Фонтейн-стрит была очаровательной викторианской террасой, обсаженной вишневыми деревьями. Дом номер 10 достался Ферди за низкую арендную плату, потому что был выставлен на продажу, а известно: покупают лучше, когда в доме есть жильцы. Ферди перекрасил бутылочно-зеленую дверь под цвет красных роз, растущих у розоватых стен.

Игнорируя пустые мусорные баки и двух буйно-пьяных молодцов, Лизандер прошел внутрь. Среди рекламных плакатиков от декораторов, мойщиков окон и компаний по перевозкам обнаружилась почтовая карточка от Долли, сообщавшей, что скучает и прибывает завтра. Он не стал вскрывать гору коричневых конвертов. Благодарение небу, к работе у Балленштейнов ему приступать только в марте. Этим он обязан отцу, который в услугу за услугу принял сына Родни Балленштейна в свою модную школу. Визитные карточки всех закадычных друзей Лизандера также лежали на столе в гостиной.

Дом выглядел потрясающе аккуратно – а ведь сегодня даже не был день уборщика-филиппинца. Лизандер включил искусственный камин, свет которого заиграл тенями на темно-красных обоях. В холодильнике за следующей дверью он обнаружил «Био-йогурт», розовый сок грейпфрута (должно быть, Ферди на одной из его бесконечных диет), ветчину, шотландские яйца и бутылку «Мюэ».

Он успел подкрепиться изрядной порцией ветчины и остатками виски Ферди, когда в почтовый ящик с глухим стуком упал конверт. Адресованный ему, он имел и приписку: ««СРОЧНО И ЛИЧНО».

«Дорогой Хоукли», – читал Лизандер, хихикая, и потребовалось несколько секунд, чтобы он понял: «Балленштейн» – фирма, основанная давно и крайне дорожащая своей репутацией, поэтому, с точки зрения последнего неудачного паблисити Лизандера, работа не могла его ждать».

Причина заключалась в том, что Родни Балленштейн был не только партнером по бизнесу Элмера Уинтертона, но еще и имел новую потаскушку-жену, которой совершенно не доверял, а также очаровательную любовницу, над которой усердно работал. Поэтому у Родни не было намерения нанять бездельника Лизандера, чтобы тот занимался в его конторе опустошительной деятельностью.

– Черт траханый!

Лизандер скомкал письмо и бросил его в газовый камин.

В этот момент открылась входная дверь, послышался бешеный стук когтей и собака Джек Рассел влетела пулей, тявкая, перебирая всеми четырьмя лапами по полу и приветствуя хозяина.

Вслед за Джеком вошел Ферди, неся пустые мусорные ведра.

– Привет, – сказал он, швыряя на стол «Ивнинг стандарт». – А я жду тебя.

Фердинанд Фитцджеральд был посредником при купле-продаже, шустрым, как муха, и настолько коммерчески хватким, насколько Лизандер непрактичными простодушным. Школьный друг Лизандера, он работал и агентом по продаже недвижимости, и его дела, несмотря на экономический спад, шли весьма недурно. Ферди не только торговал домами, но и посещал вечеринки в поисках новых знакомых, оставшихся ночевать на Фонтейн-стрит, после чего уже на следующий день к полудню они, приобретя буклеты его фирмы, становились закадычными друзьями, приезжающими в Лондон покутить. Слабостью Ферди был Лизандер, которым он восхищался и которого защищал. Ферди оплачивал его счета, покрывал приключения в старших классах и, если бы понадобилось, мог пойти и на смерть.

Очень полный, с двойным подбородком и розовыми щеками, он не производил впечатление смышленого человека, хотя был им, а скорее напоминал свежевыбритого комика, силящегося прилизанными назад волосами походить на пуританина. Веселье, впрочем, и не покидало его. Он и Лизандер представлялись друзьями как мистер Фиксит и мистер Факсит.

Ферди повесил свое длинное пальто цвета морской волны в холле, сегодня пуританин взял в нем верх, особенно когда Лизандер, все выкладывавший сразу, рассказал ему и о крахе в Палм-Бич, и о потере работы у Балленштейна.

– Хорошенькое дело – быть уволенным, еще и не приступив к работе, – ворчал Лизандер, скармливая шотландские яйца ластящемуся Джеку.

– Тебе надо было подписать контракт перед отъездом, – с укором сказал Ферди. – А он так и остался на кухонном столе.

– Нет ли тут какой юридической зацепки? – спросил Лизандер. – Я просто раздавлен. На что же мне содержать Джека и лошадей?

Пока Ферди изучал письмо Балленштейна, Лизандер достал шампанское из холодильника, открыл бутылку и бросил пробку на пол. Ферди ее поднял.

– Ты живешь в пробковой комнате, Лизандер. К сожалению, тебе не хватает прилежания Пруста. Пока ты отсутствовал, в доме был порядок. Аннунциате потребовалось два дня, чтобы вынести грязь из твоей комнаты. Даже уважающая себя свинья не стала бы там ночевать. И сегодня ночью будешь спать на софе. Я взял ее напрокат для Матта Гибсона, и это его «Мюэ» и его шотландские яйца ты скармливаешь своей здорово избалованной собаке. Посмотрел бы, как Джек царапался во все двери по дороге. А это просто отвратительно.

Ферди достал два ошметка сала от ветчины из искусственного камина.

– Сколько раз тебе говорить? Это же не настоящий огонь.

– Ты не хочешь послушать о Палм-Бич?

– Не особенно. Я почти все знаю из «Стандарт». Посмотри ее, потом обсудим.

– Я как раз это и делаю, – теперь Лизандер скармливал Джеку «Тоблерон» и, перевернув газету, принесенную Ферди, «Ивнинг стандарт» более позднего выпуска, пытался ее читать.

– «Истэндерз» через минуту, – он включил телевизор. – Потом пойдем пошатаемся по клубам, Ферд. Мой кредит уже настолько превышен, что можно спокойно увеличивать еще. Мне только обязательно надо оплатить мой гороскоп, – добавил Лизандер, переключаясь на Сифакс и Патрика Уолкена.

– Я предсказываю тебе долговую тюрьму, – сказал Ферди.

Повернувшись от телевизора, он увидел, что Лизандер лежа вскрывает коричневые конверты. Счета были ужасающими.

– Беркликард, Ледброук, Фокстрот Оскар, Трампс, Бритиш телеком, – перечислил Ферди. – Господи, телефонные счета длиннее твоего номера.

– Но здесь же не только мои.

– Все международные переговоры – твои с Долли. А какого черта ты отправил семьсот фунтов Джанет Реджер?

– Рождественский подарок Долли.

– И это еще без счетов от сапожников, седельников, ветеринаров, Интерфлоры, продуктовых, оплаты обмундирования, кузнеца; а вот письмо, где говорится, что чек за оплату спиртного не принят из-за отсутствия твоих денег в банке. Как ты умудрился выписать им чек на пятьсот фунтов?

– Та девица с большими сиськами позволила мне взять все в долг. Да это обычное дело, когда устраивается вечеринка.

Наполнив свой стакан, Лизандер налил в чашку Джека.

– В Палм-Бич я видел спутник. Скачки можно наблюдать двадцать четыре часа в сутки. Давай-ка посмотрим телевизор. Через минуту «Программа».

– Нечего тебе смотреть, – огрызнулся Ферди, аккуратно собирая счета в стопку, а коричневые конверты отправляя в корзину для бумаг. – Ты должен мне за четыре месяца аренды и завтра уже наконец можешь пойти и наняться на работу.

Лизандера передернуло.

– Сначала найди мне работу. А вообще-то я нуждаюсь в отдыхе.

– Матт Гибсон скопил пособие по безработице за шесть месяцев и теперь катается на лыжах, – неумолимо сказал Ферди.

– Я еще за всю свою жизнь никогда не копил. О'кей, завтра поеду вымогать у папочки.

Зная, как Лизандер не любит встречаться с отцом, Ферди смягчился. Позвонив приятелю, ищущему работников, Роджеру Уэствуду, он попросил его на следующий день встретиться с Лизандером.

– Есть президентская работа, – сказал Ферди, кладя трубку. – У фирмы два агентства по снабжению и поло-клуб. В конце концов, в лошадях-то ты хоть разбираешься.

Но, повернувшись, он обнаружил Лизандера крепко спящим в обнимку с Джеком, как с плюшевым медвежонком. Выглядел он не старше двенадцати. Лизандер обладал способностью спать где угодно, свернувшись калачиком на солнышке, как кот. Вздохнув, Ферди снял с него башмаки и укрыл собственным пуховым одеялом.

Ферди провел отвратительное утро с несколькими арабами (которые понятия не имели, что же им все-таки нужно, и безобразно говорили по-английски), водя их по кварталу с шикарными квартирами в Челси Харбур. Погода была еще хуже, чем вчера. Как назло рядом ни одного парковочного счетчика, и ему пришлось подъехать на своем «БМВ» к стоянке, заставив арабов пройти пару сотен ярдов под злым восточным ветром, разметавшим их накидки. И они так ко всему придирались, что Ферди счел за лучшее сбежать. Вместо того чтобы доставить арабов в Кларидж, он впихнул их в такси и вернулся к знакомому портье, который часто информировал его о вновь прибывших покупателях, желающих познакомиться с рынком квартир.

Позвонив в контору из машины, он узнал, что греческая чета вела переговоры о доме на Реднор-Уок стоимостью в полмиллиона фунтов.

Прозевав двенадцать тысяч комиссионных, Ферди плюнул на свою многолетнюю диету и уничтожил две беконные колбаски. Желая удостовериться, в курсе ли Лизандер о договоренности с Роджером Уэствудом, Ферди позвонил и ему и не получил ответа. Он выругался. Роджер был нужным человеком, потому что люди, которых он устраивал на работу, всегда имели прибыль от перепродажи домов. Отправляя к нему Лизандера, Ферди ставил на карту собственную репутацию. Пожалуй, лучше вернуться на Фонтейн-стрит и посмотреть, что там делается.

Лизандер выглядел уступчивым, а делал только то, что хотел. Ферди вспомнился живший в их семье английский сеттер, красивый, милый от природы, толстый, но настолько хитрый, что не поддавался никакой дрессировке, а реагировал только на сучек.

Дома царил хаос. Имущество Лизандера было разбросано, как листья осенью. Музыкальные и видеокассеты, телефонные книги, стаканы, остатки завтрака, переполненные пепельницы, страницы «Сан» с отчетами о скачках и несколько галстуков в беспорядке заполнили всю гостиную. Лизандер, уже одетый перед встречей, звонил Ледброуку.

– Какого черта ты не закрыл дверь в мою спальню? Ферди вырвал мокасину от Гуччи из пасти Джека.

– И почему ты выглядишь так?

Лизандер оглядел помятый серый костюм и рубашку в белую и голубую полоску.

, – Просто я надел те вещи, которые меньше всего нуждались в утюге, – сказал он, оправдываясь.

Ферди мрачно подумал, что Лизандер стащил бы одну из его рубашек, если бы они не были ему велики, и вдруг увидел пустую бутылку «Мюэ» в корзине для бумаг.

– Ты пил.

– Всего лишь полбутылки.

– Ты, мать твою, на шампанское еще не заработал.

– Я нет, – самодовольно согласился Лизандер. – Но одна невероятно милая девчушка привезла мне его из «Скорпиона». Она оставила свою визитную карточку.

Посмотрев на нее, Ферди издал стон:

– Бетти Джонсон! Ты что, сумасшедший? Это же одна из лучших журналисток в Англии.

– Ну да, она была со мной так мила и сказала, что прочитала всю дешевую информацию из Палм-Бич и теперь хочет предоставить мне возможность рассказать историю такой, как она была, а если я расскажу ей о Марте и Шерри, «Скорпион» выдаст мне «феррари». Ферди побелел:

– Надеюсь, ты не согласился?

– Конечно, нет, – Лизандер напустил на себя добродетельный вид. – Я не могу так поступить по отношению к Марте. Опять же и Долли это очень не понравится. Я наговорил ей на диктофон про то, как мне было приятно убегать от Элмера и видеть Шерри. Она сделала несколько фотографий и сказала, что может подыскать работу манекенщиком.

– Господи, когда ты поумнеешь? – Ферди был в отчаянии, но на упреки времени не оставалось.

Вздохнув, он поправил галстук Лизандеру, прошелся еще раз по его башмакам, наводя лоск, и стряхнул белые шерстинки Джека с костюма. Затем положил по. визитной карточке Роджера Уэствуда в каждый из нагрудных карманов Лизандера и во внутренние карманы, а в отложные манжеты записку – все от А до Я, как позвонить с дороги. Наконец он впихнул в рот Лизан-дера мятную экстражвачку, чтобы перебить перегар от шампанского, а также отдал свою последнюю двадцатифунтовую банкноту на тот случай, если понадобятся наличные.

– И еще, не забудь направить разговор с Роджером на скачки. Это единственное, в чем ты хоть сколько-нибудь соображаешь и чем можешь заинтересовать. И у тебя уже нет времени на просмотр «Нейборз». Шевелись.

Лихой водитель Лизандер прибыл к офису Роджера около Холборна на десять минут раньше назначенного и остановил свой побитый темно-зеленый «гольф» возле магазина по продаже телеаппаратуры, чтобы досмотреть «Нейборз»: участники вышли на старт в 2.15. Он был прав, болея за темно-коричневую кобылу, она действительно здорово выглядела. «Нейборз» закончилась объятиями, и это напомнило Лизандеру о возвращении этим вечером Долли. Обеспокоенная побочным эффектом от противозачаточных пилюль, которые она принимала с четырнадцати лет, Долли недавно от них отказалась, поэтому Лизандер решил, что есть смысл заскочить в соседнюю аптеку за презервативами. Он стоял у прилавка, думал о расцветке презервативов – Долли была очень требовательной, – а в магазин буквально влетела девушка, сопровождаемая звуками, напоминающими грохот тазов.

Она была очень высокой и тонкой, с прекрасными светлыми волосами, откинутыми назад, приятным ненакрашенным лицом, с черепаховым зажимом для волос. Одетая не по сезону, в серое платье-миди, девушка издавала нервные и панические звуки, словно жираф, сбежавший из зоопарка в час пик.

– Мне нужен гель для глаз, – объявила особа высоким дрожащим голосом. – Нет, не этот, а тот, что проверяли на животных. Целых три тюбика. Я буду много плакать в ближайшие дни. Меня только что бросил муж.

И сразу разрыдалась.

Аптекарь, бросившийся ее обслуживать, поскольку его помощница все никак не возвращалась с обеда, был в смятении. Его лицо стало малиновым, а маленькие глазки забегали, ища путь к спасению. Лизандер не смог сдержаться. Бросившись вперед и опрокинув по дороге подставку для пинцетов, он обнял девушку за содрогающиеся плечи. Мягко подведя ее к креслу для пенсионеров, плюхнулся рядом на коробку бледно-голубых «Клиникс» и начал осушать слезы.

– Бедняжка, вот же изверг. Да он вернется.

– Никогда, никогда, – выпалила девушка.

– Сходи и приготовь чашечку чая, Диана, – раздраженно сказал аптекарь своей помощнице, которая, сгибаясь под тяжестью сумок, вошла бочком, стараясь остаться незамеченной, а теперь таращила глаза на Лизандера.

Постепенно между всхлипываниями и вздохами Лизандер выяснил, что имя несчастной красотки Рэчел и что ее муж Борис – русский диссидент и помощник дирижера оркестра лондонского «Метрополитен».

– Ему никак не удается выступить перед публикой, этот выродок Раннальдини, музыкальный директор лондонского «Мет», не дает ему шанс. Сочинения Бориса прекрасны, но их никто не включает в программу, потому что они очень трудны.

– Очевидно, что-то связанное с бросанием кастрюли? – с надеждой спросил Лизандер.

– Да, если вы имеете в виду тональность, – сказала девушка, постепенно успокаиваясь. – А Раннальдини мог бы помочь, но он ревнует к гению Бориса. Он так и сказал, что сочинения Бориса опустошают концертные залы. Спасибо, – добавила она, обращаясь к Диане, помощнице аптекаря, переодевшейся в белый халат, посвежее подкрасившейся и сильнее надушившейся дрянными духами, благодаря ее за чашку бледного чая.

– Вы так все добры. И Борис добрый по натуре, – продолжала Рэчел в отчаянии, – но, находясь в России, он был совершенно подавлен отсутствием перспектив, а у нас еще и маленькие дети, которые совершенно вымотали ему нервы в тесной квартире.

– Но это же не причина для ухода из семьи, – негодующе произнес Лизандер. – Выпейте хоть этого ужасного чая, на самом деле вам нужно что-нибудь покрепче.

Взяв чашку дрожащей рукой, Рэчел так много разлила, что поставила ее обратно.

– Борис влюбился в одну меццо, которую зовут Хлоя, – объявила она с несчастным видом. – И как раз сейчас лондонский «Мет» записывает «Отелло». Она поет Эмилию и встречается с ним постоянно, а Раннальдини только всячески поощряет это.

– Вот же дерьмо, – пнул другую коробку голубых «Клинике» Лизандер.

– Я в таком отчаянии, – продолжала Рэчел, всхлипывая, – сегодня утром пошла к Раннальдини и даже прорвалась через секретаря. Раннальдини имел наглость предложить мне джин и тоник и сказал, что он не понимает, из-за чего я устраиваю переполох. Мой муж занимается «делом», – Рэчел передохнула на этом слове, – маэстро отметил новую глубину в сочинениях Бориса и творческий взлет Хлои. Этот Раннальдини просто дьявол, он развратит кого угодно.

Она захлюпала.

Расплющив один ящик «Клинике», Лизандер доконал и другой. Из-за медленной работы Дианы, которая с интересом посматривала на симпатичную парочку, а впрочем, не только она, в аптеке выстроилась очередь, и многие уже были готовы скандалить. Аптекарь, увидев, что некоторые постоянные покупатели стесняются при таком стечении народа спросить свои лекарства от геморроя или от хронического запора, решил принять некоторые меры. Он кашлянул, а когда Лизандер не обратил на это внимания, прямо сказал ему и Рэчел, что им нельзя оставаться в помещении навечно.

– О, конечно же, нет, – Рэчел в замешательстве потерла лоб. – Господи, мне же нужно забрать детей.

– А где они? – спросил Лизандер, сидевший теперь рядом с ней на корточках и ощущавший отек в ногах.

– У моей подруги.

– Значит, так, сейчас мы найдем забегаловку, откуда позвоним ей. А потом я вас туда отвезу.

Полдень Ферди бы таким же неблагодарным, как и утро. Богач-немец, для которого он выискивал недвижимость уже несколько месяцев, внезапно сделал покупку за два миллиона фунтов у конкурирующего агента, и дело, которое выглядело уже почти выгоревшим, провалилось. Теперь, вернувшись вечером домой замерзшим и выжатым, Ферди бросился отвечать на поздний телефонный звонок.

Это был Роджер Уэствуд в гневе. Он сообщил, что обедал с главой директоров «ПР»фирмы и отпросился в контору для встречи с Лизандером.

– А этот негодяй так и не появился. И даже не позвонил. Господи, какой же это идиот так распорядился?

У Ферди по спине поползли мурашки.

– Лизандер вышел отсюда в половине второго, Роджер Я не понимаю, как он не смог найти контору.

– Что ж, он потерял клевую работу. После этого, Ферди, я предупреждаю, чтобы ты предлагал мне только хорошее.

– Послушай, я действительно виноват... Но Роджер уже бросил трубку.

«Пожалуй, мне еще рановато получать инфаркт, – подумал Ферди. – Какого черта Лизандер так со мной обошелся?».

Найдя выключатель, он зажег свет и тут обнаружил погром в доме. Джек, которому осточертело одиночество, сгрыз несколько бобин с магнитофонной пленкой. Неповрежденные Ферди поставил на место.

На кухне ничего не было убрано в холодильник. Молоко прокисло, розовый сок грейпфрута стал тепловатым. Остатки виски Лизандер вылакал прошлой ночью. В ярости Ферди съел четверть фунта сыра и оставшиеся шотландские яйца. Его размышления прервал Джек, вдруг прыгнувший на софу и уставившийся в окно, весь в напряжении и отчаянно виляя обрубком хвоста.

Ферди нехотя подошел к нему и тут же выругался, не веря своим глазам. Пошатываясь, по улице спускались Лизандер рука об руку с каким-то слепцом, и их обоих безропотно вела за собой собака-поводырь. Ферди распахнул окно.

– Мы два маленьких ягненка, которые заблудились. Бе-е, бе-е, бе-е, – запели немузыкально слепец и Лизандер, мотаясь поперек дороги.

Повсюду стали открываться окна. Пьяные геи напротив чуть не свалились с балкона. Прохожие останавливались и глазели на Лизандера, задержавшегося у парадного входа. Разломав плитку шоколада, он скормил ее пустившей слюни собаке-поводырю, затем достал последнюю из денег Ферди пятерку и вручил ее слепцу. Он так долго пытался вставить ключ в замок, что Ферди открыл ему сам. Волосы Лизандера свисали прямо на лицо. Поблекший оранжевый загар приобрел голубоватый оттенок.

– Боже, как холодно!

Выпрямиться после приветствия Джека Лизандеру удалось с трудом.

– Где ты, мать твою, был? – завопил Ферди.

– В «Козле и бутсах», – сказал Лизандер, икнув.

– Почему ты не явился на встречу?

– О Господи! – Лизандер прижал ладонь к раскрытому рту. – Совсем забыл. Это действительно моя вина. Нужно позвонить и все объяснить. Я ведь только заскочил в аптеку прихватить несколько презервативов, как вбежала эта несчастная-пренесчастная девушка за гелем для глаз. Ты представляешь? Ее только что оставил муж.

– О нет! – застонал Ферди.

– Должен же я был за ней присмотреть, – мягко опустив Джека на пол, Лизандер побрел в кухню, где стояла раздражающе пустая бутылка из-под виски. – Она так печальна и так прекрасна, и у нее восхитительные детишки. Боже, я так люблю малышей. А муж – русский неудачник. Мы вернулись в квартиру, по дороге прихватив бутылочку. Я услышал рассказ об этом ублюдке Раннальдини, сбивающем ее мужа с пути истинного. Она говорит, что это просто легендарная личность.

– Легендарная трудность, – огрызнулся Ферди.

С растущим раздражением он наблюдал, как Лизандер достал из холодильника банку «Педигри Пал», выложил ее содержимое в голубую чашку бристольского стекла, которая вообще обычно стояла в гостиной, и разбросал собачьи бисквиты по всему полу.

– Это ты о ком? – спросил Лизандер.

—О Раннальдини. Это, пожалуй, величайший дирижер мира. Господи, какой же ты обыватель.

– А, ну да, это же босс Бориса. Рэчел сыграла мне кое-что из сочинений мужа. Звучит ужасно – словно в родильной палате стадо буйволов. Но это напоминало ей о нем, и она опять принялась плакать, я ее успокаивал, и как раз вернулся Борис. Он решил с ней не расставаться. Здоровенный такой тип, вовсе не выглядит доходягой. Он подбил мне глаз, и мне пришлось отбиваться от него ногами.

– Воспользовался бы гелем, – сказал Ферди, гневно сметая собачьи бисквиты. – Ну что ж, ты прохлопал неплохо оплачиваемую работенку.

– Виноват, Ферд. Но я действительно не мог ее так просто оставить. А тут еще одна проблема – угнали мой автомобиль. Когда я вышел из ее квартиры на Дрейк-стрит, машины не было.

– Может быть, его отбуксировала полиция, – Ферди яростно сбрасывал тарелки и кружки в посудомойку.

– Вряд ли. По пути домой я заглянул к «Оддбинзу» выпить шампанского. Мне разрешили воспользоваться телефоном. Затем я пошел в «Козел и бутсы», где встретил Сида, того слепца. У него просто потрясающая собака-поводырь; а кличка – Бесси. Жако, ты должен ее полюбить.

Он открыл кухонную дверь, и Джек выскочил, впустив порыв ледяного ветра.

– Давай-ка позвоним в полицию и заявим о пропаже твоего автомобиля, – сказал Ферди.

– Рэчел в моем вкусе, прекрасна и длиннонога, – Лизандер взглянул на свои часы. – О черт, я же пропустил «Коронейшн-стрит».

Направившись в гостиную, он включил телевизор.

– Я хочу узнать, кто выиграл заезд 2.15. Где дистанционное управление?

Но как только он открыл коробку с записями, стоящую на полу, и стал в ней рыться, подошел Ферди и ее захлопнул.

– Заткнись, – прорычал он, – и отправляйся в свою траханую постель.

Утром Ферди смягчился, потому что Лизандер проснулся, как это часто бывало, в слезах о матери.

– О Ферд, мне снилось, что она жива, но из-за тумана я не смог ее найти.

Мокрый от пота, с покрасневшими, округлившимися от страха глазами, разметав все постельное белье по гостиной, Лизандер дрожащей рукой взял сигарету.

Подавленный отчаянием, он принялся за исчезающие пузырьки «Алка Зельцер», которую принес ему Ферди. Мультики, которые обычно вызывали радостные вопли, теперь смотрелись без улыбки. Более того, он даже не включил «Кифакс», где сообщали о дневных забегах, и не заинтересовался собственным гороскопом.

– Ну что Рассел Гран болтает о романтическом дне для Рыб, если я должен ехать к папочке и выпрашивать у него деньги?

Дрожь возобновилась.

Ферди вздохнул. Поскольку автомобиль Лизандера найден не был, а он собирался быть во «Флитли», общественной школе в Глостершире, где его отец директорствовал, к одиннадцати тридцати, Ферди согласился отвезти его туда за вознаграждение. Но не столько ради этого, сколько для того, чтобы сослаться в своей конторе на занятость осмотром недвижимости.

– Впихни что-нибудь в себя, – ворчал он на Лизандера. – Ты же не ел со вчерашнего утра.

– Меня тошнит.

Лизандер дернулся, когда зазвонил телефон, подсознательно надеясь, что звонит его мать и ее смерть – просто ужасный сон.

Взяв трубку, Ферди слушал с минуту, прежде чем рявкнуть: – Его здесь нет, а если бы и был, ничего не мог бы сказать по этому поводу, – и швырнуть ее.

– Скоро тебе будет совсем тошно. Звонили из «Сан». Бетти Джонсон уже чем-то обескуражила всех в «Скорпионе». Через секунду они устроят хай под дверью. Лучше смотаться.

Продавец периодики на углу поместил «Скорпион» над «Файнэншнл тайме» и «Эстейд эджентс газетт».

– Вновь взялись за любовничка, – с ухмылкой сказал продавец, обращаясь к Ферди. – Напомни ему, что за ним шестьдесят фунтов.

– Я сам в списке его должников, – ответил Ферди, хватая пакет ирисок. – О Господи!

На первой полосе «Скорпиона» красовалась смешная, откровенная и очаровательная фотография Лизан-дера в лиственном орнаменте, прикрытого только фланелькой. «КТО ОСУДИТ МАРТУ УИНТЕРТОН?» вопрошал заголовок.

– Какого черта ты позировал Бетти Джонсон почти голым? – спросил Ферди, возвращаясь в машину.

– Когда она пришла, я как раз принимал душ, – хмуро объяснил Лизандер.

Лизандер, которого Ферди называл еще и Джеффри Бойкотирующий Чтение, тем не менее осознавал весь ужас положения, когда «БМВ» наконец выбрался с напряженной автомобильной трассы на магистраль М4.

«Умереть можно красиво, – с трудом разбирал Лизандер. – И когда зазвучали выстрелы охранников Элмеpa, он был к этому уже близок. Словно замороженный свистом пуль, Лизандер мог сойти запросто за статую Адониса (а это еще кто такой?) в залитом лунным светом саду!»

«Я же все-таки жокей», – сказал двадцатидвухлетний юноша, у которого не может быть проблем и на скачках, если уж ему удалось преодолеть элмеровское двадцатифутовое электризуемое заграждение без лошади».

– Боже, вот и продолжение обо мне, «младшем сыне Дэвида Хоукли Топорика, директора «Флитли», одной из самых модных средних школ в Англии (оплата – 12 000 фунтов стерлингов в год). Возможно, отец окажет достойный прием нахальному Лизандеру».

– Иисусе, эта Бетти просто тварь, – произнес Лизандер разъяренно. – Она обещала ничего не публиковать из моего рассказа. Если бы я знал, взял бы их «феррари». И уж лучше я сам покажу все отцу, чем это сделает какой-нибудь «доброжелатель». Слава Богу, что «Скорпион» запрещен во «Флитли». Долли, разумеется, тоже не обрадуется. Ох, мне очень, очень плохо.

Он закурил сигарету, но вскоре натужно закашлялся, роняя пепел и обертки в салоне автомобиля Ферди.

– Ну это уж просто бесстыдство, – неодобрительно сказал Лизандер, когда они потащились по скоростной полосе за недопустимо медленно едущей блондинкой в «порше». И Ферди пришлось ее обойти.

– Должно быть, она водит катафалки.

Лизандер обернулся, чтобы рассмотреть ее, и тут же переменил свое мнение:

– Хотя вполне миленькая. Наверное, недавно получила права. Похожа на девушку из соседнего дома. Ты еще ее не трахнул?

Ферди мрачно кивнул:

– Мы чертовски хорошо провели четыре дня, пока ты был в Пал м-Бич. Я даже возил ее в Сан-Лоренцо. Затем она заявила, что выходит замуж и улетает в Австралию и что со мной всего лишь практиковалась.

Ферди преподнес все в шутливой форме, но Лизандер почувствовал скрытую обиду. Ему очень хотелось, чтобы его друг научился соблазнять девушек так же, как и он сам.

– Безмозглая корова, – сердито заключил он, а затем подбодрил Ферди после того, как тот съехал с автострады: – Боже, а ты ловко управляешься с этим автомобилем. Я бы не доехал так быстро даже ночью.

Когда они добрались до Флитли с его небогатым растительностью зимним пейзажем, тропками в снегу и ледяным ветром, колышущим выцветшую траву по опушкам, Джек начал принюхиваться к запахам родного края, а Лизандер помрачнел.

– Я не могу свыкнуться с тем, что ее здесь нет, – произнес он, надвигая подаренную Шерри бейсбольную кепку на нос.

Он так и не мог понять, почему мать оставалась женой его отца, человека с высокомерно жесткими губами, чопорного. Но, делая жест, он купил в деревушке Флитли бутылку портвейна и пакет «Свупа» для папиного попугая Симонидеса.

Усадьба школы «Флитли» была когда-то обителью герцогов. Теперь об этом напоминали только железные ворота с каменными львами по краям, аллея высоких, с голыми стволами конских каштанов и сам дом, серо-желтый, в георгианском стиле. Вокруг же, как грибы после дождя, выросли аудитории, лаборатории, гимнастические залы и жилые помещения для наставников и детей. Огромное озеро превратили в плавательный бассейн.

«Теперь Артуру и Тини негде пастись», – подумал Лизандер, оглядывая вытянувшиеся серебристо-зеленые игровые поляны.

– О нет! – раздался визг.

Конюшню, где он и его мать держали лошадей, давно разобрали, чтобы расчистить место для новой музыкальной школы, стоимостью благодаря стараниям секретарши отца миссис Кольман дошедшей уже до трехсот тысяч фунтов стерлингов.

– Ты войдешь? – спросил Лизандер Ферди. Тот покачал головой:

– Мне нужно еще несколько звонков сделать. Хотя Ферди был в числе лучших учеников и первым заработал миллион среди старших ребят, все же директор никогда не забывал, что лучший приятель его сына продавал другим мальчикам спиртные напитки, сигареты и презервативы, да еще по ценам черного рынка.

– Ну так я Джека оставлю с тобой, – сказал Лизандер, – а то Симонидес доводит его до истерики, имитируя собачий лай. О Боже, надеюсь, папочка в духе.

Дэвид Хоукли руководил одной из лучших школ в стране. Прозванный воспитанниками Топориком за резкость выражений, он был блестящ и как учитель, и как администратор, безжалостно подавивший все романтические мечтания и сделавшийся великолепным, классического стиля ученым своего поколения. Обладатель замечательной внешности, бледный, патрицианского типа, с плотно сжатыми губами, как первый герцог Веллингтон, экстравагантно подстриженный седеющий брюнет, Хоукли производил впечатление человека с глубоко спрятанным внутренним огнем, постоянными сражениями, подобными битвам на Пиринеях и при Ватерлоо, сражениями с отчаянием и могуществом тьмы.

Несгибаемый по натуре, он был особенно жестоким со своим младшим сыном, поскольку его последняя жена Пиппа уж слишком восхищалась юношей. И особенно волновали Пиппу в Лизандере широко расставленные голубовато-зеленые глаза, еще больше раскрывающиеся в минуты раздумий, пышные блестящие каштановые волосы, ниспадающие на лоб, и милая искренняя улыбка, совершенно преображающая лицо. Нравились Пиппе его какая-то беспомощность, безответственность, мечтательность, смех в неподходящую минуту.

Лизандер был совсем не похож на старших сыновей Дэвида – Александра и Гектора, которые, как и отец, преуспевали в Кембридже, а теперь блистали на Би-Би-Си и в МИДе. Оба сделали хорошие партии, но, в отличие от отца, были увлечены своими детьми, готовили по воскресеньям ленч, знали разницу между слоеным пирожком и сдобным печеньем и меняли пеленки, не считая это потерей мужского достоинства. И подобно отцу вели бесконечные дискуссии о том, что и как делать Лизандеру.

Ожидая этим утром сына, Дэвид Хоукли пребывал в крайне суровом настроении. Обычно в январе он купался в лучах славы от выпуска шестого класса в Оксбридж. Но в этом году против частных средних школ было такое предубеждение, что поступили только десять ребят, да и те без стипендий, что вызвало бесконечный поток обвинительных звонков от родителей. Большую часть ночи безжалостно перекраивая учебные программы, он все же понимал, что следующий год вряд ли будет удачнее.

Настроение стало еще хуже, когда сегодня утром его любимый попугай Симонидес был убит лисой. Симонидес лаял, как собака, болтал по-гречески и по-латыни и, вероятно, обученный Лизандером, орал «пошли к такой-то матери» на родителей воспитанников, которые слишком долго засиживались в доме.

Он любил сидеть у Дэвида на плече, когда тот работал, прыгать по постели, прижиматься к шее и оставался его единственным утешением после смерти Пиппы.

Дэвид злился еще из-за того, что подвиги Лизандера в Палм-Бич были уже вовсю размазаны «Скорпионом», и газета не без умысла подбрасывалась кругом воспитанниками, даже на его скамью в церкви.

И уж самое плохое – Лизандер по своей рассеянности перепутал конверты, в которые вложил два письма, трудолюбиво написанные из Палм-Бич. И вместо того чтобы получить бодрое послание от сына, у которого все хорошо и который надеется на встречу в следующем месяце, Дэвид открыл письмо Лизандера к своей более чем сомнительной подружке Долли. Кроме прочих отвратительных вещей, описываемых Л изандером, были подробные сообщения о том, каким сексом они займутся при встрече, а также о том, что, вероятно, ему придется объявить войну папаше, положившему глаз на свою секретаршу Горчицу – такую... собаку.

И все же Дэвида Хоукли больше огорчали недостатки стиля Лизандера и грамматические ошибки. Но он не собирался отправлять письмо обратно спутниковой связью, ведь директор должен был объяснить ему: в слове «лизать» всего лишь одно «з», выражения типа «траханый наглец» употреблять нельзя, не говоря уж о словосочетании «нажравшийся брюзга».

Белый от гнева, Дэвид наблюдал за примчавшимся младшим ребенком, вылезающим из автомобиля, которым управлял этот толстяк, этот не подходящий Лизандеру друг, уж наверняка служивший в какой-нибудь фирме. Сынок тем временем побрел по тропинке, вздрагивая от звона отбивающих половину двенадцатого колоколов, затем приласкал школьного кота Гесиода, снова выставленного на улицу миссис Кольман, не одобряющей присутствие животных в официальном учреждении. Именно она первой показала Дэвиду сегодняшний утренний выпуск «Скорпиона».

– Я никогда не читаю этот грязный листок, Дэвид, но миссис Моп принесла мне его, – миссис Кольман называла директора Дэвидом только с глазу на глаз.

И теперь неприязненная до оргазма секретарша вводила Лизандера в кабинет. Нарядная, веселая и радушная, она приветливо встречала только Александра и Гектора, приезжавших навестить отца: «Мистер Хоукли, мистер Гектор Хоукли хочет вас видеть».

Но Лизандер для нее был подобен призраку его матери, к которой миссис Кольман питала необъяснимую ревность.

Лизандер заметил, что Горчица крепко хватила подогретого эля с пряностями, оставившего вишнево-красный след на ее морщинистых губах. Желая побыстрее добраться до владельца кассы, он тоже не стал с ней как-то особо расшаркиваться.

– Привет, пап.

Лизандер выложил содержимое сумки на покрытый зеленой кожей стол, рядом с аккуратной стопкой учебных планов.

– Это «Свуп» для Симонидеса.

«Бойтесь данайцев», – подумал Дэвид, глядя на дары. Опасаясь, что его голос задрожит, если он станет рассказывать о гибели попугая, он только поблагодарил и предложил присесть.

Очаровательно оформленный, рассчитанный на прием гостей, кабинет резко контрастировал с холодной, как день за окном, внешностью его хозяина. Все стены были увешаны полками с книгами, большинство на латыни и греческом, сильно захватанными и потрепанными, в выцветших малиновых, голубых, темно-зеленых и коричневых переплетах, золотые буквы на которых поблескивали в отсветах пламени, охватившего яблоневые поленья в камине. Среди редкостей можно было отметить «Этику» Аристотеля и семь томов «Разрушения и упадка Римской империи» Гиббона. И поскольку Дэвид Хоукли не был тщеславным человеком, на самую верхнюю полку были заброшены его восхитительные переводы из Платона, Овидия и Еврипида. Когда умерла Пиппа, он как раз работал с текстами Катулла, и с тех пор все так и оставил.

Свободные места на стенах были заняты хорошими английскими акварелями, прелестными французскими гравюрами, иллюстрирующими сказки Эзопа, старой фотографией – конференция директоров школ в Абердине – и еще более давней фотографией: Дэвид только что добился голубых цветов Кембриджа, и вот на груди лента, а голова откинута назад. Над камином висел Пуссен – испуганные нимфы и пастухи, картина, унаследованная от тетушки Эми, которая только одному Лизандеру, помимо старших братьев, оставила двадцать тысяч фунтов, справедливо полагая, что мальчику понадобится рука помощи. Он же, к ярости отца, мгновенно вложил большую часть денег в стипльчезера по кличке Король Артур, быстренько охромевшего и больше в скачках не участвовавшего.

В отличие от Элмера Уинтертона Дэвид Хоукли верил в долговечность мира, поэтому большинство дыр в ковре были заделаны добротными заплатками. Пружины давно выскочили из древней софы, обитой ситцем либерти под цвет обоев. Миссис Кольман, не уставая, просила его приобрести более современную и удобную, но Дэвиду не хотелось, чтобы родители подолгу засиживались, особенно прекрасные разведенные или заброшенные матери, – видит Бог, их было предостаточно, – которые приходили поговорить о сыновьях, а заканчивали плачем о самих себе, и глаза их искали спокойствия в его спокойствии.

Теперь Лизандер, нарушив совершенство интерьера, развалился на этой самой софе в длинном темно-голубом пальто Ферди, не зная, куда пристроить длинные ноги, такой соблазнительный в своем положении, словно Нарцисс или Бальдур Прекрасный. Но скромный, как и отец, он, казалось, не осознавал, что наделен удивительной внешностью.

Дэвид не предложил Лизандеру стакан сладковатого шерри, предназначавшегося для родителей, чтобы избежать неуместного веселья в суровой беседе с сыном, хотя сам наедине хлебнул.

Лизандер, всегда с трудом переносящий холод встреч с отцом, проницательность серых глаз, теперь заметил на родителе новый галстук от Хоукса, отсутствие дырок от зацепов о дверные ручки на черной мантии ученого, уже позеленевшей от времени. Матушка Лизандера имела понятие только об иглах роз, так что эти невидимые стежки, должно быть, дело рук Горчицы, как, впрочем, и букетик лиловатых и голубых фрезий, чей мягкий, нежный запах смешивался с обеденным чадом, доносящимся со школьной кухни.

Наступила длинная неловкая пауза. Лизандер силился унять зевоту. Разглядев углубившиеся складки вокруг рта отца и темные мешки под глазами, образовавшие почти одно целое с темными бровями, как у много пьющего человека, Лизандер почувствовал прилив сострадания.

– Ну как ты, пап?

– Справляюсь, – огрызнулся Дэвид.

Голубь опустился на подоконник, и на какую-то блаженную секунду Дэвид подумал, что это Симонидес.

Вернувшись к реальности, он обратил свое несчастье в яростную атаку на Лизандера за содержание ошибочно полученного письма.

– Как ты смеешь упоминать о миссис Кольман в таких оскорбительных выражениях, – сказал он наконец, – и это после всего сделанного ею для школы? Я совершенно случайно, узнав твои безграмотные каракули, открыл письмо. Представляю, как больно было бы миссис Кольман увидеть это.

Пройдя комнату, Дэвид бросил гнусную бумагу в огонь, прижав ее для надежности поленом.

– Ну и какого черта скажешь в свое оправдание? Да сними ты эту клоунскую бейсбольную кепку.

Покраснев как девица, Лизандер широко раскрыл глаза и внезапно рассмеялся, переходя к защите.

– Я искренне, искренне раскаиваюсь, пап, честное слово. Но в Лондоне действительно очень дорогая жизнь, и я совершенно не хотел расстраивать тебя или Горчицу, я имею в виду миссис Кольман. Да и потом у меня угнали автомобиль, и трудно было предположить, что придут такие большие счета от ветеринара за лечение Артура; честно обещаю вести себя лучше, особенно в отношении денег...

Он вскочил, чтобы впустить в кабинет кота, который жалобно мяукал за окном.

– Сиди, – загремел Дэвид.

– Но он замерзнет. Гесиода всегда впускали, когда мама...

Затем, увидев выражение лица отца, сел. Ему позарез нужны деньги.

– Вот я и говорю, что касается моего отношения...

– Довольно, – прервал его Дэвид. – Ты уже раз двадцать за последние пять минут произнес слова «честно» и «искренне», но нет ничего искреннего в твоих обещаниях стать лучше и ничего честного в твоем отношении к деньгам. Вкатился сюда просто с похмелья, испортил репутацию всей семьи своими подвигами, оглашенными в газетах. Я думал, тебе известно, что ни один джентльмен не рассуждает во всеуслышанье о женщинах, с которыми он побывал в постели.

Лизандер с содроганием подумал о вероятной близости отца и его секретарши. Положение действительно ужасно. Наверное, это дело было подкреплено соответствующей кипой бумаг с подписью казначея.

Бедный Гесиод все еще мяукал за окном.

– И хуже всего то, – продолжал Дэвид, – что из-за этого места в Сити, которое, надо полагать, Родни Балленштейн уже прикрыл – и я не виню его! – мне пришлось расхваливать его сына, тупейшего малого, которого я когда-либо встречал.

– Тупее меня? – спросил Лизандер в изумлении.

– Я не шучу!

– Я действительно виноват, пап.

С болью Лизандер отметил, что отец убрал с камина фотографию матери. Вероятно, дело рук Горчицы. Заставив себя вернуться к происходящему, он услышал, как отец говорит:

– Из твоего письма я понял, что ты приехал ко мне только за деньгами. Ну так я не стану тебе помогать. Узнай, как стоять на собственных ногах. Я полагаю, ты избавишься от этой лошади, за которую торговцы клячами выудили у тебя уйму денег, и найдешь себе приличную работу. Ну а теперь, если позволишь, у меня собрание преподавателей.

Лизандер вышел вполне спокойным, но, когда увидел Горчицу, злорадно выглядывающую из-за плетеной занавески, у него внутри что-то екнуло. Погрозив ей пальцем, он взял на руки Гесиода, который настойчиво мяукал у его ног, и, пробежав по садовой тропинке, впихнул кота в машину Ферди, а затем и сам сел в нее.

В последовавшем затем «столкновении» Джек чуть не лишился глаз, пытаясь целиком заглотить Гесиода. Лизандер их растаскивал. Горчица бросилась в погоню на своих каблуках-миди с криком «Держите вора!», а весь обгадившийся Гесиод был вышвырнут Ферди в сторону научной лаборатории.

– Я думаю, что если они ликвидируют голосовые связки у кота, то смогут на нем экспериментировать, – сказал Ферди, как только они отъехали.

Затем, видя удрученное лицо Лизандера, добавил:

– Я всего лишь закончил то, что затеял ты. Впрочем, Джек мог нажраться от пуза, если б слопал этого засранца. Очевидно, он хотел защититься от нежелательного соседства. Ну так о чем поговорили-то?

– Топорик не отстегнул. Н-да, не отслюнявил. Лизандер вытер окровавленные, исцарапанные руки о джинсы.

– Не дашь мне взаймы еще пятерку? Я хочу положить цветы на могилу матери.

Не заросшая мхом и еще не покрытая пылью времени, могильная плита Пиппы Хоукли была пронзительно белоснежной и выглядела незащищенной среди как попало покосившихся могильных памятников погоста церкви во Флитли.

«Почти такая же белая и незащищенная, как и ее сын», – подумал Ферди, наблюдая, как Лизандер выбрасывает несколько пышных, но уже увядших хризантем, а на их место в вазу ставит четыре букетика подснежников.

«Филиппа Хоукли, 1942—89. Покойся с миром», – прочитал Ферди, и глаза наполнились слезами, как только он подумал, что никто другой из живших и живущих не заслужил настоящего покоя так, как супруга его бывшего директора школы.

Опасаясь за покачивающегося рядом Лизандера, вот-вот могущего впасть в черную меланхолию, он уговорил друга вернуться в машину и надеть шляпу. Ферди нужно было в Лондон. Вчерашние арабы позвонили боссу и наябедничали, что их спровадили в такси. А он в это время отправился с Лизандером.