Даниляр, завернувшись в теплую мантию, стоял у окна своей комнаты и пил чай. Утро было его любимым временем суток. Особенно зимнее утро, когда небо становилось прозрачным и синим, как лучший хрусталь с Западных островов, а мир, затаив дыхание, ждал, когда проснутся первые птицы. Именно такая тишина царила вокруг, когда Богиня произнесла Слово, вдохнувшее жизнь в Ее творение. Новый день всегда начинался с дыхания новой жизни.
Напротив, за квадратом внутреннего двора светилось окно настоятеля. Старик уже не спал. Или, возможно, еще не ложился. В последнее время Ансель установил себе странный распорядок: спал после обеда, а поздно ночью мог блуждать по коридорам. Хенгфорс считал, что старики часто спят меньше, чем молодые, потому что работают меньше, но его мнение не могло остановить сплетен о странностях настоятеля.
Допив чай, Даниляр натянул теплые калиги и спустился к часовне Рыцарей. Хоарфрост сметал остатки листьев и сухих веток. Холодные камни двора обещали скорый приход морозов. Преклонив колена перед алтарем, Даниляр положил левую ладонь на знак дуба и выдохнул благодарную молитву за то, что сплетни не были правдой.
В ризнице он накрыл поднос чистой салфеткой, поставил на него маленькую серебряную чашу, шкатулку и тарелку для причастия — уменьшенную копию большого золотого ковчега, сиявшего на главном алтаре. Затем Даниляр налил в чашу немного освященного вина, накрыл поднос еще одной салфеткой и вышел через боковую дверь в коридор, ведущий к покоям настоятеля.
Держа поднос на одной руке, другой Даниляр открыл дверь в покои Анселя. Навстречу ему вышел Хенгфорс с сумкой через плечо.
Лекарь был похож на цаплю. Он кивнул.
— Настоятель принимает причастие в одиночестве? — Блеклые глаза оценили нос Даниляра, мазнули взглядом по подносу.
— В часовне холодно. Ему сейчас тяжело долго оставаться на коленях. Как он?
— Суставы все больше и больше досаждают ему, — сказал Хенгфорс, качая головой на длинной худой шее. — Я никогда раньше не видел его таким слабым. Конечно, я делаю все, что в моих силах, но жизнь Анселя сейчас лишь в руках Богини.
— И руки эти нежны и надежны. Если настало время призвать сына обратно, голос Ее будет тих.
— Тебе лучше знать, Даниляр, ты же Ее голос на земле, — захихикал Хенгфорс. — Доброго тебе дня.
— Доброго дня, Хенгфорс.
Даниляр открыл дверь, толкнув ее бедром, и захлопнул за собой пинком. И увидел, что на захламленном столе просто некуда поставить поднос. Даниляр нахмурился. Настоятель всегда был аккуратным администратором, он никогда не оставил бы стол в таком состоянии. Обрывки бумаг, раскрытые книги, недоеденный обед, забытый на стопке томов…
— Я слишком стар, чтобы тратить время на уборку, — сказал Ансель.
Он сидел на стуле у камина, опираясь спиной на подушки и зябко кутая ноги одеялом. Одинокая свеча на каминной полке освещала открытую книгу на его коленях, но все остальное терялось в густых сумерках. Узловатые пальцы вцепились в страницы, как лапы паука.
— Ты принес причастие?
— Да, милорд настоятель.
— Так давай его сюда, быстрее! — Голос дрожал, но стальной характер был все так же тверд.
Даниляр подавил желание улыбнуться. Осторожно поставив поднос на колени Анселя, он снял салфетку и положил ее на худую грудь.
Яркие глаза настоятеля светились на осунувшемся и оплывшем лице.
— Не возись со мной, как с калекой, мальчик! Я пока еще не пускаю слюни.
— Ты брызжешь слюной. Ты замолчишь для принятия таинства или мне придется заткнуть тебе рот?
— Ты не осмелишься!
— Неужели? — Даниляр как ни в чем не бывало снял крышку с серебряной шкатулки и вынул облатку, над которой начертал знак дуба. — У тебя характер, как у бешеного медведя, но мы все тебя любим, и ради твоей бессмертной души, если понадобится, я могу тебя даже связать. Это щедрость Богини, данная нам, детям Ее, дабы не испытывали мы голода. Открывай рот.
Он положил облатку на язык Анселя. Настоятель скорчил гримасу, почувствовав вкус соли и трав, но проглотил. Даниляр поднял чашу и снова сотворил над ней знак дуба, а потом поднес ее к губам настоятеля.
— Это щедрость Богини, данная нам, детям Ее, дабы не испытывали мы жажды.
Пил Ансель с энтузиазмом. Ему всегда нравилось красное тиланское. Закрыв глаза, настоятель слегка подался вперед, чтобы Даниляр смог начертать знак дуба у него на лбу.
— Это щедрость Богини, данная нам, детям Ее, дабы мы не колебались. Пребывай в мире и будь уверен в Ее любви к тебе. Аминь.
— Аминь.
Даниляр снова накрыл поднос салфеткой и поставил его на стол. А сам сел в кресло напротив Анселя, вытянув ноги к камину, чтобы просушить калиги.
— Есть ли новости? — спросил он.
— Нет. Если бы они были, мы бы уже знали о них. Ты все еще считаешь, что мы поступили правильно?
— Уверен в этом.
— А я никак не могу отделаться от ощущения, что напрасно рассчитывал на удачу, — вздохнул Ансель. — Сейчас уже слишком поздно. Слишком поздно для всего, кроме веры.
— И надежды.
— И надежды. Но надежда — это лишь тонкая нить, на которой подвешено все. Очень тонкая нить. — Настоятель покачал головой. — В мире столько вещей, которые я всегда мечтал увидеть, Даниляр, а теперь я знаю, что мое желание никогда не исполнится.
— Например?
— О, просто прихоти, обычные мелочи, способные согреть сердце мужчины на жизненном пути. — Его изможденное лицо приняло отрешенное выражение. Эти поблекшие глаза видели ландшафты, о которых Даниляр мог лишь догадываться. — Праздник Середины Лета на Северных островах, когда солнце не садится, а висит в полночном небе, как фонарь. Вид с высочайшего пика Изогнутых гор. Тронный зал во дворце халифа в Абу Нидаре — ты знал, что стены там в сотню футов высотой и полностью покрыты золотыми листьями? Говорят, что халиф пьет из чаши, выточенной из цельного алмаза, а каждую ночь проводит с новой женой.
— Халиф Абу Нидара варвар и безбожник. — Даниляр спрятал ладони в рукавах мантии.
— Да, это так, — сказал Ансель, — но невероятно богатый варвар. Даниляр, ты тоже думаешь, что жизнь безбожников куда веселее нашей?
— Я понимаю, почему халифу приходится нанимать охранников и слуг, которые пробуют пищу перед тем, как подадут ее на стол. И подозреваю, что все свободное время он проводит в размышлениях о том, какой кузен или племянник следующим предпримет попытку его убить.
— Будь у меня столько денег, я бы смирился с такими мелочами.
— Это еретические мысли, Ансель.
Настоятель грустно фыркнул.
— Сказывается возраст. Как только ты понимаешь, что твое время на исходе, просто не можешь не думать о том, как нужно было это время ценить.
— Сомневаешься в своем призвании? Не поздно ли?
— Не смеши. Я ведь не отрекаюсь от Врат Небесных. И если бы я получил назад ушедшее время, Богиня все так же говорила бы в моем сердце и точно так же призвала меня на службу. Иногда я размышляю, что было бы, не говори Она со мной, но это всего лишь предположения. Я полон Ее голосом.
— Рад это слышать, — с улыбкой сказал Даниляр. — Все будет хорошо, Ансель.
— Надеюсь, — вздохнул настоятель. — Слишком поздно что-либо менять. Кости брошены. И лишь Богиня знает, что выпадет нам, когда кости перестанут катиться. — Он посмотрел на книгу, которую держал на коленях, снова и снова гладя ладонью страницы. — Там на столе мое письмо. Ты можешь его отправить?
— Конечно.
— Ему предстоит долгий путь. Наверное, мне стоило отослать это письмо раньше, не ждать, пока станет поздно, но я не знал… — Ансель резко захлопнул книгу и сжал кожаный переплет узловатыми пальцами. — Я слеп, Даниляр. Я блуждаю во тьме и не знаю, куда ступаю, где споткнусь, и очень боюсь, что просто не доживу до того момента, когда смогу увидеть результат. И мысль об этом — пытка. Как бы я хотел придумать способ заглянуть в будущее!
— Ансель, ты же знаешь, что это невозможно, — мягко сказал Даниляр.
— Знаю. Оракулы работают для халифа Абу Нидара и его приближенных. Но все же я был бы рад получить знание.
Осев на подушках, Ансель закрыл глаза и беззвучно зашевелил губами, словно молясь о силе и напутствии.
Даниляр же смотрел на него и думал, как сильно сдал настоятель за прошедшие несколько недель. От зимней погоды каждое движение отзывалось болью в больных суставах. Легче ему становилось только в тепле. Анселю следовало бы провести старость в землях с более мягким климатом. Сювейону принадлежали земли в Гимраэли, на Стеклянных холмах над Эль Маккамом, где дикую жару пустынных равнин смягчали прохладные бризы. Там было спокойно и куда более уютно, чем надлежало бы Дому Богини. И старым костям Анселя там наверняка стало бы легче, вот только Даниляр боялся, что его друг не переживет поездки. Слишком поздно. Слишком поздно для всего, кроме веры и надежды.
Даниляр подошел к столу, на котором, прислоненное к чернильнице, его ждало ранее не замеченное письмо. Сунув его под салфетку, лежащую на подносе, он потянулся к ручке двери.
Голова Анселя повернулась на подушке. В густых тенях при свете свечи Даниляр не мог разглядеть выражения его лица, видел только, как блестят глаза.
— Я завидую тебе, Даниляр, завидую силе твоей веры, — сказал настоятель так тихо, что его голос был почти не слышен из-за шепота огня в камине. — Моя с годами поизносилась. В последнее время, когда я слушаю голос Богини в сердце своем, его почти заглушает биение моей собственной смертности.
— Возможно, Она ближе, чем ты думаешь.
— Айе, возможно, Она ближе. — Лицо Анселя слегка изменилось. Наверное, он улыбнулся. — Доброго дня, Даниляр.
Вернувшись в ризницу, Даниляр снял стихарь, встряхнул его и повесил в шкаф до следующей службы. А затем аккуратно ополоснул и вытер серебро, убрал его в обитый изнутри бархатом сундук. И только закончив с рутиной, сел и позволил себе взглянуть на конверт, лежавший на подносе. Имя и адрес были написаны рукой Анселя. Внутри в складках пергамента прощупывалось нечто маленькое, плотное и довольно тяжелое. Раньше Даниляр задумался бы, что там, возможно, даже спросил бы об этом. Теперь это было не нужно.
Сунув конверт в карман, Даниляр вышел и запер за собой дверь ризницы. Позже, после вечерней службы, он отправится в город. У Водных ворот живет доверенный человек, который справится с тайным поручением. Даниляр уже пользовался его услугами и знал, что может быть уверен в его молчании. За это задание человек запросит немало, учитывая дальнюю дорогу и время года, ведь обратный путь ему придется проделать в самые сильные холода. Впрочем, золота пока было достаточно. Не хватало лишь времени.
* * *
Он не должен был приезжать сюда. Сколько бы ему ни заплатили, этого было недостаточно за вонь каналов и сладострастие, витавшее в воздухе, плотном, как невыносимая жара, которая не давала спать, жара, невероятная даже для Южной Сифрии. Ему пришлось целый месяц торчать здесь, есть странную еду с жутким количеством специй и нырять каждый день в притоны и ночлежки Хэвен-порта в поисках человека, которого, как ему начинало казаться, и вовсе не существовало. Он не должен был приезжать сюда.
Питер снова поправил маску. Расшитая искусственной чешуей ткань плотно прилегала к лицу, раздвоенная лента, изображавшая змеиный язык, то и дело попадала в рот, когда он говорил. Но без маски было нельзя: в Хэвене открытое в Ночь Дураков лицо не могло не вызвать подозрений.
Еще одна таверна впереди. Пара стаканов дешевого бренди и несколько искусных наводящих вопросов привели его сюда, и он надеялся, что визит не будет бесплодным. В клетке, которую Питер привез из Дремена, осталось всего два почтовых голубя.
Он снова заглянул за угол. Место казалось довольно тихим. За спиной зазвучали шаги и приглушенное хихиканье. Мужскому голосу с глубоким тембром вторило довольное женское мурлыканье. Питер обернулся через плечо. Грузный верзила в маске вóрона, с татуировками по всему телу, запустил руки под кружевной костюм стройной девушки. Юбка едва доходила ей до колен. Питер видел, как раздвигаются ее бедра и лапа грузчика исчезает между ними. Вóрон подхватил девушку, прислонил ее к стене и начал возиться с застежкой на брюках.
Питер моргнул. Ей неведом стыд? Маска девушки была дорогой, кожа — светлой и нежной, как у высокородной горожанки. И при этом ее ягодицы оказались в татуированных лапах. Она готова была согрешить на виду у шумных гуляк, идущих по главной улице. Портовый грузчик хрюкнул и задвигал бедрами, девушка вцепилась в его плечи и запрокинула голову. Маска мотылька дрожала в ее руках от бурных толчков совокупления. Бесстыдство!
Этот город в эту ночь был неподходящим местом для человека веры. Питер отвел глаза от разнузданной сцены и зашагал через улицу в сторону таверны. Слишком много людей, пьющих, предающихся блуду так, словно их действия ничего не значат и утром их можно будет выбросить из жизни вместе с масками, вернувшись к прежней жизни и ни о чем не помня.
Он заглянул в окно таверны. И — да, там был тот, кого он искал! Сидел в углу с пинтовой кружкой, а у его ног под столом лежала собака. Возможно, эта ночь его не разочарует.
Питер толкнул дверь и направился к стойке, где купил у трактирщика бутыль бренди. Захватив два стакана, он отнес заказ к столу барочника.
— Прости за беспокойство, друг мой, но не ты ли владелец «Розы торговца»?
Скефф поднял на него взгляд.
— Айе, я и есть.
— Ты не против переброситься парой слов? — Питер поставил бутыль и стаканы на середину стола и пододвинул к себе стул.
Скефф оценивающе поглядел на бутылку.
— Не против.
— Ты ходишь до Мерсалида, верно? Случалось тебе подбирать пассажиров?
— Почему бы нет? Когда монета сама плывет в руки, только дурак от нее откажется.
Питер разлил бренди по стаканам и послал один из них через стол.
— Я ищу друга, который этим летом плыл сюда из Мерсалида. Беспокоюсь, не случилось ли с ним чего. Как думаешь, ты мог его видеть?
— Может да, а может нет. Люди часто ездят туда-сюда, а я не задаю вопросов, пока они мне платят. — В два шумных глотка осушив стакан, Скефф налил себе еще, но пить не стал. Его уцелевший глаз смотрел ясно. — Так, говоришь, он тебе друг?
— Боюсь, что он мог наткнуться на неприятности. В этом году, я слышал, на реке орудовали бандиты.
— Айе, еще как орудовали! — Скефф наконец поднес стакан к губам и глотнул.
Бренди явно не шло ни в какое сравнение с золотым вином Элдера, но барочник почмокал губами, и его оплывшее лицо просияло.
Стакан Питера остался нетронутым.
— Я был бы благодарен за любую информацию о нем, — намекнул он.
— Возил я пассажиров, после дня святого Тамастида. Какой он из себя, этот твой друг?
— Высокий парень, леанец. Путешествует с дядюшкой. — Питер долил бренди в стакан Скеффа, стараясь не улыбнуться при виде жадности, с которой барочник глазел на золотистую жидкость. — Носит меч на спине.
— Айе, я видел его. Хороший парень. Воспитанный. — Скефф поднял стакан. — И на борту он был полезен. Разбойники тогда ну совсем обнаглели. Он помог их прогнать, когда они полезли на «Розу».
— Повезло тебе с ним, как я посмотрю. И ты отвез его в Небеса?
— До штормов. Не знаю, куда он потом отправился. Он не говорил, а я вопросов не задавал.
Итак, след обрывался. Месяц ожидания и поисков в этом жутком городе, и в итоге все напрасно.
— Больше ты ничего не помнишь?
Скефф допил бренди и начал вертеть стакан в руках. Питер снова его наполнил, надеясь, что это поможет.
— Нет. Зато раньше я видел его дядюшку, несколько раз, иногда дважды в год. Иногда он был один, иногда с кем-то. Говорил, что у него дом на островах.
Питер почувствовал, как оживает надежда.
— На Западных островах?
— Айе, там ему климат вроде подходит. Он может знать, куда делся твой друг. Сейчас, после штормов, в Пенкруик уже ходят корабли.
Наконец-то хорошие новости. Питер поднялся и пододвинул к Скеффу полупустую бутылку.
— Благодарю за помощь, дружище! Прими это в знак благодарности.
И он торопливо вышел в душную ночь. Западные острова совсем недалеко, а он был бережлив и не тратил напрасно золото Горана. Его осталось более чем достаточно, чтобы оплатить проезд. Наконец-то Питеру было о чем доложить.