Весной, когда распускались бутоны в ящиках, расцвечивая каждое окно, каждый сад на крыше и каждую клумбу буйством красок, восемь дней в Небесах были наслаждением для глаз и носа. После шторма же, когда водяная лихорадка прошлась по обеим сторонам канала, а лодки могильщиков все везли и везли мрачный груз сквозь зловонную ночь, это были восемь дней ада.
Мэйсен опустил деревянную крышку на колодец таверны и отряхнул руки от пыли. Песнь воды не входила в число его сильных сторон; он мог с легкостью очистить воду в колодце «Алого пера», но сил на то, чтобы исправить положение с водой хотя бы в части города, у него не было. Грунтовые воды были уже инфицированы, а это значило, что колодец нужно чистить утром и вечером. Вскоре придется чистить его трижды в день. Слишком много несожженных трупов лежит выше по реке, слишком много коллекторов переполнено, слишком большое количество их содержимого лилось обратно на улицу. Его работа была лишь отсрочкой неизбежного.
— Если бы только перестал этот проклятый дождь, — пробормотал Мэйсен.
Дождевую воду можно было собирать для питья, когда подводили колодцы, но она же мешала реке вернуться к нормальному уровню, дорогам — высохнуть и позволить провизии потянуться в город, а путешественникам — покинуть его.
— Терпение, мой друг, — сказал хозяин таверны, набивая трубку табаком. — Терпение. В это время года северные ветра всегда приносят дожди.
— Айе, но мое терпение почти закончилось, Даршан. Я не могу прохлаждаться здесь, у меня впереди слишком долгий путь.
— Но пока Богиня не решит иначе, ты застрял тут, с нами. Привыкай. — Даршан отставил свечу и запыхтел трубкой.
Мэйсен хмыкнул.
— Пойми меня правильно, я рад сделать все, что в моих силах, но мне нужно двигаться дальше. Я обязательно должен доставить послание как можно быстрей.
— А ты не можешь… ну, это? — Даршан покрутил пальцами.
Приземистый сифрианец принял новость об истинной сути Мэйсена с изумительным спокойствием, просто отметил, что, когда нужно забивать гвозди, любой молоток сгодится.
— Нет, я слишком далеко. Некоторые из нас могут общаться на большом расстоянии. Я, к сожалению, не принадлежу к их числу.
Трактирщик внимательно глядел на тлеющий табак, выпуская дым сквозь зубы.
— У тебя нет содержания, так что ты не на службе у императора. Что же еще так может гнать в дорогу человека без печати Теодегранса?
Каждый день один и тот же вопрос в разных формах. Даршан, в отличие от, похоже, остальных трактирщиков, просто не умел распознавать, когда можно говорить, а когда стоит молча полировать стаканы. Мэйсен не хотел быть грубым, но терпение начинало его подводить. Шансов найти корабль до дня Угасания оставалось критически мало.
— Мое дело — это мое дело, — сказал он, направляясь к кухонной двери. — Я иду в доки.
Не обращая внимания на зов Даршана, Мэйсен зашагал к верфи, к ее соединению с Гринуотер.
Доски под его ногами разбухли от дождя, но идти пришлось недалеко: вскоре он заметил ялик, покачивающийся у пирса. Мокрый оранжевый флажок на корме означал, что ялик сдается напрокат. Резкий свист разбудил перевозчика, и тот подвел ялик к ближайшей лестнице.
— К корабельным докам, пожалуйста.
Мэйсен бросил лодочнику монету и спустился по лестнице в ялик. Перевозчик, ни слова не говоря, спрятал деньги в карман, сдернул оранжевый флажок, оттолкнулся от края канала и, размеренно работая шестом, направил лодку по исклеванной дождевыми каплями воде.
Мэйсену было больно смотреть на город. Он много раз бывал в Небесах и дорожил воспоминаниями: как вопил, словно ребенок, любуясь полночными фейерверками в День Всех Святых, как танцевал, пока не сбивал ноги в кровь, в Ночь Дураков, как любил и был любим на хлопковых и шелковых простынях, — а однажды, что трудно забыть, была ночь на старинном килиме с рыжеволосой торговкой коврами, пока ее гости болтали и пили вино в соседней комнате. Все его воспоминания об этом городе, от великолепных салонов Кингсуотер до таверн у каналов, вызывали смех. И не было ни одного, которое жалило бы до слез.
Несмотря на слова Даршана о том, что Сифрия снова восстанет, эта часть города выглядела поверженной. Каждый дом словно осел на колени, толстый слой белой штукатурки потрескался и осыпался. Многие дома и лавки у воды были взломаны либо мародерами, либо отчаявшимися людьми. Из тех, что не были ограблены подчистую, товар вывалили наружу, и теперь их владельцы печально опирались на метлы, исследуя нанесенный ущерб. Мэйсен видел меха, перья, мебель тонкой работы, — все это стоило тысячи монет, но осталось брошенным в порту: товар почернел и пропитался водой, на него не зарились даже мародеры.
На воду сегодня были спущены еще несколько лодок. Это могло бы быть знаком того, что торговые инстинкты Сифрии не пострадали, если бы не глубокая посадка лодок из-за перегруженности тюками и не дети с пустыми глазами. Люди уезжали, несмотря на то, что бежать им было некуда. Небеса упали на колени.
Осенние шторма на юге Сифрии не были чем-то особенным. Почему же эти ударили так сильно и пришли так надолго? Мэйсен посмотрел в небо, где до сих пор клубились тяжелые низкие тучи, вдохнул все тот же перенасыщенный влагой воздух. А дождь все падал, теплый, как слезы, струился по лицу. Тучи оплакивали нанесенные потопом разрушения.
Лодочник изменил курс, чтобы обогнуть дрейфующий скелет того, что раньше было экскурсионным кораблем, а затем свернул направо, к Кингсуотер. Причальные столбы пьяно покосились, когда-то яркие цвета поблекли, резные украшения превратились в обломки. Деревянные щепки крутились в воде, как кости в кипящем супе. Даже бакланы, которых раньше было больше, чем голубей в других городах, исчезли. Мэйсен закрыл глаза. Он больше не мог этого видеть.
Он открылся Песни и начал искать в цветах города знакомые узоры. Среди выживших нашлось несколько десятков необученных талантов, но ни намека на сияющий калейдоскоп, который он надеялся обнаружить. Мэйсен пытался поговорить с некоторыми трактирщиками и купцами в квартале ювелиров, но получил в ответ лишь пустые взгляды и пожимание плечами. Никто, похоже, не знал, где искать серебряных дел мастера по имени Орсен, даже владельцы магазинов по соседству с его лавкой. Дверь ювелирной лавки была выбита, внутри все разворочено, в жилых комнатах наверху остались признаки поспешного бегства. Никто не мог сказать, где его видели в последний раз.
У корабельных доков Мэйсен поблагодарил лодочника и взобрался по трапу на пристань. Ни один корабль из тех, что могли ходить в океан, не остался неповрежденным. Рабочие трудились над парой кораблей, пострадавших меньше всего, но, судя по визгу пил и стуку молотков, они явно не видели смысла в ремонте. И даже не посмотрели на Мэйсена, когда он проходил мимо к самому большому причалу. Ему пришлось перелезать через обломки мачт и путаницу сорванных снастей. Веревки и канаты пытались схватить его за ноги. Разбитые корпуса стонали и скрежетали от волн, но Мэйсен шел дальше, к каменной колонне в конце причала. Когда-то там стоял западный маяк порта. Теперь фонарь был разбит, искусная ковка лестницы и перил превратилась в обломки, но Мэйсен взобрался по скользким от дождя ступеням до самого верха и сел, прислонившись спиной к камню, чтобы смотреть на море.
Это была самая западная точка, до которой он мог добраться, но этого было недостаточно. Каждый день в десять часов Мэйсен приходил сюда в надежде найти корабль, который отвезет его дальше, и каждый день не видел ничего, кроме дождевых туч на горизонте. Закрыв глаза, он потянулся к Песни.
Она пришла так же искренне и радостно, как приходила всегда, свежая, бурлящая, полная жизни, не запятнанная даже количеством смертей вокруг. Обняв ее, Мэйсен отправил свое восприятие обыскивать мрачные серые волны и их отвратительное содержимое на все расстояние, которое мог охватить. Три мили, четыре… Ничего. Напрягаясь еще сильнее, Мэйсен обнял шесть миль, дотянулся за горизонт, туда, где проходили пути больших торговых кораблей, но ничего не учуял в море. Стиснув зубы, он потянулся дальше, растягивая свой слабый дар еще на полмили, еще на фарлонг, надеясь, что это даст ему хоть какое-то преимущество. Ничего, ничего, ничего.
Куда пропали все корабли? Небеса были самым загруженным портом на всем южном побережье. Там должны были стоять корабли торговцев шелком, специями из пустыни, жемчужинами с Мэлинговых островов — жемчужный рынок Святой Катерины был вторым по величине после Абу Нидара. Не могли же шторма потопить их всех! Кто-то ведь должен был спастись, найти другой порт…
Где все корабли?
Нужно было тянуться еще дальше. Мэйсен вобрал в себя побольше Песни и толкнул свои чувства за семь миль, отчего в висках у него застучало. Сжав челюсти и оскалившись от напряжения, Мэйсен издал еще один молчаливый, отчаянный вопль…
И ему пришлось отступить.
Хватая ртом воздух, позабыв даже о вони, он откинулся затылком на мокрый камень и позволил дождю остудить ему лицо. От его усилий не было никакого толку. Он чуть не довел себя до разрыва сердца, и ради чего? Он ничего не добился. Сжав кулаки, Мэйсен ударил ими по камню.
Богиня, как же он устал! Он нормально спал и неплохо питался — насколько позволяли скудные запасы «Алого пера», которые вскоре подойдут к концу, — и все же чувствовал себя усталым до костей. На него давили вонь, сырость, миазмы беспомощности, которые повисли над когда-то живым и веселым городом.
«Кто зовет?»
Голос был чист и светел, как солнечный луч.
Мэйсен распахнул глаза. Кто-то его услышал! Как-то, где-то, кто-то его услышал! Он потянулся вперед в попытке рассмотреть цвета говорившей.
«Кто зовет?» — снова повторила она с чужим певучим акцентом.
«Меня зовут Мэйсен». Он не мог определить, где находится его собеседница, но послал ей образ собственных цветов, в надежде на то, что она, с ее сильным даром, сможет их воспринять.
«Ты далеко от нас, Мэйсен. Мне незнаком твой знак».
«Я знаю… Прошу вас, мне нужна ваша помощь!»
«Мой корабль в четырех лигах на юго-запад от жемчужных островов. Чем я могу помочь тебе?»
Четыре лиги от Мэлинговых островов? Мэйсен ахнул. Она была на расстоянии двухсот тридцати миль, а говорила так ясно, словно наклонилась к его уху! Если кто и мог спасти его сейчас, то только морской эльф. Если он этого пожелает.
«Миледи, вуаль слабеет. Я должен сообщить об этом хранителям. Умоляю вас, отвезите меня на запад!»
Морская эльфийка молчала.
«Миледи?»
Ее голос вернулся, теперь уже отрывистый и бесстрастный.
«В твоем городе эпидемия. Мы не можем приблизиться».
«Леди, прошу вас, подумайте! Целостность вуали касается всех нас. Если она распадется, ваши моря умрут. Все погибнет».
«Я вновь говорю тебе, Мэйсен из Белого города: мы не можем приблизиться. Мы не станем приближаться. Пусть ветер дарует скорость твоим путям».
«Леди! Поющая Кораблям! Прошу, помогите мне!»
Леди не ответила. Мэйсен напряг слух и все остальные чувства в надежде уловить ее голос, но слышал лишь вздохи моря, шелест дождя и звенящую тишину в собственной голове.
«Леди, прошу вас!»
Ему ответил другой голос, острый, как кинжал: «Леди сказала свое слово. Не дави на нее».
«Я не хочу давить на нее, мастер корабля. Я лишь молю ее о помощи. Я боюсь за вуаль, за конец нашей эпохи».
Мастер корабля замолчал, но ощущение его присутствия не пропало. Оно было спокойным, задумчивым.
«Ты один из хранителей?»
«Да, мастер корабля. Я хранитель врат и состою в ордене».
«Ты не стал бы врать о такой угрозе, не так ли?»
«Никогда. Я присягнул защищать вуаль».
Новая пауза.
«Два дня. Жди нас с приливом и будь готов».
* * *
Два волка выскочили из кустарника и начали гоняться друг за другом по альпийской лужайке. Хвосты их виляли, языки вываливались из пасти — они носились друг за другом в высокой траве, играя, как пара щенков, впервые выбравшихся из темного логова. Они бегали туда и сюда, сталкивались, уворачивались и перекатывались. Солнце грело их спины, желтые листья танцевали в воздухе. Кролики вопили и разбегались, куропатки взвивались в бледное небо из-под волчьих лап. Они же не знали, что два этих хищника приближаются не для того, чтобы их поймать.
Проклятье, она опять сбежала, и Гэр не мог ее найти. Он оглянулся, но не увидел и следа Айши. Ветер шуршал в траве, такой густой, что в ней могла бы скрыться целая стая. Он нигде не видел живого движения. Уши подсказывали ему, что рядом течет ручей, горные жаворонки щебетали в небе, но больше он ничего не слышал. Подняв морду, Гэр принюхался к ветру, надеясь уловить запах волчицы, но ничего не обнаружил. Значит, она ушла по ветру. Он медленной трусцой побежал вниз по склону, туда, где пестрела тень в зарослях можжевельника.
«Попался!»
Айша врезалась грудью в его плечо, так сильно, что он опрокинулся на бок. Гэр инстинктивно потянулся, чтобы поймать ее, но она опередила его, цапнула зубами за воротник, и они покатились по склону, кувыркаясь и путаясь лапами. Когти царапали землю в поисках опоры, тела извивались и переворачивались. Никто не мог победить другого, а когда верчение остановилось, Айша оказалась сверху. Гэр наконец поднялся на ноги и стряхнул ее, и она опустила морду на лапы и лежала так, пока он не начал расслабляться. А потом снова вскочила с места и помчалась прочь, повизгивая от удовольствия.
Гэр бросился в погоню. Он хотел этого. После стольких дней в лекционных залах и на тренировочных дворах было так здорово просто играть. Энтузиазм Айши был заразителен, и они без устали носились по полянке, играли в чехарду там, где это позволяли кочки, прыгали через ветки или по камням, боролись и толкались, пробуя силу и подвижность новых форм.
Ниже по склону, когда они приблизились к истоку реки, раскинулся луг. Ветер здесь был резче, с льдистым привкусом скорой зимы. Густой мех надежно защищал их от холода, когда оба они катались по траве. Гэр испытывал настоящее возбуждение от охоты: горячее дыхание, мощь мускулов, готовых к прыжку, быстрые движения челюстей, стемящихся хватать и подчинять. Айше в этой форме было удобнее, пришлось налечь на нее всем весом, чтобы наконец повалить.
Айша брыкалась, полосуя когтями торф. Гэр не мог ее удержать, и прежде, чем он перевел дыхание, она повалила его на спину и прижала, улыбаясь волчьей пастью.
«Я победила!»
Смеющиеся желтые глаза стали синими. Она отпустила Песнь, и ее тело растянулось в обычную форму. Гэр последовал ее примеру. Он отставал всего на пару секунд, но Айша успела воспользоваться этим временем, чтобы поцеловать его в губы, а потом сбежать, помахивая высоко поднятым волчьим хвостом.
«Поймай меня, если сможешь!»
* * *
Гэр рассматривал шахматную доску. Чтобы победить в этой игре, ему понадобится не просто удача. Бóльшая часть его фигур уже стояла на столе со стороны Дарина. Гэр смог достичь кое-какого прогресса в прошлых партиях, выиграв несколько раз подряд, но белистанец все равно был впереди и преимущества не терял. Его прямой напористый стиль иногда разбивался о терпеливую оборону Гэра, но сегодня леанец подал ему победу, как гуся на день Угасания. Не хватало только орехов.
— Кажется, мне пора заявить о поражении, — сказал Гэр.
— Нет, не пора.
— О чем ты? Ты же меня полностью окружил. Если я сдвину хоть одну фигуру, ты просто снесешь моего ферзя, и это будет мат в два хода.
Дарин раскачивался на стуле и улыбался до ушей.
— У тебя все еще есть выход.
— Единственный выход, который я вижу, это воздеть руки к небу и ждать чуда.
— Поверь мне, друг мой: из позиции собачьего завтрака, в которую ты себя загнал, есть выход. Есть ход, после которого ты выйдешь из этой комнаты с высоко поднятой головой и без ущерба для самолюбия. Тебе просто нужно додуматься до него.
— Самодовольство — не добродетель, знаешь ли.
Гэр сложил руки на столе и оперся на них подбородком, хмурясь на доску. Рыцарь справа мог сделать еще один ход, который не поставит его сразу же под угрозу, зато вернет на открытое поле, на четыре клетки дальше ближайшей фигуры Дарина. У Гэра осталось всего три пешки, он использует их для защиты королевы. Но сколько бы он ни смотрел на маленькие резные фигурки, он не видел способа повернуть игру в свою пользу. Просто не видел.
— У меня нет выхода.
— Ты плохо смотришь.
Зарычав от злости, Гэр снова уставился на доску, оценивая теперь каждую фигуру по отдельности. Дарин продолжал раскачиваться на стуле, перебрасывая бархатный мешочек из руки в руку.
— Это на тебя не похоже, Гэр. Что отвлекает тебя от игры?
Он должен был это предвидеть: слишком много подсказок было ему дано. Как можно быть таким слепым? Он что, спал? О милосердные святые, какого же черта ему теперь делать?
— Гэр?
Все началось вполне невинно. Они весь день играли в догонялки, по очереди преследуя друг друга, как много-много дней до этого. А потом Гэр вернулся в человеческую форму и понял, что обнимает женское тело и что она пользуется его временной растерянностью, которая бывает после перемен. Пресвятая Мать, она его учитель…
Поймай меня, если сможешь!
Гэр потянулся к самой незначительной из трех оставшихся пешек и потрогал ее пальцем. Конечно, он не поймал ее, как ни старался, а она все время ускользала и дразнила его по этому поводу. Он все еще не умел общаться мысленно, поэтому не мог ответить, а каждый его прыжок или промах с клацаньем челюстей вызывал у нее смех, и она, танцуя, снова убегала.
Вдобавок она столкнула его в ручей — налетела ниоткуда, ударила в плечо, и Гэр оказался в холодной воде, текущей прямо с ледников. И не стала ждать из вежливости, пока он отряхнет на нее ледяные капли.
Тот поцелуй горел на губах еще долго. Волчья шкура давно успела просохнуть на бегу. Ее рот на секунду, буквально на один удар сердца прижался к его губам, обещая рай и искупление грехов. Несколько дней назад Гэр сказал, что не боится ее, но, Богиня, теперь она пугала его до смерти — по крайней мере, вызывала чувство настолько близкое к страху, что он не видел разницы. Ладони потели, испарина проступала на лбу, сердце колотилось так, словно хотело пробить ребра изнутри. Это было почти больно — и все это происходило, стоило ей просто посмотреть на него своими чудесными глазами.
Если Гэр и мог признаться кому-нибудь в том, что чувствовал, то это был Дарин. За проведенное на островах время они стали хорошими друзьями, Дарину можно было доверять. В конце концов, веснушчатый белистанец ни словом не обмолвился о том, что Гэр умеет менять форму. Но Айша его учитель!.. Как, ради всех святых, ему теперь себя вести?
Гэр покачал пешку подушечкой пальца, все еще пытаясь увидеть правильный шаг. Дарин вертел в руках бархатный мешочек и недовольно ворчал.
— Плохой ход?
— Скажем так, будь я на твоем месте, я бы его не делал, но больше я тебе ничем помочь не могу.
Гэр все еще не видел хода, который, по словам белистанца, мог бы его спасти. И не видел выхода из сложившейся ситуации, ни одного шанса что-либо прояснить. Айша входила в совет, а его пока что не назвали даже неофитом, несмотря на мантию у него в шкафу.
— Я разбит, Дарин. И ты это видишь. Почему бы тебе просто не позволить мне сдаться и уползти зализывать раны?
— Ни за что, — захихикал белистанец. — Ты своей блистательной игрой загнал себя в это положение, вот сам теперь из него и выбирайся.