— Доктор сможет принять вас только на следующей неделе, — сказала медсестра звенящим от злорадства голосом.
— Я не пациентка, — твердо ответила Триш, радуясь, что особа на другом конце провода не видит ее лица. — Я собираю материал для телевизионного фильма о деле Деборы Гибберт. Понимаете, о чем я говорю?
— Разумеется, но… Вы не могли бы минуту подождать?
В трубке раздались звонки других телефонов, а затем неясный гул каких-то голосов, то и дело прерываемый испуганным плачем ребенка. Когда медсестра снова взяла трубку, ее голос звучал прерывисто, как от быстрой ходьбы.
— Мне очень жаль, но доктор не сможет уделить вам время для разговора.
Триш представила провинциального доктора средних лет и решила сделать ставку на его политические пристрастия.
— Не могли бы вы сказать доктору, что я звоню по поручению Малкольма Чейза, члена парламента, который проявляет большой интерес к делу миссис Гибберт и в скором будущем собирается обсудить все его нюансы в одной телевизионной передаче.
— Доктор занят с пациентом. Он уже сказал, что ничем не может вам помочь. Я не собираюсь снова отрывать его от дела.
— А вы будьте так любезны, попытайтесь еще разок. Скажите ему о Малкольме Чейзе. Мистер Чейз собирается написать целую серию статей об этом деле. Первая уже готова и выйдет в печать буквально со дня на день.
Последовала еще одна пауза, немного длиннее первой, а когда медсестра снова подошла к телефону, ее голос был еще раздраженнее и отрывистее.
— Хотя доктор Фоскатт чрезвычайно занят, он просил передать, что, если вы подъедете сегодня днем, он постарается уделить вам немного времени после того, как закончит утренний прием. Приезжайте не позднее двенадцати часов.
У Триш оставалось не так много времени, чтобы добраться в глухие дебри Норфолка, однако у нее редко выдавались дни без слушаний в суде или каких-то дел в адвокатской конторе, поэтому она согласилась приехать к двенадцати. После путешествия в Норфолк Триш предстояло полночи просидеть над материалами по очередному делу, и все-таки ей необходимо было выяснить, что знает доктор и настолько ли он отвратителен, как описала Деб.
Двадцать минут спустя, с трудом разыскивая дорогу через Ист-Энд к Одиннадцатой автостраде, Триш проклинала все на свете и жалела; что вообще отправилась в путь. К счастью, как только она выехала на автомагистраль и смогла прибавить скорость, все стало не так уж плохо. Триш всегда недолюбливала Норфолк — холодный, равнинный и безликий, он вызывал болезненные воспоминания о мужчине, которого она когда-то любила. Зато ей очень нравилась быстрая езда.
Сама Триш выросла в уютном Бэкингемшире и с детства привыкла к его буковым рощам и красивым зданиям семнадцатого века из красного кирпича. Ей пришлось долго привыкать к бескрайнему небу и блеклой пустынности Восточной Англии.
Деревня, в которой жил доктор, обладала каким-то холодным шармом. Вдоль дороги выстроились аккуратные белые домики и несколько зданий покрупнее, из серого камня и стекла. С парковкой проблем не возникло, хотя Триш позабавило, что местная больница делила стоянку с пабом.
В приемной сидело много пациентов, и Триш поняла, что попасть в кабинет и поговорить с доктором ей удастся еще не скоро. Усевшись на один из стульев, она развернула газету, а пациенты — в основном пожилые люди — возобновили разговор, который они прервали, чтобы поглазеть на незнакомку. Женщина с огромным кровоподтеком на пол-лица говорила соседке, что даже не знает, как быть, если сотрудницы из службы «Обед на колесах» опять не появятся целые сутки и она снова упадет. Она больше не могла вставать самостоятельно, а помочь было совершенно некому. Собеседница искренне сочувствовала даме с синяком, но хотела поговорить о том, как ей самой делали рентген, а потом заставили прождать целых шесть часов, пока больничная служба доставки не отвезет ее домой. Однако шесть часов были пустяком в сравнении с тем, сколько первая собеседница ждала, пока ей сделают биопсию. Какой-то аппарат никак не включался, и ее хотели отправить домой, так и не проведя процедуру.
Триш изумляло их долготерпение, даже стоицизм. В Лондоне она не раз слышала, как врачи сетуют на толпы мнимых больных, которые осаждают их кабинеты вместе с теми, кого удивляет обильное выделение ушной серы или беспокоит сильный насморк. Доктору Фоскатту подобные пациенты явно не докучали.
Одна из женщин, на вид лет семидесяти, вполголоса рассказывала своей знакомой, как в последний раз глотала эту отвратительную бариевую взвесь и что из этого вышло. Внезапно смолкнув, женщина залилась румянцем. Триш поняла, что в упор разглядывает рассказчицу, и подняла газету, чтобы ее не смущать.
Триш погрузилась в чтение отчетов о судебных решениях, и постепенно шум голосов превратился для нее в отдаленное бормотание. То и дело звонил телефон, пациенты ходили взад-вперед по приемной, а Триш почти ничего не слышала. Перелистывая страницы, она добралась до частных объявлений и рубрики «Личное мнение». С фотографии на нее смотрел Малкольм Чейз.
Полный сдержанного обаяния и в то же время серьезный, его портрет венчал гневную филиппику о проникновении наркотиков в места заключения. Написано было с благородным пылом, разумеется, уравновешенным ясной аргументацией. В последних трех абзацах мистер Чейз слегка перегнул палку, зато нашел способ упомянуть Дебору:
Ужасно, что наша система правосудия отправляет за решетку невиновных людей, но не может справиться с таким злом, как незаконное распространение наркотиков. Миссис Гибберт, преданная жена и любящая мать, попала в тюрьму за преступление, которого не совершала, и последние полгода провела в одной камере с юной наркоманкой. Недавно сокамерница миссис Гибберт раздобыла столько героина, что попала в больницу с сильной передозировкой и сейчас находится на грани между жизнью и смертью.
Как это могло мучиться в таком месте, где ее обязаны охранять двадцать четыре часа в сутки? В тюрьме наверняка есть люди, которые знают, кто поставляет туда героин, однако ни один из них не выдаст преступника. Без свидетелей нет никакой надежды, что наркоторговец будет найден и тем более наказан.
С нашим обществом происходит нечто чудовищное, и только мы с вами способны исправить столь бедственное положение. Если для того, чтобы избавить страну от этого зла, потребуется изменить законы и урезать некоторые свободы, значит, так тому и быть. Что касается меня, то я намерен до конца своих дней…
— Мисс Магуайр?
Перед Триш стояла медсестра с напряженным от нетерпения лицом.
— Простите, — сказала Триш и опустила газету на колени.
— Доктор Фоскатт готов уделить вам несколько минут. Пожалуйста, не задерживайте его надолго. Сегодня утром у него было очень много пациентов, а вечером снова прием.
— Постараюсь управиться как можно быстрее.
Триш поднялась со стула и, свернув газету, сунула ее в портфель.
Доктор Фоскатт не произвел на нее особого впечатления. Худощавый и очень подтянутый, в зеленом твидовом костюме, он оказался на пару дюймов ниже ростом, чем его гостья, и явно был раздосадован этим обстоятельством. С другой стороны, Триш подумалось, что доктор вообще относится к тем, кто постоянно чем-нибудь раздосадован. Он указал ей на стул у дальнего края стола.
Она села и, глядя в холодные серо-зеленые глаза доктора, произнесла давно обдуманную вступительную речь.
— Я знаю, что Айан Уотлам умер четыре года назад, — закончила Триш, — но думаю, вы не забыли обстоятельства его смерти.
Доктор покрутил в руках очки, постукал ими по регистрационному журналу и, раскрыв дужки, сощурился на линзы. Затем отвернулся от Триш и стал шарить в карманах, вероятно, пытаясь найти специальную тряпочку, чтобы протереть стекла.
— Ужасные были деньки, — наконец проговорил он и, надев очки, несколько раз суетливо передернул плечами. — Не помню другого такого времени, когда бы меня так часто беспокоили и отрывали от дела. Конечно, такое трудно забыть.
Триш собралась было задать наводящий вопрос, чтобы помочь Фоскатту собраться с мыслями, однако ему не потребовалось никакой помощи.
— Я согласился встретиться с вами по одной-единственной причине — до общественности необходимо донести, что способствовать смерти тяжелобольных людей абсолютно и совершенно непростительно.
Триш подумала, что такой вычурный стиль речи мог сформироваться только за долгие годы практики.
— Если ваша телевизионная программа посвящена обратному, я вынужден буду…
— Нет, обратному она не посвящена.
Доктор удивленно приподнял брови.
— То есть вы не собираетесь доказывать, будто Дебора Гибберт невиновна в преступлении, потому что она просто хотела помочь отцу и избавить его от невыносимой боли?
Триш, заинтригованная, покачала головой и увидела, как под тонкой кожей на лице доктора дернулись и напряглись мышцы.
— Да какой же в этом смысл? — спросила она. — Дебору признали виновной и посадили в тюрьму. Сейчас нет никакого смысла говорить, будто она убила из сострадания. На основании такого аргумента ее не выпустят.
— Тогда что же вы пытаетесь сделать, мисс Магуайр?
Вопрос был поставлен так прямо и без обиняков, что Триш приготовилась простить доктору его привычку разглагольствовать.
— Доказать, что Дебора не убивала отца, — ответила она и слегка нахмурилась, как будто озадаченная тем, что ее не поняли, — и что все свидетельские показания и факты, приведенные в суде, могли быть истолкованы по меньшей мере двумя различными способами.
Доктор Фоскатт поднял глаза к потолку и вздохнул с такой силой, с какой воздух вырывается из пневматического тормоза на автофургоне. Триш надеялась, что доктор не откажется повторить такой же вздох и перед телекамерой.
— Поэтому я сюда и приехала, — продолжала Триш, надеясь, что Фоскатт не усмотрит в ее словах никакой угрозы. — Я хочу знать, чем именно болел отец Деборы и какое вы назначили ему лечение. Ну, и его супруге тоже.
— Господи, помилуй! Вы же не думаете в самом-то деле, что я покажу вам, абсолютно незнакомому человеку, карту пациента!
— Суду вы их показывали.
— Это совершенно другое дело.
— Понимаю… А почему вы решили, что я хочу поговорить об эвтаназии?
Задавая вопрос. Триш наблюдала, как очки в руках доктора снова запрыгали по регистрационному журналу, точно миниатюрные ходули на пружинах.
— Так сказала медсестра, которая отвечала на ваш звонок.
— Но я не…
— Кроме того, это был единственный довод, который миссис Гибберт могла привести в свою защиту, хотя он и не оправдывает ее поступок ни с юридической, ни с моральной точки зрения. Я хочу, чтобы вы четко уяснили мою позицию по данному вопросу, мисс Магуайр. Я понятно выражаюсь?
— Выражаетесь вы понятно, но дело вовсе не в эвтаназии. — Триш давно привыкла по нескольку раз объяснять одно и то же не искушенным в юриспруденции клиентам, поэтому ее голос не звучал раздраженно или чересчур терпеливо. — Защита Деборы основывалась на том факте, что она вообще не душила своего отца и не давала ему избыточной дозы лекарств.
— Сейчас подобное заявление звучит так же нелепо, как и тогда, — сказал Фоскатт быстро и зло. — Вскрытие показало, что несчастного старика усыпили, а потом задушили. Кроме миссис Гибберт, в доме не было никого, кто физически и тем более эмоционально оказался бы способен на убийство.
— Не считая ее матери.
Доктор Фоскатт покраснел. Узкая верхняя губа слегка задрожала, а пальцы напряглись, и Триш показалось, что очки у него в руках вот-вот сломаются.
— Элен Уотлам не могла ни ходить, ни стоять без тросточки. Подумайте об этом, мисс Магуайр, если вы вообще способны думать о чем-то, кроме вашей невероятной симпатии к столь бессердечному убийце, как миссис Дебора Гибберт.
Триш представила, что лицо у нее превратилось в гипсовую маску, а чувства, словно маленькие злобные мыши, стараются прогрызть в нем дырки и показать Фоскатту, как он на самом деле отвратителен.
— Не думаю, что вы когда-нибудь пытались надеть на голову спящему человеку полиэтиленовый пакет, не так ли, мисс Магуайр?
В словах доктора звучала насмешка, а значит, маска Триш оказалась достаточно толстой, чтобы скрыть ее чувства.
— Нет, не пыталась.
— Честно говоря, я тоже, но могу вас уверить, что нам с вами понадобились бы обе руки.
— Она могла опереться на стену, чтобы удержать равновесие.
— А еще ей могли помочь сказочные феи.
Триш удивилась. Доктор Фоскатт совсем не походил на человека с чувством юмора.
— Мисс Магуайр, вы попусту тратите не только мое, но и свое собственное время. Вы ведь прекрасно знаете, что если бы преступление совершила Элен Уотлам, на полиэтиленовом пакете остались бы ее отпечатки пальцев.
— Да, но Дебора сказала, что пользовалась им…
— Пожалуйста, не тратьте мое время на подобную чепуху.
Доктор уперся обеими руками о край стола, будто собираясь подняться со стула.
— Доктор Фоскатт, вам никогда не хотелось помочь тяжелобольному человеку избавиться от страданий? — скороговоркой спросила Триш.
Что-то беспокоило ее в этом человеке, и, судя по языку его тела, он сам беспокоился ничуть не меньше. Фоскатт выглядел таким напряженным, что казалось, дерни его Триш за руку, он зазвенит, как туго натянутая струна.
Она наблюдала, как доктор откашлялся и снова надел очки. Затем положил ладони на чистый регистрационный журнал посреди стола. Его руки больше не дрожали, но суставы пальцев побелели. Триш поняла, что Фоскатт делает все возможное, чтобы успокоиться. Вытянул пальцы. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Пожевал губами. И наконец почувствовал, что готов ответить.
— Не знаю, мисс Магуайр, каких вы успели насобирать сплетен…
«Ага!» — подумала Триш, однако промолчала.
— …но я категорически заявляю, что не принимал — и никогда не стал бы принимать — никакого участия в любого рода эвтаназии. Вы наверняка знаете соответствующий закон не хуже меня. Врач не имеет права содействовать смерти пациента. Единственное, что может сделать любой доктор, это прописать больному анальгетик, который облегчает страдания, но заведомо сокращает срок жизни.
— Да, — сказала Триш, заинтригованная еще больше, и подумала: «Значит, сплетни. Интересно, что за сплетни?» — Разумеется, мне известно, что говорит по этому поводу закон. Итак, вы прописывали мистеру Уотламу обезболивающее?
— Господи ты Боже мой!
Губы доктора Фоскатта растянулись, не показывая зубов, как будто он отчаянно пытался улыбнуться, но не знал, как это делается.
— Сколько можно повторять, что я не намерен рассказывать первому встречному о том, какое лечение назначаю своим пациентам.
— Понятно. В таком случае расскажите мне хотя бы о последнем визите миссис Гибберт в вашу клинику.
— Она непростая женщина, — ответил доктор и откинулся на спинку кресла.
Сняв очки, сложил их и принялся постукивать дужками по журналу. На сей раз постукивание было относительно медленным — не чаще чем один несильный удар за пять секунд.
Триш показалось странным, что доктор вдруг расслабился. Почему разговор об эвтаназии беспокоил его гораздо сильнее, чем упоминание о последнем визите Деборы Гибберт? Судя по рассказам самой Деб, между ней и доктором разыгрался жуткий скандал.
Триш мягко улыбнулась и стала терпеливо ждать, когда Фоскатт продолжит.
— В отличие от матери — абсолютно очаровательной женщины, которая всегда относилась к своему мужу очень терпеливо, — миссис Гибберт упорно не хотела понимать, что доктора и медсестры далеко не всемогущи.
«Так вот почему вы, доктор Фоскатт, предпочитаете, чтобы убийцей была Дебора, а не ее мать», — подумала Триш, а вслух сказала:
— Ну так что же она сделала, когда приходила к вам в клинику в последний раз? Я имею в виду Деб.
— Верьте или нет, но она ворвалась в приемную и отчитала меня прямо перед пациентами.
Голос Фоскатта снова задрожал. Доктор поджал губы и стал похож на немолодую гейшу, которая не успела нанести макияж.
— Она заявила, что, если бы кто-то обращался с собакой так, как я обращаюсь с ее отцом, он оказался бы на скамье подсудимых.
— А вы, насколько я понимаю, восприняли ее слова как просьбу прекратить страдания мистера Уотлама?
— В общих чертах — да. Во всяком случае, никакого иного толкования я здесь не вижу, что бы там ни говорил адвокат миссис Гибберт в суде. Юристы способны любую фразу вывернуть так, что она будет свидетельствовать в пользу их клиента. Такие священные понятия, как истина и справедливость, им абсолютно чужды.
Доктор сделал паузу, словно давая Триш возможность возразить, но она не видела никакого смысла в том, чтобы объяснять ему нужды и ограничения собственной профессии.
— И кстати, я ни на долю секунды не поверил, что этой женщиной руководило стремление закончить страдания отца.
— Доктор Фоскатт…
К сожалению, доктор так увлекся, что ничего из сказанного Триш не могло бы его остановить.
— Будь в миссис Гибберт хоть капля доброты и порядочности, она выполняла бы свой долг перед отцом до самого конца. Однако она не захотела этого делать и не сделала. Она убила отца, чтобы избавиться от неудобств, которые причиняла его болезнь.
— Значит, вы никогда, ни одной секунды не сомневались в том, что миссис Гибберт виновна? — медленно спросила Триш, стараясь, чтобы звук ее голоса снизил эмоциональную температуру, которая успела раскалиться до невозможного.
— Еще раз напоминаю вам, мисс Магуайр: вскрытие подтвердило мои первоначальные подозрения. Сердце мистера Уотлама остановилось в результате удушья. Суд признал миссис Гибберт виновной. Стало быть, никаких сомнений нет и быть не может. Все ваши расследования — не более чем пустая трата времени. Надеюсь, вы объясните это мистеру Чейзу, когда отправите ему отчет.
— Насколько я знаю, доктор Фоскатт…
Триш замолчала на полуслове. Привычка доктора вставлять в каждую фразу ее имя оказалась заразной. Триш начала предложение заново:
— Насколько я знаю, при вскрытии нельзя найти достоверных признаков того, что человек погиб от удушья.
Доктор Фоскатт взглянул на нее так, словно хотел подавить своей несравненно большей компетенцией.
— Пух и перья в гортани появляются только у писателей-романистов. Петехиальные кровоизлияния встречаются гораздо реже, чем принято думать. Если при удушении замедляется сердцебиение, то обнаружить это при вскрытии никак нельзя.
— Вы прекрасно информированы, мисс Магуайр, — сказал доктор, и если бы он набрал полный рот уксуса, его слова не прозвучали бы кислее.
— Благодарю вас. Теперь скажите, почему вы так уверены, что сердце вашего пациента не могло остановиться само по себе?
— Нет ничего проще. Мистер Уотлам не отличался крепким здоровьем, но никаких проблем с сердцем у него не было. Его смерть не могла быть вызвана естественными причинами. Все, что вы тут навыдумывали, я считаю просто смехотворным. Боюсь, все дело в вашей полной некомпетентности. А теперь, извините, я вынужден попросить вас уйти. У меня масса важной работы.
«У меня тоже», — подумала Триш. Ей захотелось взять Фоскатта за горло и перечислить ему все дела, которые она выиграла. Неудивительно, что однажды и Дебора потеряла в этой комнате терпение. Бедняжка наверняка недосыпала, безумно волновалась за родителей. В такой ситуации непросто разговаривать с человеком, который способен слушать тебя и не понимать ни единого слова. На месте Деб она тоже пришла бы в ярость.
«Что, если Дебора решила лечить отца самостоятельно? Она могла вспомнить, что прошлым летом принимала одно антигистаминное средство и оно здорово ей помогло. Что, если она решила достать те таблетки и дать их отцу, чтобы тому стало хоть немного легче?»
Получить рецепт от чужого врача, незнакомого ни с самой Деб, ни с ее обстоятельствами, могло оказаться не так уж трудно. Триш припомнила гигантский карбункул, который как-то раз привел ее в одну из клиник Нортумберленда. В то время она гостила у друзей, и те посоветовали ей знакомого врача. Он бросил взгляд на ее спину и прописал пенициллин. Триш не пришлось показывать никакого удостоверения. Она всего-навсего назвала свое имя, адрес и фамилию врача, у которого обычно наблюдалась. Все эти данные вполне могли быть фальшивыми.
— Знаете, — сказал доктор Фоскатт, тщательно выговаривая каждое слово, как будто Триш была глухой или просто очень бестолковой, — не хочу показаться грубым, но среди женщин нередко встречаются особы, которые в определенном возрасте становятся совершенно невыносимыми в общении. Дебора Гибберт была почти идеальным примером такой женщины. Что касается вас, мисс Магуайр, то вы недостаточно стары, чтобы вести себя подобным образом.
«Может, вы и не хотите показаться грубым, — подумала Триш, — но делаете все с точностью до наоборот». Она вспомнила несчастного молодого врача, на которого накричала в больнице, и снова почувствовала себя виноватой.
— Миссис Гибберт никогда не слушала того, что ей говорят. У нее вечно случались какие-то, извините за выражение, заскоки. Она вела себя просто отвратительно, причем со всеми, включая медсестер. Когда ее мать пыталась взять вину на себя, я сам был готов на убийство.
Триш почувствовала, как ее брови поднимаются вверх. Для человека, который, по собственному утверждению, свято чтит человеческую жизнь, такое заявление было довольно резким.
— А теперь, — доктор Фоскатт уже почти кричал, — я еще раз прошу вас покинуть мой кабинет. Мне пора ехать к пациентам.
— Я думала, вы этого не делаете. В смысле, не ездите к больным на дом.
— Разумеется, езжу. У нас деревенская практика. Если пациент вызывает врача на дом, я еду. А теперь простите меня, мисс Магуайр…
— Но со слов Деборы я поняла, что…
— Чего я никогда не делал, — сказал Фоскатт, поднимаясь с места и протягивая руку к открытому саквояжу, — так это не бросал все свои дела, когда бедная Элен Уотлам выдумывала новый повод для беспокойства. Она каждую неделю звонила сюда в панике из-за какого-нибудь очередного пустяка. Наша клиника обслуживает более двух тысяч пациентов, мисс Магуайр. Вы хоть представляете, какая на нас лежит ответственность? Сколько времени требуется на то, чтобы позаботиться обо всех пациентах?
Судя по всему, эту речь доктор уже произносил не раз и не два. Триш не пыталась ни остановить его, ни как-то ответить. Она просто слушала.
— Господи помилуй, да если бы я взялся ездить на дом ко всем ипохондрикам и хронически больным людям, которым уже назначено все необходимое лечение, у меня не осталось бы времени на обычных пациентов с реальными жалобами на здоровье. Очень жаль, что вы не потрудились побольше узнать о работе практикующих врачей, прежде чем критиковать их вслед за миссис Гибберт. Всего доброго.
— Я сейчас уйду, только позвольте напоследок задать еще один вопрос. Мне хотелось бы узнать ваше мнение как специалиста.
Триш улыбнулась доктору, стараясь выглядеть слегка смущенной. Фоскатт на ее просьбу никак не ответил, но из кабинета гнать не стал. Понимая, что улыбкой она ничего не добьется, Триш стерла приветливость с лица.
— Мой вопрос касается астемизола, который нашли в организме мистера Уотлама при вскрытии.
Доктор Фоскатт не шевельнулся, будто окаменев с оскорбленной гримасой на лице.
— Я не понимаю, откуда он мог там оказаться. Вы никогда не выписывали этот препарат мистеру Уотламу или его жене?
— Вы ведь сказали, что прочли стенограммы судебных заседаний, мисс Магуайр.
— Да, прочла.
— В таком случае вам прекрасно известно, что я предоставил суду все свои записи, касающиеся мистера и миссис Уотлам. Они доказывают, что я никогда не прописывал астемизол ни этой супружеской паре, ни их дочери. Надеюсь, теперь вам все понятно, мисс Магуайр?
— Да, но мне интересно, почему вы его не прописывали? Это ведь очень действенный антигистаминный препарат.
Доктор Фоскатт покраснел, его руки снова задрожали.
— Да, очень действенный, — ответил он. — Однако в такой клинике, как наша, приходится тщательно следить за тем, чтобы не выйти за рамки бюджета. Непатентованный терфенадин стоит гораздо дешевле, чем патентованный астемизол, поэтому для нас он предпочтительнее. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, спасибо. Думаю, до меня дошло. Более или менее.
Триш встала и сунула блокнот в сумку. Доктор Фоскатт нравился ей не больше, чем она ему, однако уступать Триш не собиралась. Она протянула ему руку:
— Было очень любезно с вашей стороны, доктор Фоскатт, уделить мне столько времени. Надеюсь, когда начнут снимать телевизионный фильм, вы не откажетесь повторить ваш рассказ перед камерой. Я уверена, что Малкольм будет вам очень признателен.
Доктор Фоскатт не шевельнулся. Жать Триш руку он явно не собирался. Та решила не настаивать.
— Медсестра откроет вам дверь.
Не глядя на Триш, он сложил бланки для рецептов и упаковки каких-то таблеток в саквояж. Когда сумка была собрана, доктору все-таки пришлось поднять голову. Он сделал вид, будто удивлен присутствием Триш в кабинете, хотя прекрасно знал, что она не двигалась с места.
— Чего я не могу понять, — сказал он, подталкивая настырную посетительницу к выходу, — так это того, как столь уважаемый член парламента, как мистер Чейз, оказался вовлечен в такую сомнительную авантюру, как ваш телевизионный фильм.
Триш улыбнулась.
— О, мистер Чейз уверен, что Дебора Гибберт невиновна. Дело в том, что они знакомы уже много лет.
Доктор взглянул на Триш, и выражение его лица стало для нее настоящей наградой. Она постояла у своего автомобиля, пока Фоскатт не сел в старенький «ровер». Машина, взревев, тронулась с места и с оглушительным фырканьем и тарахтением скрылась в грязном облаке выхлопных газов.