Я совсем не помню, как мы возвращались.

Рори проводил меня домой. Он был в ужасном состоянии, его всего трясло. Войдя в дом, он налил себе виски и, не разбавляя, выпил одним глотком.

— Послушай, я должен поехать к ней.

Я автоматически кивнула.

— Да, конечно.

— Я боюсь, она совсем с катушек сойдет. Я чувствую что-то вроде ответственности. Ты понимаешь?

— Да.

— Хочешь, поедем вместе?

Я взглянула на него в последний раз, охватив этим взглядом все и ощутив сразу многое: коричневое меховое покрывало на софе, желтые подушки, его золотистый вельветовый пиджак, темные волосы и смертельно бледное лицо, запах краски, свое беспредельное отчаяние. Я покачала головой.

— Мне лучше остаться.

— Я недолго, — сказал он и вышел.

Значит, Хэмиш все-таки любил Марину. Что она такое сказала сегодня? Что она никогда бы не стала навязываться человеку, который ее не выносит.

Стало быть, кончена игра, которой не стоило бы и начинаться. Благородством чувств я не отличаюсь, но проигрывать умею.

Второй раз за два месяца я уложила вещи. У меня и в мыслях не было идти к Финну. Я ему нравилась, но он меня не любил. Не любил в том смысле, в каком понимал любовь Рори. И если Рори не для меня, то замены мне не нужно.

Я оставила ему записку.

"Дорогой!

Хэмиш дал свободу тебе и Марине. Я собираюсь поступить так же. Будь счастлив и не пытайся меня разыскивать.

Эмили".

Холмы Иразы окутал туман. Лежавшие между ними озера походили в лунном свете на стальные и серебряные медальоны. Легкий прохладный ветерок шуршал вереском. Я спустилась по узкой тропинке к парому. Он был последний в этот день и почти пустой. Я стояла на палубе, глядя, как исчезает вдали замок и с ним все, что я больше всего любила на земле, пока его очертания не исчезли в дымке тумана. Или это были мои слезы?

Я не помню, как я прожила следующие десять дней. Я не могла ни есть, ни спать, я только лежала, уставившись в потолок сухими глазами, как раненое животное, сломленная ужасом и отчаянием.

Я подумывала, не поехать ли мне к родителям и не позвонить ли Нине, но я не могла пережить выражений сочувствия, всех этих «я тебе говорила», «мы всегда знали, что он такой» и «ты должна взять себя в руки». Я знала, что рано или поздно мне придется вернуться к жизни, но пока мне не хватало мужества встретиться со всеми ими и пережить горькое разочарование, ожидавшее меня при известии, что Рори им не звонил и не пытался меня найти.

А с чего бы он стал меня искать? Он скорее всего безгранично счастлив с Мариной. Я сходила с ума, воображая их вдвоем. Мое подсознание разыгрывало со мной фокусы. Каждую ночь мне снился Рори, и я просыпалась в слезах. На улице при виде высоких стройных брюнетов я устремлялась за ними с замирающим сердцем только для того, чтобы с горечью отшатнуться, увидев незнакомое лицо.

Я надеялась, что со временем мне станет легче, но мне становилось хуже. Я не представляла себе, что попаду прямо в пышным цветом распускавшуюся лондонскую весну. Она намного опережала весну шотландскую. За окном моей спальни, словно крылья херувимов, порхали бледно-зеленые листья платанов, бело-розовые вишневые деревья роняли свой цвет в высокую траву. Бархатные лиловые ирисы и колокольчики заполняли сады. Везде царила атмосфера буйного расцвета жизненных сил.

Разгуливавшие по улицам хорошенькие девушки в новых легких нарядах, свистевшие им вслед мужчины, обнимавшиеся на парковых скамейках парочки — все заставляло меня болезненно ощущать свою потерю.

Весь мир — всего лишь прах, когда в нем нет тебя.

Наступил и прошел день открытия выставки Рори. С героическим самообладанием я все время оставалась в гостинице, вместо того чтобы обосноваться в баре напротив галереи в надежде мельком его увидеть. Лицезреть его с Мариной было выше моих сил.

Я выползла на следующее утро, купила газеты и заползла обратно, чтобы прочитать их у себя. Рецензии были смешанные: одни критики его ругали, другие превозносили, но все были согласны в том, что явился новый талант. В газетах было несколько его фотографий; он выглядел угрюмым и надменным и невероятно красивым. Светская хроника величала его Нуреевым в живописи.

Утро я проплакала, пытаясь на что-то решиться. Потом управляющий принес мне счет, и я поняла, что у меня едва хватит денег его оплатить. На следующей неделе мне необходимо найти работу.

Я приняла ванну и вымыла голову. Вид у меня был жуткий — даже макияж не помог. Мне теперь и проституткой не заработать, уныло подумала я — самой приплачивать придется.

Оказавшись на Бонд-стрит, я почувствовала дурноту. Я вдруг вспомнила, что уже несколько дней ничего не ела. Я зашла в кафе и заказала омлет, но, когда я съела кусочек, меня чуть не вырвало. Бросив фунт в уплату, я выбежала на улицу. Поблизости находилось агентство, где в доброе старое время мне подыскивали работу. Я вновь попала в знакомый комфортабельный, в коврах и цветах, мир, который, как я думала, я покинула навеки. Меня попеременно бросало то в жар, то в холод.

Директор агентства Одри Кеннвэй согласилась принять меня. На ней было безупречное, совершенно жуткого вида желтое платье и жакет. Она окинула меня любопытным взглядом сильно подведенных глаз.

— Рада видеть вас, Эмили, — проворковала она. — Как ваша новая жизнь? Собираетесь на скачки в Нью-маркет или в Канн на кинофестиваль?

— Вообще-то я никуда не собираюсь. Я ищу работу, — выпалила я.

— Работу? — Она приподняла выщипанные почти до полного отсутствия брови. — Неужели? Я думала, ваш красавец муж имеет такой успех, судя по сегодняшним газетам.

Кроваво-красные ногти забарабанили по столу.

— С этим покончено, — пробормотала я. — Ничего не вышло.

— Очень жаль, — сказала она. «Я так и думала», прочитала я в ее глазах. Любезность ее заметно пошла на убыль.

— Сейчас нет спроса, повсюду идут сокращения, — сказала она.

— О Боже мой, в мое время от предложений отбоя не было.

Одри Кеннвэй холодно улыбнулась.

— Вам придется приукрасить себя немного.

— Я знаю. Я была нездорова. Но я ведь и печатать умею. А когда я была худая, вы мне и на телевидении работу находили и в фотоателье. Сейчас я еще тоньше стала.

— Не уверена, что могу найти вам что-то подходящее в настоящий момент. Хотя постойте, кому-то требовался делопроизводитель.

Длинные красные ногти начали перебирать карточки в картотеке. Слезы подступали к моим глазам. С минуту я боролась с собой, потом вскочила.

— Извините, я не могу вести дела. Я себя в порядок привести не могу. Мне не следовало приходить. Вы правы, мне сейчас не до работы, мне сейчас не до чего.

Разрыдавшись, я выбежала из конторы и выскочила на улицу. Галерея Рори находилась на расстоянии двух улиц. Медленно, как будто увлекаемая невидимой рукой, я направилась туда. Зайдя в аптеку, я купила на последний фунт темные очки. От них было мало толку, красные глаза они прикрывали, но слезы струились из-под очков. Я с трудом добралась до Графтон-стрит, 212 — это был адрес галереи. Колени у меня подгибались, в горле пересохло.

В витрине была выставлена одна из картин Рори. Это был пейзаж — вид Иразы. Его рассматривали две полные женщины.

— Не люблю я эти современные штучки, — говорила одна.

С сильно бьющимся сердцем я вошла и тут же испытала горькое разочарование, убедившись, что Рори там не было. Я осмотрелась по сторонам. Картины смотрелись великолепно. Ко многим были прикреплены красные билетики с надписью «Продано». У стола какой-то американец выписывал чек молодому человеку без подбородка.

Я бродила по залу очень гордая, но в то же время мне было досадно, что люди могли купить что-то, бывшее частью Рори.

Разделавшись с американцем, молодой человек без подбородка подошел ко мне.

— Могу я вам помочь?

— Я пока просто смотрю, — отвечала я. — Вы, однако, уже много продали.

— Да, вчера нам повезло, а сегодня мы продали еще четыре картины, и должен вам сказать, — таинственно прошептал он, — сам художник нам мало в чем способствовал.

— Что вы имеете в виду?

Молодой человек без подбородка пригладил свои светлые с золотистым оттенком волосы.

— Он — талант, в этом ему не откажешь, но, откровенно говоря, с ним тяжело иметь дело. Ему плевать, имеет он успех или нет.

Он наклеил билетики еще на две картины.

— Я всегда думал, что он довольно равнодушный тип, как будто ему и дела ни до чего нет. Но сейчас у него вообще убийственное настроение. Говорят, от него жена ушла. Не могу сказать, что я ее осуждаю. Они были женаты только полгода. Он совершенно развинтился. Презентацию для прессы он вообще провалил. Я специально собрал толпу журналистов, так он не стал даже с ними разговаривать, торчал все время в дверях, надеясь, что она придет.

Я прислонилась к стене, чтобы удержаться на ногах.

— Вы говорите, жена его оставила? — переспросила я медленно. — Вы уверены, что он из-за этого так расстроен?

— Абсолютно уверен. Я вам покажу ее портрет.

Мы перешли в другой зал. Я собрала в кулак остатки воли, приготовившись увидеть роскошные формы обнаженной Марины.

— Вот, — сказал он, указывая на небольшой портрет маслом напротив окна. Колени у меня подогнулись, я задыхалась. Это была я, в джинсах и старом свитере, невероятно печальная. Я и не знала, что Рори написал это. Слезы жгли мне веки.

— Вы уверены, что это она? — прошептала я.

— Ну да. Это прекрасный портрет, но она в подметки не годится той рыжей красотке, которую он всегда писал обнаженной. Но о вкусах не спорят, я полагаю. Послушайте, вам что, нехорошо? Вы бы, может быть, присели?

Он посмотрел на полотно, потом на меня.

— Подождите, — сказал он в полном ужасе, — какое чудовищное хамство с моей стороны. Этот портрет — ведь это вы? Простите, пожалуйста, я не хотел вас обидеть.

— Вы меня не обидели, — я смеялась сквозь слезы. — За всю жизнь я не слышала ничего более замечательного. А вы случайно не знаете, где он остановился?