Фактически Хилари была первым серьезным увлечением Руперта с тех пор, как он встретил Хелину; их связь была полна любви и ненависти. Несмотря на ее заявления, что все мужчины – дикие звери, сама Хилари в постели была животным, причем ненасытным; она была практически нимфоманкой. Она редко мылась, была неряхой, у нее был плохой характер. Руперту приходилось все время целовать ее, чтобы закрыть ей рот, а затем еще и обрезать ногти, чтобы она не зарапала ему спину. Он ненавидел ее притворство, когда она все еще продолжала изображать из себя подругу Хелины.

Это была единственная любовная связь, которой он никогда не похвастался перед Билли, понимая, что тот просто ужаснется, если узнает. Заниматься любовью с Хилари было все равно, что ощущая ужасный голод, съесть пирог из свинины, а затем обнаружить по дате на сброшенной обортке, что его нужно было съесть на месяц раньше.

– Если ты хоть словом обмолвишься Хелине о наших отношениях, я удушу тебя, – часто предупреждал Руперт, и она знала, что он не шутит. Это однако не предостерегло ее и не спасло ее от крушения. За ночь до того, как Руперт должен был отправиться в Аахен, он оставил ее, и она в ярости позвонила в Пенскомб, вопя на Руперта по телефону. Руперт, который лежал в это время в постели рядом с Хелиной и читал свой гороскоп в «Гарперс», минуту держал трубку возле уха, а затем сказал спокойно: «Поговори об этом с Хелиной. Она как раз здесь». И Хилари вынуждена была взять себя в руки и выдумать экспромтом приглашение на обед, который якобы состоится через три недели, а это означало, что ей придется раскошелиться и организовать таковой.

Хилари, несмотря на все ее напыщенные речи, сходила с ума из-за Руперта и становилась все более резкой по мере того, как начала понимать, что он не проявляет желания оставить Хелину. А для него очарование их связи частично и состояло в том, что они видели друг друга очень редко, возможно всего пару часов в месяц.

Хилари была уверена, что она может прижать его к стенке, если они чуть больше времени проведут вместе. В то время как Руперт находился в Аахене в конце июля, она вылетела в Германию, оставив детей на многострадального Криспина. Она объяснила это тем, что для того, чтобы рисовать, ей нужно побыть одной. После завершения соревнований в Аахене Руперт отослал домой Подж с Билли и лошадьми, сказав, что пробудет здесь еще день-другой, присматривая новых лошадей. Всю неделю он был очень вспыльчив с Подж, потому что чувствовал себя виноватым и нервничал из-за того, что должна была приехать Хилари. Вместе с Хилари они поехали в гостинницу в Черном лесу, которую выбрала Хилари. Их пребывание там было просто мукой. Не ладя с ней, Руперт обнаружил, что для него стало кошмаром разговаривать с ней за обедом, гулять с ней в лесу или, просыпаясь поутру, слышать ее злой голос. После 48 часов, проведенных вместе, они крупно поскандалили и возвратились домой разными рейсами.

Тем временем Подж вернулась домой 24 часами ранее с Билли и Дженни и нашла Англию во власти засухи. День за днем немилосердно сверкало солнце, молодые деревья и цветы засыхали; зеленая Пенскомбская долина стала желтой; речки превратились в ручейки; опадали листья на деревьях. В Глочестершире людям запретили поливать сады и мыть машины; разговоры постоянно вращались вокруг водонапорных труб и нормирования воды.

Возвратившись домой, Билли и Дженни сразу свалились в постель на 16 часов, отдыхая после путешествия. Но Подж и Треси на следующее утро должны были встать в 6 часов, так как лошади требовали постоянного ухода. Когда пришло телефонное сообщение, что Руперт прибывает вечером, Подж удвоила усилия. Обычно, чтобы восстановить свою власть хозяина в доме и на конюшне, Руперт появлялся домой в привередливом настроении, критикуя все, что она делала, и язвя над тем, что она дуется. Даже после полудня безжалостная жара все никак не спадала. Большинство лошадей находилось в конюшне, спасаясь от мух. Они выходили из нее только ночью. Арктурус, серый жеребец ирландских кровей, был последним приобретением Руперта. Одетая в черное бикини и эспадриллы, завязав потные волосы конским хвостом, Подж стягивала ремнем покрывающий бандаж для укрепления мускулов коня и болтала с ним.

– Ах ты, безобразник мой дорогой, – обратилась она к нему в то время как Арктурус легонько, с любовью подталкивал ее в спину. – Твой хозяин приезжает домой и он хочет, чтобы ты выглядел хорошо. Будем надеяться, что он будет в хорошем настроении и не будет на нас сердиться, Арчи. Ты не хотел задеть препятствие в тройном прыжке, а я не хочу придавать этому значение. Он может быть просто ужасен, Арчи. Если он не будет с нами хорошим, когда он должен быть хорошим, я не думаю, что мы ответим ему язвительными замечаниями.

– А я и не ожидаю этого от тебя. – Раздался голос у нее за спиной. – Но я сегодня в хорошем настроении.

Арктурус дернул головой, а Подж подскочила от неожиданности, уронила скребок и покраснела. – Я не ожидала, что ты появишься так рано.

– Конечно нет. Иначе ты бы соответственно оделась.

– Извини. – Она подняла соломенный скребок и вновь с жаром принялась обтирать бока Арктуруса, которые уже блестели. – Но сегодня очень жарко.

– Ты выглядишь очень привлекательно, – сказал Руперт, дергая ее за хвостик. – Я не хотел бы, чтобы у Филлипса возникали какие-то подозрения. – Филлипс, помощник садовника, питал безответную любовь к Подж. – Ты – моя собственность, – добавил Руперт.

Подж охватило такое безмерное ощущение счастья, что даже слезы брызнули у нее из глаз.

– Хей, – Руперт вновь мягко дернул ее за хвост. – Ты, кажется, не очень рада видеть меня.

Я рада, рада. – Она смахнула слезы тыльной стороной ладони, оставляя полоску грязи на лице. – Я просто думала, что ты сердился на меня, и если я сделаю все отлично до твоего приезда, ты не будешь сердиться.

– Все прекрасно, – успокоил ее Руперт. – Я должен переодеться. Заканчивай с Арчи и пойдем прогуляемся по полям, а заодно посмотрим на жеребенка от Джемини.

Он неспеша удалился, сопровождаемый Беджером и двумя собаками Джека Рассела.

Руки Подж дрожали, когда она заполняла сеном кормушку Арктуруса и наполняла водой его бадью для питья. Затем она поднялась к себе на верхний этаж и тщательно вымыла лицо. – Такое ужасное, грязное пятно на лице. – Ей захотелось также вымыть волосы до его возвращения. Они, наверное, до сих пор пахнут дымом от того, что Билли и Дженни бесконечно курили по дороге домой. Она приняла душ, дважды помыла подмышки, трижды подмылась и расчихалась, посыпая себя огромным количеством талька. Она только успела одеть причудливую оранжевую Т-образную блузку и юбку, которые тут же прилипли к ее мокрому телу, как услышала, что Руперт зовет ее снизу. Руперт уже ожидал ее внизу, когда она спускалась по пристав ной лестнице из своей мансарды, его руки скользнули ей под юбку, большие пальцы вжались в пухлые бедра.

– Не надо, – вскрикнула она.

На нем не было ничего, кроме пары старых джинсов и от него пахло дорогим французским кремом после бритья, название которого она не могла произнести. Внезапно ей стало нечем дышать.

– Не здесь, – сказала она, задыхаясь. – Как насчет Филлипса и миссис Кемпбелл-Блек?

– В Лондоне. Подойди. Почему ты изменилась? Ты выглядишь очень сексуально в бикини.

– Слишком толстая, – пробормотала Подж, одевая резиновые сапоги.

– Какого черта ты одеваешь сапоги?

– Гадюки, – ответила Подж. – На прошлой неделе Филлипс убил одну на теннисном корте. А крапива, а татарник…

Они шли по выжженым полям. Руперт нес фотоаппарат Хассельблад, который он получил в качестве приза в Аахене. Каштаны роняли оранжевые листья, головки чертополоха начинали пушиться, маленькая рощица грабов, которую Руперт насадил в начале года, уже засохла. Земля была покрыта громадными трещинами. Вдали слышался слитный шум, который издавала пожарная машина.

– Если на днях не будет дождя, то у нас будут трудности, – сказал Руперт. – В Критлдене будет убийство.

Крапива на пути к потайному водоему Билли, обычно достигающая 4 футов и скрывающая прохожего почти с головой, теперь еле поднялась на 18 дюймов и сегодня не представляла опасности для ног Подж. Водоем был почти пустой. Пот ручьями сбегал между грудями Подж и струился по ее бедрам. Ее сердце тяжело колотилось.

– Каких лошадей ты возьмешь в Роттердам? – спросила она.

– Ты спрашивала меня об этом 5 минут тому назад. Ты сегодня невнимательна, – сказал Руперт, посмеиваясь над ней. Когда они дошли до конца тропинки, он взял ее за руку и повернул вправо.

– Джемини на Дубовом лугу, – быстро сказала Подж.

– Мы наведаемся к ней позже, – ответил Руперт. – У меня более неотложные планы относительно тебя. – Он положил ей руку на талию, затем его рука заскользила вверх и сжала ее грудь. – Очень неотложные. – Он отпустил ее.

Они дошли до речки, протекавшейпо по долине, по обеим берегам которой расстилались заливные луга. Здесь еще была зелень, берега речушки поросли коричником и незабудками. Стоящие кружком ясени образовали шатер, скрывающий их от солнца. С дороги Руперт и Подж не были видны.

– Что будет, если кто-то будит проходить по полям?

– Частная собственность. Я подам на него за нарушение границ частной собственности. – Руперт поднял руку и отер пот с ее лица. – Я скучал по тебе, Подж, – сказал он мягко. – Сними одежду.

В ее глазах промелькнуло сомнение, но она сняла оранжевую блузку и показались ее груди, полные, острые, наклоненные вниз.

– Прислонись к дереву, – попросил Руперт, корректируя световую установку фотоаппарата.

Инстинктивно Подж подняла руки, чтобы распустить волосы.

– Нет, пусть они будут связаны. Я хочу видеть выражение твоего лица.

– Но я не накрашена.

– Тебе идет. Подыми руки над головой и обопрись о ствол. Прекрасно. Господи, у тебя просто великолепные сиськи. Теперь повернись боком. Держи руки вверху. Очень хорошо. – Он сделал еще один снимок, затем подошел к ней, положил руки ей на груди и поцеловал ее. Он ощутил вкус зубной пасты, звериного здоровья и желания все усваивать. Обняв Руперта, Подж поцеловала его так порывисто, что они чуть не упали.

– Успокойся, – прошептал он, – я еще не закончил.

Он расстегнул застежку на юбке. Юбка скользнула вниз. Подж переступила через нее. Затем он снял с нее трусики. Мышино-коричневые волосы на лобке были примяты и он вспушил их. Затем разгладил розовые губы. Ее бедра влажно блестели.

– Хорошо, разведи ножки. Не стесняйся, дорогая. Ты выглядишь просто фантастически. Теперь повернись спиной. Не напрягай задницу. Расслабься. – Подж услышала еще два щелчка. Она ждала, прильнув к ребристой поверхности дерева. У нее пересохло в горле, а сердце сильно стучало. Затем она почувствовала прикосновение теплой руки к спине. Руперт даже не был потный.

– Восхитительная попка, – сказал он мягко, скользя пальцем вдоль щели, пока не погрузился в липкую теплоту между ее ног.

– О господи, ты самая желанная женщина, – сказал он. Его рука, как зверек, роющий нору, все глубже погружалась между ее ног.

Он вспомнил вспышки раздражения Хилари, ее стерильные поцелуи, острые зубы и царапающие руки. Он подумал о холодном отвращении Хелины и сравнил их с восторженноблагодарной мягкостью Подж.

– А почему ты не снимаешь одежду? – спросила она, поворачиваясь и страстно целуя его. Она неумело расстегнула молнию на джинсах и опустила его трусы. Затем, опустившись на колени, она погрузила лицо в светлые волосы его паха и стала посасывать член с таким же наслаждением, как дитя сосет соску.

Спокойно, дорогая. Я не хочу еще заканчивать.

Когда он наклонился, чтобы снять брюки, она схватила фотоаппарат. – Теперь я сфотографирую тебя.

Истерически хихикая, она сфотографировала его, когда он выпрямился, а затем сняла его еще раз, когда он направился к ней полусмеясь, полусердясь.

В следующее мгновение он поймал ее, опрокинул на траву, раздвинув ее ноги, целуя влажные волосики на лобке. Она извивалась, затем напряглась, задыхаясь от наслаждения, и закончила. – Так блаженно быстро, – подумал Руперт. Совсем недавно, когда он был с Хилари, ему казалось, что она заканчивает все позже, и позже. Он перевернулся, лег на спину и положил Подж сверху, чувствуя ее мускулы так туго, но вместе с тем мягко сжимавшие его; ее груди качались как расскачиваются праздничные шары, когда открывается парадная дверь. Она действительно была великолепна.

Когда они закончили заниматься любовью, пресыщенные наслаждением до изнеможения, солнце уже скрылось за ясенями. Подж поплескалась в речке, распугав пескарей. Когда они шли домой по освещенной солнцем долине, он выбирал семена травы из ее волос.

– Уже нет времени посмотреть на жеребенка Джемени, – сказал Руперт. – Я должен ехать и брать призы на Хелтенхемской выставке цветов.

Во дворе их приветствовали Треси и Филлипс. – Только что звонила миссис Кемпбелл-Блек из Лондона, – сказал Треси. – Я не мог найти Вас. Вы ей перезвоните?

– Ходил на Дубовый луг фотографировать жеребенка Джемини, – холодно ответил Руперт.

– Это интересно, – пробормотал Филлипс, сгорая от ревности. И обратился к удаляющемуся Руперту: «На лугу травы было мало. И мы утром перевели их на Длинный акр.»

Двумя днями позже Руперт отправился в Роттердам. За день до того, как он должен был возвратиться, Хелина поехала в Сиренчестер, чтобы сделать кое-какие покупки, и в магазине столкнулась с Хилари, сварливо выбирающей сыр для обеда, который она давала завтра вечером.

– Руперт приезжает завтра, не так ли? – Требовательно спросила она. – Он, конечно, не самый желанный гость для моего обеда, всегда делает консервативные замечания и засыпает на вечере. Но я достала 10 копченых форелей и мне бы не хотелось, чтобы вносился беспорядок в количество гостей.

Хелина вдруг обнаружила, что Хилари вызывает в ней все возрастающее раздражение, и ответила, что о Руперте никогда ничего нельзя сказать наверняка, но на 99 % можно быть уверенной, что он появится завтра.

– Будем надеяться, что он придет завтра, сказала Хилари. – Нет немного больше Дольчелата, пожалуйста.

С того момента, как они расстались в Черном лесу, Хилари осознала, какое возбуждение Руперт вносил в ее скучную, однообразную жизнь и как много она потеряла. Она должна его вернуть. Это будет очень жестоко, если он не вернется завтра к вечеру.

Расставшись с Хилари, Хелина забежала в химическую лабораторию, чтобы забрать кассеты с пленкой, которые она отдавала на проявку. Эти кассеты она нашла на туалетном столике Руперта. В последний раз, когда он был дома, он снимал Маркуса и Хелине не терпелось посмотреть фотографии. Мистер Вайс, фотограф, куда-то вышел и не успел просмотреть и проверить фотографии, как он это делал всегда. Ему нравилось просматривать папку с фотографиями КемпбелловБлеков; в ней часто бывали фотографии известных людей и снимки интересных мест зарубежом.

Засуха, казалось, совсем не отпугивала путешественников. Застряв в заторе машин по дороге домой, Хелина не могла больше сопротивляться желанию просмотреть фотографии. Тут была великолепная фотография Маркуса, но ей не понрави лось, что Беджер лижет его лицо. И восхитительная фотография беседки из роз и страшно надоевшее ей изображение Джека Рассела и Арктуруса. Почему Руперт всегда фотографирует животных? А вот прекрасный цветочный бордюр, и долина, такая желтая. Это должно быть там, где выпасают жеребенка Джемини. Она закончила просматривать одну папку и вытряхнула фотографии из другой. Первое, что она увидела, было изображение нижней части какой-то толстушки. Мистер Вайс, наверное, перепутал пакеты фотографий. Потом она увидела другой снимок этой же толстушки в полный рост с расставленными ногами в отвратительной вызывающей позе. Хелина присмотрелась и окаменела. Девушка была похожа на Подж. Она просмотрела еще четыре фотографии, все очень вызывающие. Да, на всех этих фотографиях определенно была Подж. На следующем снимке, снятом под углом, было изображение мужчины, голова была наполовину срезана краем фотографии, но видимая часть была ей явно знакома. На другой фотографии, тоже оголенный, был несомненно Руперт в полный рост, покатывающийся от хохота.

В следующее мгновение Хелина протаранила Поршем стоявшую впереди машину, раздался неприятный треск. Хелина сильно ударилась головой. Капот машины сморщился и стал похож на морду бульдога из мультфильмов.

– Почему Вы не смотрите, куда Вы едете? – закричал водитель впереди стоявшей машины. Он подошел и увидел Хелину, истерически рыдающую и пытающуюся собрать рассыпавшиеся фотографии, пока их никто не увидел.

Руперт прилетел из Роттердама на следующий день около 6 часов вечера, уставший, но опять с победой. Он поручил доставку лошадей домой конюхам. Филлипс встречал Руперта в аэропорту на Мини Хелины и, с трудом скрывая радость, сообщил ему, что миссис Кемпбелл-Блек вчера после полудня попала в аварию. – Поделом тебе, ублюдок, – подумал он, заметив яростный взгляд Руперта. – Не будешь ходить в лес с Подж.

Хелина ходила по спальне из угла в угол, раздумывая, как, черт побери, поступить с Рупертом. Каким-то чудом за 4 года их семейной жизни она фактически никогда не поймала его на измене. У нее были подозрения относительно многих женщин – Маргерит, Дженни, Грании Притчел и других «бывших» пассий Руперта, но она никогда не думала о Подж с ее жирными ногами, ее произношением кокни, с ее простым домашним лицом. Для Хелины это было страшное потрясение, она до сих пор вся дрожала. – Это так возмутительно, фотографировать ее на одном из собственных полей, где мог кто-нибудь проходить. – Ей бы хотелось иметь подругу, которой можно было бы излить все, что было у нее на сердце, но Дженни не приехала с Билли из Роттердама, да и ей нельзя было довериться. Она подумала было позвонить Хилари, но та как всегда скажет: «Я же тебе говорила». У нее все еще сильно болела голова после вчерашней аварии, а на лбу под волосами красовался огромный кровоподтек.

Как обычно неистовый лай предупредил ее о том, что Руперт прибыл домой. На этот раз, вместо того, чтобы зайти в конюшню, Руперт сразу поднялся в ее спальню.

– Я слышал, ты попала в аварию. С тобой все в порядке?

– Я попала в затор и рассматривала фотографии, которые только забрала. – Она повернулась и вручила ему папки. – Некоторые очень интересные. Посмотри.

Руперт взял их небрежно. Когда он чувствовал ловушку, его глаза, казалось, темнели, становились непроницаемыми, с оттенком голубизны, они теряли свой блеск.

– Я думаю, несколько фотографий Маркуса должны были получиться неплохо. Вот хороший снимок, а вот еще один, а вот просто великолепная фотография Беджера и Арчи. Господи, какая великолепная лошадь. Жаль, что тебе не нравятся такие снимки. – Он издал долгий свист. – А это что такое?

– Ты прекрасно знаешь, – всхлипнула Хелина, – это эта девчонка Подж.

– Наверное, Филлипс одолжил мой фотоаппарат. – О господи, ну и формы у нее.

– Это ты сделал эти фотографии, – прошипела Хелина. – И твои руки были удивительно спокойны, чего не скажешь о Подж, когда она снимала тебя.

Руперт просматривал фотографии, оттягивая время. – А кто этот парень без головы? Его член – как башня нашей почты.

– Это ты, – сказала Хелина сдавленным голосом. – Я полагаю, ты не будешь отрицать тот факт, что на следующей фотографии снят ты.

– Боюсь, что это так, – ответил Руперт. Затем он совершил принципиальную ошибку, начав вовсю хохотать.

Хелина вышла из себя. – Как ты мог спать с ней!

– А кто сказал, что я спал с ней?

– Не будь смешным. Я думаю, что Билли и Дженни знают все. Как ты мог, как ты мог?

Руперт почесал ухо и посмотрел на нее задумчиво. – Ты действительно хочешь знать? – спросил он мягко.

– Да, черт побери, я хочу знать.

– Я трахнул ее, потому что она была дома, когда я вернулся, и хотела меня.

Хелина вздрогнула.

– И она, черт побери, просто чудо в постели.

– А я, полагаю, нет?

– Да, моя любимая, ты далеко не чудо. Если ты хочешь знать правду, то ты как замороженный цыпленок. Трахать тебя – это все равно, что запихивать сосисочное мясо в бройлера. Я всегда боюсь, что обнаружу гусиные потроха.

У Хелины перехватило дыхание, она ничего не могла ответить.

– Ты никак не реагируешь, не выражаешь удовлетворения, за все 4 года нашей семейной жизни ты никогда не попросила меня заняться с тобой любовью. Если у меня появляется желание, то я должен просить тебя об этом, как нищий, который на улице просит милостыню; мне это чертовски надоело. Каждый раз, когда ты разводишь ноги, ты выглядишь так, как будто даровала мне царскую милость. Это не твоя вина. Твоя чертова мамаша воспитала тебя так. – Веди себя, как леди, в любых ситуациях. О господи!

Хелина уставилась на него, слишком ошеломленная, чтобы что-нибудь сказать. Она наблюдала, как он, стоя перед ней, снимает одежду, обнажая худощавое, прекрасное, загорелое тело, которое напомнило ей об этих ужасных снимках. На какую-то секунду она с ужасом подумала, что он бросится на нее, но он просто вышел в ванную комнату и через пять минут появился, отряхивая волосы и вытирая их насухо большим розовым полотенцем.

– Ты получила приглашение? – спросил он. – Я не получаю свою долю удовольствий дома, значит, я получу их гденибудь в другом месте.

– Я должна уничтожить ее, – прошептала Хелина побелевшими губами. – Я не могу продолжать встречаться с ней, зная все это, увидев эти отвратительные снимки.

– Что отвратительного в этих фотографиях? Фирме Кодак они понравились бы. У нее прекрасное тело, и что самое важное – она не стыдиться его. Ты можешь взять у нее несколько уроков.

Он вышел в туалетную комнату и начал одевать белую рубашку и смокинг.

– Куда ты собираешься? – спросила Хелина, оцепенев.

– На обед. Сегодня Хилари дает обед, ты помнишь об этом? Ты же настаивала, чтобы я вернулся вовремя с соревнований.

Никто не одевался быстрее Руперта, когда он собирался идти куда-то.

– Ты не можешь идти на обед после всего этого, – прошептала Хелина в замешательстве.

– Почему? Дармовая выпивка. Это гораздо лучше, чем оставаться здесь и выслушивать твои истерики. И потом я не люблю, когда в меня швыряют книгами, а этот флакон духов угрощающе большой. Не лучше ли будет, если ты тоже переоденешься? – Он завязывал галстук и неодобрительно рассматривал себя в зеркале.

– Неужели ты даже не извинишься за свою интрижку с Подж?

Руперт исскусно продел конец галстука в петлю. – Почему я должен извиняться за твои недостатки?

Теперь он причесывал все еще мокрые волосы, зачесывая их назад от висков и укладывая их двумя крыльями над ушами. Он отряхнул смокинг. – Можешь не беспокоиться и не просыпаться из-за меня. Я скажу Ортруде, или кто там у нас на этой неделе, что у тебя мигрень.

Хелина просто не могла поверить, что он может так легкомысленно отнестись к событию такой важности. А какие ужасные вещи он ей говорил. Действительно ли она так ужасна в постели? Только ли она виновата во всем? В ту минуту, когда Руперт вышел, она бросилась на кровать, ее сердце разрывалось от рыданий. Не в первый раз она пожалела о том, что расположила детскую рядом с их спальней. Она услышала царапанье в дверь и крики «мама», «мама». Хелина заскрежетала зубами. – Куда, черт бы ее побрал, делась Ортруда? – Царапанье стало более настойчивым. – Мамочка, почему ты плачешь?

Хелина одела темные очки и открыла дверь. Маркус почти что ввалился вовнутрь. На нем была голубая в белую полосочку пижамка, а в руках он сжимал матерчатого пурпурного скунса, которого Руперт привез ему из Аахена.

– Мамочка плачет, – сказал он с сомнением.

Хелина подняла его, наслаждаясь его мягкостью и запахом свежевыкупанного тельца.

– У мамы болит головка. Она понарошку ударила себя в висок, а затем головкой скунса показала на окно. – Мамочка ударилась в машине. Вот почему мамочка плачет.

Было похоже, что Маркус принял это объяснение. Хелина нервно высматривала, не появится ли тонкая струйка слизи из носа, что всегда возвещало о приближении астматического приступа (обычно вызываемого присутствием Руперта), но не заметила никаких признаков.

– Сказку, – оживляясь, потребовал Маркус.

– О, только не это, – подумала Хелина. – Ортруда, – позвала она. Но Ортруда, услышав, что Хелина остается дома, уже махнула в Страуд в «Веселую козу» на встречу с приятелями.

Руперт, дав выход своей ярости при Хелине, не получал удовольствия от обеда у Хилари, так как чувствовал себя очень виноватым. Хилари, несмотря на свои деспотичные рассуждения о точном количестве гостей, была обрадована, что он появился один.

– Что случилось с Хелиной? – спросила она.

– Мигрень, – коротко ответил Руперт.

– Это значит, что была ссора, – краешком губ произнесла Хилари. – Выпей выдержанного вина, это приободрит тебя.

Руперт остраненно смотрел на важных дам, все выпуклости которых были скрыты под строгими одеяниями, на их бородатых мужей, выглядевших так самоуверенно в смокингах. Если бы это не была годовщина свадьбы Хилари и Криспина, они бы не стали одеваться так изысканно. Все, за исключением Руперта, принесли подарки.

За обедом Хилари посадила его справа от себя. За столом не было ни одной подходящей женщины, с которой можно было бы пофлиртовать, некому было даже строить глазки. Обед был отвратительным – копченая форель, а затем заяц, тушенный во всем, что только произрастает и не произрастает в августе. Зная неряшливость Хилари, это блюдо с таким же успехом можно было назвать «тушеные волосы».

– В чем дело? Что-то ты сегодня не блещешь, как обычно, – шепотом спросила Хилари и погладила его руку, передавая ему желе из красной смородины. Руперт не ответил на ее поглаживание.

– Что на самом деле случилось с Хелиной? – спросила она. – Вчера у нее все было в порядке.

– Зато сейчас у нее все плохо, – сказал Руперт. Он повернулся к немке с косой вокруг головы, сидящей от него справа.

– Наверное, Вы живете очень одиноко, работая с лошадьми, – обратилась она к нему.

– Наоборот, – ответил Руперт, – слишком много народа.

Каким идиотом надо было быть, чтобы взять и нагадить у собственного порога. Теперь придется уволить Подж, а Арчи и другие лошади так привыкли к ней, что теперь будут выбиты из колеи по крайней мере до середины сезона. Конюха найти, конечно, несложно, но такого как Подж – практически невозможно. И опять же, какого черта он связался с Хилари? Теперь она вызывала в нем только отвращение. За кофе утомительно тянулось время; Хилари настойчиво твердила, что она ненавидит разбивать окружение.

Руперт становился все более беспокойным по мере того, как свет стал угасать на лоснящихся ненарисованных лицах. Женщина, сидевшая справа от Руперта, вышла в туалет. Криспин ушел из комнаты, чтобы приготовить еще одну порцию кофе, вне сомнения без кофеина. Мрачные картины Хилари смотрели со стен. Хилари не могла больше выдержать.

– Хелина узнала о нас?

Глаза Руперта сузились. – О ком?

– О нас, о тебе и обо мне, конечно.

Руперт рассмеялся. – Нет, она узнала о ком-то еще.

– Я не поняла.

– Хелина узнала, что я трахал одну особу.

– Давно?

– Нет, десять дней назад.

Хилари задохнулась. – Ты – ублюдок, отвратительный ублюдок, – прошипела она. – Ты нарочно так говоришь, чтобы порвать со мной. Я не верю тебе.

– О чем это вы секретничаете вдвоем? – Возле них появился Криспин. – Извини, дорогая, что я так долго задержался, пришлось переодеть Германа. Еще кофе, Руперт?

Руперт посмотрел на руки Криспина. Он мог держать пари, что тот их не моет. – Нет, спасибо. – Он встал. – Я должен идти. Прекрасный вечер, но сегодня я встал в 4 часа утра, и потом я не люблю надолго оставлять Хелину одну.

– Раньше он никогда не беспокоился, – подумала Хилари в бешенстве.

– Почему бы тебе не позвонить? Она, наверное, крепко спит. Жаль разбивать компанию.

Чью компанию? – сказал Руперт так, чтобы только она могла услышать его. – Наша личная компания уже закончилась, моя дорогая.

– Что случилось с твоим Поршем? – спросил Криспин, наблюдая, как Руперт устраивает свои длинные ноги в Мини Хелины.

– Хелина попала в аварию вчера. – Он отъехал.

Он был дома без четверти двенадцать. У Ортруды свет не горел, не светилось и у Подж в ее мансарде над конюшней. Наверное, все домочадцы знают, что он ушел после шумной ссоры с Хелиной. Он направился к конюшням. Было все еще невыносимо жарко. Полная луна блистала в окружении мириада звезд. Лошади беспрестанно двигались. Арктурус подошел к полуоткрытой двери. Руперт дал ему морковку, которую он прихватил у Хилари из тарелки с необработанными овощами.

– Хотелось бы мне быть таким жеребцом, как ты, – сказал он.

Арчи выкатил глаза и слегка укусил Руперта, а тот легонько ударил его по носу.

– Однажды, когда ты станешь известным, ты сможешь покрыть любую кобылу, какую пожелаешь, – сказал он коню. – Почему я не могу?

Руперт знал, что Подж будет ждать его, но он пошел прямо в дом. Он не любил спать в комнате для гостей. Она считалась убежищем изгнанника, а сегодня он был не настолько пьян, чтобы не чувствовать этого.

После того, как она наконец уложила Маркуса, Хелина приняла ванну, промыла глаза, помыла голову и одела ночную рубашку от Дженет Речер из черного шелка, которую подарил ей на Рождество Руперт и которую она еще ни разу не одевала, потому что она почти не прикрывала грудь. Теперь потушив свет, она лежала в кровати и мерцание луны струилось в окно. Когда Руперт на цыпочках проходил мимо двери, она окликнула его. Он зашел осторожно, ожидая услышать новый поток брани; его волосы отливали серебром, как его щетки для волос.

– Прости, – сказала Хелина сдавленным голосом. – Это моя вина.

Руперт, осознавая полностью свою неправоту, был тронут до глубины души.

– Я поняла, почему ты занимался любовью с Подж, – продолжала она. – Я безнадежна в постели. Это мое воспитание делало меня такой до ужаса сдержанной, но я очень люблю тебя. Я не могу вынести мысли, что потеряю тебя. Я буду стараться и сделаю так же много увертюр, как Россини, – попробовала она пошутить, но ее голос сорвался. Руперт сел и прижал ее к себе.

– Нет, это моя вина, – сказал он, поглаживая ее оголенные руки. – Я завтра же освобожусь от Подж, я рассчитаю ее и ты больше никогда ее не увидишь. Я полагаю, что тут виновато и мое воспитание. Верность в нашем семействе не считалась самой большой добродетелью. Но я люблю тебя.

– Я куплю сексуальное нижнее белье черного цвета, как у Дженни, буду читать книги о сексе и научусь, как вызвать у мужчины сильное желание.

– Но ты уже это сделала. Разве я когда-нибудь не хотел тебя? Я просто устал трахать ту, которая не хочет меня.

Этой ночью была зачата Табита.