот раз она его не поправила. Подобрала остальные сорок ожерелий. Все вместе они были тяжелыми. Она подумала, сможет ли Бельведер их носить. – Помни ее. Запомнишь, чье каждое из ожерелий?
Одного за другим он называл их, и она протягивала ему ожерелья. Роджерс, и Родейл, и ван Метье, и Перси. Он расстелил второе одеяло (где он его взял? Может, там же, где нашел собаку) и разложил их одно за другим на синей шерсти морской формы.
Ожерелья сверкали.
– Расскажи мне о Родейле, – сказала она, беря клешней его ожерелье. Он рассказал – по-своему, приписав половину подвигов Роланда и Оливье. Но все равно история получилась хорошая. Насколько она могла судить.
– Возьми ожерелья, – сказала она. – Возьми их. Это траурные украшения. Отдай их людям и расскажи истории. Люди должны помнить и почитать мертвых.
– Где я найду людей? – спросил он, угрюмо сложив руки. – На берегу их нет.
– Нет, – согласилась она. – Тебе придется их поискать.
Но он не бросил ее. Похолодало, и он с собакой бегал по берегу. Периоды ее сна становились длиннее, сон крепче, падающих под низким углом солнечных лучей теперь хватало только для того, чтобы разбудить ее в полдень. Пришли бури, о камень с плоской вершиной разбивались волны, и от соленых брызг ее суставы застывали, но процессор пока еще не вышел из строя. Она больше не шевелилась и даже в полдень редко говорила; Бельведер и щенок использовали ее панцирь и камень как убежище; от его костров ее брюхо почернело.
Она берегла энергию.
К середине ноября она накопила достаточно и, когда Бельведер и щенок вернулись откуда-то, поговорила с ним.
– Ты должен идти, – сказала она и, когда он открыл рот, собираясь возразить, добавила: – Тебе пора отправляться в путешествие.
Он положил руку на ожерелье Паттерсон, которое носил под рваной одеждой, дважды обмотав им шею.
– В какое путешествие?
Скрипя изъеденными коррозией суставами, она подняла ожерелья над его головой.
– Ты должен найти людей, которым они принадлежат.
Он отмахнулся от ее слов.
– Они все мертвы.
– Воины мертвы, – сказала она. – Но их истории – нет. Почему ты спас щенка?
Он облизнул губы и снова коснулся ожерелья Паттерсон.
– Потому что ты спасла меня. И рассказывала мне истории. О хороших бойцах и плохих бойцах. Понимаешь, Перси ведь спасла бы собаку? И Хейзелра тоже?
Халцедоновая была уверена, что Эмма Перси спасла бы собаку, если бы могла. А Кевин Майклз спас бы мальчишку. Она протянула оставшиеся ожерелья.
Он смотрел на нее, скрестив руки.
– Ты не можешь подняться.
– Не могу. Ты должен сделать это за меня. Найди людей, которые будут помнить эти истории. Найди людей и расскажи им о моем взводе. Я не переживу зиму. – Ее охватило вдохновение. – Я поручаю тебе этот квест, сэр Бельведер.
Ожерелья сверкали на зимнем ветру, за ними виднелись серые волны.
– Каких людей?
– Которые помогли бы ребенку, – сказала она. – Или раненой собаке. Таких, каким был мой взвод.
Он помолчал. Протянул руку, погладил цепочки, погремел бусинками. И надел ожерелья на руку по самый локоть, принимая поручение.