Кори Доктороу, известный писатель и политический активист, родился в Канаде и сейчас живет в Лондоне, где занимается такими вопросами, как отмена авторского права, свободное использование вычислительных устройств, действия экономистов, препятствующие внедрению инноваций, – всем тем, что для многих людей до сих пор остается научной фантастикой. Возможно, именно поэтому он является единственным на настоящий момент человеком, получившим обе жанровые награды, названные в честь блистательного вспыльчивого редактора Джона В. Кэмбелла, ведь все карьеры Доктороу посвящены именно тому, к чему Кэмпбелл всегда призывал своих авторов: «Задайте следующий вопрос».

Ранние рассказы Доктороу принесли ему в 2000 г. Премию Джона В. Кэмпбелла как лучшему дебютирующему писателю-фантасту, вскоре после того как он опубликовал свой первый роман «Без гроша в волшебном королевстве», который был отмечен премией «Локус». С одобрения издателя Доктороу одновременно с выходом книги опубликовал бесплатный электронный текст романа с открытой лицензией – и поступает так со всеми своими романами и книгами. В 2008 г. он выпустил свой первый роман для подростков «Младший брат», ставший бестселлером по версии «Нью-Йорк таймс»: это история технически подкованных тинейджеров, которые борются с режимом чрезмерной «национальной безопасности» в Америке будущего, причем это будущее может наступить очень быстро. Роман получил всеобщее признание и завоевал Мемориальную премию Джона В. Кэмпбелла. С тех пор Доктороу опубликовал еще несколько произведений для взрослых и подростков, в том числе роман «Родина», продолжение «Младшего брата». Помимо работы над научно-фантастическими произведениями он также редактирует суперпопулярный сайт Boing Boing и ведет колонки в «Гардиан», «Паблишер уикли» и «Локус». Кроме того, Доктороу часто выступает с лекциями и организует их.

В рассказе «Паникер», написанном для юбилейного сборника в честь Фредерика Пола, есть реактивные ранцы, симпатичный главный герой и бессмертный мозг мультимиллионера в банке. Кроме того, этот рассказ ставит несколько «следующих вопросов»: о природе счастья, о том, действительно ли навязанное счастье хуже свободы воли, и о том, что очень богатые люди постепенно становятся отдельным видом, уходят на небеса и втягивают за собой лестницу.

 

Паникер

Первый урок, который Леон усвоил в рекламном агентстве: в рекламном агентстве друзей не бывает.

Например, сегодня Бротиган собирался посетить настоящий резервуар в настоящей клинике, где обитал настоящий целевой потребитель, – и не хотел брать с собой Леона.

– Не дуйся, тебе это не идет, – сказал Бротиган, одарив Леона одной из своих широких ухмылочек, растягивая рот над забавными, огромными лошадиными зубами. Эти белозубые улыбки обезоруживали. – Совершенно исключено. Чтобы получить разрешение на личное посещение резервуара, требуется месяц, а то и два. Биографические проверки. Биометрия. Собеседования с психологами. Медосмотры: им нужны сведения о твоей микробиоте. На все это уходит время, Леон. Может, ты и торопишься, как бабочка-поденка, но у человека в резервуаре куча времени. Ему плевать, если ты прождешь месяц-другой.

– Чушь, – ответил Леон. – Все это – показуха. Спереди у них кирпичная стена высотой сто миль, а сзади – раздвижные двери. В этих протоколах должна быть лазейка. Ее не может не быть.

– Когда тебе сто восемьдесят лет и ты торчишь в резервуаре, от лазеек лучше воздержаться. Если хочешь дожить до ста восьмидесяти одного.

– Значит, если у старого чудовища внезапно разовьется редчайший стремительный рак печени и во всем чертовом мире найдется лишь один онколог, который может ему помочь, этому парню тоже дадут от ворот поворот? «Спасибо, у нас все хорошо, а у вас нет разрешения на визит к пациенту»?

– У чудовища нет печени. У него есть машины, питательные вещества и системы.

– А если машина сломается?

– Человек, который изобрел эту машину, работает на чудовище. Живет в частном поместье чудовища, с его семьей, микробиота которой идентична микробиоте чудовища. Монстр правит не только ими, но и их кишечной микрофлорой. Если машина, которую изобрел тот человек, перестанет работать, не пройдет и двух минут, как он окажется возле резервуара, вместе со своими помощниками, облаченными в одноразовые стерильные защитные комбинезоны, и, утешительно курлыкая, спокойно, профессионально установит одну из десяти запасных деталей, которые лежат у него наготове и которые он самолично проверяет каждый божий день, чтобы убедиться, что они работают.

Леон открыл рот, снова закрыл. Не сдержался, фыркнул.

– Правда?

Бротиган кивнул.

– А если откажут все машины?

– Если этот человек не справится, его конкурент, который тоже живет в поместье чудовища, который разработал вторую по уникальности технологию замещения печени и жаждет испытать ее на человеке в резервуаре… он прибудет на место в течение десяти минут, а первого специалиста и его семью…

– Казнят?

Бротиган разочарованно хмыкнул.

– Он квадриллионер, а не злодей из «Джеймса Бонда». Нет, этого человека низведут в полные ничтожества, но оставят крошечный шанс реабилитироваться. Изобрети технологию лучше, чем та, что сейчас заменяет печень чудовищу в резервуаре, и тебя восстановят на престижном месте, вернут престижную одежду, богатство и привилегии.

– А если у него не выйдет?

Бротиган пожал плечами.

– Тогда человек в резервуаре лишится мельчайшей части своего личного состояния. Подсчитает свои убытки, подаст заявку на исследовательскую налоговую льготу и вычтет ее из жалких крох, которые каждый год благосклонно переводит налоговой службе.

– Вот дерьмо.

Бротиган хлопнул в ладоши.

– Жутко, да? Такие деньги и власть, и снова деньги и деньги.

Леон напомнил себе, что Бротиган ему не друг. Все дело в зубах – они обезоруживали. У кого вызовет подозрения человек, чьи лошадиные зубы вызывают желание скормить ему кубик сахара?

– Это называется иначе.

– Ты знаешь о людях в резервуарах в десять тысяч раз больше, чем среднестатистический гражданин. Но ты не уловил и тени картины в целом, приятель. «Эйт» десятки лет налаживала контакты, чтобы продать свой первый продукт человеку в резервуаре.

И с тех пор мы не продали ничего, подумал Леон, но промолчал. Об этом в «Эйт» не говорили. Агентство называло себя лидером, успешным игроком на успешном поле. Компетентное агентство, специализировавшееся на обслуживании «сверхвысокообеспеченных физических лиц». И все же…

Одна продажа.

– И с тех пор мы не продали ничего. – Бротиган произнес это безо всякого смущения. – Но все это здание, это агентство, зарплаты, дизайнеры и консультанты – все это оплачено крупицами того состояния. И это означает, что еще одна продажа…

Он взмахнул рукой. Роскошные офисы, чтобы производить впечатление на представителей резервуарных миллиардеров. Стоило шагнуть на порог агентства, как благодаря освещению, запаху и ветру начинало казаться, что ты на поляне в древнем лесу, хотя никакого леса не было и в помине. Поверхность приемной стойки представляла собой кусок шершавого могильного камня, стертая, нечитаемая эпитафия виднелась из-под старомодной пишущей машинки, которую хитроумным образом переделали в чуть менее старомодную клавиатуру. Секретарь – сейчас с профессиональной правдоподобностью игнорировавшая Леона и Бротигана – сочетала в себе красоту, ум и материнскую заботу, и все благодаря одежде, осанке и макияжу. На «Эйт» работала небольшая команда стилистов, которые приложили руку ко всем сотрудникам, общавшимся с клиентами; сегодня утром стилисты небрежно взъерошили рыжеватые волосы Леона и аккуратно обтрепали манжеты и локти пиджака.

– Так что увы, дружище, я не возьму тебя на встречу с моим человеком-резервуаром. Но направлю на путь, который однажды может привести к нему, если ты будешь стараться и проявишь себя. Если заслужишь.

Леон уже заслужил – в большей степени, чем этот высушенный феном кусок дерьма. Но он улыбнулся и проглотил все это, как послушный маленький червяк, ненавидя себя.

– Давай.

– Мы шесть лет продаем резервуарную продукцию – и ни одной сделки. Множество людей вошло в эту дверь, чтобы занять твое место, все они фонтанировали идеями – и все потерпели неудачу. Мы никогда не систематизировали эти идеи, никогда не составляли карту, которая позволила бы нам понять, какую территорию мы уже исследовали, а где остались пробелы… – Бротиган многозначительно посмотрел на Леона.

– Ты хочешь, чтобы я каталогизировал все провальные проекты в истории агентства.

Леон не скрывал разочарования. Такую работу поручают стажерам, не младшим менеджерам.

Бротиган щелкнул лошадиными зубами, заржал и вышел из офиса «Эйт», впустив немного скучного воздуха, что циркулировал в реальном мире. Секретарь окатила Леона волной материнской заботы. Он наклонился к ней, и ее пальцы пулеметной очередью забарабанили по механическим клавишам бывшей «Андервуд нойслесс». Леон подождал, пока она закончит и снова одарит его заботливой, любящей улыбкой.

– Все данные у тебя, Леон… удачи.

* * *

Леону казалось, что проблемы, с которыми сталкиваются бессмертные квадриллионеры в резервуарах, не слишком отличаются от забот простых людей. Поскольку практически что угодно можно было получить практически за так, все практически теряло свою ценность. Не было смысла проводить исследования – оставалось комбинировать и изобретать. Потом ты нажимал кнопку, чтобы напечатать результат на личном 3D-принтере или, в случае больших проектов, на принтере компании, либо, если принтер с этой работой не справлялся, прибегал к услугам печати по требованию: работник в далекой стране за ночь собирал нужное тебе устройство, и к утру оно уже лежало у тебя на столе в герметичной упаковке «ФедЭкс».

Просматривая файлы «Эйт», Леон видел, что не он один рассуждал подобным образом. Каждый менеджер придумывал рекламу, включавшую вещи, которые нельзя напечатать (дорогие безделушки, изготавливаемые мастерами-профессионалами) или которые никто не печатал (древности, уникальные предметы, исторические фетиши). Все это не вызвало ни малейшего интереса у людей в резервуарах: они могли нанять любого умельца и купить склады, забитые древностями.

Обычным богачам предлагали впечатления: билет в космос, шанс застрелить последнего представителя исчезающего вида, возможность убить человека и выйти сухим из воды, погружение на дно Марианской впадины. Люди в резервуарах уже совершили все это, прежде чем попасть в резервуар. Теперь они метастазировали, эти сверхбогачи, комки коагулирующего мяса в травильном растворе сотен огромных машин, что трудились, поддерживая в них жизнь вопреки процветавшему раку и отказавшим органам. Где-то в переплетении трубок и проводов было нечто, что технически можно было назвать человеком, или корпорацией, или, во многих случаях, суверенным государством.

Каждое средоточие богатства представляло собой эффективную машину, которая через множество ниточек соединялась с экономикой простых смертных. Ты взаимодействовал с резервуарами, когда платил за гамбургеры, Интернет, фильмы, музыку, книги, электронику, игры, транспорт: деньги покидали твои руки и, пройдя сквозь шланги и трубки, попадали обратно в мир, к другим смертным.

Но не существовало способа прикоснуться к деньгам в самой концентрированной, чистейшей форме. Она напоминала теоретический сверхплотный элемент, существовавший в первое мгновение жизни Вселенной: эти деньги были столь густы, что переставали вести себя как деньги; столь густы, что переходили в иное состояние, если отколоть от них кусочек.

Предшественники Леона были умны и сообразительны. Они вдоль и поперек исходили область решения проблемы предоставления услуг и продукции человеку, который представлял собой деньги, государство, резервуар. Многие из лучших особенностей офиса возникли благодаря этим провалившимся рекламным проектам – например, свето-воздушное оформление.

Леон получил хорошее образование и разбирался в математике многомерного пространства. Он все чертил и чертил оси на графике неудачных задумок корпорации «Эйт», выслеживая сходства и различия. Результат был очевиден.

Они попробовали все.

* * *

Ржание Бротигана было самым унизительным звуком из всех, что когда-либо за свою карьеру слышал Леон.

– Нет, разумеется, ты не можешь узнать, что купил резервуарный человек! Это входило в сделку – потому-то мы и получили такую прибыль. Никто не знает, что мы продали. Ни я, ни босс. Тот, кто это продал? Он перевел деньги в наличные много лет назад, и с тех пор его никто не видел. Пассивный партнер, привилегированные акции, контрольный пакет – но он невидимка. Мы общаемся с ним посредством адвокатов, которые общаются с адвокатами, которые, по слухам, оставляют записки под могильным камнем на крошечном кладбище на острове Питкэрн и приплывают на баркасе за инструкциями.

Эта гипербола вызвала у Леона раздражение. Третий день на работе – а пронизанный солнцем озонированный псевдолес уже казался затхлым, как старая спортивная сумка (которая лежала под столом в ожидании дня, когда он наконец уйдет из офиса вовремя, чтобы успеть в бесплатный спортзал). Бротиган раздражал сильнее, чем гипербола.

– Я не идиот, Бротиган, так что хватит относиться ко мне как к идиоту. Ты нанял меня, чтобы я работал, но пока я слышу от тебя только срач, сарказм и секреты. – Аллитерация получилась непреднамеренная, однако у него они всегда хорошо получались. – Вот что я хочу знать: есть ли хоть одна малюсенькая причина, по которой мне следует прийти завтра на работу? Или лучше остаться дома и сосать зарплату, пока тебе не надоест меня содержать?

Речь была не совсем спонтанная. Леон разбирался в промышленной психологии – сплошные пятерки и предложение места в докторантуре, которое заинтересовало его куда меньше практического приложения сладостной науки убеждения. Он понимал, что Бротиган намеренно подталкивает его, чтобы посмотреть, насколько он поддастся. В подталкивании рекламщикам нет равных: если можешь убедить кого-то полюбить что бы то ни было, значит, можешь убедить и возненавидеть. Две стороны одной монеты.

Бротиган изобразил гнев, но Леон три дня изучал его и видел, что искренности в этой эмоции не больше, чем в самом Бротигане. Леон осторожно раздул ноздри, выпятил грудь, выставил подбородок. Он продавал свое возмущение, словно картофельные чипсы, незарегистрированные ценные бумаги или нелегальные таблетки для похудения. В ответ Бротиган попытался продать свой гнев. Леон отказался. Бротиган купил.

– Появилось новое, – сообщил он заговорщическим шепотом.

– Новое что? – прошептал в ответ Леон. Они по-прежнему стояли почти вплотную, их тела дрожали от злости, но Леон предоставил заниматься этим другой части сознания.

– Новое чудовище, – сказал Бротиган. – Отправился в резервуар всего в сто три. Самый молодой из всех. Незапланированный. – Он посмотрел вверх, вниз, влево, вправо. – Несчастный случай. Невероятный несчастный случай. Невероятный, но случившийся, что означает?..

– Что никакого несчастного случая не было, – ответил Леон. – Полиция?

Невозможно было не подыграть телеграфному стилю общения Бротигана. И здесь секрет тоже заключался в силе убеждения. Стоило с ним заговорить, как ты начинал ему симпатизировать. А он тебе. Два человека сливались в единое целое. Возникала связь. Это напоминало примирительный секс.

– Он трижды король. Какая-то африканская республика, остров и одно из мелких балтийских государств. У них там нет гласных. Мкслплкс или что-то вроде этого. Его разыскивали ВТО и ООН – за целые своды международного торгового законодательства. Так что простые копы тут ни при чем. Это дело рук дипломати ческого корпуса. И, разумеется, он не мертв, что все усложняет.

– Почему?

– Мертвые люди становятся корпорациями. Ими управляют советы директоров, которые действуют предсказуемо, пусть и не всегда рационально. Живые люди непостоянны. Сейсмоопасны. Непрогнозируемы. Но с другой стороны… – Бротиган поиграл бровями.

– С другой стороны, они покупают вещи.

– Крайне редко – но покупают.

* * *

Вся жизнь Леона была посвящена дисциплине. Однажды он слышал, как гуру похудения объяснял, что секрет стройной фигуры заключается в том, чтобы по-настоящему «слушать свое тело» и есть лишь до того момента, пока оно не сообщит, что насытилось. Леон слушал свое тело. Оно ежедневно желало три пиццы с пепперони и грибами плюс большой пирог. И старомодные солодовые молочные коктейли, те, что можно приготовить на кухне при помощи древнего агрегата «Гамильтон Бич», в пластмассовой емкости цвета авокадо, а потом подать в высоком красном анодированном алюминиевом стакане. Тело Леона очень красочно описывало, чем ему следует питаться.

Поэтому Леон игнорировал свое тело. Игнорировал свое сознание, когда оно сообщало, что желает уснуть на диване за просмотром видео, которое перемещалось за взглядом, отслеживало нейронную активность и пыталось подстроить сюжет, чтобы увлечь зрителя. Вместо этого Леон заставлял сознание сидеть на кровати и поглощать многочисленные книги по саморазвитию, которые распечатывал и складывал в высокую стопку.

Леон игнорировал лимбическую систему, которая каждое утро уговаривала его лишний часок поваляться в постели после звонка будильника. Игнорировал сообщения об усталости, которые получал, тратя час перед завтраком на йогу и медитацию.

Он крепко держал себя в руках усилием воли, и это воля заставляла его наклониться и подобрать лежавшее на лестнице выстиранное белье, когда он поднимался вверх, и аккуратно свернуть и убрать его в просторную гардеробную, примыкавшую к хозяйской спальне. (Квартира была отличным способом вложить поощрительную премию «Эйт» – надежней наличных, с учетом колебаний курсов валют. Недвижимость на Манхэттене всегда являлась хорошим капиталовложением – стабильней облигаций, производных ценных бумаг и фондов.) Дисциплина заставляла его сразу оплачивать все счета. Заставляла мыть после использования каждую тарелку и каждый вечер по пути домой прилежно заходить в бакалею, чтобы купить закончившиеся накануне продукты.

Родители, приехавшие с Ангильи погостить, подшучивали над его организованностью: теперь он ничем не напоминал маленького толстого мальчика, который в шестом классе получил от учителя «награду имени Гензеля и Гретель», потому что повсюду оставлял за собой след. Родители не догадывались, что он так и остался тем самым мальчиком, и каждая добросовестная, выверенная, сознательная, педантичная привычка в действительности являлась плодом безжалостной, непреклонной решимости никогда больше им не быть. Он не только игнорировал внутренний голос, просивший пиццы и советовавший поспать, предлагавший взять такси вместо того, чтобы идти пешком, звавший прилечь, включить фильм и окунуться в него, потратить долгие часы на ничегонеделание; нет, он активно противостоял этому голосу, кричал в ответ, запирал его и никогда не выпускал на свободу.

И поэтому – поэтому! – он выяснит, как продать что-то новое человеку в резервуаре: тот, кто смог скопить подобное состояние и перейти к вечной жизни в растущем королевстве машин, должен был всю жизнь отказывать себе, а Леон знал, каково это.

* * *

Нижний Ист-Сайд повидал всякое: бедных, богатых, средний класс, супербогатых, снова бедных. Сегодня броские здания напоминали о романтической пышности, предшествовавшей эре бешеной погони за долларом. Завтра они были убогими, их владельцы становились банкротами, а ликвидаторы имущества строили бумажные стены, чтобы превратить огромные просторные залы в меблированные комнаты. Раньше магазины на углах продавали богемным хипстерам косячки и пакетики, содержимое которых разрушало крайне высокоспециализированные мозговые структуры; теперь отпускали по талонам молоко отчаявшимся, не поднимавшим глаз матерям. Торговцы чуяли перемены и соответственно меняли ассортимент.

Шагая по своему району, Леон тоже чуял перемены. Теперь в магазинах было больше дешевого высококалорийного пойла, чем специально разработанной энергетической продукции с низким содержанием углеводов, к которой прилагались буклеты Управления по контролю за продуктами и лекарствами, разъяснявшие пищевую ценность. Россыпь плакатов «Сдается». Стройка, на которой уже неделю никто не работал, с запертой на висячий замок будкой бригадира, густо покрытой граффити.

Леон не возражал. Он привык к трудностям – и не только студенческим. Его родители переселились на Ангилью из Румынии, в поисках налогового рая, мечтая о восхитительной работе бухгалтера или охранника. Они плохо рассчитали время, прибыли в разгар экономического апокалипсиса и в конце концов поселились в высотных трущобах, когда-то бывших роскошным отелем. Единственные румыны среди мексиканцев-нелегалов, де-факто находившихся в рабстве, они писали отчаянные письма в мексиканское консульство в обмен на уроки испанского для Леона. Постепенно мексиканцы рассеялись – преимущество рабов де-факто перед рабами де-юре заключается в том, что первых можно отправить обратно, как только экономика рухнет, и вычеркнуть из бюджета их пропитание и прочие нужды, – и наконец в отеле остались только родители Леона и он сам. Без прикрытия толпы их заметили местные власти, и им пришлось залечь на дно. О возвращении в Будапешт речь не шла – билеты были столь же недосягаемы, как частные самолеты, на которых в аэропорт Уоллблейк прилетали воротилы теневого бизнеса и спекулянты высшей лиги.

Жизнь из трудной стала отчаянной. Три года семья Леона скрывалась, торговала на обочинах, покрываясь густым загаром, постепенно утрачивая этническую принадлежность. Сейчас, десять лет спустя, отец владел небольшой бухгалтерской конторой, а мать держала магазин изящного платья для отдыхающих с круизных лайнеров, и эти годы казались сном. Но когда Леон отправился в американский университет и попал в общество мягкотелых богатеньких детишек, чьи состояния подсчитывал его отец, воспоминания вернулись, и он гадал, сможет ли кто-то из этих ребят в артистично небрежных лохмотьях отыскать себе еду на помойке.

Трудности в Нижнем Ист-Сайде позволили ему расслабиться, позволили почувствовать себя первым, обладателем преимущества, которого не было у его соседей: возможности ловко скользить между миром богатых и миром бедных. Леон не сомневался, что где-то в этих мирах кроется разгадка того, как отщипнуть крошку от колоссальных состояний.

* * *

– К тебе посетитель, – сказала Кармела. Кармела – так звали секретаря. Она была пуэрториканкой, но в столь далеком поколении, что Леон говорил по-испански лучше нее. – Я пригласила ее в Зимний сад.

Так назывался один из залов заседаний «Эйт», и это была неоригинальная шутка, потому что вся мебель в Зимнем саду представляла собой фигурно подстриженные деревья и кустарник. Зал был на удивление удобным, а легчайший ветерок доносил едва уловимый аромат жимолости, такой естественный, что Леон подозревал, что его источником является расположенный на другом этаже питомник. По крайней мере, он бы поступил именно так: лучшая подделка – оригинал.

– Кто?

Леону нравилась Кармела. Очень деловитая, но ее делом было сострадание, плечо, чтобы поплакать, и абсолютно благопристойный рассадник слухов для всей фирмы.

– Агент, – сказала она. – От Буле. Я проверила его фотографию и имя по нашим досье, но почти ничего не нашла. Только что он родом из Черногории.

– Кто он такой?

В ответ Кармела многозначительно посмотрела на него.

Новый резервуарный человек прислал к нему агента. Сердце Леона пустилось вприпрыжку, манжеты неожиданно сдавили запястья.

– Спасибо, Кармела.

Он подтянул манжеты вниз.

– Хорошо выглядишь, – сказала она. – Кухня наготове, интерком ждет. Только скажи, что я могу для тебя сделать.

Он слабо улыбнулся. Вот почему она была сердцем всего бизнеса, душой «Эйт».

– Спасибо, – прошептал Леон, и Кармела отдала ему лихой салют, коснувшись виска одним пальцем.

* * *

Агент выглядела в «Эйт» неуместно, но ее это не тревожило. Леон понял это сразу, как только вошел в Зимний сад. Женщина поднялась, вытерла руки о скромные джинсы, смахнула с лица седые волосы и улыбнулась, словно говоря: «Забавно, что мы здесь встретились, да?» Леон предположил, что ей около сорока, она была хиппи, и у нее были морщины, и ей было наплевать.

– Должно быть, вы Леон, – сказала она, беря его за руку. Короткие ногти, теплая, сухая ладонь, крепкое пожатие. – Я влюбилась в это комнату! – Она взмахнула руками. – Фантастика!

Леон понял, что почти влюбился в нее, а ведь он еще не сказал ни слова.

– Рад знакомству, мисс…

– Риа, – ответила она. – Зовите меня Риа.

Она опустилась на одно из кресел-кустов, скинула удобные «хаш-паппиз» и поджала ноги.

– Я никогда не ходил тут босиком, – сказал Леон, глядя на ее мозолистые ступни – ступни, которые часто касались земли.

– Так давайте. – Риа сделала приглашающий жест. – Я настаиваю. Давайте!

Он снял туфли ручной работы – сшитые архитектором, который бросил литературоведение ради сапожного ремесла – и пальцами ног стянул носки. Пол под ногами был – теплым? прохладным? – был совершенным. Леон не мог определить текстуру, но она заставляла подрагивать от удовольствия все нервные окончания на его чувствительных подошвах.

– Нечто, что идет прямо по нервам, – сказала Риа. – Иначе никак. Потрясающе.

– Вы понимаете это место лучше меня, – ответил Леон.

Она пожала плечами.

– Эта комната явно была создана для того, чтобы производить впечатление. Глупо изображать равнодушие и не впечатляться. Я впечатлена. Кроме того, – она понизила голос, – кроме того, мне интересно, пробирался ли кто-нибудь сюда, чтобы заняться сексом.

Она серьезно посмотрела на него, и он попытался тоже сохранить серьезное лицо, но из груди вырвался смешок, а за ним последовал смех, и Риа испустила ликующий вопль, и оба хохотали, пока не заболел живот.

Леон направился было к соседнему креслу-кусту, остановился, наклонился и сел на мшистый пол, который принялся ласкать его ступни, лодыжки, ладони и запястья.

– Если нет, то это большое упущение, – сказал он с шутливой серьезностью. Она улыбнулась, и у нее были ямочки, и морщинки, и «гусиные лапки», и благодаря этому все ее лицо улыбнулось ему. – Хотите чего-нибудь съесть? Или выпить? Мы можем достать почти все что угодно…

– Давайте перейдем к делу, – ответила она. – Не хочу показаться грубой, но пища – не самая приятная часть. Пища у меня есть. Я пришла за другим. За приятной частью, Леон.

Леон сделал глубокий вдох.

– Приятная часть, – повторил он. – Ладно, к делу. Я хочу встретиться с вашим… – Кем? Работодателем? Начальником? Хозяином? Он помахал рукой.

– Зовите его Буле, – сказала Риа. – Кстати, именно так называется материнская компания. Разумеется, хотите. У нас есть целый корпоративный разведывательный отдел, который выяснил, что вы захотите встретиться с Буле прежде, чем вы сами это поняли.

Леон всегда полагал, что работодатель следит за его рабочим местом и контактами, но теперь ему пришло в голову, что любая система, изначально разработанная для тайной слежки за собственными пользователями, – настоящая находка для каждого, кто хочет шпионить за этими пользователями, потому что возможности системы позволяют скрыть слежку.

– Это впечатляет, – признал он. – Вы следите за всеми, кто может захотеть что-то продать Буле, или?.. – Он позволил предположению повиснуть в воздухе.

– Как когда. У нас есть конкурентоспособный разведывательный подотдел, который следит за всяким, кто может захотеть продать что-нибудь нам или продать что-нибудь, что причинит ущерб нашим интересам. Получается весьма обширная сеть. Добавьте людей, которые лично могут представлять угрозу для Буле или быть полезны ему, и получится немалая доля человеческой деятельности под пристальным наблюдением.

– Насколько пристальным? Судя по всему, вы роетесь в больших стогах сена.

– Мы умеем находить иголки, – ответила она. – Но всегда ищем новые способы поиска. Которые, кстати, вы можете нам продать.

Леон пожал плечами.

– Если бы у нас имелся лучший способ отыскивать важные данные в горах информации, мы бы использовали его сами, чтобы выяснить, что вам продать.

– Логично. Давайте зайдем с другой стороны. Зачем Буле встречаться с вами?

К этому вопросу он был готов.

– Мы известны разработкой продукции для людей в его… – Беседы про обитателей резервуаров никогда не обходились без эллипсисов. Может, именно поэтому Бротиган и выработал свой раздражающий телеграфный стиль.

– Вы разработали один такой продукт, – заметила Риа.

– На один больше, чем другие. – Существовало еще две фирмы вроде «Эйт», Мысленно Леон называл их «Сефен» и «Найн», словно настоящие названия могли заставить их представителей материализоваться из воздуха. – Я здесь новичок, но я не один. Мы сотрудничаем с лучшими дизайнерами, инженерами, учеными-исследователями… – Снова эллипсис. – Вы хотели перейти к приятной части. Эта часть неприятная, Риа. Ваши люди умны. Наши люди тоже умны. Но у нас есть умные люди, которых нет у вас. У каждой организации имеются причуды, мешающие восприятию некоторых хороших идей. Как и у всех прочих, у вас тоже есть запретные зоны. Мы специалисты по раскопкам в таких зонах, запретных зонах, которые мешают вам жить, как песчинка в глазу. Мы можем отыскать там то, что вам нужно.

Риа кивнула и хлопнула в ладоши, словно собираясь приступить к работе.

– Отличная речь.

Леон почувствовал, что краснеет.

– Я часто об этом думаю и мысленно репетирую.

– Хорошо, – сказала она. – Это свидетельствует о том, что вы занимаетесь своим делом. Вам нравится Даффи Дак?

Леон склонил голову набок.

– Я скорее предпочитаю Багза, – наконец ответил он, гадая, к чему она клонит.

– Скачайте мультфильм «Оголтелый продавец», а потом свяжитесь со мной.

Она поднялась, пошевелила пальцами ног на мшистом покрытии и надела туфли. Леон тоже встал, вытирая ладони о брюки. Должно быть, Риа заметила выражение его лица, потому что на ее лице вновь появились ямочки, морщинки и «гусиные лапки», и она взяла его за руку.

– Вы молодец, – сказала она. – Скоро продолжим нашу беседу. – Она выпустила его руку, встала на колени и провела ладонями по полу. – А пока вас ждет приятная работа.

* * *

В «Оголтелом продавце» Даффи Дак был коммивояжером, вознамерившимся продать что-нибудь грабителю банков, который затаился в пригородном бунгало. Даффи продемонстрировал нескончаемую череду все более невероятных товаров, и каждую его попытку встретил суровый отпор. Наконец в результате его усилий прибежище грабителя взорвалось, как раз в тот момент, когда Даффи вновь дергал дверную ручку. Грабитель и Даффи полетели вверх тормашками, и Даффи ткнул ручкой в грабителя и крикнул: «Эй, друг, я знаю, что тебе нужно! Тебе нужен дом к этой дверной ручке!»

Впервые посмотрев мультфильм, Леон фыркнул, однако с каждым последующим просмотром шутка казалась все менее забавной. Он действительно пытался придумать вещь, которая была нужна Буле и который об этом пока не догадывался; Леон полагал, что Буле – мужчина, но точно этого не знал. С точки зрения Буле, лучшее, что мог сделать Леон, – оставить его в покое.

* * *

Однако Риа была такой милой – такой понимающей и мягкой, – что Леону казалось, будто в этом есть что-то еще. Она не преминула подчеркнуть, что его ждет «приятная работа», и Леон вынужден был признать: так и есть. Он заключил с «Эйт» контракт на пять лет. Если его уволят раньше, он получит огромную компенсацию. А если ему удастся продать что-то Буле или кому-то другому, он станет неописуемо богатым.

А пока «Эйт» позаботилась обо всех его нуждах.

Но здесь было так пусто – вот что не нравилось Леону. Производственный отдел «Эйт» насчитывал сотню человек, таких же умных, как он сам, однако большинство использовало офис лишь для того, чтобы разместить тут несколько безделушек да произвести впечатление на родственников из глубинки. «Эйт» нанимала самых лучших, ставила перед ними невыполнимую задачу и спускала их с поводка. И они терялись.

Разумеется, Кармела знала их всех. Они были под ее крылом.

– Нам следует собираться вместе, – сказал Леон. – Может, устраивать еженедельные совещания?

– Пробовали, – откликнулась Кармела, потягивая трижды профильтрованную воду, что всегда стояла у нее под рукой. – Оказалось, говорить не о чем. Системы сотрудничества сами обновляют интересные данные исследований, а инструмент предложений доводит до каждого обзорную информацию по всему, что относится к его работе. – Она пожала плечами. – Это место – в первую очередь выставочный зал. Я всегда считала, что творческим людям нужен простор для творчества.

Леон обдумал ее слова.

– И как ты считаешь, долго ли просуществует это место, если ничего не удастся продать?

– Я стараюсь об этом не задумываться, – беспечно ответила она. – Полагаю, либо мы ничего не найдем, наше время выйдет, и мы закроемся – и с этим я ничего не могу поделать, – либо мы успеем что-то найти и продолжим работу – и с этим я тоже ничего поделать не могу.

– Так и до депрессии недалеко.

– Скорее до свободы. Леон, та леди права: у тебя приятная работа. Ты можешь заниматься чем угодно, а если прыгнешь выше головы, выйдешь на орбиту и никогда не вернешься в атмосферу.

– А другие менеджеры приходят к тебе плакаться?

– Время от времени каждый из нас нуждается в поддержке, – ответила Кармела.

* * *

Риа пригласила его на ленч в фешенебельном клубе, в гостиной апартаментов на одиннадцатом этаже слегка обветшалого, лишившегося швейцара здания в Мидтауне. Готовила супружеская пара средних лет, он – таец, она – венгерка; еда была эклектичной, легкой и пряной, с паприкой и чили, от которых из глаз текли слезы.

В это раннее время в крошечной комнате обедали еще двое, тоже пара, молодые туристы-геи из Голландии, в немнущихся спортивных куртках и надетых на босу ногу минималистских прогулочных туфлях. Голландцы прекрасно говорили по-английски и вежливо обсуждали виды Нью-Йорка, но в конце концов перешли на голландский, позволив Риа и Леону сосредоточиться друг на друге и на еде, которая прибывала с кухни чередой все более потрясающих блюд.

За пышными карамелизованными жареными бананами и ледяным тайским кофе Риа бурно поблагодарила хозяев за превосходную пищу, затем вежливо подождала, чтобы Леон сделал то же самое. Хозяева явно обрадовались, что обед удался, и с восторгом принялись обсуждать рецепты, своих взрослых детей и других гостей, побывавших у них за долгие годы.

Оказавшись на Тридцать четвертой улице, между Лексингтон и Третьей авеню, овеваемый прохладным вечерним летним бризом, под багряными сумеречными летними небесами, Леон похлопал себя по животу, зажмурился и застонал.

– Пожадничал? – спросила Риа.

– Прямо как у мамы – она все продолжала подкладывать. Я не мог сопротивляться.

– Тебе понравилось?

Он открыл глаза.

– Ты шутишь? Это был, наверное, самый потрясающий ленч в моей жизни. Я словно попал в параллельную вселенную хорошей еды.

Она энергично кивнула, взяла его за руку – дружеский, интимный жест – и повела в сторону Лексингтон.

– Обратил внимание, что время там будто останавливается? Умолкает та часть мозга, которая непрерывно спрашивает: «Что дальше? Что дальше?»

– Точно! Так и есть!

По мере приближения к перекрестку жужжание реактивных ранцев на Лексингтон становилось все громче, словно тысячи сверчков поднялись в небо.

– Ненавижу эти штуки. – Риа окинула мрачным взглядом проносившихся мимо лихачей, за которыми вились шарфы и плащи. – Тысячу столкновений на ваши души. – Она театрально сплюнула.

– И тем не менее вы их производите.

Она рассмеялась.

– Значит, ты читал про Буле?

– Все, что смог найти.

Леон приобрел небольшие пакеты акций во всех публичных компаниях, которыми фактически владел Буле, перевел их на брокерский счет «Эйт», а потом изучил годовые отчеты. Он догадывался, что в тени скрывается намного больше: слепые трастовые фонды, владеющие акциями в других компаниях. Стандартная корпоративная структура, Летающий макаронный монстр взаимосвязанных управлений, офшорных холдингов, долговых площадок и экзотических компаний-матрешек, которые, казалось, вот-вот поглотят сами себя.

– Бедный мальчик, – откликнулась Риа. – Не нужно было их исследовать. Они вроде терновых зарослей вокруг спящей принцессы, чтобы удерживать глупых смелых рыцарей, которые желают освободить прекрасную деву из башни. Да, Буле – самый крупный в мире производитель реактивных ранцев, если пробиться за пару слоев ложного руководства.

Она посмотрела на летевшие в сторону жилых кварталов толпы, рассекавшие воздух ластами и перчатками, менявшие курс, вилявшие из стороны в сторону исключительно ради веселого желания показать себя.

– Он сделал это для меня, – сказала Риа. – Ты заметил, что в последние годы они стали лучше? Тише? Это мы. Мы вдумчиво подошли к этой кампании. Автомастерские еще со времен мотоциклов действуют под девизом «громче выхлоп – длиннее жизнь», и каждый безмозглый летун желал, чтобы его ранец был шумным, как бульдозер. Потребовалось немало рыночных хитростей, чтобы изменить это мнение. Мы создали дешевую модель, которую продавали по цене ниже себестоимости, которая по децибелам была сравнима с самыми шумными агрегатами. Наша модель была уродливой, паршивой и разваливалась на части. Само собой, мы продавали ее через другое отделение компании, с совершенно другим имиджем, дизайном и всем прочим. Потом мы занялись более качественными ранцами и начали делать их все тише и тише. Мы даже наладили опытное производство реактивного ранца, который был настолько тихим, что поглощал шум. Не спрашивай как, если не хочешь потратить день-другой на психоакустику.

– Все модные буржуи состязались в бесшумности своих ранцев, в то время как низший класс поспешно переходил на наши громкие паршивые мобили. Через год наш конкурент разорился, и тогда мы сварганили несколько исков по защите потребителей, которые «вынудили» нас, – она нарисовала в воздухе кавычки, – отозвать шумные ранцы и оснастить их трубами, которые спроектированы и настроены так, что их можно использовать в секции деревянных духовых инструментов. И вот результат.

Она показала на жужжащих летунов, мелькавших над их головами.

Леон пытался понять, не шутит ли она, но Риа выглядела и говорила совершенно серьезно.

– Хочешь сказать, что Буле потерял сколько, миллиард?

– В итоге около восьми миллиардов.

– Восемь миллиардов рупий, чтобы сделать небеса тише?

– В общей сложности, – ответила она. – Мы могли пойти другими путями, менее затратными. Могли продавить несколько законов или выкупить конкурента и поменять его производственную линию, но все это, знаешь ли, слишком грубо. Это было приятно. В итоге все получили желаемое: быструю езду, тихое небо, безопасный, дешевый транспорт. Победа по всем фронтам.

Летун старой закалки, с реактивным ранцем, гремящим, словно блендер для льда, прогрохотал мимо, провожаемый сотнями мрачных взглядов.

– Упорный парень, – заметила Риа. – Должно быть, сам печатает запчасти для этой штуки. Их больше никто не производит.

Леон попробовал пошутить:

– Не собираешься послать за ним ниндзя Буле, чтобы сняли его, пока не добрался до Юнион-скуэр?

Риа не улыбнулась.

– Мы не убиваем людей, – сказала она. – Вот что я пытаюсь до тебя донести, Леон.

Он потерпел неудачу. Провалил дело, выставил себя невеждой, которым, как опасался, и был в действительности.

– Прости, – сказал он. – Думаю… знаешь, в это трудно поверить. От сумм кружится голова.

– Они не имеют значения, – ответила Риа. – В этом весь смысл. Суммы – просто удобный способ распределять власть. Значение имеет только она.

– Не хочу тебя обидеть, – осторожно сказал Леон, – но это звучит жутко.

– Теперь ты начинаешь понимать. – Она снова взяла его за руку. – Выпьем?

* * *

Лаймы для дайкири были с деревьев, что росли в зимнем саду на крыше. Деревья плодоносили на славу, и бармен профессионально осмотрел несколько лаймов, прежде чем ловко наполнить корзинку и удалиться на рабочее место, чтобы выжать сок.

– Здесь обслуживают только членов клуба, – сказала Риа.

Они сидели на крыше, наблюдая за проносившимися мимо летунами с реактивными ранцами.

– И неудивительно, – откликнулся Леон. – Должно быть, дорогое удовольствие.

– Купить членство нельзя, – ответила она, – можно только заслужить. Это кооператив. Весь этот ряд деревьев посадила я. – Риа взмахнула рукой, пролив немного дайкири на странный дерн, на котором стояли шезлонги. – Я разбила тот мятный садик.

Это был прекрасный садик, украшенный камнями, по которым струился ручеек.

– Прости, но ты, должно быть, много зарабатываешь, – заметил Леон. – Очень много.

Она кивнула, ничуть не смутившись, даже пошевелила бровями.

– Значит, ты могла бы, ну, не знаю, могла бы устроить подобное на любом из зданий, которыми Буле владеет на Манхэттене. Просто так. Могла бы даже держать несколько работников. Выдавать членство своей команде руководителей в качестве бонуса.

– Верно, – ответила Риа. – Могла бы.

Он глотнул дайкири.

– И я должен догадаться, почему ты этого не делаешь.

Риа кивнула.

– Да.

Она тоже сделала глоток. Ее лицо засияло от удовольствия. Леон сосредоточился на сигналах, которые посылал ему язык. Напиток был потрясающим. Красивым казался даже стакан, толстый, ручной работы, неровный.

– Послушай, Леон, открою тебе секрет. Я хочу, чтобы у тебя получилось. Мало что может удивить Буле, тем более удивить приятно. И если ты справишься…

Она сделала еще один глоток и пристально посмотрела на него. Леон поежился. Неужели он считал ее почтенной и милой? Сейчас Риа скорее напоминала командира партизанского отряда. Напоминала человека, который играючи справится с любым громилой.

– То есть мой успех станет и твоим успехом?

– Думаешь, мне нужны деньги, – сказала она. – Ты так ничего и не понял. Поразмысли о реактивных ранцах, Леон. Поразмысли о том, что значит власть.

* * *

Он собирался домой, но не дошел. Ноги привели его через весь город к офису «Эйт». Леон использовал биометрические данные и кодовую фразу, чтобы войти, пронаблюдал, как разгораются восхитительные пятнистые лампы, окутывая помещение чудесным, успокаивающим светом. Затем подул ветерок, и он оказался в ночном лесу, более влажном и плотном, чем днем. Либо кто-то из дизайнеров прыгнул выше головы, либо где-то в здании действительно скрывался комнатный лес, с собственной сменой дня и ночи, и снабжал офис агентства мягким лесным воздухом. Леон решил, что лес – более разумное объяснение.

Он долго стоял возле стола Кармелы, потом робко сел в ее кресло. Оно было простым, жестким и хорошо сделанным и едва заметно пружинило. Клавиши забавной маленькой скульптурной клавиатуры стерлись под пальцами Кармелы за годы работы, а на столе виднелись блестящие пятна в тех местах, где ее запястья касались гранита. Леон закрыл лицо ладонями, вдыхая ароматы ночного леса, и попытался разобраться в событиях вечера.

В Зимнем саду было темно, но ковер все так же восхитительно ласкал босые ступни, а несколько секунд спустя – и обнаженные ноги и грудь Леона. В одном нижнем белье он лежал на животе и пытался определить ощущение, которое испытывали его нервные окончания. Решил, что лучше всего подходит слово «предвкушение», чувство, что испытывает кожа, находящаяся рядом с тем местом на спине, которое ты чешешь, – кожа, которая знает, что скоро ее тоже будут чесать. Это было великолепно.

Сколько человек в мире когда-нибудь поймут, на что это похоже? «Эйт» предоставила лицензию избранным бутик-отелям – он проверил после первой беседы с Риа, – но больше такого покрытия не было нигде. А значит, менее трех тысяч человек во всем мире когда-либо испытывали это удивительное ощущение. Из восьми миллиардов. Леон попытался сосчитать в уме, но никак не мог справиться с нулями. Тысячная доля процента? Десятитысячная доля? Никому на Ангилье никогда этого не ощутить: ни обитателям высотных трущоб, ни миллионерам с огромными особняками и таймшерными реактивными самолетами.

Что-то в этом…

Леон хотел бы продолжить разговор с Риа. Она пугала его – но и заставляла чувствовать себя лучше. Словно была проводником, которого он искал всю свою жизнь. Сейчас он обрадовался бы и Бротигану. Любому, кто помог бы ему разобраться в том, что казалось величайшей, опаснейшей возможностью за всю его карьеру.

Должно быть, он задремал, потому что когда открыл глаза, в Зимнем саду включился свет. Леон лежал, почти голый, на полу, глядя в лицо Бротигану. На этом лице застыло вымученное веселье. Бротиган несколько раз щелкнул пальцами перед носом Леона.

– Доброе утро, солнышко!

Леон покосился на призрачные часы, мерцавшие в каждом углу, чуть более темный участок реактивной краски, который можно было заметить, только если присмотреться. 4:12 утра. Леон подавил стон.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, глядя на Бротигана.

Тот щелкнул своими лошадиными зубами, изобразил смешок.

– Ранняя пташка, червячок.

Леон сел, нашел рубашку, начал одеваться.

– Серьезно, Бротиган.

– Серьезно?

Бротиган сел на пол рядом с Леоном, вытянул свои большие ноги. Его туфли создал тот же архитектор, что и туфли Леона. Леон узнал стиль.

– Серьезно.

Бротиган поскреб подбородок. И внезапно ссутулился.

– Места себе не нахожу, Леон. Серьезно, места себе не нахожу.

– Как все прошло с твоим чудовищем?

Бротиган уставился на архитекторские туфли. Они делали странный изгиб, сразу за мыском, по пути к шнуркам, и этот изгиб казался очень изящным. Леон подумал, что он напоминает кривую стандартного нормального распределения.

– Мое чудовище… – Бротиган выдохнул. – Не склонно к сотрудничеству.

– Сильнее прежнего? – спросил Леон. Бротиган расшнуровал туфли, снял носки, пошевелил пальцами во мху. От его ног пахло жаркой затхлостью. – Как он себя вел во время других ваших встреч?

Бротиган склонил голову набок.

– То есть?

– В этот раз он не хотел сотрудничать. А в другие?

Бротиган уставился на пальцы ног.

– Ты никогда прежде с ним не встречался?

– Это был риск, – сказал Бротиган. – Я думал, что смогу убедить его, лицом к лицу.

– Но?

– Я провалился. Это было… это было… все. Место. Люди. Все. Я будто оказался в другом городе, в тематическом парке. Они живут там, сотни человек, и управляют всеми крупицами его империи. Словно королевские евнухи.

Леон обдумал эти слова.

– Евнухи?

– Королевские евнухи. У них своя культура, и, приближаясь к нему, я вдруг понял: черт, да они могут просто купить «Эйт». Могут уничтожить нас. Могут поставить нас вне закона, упечь за решетку. Или сделать меня президентом. Что угодно.

– Ты был ошеломлен.

– Верно. Это не замок и не крепость, это просто поместье, скопление добротных зданий. В Уэстчестере. Когда-то там был небольшой городской центр. Они сохранили все, что стоило сохранить, построили новые дома. И это… сработало. Ты здесь новичок. Потому и не заметил.

– Что именно? Что «Эйт» при последнем издыхании? Я давно это понял. У нас есть несколько десятков высокооплачиваемых креативных гениев, которые месяцами не появляются на рабочем месте. Мы могли стать средоточием креативной силы. А вместо этого напоминаем чье-то тщеславное хобби.

– Сурово.

Леон подумал, не вышел ли он за рамки. Но ему было все равно.

– Сурово – не значит неправильно. Будто… будто деньги, попавшие в это место, становятся независимыми, превращаются в стратегию самоумножения. Но только это плохая стратегия. Деньги хотят продать что-нибудь чудовищу, но не знают, что ему нужно, а потому просто, ну, бьются головой об стену. Однажды деньги закончатся, и…

– Деньги не закончатся, – перебил Бротиган. – Ты ошибаешься. Даже если мы будем тратить в десять раз больше, чем сейчас.

– Ладно, – сказал Леон. – Значит, они бессмертны. Так лучше?

Бротиган поморщился.

– Слушай, все не так паршиво. Существует целый невостребованный рынок. Никто им не занимается. Это вроде коммунистических стран. С плановой экономикой. Когда им что-нибудь нужно, они просто налаживают производство. Без всякого рынка.

– Эй, друг, я знаю, что тебе нужно! Тебе нужен дом к этой дверной ручке! – К собственному удивлению, Леон обнаружил, что из него получился неплохой Даффи Дак. Бротиган заморгал. Леон понял, что тот немного пьян. – Услышал пару дней назад. Я сказал даме моего чудовища, что мы можем обеспечить его тем, что запрещает их корпоративная культура. Я думал, ну, знаешь, о том, как самураи запретили огнестрельное оружие. Мы можем вообразить невообразимое и осуществить неосуществимое.

– Хорошая фраза. – Бротиган откинулся на спину. Полоска бледной кожи выглянула между поясом широких брюк длиной до голени и нижним краем модной рубашки с запахом. – Чудовище в резервуаре. Немного кожи, немного мяса. Провода. Кожные складки, зажатые между прозрачными твердыми пластиковыми панелями, омываемые лучами какого-то диагностического света. Ни глаз, ни верхней части головы, где им следует находиться. Лишь гладкая маска. А глаза – во всех других местах. На потолке. На полу. В стенах. Я отвернулся, не смог встретиться с ними взглядом, и понял, что смотрю на что-то мокрое. Наверное, печень.

– Какая гадость. Это и есть бессмертие?

– И я говорю этой печени: «Какое удовольствие, какая честь встретиться с вами». Глаза ни разу не моргнули. Чудовище произнесло речь. «Вы – низкобюджетное, рискованное, дорогостоящее предприятие, имеющее мало шансов на успех, мистер Бротиган. Я могу и дальше поддерживать вас финансово, так что возвращайтесь на свою фабрику грез и попытайтесь придумать, чем меня удивить. О деньгах можете не тревожиться». И все. Я не нашелся с ответом. У меня не было на это времени. Меня в мгновение ока выставили за дверь. Милый клерк сказал мне, что чудовище довольно, что оно очень ждало этой встречи. – Бротиган приподнялся на локтях. – А что скажешь ты?

Леон не хотел обсуждать с ним Риа. И пожал плечами. На лице Бротигана появилось неприятное, уязвленное выражение.

– Не будь таким, братишка. Приятель. Дружище.

Леон снова пожал плечами. Ему нравилась Риа. Обсуждать ее с Бротиганом было все равно что относиться к ней как… к плану продаж. Будь на месте Бротигана Кармела, он бы сказал: «Я чувствую, что она желает мне удачи. Что если я справлюсь, это будет крупное достижение для всех. Но я также чувствую, что она сомневается в моем успехе». Однако сейчас он просто пожал плечами и, не обращая внимания на прищуренный, мрачный взгляд Бротигана, поднялся, натянул брюки и пошел на свое рабочее место.

* * *

Если достаточно долго просидеть за рабочим столом в «Эйт», в конце концов увидишь всех сотрудников. Кармела знала всех, общалась со всеми и заверила Леона, что каждый хотя бы раз в месяц заходит в офис. Некоторые появлялись пару раз в неделю. У них на столах были растения, и они хотели самолично поливать их.

Леон пригласил каждого коллегу на ленч. Это оказалось непросто – в одном случае ему пришлось попросить Кармелу отправить шофера «Эйт» забрать детей коллеги из школы (был неполный учебный день) и отвезти к няне. Но сами встречи прошли очень хорошо. Выяснилось, что все сотрудники «Эйт» были потрясающе интересными людьми. Точнее, все они были монстрами, эгоистичными, истеричными гениями, но если пробиться за этот фасад, в глубине обнаруживались чертовски умные, активные личности. Леон познакомился с женщиной, которая создала мох для Зимнего сада. Она оказалась младше него; с посредственной академической работы в Куперовском союзе она взлетела к богатству и свободе и теперь не знала, куда их девать. У нее была целая картотека людей, желавших сублицензировать мох, и она коротала дни, играя с ними, проверяя, нет ли у них классных идей, которые она смогла бы использовать в следующей рекламной кампании для избранных счастливчиков, доверенных лиц чудовищ.

Леон был таким же. Потому-то они с ним и встречались. Благодаря Риа он нечаянно занял одну из ведущих позиций агентства, влиятельную должность, о которой мечтал каждый. Тот факт, что он понятия не имел, как ему это удалось и что теперь делать, никого не удивлял. Все его коллеги относились ко всему, что было связано с чудовищами, как к совершенно непонятной лотерее, не более предсказуемой, чем падение метеорита.

Неудивительно, что все они держались подальше от офиса.

* * *

На следующую встречу Риа пришла в других джинсах, поношенных и с заплатами на коленях. На ней была свободная, струящаяся шелковая рубашка с обтрепанными швами, на голове – платок, выцветший до цвета старинного тротуара перед офисом «Эйт». Пожимая ей руку, Леон почувствовал мозоли на ее ладони.

– Ты словно собралась поработать в саду, – заметил он.

– Моя смена в клубе, – ответила Риа. – Всю вторую половину дня я буду подрезать лаймы, пропалывать мяту и подправлять огуречные подпорки.

Она улыбнулась и жестом остановила его. Наклонилась, чтобы сорвать травинку с неопрятного края дорожки. Они были в Центральном парке, в той его части, что напоминала первобытный лес, а не сад, искусно разбитый в сердце города. Риа открыла бутылку с водой и смочила травинку – совершенно обычную на вид, – затем потерла ее между указательным и большим пальцами, чтобы счистить грязь. Потом разорвала травинку пополам и вручила половину Леону, а другую понюхала и разжевала, наморщив нос, словно кролик. Леон поступил так же. Лимон, с восхитительной кислинкой.

– Лимонное сорго, – сказала Риа. – Страшный сорняк. Но согласись, потрясающий вкус.

Он кивнул. Язык еще покалывало.

– Особенно если подумать, на чем оно выросло: грязный дождь, собачья моча, удушливый воздух, и солнечный свет, и ДНК. Что за таинственный аромат родился из этого странного супа. Согласен?

После этих слов вкус отчасти утратил свою привлекательность. Леон так и сказал.

– А мне эта мысль нравится, – возразила она. – Создавать потрясающие вещи из мусора.

– Насчет реактивных ранцев, – начал Леон. Он думал об этом.

– Да?

– Вы утописты? Хотите создать лучший мир?

– Под «вы» ты имеешь в виду тех, кто работает на Буле?

Он пожал плечами.

– Признаюсь, я немного утопистка. Но дело не в этом. Ты читал, что Генри Форд организовал в Бразилии трудовые лагеря, «Фордландию», и установил суровый кодекс поведения для работников каучуковых плантаций? Он запретил кайпиринью и заменил ее «Томом Коллинзом», потому что считал последний более цивилизованным.

– Хочешь сказать, Буле бы так не поступил?

Она задумчиво покачала головой.

– Наверное, нет. Может, если бы я попросила. – Она прикрыла рот ладонью, словно сказала что-то лишнее.

– Вы… ты и он?..

Риа рассмеялась.

– Никогда. Это чисто умственная связь. Ты знаешь, откуда у него деньги?

Леон выразительно посмотрел на нее.

– Конечно, знаешь. Но если ты прочел только официальную версию, то думаешь, что он обычный финансист, сделавший удачные ставки. Ничего подобного. Он играл против рынка, использовал самонадеянность других маклеров, делая безумные инвестиции. Разумеется, это был блеф, но не всегда. Никому не удавалось его перехитрить. Он мог убедить тебя, что ты вот-вот упустишь сделку века, или уже упустил, или вот-вот добьешься благоприятных условий. Иногда его слова оказывались правдой. Обычно это был чистой воды блеф, о чем ты узнавал лишь после того, как заключал с ним несколько сделок, в результате которых он приобретал баснословные богатства, а тебе оставалось лишь закрыть лицо руками и назвать себя проклятым неудачником. Когда он начал проворачивать это с национальными банками, подставил доллар и разорил Центральный банк, мы все поняли, что он – особенный, что он умеет посылать сигналы, которые отправляются прямиком в твой задний мозг, без всякого критического анализа.

– Звучит жутко.

– О да. Очень. В иные времена его бы сожгли за колдовство или сделали человеком, что вырезал сердца обсидиановым ножом. Но штука в том, что ему никогда не удавалось обмануть меня. Ни единого разу.

– И ты до сих пор жива?

– Ему это нравится. Поле искажения реальности Буле нарушает его внутренний ландшафт. Мешает ему понять, что ему нужно, чего он хочет и что делает его несчастным. Я незаменима.

Внезапно Леона посетила ужасная мысль. Он промолчал, но, должно быть, она отразилась на его лице.

– В чем дело? Говори.

– Откуда мне знать, что все это – правда? Может, ты просто водишь меня за нос. Может, ты все это придумала – реактивные ранцы, все. – Он сглотнул. – Извини. Не знаю, откуда это взялось, но мне просто пришло в голову…

– Логичный вопрос. Но вот еще один, чтобы вынести мозг: откуда тебе знать, может, я говорю правду и вожу тебя за нос?

Неловко рассмеявшись, они сменили тему. В конце концов уселись на скамейку рядом с семейством танцующих медведей и стали их разглядывать.

– Они кажутся такими счастливыми, – сказал Леон. – Вот что меня поражает. Словно танцы – тайная страсть каждого медведя, и эти трое первыми догадались посвятить им свою жизнь.

Риа не ответила, но продолжала смотреть, как три гиганта изящно, радостно переступают с ноги на ногу. Музыка – переменчивая, подстраивающаяся под активность медведей (программа непрерывно пыталась их развеселить) – была энергичной и попсовой, с отрывистым ритмом раз-два/раздватричетырепять/раз-два, под который медведи расшатывались, словно пьяные. Они представляли собой не менее забавное зрелище, чем коробка со щенками.

Леон почувствовал молчание.

– Такие счастливые, – повторил он. – Вот что удивительно. В отличие от выступлений слонов. На старых видео они кажутся, ну…

– Покорными, – сказала Риа.

– Точно. Не несчастными, но создается впечатление, что балансировать на мяче им так же весело, как лошади – тянуть плуг. Однако взгляни на этих медведей!

– Ты заметил, что рядом с ними никто не задерживается? – спросила она.

Леон заметил. Соседние скамейки пустовали.

– Полагаю, дело в том, что они так счастливы, – сказала Риа. – Никакой тайны. – На мгновение она оскалила зубы в улыбке. – Я хочу сказать, ты понимаешь, что можно создать медведя, который получает мозговое вознаграждение музыкой. Остается только хорошо кормить его и пичкать различными танцевальными мелодиями – и готово счастливое семейство танцующих медведей, которые мирно сосуществуют с людьми, что ходят на работу, носят покупки, катают младенцев в колясках, милуются на скамейках…

Теперь медведи отдыхали, разлегшись на спинах, высунув языки.

– Их создали мы, – продолжила она. – В этом случае я тоже была против. Тут нет никакого изящества. С точки зрения социальных высказываний это все равно что кувалда с огромным бойком. Но Буле доверял художнику, он был генеральным директором одной из портфельных компаний. Увлекался геномным искусством. Буле сказал, что это капиталовложение может принести множество интересных сублицензий, и оказался прав. Но только посмотри на них.

Леон посмотрел.

– Они такие счастливые, – сказал он.

Риа тоже посмотрела.

– Медведи не должны быть такими счастливыми, – ответила она.

* * *

Кармела приветствовала его с обычной радостью, но он что-то почувствовал.

– Что случилось? – спросил он по-испански. Он взял в привычку говорить с ней на испанском, потому что им обоим требовалась практика – и потому что так они словно делили маленький секрет.

Она покачала головой.

– Все в порядке? – Нас закрывают?

Это могло случиться, могло случиться в любой момент, без предупреждения. Он – все они – это понимали. Питавшие «Эйт» деньги были независимыми и загадочными, инопланетная сила, скорее эмерджентная, чем закономерная.

Кармела снова покачала головой.

– Не мое дело говорить тебе об этом, – сказала она.

Эти слова лишь уверили Леона, что все они идут ко дну, потому что никогда прежде Кармела не считала что-то «не своим» делом.

– Теперь ты меня встревожила.

Она кивнула в сторону основных помещений офиса. Леон заметил три пальто на прекрасной старомодной вешалке возле двери древнего храма, которая отделяла приемную от офиса «Эйт».

Он вошел в офис и зашагал между рядами застекленных кабинок, каждая из которых блистала безмолвным порядком, напоминавшим о зале ресторана со столами, накрытыми для людей, что еще не пришли.

Леон заглянул в Зимний сад, но там никого не было, поэтому он начал проверять другие залы для совещаний, обстановка которых варьировала от сверхконсервативной до откровенно безумной. Он обнаружил посетителей в Кейли, с дощатым полами, уютным каменным очагом и хитроумными диванами, которые выглядели как никуда не годная мебель с барахолки, но обладали тактильным адаптивным генетическим алгоритмом, что постоянно подстраивался, поддерживая тело вне зависимости от позы; на этих диванах даже старик мог прыгать и резвиться как ребенок.

В Кейли сидели Бротиган, Риа и женщина, которую Леон прежде не встречал. Она была старше Бротигана и младше Риа, но ее продуманный, подтянутый облик выдавал человека, который знал, что мир не воспримет его всерьез, если он хоть одной морщинкой, хоть одной порой продемонстрирует слабость. Леон догадался, кто это, и женщина подтвердила его догадку.

– Леон, – сказала она, – я рада, что ты к нам присоединился. – Он узнал голос. Этот голос по телефону нанял его, и позвал в Нью-Йорк, и сообщил, куда прийти в первый рабочий день. Голос принадлежал Дженнифер Торино, которая технически была начальником Леона. – Кармела говорила, что ты часто работаешь здесь, поэтому я надеялась, что сегодня ты тоже зайдешь и мы сможем поговорить.

– Дженнифер, – ответил он. Она кивнула. – Риа. – Лицо Риа казалось непроницаемым, как гранитная плита. Как обычно, она была в джинсах и струящемся хлопке, но не сняла туфель и не забралась с ногами на диван. – Бротиган. – Бротиган сиял, будто маленький мальчик рождественским утром.

Дженнифер равнодушно посмотрела на Леона, не встречаясь с ним взглядом – этот фокус он знал, – и сказала:

– За свою великолепную работу мистер Бротиган получил повышение, с сегодняшнего дня. Теперь он менеджер крупных клиентов.

Бротиган продолжал сиять.

– Поздравляю, – ответил Леон, думая: Какую великолепную работу? За всю историю «Эйт» ни один сотрудник не справился с основной задачей фирмы! – Ты молодец.

Дженнифер по-прежнему бесстрастно смотрела в пустоту.

– Как тебе известно, мы пытаемся заключить сделку с кем-либо из наших крупных клиентов. – Леон сдержался и не закатил глаза. – Поэтому мистер Бротиган провел тщательный анализ наших подходов к ним. – Она кивнула Бротигану.

– Мешанина, – откликнулся тот. – Полный хаос. Ни субординации. Ни сдержек и противовесов. Никакой системы.

– Не стану спорить, – сказал Леон. Он догадался, к чему все идет.

– Да, – согласилась Дженнифер. – Ты у нас недавно, но, насколько я поняла, ты сам изучил организационную структуру «Эйт», верно? – Он кивнул. – Поэтому мистер Бротиган попросил назначить тебя главой отдела стратегических исследований. – Натянутая улыбка. – Поздравляю.

– Спасибо, – холодно ответил Леон и посмотрел на Бротигана. – Что за стратегические исследования?

– Все то же, чем ты занимаешься, – сказал Бротиган. – Будешь выяснять, кто что делает, проводить собрания, предлагать структурные изменения, которые позволят повысить эффективность планирования и внедрения. То, что у тебя хорошо получается.

Сглотнув, Леон повернулся к Риа. Ее лицо выражало равнодушие.

– Я обратил внимание, – произнес он, заставляя себя говорить совершенно ровным голосом, – что ты не упомянул работу с клиентами.

Бротиган кивнул и попытался натянуть губы на свои лошадиные зубищи, чтобы скрыть ухмылку. Не вышло.

– Верно, – сказал он, – ты прав. Человек твоих талантов должен заниматься тем, что у него лучше всего получается, а у тебя лучше всего получается…

Леон поднял руку. Бротиган умолк. Все трое подняли глаза. В это мгновение Леон осознал, что все они – в его власти, пусть лишь на секунду. Он мог крикнуть: «Бу-у-у!» – и они попадают с дивана. Они хотели посмотреть, рассердится ли он или смиренно примет удар и попросит добавки. Он выбрал иной путь.

– Было приятно с вами работать, – произнес Леон. И распрощался с самой замечательной, самой легкой работой на свете. По пути к выходу сказал adios и buena suerte Кармеле и заставил себя не задерживаться у дверей на улице, чтобы узнать, не захотят ли его остановить.

* * *

Риелтор смотрела на него как на сумасшедшего.

– На сегодняшнем рынке никто не даст за вашу квартиру два миллиона, – сказала она. Молодая, деловитая, чернокожая – и выросла в Нижнем Ист-Сайде, этот факт она подчеркнула в своих рекламных материалах: местный риелтор для местной недвижимости.

– Я купил ее за два миллиона меньше года назад, – возразил Леон.

Его немного тревожил кредит на 80 % стоимости, однако «Эйт» выступила поручителем, и ставка составила меньше 2 %.

Риелтор показала на большое угловое венецианское окно, что выходило на пересечение Брум-стрит и Гранд-стрит.

– Сосчитайте объявления о продаже. Я хочу вам помочь. Это хорошая квартира. Мне бы хотелось, чтобы она перешла к кому-то вроде вас, кому-то достойному. А не какому-то застройщику, – последнее слово она выплюнула, словно ругательство, – или брокеру, который будет сдавать ее посуточно важным шишкам. Поймите, этому району нужны настоящие люди, которые по-настоящему здесь живут.

– Значит, я не получу за нее то, что заплатил?

Риелтор ласково улыбнулась ему.

– Нет, мой милый, не получите. Когда вы платили два миллиона за эту квартиру, вам наверняка говорили: «Такого на Манхэттене больше не строят» и «Место, место, место». Все это ложь. – Ее лицо стало серьезным, сочувствующим. – Это делается для того, чтобы вы запаниковали, потеряли голову и потратили больше чем, по вашему мнению, следует. Цепочка растет, и в итоге каждый остается с избытком ипотеки на недостаток дома – или избыток дома, если уж на то пошло, а потом ба-бах, у рынка проваливается дно, и все рушится, словно суфле.

– Вы не пытаетесь смягчить удар.

Леон приехал к ней в офис прямо из «Эйт», на метро, а не на такси или прокатном реактивном ранце. Он сразу переключился в режим экономии. Похоже, его мозг втихомолку заготовил список советов на такой случай, будто знал, что этот день наступит.

Риелтор пожала плечами.

– Могу смягчить, если хотите. Мы можем ходить вокруг да около, я могу взять вас за руку и провести сквозь пять кругов скорби. Я часто этим занимаюсь, когда рынок проседает. Но вы похожи на человека, который любит прямоту. Мне начать заново? Или, если пожелаете, можем выставить вас за два миллиона, даже за два и два, и я воспользуюсь этим, чтобы убедить кого-то, что другой лофт за один и девять – отличная сделка. Хотите?

– Нет, – ответил он и почувствовал, как отступает злое онемение. Ему нравилась эта женщина. Она прекрасно его прочла. – Скажите, сколько, по-вашему, я смогу за нее получить?

Она подперла подбородок кулаком, ее взгляд стал отстраненным.

– Я продала эту квартиру… когда? Восемь лет назад? Семье, которая жила там до вас. Я видела, что они продали ее вам – они воспользовались услугами другого брокера, который готов заключать сделки со специалистами по корпоративному размещению. Как вам известно, я этим не занимаюсь. Но я смотрела ее во время продажи. Вы ее сильно изменили?

Леон поерзал.

– Нет, но, полагаю, это сделал брокер. Она была с хорошей мебелью.

Риелтор красноречиво закатила глаза.

– Эта мебель не может быть хорошей. Даже если ее купили в лучшем магазине-салоне города, она не может быть хорошей. Слово «хороший» несовместимо с корпоративным бизнесом. «Безобидный» – лучшее, на что можно рассчитывать. – Она посмотрела вверх, вправо, вниз. – Пытаюсь рассчитать скидку на прилизанность. Полагаю, э-э, один и восемь. Такая сумма кажется мне разумной.

– Но я выплатил всего двести тысяч, – возразил он.

Ее выразительные карие глаза посмотрели на венецианское окно, на щиты с надписью «Продается».

– И что? Судя по всему, вы останетесь при своих или немного потеряете. Я права?

Он кивнул. Он не рассчитывал что-то потерять. А после оплаты всех пошлин и налогов…

– Вероятно, придет время очередного платежа.

– У вас есть деньги?

Леон ненавидел разговоры о деньгах. Одним из привлекательных качеств Риа было то, что она никогда не говорила о деньгах; да, она говорила о том, что могут сделать деньги, но о самих деньгах – никогда.

– Технически, – ответил он.

– Ладно, технические деньги – тоже деньги. Взгляните на это с другой стороны: вы купили жилье, действительно потрясающую квартиру в Нижнем Ист-Сайде, в пять раз больше среднестатистической нью-йоркской квартиры. Вы прожили в ней… сколько?

– Восемь месяцев.

– Почти год. И это обошлось вам в один процент рыночной цены вашей квартиры. Аренда стоила бы в одиннадцать раз больше. Вы выиграли… – она быстро сосчитала в уме, – …около восьмидесяти трех процентов.

Леон не смог скрыть огорчения.

– Что? – спросила риелтор. – Почему вы морщитесь? Вы сами сказали, что хотите всю правду.

– Просто… – Он понизил голос, чтобы тот звучал не так жалобно. – Просто я надеялся немного заработать на сделке.

– На чем именно? – мягко поинтересовалась она.

– Ну, знаете, на росте цен. Недвижимость доро жает.

– Вы что-то вложили в квартиру, чтобы улучшить ее?

Он покачал головой.

– То есть вы ничего не сделали, но все равно хотели получить деньги, так? А вы подумали, что станет с обществом, если мы начнем платить людям за то, что они обладают вещью, а не за то, что они ее изготавливают?

– Вы уверены, что вы настоящий риелтор?

– Сертифицированный. И весьма успешный.

Леон сглотнул.

– Я не жду, что мне заплатят просто так, но понимаете, я только что ушел с работы. Я просто надеялся получить немного наличных, чтобы продержаться, пока не найду новую.

Риелтор кивнула.

– Впереди трудные времена. Ветер снова меняется. Вам нужно пересмотреть свои ожидания, Леон. Лучшее, на что вы можете надеяться сейчас, – это избавиться от квартиры, пока не пришло время очередного платежа.

Леон ощутил контрапункт пульса под челюстью и в бедре.

– Но мне нужны деньги, чтобы…

– Леон, – перебила она, и в ее голосе зазвучала сталь. – Вы торгуетесь. Как в отрицании, гневе, торге, депрессии и принятии. Это нормально, но продать квартиру это не поможет. Есть два варианта. Во-первых, вы можете найти другого риелтора, того, кто смягчит удар или использует вас, чтобы подстегнуть продажи своей недвижимости. Во-вторых, вы можете позволить мне сделать несколько звонков и выяснить, кого может заинтересовать это предложение. У меня составлен список людей, которых я хотела бы видеть в этом районе и которые просили подыскать им подходящее жилье. Ваша квартира уникальна. Возможно, я смогу продать ее очень быстро, если вы не станете мне мешать. – Она порылась в бумагах. – Ах да, третий вариант. Вы можете вернуться к себе домой и сделать вид, что все в порядке. До следующего платежа. Это будет отрицание, а раз вы торгуетесь, то, значит, уже миновали эту стадию. Итак, что выбираете?

– Мне нужно подумать.

– Отличный план, – кивнула она. – Не забудьте, после торга следует депрессия. Купите себе кварту мороженого и скачайте сентиментальные фильмы. Воздержитесь от алкоголя, он только ухудшит ситуацию. Выспитесь и возвращайтесь завтра утром, если захотите.

Леон оцепенело поблагодарил ее и вышел на улицу. В ближайшем магазине оказался потрясающий выбор мороженого, поэтому он взял сорт с самым замысловатым названием, со всевозможными кусочками фруктов, слоями и добавками и принес в свою квартиру, которая была настолько большой, что, когда он открывал дверь, у него дрожали коленки. Риелтор оказалась права. Следующей шла депрессия.

* * *

Буле прислал ему приглашение месяц спустя. Оно было выжжено лазером на куске старинной кожи и доставлено девушкой-курьером, чей реактивный ранец оказался настолько тихим, что Леон заметил ее отсутствие, лишь когда поднял глаза от свитка, чтобы сказать спасибо. Его новая квартира располагалась на верхних этажах, и он платил в неделю в пять раз больше, чем если бы заключил договор аренды на год, но все равно это составляло лишь крохотную долю выплат за жилье в Нижнем Ист-Сайде. Квартира была заставлена коробками, набитыми вещами, с которыми Леон не смог расстаться, и сейчас он проклинал каждую безделушку, роясь в них в поисках подходящей одежды.

В конце концов он сдался. «При первой возможности», – было сказано в приглашении, и вряд ли миллиардер в резервуаре будет впечатлен прошлогодним костюмом, в котором Леон ходил на интервью в «Эйт».

Прошел месяц, а ему так никто и не позвонил. Он не получил ответа ни на один из запросов в компании, занимавшиеся дизайном, маркетингом, рекламой, исследованиями и разработкой. Он пытался ежедневно ходить в парк, чтобы смотреть на медведей, под предлогом того, что это бесплатно и стимулирует творческий процесс. Потом заметил, что всякий раз, выходя за дверь, тратит деньги на мелкие «необходимости», и в итоге набегает немаленькая сумма. Наконец центр мозга, отвечавший за бережливость, начал слать ему тревожные сигналы каждый раз, когда он собирался покинуть квартиру, и Леон уже несколько дней никуда не выходил.

Однако теперь пришла пора выйти. В одной из коробок нашлась чистая одежда, потрепанные джинсы и футболки, но когда-то их потрепали дорогие дизайнеры, и все лучше, чем шорты и рубашки, которые он время от времени стирал в крошечной стиральной машине. Стрижка за двести долларов, сделанная в последний рабочий день, отросла и утратила стиль, поэтому Леон наспех принял душ, кое-как причесался и надел архитекторские туфли, которые по пути к двери вытер о заднюю часть штанин жестом, напомнившим ему отца, собиравшегося на работу на Ангилье, – жалкую попытку недостойного человека выглядеть достойно. При этой мысли он резко выдохнул, словно получил удар в живот.

Железа бережливости полыхнула огнем, когда Леон поймал такси, чтобы доехать до Центрального вокзала. Он получил такую дозу эконамина, что был вынужден несколько раз ущипнуть себя, чтобы отвлечься от настоящей паники по поводу расходов. Но Буле жил в Род-Айленде, и Леон не хотел заставлять его ждать. Он знал, что, разговаривая с деньгами, нужно вести себя как деньги, нужно соответствовать деньгам. Деньги не станут ждать, пока он сядет на поезд или в метро.

Он забронировал вертолет из такси, воспользовавшись терминалом на заднем сиденье. В «Эйт» этим бы занялась Кармела. Кармела занималась сотней дел, в те древние, ушедшие времена, когда в его распоряжении были все финансы и вся помощь, о каких только можно мечтать. Сейчас он с трудом понимал, почему отказался от всего этого.

Нарезая воздух винтами, вертолет поднял Леона над Манхэттеном, и внизу раскинулись стальные каньоны, напоминавшие музейную панораму. Стрекот винтов делал разговор невозможным, поэтому Леон мог не обращать внимания на пилота, а она могла вежливо не обращать внимания на него, и на мгновение он представил себя могущественным руководителем, бесстрастно облетающим на вертолете всю страну. Они держались береговой линии с величавыми рядами ветряков, покачивающимися на воде плавучими домами, рассекающими волны серферами, насыпными дамбами, напоминавшими погребальный курган гигантского змея.

Защитные наушники превращали все звуки – океана, вертолета – в монотонное шипение, и под это шипение мысли и страхи Леона на время отступили, словно заглушенные белым шумом. В первый раз после того, как он покинул «Эйт», умолкли настырные голоса сомнений, и Леон остался один на один с самим собой. Будто в его груди торчала огромная булавка, которую наконец вынули. Он испытывал легкость и чувство восхитительного забвения, ему на глаза навернулись слезы, и он на мгновение перестал пытаться найти свое место в мире.

Вертолет приземлился на площадке аэропорта Нью-порт, сбоку от колоссальной буквы «Х», прорубленной в дремучем лесу – новом, быстро растущем и поглощающем углерод, устланном мхом и увитом лианами. Как только открылась дверь, ноздри Леона заполнил густой, землистый запах, он вспомнил Зимний сад – и Риа. Он поблагодарил пилота, оставил ей чаевые, поднял глаза – и увидел Риа, словно призванную его мыслями.

Ее губы изгибались в слабой полуулыбке, неуверенной и немного детской, будто она была маленькой девочкой, не знавшей, остались ли они друзьями. Он улыбнулся в ответ, благодарный шуму лопастей вертолета, не позволявшему говорить. Она пожала ему руку своей теплой, сухой ладонью, а он, поддавшись порыву, обнял ее. Она была мягкой и крепкой, женщина средних лет, которая следит за собой, но не задумывается о лишних фунтах. После ухода из «Эйт» Леон впервые прикоснулся к другому человеку. И подобно стрекоту вертолета, это откровение не разоблачило новые тайны, а отогнало страдание, и ему стало легче.

– Ты готов? – спросила Риа, когда вертолет взлетел.

– Один вопрос, – сказал он. – Тут есть город? Кажется, я видел его, когда мы садились.

– Небольшой, – ответила она. – Раньше был больше, но нам нравятся маленькие городки.

– В нем есть скобяная лавка?

Она смерила его многозначительным взглядом.

– Что тебе нужно? Топор? Пневматический молоток? Хочешь что-то усовершенствовать?

– Хочу захватить дверную ручку, – сказал он.

Она рассмеялась.

– Ему это понравится. Да, скобяная лавка найдется.

* * *

Служба безопасности Буле тщательно изучила дверную ручку при помощи радара миллиметрового диапазона и газового хроматографа, прежде чем разрешить пронести ее внутрь. Риа отвела Леона в приемную, непринужденно болтая и одновременно мягко заставляя его перемещаться по комнате, время от времени меняя направление, пока он не спросил:

– Меня тоже сканируют?

– Здесь тоже установлен радар миллиметрового диапазона. Сканирование всего тела. Не волнуйся, когда я вхожу, меня всякий раз сканируют. Это в порядке вещей.

Он пожал плечами.

– Это наименее назойливая система безопасности из всех, с которыми я сталкивался.

– Все дело в комнате, – ответила она. – В пропорциях, в цветах. Обычно при досмотре с тобой обращаются либо как с микробом на стеклышке, либо как с чем-то, на что не хочешь обращать внимание, а приходится. Мы выбрали немного более… приятный путь.

И это была правда: маленькая комната напоминала кабинет матери-одиночки, которая нашла себе угол, чтобы втайне работать над романом.

За этой комнатой раскинулась чудесная страна.

– Напоминает университетский кампус, – заметил Леон.

– Думаю, мы используем лучшие материалы, чем большинство университетов, – беспечно возразила Риа, но он видел, что ей приятно. – Однако нас здесь действительно около пятнадцати тысяч. Небольшой город. Уютные кафе, спортзалы, кинотеатры. Парочка художников, вальдорфская школа…

Опрятные дорожки вились среди строений всевозможных размеров, от коттеджей до крупных организа ций, которые скорее напоминали академические исследовательские институты, а не финансовые корпорации. Леон видел людей, молодых и старых, небрежно одетых, ходивших парами и группами, оживленно беседовавших.

– Пятнадцать тысяч?

– Это главный офис. Большинство сотрудников занимается медицинскими вопросами. У нас много участков по всему миру, в других местах. Но мы приводим их к стандартам штаб-квартиры, так быстро, как только можем. Это хороший метод работы. У нас низкая текучка. Нам даже приходится раз в десять лет отправлять людей на год обратно в большой мир, чтобы посмотрели, как там обстоят дела.

– Это твой случай?

Она шлепнула его по руке.

– Думаешь, я могла бы быть здесь счастлива? Нет, я всегда жила вне лагеря. Я приезжаю сюда. Никогда не умела работать в команде. А здесь даже одиночки могут отыскать путь к славе.

Теперь они шагали по траве, и Леон увидел, что на ветвях деревьев, странных кленов-переростков, лишенных свойственного этому виду гибкого изящества, висят мостки в духе семьи швейцарских Робинзонов, с веревочными перилами и небольшими платформами с корзинами на блоках, чтобы подниматься и опускаться. Спешившие по мосткам люди бурно приветствовали друг друга и смеялись тому, что приходится протискиваться, чтобы разойтись.

– Это когда-нибудь надоедает? – спросил Леон, вскинув брови.

– Людям определенного типа – нет, – ответила Риа. – Люди определенного типа не перестают радоваться этим мосткам.

То, как она произнесла «люди определенного типа», напомнило Леону ее слова: «Медведи не должны быть такими счастливыми».

Он показал на скамейку, точнее, длинный плетеный диванчик, изготовленный из березовых веток, веревки и проволоки.

– Мы можем на минутку присесть? Буле не станет возражать?

Она щелкнула пальцами.

– Расписание Буле принадлежит только Буле. Если мы опоздаем на пять минут, кто-нибудь займет их пятью минутами интересных и полезных материалов. Не тревожься.

Она уселась на скамейку, которая выглядела слишком хрупкой и воздушной, чтобы поддерживать вес взрослого человека. Однако Риа похлопала по сиденью, Леон сел, и скамья почти не дрогнула. Ее создатель хорошо знал свое дело.

– Что происходит, Риа? Сначала ты заодно с Бротиганом отбираешь у меня работу и ссылаешь меня в Сибирь… – Он поднял руку, чтобы не дать ей возразить, и увидел, что рука дрожит. Его грудь тоже дрожала, дрожала от сдерживаемого гнева, который он сам от себя скрывал. – Ты могла остановить все это одним словом. Вы, посланцы резервуарных богов, – абсолютные монархи «Эйт». Ты могла велеть содрать с Бротигана кожу, выдубить и сшить тебе ботинки – и он бы лично измерил твою ногу. Но ты их не остановила. А теперь я здесь, агент без портфолио, и собираюсь сделать то, от чего Бротиган пришел бы в полный восторг, собираюсь встретиться с одним из Великих Древних, лицом к лицу, в его резервуаре. С человеком, который может дожить до тысячи лет, если все пойдет по плану; с человеком-государством, суверенным и неприступным. И я хочу спросить: зачем? Зачем вся эта секретность, и уклончивость, и нелепые недоговорки? Зачем?

Риа подождала, пока над их головами пробежит стайка аспирантов, увлеченно обсуждавших теломеры; стрекот голосов и шлепки босых ног по настилу служили достаточным оправданием молчания. Сердце Леона колотилось, подмышки взмокли, и он понял, что, быть может, только что прорвал пузырь нереальности, всеобщую иллюзию того, что все в порядке.

– Прости, Леон, – наконец сказала она. – Привычка – в утопии нельзя свободно обсуждать некоторые вопросы. В итоге учишься говорить глупости. Невежливо разрушать чужие сады, указывая их владельцам на змей. Итак, я буду откровенна. Ты мне нравишься, Леон. Среднестатистический работник компании вроде «Эйт» – бездонный колодец желаний, который пытается догадаться, чего могут пожелать другие. Десятилетия мы прислушиваемся к ним – к находчивым, к значимым, к тем, кто может пробиться за фильтры и за фильтры за фильтрами. Мы знаем, какие они. Твоя работа была другой. Как только тебя взяли в «Эйт», мы составили твое досье. Ознакомились с твоей выпускной работой.

Леон сглотнул. В его резюме подчеркивались оценки, не выпускные проекты. Он их вообще не упомянул.

– И мы подумали: это что-то новенькое, может, у него найдется дом для дверной ручки. Однако мы понимали, что произойдет, если предоставить тебя самому себе в конторе вроде «Эйт»: ты либо прогнешься и подстроишься, либо перегоришь. Мы сами слишком часто так поступаем. Приглашаем подающего надежды молодого человека, знакомим с ужасной Культурой Буле, к которой тот совершенно не готов, и он либо убегает с криками, либо… приспосабливается. Последнее хуже первого. Поэтому мы позаботились о доброй фее, которая стояла за твоим правым плечом и уравновешивала дьявола за левым. – Риа умолкла, поморщилась, отвесила себе шутливый подзатыльник. – Опять эвфемизмы. Дурная привычка. Сам видишь, что я имею в виду.

– И ты позволила оттолкнуть меня в сторону… Ее лицо стало серьезным.

– Мы решили, что подхалим из тебя паршивый. Решили, что ты сам захочешь уйти.

– И вы сможете меня нанять.

– Мы могли нанять тебя в любой момент. Могли купить «Эйт». Они отдали бы тебя нам… вспомни собственные слова о ботинках из Бротигана. Это абсолютная правда.

– Значит, вы хотели, чтобы я… что? Сперва побродил по пустыне?

– Ну вот, тоже эвфемизмы. Это заразно. Идем.

* * *

Прежде чем войти в святая святых Буле, они получили защитные комбинезоны. Миновали герметичные двойные двери, и вырвавшийся наружу стерильный воздух взъерошил им волосы. Коричневое кирпичное здание без окон было низким и неприметным. Здесь вполне могла располагаться водоочистительная станция или склад бакалейных товаров. Внутри обнаружился дорогой кафель теплых тонов с красными и коричневыми оттенками, отчего помещение напоминало камеру печи. Тут было тихо, два внимательных охранника в штатском очень пристально следили за ними, пока они надевали просторные защитные комбинезоны из микропористого материала, с пластиковыми лицевыми щитками. Каждый комбинезон был снабжен небольшой замкнутой системой циркуляции воздуха с респираторной коробкой на запястье. Когда охранник услужливо открыл клапан, Леон обратил внимание, что хитроумные реактивные струйки обдували щиток, предохраняя от запотевания, но не сушили глаза.

– Тебе хватит, Риа? – спросил охранник повыше. Он был одет словно студент, приглашенный на ужин к родителям своей девушки: в элегантные слаксы с немного обтрепанными отворотами и отутюженную хлопковую рубашку с коротким рукавом, которая открывала его мощную грудь, бицепсы и шею.

Риа поднесла коробку к щитку.

– Тридцати минут достаточно. Сомневаюсь, что он сможет уделить нам больше времени! – И, повернувшись к Леону, добавила: – Думаю, идея с воздухом – это перебор. Зато позволяет ограничить продолжительность встречи.

– А куда поступают отходы? – спросил Леон, крутясь в своем комбинезоне. – Ведь смысл в том, чтобы не дать моим микробам добраться до… – он сглотнул, – …Буле.

Он впервые использовал это имя, чтобы описать человека, а не концепцию, и был ошеломлен пониманием того, что этот человек совсем близко.

– Сюда. – Риа показала на небольшой пузырь на затылке своего костюма. – Будешь разбухать, по пузырьку за раз, пока не превратишься в шинного человека «Мишлен». Это шутка. – Она скорчила гримаску. – Если станешь частым посетителем, получишь многоразовый комбинезон. Намного удобней. Но Буле нравятся неудобства.

Она зашагала по коридору. Здесь были люди, в одноразовых и многоразовых комбинезонах, которые облегали тело и красиво переливались.

– Правда? – спросил Леон, догоняя Риа. – Мне на ум скорее приходит слово «элегантность».

– Конечно, по ту сторону шлюза. Но сейчас мы внутри тела Буле. – Она заметила выражение его лица и улыбнулась. – Нет, никаких загадок. Все, что находится по эту сторону шлюза, – это Буле. Его легкие, кровеносная и лимбическая системы. Плоть лежит в резервуаре, но резервуар работает только благодаря всему этому. Ты – все равно что гигантский инородный организм, вгрызающийся в ткани Буле. Очень интимный процесс. – Они миновали еще одни двери и теперь оказались в зале размером с университетскую баскетбольную площадку. От находившихся здесь людей их отделяло большое расстояние. Риа понизила голос, и Леону пришлось наклониться к ней.

– Когда ты снаружи и общаешься с Буле через его многочисленные усики, как я, или даже по телефону, он кажется всесильным. Кажется гигантом. Но здесь, внутри собственного тела, он очень, очень слаб. Костюмы нужны для того, чтобы уравнять силы. Сплошные игры разума и символизм. А это – Марк I, аварийная система, к которой мы подключили Буле после… несчастного случая. В пяти милях отсюда, на полмили ниже уровня земли, идет строительство Марка II. Когда он будет готов, рабочие пробьют туннель и опустят Буле вниз, даже не потревожив кожу на его нынешнем теле.

– Ты так и не сказала, в чем заключался несчастный случай и почему он оказался здесь. Я думал, это удар или…

Риа покачала головой, и микропоровая ткань тихо зашуршала.

– Ничего подобного, – ответила она.

Они пересекли огромный зал и направлялись к дверям.

– Зачем нужно это колоссальное помещение?

– Осталось от первоначальной планировки, когда здесь располагался биотехнологический НИИ. Использовалось для общих встреч, иногда для небольших симпозиумов. Теперь оно ни к чему. Из соображений безопасности в одном помещении не может находиться более десяти человек.

– Это было убийство? – спросил он, не задумываясь, быстро, словно оторвал пластырь.

Снова шелест ткани.

– Нет.

Риа положила руку на дверной затвор, собираясь вой ти в следующую комнату.

– Я начинаю бояться, Риа, – сказал Леон. – Он не опасен для людей?

– Нет. – Даже не видя ее лица, он понял, что она улыбается.

– Может, ему нужен орган? Вроде бы у меня распространенная группа крови, и должен сказать, что я не слишком следил за…

– Леон, – перебила она, – если бы Буле потребовался орган, мы бы сделали его прямо здесь. Напечатали бы за сорок часов, новенький и нетронутый.

– Значит, меня не расчленят и не затравят?

– Это крайне маловероятно. – И она открыла дверь.

В этом помещении было темнее, мягкий свет напоминал свечной, а сквозь пол чувствовалась ритмическая вибрация. Ву-уш, ву-уш.

– Его дыхание, – сказала Риа. – Внизу расположены очистительные системы. – Она показала ногой на технический люк в полу. – Наверху – система кровообращения. – Задрав голову, Леон увидел на потолке решетку, кюветы, заполненные аккуратными пучками трубочек.

Снова двери, снова прохладная, темная комната, на этот раз тихая, и в ее конце – двери шлюза, а перед ними – очередной охранник в штатском; боковая комната со стеклянной дверью заполнена людьми, которые пристально вглядываются в экраны. Охранник – это была женщина – открыто носила на боку квадратный пистолет с луковицеобразной рукоятью.

– Он там, да? – спросил Леон, показывая на шлюз.

– Нет, – ответила Риа. – Нет. Он здесь. Мы внутри его. Запомни это, Леон. Он – не то, что плавает в резервуаре. Можно сказать, что ты попал в тело Буле, как только вышел из вертолета. Его сенсорная сеть простирается до вертолетной площадки и, подобно волоскам на твоей шее, чувствует ветер, который там дует. А теперь ты проник глубоко в него и оказался здесь, в его сердце или печени.

– Или в мозгу. – Голос доносился отовсюду, теплый и насмешливый. – Мозг переоценивают.

Леон посмотрел на Риа, и та выразительно закатила глаза за щитком.

– Звуковые настройки, – сказала она. – Дешевый фокус. Буле…

– Погоди, – перебил Буле. – Погоди. Это важно. Мозг сильно переоценивают. Вы знаете, что древние египтяне считали, будто он нужен для охлаждения крови? – Буле фыркнул, и Леону показалось, что этот звук родился у него в промежности и поднялся по туловищу; это было очень приятное и захватывающее ощущение. – Они считали, что сознание живет в сердце. Меня это удивляло. Почему они не подумали, что эта штука между органами слуха, штука за органами зрения, и является сознанием? Но это мозг играет в свои мелкие глупые игры, подсовывая объяснение. Мы считаем, что мозг – очевидное вместилище для сознания, поскольку мозг уже считает себя таковым и не может придумать ничего другого. Когда мозг думал, что сознание живет в груди, он с легкостью объяснял это… Конечно, в груди, ведь именно в ней мы ощущаем печаль и радость, насыщение и голод… Мозг, пф-ф-ф! Мозг!

– Буле, – сказала Риа. – Мы заходим.

Охранник-сиделка у двери, очевидно, услышала только половину разговора, но ее это не встревожило. Она отошла в сторону и едва заметно кивнула Леону. Тот кивнул в ответ и поспешил вслед за Риа, которая ждала в шлюзе. Внешняя дверь закрылась, на мгновение они оказались прижаты друг к другу, и его охватило безумное, страстное желание, возбуждение, вспыхнувшее в еще одном месте, где могло обитать сознание.

Потом шлюз открылся, и он увидел Буле – он пытался помнить слова Риа о том, что это не Буле, что Буле повсюду, но не мог избавиться от ощущения, что Буле перед ним.

* * *

Резервуар Буле оказался на удивление маленьким, не больше саркофагов, в которых древние египтяне хоронили своих мертвецов. Леон старался не таращиться, но ничего не мог с собой поделать. Высохший, сморщенный человек, плававший в резервуаре, был оплетен тысячей оптоволоконных кабелей, которые исчезали в крошечных отверстиях в обнаженной коже. Трубка подходила к промежности, другая подсоединялась к небольшому клапану на животе, окруженному рубцовой тканью, еще две – к носу и ушам. Безволосая голова была сдвинута набок, словно тыква, которую вовремя не повернули на грядке, и на плоском участке черепа не было кожи, только белая кость, и тонкая металлическая сеточка, и неровная, стянутая рубцовая ткань.

Глаза скрывались за узкими очками; когда Леон и Риа приблизились, в очках раскрылись диафрагмы, и глаза за ними оказались неестественно яркими, словно мраморные шарики в синюшных глазницах. Рот под носовыми трубками растянулся в улыбке, обнажив зубы, аккуратные и белые, как в рекламе зубной пасты.

– Добро пожаловать в печень. Или в сердце, – сказал Буле.

Леон забыл все слова, которые заготовил. Тот же голос он слышал во внешней комнате, теплый и дружелюбный, голос человека, которому можно доверять, который позаботится о тебе. Леон ощупал комбинезон.

– Я принес вам дверную ручку, – сказал он, – но в данный момент не могу до нее добраться.

Буле рассмеялся – не усмехнулся, как прежде, но по-настоящему рассмеялся, заставив трубки сместиться, а оптоволокно изогнуться.

– Фантастика, – сказал он. – Риа, это фантастика.

От комплимента у Леона запылали кончики ушей.

– Он хороший парень, – ответила Риа. – И проделал немалый путь по твоей просьбе.

– Слышишь, как она напоминает мне о моих обязанностях? Садитесь, оба.

Риа подкатила два кресла, и Леон опустился в одно, почувствовав, как оно бесшумно подстроилось под его вес. Раскрылось маленькое зеркальце, под ним – еще два, и он обнаружил, что смотрит в глаза Буле, смотрит ему в лицо, отраженное в зеркалах.

– Расскажи мне о своем выпускном проекте, Леон, – попросил Буле. – За который ты получил лучшую оценку в группе.

Хрупкое спокойствие Леона рассыпалось, и он начал потеть.

– Я не люблю говорить об этом.

– Знаю, это делает тебя уязвимым. Но есть вещи хуже уязвимости. Посмотри на меня. Я считал себя непобедимым. Думал, что могу переделать мир так, как мне нравится. Думал, что понимаю, как работает человеческое сознание – и как его разрушить. А потом в один прекрасный день в Мадриде, когда я сидел в утренней столовой своей квартиры, ел овсяную кашу и беседовал со старинной подругой, моя старинная подруга схватила тяжелый серебряный кофейник, прыгнула, свалила меня на пол и попыталась вышибить мне мозги. Кофейник весил килограмма полтора, не считая обжигающего кофе, и ей удалось нанести всего три удара, прежде чем ее оттащили. Но эти три удара… – Он пристально посмотрел на Риа и Леона. – Я старый человек. Старые кости, старые ткани. Первый удар расколол мне череп. Второй проломил его. Третий вогнал осколки в мозг. К прибытию медиков я был технически мертв на протяжении ста семидесяти четырех секунд, плюс-минус две секунды.

Леон не был уверен, что сморщенное тело в резервуаре закончило говорить, но, похоже, на этом история завершалась.

– Почему? – спросил он первое, что пришло в голову.

– Почему я тебе это рассказал?

– Нет. Почему ваша старинная подруга попыталась вас убить?

Буле ухмыльнулся.

– Полагаю, я это заслужил, – ответил он.

– Расскажете?

Теплая улыбка Буле погасла.

– Вряд ли.

Леон понял, что тяжело дышит: лицевой щиток запотел, несмотря на обдувавшие его струйки воздуха.

– Буле, – сказал он, – смысл этой истории в том, чтобы продемонстрировать мне вашу уязвимость и заставить меня в ответ рассказать свою историю, но ваша история – не об уязвимости. Вас избили до смерти, однако вы выжили, стали сильнее, превратились вот в это, – он взмахнул руками, – в это тело, этого жуткого гиганта размером с город. Вы не уязвимей чертова Зевса.

Риа рассмеялась, тихо, но отчетливо.

– Я же говорила, – сказала она Буле. – Хороший парень.

Нижняя половина лица Буле сжалась, точно кулак, и шум машин изменился на полтона. Потом Буле выдавил из себя улыбку, казавшуюся искусственной даже на его изуродованном лице.

– У меня есть теория, что многие мировые проблемы можно решить при помощи позитивного восприятия, – сказал он. – Мы слишком много времени тратим на беспокойство о редких печальных событиях. Похищения детей. Террористические атаки. Украденные секреты, которые уничтожат бизнес. Разгневанные потребители, которые выиграют колоссальные суммы по маловероятным искам. Все эти нелепые страхи, от которых писаешь в постель и ломаешь руки. – Его голос нарастал и затихал, словно проповедь священника, и Леон с трудом удерживался, чтобы не раскачиваться ему в такт. – И в то же время мы не задумываемся о более вероятных происшествиях: автомобильных авариях, крушениях самолетов, утоплениях в ванне. Будто сознание не может не думать об абсурде и не может не забывать о повседневности.

– Переходи к делу, – сказала Риа. – Это очень милая речь, но не ответ на вопрос.

Буле мрачно посмотрел на нее в зеркало, его мраморные глаза в сеточке лопнувших кровяных сосудов и красных морщин казались демоническими.

– Человеческое сознание имеет неправильный перекос. Который можно исправить. – В его голосе явственно слышалось возбуждение. – Представьте продукт, который позволит ощутить свои знания… представьте, что, услышав: «Лотто: нужно играть, чтобы выиграть», – каждый будет сразу понимать, какая это чушь. Понимать, что по статистике покупка лотерейного билета практически не влияет на шансы выиграть. Представьте, что вы объясняете людям войну с терроризмом – а они хохочут до слез! Представьте, что рынки ценных бумаг работают на основании реалистичных оценок рисков, а не зависти, паники и жадности.

– Ты будешь намного беднее, – заметила Риа.

Буле закатил глаза.

– Интересная теория, – сказал Леон. – Я бы принял такое лекарство.

Глаза Буле метнулись к нему, яростно впились в него.

– В этом и заключается проблема. Те, кто согласится на лекарство, в нем не нуждаются. Политики, маклеры и букмекеры знают, как работает вероятность, но также знают, что люди, от которых зависят их доходы и счастье, ни черта в ней не понимают, а потому рациональности здесь не место. И значит, существует только одно решение.

– Медведи, – выпалил Леон.

Риа шумно вздохнула.

– Чертовы медведи, – согласился Буле, он произнес это с безмерной усталостью, и Леону захотелось обнять его. – Да. Мы не могли вручить этот инструмент социальных реформ людям, которые были готовы его принять. И потому мы…

– Превратили его в оружие, – закончила Риа.

Леон чувствовал, что конечности комбинезона утрачивают гибкость, поглощая отходы его жизнедеятельности. И ему надо было отлить. И он не хотел шевелиться.

– Вы опаивали людей?

– Леон, – с укоризной произнес Буле. – Они согласились стать добровольцами в медицинских испытаниях. И все получилось. Они перестали носиться кругами и вопить: «Небо рушится, небо рушится!» – и постигли… дзен. Счастье, спокойное и уравновешенное. Безголовые цыплята превратились в авиадиспетчеров с твердым взглядом.

– И ваша лучшая подруга вышибла вам мозги, потому что…

– Потому что, – ответил Буле писклявым фальцетом Микки-Мауса, – неэтично выпускать такой продукт на широкий рынок.

Риа сидела так тихо, что Леон почти забыл о ней.

Он поерзал.

– Думаю, это только часть истории.

– Мы собирались продавать это как лекарство от тревожности.

– И?

Риа резко встала.

– Я подожду снаружи.

Она вышла. Буле снова закатил глаза.

– Как заставить людей принимать лекарство от тревожности? Кучу людей? Представь, что я поручил тебе этот проект, выделил бюджет…

Леон разрывался между желанием догнать Риа и желанием остаться в магнетическом обществе Буле. Он пожал плечами.

– Так же, как и любое другое лекарство. Составить диагностический протокол, расширить круг людей, которых он охватывает. Распространить слухи об эпидемии тревожности. Это несложно. Страх продается. Эпидемия страха? Слишком просто. Чересчур просто. Привлечь страховщиков, сделать скидки на препараты, чтобы прописать курс лечения было дешевле, чем тратить время операторского центра на объяснения, почему человек не получает лекарства.

– Ты мой человек, Леон, – сказал Буле. – Именно так.

– Да?

Снова улыбка за миллион долларов.

– Да.

О!

– И сколько?

– В этом все дело. Мы начали с маленького рынка. В Стране басков. Местные власти были рады сотрудничать. Масса возможностей точно настроить послание. Баски – самые жадные до СМИ люди на планете, относятся к СМИ так же, как в прошлом веке японцы относились к электронике. И если бы нам удалось их подцепить…

– Сколько?

– Около миллиона. Более половины населения.

– Вы создали биологическое оружие, которое наделяет жертву математическими способностями, и заразили больше миллиона басков?

– Лотерея развалилась. Тогда я понял, что сработало. Продажи лотерейных билетов упали на восемьдесят процентов. Рухнули.

– А потом подруга проломила вам голову?

– М-м.

С каждой секундой комбинезон становился все менее удобным. Леон задумался, не лишится ли способности двигаться, если слишком задержится в раздувшемся защитном костюме.

– Скоро мне придется уйти.

– С эволюционной точки зрения, неспособность к оценке риска является преимуществом.

Леон медленно кивнул.

– Пожалуй, соглашусь. Делает тебя находчивым…

– Заставляет колонизировать новые земли, пригласить на свидание прекрасную мартышку с соседнего дерева, завести ребенка, которого не на что содержать.

– И ваши вычислительные бомбы перестали действовать?

– Практически, – ответил Буле. – Но это нормальное явление. Когда люди переселяются в большие города, рождаемость падает. И тем не менее, хотя число городских жителей растет, человеческая раса не вымирает. Социальные перемены требуют времени.

– А потом подруга проломила вам голову?

– Прекрати это повторять.

Леон встал.

– Пожалуй, пойду искать Риа.

Буле недовольно фыркнул.

– Ради бога. И спроси, почему она не довела дело до конца? Действовала ли под влиянием момента или заранее все спланировала? Почему воспользовалась кофейником, а не хлебным ножом? Знаешь, мне самому интересно.

Леон двинулся к двери, неуклюжий в распухшем комбинезоне. С трудом забрался в шлюз и, слушая шипение воздуха, старался не думать о Риа, кидающейся на старика, о поднимающемся и опускающемся кофейнике.

Она ждала его по ту сторону шлюза, ее комбинезон тоже раздулся.

– Идем, – сказала она и взяла его за руку, прорезиненные ладони перчаток прилипли друг к другу.

Риа протащила Леона сквозь многочисленные помещения тела Буле, втолкнула в последнюю дверь, развернула и резко дернула шнур на комбинезоне. Комбинезон распался на две половины, которые соскользнули на пол. Когда прохладный воздух коснулся пленки пота на теле Леона, тот выдохнул – сам того не замечая, он задержал дыхание.

Риа уже сорвала с себя комбинезон, ее лицо было раскрасневшимся и потным, волосы слиплись. Небольшие влажные пятна темнели под мышками. Расторопная сотрудница подобрала комбинезоны. Риа холодно поблагодарила ее и направилась к выходу.

– Я не думала, что он так поступит, – сказала она, когда они оказались на улице, за пределами тела Буле.

– Ты пыталась его убить, – ответил Леон. Посмотрел на ее руки, с короткими опрятными ногтями и крупными костяшками. Попытался представить сухожилия, натянутые, как парусные канаты на ветру, представить, как эти руки ритмично поднимают и опускают тяжелый серебряный кофейник.

Риа вытерла ладони о брюки и спрятала в карманы, неуклюже, без привычной самоуверенности.

– Я этого не стыжусь. Я горжусь этим. Не каждому хватило бы смелости. Если бы не я, ты и все, кого ты знаешь, были бы… – Она вытащила руки из карманов, сжала в кулаки. Покачала головой. – Я думала, он расскажет тебе о том, что нам понравилось в твоей выпускной работе. А потом мы могли бы обсудить твое место здесь…

– Ты ничего мне не сказала, – заметил Леон. – Я мог бы избавить тебя от хлопот. Этот вопрос я не обсуждаю.

Риа покачала головой.

– Это Буле. Ты не можешь помешать нам сделать то, чего мы хотим. Я не пытаюсь запугать тебя. Такова реальность. Если мы захотим повторить твой эксперимент, мы это сделаем, в любом масштабе…

– Но я в этом участвовать не буду, – перебил Леон. – Вот в чем суть.

– Не совсем так. И если ты думаешь, что тебе удастся избежать участия в том, чего хочет Буле, тебя ждет сюрприз. Мы можем дать тебе то, чего хочешь ты.

– Нет, не можете, – ответил он. – Это я знаю наверняка. Не можете.

* * *

Представьте нормальную женщину за обедом. Спросите ее про завтрак. Если обед хорош, она скажет, что завтрак был великолепен. Если обед ужасен, поведает о кошмарном завтраке.

Теперь спросите ее про ужин. Если обед плох, она предположит, что ужин тоже не удастся. Если обед хорош, ее ожидания относительно ужина будут оптимистичны.

Объясните ей эту динамику и снова задайте вопрос про завтрак. Она попытается вспомнить подробности, текстуру овсяных хлопьев, был ли сок холодным и вкусным или тепловатым и склизким. Она будет вспоминать изо всех сил, а затем, если обед хорош, скажет, что завтрак был хорошим. И если обед плох – что завтрак был плохим.

С этим ничего не поделаешь. Вы можете понимать, что происходит, но не можете это изменить.

А если сможете?

* * *

– Все дело в родителях, – сказал он, когда они пробирались сквозь макушки деревьев, по узким мосткам, прижимаясь к перилам, чтобы пропустить возбужденных, шумных исследователей. – Это меня доконало. Родители помнят только хорошие моменты. Родители взрослых детей помнят череду теплых объятий, школьных триумфов, спортивных побед – и забывают рвоту, истерики, недосып… Эта великолепная способность забывать позволяет нам продолжать род. Вот что стало последней каплей.

Риа серьезно кивнула.

– Но была и светлая сторона, верно?

– Конечно. Завтраки. И потеря веса… удивительно. Помнить, как паршиво ты себя чувствовал, когда в последний раз съел шоколадный батончик или картофель фри… Это было потрясающе.

– Области приложения впечатляют. Взять хотя бы снижение веса…

– Снижение веса, наркотическая зависимость, что угодно. Все это – беспроигрышные варианты.

– Но?

Он резко остановился.

– Ты должна это знать. Если знаешь про «Ясность» – так я его назвал, «Ясность», – должна знать, что случилось. С ресурсами Буле ты можешь выяснить что угодно.

Она криво улыбнулась.

– Я читала записи. Но не знаю, что произошло. Официальная версия, которая вывела на тебя «Эйт» и заинтересовала нас…

– Почему ты пыталась убить Буле?

– Потому что я единственный человек, которого он не может одурачить, и я видела, к чему ведет его маленький эксперимент. Фирма, узнавшая о радикальной перемене в человеческом восприятии, получит колоссальное конкурентное преимущество. Представь всю продукцию, что исчезнет, если математическое мышление станет вирусом. Представь перемены в управлении, в политике. Только представь аэропорт, которым управляют и пользуются люди, способные оценить риск!

– На мой взгляд, звучит неплохо, – сказал Леон.

– Ну конечно. Конечно. Мир жадных потребителей, которые знают цену всему – и не знают ценности. Почему эволюция наделила нас такой патологической математической безграмотностью? В чем преимущество того, что тебя водят за нос шарлатаны, умеющие придумывать страшилки?

– Он сказал, что в вопросах предприимчивости – отцовстве, бизнесе…

– В любых вопросах, требующих риска. Например, спорт. Никто не будет махать битой перед трибунами, если знает, что у банта намного больше шансов на успех.

– И этого хотел Буле?

Риа пристально посмотрела на Леона.

– Людей, которые понимают риски, почти так же легко водить за нос, как людей, которые их не понимают. Разница в том, что в последнем случае конкуренция является огромным недостатком для тех, кому далеко до лидера.

Леон увидел ее, впервые увидел по-настоящему. Увидел, что она была лицом чудовища, голосом божества. Рукой огромной неведомой машины, которая пыталась изменить мир, переделать его под свои нужды. И которая отлично с этим справлялась.

– «Ясность», – произнес он. – «Ясность». – Риа внимательно глядела на него. – Как ты думаешь, ты бы попыталась убить Буле, если бы употребляла «Ясность»?

Риа изумленно моргнула.

– Я никогда над этим не задумывалась.

Леон ждал. Затаив дыхание.

– Думаю, я бы довела дело до конца, если бы употребляла «Ясность», – сказала она.

– А если бы ее употреблял Буле?

– Думаю, он не стал бы мне мешать, – выпалила она.

– Кто-нибудь управляет Буле?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду… этот резервуар. Он имеет волю? Он управляет этим… этим предприятием? Или предприятие действует само по себе, принимает собственные решения?

Риа сглотнула.

– Технически это великодушное диктаторство. Он монарх, и ты это знаешь. – Она снова сглотнула. – Расскажешь, что случилось с «Ясностью»?

– И он действительно принимает решения?

– Я так не думаю, – прошептала она. – Нет. Это скорее… скорее…

– Силы природы?

– Эмерджентный феномен.

– Он нас слышит?

Риа кивнула.

– Буле, – сказал Леон, думая о существе в резервуаре. – Люди, принимавшие «Ясность», стали очень злыми. Они не могли видеть рекламу без желания что-нибудь разбить. Походы в магазин вгоняли их в кататонию. Выборы вызывали у них стремление ворваться в правительственное здание с горящими факелами. За восемь недель все добровольцы оказались в тюрьме.

Риа улыбнулась. Взяла ладони Леона в свои – теплые, сухие – и сжала.

Его телефон зазвонил. Он высвободил руку, чтобы ответить.

– Алло?

– Сколько ты за нее хочешь? – Голос Буле был взволнованным. Безумным.

– Она не продается.

– Я куплю «Эйт» и сделаю тебя главным.

– Мне это не нужно.

– Я убью твоих родителей. – Тем же взволнованным голосом.

– Вы убьете всех, если «Ясность» получит широкое применение.

– Ты сам в это не веришь. «Ясность» позволяет выбрать путь, который приведет к счастью. Массовое самоубийство не сделает человечество счастливым.

– Вы этого не знаете.

– Хочешь пари?

– Почему бы вам не убить себя?

– Потому что мертвым я не смогу изменить мир к лучшему.

Риа внимательно наблюдала за Леоном. Стиснула его руку.

– Вы ее примете? – спросил он.

Долгая пауза.

– Только при условии, что вы ее примете, – с нажимом сказал Леон.

– У тебя она есть?

– Я могу ее сделать. Сначала нужно поговорить с лаборантами и скачать результаты моих исследований.

– Ты примешь ее вместе со мной?

– Никогда, – без колебаний ответил Леон.

– Я согласен. – И Буле отключился.

Риа снова взяла Леона за руку. Подалась вперед и крепко поцеловала в губы. Отстранилась.

– Спасибо, – сказала она.

– Не благодари меня, – ответил он. – Я не делаю тебе одолжения.

Риа поднялась, потянула Леона за собой.

– Добро пожаловать в команду, – сказала она. – Добро пожаловать в Буле.