– С тех пор, как мы виделись в последний раз, ты вырос, – заявил иглобрюх. – Так… Поглядим… Сколько тебе сейчас?

– Больше, чем кажется, – буркнул Бен.

– Вполне достаточно, чтобы предупредить Констанцию об этих типах. Надеюсь, ты уже все ей рассказал?

Круглые рыбьи глаза широко раскрыты, смотрят оценивающе.

– А сами чего не предупредили?

Иглобрюх слегка сдулся, словно воздух выпустил.

– Поверь, я пытался, чуть шипы не перегорели. Она меня не слышит. С тех пор, как была девочкой. Видишь на столе бумаги?

Бен кивнул.

– Больше ста лет я освещаю разные документы, но эти – самые опасные, – рассказывая, иглобрюх все больше и больше раскачивал цепь, на которой висел. – Это план, как перенести коллекции Музея Гарнер-Ги в новое здание. Даже с чертежами. Глянь – к Научному музею предполагается пристроить новое крыло. Этот Пик будет строить. Честно говоря, не слишком вместительное. Тара Лед избавится от большинства экспонатов, если вздумает перенести туда наш музей. Думаешь, я буду смотреться в новых стильных залах?

Бен не знал, что сказать. Иглобрюх был пыльный, потрескавшийся, у него не хватало шипов. Словом, старая рухлядь. Но вот он сделал глубокий вдох, превратился в тугой шар и на выдохе со свистом заговорил:

– Я здесь с самого основания Музея Гарнер-Ги. Взгляни в окно, видишь эту грязную стройку? Тут были красивые дома, стоящие полукругом, а теперь торчат уродливые кирпичные коробки. Я смотрел, как бульдозеры ровняли с землей старинные здания и желтые самосвалы вывозили все остатки, как никому не нужный мусор. Скоро желтые самосвалы появятся у дверей нашего музея и вывезут то, что Тара Лед считает ненужным мусором. Кто из нас выживет? Кому нужна старая лампа-иглобрюх?

– Мне нужна! Уверен, мисс Гарнер-Ги не допустит, чтобы вы кончили свою жизнь на свалке. Она говорит, что любит музей…

– Конечно, она этого не хочет. Но я слышал, как эти типы забалтывали и запугивали ее. Говорили: если она умрет, так и не приняв решения, все экспонаты будут проданы с аукциона и мало что останется в городе.

– Это правда?

– Возможно – если Констанция так и не примет решения. Беда в том, что она почти сдалась, бедняжка, ведь она считает, что никого, кроме нее, судьба музея не касается.

– Меня очень даже касается.

– Тебя? – прогрохотал иглобрюх, раскачиваясь все сильнее. – Это ты всерьез? Не уверен, не уверен. Конечно, нужны твердые доказательства, прежде чем начинать действовать, – надеюсь, это понятно?

– Доказательства? Какие еще доказательства?

– Я могу тебе помочь. Что написано пером, не вырубишь топором, как говаривал Хамфри. Видишь вырезку из газеты на каминной доске? Там, за венецианской лодочкой? Возьми ее! Скорее! Констанция может вернуться в любую минуту.

– Это же воровство, – запротестовал Бен.

– Тогда просто одолжи, – посоветовал иглобрюх. – Не дрейфь, малыш! Прочти и перескажи маме.

– Постараюсь…

– Торопись, в воздухе пахнет чем-то нехорошим. У меня иголки покалывает, и это не просто из-за грозы.

Бен достал свернутую в трубочку вырезку – старую, пожелтевшую от времени. Развернул ломкий листок и застыл от удивления. Молодая пара с маленьким ребенком снята на фоне яхты. Женщина на фотографии – определенно его мама.

– Но нас с мамой там не было, – вырвалось у Бена.

– Констанция убеждена, что были. Она чуть с ума не сошла, увидев эту заметку. Думала, вы все погибли. Без сомнения, пчелы знали, что это не так. Поисковый отряд провожал лодку, и пчелы видели: вас там не было. Они прочесали весь город, пока не нашли тебя – ты преспокойно жил под чужим именем. С тех пор мы ждали, пока ты вырастешь…

– Вовсе это не чужое имя, – возмутился Бен. – Это мамина фамилия.

– Ты тоже Гарнер-Ги. Сам же почувствовал, как только пришел в музей. Разве музей не говорит с тобой? Он же твой – твой, и только твой, – а скоро станет ничей, потому что долго не просуществует. Даже на добротных пчелиных продуктах Констанция еле-еле тянет и полагается лишь на судьбу. Она потеряла надежду. Кто ее осудит – держать на плечах целый музей, в ее-то возрасте. Она слишком стара, чтобы осваивать новые технологии. А они необходимы. Мы уверены: она справится, если будут помощь и хоть какие-то основания поверить, что музей не умрет… И тут появляешься ты. Ты – наша последняя надежда. Главное – не слушай Леона с его бутылкой. Уверен, такой глупости ты не сделаешь теперь, когда увидел настоящее доказательство.

Бен уставился на газету. Он хотел объяснить, как получилось с бутылкой, но в эту самую минуту послышались шаги Констанции.

– Прячь скорее, она идет, – просвистел иглобрюх.

Бен сунул вырезку в карман, к бутылке. Вдвойне виноват! Когда Констанция внесла поднос с чаем, Бен уже снова сидел на зеленом диване. Уши у него пылали. Бен опасался, что на голове теперь не уши, а два ломтя свеклы.