Алайя Дон Джонсон родилась в Вашингтоне, округ Колумбия, и живет в Нью-Йорке, где изучала в Колумбийском университете восточноазиатские языки и культуры, а теперь занимается книгоиздательством и журналистикой. Алайя Джонсон долго путешествовала по Японии. Ее рассказы выходят с 2005 года. Последняя книга Алайи – роман для подростков «Летний принц» (2013).

Рассказ «Огни третьего дня» начинается как фэнтези и превращается в научную фантастику в духе «космического рыцарского романа», в лучших традициях Ли Брэкетт и Майкла Муркока. В очень далеком будущем человечество уничтожает вселенные, используя их в качестве источника энергии для колоссального постчеловеческого проекта.

 

Огни третьего дня

Туман был густой, словно варенец, пронизанный лучами копошившихся в песке червей-светляков. И сквозь этот туман, который, я знала, обманет и запутает почти любое существо, кому не посчастливится в него забрести, пришел мой проситель – первый за три десятка циклов. Он приехал верхом на огромном черном олене людей-бабочек, и тот поприветствовал меня, взмахнув могучими рогами. Кожа у просителя была такой же беспросветно бледной, как песок – черным; у него были ясные, холодные глаза цвета сколотого нефрита. Мягкий светлый пушок покрывал его череп, как у человеческих младенцев. Полные жестокие губы, высокие скулы. Крупный нос был сломан несколько раз. Уши немного оттопыривались.

Он был слишком красив. Я не поверила. Нет, в своих путешествиях я встречала мужчин намного привлекательнее него. Мужчин, которые страстно принимали меня в любой форме и тут же доставляли мне удовольствие. Но я никогда не видела такой красоты – красоты резких граней и нефритовых сколов. Такой ауры с трудом покоренной силы и невыразимой печали, приглушенной, но не преодоленной. Он выглядел человеком, который вызывает уважение, человеком, который поймет, как я одинока даже в кругу своей семьи, человеком, который после стольких циклов, быть может…

Но я не для того прожила так много времени вдали от Ствола, чтобы верить в подобную ерунду.

Не сводя с меня глаз, он коснулся шеи оленя, и тот опустился на колени, чтобы человек спешился. Должно быть, его голые ноги заледенели, едва коснувшись песка, и черви начали пожирать холодную плоть, однако он стоял перед моей лестницей, совершенно спокойный. Кружевные руки и рты рвались к нему из коварного тумана, но не могли дотянуться.

Так я поняла, что он не человек.

Я с нетерпением ждала, когда он заговорит и я смогу перебросить его на ту сторону пустыни. Но он смотрел на меня, а я хмурилась в ответ, пока не догадалась: он знал, кто я. Знал, кто я такая. Тогда я решила, что он, должно быть, невыразимо стар. Теперь я в этом не уверена.

– Зачем ты пришел к моей двери? Назови причину.

Само собой, он промолчал. Его бесстрастное лицо не дрогнуло, и все же – возможно, из-за вздрогнувших плеч или немного сбившегося дыхания – мне показалось, что он смеется надо мной.

Давно я не становилась объектом насмешек, даже скрытых. Мало кому придет в голову смеяться над демоном выжженной пустыни. Прежде чем открыть дверь, я выбрала одно из самых отталкивающих обличий. Черная, как песок, кожа, чувственное обнаженное тело, усыпанное тысячами крошечных рогов, которые поворачивались вслед за моим взглядом. Рога придумал Шарм – он часто придумывает подобные штуки, когда напьется соленой воды. По его просьбе я ношу их один день каждого цикла, когда принимаю просителей. Я думала, что мой облик внушает благоговейный трепет, но по выражению глаз этого не-вполне-человека поняла, что он не торопится трепетать. Пришлось рявкнуть, чтобы скрыть тревогу. Что это за существо?

Испуская трескающейся кожей серный газ, я ринулась обратно в дом. Туман коснулся меня и со стоном отпрянул. Даже не оглядываясь, я знала: мужчина не шелохнулся. Внутри, за дверью, я сменила обличье. Превратилась в монстра, синего левиафана с четырьмя головами и шестнадцатью невозможными руками. По очереди встряхнув запястьями, я заставила браслеты из человеческих зубов клацать и греметь, рождая зловещее эхо в глубинах моего замка.

Да, подумала я, оскалив пасти, это подойдет.

Шагнула к двери, чтобы снова распахнуть ее, и увидела на полу двухмерно-недвижное ухмыляющееся лицо Махи.

– Отлично выглядишь, – сказал он. – Наглец у порога? Брось его в Утробу, Нэйв. Уверен, у нее давненько не было хорошего обеда.

Утроба – это мать Махи, которая отреклась от него, поскольку он может перемещаться только в двух измерениях. Мать сочла его уродцем, однако иногда это уродство бывает крайне полезным. Махи спускает пар, предлагая скормить Утробе всякого, кто хочет пересечь выжженную пустыню. Однажды, почти триста циклов назад, я так и поступила, чтобы уважить его просьбу, и мы на протяжении долгих дней слушали, как Утроба жует, и совокупляется, и вопит в загадочном экстазе.

Две моих головы оскалились на него, третья отвернулась, а четвертая вздохнула и сказала:

– Может быть.

Утроба залегла на восточной границе пустыни, но в тот день она словно орала у нас над ухом. Полагаю, все дело в особенностях песках. Мы с Шармом и Макушкой едва не сошли с ума, но Махи, похоже, понравилось. Моя семья мне родней Ствола, однако об их прошлых жизнях я знаю лишь то, чем они решили поделиться. Я часто гадаю, каково Махи жилось в Утробе.

Он слился с полом, ушел в невидимую двухмерность. Я же снова открыла дверь.

Мужчина никуда не делся, стоял не шевелясь, игнорируя целую орду туманных силуэтов, пытавшихся вцепиться в него. Я вновь встревожилась: что это за существо? Когда он увидел меня, его глаза расширились. Больше он не двинул ни мускулом, но я догадалась. Что за сдержанность! Моему податливому телу и сотней жестов не передать веселье, и понимание, и сдержанное одобрение, которые он выразил простым сокращением глазных мышц. Он меня не боялся.

– Кто ты? – спросила самая маленькая из моих голов. Остальные три отвернулись: глядя на него четырьмя парами глаз, я почему-то испытывала смущение. Он не ответил. – Кто ты?

Я повернула голову к оленю, который мирно лежал на коленях рядом с мужчиной.

– Почему ты привез его, о достойный? – спросила я на языке людей-бабочек.

Олень посмотрел на меня; низшему созданию его прекрасные пурпурные глаза могли разбить сердце. Раньше, до встречи с этим мужчиной, я бы сказала, что лишь демоны и люди-бабочки могут заглянуть в глаза оленя и сохранить рассудок.

– Потому что он попросил меня, – произнес олень. Его ответ был элегантным, простым – и приводил в бешенство.

Я вернулась в дом. Поскольку у меня остался лишь один шанс избавиться от человека, я топала по коридорам, визжа и призывая вещи, чтобы швырять их в стены. Макушка впитывала предметы с привычной невозмутимостью, а потом сделала стены мерцающе-оранжевыми – это мой любимый цвет. Шарм верещал где-то под крышей, что пытается отдохнуть: не могла бы я устроить истеричный припадок в другом месте? Нахмурившись, я закончила смену облика. Какое облегчение – снова смотреть одной парой глаз. Некоторым демонам нравится множественность, но меня она всегда утомляла. Макушка превратила секцию стены в зеркало, чтобы я могла полюбоваться на собственное творение.

– Очень красиво, – сказала она.

Из стены вынырнула рука и вручила мне длинный кусок вышитого полотна. Я обернула его вокруг пояса, немного увеличила соски и направилась к двери.

В этот раз, когда он увидел меня, уголки его губ дернулись вверх, а от понимания в его глазах мне стало дурно. Я не поверила – и поверила. Я подошла ближе, зазывно покачивая бедрами цвета красного дерева, поднимая руки и тряся запястьями, на которых по-прежнему красовались браслеты из человеческих зубов. Отсюда я видела, что кожа у мужчины неестественно гладкая. Единственное физическое свидетельство того, что он не человек.

– Давай, – произнесла я низким голосом, хриплым и по-человечески соблазнительным. – Скажи мне твое имя, странник, и я позволю тебе войти.

Я наклонилась к нему, так, что наши носы почти соприкоснулись.

– Давай, – прошептала я. – Скажи мне.

Его губы снова дрогнули. Желчь разочарования и ярости обожгла мое слишком человеческое горло, и я утратила контроль над телом. Почувствовала, как оно обретает обычную форму, и секунду спустя перестала сопротивляться. Кожа из красного дерева обернулась прозаичным кобальтом, волосы стали всклокоченными и красными, под первой парой рук быстро выросла вторая, а соски уменьшились.

Кожу покалывало от раздражения и ощутимого страха – мне не требовался новый член семьи, – но я не пожелала этого выдать и мельком посмотрела мужчине в глаза. Не увидела ни триумфа, ни даже облегчения.

Я поднялась по лестнице, однако не услышала его шагов за спиной.

– Так что, – сказала я, взмахнув левыми руками, – ты идешь?

Мужчина сделал шаг вперед, затем еще один. Он двигался так, словно смертельно устал – или холод червей и туман все-таки проняли его.

– Отправляйся домой, – велел он поднявшемуся с колен оленю. – В любом случае, когда я покину это место, твоя помощь мне больше не понадобится.

При звуке его голоса мне захотелось плакать слезами столь огромными, что Шарм пустился бы в пляс, распевая, словно с небес полился нектар. Голос мужчины был непреклонно сильным – и в то же время нежным, словно он повидал слишком много и не желал отказывать другим в нежности, которой сам был лишен.

Не верь, сказала я себе, – но битва уже была почти проиграна.

– Ты идешь? – повторила я, внезапные эмоции наполнили мои слова черствым пренебрежением.

– Да, – тихо ответил он.

Не думаю, что смогла бы устоять, если бы вся эта непредвиденная нежность вылилась на меня, но он отвлекся, задумчиво глядя вслед исчезнувшему в тумане оленю.

– Как тебя зовут? – спросила я, прежде чем открыть дверь. Глупая уловка, но я должна была попытаться.

Неожиданно в его глаза вернулось веселье.

– Меня зовут Израфель, – ответил он.

* * *

Махи расположился перед дверью в лучшей из доступных ему иллюзий трехмерности. Это почти работало, если не вглядываться и не шевелиться. Под косым углом он начинал размываться и в конце концов исчезал совсем. Его облик был в некотором смысле еще более податливым, чем мой. По торжественному случаю он нацепил внешность дикаря из тех, что мы видели в путешествиях: сплошные шафрановые и канареечно-желтые переливчатые перья, усыпанные бусинами, которые сверкали в лучах воображаемого солнца.

– Ты его впустила? – взвизгнул Махи на несколько октав выше обычного.

Я часто гадаю, как двухмерное существо может издавать столь оглушительные звуки в многомерной вселенной.

Что-то в манере Израфеля завораживало, хотя, присмотревшись к нему, я так и не смогла понять, в чем дело: на его лице застыло выражение вежливого интереса.

– Полагаю, единственный сын Утробы? Я слышал, она отказалась от тебя, но… это честь.

Махи фыркнул, недовольный, что его так быстро раскрыли. Перья ощетинились.

– Верно. Двухмерный рот не слишком годится для трехмерной пищи.

Махи повернулся ко мне, его человеческие губы растягивались и расширялись, как и всегда, если он оскорблялся или злился. Продолжи его пасть расти, даже мне станет не по себе. В конце концов, Махи был сыном самого ужасного существа во всей выжженной пустыне. Он жестоко ухмыльнулся, продемонстрировав несколько рядов зубов, казавшихся безмолвно стонущими головами бесчисленных древних созданий.

– Ты меня удивляешь, Нэйв, – сообщил Махи, нарочито растягивая слова. – Тебя одурачил мерзкий человечишка. Теряешь форму, да?

Я нахмурилась, пытаясь понять, намеренно ли он демонстрирует свою недогадливость. Осторожно сказала:

– Он не человек, Махи.

Кошмарный рот почти целиком поглотил лицо Махи, однако ему все равно удалось изобразить задумчивость.

– Нет… не человек. Что ж, полагаю, ты быстро от него избавишься.

Он свернулся в непостижимый узел и пропал.

Израфель посмотрел на меня. Улыбнулся, и я почувствовала, как моя кожа приобретает более глубокий, болезненный оттенок синего. На выверенное мгновение глаза мужчины стали прозрачными, словно оконные стекла: веселье, восхищение и капелька изумления…

Помоги мне Ствол, кто он такой?

– Каково мое первое задание, Нэйв? – спросил он очень мягко.

Развернувшись, я вслепую двинулась по коридору, которого секунду назад здесь не было. Я не смотрела, но знала, что Израфель идет за мной.

* * *

Я буквально чувствовала спиной его взгляд, излучавший сострадание и спокойствие. Исключительно из досады я немного изменила свое тело: гигантский пурпурный глаз открылся, лениво моргая, на моей спине и уставился на мужчину. Я надеялась на реакцию – например, изумленный вскрик, – но он просто кивнул с вежливым пониманием и отвернулся. Посмотрел на стены цвета индиго и едва заметно вздрогнул. Жаль, что у меня нет такого большого и свирепого рта, как у Махи, чтобы ухмыльнуться. Я знала, что Израфель заметил мягкий трепет гладких мускулов Макушки. Он пристально посмотрел мне в спину, но от третьего глаза у меня начала кружиться голова, и я втянула его обратно в плоть. Бесполезно, взгляд Израфеля никуда не делся.

Я провела рукой по индиговой глотке Макушки и молча нарисовала символ места, куда хотела отправиться. Стены удивленно затрепетали: я не была там почти сотню циклов. Но мне требовалось быстро избавиться от этого не-человека, а именно во втором аппендиксе Макушки я хранила самое хитроумное, дичайше невыполнимое задание. Даже Израфель, со всем его нефритовым пониманием и добытой тяжким трудом мудростью, не справится.

Светло-голубая мембрана с хлопком перекрыла коридор в нескольких футах перед нами. Пару секунд спустя прямо за ней с ревом пронесся вихрь неидентифицируемого мусора, распространяя запах свежепереваренных нематод и одноглазых птиц. Макушка очень старалась, но трудно поддерживать чистоту столь глубоко в кишках. Как только последние ошметки мусора скрылись из виду, мембрана раскрылась, и мы продолжили путь. Я тайком покосилась на Израфеля, однако его лицо осталось совершенно невозмутимым. Слишком невозмутимым? Я не могла сказать точно. Макушка еще несколько раз проводила мимо свой мусор, а потом мы наконец достигли входа в ее второй аппендикс. Здесь пахло чем-то странным, не тухлым, но все равно вызывавшим во рту густой плесневелый привкус.

– Ты уверена, Нэйв? – спросила Макушка, прежде чем открыть мембранные врата. – На то, чтобы отводить от вас пищеварительные токи, уходит куча энергии. Я с трудом справляюсь. Шарм жалуется, что его постель похожа на хрящ.

– Шарм постоянно жалуется. Впусти нас.

Израфель помедлил перед открытой мембраной.

– Ты из выжженной пустыни? – спросил он у стен, совершенно естественно.

Я видела, что его глаза заворожили Макушку, точно так же, как и меня. Разумеется, ей всегда нравились глаза – особенно в качестве пищи. Быть может, я угощу Макушку его глазами, когда он не справится с заданием… но при этой мысли мне почему-то стало нехорошо.

– Нет, – ответила Макушка. – Я первый член семьи Нэйв. Она нашла меня в другом мире.

Израфель нахмурился; это движение бровей было столь нехарактерным, что с тем же успехом он мог громко воскликнуть от изумления.

– В другой вселенной? – спросил он.

– Я не знаю. С тех пор прошло много триад. У тебя очень красивые глаза.

В ее голосе безошибочно слышались хищные нотки, но Израфель лишь улыбнулся и поблагодарил. Испытывая непонятное раздражение, я шагнула сквозь мембранные врата в зал. Израфель последовал за мной, разглядывая пульсирующие желтые стены и гигантские кучи старого хлама. Некоторые предметы, включая мое невыполнимое задание, пролежали здесь бессчетные циклы, но в помещении царила безукоризненная чистота. Макушка обожала поедать пыль – одна из многих причин, делавших ее великолепным замком.

Я призвала предмет – фантастическое, загадочное устройство, которое отыскала в путешествиях и сохранила именно на такой случай. Оно медленно, неуклюже заковыляло по направлению к нам, и в дальнем углу что-то рухнуло на пол. Люди, жившие в том месте, где я отыскала эту вещь, очевидно, не думали о призывах: она двигалась неуверенно, словно ее коренастые деревянные ноги или широкий экран из темного стекла могли сломаться. Позади волочился темно-коричневый хвост из странного, гладкого, блестящего материала. Хвост раздваивался на конце.

Я хотела разбить хладнокровие Израфеля, однако не была готова к такой реакции. Увидев бредущий к нему предмет, он затрясся от смеха, сжимая и разжимая кулаки, словно пытаясь схватиться за что-то. Он смеялся, но его глаза обжигали меня. Макушка испустила хихикающий вздох, от которого содрогнулись стены. Не затаенная ли боль делала его глаза столь прекрасными? Но боль уже не таилась, она лилась, и плескалась, и захлестывала нас обоих. Я отвернулась – а что мне оставалось делать?

Он прекратил смеяться так же внезапно, как и начал, вывернул шею.

– Где ты это нашла? – тихо спросил он.

Устройство доковыляло до него и, задрожав, остановилось.

– Точно не помню. В каком-то человеческом месте.

Он с улыбкой повернулся ко мне. Я закашлялась.

– В первом человеческом месте, – сказал Израфель.

Я постаралась не выдать смятение.

– Ты его узнаешь?

Ни одно из моих заданий не могло быть невыполнимым в техническом смысле, но я надеялась, что это окажется невыполнимей прочих.

– Да. Правда, они выглядели иначе, когда… Да, узнаю.

– Как оно называется? – спросила я, не в силах побороть любопытство.

– Те-лик. Телевизор. Terebi [55]Телевизор ( яп. ).
. У него много названий на множестве мертвых языков. И какое задание ты дашь мне, о демон выжженной пустыни?

Его голос был слегка насмешливым, но хриплым, словно он еще не оправился от шока.

– Ты должен заставить его работать, – сказала я.

* * *

На обратном пути сквозь нижний кишечник Макушки он нес его в руках – осторожно, почти нежно, так люди носят своих детенышей. Я часто испытываю жалость к человеческим созданиям из-за их статичных тел и совершенно бесполезной одной пары рук, но Израфель не попросил у меня помощи, а я не стала предлагать. Даже неуклюжий, он все равно умудрялся выглядеть горделиво.

К тому времени как мы добрались до конца кишечника, Макушка успела переделать переднюю гостиную. Не могу сказать, что перемены мне понравились: тонкая, воздушная ткань всех оттенков зеленого свисала с потолка мягкими складками, подрагивая на невидимом сквозняке. Пол был твердым, но казался поверхностью озера. В нем отражалось небо незнакомого мира – нефритово-зеленое, словно глаза Израфеля.

Мне хотелось ее убить, вот только убить замок непросто. Моя кожа стала красной, в цвет волос.

Израфель осторожно опустил те-лик на волнистое озеро-пол и задумчиво огляделся.

– Очень мило, – сообщил он потолку. – Спасибо.

Макушка чувствовала мою ярость, поэтому в ответ решилась лишь тоскливо пожелать «удачи», от чего я покраснела еще сильнее. Моя собственная семья!

Быть может, они все-таки хотели…

Я не желала даже думать об этом.

– У тебя есть время до рассвета, – бросила я и вышла прямо сквозь ближайшую стену.

* * *

Много часов спустя, когда на выжженную пустыню опускались сумерки, а черви, прощально мерцая, зарывались в песок, меня нашел Шарм. Я сидела высоко в замке и узнала о его присутствии по странному запаху. Горечь свежей соленой воды означала: Шарм снова пил.

– Интересный парень, – с нарочитой медлительностью произнес Шарм.

– Ты заметил?

Я призвала несколько шаров и принялась жонглировать ими, выплетая в воздухе сложные узоры. Нервная привычка.

– Не совсем человек, но… Он пахнет иначе, такого запаха я прежде не встречал, но он все равно кажется человеком. Выглядит человеком. Видела, как он смотрит на этот твой те-лик? Очень по-человечески.

Я чуть не уронила шары, пришлось срочно создавать лишнюю руку.

– Значит, у него получается? Он заставит его работать?

– Не знаю. Он ничего не делает, просто сидит. И все же… есть в нем что-то странное. Он сильный, это очевидно. – Шарм помолчал, несколько секунд спустя сказал: – Махи дуется.

Я усмехнулась.

– Как обычно. Он действительно верит, что человек справится?

– Не знаю. А тебе бы этого хотелось?

Я окончательно сбилась с ритма и уставилась в ту сторону, где, по моим представлениям, находился Шарм. Его трудно было найти, даже когда он не прятался.

– Не будь идиотом, – рявкнула я под стук прыгающих по полу шаров. – Я долго обходилась без… С чего он мог мне понадобиться?

Шарм рассмеялся, и на меня дохнуло соленой водой.

– Действительно, с чего? Макушка рассказывает, ты одержима его глазами, его сломанным носом…

– Одержима?..

– Нас тебе не обмануть, Нэйв. Мы твоя семья. Как ты думаешь, почему дуется Махи? Быть может, тебе одиноко.

– Но у меня есть вы.

– Одиноко в другом смысле, Мать. – Я почувствовала, как он наклонился вперед, его дыхание защекотало мне ухо. – Нам с Махи никогда не пройти третье испытание. – Низкий шепот гремел, словно землетрясение. – А он пройдет. – Шепот отдалился, и я поняла, что Шарм уходит, по своему странному обыкновению – постепенно.

Последним исчез его голос:

– Тебе одиноко, Нэйв?

Несколько минут я сидела неподвижно на вершине замка, глядя на почерневшую пустыню с текучими светящимися песками. Затем, почти непреднамеренно, вызвала образ Израфеля.

Он сидел в гостиной, где я его оставила, в нескольких футах от те-лика. Брови мужчины были сосредоточенно нахмурены, и время от времени он гладил кончиками пальцев раздвоенный хвост. Я смотрела минуты, часы – не знаю, как долго. Этой долгой ночью Израфель не сдвинулся с места, но однажды прошептал чье-то имя. Я не расслышала, только увидела, как шевельнулись его губы, а в глазах мелькнула боль.

Была ли я одинока?

Я ждала рассвета.

* * *

Первые рассветные лучи. Махи пробудил меня от похожего на транс оцепенения, слизнув двухмерным языком остатки образа Израфеля. Сегодня утром Махи щеголял огромной пастью, и его гротескно многочисленные зубы орали утреннюю арию, которая, очевидно, нравилась сыну создания, что испытывало оргазм, двигая челюстями.

– Выглядишь довольным. Шарм говорил, ты дуешься.

– С чего мне дуться? Наш незваный зеленоглазый гость не справился!

Я выпрямилась и пристально посмотрела на него.

– Не справился? Откуда ты знаешь?

Махи закудахтал, словно сорока, и его зубы застонали. Жутковатое зрелище, даже для меня.

– Он не пошевелился. Так и просидел всю ночь, и те-лик не заработал. Спустись и погляди сама.

Он сплюснулся в линию и начал виться вокруг меня, хихикая, а его зубы выли, словно проклятые души.

– Я знал, что ты не пропустишь его, Нэйв, – сказал Махи, вновь разворачиваясь. – Ты идешь? Хочу посмотреть, как ты его вышвырнешь.

У меня в горле словно кто-то развел костер.

– Сейчас, – проскрипела я.

Когда Махи ушел, я повернулась к пустыне. Черви выбирались из песка, похрустывая, будто перемалываемые кости. Свет расползался и перекручивался в быстро густеющем воздухе. По тембру хруста, низкому и шуршащему, я поняла, что сезон близится к концу. Дня через два в пустыне вспыхнут огни. Я не помнила, когда видела их в последний раз, но охватившая меня внезапная тоска смешивалась с ужасом.

Если, как я думала – надеялась? – Махи ошибся, через два дня мы все увидим кое-что позатейливей огней.

* * *

Когда я спустилась вниз, все уже собрались и молча смотрели на Израфеля, который молча смотрел на них. По такому случаю даже Макушка соорудила себе тело – соблазнительного коричневого человека, соединенного со стеной оранжевой пуповиной. Израфель по-прежнему сидел на полу, удерживая хвост те-лика на кончиках пальцев. Похоже, Махи не ошибся: те-лик не заработал.

Он выглядел точно так же, как вчера. Я подавила волну разочарования. И правда, с чего мне разочаровываться? Одной неприятностью меньше. И я смогу полюбоваться огнями, если захочу.

Как только я вошла, Израфель поднял глаза, и мимолетная улыбка коснулась его жестоких губ. Мои соски затвердели, я почувствовала, как Шарм провел по ним с едва слышным смехом.

– Ну вот, я ждал тебя, – сказал Израфель.

Ночь нарисовала темные тени под его глазами, и он держался с усталой гордостью, очень по-человечески.

– Я справился с заданием, – добавил он, когда я не ответила.

Махи фыркнул, но умолк под суровым взглядом Макушки.

– Выполнил? – переспросила я, подходя ближе. – Я ничего не вижу.

– Смотри, – сказал Израфель. Черное стекло телика замерцало и ожило.

Странные силуэты заметались и задвигались в коробке. Через секунду я поняла, что это люди, которые странным образом напоминали Махи.

Вскрикнув, Махи рванулся к стеклу.

– Что это? Что это за штука?

Необычный, искаженный голос раздался из телевизора:

– Который час?

Это заговорил один из людей.

– Час Хауди-Дуди! – пронзительно завопили люди поменьше.

Я повернулась к Израфелю, его тело покрывал призрачно мерцавший пот.

– Как ты это сделал? – спросила я.

Но прежде чем он успел ответить, Махи снова взвизгнул – возможно, от удовольствия, те-лик искажал звук, и понять было трудно. Махи умудрился проникнуть в картинку.

Израфель с явным восхищением смотрел, как вопящие, лопочущие люди разбегаются от гигантских челюстей Махи. Одним взмахом кроваво-красного языка он подхватил трех маленьких человечков и начал перемалывать зубами. Его зубы словно впитывали двухмерных людей, отрыгивая измельченные куски глубоко в бездонную глотку.

Он рвал людей, с воплями пожирал их, совсем как его мать много циклов назад, смеялся над их ужасом.

Мне показалось, что он сказал: «Теперь вы все такие же, как я», – но его рот был набит орущими людьми, и я точно не уверена.

– Невероятно, – произнес рядом со мной Шарм. – Я и не знал, что у парнишки такой норов.

Несколько минут спустя на экране не осталось ни одного человека. Махи расслабился, расползся смутно антропоморфным пятном, напоминавшим гигантский рот с ногами и руками, и устроился отдыхать среди луж горячей крови и подергивающихся частей тел. Хихикнув, он плеснул кровью на экран.

– Еще… хочу еще. – У Махи заплетался язык, словно он опьянел от убийства. – Давай еще. – Он снова захихикал.

– Как странно, – тихо сказал Израфель. – Должно быть, особенность этой вселенной.

– Нэйв. – В голосе Макушки зависть мешалась с отвращением. – Вытащи его оттуда. Столько людей за один раз – это вредно.

– Ты справишься? – спросила я Израфеля.

Тот пожал плечами и выпустил раздвоенный хвост. Экран мгновенно потемнел, и Махи вылетел обратно. Я ждала истерики и воплей, но он с удивительным спокойствием повернулся ко мне своей пастью.

– Оставь его, – сказал он. Потом рухнул и впитался в пол.

Израфель осторожно поднялся, словно у него болели кости.

– Насколько я понимаю, первое испытание я прошел.

Я кивнула, боясь открыть рот. Необычные способности Израфеля вызывали трепет.

– А второе? – спросил он, очень мягко, будто понимал мой страх и хотел успокоить меня.

– Скажи мне, кто ты. Почему ты здесь?

Казалось, он удивился, чем доставил мне извращенное удовольствие, с учетом того, что я сама удивилась не меньше. Почему я выбрала столь простое задание? Но лицо Израфеля стало совершенно бесстрастным, и я поняла, что, возможно, все-таки наткнулась на подходящее испытание. Он не хотел говорить – но если желал остаться, выбора у него не было.

– Макушка, Шарм, оставьте нас, – резко сказала я.

Они не протестовали, ведь я не могла запретить им подслушивать.

Израфель молча смотрел на меня, а я с улыбкой устроилась на волнистом озерном полу.

– Очевидно, ты не хочешь говорить.

– Ты не хочешь этого знать.

– Я жду, – сказала я. – У тебя есть время до рассвета второго дня.

* * *

Часы проходили в молчании. Я развлекалась, принимая фантастические – и кошмарные – обличья. Огромные челюсти – самое близкое доступное мне подобие пасти Махи – вылезли из моего живота, рыча и шлепая мясистым языком по полу. Израфель, со странным вниманием изучавший стену за моей спиной, даже не шелохнулся. Я оглянулась посмотреть, чего он там увидел, но, конечно же, на стене ничего не было. С какими бы ужасами Израфель ни встретился той ночью, они жили лишь в его воображении. Тысячи крошечных рук высыпали на моем лице, и зал наполнил стрекот щелчков пальцами. На это он хотя бы отреагировал: уголок его губ дернулся вверх.

Ночь неторопливо утекала. Я гадала, выберет ли он молчание, предпочтет ли смерть разоблачению. Следовавшие из этого выводы вызывали у меня многочисленные поводы для беспокойства, о которых я даже не хотела думать.

Пол по-прежнему напоминал озеро – и, вероятно, им и являлся, поскольку под нами регулярно проплывали всевозможные животные. Рыба – толщиной с мое тело, цвета старого навоза – прошла подо мной и остановилась перед Израфелем. Кривые зубы торчали из-под рыбьих губ, странный придаток на лбу испускал призрачное мерцание, не достигавшее наших лиц.

– Правда, красивая? – сказала я, хотя на самом деле так не думала.

Израфель повернулся ко мне, и я вздрогнула.

– Красивая? – переспросил он. – По-своему, наверное, да. Но она не принадлежит этому миру.

– Может, она из мира Макушки? – Секунду спустя я поняла, что он имел в виду. – Нет… из твоего. Из мира людей. – Он молчал, и я не сдержалась. – Время в нашей вселенной течет странным образом, однако что-то подсказывает мне: когда ты добрался сюда, твой человеческий мир давным-давно погиб. Так откуда тебе знать, какие создания населяли его? Разве что… ты один из тех людей? Родившихся на другом краю пустыни?

Сама эта мысль казалась нелепой. Те люди едва могли увидеть пустыню, не то что пересечь ее.

Рыба притушила фонарик и уплыла, оставив нас в полумраке.

– Нэйв, ты можешь умереть? – спросил Израфель.

Я фыркнула.

– А я живу?

– Но ты не можешь погибнуть от старости. Или болезни… или даже атомной бомбы.

– Я не человек, так с чего мне умирать по-человечески?

Он смотрел на меня так пристально, что в ответ моя кожа покрылась мурашками и замерцала. Если бы его лицо не было столь серьезным и необъяснимо печальным, я бы решила, что он пытается меня соблазнить – так на меня смотрел только демон третьего пола, желавший спариться.

– Как ты думаешь, что произойдет после твоей смерти?

– Мое тело отправится в последнее путешествие, к Стволу. Ствол сокрушит мои кости, а родичи пожрут мою плоть, и на память обо мне останется отпечаток на коре.

Его глаза сузились, и я постаралась запретить коже смешать переливчатую охру с золотом. Секс должен быть приятным и мимолетным, но я понимала, что с Израфелем все будет иначе. Нельзя показывать ему мое желание.

– Тебя это не пугает? – спросил он, словно его эта перспектива приводила в ужас. – А как насчет загробной жизни?

Я изумленно улыбнулась.

– Загробной жизни? Ты имеешь в виду некую сущность души, которая остается после смерти? В эту ерунду верят только люди. Хотя, – продолжила я задумчиво, – может, в этом есть какой-то смысл. Где бы вы ни жили, некоторые из вас перерождаются здесь. Может, это и есть твоя загробная жизнь?

Израфель так стиснул кулаки, что я услышала пульсацию крови в пережатых сосудах.

– А как насчет этих людей, что перерождаются здесь? Как насчет их детей? Они не умирают от старости, но их можно убить. Как ты думаешь, Нэйв, что происходит, когда ты умираешь в загробной жизни?

Я сдалась и позволила коже расцвести вихрями и взрывами цвета. Дополнительный источник освещения позволил увидеть лицо Израфеля, которое исказила прежде таившаяся скорбь.

– Не знаю, – сказала я. – Я никогда об этом не задумывалась. Но, полагаю, люди отправляются на корм червям, как и все мы. Какой в этом смысл, Израфель? Рассвет уже близко.

Он на мгновение закрыл глаза, а когда открыл снова, боль почти спряталась.

– Я расскажу тебе историю, Нэйв, о человеческом мальчике, который стал постчеловеком, а потом и богом.

Я с любопытством взглянула на него.

– Ты бог?

Он пожал плечами.

– Возможно. Или ангел. А может, нефилим? – Он горько улыбнулся, словно это была шутка. – Итак, я родился в первом человеческом мире – на Земле, как ее тогда скучно называли. После того, как люди начали летать в космос, но задолго до того, как по-настоящему колонизировали его. Я растил розы – такие же, как в этом мире, только на их шипы нельзя было сажать, как на колья. У меня была жена, которая любила писать истории о чудовищах и смерти.

– Ты женат? В таком случае ты не можешь…

В его хмуром взгляде сквозила такая неприязнь, что я умолкла.

– Она умерла в тридцать пять, – отчеканил он. – Миллиард лет спустя я обнаружил, что она переродилась здесь – и тоже умерла, почти триаду назад по вашему исчислению. – Он умолк, затем ответил на мой невысказанный вопрос: – Она попыталась пересечь пустыню.

– И поэтому ты здесь?

– Да. Нет. Не только.

– Тогда почему еще?

– Я пришел, чтобы вернуть последних людей, тех, за кем мы охотились столетиями, прежде чем обнаружили эту странную карманную вселенную. Ты понимаешь, насколько мала статистическая вероятность появления в космосе столь необычной вселенной? Мы о ней даже не догадывались, пока компьютеры не выдали расхождение ровно в одну миллиардную процента между предсказанным количеством возвращенных людей и реальным. Но я сразу осознал, что что-то не так, потому что никто не смог вернуть мою жену. Поэтому я пришел сюда и понял: человек не может существовать в двух местах одновременно, а если он не существует, его нельзя вернуть.

Я всю жизнь путешествовала между вселенными, но при словах Израфеля у меня глаза полезли на лоб. В его время люди были настолько сильны?

– Это возвращение… ты хочешь сказать, вы пытаетесь оживить всех людей, что существовали когда-либо?

– И всех, что могли бы существовать. С этими проще. Это моральный долг.

– Но ведь… это же… разве есть настолько большие числа? Откуда вы берете ресурсы?

Его глаза казались очень жесткими, и остатки сексуального возбуждения съежились и покинули мою кожу.

– Ты не захочешь знать, – сказал он. – Будет лучше, если ты об этом не узнаешь.

– Или ты не захочешь говорить.

Он встретил мой взгляд, но вздрогнул, словно желал отвернуться. Странное чувство раздирало Израфеля, я видела это по его позе, но какое именно?

– Другие вселенные, – произнес он хриплым голосом. – Мы уничтожаем другие вселенные и превращаем в источник энергии, а когда они выгорают, находим новые.

Ну конечно. Я поймала ускользавшее чувство: вина.

– Поэтому ты здесь? – спросила я. От гнева мои глаза остекленели и стали золотыми, словно магма. – Чтобы спасти всех людей, а затем уничтожить эту вселенную со всеми ее обитателями? А как насчет нас? Или ваши нравственные принципы применимы только к вам самим?

Он отвернулся, уставился на озерный пол.

– У этой работы нет конца. Люди заботятся о людях.

Словно мантра, которую часто повторяют, чтобы отогнать сомнения и сожаления.

Я с яростью фыркнула – у меня сложилось о нем лучшее мнение.

– Не сомневаюсь, тебе велели в это верить. И вы еще зовете нас демонами! Из всех катастрофически эгоистичных… надо полагать, ты явился сюда, чтобы использовать мою силу для поиска отставших от проекта?

Я засмеялась, пронзительно и ломко. А я-то думала, что слишком стара для столь горьких разочарований.

Вытянув нижнюю левую руку, я заставила его посмотреть мне в глаза. Он явно страдал, и это было приятно.

– Меня ты тоже убьешь, верно? Если добьешься своего, воспользуешься мной, а потом обдерешь эту вселенную и убьешь меня.

Он поморщился и резко оттолкнул мою руку.

– Я найду способ спасти тебя…

– А мою семью?

Он промолчал, но посмотрел мне в глаза.

Я вздохнула.

– Разумеется, нет. Что ж, – мягко произнесла я, наклоняясь ближе и заставляя глаза полыхнуть таким жаром, что Израфель отпрянул, – значит, нам повезло, что у тебя ничего не выйдет.

– Нэйв… Я ответил на твой вопрос. Я прошел второе испытание, и ты это знаешь. Ты не можешь нарушить собственные правила.

Я улыбнулась.

– Хочешь третье задание, человек? Сперва скажи мне вот что: ты желаешь стать членом моей семьи, но каким? У меня уже есть трое детей. Ты хочешь быть четвертым ребенком? Или кем-то еще?

– Кем-то еще, – сказал он.

Мой ход.

– Кем?

Его улыбка лучилась неожиданным сочувствием, от которого мне захотелось разодрать собственную кожу.

– Твоим мужем.

Я наклонилась так близко, что наши носы соприкоснулись.

– Тогда твое задание – доставить мне удовольствие.

Прежде чем я успела отпрянуть, его глаза впились в мои, пальцы мягко коснулись моих губ.

Я резко встала.

– Придется придумать что-нибудь получше, – сказала я, дрожа всем телом. Повернулась к нему спиной и направилась к ближайшему коридору.

– Не выпускай его, – велела я Макушке. Хотя стена отвердела, мне все равно казалась, будто бездонные глаза Израфеля смотрят мне вслед.

* * *

Я лежала на крыше, вздрагивая и поедая кусочки коры Ствола, перемешанные с черным песком. Обычно это лакомство успокаивало меня, заставляло вспомнить детство, но сегодня лишь усугубило мое одиночество. Да, у меня была семья, но я все равно чувствовала себя одинокой. Присутствие Израфеля вынудило меня понять это – пускай лишь потому, что я глупо надеялась, будто он принесет утешение. Он тоже был одинок – любой мог это заметить, – но решил бороться с одиночеством, задурив себе мозги высокой целью, результатом которой являлось полное уничтожение нечеловеческих вселенных.

Истерический смех перешел во всхлипы, и я наконец заснула.

* * *

Я проснулась в темноте. Черви зарылись на ночь, однако на последней стадии метаморфоза они испускали столь яркое свечение, что его было видно даже сквозь песок. Пустыня казалась шкурой гигантского черного леопарда.

Если у Израфеля получится, черви тоже умрут.

Шарм легко коснулся моего плеча и протянул мне кувшин соленой воды. Я из вежливости сделала глоток – соленая вода не оказывает на меня опьяняющего действия. Шарм забрал кувшин, начал пить, и я на мгновение увидела очертания его длинной шеи и коренастого туловища. Когда он впервые обратился с прошением, мне было интересно, как выглядит его лицо – и знает ли он это сам. Теперь я поняла, что не знает – иначе с чего ему столько пить?

– Пустыня прекрасна, – сказал он. – Думаю, они переродятся следующим утром. Давно это было, да?

– Да, – согласилась я. – Я помню… они переродились в тот день, когда я отделилась от Ствола… Я думала, весь мир будет таким же прекрасным.

С трудом верилось, что мы были одним существом: я и та юная демоница, что вылезла из сумки, покрытая амниотической жидкостью, и завороженно, восторженно уставилась на роящийся, трепещущий свет…

– Он правда уничтожит все это? – спросил Шарм.

– Утром я убью его, но придут другие. Не исключено, что их окажется слишком много.

Шарм сделал добрый глоток из кувшина.

– Ты знаешь, почему мне нравится соленая вода? Она на вкус напоминает слезы. Я попробовал твои, пока ты спала. Надеюсь, ты не против.

Я покачала головой.

– И каковы они на вкус?

– Горькие, как отчаяние. Как разочаровавшаяся любовь. Не думаю, что следует его убивать.

– А что мне остается? Позволить ему убить всех нас?

– Он все твердит один вопрос. Макушка не стала тебя будить, но я решил, что ты должна знать. Он спрашивает, понимают ли люди, что пустыня убьет их?

Я пристально посмотрела на него – точнее, на его кувшин.

– Понимают ли люди? Конечно, понимают. Как понимают, что прыжок со скалы тоже убьет их. Откуда такой вопрос?

Дыхание Шарма коснулось моего уха.

– Его жена, Нэйв, – сказал он.

Я вскочила и помчалась вниз по лестнице.

* * *

Казалось, Израфель удивился – даже испугался, – когда я ворвалась в зал.

– Идем. – Я схватила его за локоть.

Я подтащила его к парадным дверям и распахнула их правыми руками. Мы скатились по ступеням в песок, и погребенные черви засуетились, спасаясь от наших ног. Наклонившись, я вытащила одного червя из норки. Я держала его, извивающегося, между нами – это оказался особенно хороший экземпляр, сочный, толстый и такой яркий, что Израфель прищурился. Я отрастила слева третью руку – цвета мерцающего красного дерева, как человеческое тело, которым тщетно пыталась соблазнить Израфеля в первый день.

– Это человеческая рука, – сказала я. – Смотри, что будет.

Собравшись с духом, я уронила червя на ладонь новой левой руки. Он тут же начал вгрызаться в плоть, пожирая кожу и кровь огромными глотками. Рука почти отвалилась к тому времени, как червь насытился и устроился в окровавленном месиве ладони.

– Видишь? – процедила я сквозь стиснутые зубы. Нужно было убрать нервные окончания – но лишь после того, как Израфель поймет. – Всего один червяк. Необязательно умирать, чтобы догадаться. Все, кто живет рядом с пустыней, знают. Я слышала, что иногда люди даже собирают червей для своих ферм. Все они знают. Сколько твоя жена прожила здесь, прежде чем отправиться в пустыню?

Он медленно сглотнул, словно ему сдавило горло.

– По вашему исчислению… семнадцать триад.

– Она была старше меня… пожила достаточно.

Он заплакал, но это были слезы ярости, и я не стала к нему прикасаться.

– Что, если она не знала? Если жила вдали от пустыни, а когда пришла сюда, никто ей не сказал…

Я подняла червя – который теперь был размером почти с мою ладонь – и поднесла к лицу Израфеля.

– Смотри! Она знала. Она была старше меня, Из-рафель, а я очень стара. Она знала.

Я уронила червя в песок и втянула изувеченную руку в туловище.

Израфель рухнул на колени. Я тоже опустилась на колени, чтобы смотреть ему в глаза.

– Ты знаешь, как умирают демоны? – мягко спросила я.

Он покачал головой.

– Мы выбираем. Если захотим, можем жить вечно, но каждый демон умирает. Кто-то раньше, кто-то позже, однако в конце концов мы все делаем выбор. Смерть не пугает меня, Израфель, меня пугает вечность. Семнадцать триад – это очень долго.

– Мы могли бы вечно быть вместе, – сказал он.

– Вечность не нужна никому, пусть даже некоторые этого не понимают. Полагаю, ваш проект существует недостаточно долго, и вы еще этого не осознали, но такова истина… Жизнь кажется прекрасной, потому что у нее есть конец. Ты действительно хочешь жить вечно?

Мгновение он смотрел мне в глаза, потом коротко, болезненно улыбнулся. Моя кожа вновь начала зудеть.

– Нет, – сказал он.

Земля задрожала, вначале слабо, потом сильнее. Затем раздался звук, который я так хорошо помнила: низкое, гудящее жужжание, которое впилось мне в уши и пустило мурашки по позвоночнику. Огни под песком запылали ярче. Израфель оглянулся – с любопытством и осторожностью, но не страхом. Хорошее качество для человека, который собирается жить со мной. Я засмеялась, тихое хихиканье перешло в неодолимый хохот. Я легла на песок, чтобы приблизиться к жужжанию. Почувствовала, как Израфель коснулся моей щеки, засмеялась еще громче и притянула его к себе всеми четырьмя руками.

– Что это? – спросил он.

– Огни! – Больше я ничего не могла объяснить.

Пока я смеялась, он медленно целовал меня – сначала глаза, потом рот, потом соски. Я сотрясалась в оргазме, когда черви взорвали песок, из толстых округлых личинок превратившись в огромных светящихся мотыльков. Они порхали вокруг нас, путались в моих волосах, садились на пушистый череп Израфеля.

– Я буду сражаться с тобой, Израфель, – сказала я. – Я не дам тебе уничтожить мою вселенную лишь потому, что ты прошел третье испытание.

Его смех был глубоким, словно жужжание, которое предшествовало огням.

– Ничего другого я и не ждал, – ответил он.

Сжимая друг друга в объятиях, мы катались по песку, сталкиваясь со светящимися мотыльками. Червь, сожравший мою ладонь, тоже претерпел метаморфоз и теперь подлетел на огромных крыльях к нашим лицам, словно приветствуя нас, прежде чем унестись прочь.

– Что будет после твоей смерти, Нэйв? – спросил Израфель – тихо, словно не ждал ответа.

– Ничего, – сказала я.

А потом мы рассмеялись, и встали, и я танцевала с мужем среди огней.