Глава 1

ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА

При последующих свиданиях мы с Миртл по преимуществу усердно обсуждали директорское письмо. Боюсь, что мы просто цеплялись за предлог не обсуждать наши отношения. Воскресенье на даче все поставило на прежние места, и мы не заговаривали про ночное объяснение в парке. Ничто не было решено: вопрос о нашей дальнейшей судьбе по-прежнему висел в воздухе, но мы, словно по молчаливому уговору, старательно обходили его. Почему бы нам и дальше его не обходить, спрашивал я себя. Я был готов спросить об этом кого угодно — за исключением Тома.

— Ведете себя как страусы, — говорил Том.

— А чем тебе не угодили страусы? Зачем несправедливо обижать птицу? Я, если хочешь знать, исполнен к страусу самых товарищеских чувств. Страус честно не хочет смотреть правде в лицо. — Том отпустил непристойность. — Я понимаю, смотреть правде в лицо — похвальное времяпрепровождение. Да много ли оно дает? Иногда — ничего. Бывает такая правда, которой куда разумнее не смотреть в лицо. Тебе бы это надо знать. — Я помолчал и прибавил: — Это всякий знает, в ком есть хоть капля доброты и чуткости.

Том больше не возражал. Я усмотрел в этом скромную победу. Я готов был назвать скромной победой все, что помогало продлить удовольствие наших с Миртл встреч.

В то же время я вопреки всякой логике кипел от злости при мысли, что меня вдруг попросят подать заявление об уходе. Из гордыни, а отчасти из-за отсутствия дипломатических способностей я упорно отказывался пойти поговорить с директором школы.

Миртл очень резонно советовала, чтобы я попытался умилостивить директора: ей не хотелось, чтобы я устроился на работу где-нибудь в другом месте. Том настоятельно советовал, чтобы я пошел и выложил директору все, что я о нем думаю. Оба не понимали и не одобряли моего бездействия. Мне же казалось, что все закономерно. Я не переоцениваю себя — в чем другом, а в этом не повинен, и никому лучше меня не известно, сколь велик и разнообразен перечень моих прегрешений перед обществом.

— Зайчик, ведь ты не сделал ничего дурного! — говорила как-то вечером Миртл, сидя со мною в пивной. На дворе лил дождь.

— Знаю, но это, как видишь, не имеет никакого отношения к делу, — маловразумительно отозвался я, обмакнув палец в пивную лужицу и выводя на столе завитушку. — Ты рассуждаешь так, — продолжал я, переводя разговор в чисто отвлеченную плоскость, — будто между преступлением и наказанием существует какая-то связь. Я фактически ничего похожего не наблюдаю.

Для бедной Миртл мои слова были как темный лес. Она могла со спокойной совестью нарушать общественные устои, но это не мешало ей по-прежнему верить, что они правильны, и притворяться, будто она их вовсе не нарушает.

— Я иногда, честное слово, отказываюсь тебя понимать. — Она смотрела на меня укоризненно и сердито. Я смягчился.

— Ну, хорошо, — сказал я с улыбкой. — Постараюсь что-нибудь предпринять.

Миртл была права. Директор школы, по слабости характера и потеряв терпение, зашел в своем гневе дальше допустимых границ.

Миртл задумчиво отхлебнула глоток пива.

— А что ты думаешь предпринять? — Обо мне умолчим, но для нее время размышлений кончилось. Она была снова заодно со мной.

Я решил, что посоветуюсь с Болшоу.

— Я думала, Болшоу только и мечтает, чтобы директор избавился от тебя.

Я объяснил, что буду принимать участие в научных изысканиях Болшоу. Миртл слушала с живым интересом. Теперь, я видел, ей открылось, что у Болшоу действительно есть веские причины желать, чтобы я остался. Не скажу, чтобы лицо ее сделалось хищным и расчетливым — это было слишком юное лицо. И все же гладкие розовые щечки зарделись ярче, карие глазки заблестели веселей.

Хозяин пивной включил радио, и за громкой музыкой стало не слышно слов. За окном по-прежнему лило как из ведра. Мы сидели, тихо держась за руки.

На другое утро я встретился с Болшоу. И раз в жизни поступил правильно. Болшоу был в школе первый день после болезни. Про письмо, которое написал мне директор, он ничего не знал. Оно явилось для него неожиданностью. Для Болшоу всегда было неожиданностью, если кто-нибудь делал что-то, не спросясь у него.

— Написал вам письмо? Странно! — величественно процедил Болшоу, как будто одно то, что директору школы хватило сил удержать в руке перо, уже внушало ему недоверие.

Я показал ему письмо. Болшоу внимательно прочитал его. Дело происходило в учительской. Болшоу высоко задрал голову, и стальная оправа его очков сверкнула на свету. Он сидел, закинув голову, и мне подумалось, что теперь он никогда ее больше не опустит.

— Как прикажете это понимать? — спросил он.

Я пожал плечами, глядя на него с самым истовым и покаянным выражением, на какое был способен. Я обрисовал ему происшествие, послужившее поводом для письма. Должен сознаться, что я описал его Болшоу не так, как описывал вам. Сомнительно, чтобы по описанию, которое я выдал Болшоу, вы поняли, что речь идет об одном и том же происшествии.

Впрочем, Болшоу был далеко не глуп. Он достаточно хорошо знал меня. Ради приличия, которому он придавал такое значение, я силился сохранять на лице истовое, покаянное выражение, но ни минуты не обольщался: для баланса, который сейчас подводил Болшоу, оно не стоило ломаного гроша. Очень ли он хотел, чтобы меня выгнали? Очень ли я был ему нужен как помощник в научной работе? Очень ли он в душе сетовал, что директор своевольно проявил ретивость? Не знаю. Я стоял и ждал, пока он пройдется внутренним оком по некой недоступной моему разумению балансовой ведомости. Меня волновало лишь одно: активный у меня итог или пассивный. Оказалось — активный.

Болшоу протянул мне назад письмо.

— Бестолковое письмо, — сказал он. — Глупое.

Я положил письмо в карман.

— Хотите, я вам дам совет, Ланн?

Я понял, что спасен, и покорно кивнул.

Болшоу задрал белобрысую голову еще выше. Голос его рокотал, словно глас мифического божества.

— Засучите-ка рукава — и за работу!

Спустя немного я позвонил Миртл и передал ей наш разговор дословно.

— Значит, милый мой, все в порядке?

— Сегодня Болшоу поговорит с директором.

Я пошел на урок. В известном смысле — да, все было в порядке. По крайней мере не надо бояться, что меня вдруг попросят подать заявление об уходе.

Если мы с Миртл вновь проводили время вместе, это еще не значит, что она дала отставку Хаксби. Хаксби существовал, как постоянное напоминание о том, что не все благополучно; и я ревновал зверски.

Я был незнаком с Хаксби, но все же могу сказать вам, как он выглядел. Он был длинный, тощий и черный и ходил с таким же — или почти таким же — длинным, тощим и черным приятелем. У обоих были жгучие, черные глаза и порывистые движения. Я находил, что облик их отмечен печатью вырождения и прозвал их Вороны. Я видел, что Миртл это задевает. Я выговаривал слово «Вороны» небрежно, уверенно и просто, как будто мне в голову не приходило, что их можно назвать иначе.

Вы скажете, вероятно, что я поступал с Миртл бессердечно — могу лишь ответить, что Миртл сознательно мучила меня.

При всяком удобном случае Миртл не забывала подчеркнуть, что с Воронами ей приятнее, чем со мной. Вороны всегда к ее услугам; Вороны молоды, неопытны, не докучают благими наставлениями, готовы водить ее в компании, где развлекаются в ее вкусе — играют в дурацкие игры, слушают пластинки, похваляются любовью к культуре за бесконечной выспренней болтовней и не расходятся до утра.

Миртл знала, как коробит меня, что такое ей больше по вкусу. Это чуждый мне стиль. Мало того. Она тем самым оскорбляла меня в сокровеннейших чувствах. Сокровеннейшие чувства были у меня в ту пору связаны с двумя видами деятельности: во-первых, работой над романами и, во-вторых, работой, сопряженной с понятием «роман». К первому из них Миртл, как я считал, выказывала явное пренебрежение. Взял бы, ей-богу, и просто выдрал ее за это. К сожалению, если выдрать девушку, еще не факт, что она обязательно начнет восхищаться тобою, как писателем. Я огорчался, злился, обижался. Когда я думал о женитьбе — да-да, очень и очень часто бывали минуты, когда я думал, что женюсь на Миртл, — моя рана начинала саднить. Я не мог превозмочь эту злость и обиду. Она, с позволения сказать, сидела во мне, как заноза. Мой cri de coeur был исполнен такой муки, что просто грех не запечатлеть его на страницах этой хроники:

— Она не верит в меня как писателя!

Так что, прошу вас, не взыщите с меня чересчур сурово за поругание Воронов. Но ни слова более о cri de coeur! Это — святое.

— Ну-с, как поживают Вороны? — бодро осведомлялся я.

— Хорошо, — сдавленным, упавшим голосом отвечала Миртл, показывая, что у нее нет больше сил со мною спорить, и бросала на меня тающий, молящий, укоризненный взгляд, как бы говоря, что не подпустила бы к себе Воронов на пушечный выстрел, если бы могла все время быть со мной. То был, друзья мои, тающий, молящий, укоризненный лик шантажа.

Однажды воскресным утром Миртл прикатила на дачу с тяжелой головой после вечера в обществе Воронов.

— Вот что значит богема! — воскликнул я голосом, исполненным такой добродетели, что надо было слышать: на бумаге не передашь.

Вы скажете: а было ли у меня моральное право изображать благородное негодование? Не было. Подозреваю, что и у вас далеко не всегда бывает, когда вы изображаете перед кем-нибудь благородное негодование. Но разве это вас останавливает? Нет. И меня нет.

— Вот тебе прелести богемы! — Можно подумать, что одного раза было мало.

Миртл была должным образом поражена моей осведомленностью.

Взяв, как говорится, быка за рога, я не позволил Миртл прохлаждаться после ленча у «Пса и перепелки», а ускоренным маршем привел ее обратно в наш домик.

Вечером я спросил, не хочет ли она в конце будущей недели съездить со мною в Оксфорд навестить Роберта. Миртл такая мысль пришлась по душе. Я рассудил, что, если она будет в Оксфорде, значит, она не будет с Хаксби. Поэтому мне такая мысль тоже пришлась по душе. И тут я заметил у нее улыбку нескрываемого удовлетворения. Меня исподволь подвели к тому, что от меня и требовалось. Не все ли тем самым сказано о тающих, молящих, укоризненных взглядах, которыми награждают нас прекрасные, несправедливо обиженные создания?

Однако подошел конец следующей недели, и решимость у Миртл иссякла. Она робела при мысли о встрече с Робертом и боялась, как бы мы вновь не принялись обсуждать планы отъезда в Америку.

И все же не отступила. Когда мы встретились на вокзале в субботу, она держалась просто молодцом. Одета она была элегантно, хотя и несколько броско: очень красивое платье и новая шляпа, на которую она нашла нужным нацепить вуаль, какие носили в начале века. Вуаль ей шла, это было всякому видно, но создавала впечатление некоторой экстравагантности. Я улыбнулся про себя, подумав, что в двадцать два года девушке трудно соблюдать меру. Она растрогала меня, и я с большой нежностью поцеловал ее через вуаль.

Целуя Миртл, я обратил внимание, что у нее как-то странно пахнет изо рта. Я пригляделся. Щеки у нее горели, в глазах появился неестественный блеск. Джин — вот чем пахло у нее изо рта.

— В чем дело?

Миртл посмотрела мне в глаза.

— Да, зайчик. То самое.

У меня подкосились ноги.

— Ая-яй! — вырвалось у меня. Я догадался с полуслова.

Мы стояли в дверях вокзала. Сквозь стеклянный свод весело светило солнце. Рядом остановилось такси, и носильщик оттолкнул нас с прохода. Я поддержал Миртл за локоть, имея в виду поддержать ее и в другом смысле слова. Веселенькое начало для поездки в выходной день!

Я повел Миртл к кассе, расспрашивая ее тем временем. Но я и так не сомневался, что она говорит правду. Что-что, а верил я ей безусловно. Мы прошли мимо ярко освещенной стеклянной витрины с моделью локомотива. То был «Летучий шотландец».

Как водится в подобных случаях, я напустил на себя великую искушенность и невозмутимость, словно речь шла о чем-то обыденном.

У Миртл на лице особой искушенности и невозмутимости не наблюдалось.

— Так уже бывало, ты знаешь. — Мой голос звучал уверенно и твердо. Если и была во мне уверенность и твердость, то она целиком ушла в голос. — Нечего даром беспокоиться.

Я купил билеты.

— Может, мне не ехать? — сказала Миртл, глядя на меня в мучительном смятении. — Езжай лучше сам.

Я сделал удивленные глаза и наотрез отказался.

Она взяла меня под руку.

— Ты только Роберту не рассказывай, ладно, зайчик?

— Естественно! — Я подумал, что, если это не ложная тревога, Роберту придется сказать, и очень скоро. У кого же еще просить деньги?..

В вагоне Миртл сидела напротив меня, смиренная и сумрачная под экстравагантной вуалью.

В Блечли, где мы делали пересадку, я купил Миртл стаканчик джина.

Приехав в Оксфорд, мы прямо с поезда направились в гостиницу. Миртл стала посреди душной спаленки с таким спертым воздухом, словно здесь без просыпу спали много лет.

— Милый, ты мне не купишь бутылку «Кайпера»?

— Конечно. — Не знаю, откуда во мне взялась эта вера в чудодейственную силу джина. Вероятно, чем хуже представляешь себе, что делать, тем легче заражаешься чужой уверенностью.

Упругой, собранной походкой я зашагал в винную лавку, знакомую мне издавна. Откуда берется у мужчин эта упругая, собранная походочка, когда они сами не знают, на каком они свете? Шут их ведает, этих шутов, — но берется откуда-то.

Погода переменилась. Скрылось солнце, и стало серо и сыро. Пропуская мимо поток велосипедистов, я постоял на углу, охваченный острой тоской по былым студенческим дням.

Потом свернул на Брод-стрит — и нос к носу столкнулся с Томом.

Что за чудеса! Тому полагалось сегодня нежиться на даче.

— Ты что тут делаешь?

— Сегодня утром пришло письмо от Американского общества бухгалтеров-экспертов, — с округлым и напыщенным жестом сказал Том. — Я решил, разумнее всего будет срочно обсудить его с Робертом.

Врешь — ты знал, что мы с Миртл здесь, а тебе ведь главное не упустить что-нибудь интересненькое.

— Это нисколько не нарушит твои планы, — продолжал Том голосом, каким врач-психиатр унимает сумасшедшего. Он подозрительно сощурил на меня глаза. — Да, кстати, а где Миртл?

— В гостинице. Ей нездоровится.

Я видел, что Том мне не верит. Он явно решил, что у нас назревает семейная сцена. Когда я отделался от него, спеша за своей покупкой, он сощурился еще подозрительнее и широко зашагал по Брод-стрит докладывать новость Роберту.

На душе у меня было паршиво. «Только бы пронесло, только бы пронесло на этот раз», — вертелось в голове. Я твердил себе, что это ложная тревога, быть может вызванная — поставил я диагноз по наитию свыше — страхом перед встречей с Робертом. Один диагноз по наитию свыше сменялся другим — вот когда я обнаружил сколько полезного и утешительного таит в себе психология подсознания. Единственный диагноз, который не приходил мне в голову, был — что, возможно, зловещие симптомы вызваны стремлением к священным узам брака.

Впрочем, утешал я себя недолго: если это не ложная тревога, то вникать в психологию подсознания совершенно бесполезно.

Вернувшись в гостиницу, я увидел, что Миртл сидит в кресле и мирно читает «Вор». От недавнего смятения не осталось и следа. Я не знал, радоваться мне или самому впадать в смятение. Взяв одинокий стакан в ванной комнате — на большее гостиница не раздобрилась, — она щедрой рукой отмерила себе дозу джина и стала принимать, смакуя каждый глоток.

— Ты тоже выпей, зайчик. — Она протянула мне стакан.

— Прости, а мне зачем?

Миртл хихикнула.

— А ты — вместо чаю.

Мы сели на кровать. Стакан переходил из рук в руки. Настроение у Миртл заметно поднималось.

— Смотри, как бы беды не натворить, — сказал я.

Миртл покосилась на меня широко открытым хитрым глазом и отпила еще глоток.

Я тоже отпил глоток. Положение стремительно становилось неуправляемым. Меня, если быть честным до конца, разбирала любовная истома.

— Ты меня сводишь посмотреть на статую Шелли? — спросила Миртл. О чем она при этом думала, было написано у нее на лице большими буквами.

— Если тебе угодно полюбоваться зрелищем раздетого мужчины, для этого не обязательно тащиться в такую даль.

Миртл показала, как тяжело ей слышать подобные слова.

— Он был поэт. — Она теребила мне пуговку на рубашке. — Обожаю поэзию. — Я вдыхал тепло, веющее от нее.

— Дай-ка, я еще хлебну!

— Хватит с тебя, зайчик.

— Тогда хлебни сама. — Я подумал. — Хочешь, я тебе изображу статую Шелли?

— Зайчик! — Миртл с возмущением оттолкнула меня.

— Тогда ты изобрази статую Шелли!

— Фу, как не совестно!

— Тогда вот что. — Я с торжеством отбросил прочь последние остатки стыдливости. — Мы вдвоем изобразим статую Шелли!

Миртл перестала теребить пуговки на моей рубашке. По-видимому, истолковав мои слова как-то иначе, она поставила стакан на тумбочку. Глаза ее сузились от возбуждения. Я мягко клонил ее на подушку. Она слабо сопротивлялась. И в ту секунду, когда я говорил себе: «Семь бед — один ответ», раздался стук в дверь.

Стучала горничная — меня просили к телефону.

Звонил Роберт — узнать, отменяется ли наш совместный обед. С трудом скрывая нетерпение, я сказал, что не отменяется.

Он с удивлением спросил, означает ли это, что Миртл стало лучше. Я сказал, что означает, и бросил трубку.

Когда я вернулся в номер, хорошее настроение у Миртл улетучилось. Она понуро стояла у окна, глядя на унылый задний двор. Сырость снаружи сменилась моросящим дождем. Внезапно передо мной встала во весь рост серьезность положения. Я подошел к Миртл и с состраданием обнял ее. Мы долго молчали.

— Может быть, тебе не хочется идти обедать к Роберту?

Миртл посмотрела на меня с упреком.

— Раз надо, значит, надо.

Это не предвещало ничего хорошего. Встреча за обедом грозила обернуться бедствием.

— Наверное, надо переодеться, — сказала Миртл.

— Да ты и так — заглядение.

Миртл не слушала.

Я подсел к туалетному столику. Миртл захватила с собой книжку популярного американского юмориста. Иногда она читала мне вслух места, которые находила особенно смешными. Так вот, эту самую книжку я сейчас взял в руки и принялся читать.

Хорошее настроение так и не вернулось к Миртл, но обед прошел гладко, и назавтра она вела себя, как всегда.

Я следил за тем, что с нею происходит, — ревнивее, может быть, чем следила она сама. Роберту я не стал говорить, в чем дело, и еще менее расположен был делиться с Томом. Я знал, что Том, с его умением все опошлить, объявит, что Миртл старается вынудить меня жениться.

Мы вернулись домой, так и не вздохнув с облегчением, и я провел ночь без сна.

Я провел без сна две ночи — надо бы три, но на третью я до того устал, что заснул, как убитый, невзирая на все тревоги.

Наутро позвонила Миртл и сообщила, что все в порядке. Мне бы тут прослезиться от радости. Пойти бы отпраздновать такое событие.

Да, конечно, я был рад. Но идти праздновать как-то не лежала душа. Голос Миртл в трубке доходил до меня словно бы откуда-то издалека.

— Я рад.

А ощущение было такое, точно я потерял что-нибудь. Чудно устроены человеки!

 

Глава 2

У БАССЕЙНА

Несколько дней, как установилась жара, и после работы мы часто шли не домой, а в городской плавательный бассейн. Это было премилое заведение, где дорого брали за вход, дабы отвадить публику попроще. Сынки обувных воротил подкатывали сюда с девицами на спортивных автомобилях «Эм-джи», мы приезжали на велосипедах. Здесь всегда можно было застать человек пять классных прыгунов в воду, щеголяющих своим мастерством, да двух-трех пловцов, способных в хорошем темпе проплыть вольным стилем из конца в конец больше двух раз. На девушках были купальные костюмы из ткани эластик — последний крик моды, по их словам. Короче, со скидкой на провинцию — такой блеск, что лучшего и желать нельзя.

Я, как главный любитель купаться и загорать, обыкновенно приезжал первым. В тот вечер, когда в течении нашей жизни ощутимо наметился новый поворот, я условился с Миртл и Томом, что встречусь с ними у бассейна. И теперь сидел, ждал их и получал удовольствие.

Выбирая проект бассейна, его владельцы явно стремились создать нечто красочное. В чем и преуспели. Бассейн с проточной, сильно хлорированной водой был облицован кобальтово-синей плиткой, придающей воде совершенно нездешний оттенок. Бетонная стена новой раздевалки сверкала белизной в лучах предвечернего солнца, а вдоль стены выстроились полосатые, оранжевые с зеленым, шезлонги. Справа и слева посреди зеленой травы алыми фонтанами взметнулись вверх вьющиеся розы.

На фоне этой красоты, к моему удивлению, внезапно возник Стив.

Раздеваясь, Стив преображался в голенастого птенца, у которого все кости наружу; он горбился и косолапил. Недурно плавая, он большей частью избегал лезть в воду и болтался на краю бассейна, скрестив руки на груди и зябко сутуля плечи. Увидев меня, он подошел и сел рядом на траву.

— Где Том? — спросил я.

— Не знаю. — Короткое, многозначительное молчание, усугубленное с моей стороны возрастающим удивлением.

— Но ты знаешь, что он скоро должен быть здесь?

— Правда? — всполошился Стив. — Я не знал, Джо, серьезно. Что делать? — Его рожу перекосило от страшного замешательства. — Что теперь делать? У меня здесь свидание с девушкой.

— Неужели! — Я не спешил очертя голову верить всему, что скажет Стив.

— Что же делать?

— Ума не приложу, Стив. Выкрутишься, — прибавил я обнадеживающе. — Для любви нет преград.

— Есть, когда это Том! — Стив ссутулился в три погибели. — Серьезно, Джо, — тогда о любви лучше сразу забыть.

— Вот оно что.

— Это ужасно, Джо. Серьезно — ты не понимаешь.

— Так для тебя новость, что Том будет здесь? Ты уверен? — Почему-то меня упорно не покидало чувство, что, несмотря на страшное замешательство, Стив не без удовольствия предвкушает предстоящее объяснение с Томом.

— Еще бы не уверен! Он с ума сойдет, когда узнает.

— Ничего, переживет.

Стив смерил меня холодным, неприязненным взглядом.

— Да? А со мной что будет тем временем?

На этот вопрос я не знал ответа. Я предложил сходить искупаться, но Стив покачал головой.

— Дай мне подумать. — Он подумал. — Надо поговорить.

— О чем?

Стив посмотрел мне в глаза.

— Честно, Джо, мне понравилось…

— Что понравилось? — Я не мог взять в толк, о чем он ведет речь.

— Проводить время с девушкой, что же еще. Вчера вечером ходил с ней в кино. Для тебя это, может быть, чепуха. Для меня — нет! Мне понравилось. Первый раз почувствовал, что правильно делаю, что так и надо. Что я такой, как другие. Другие же ходят с девушками в кино!

— Какую картину вы смотрели?

Горящие, честные глаза Стива потухли. Он досадливо поморщился.

— Картина — жуть. В «Одеоне». Но так уж ей захотелось.

— Когда любишь, Стив, стерпишь и не такое. Приготовься — впереди ждут жертвы посерьезнее.

— Жуткая картина. Я просто изнывал. И про кого, главное, — про собаку-овчарку.

— С возрастом, Стив, — сказал я, — ты поймешь, что любовь и страдание — неразделимы. Меня, например, Миртл один раз заставила поехать в Стратфорд-на-Эйвоне смотреть «Комедию ошибок».

— Не может быть!

— Запомни, Стив: либо девушка невежественна, либо она с запросами. В любом случае страдания неизбежны.

Стив расстелил на траве полотенце и растянулся на нем спиной вверх.

— Расскажи про свою девушку.

— Рассказывать особенно нечего. Познакомились здесь на той неделе. Она еще учится в школе. Зато очень хорошенькая. Глупенькая, правда, но это мне ничего. С нею чувствуешь себя взрослым, а это приятно.

— Сколько ей?

— Пятнадцать лет. Точнее, почти шестнадцать.

— Не маловато ли?

— Для меня, Джо, в самый раз. У нас невинные отношения, и такими я хочу их сохранить.

— Раз ей всего пятнадцать, то очень может быть, что невинность тебе обеспечена на годы вперед.

— На годы! — Было видно, что подобная мысль не приходила Стиву в голову. Он взвесил ее с неудовольствием. — Слушай, а это не будет до жути однообразно?

— Да как тебе сказать. Но уж конечно, тех резких перепадов, как при других отношениях, ты не жди.

Стив ненадолго умолк.

— Я все же по дороге домой полез к ней целоваться. По совести сказать, без особого желания. Думал, она, наверное, этого ждет. Надо же вести себя как принято.

— Насколько я понимаю, в этом и заключается идея мероприятия.

Стив задрал голову, проверяя, как я все это воспринимаю.

— Поцеловал ее в щеку, она разрешила.

Я веселился, но виду не показывал.

— А потом?

У Стива в глазах заплясали чертенята.

— А потом она и говорит: «Хорошенькая я, правда?» И завела за ухо локон.

Меня прорвало:

— Э, нет, брат! Такое не про тебя! — Я знал, что Том никогда не устает твердить Стиву, какой он Адонис, а Стив никогда не устает это слушать.

— Да, такое мне внове, — сказал Стив, скаля зубы. — И не слишком по нраву.

Кто-то из компании, расположившейся неподалеку, оглянулся, прислушиваясь. Мы замолчали. Стив лег щекой на полотенце. Я стал глазеть на окружающих и увидел, как, заметив Стива, к нам на всех парусах несется Том.

Мы поздоровались. Том расстелил рядом полотенце и сел. Стив плотнее прижался щекой к земле, и Том буравил его глазами. Стив умышленно вел себя по-хамски. Памятуя о Миртл, я спросил у Тома, который час. Том взглянул на часы и сказал. Не успел он договорить, как Стив приподнялся на локтях и встал. Должно быть, ему пора было на свидание.

— Стив, ты куда?

— За носовым платком, в раздевалку.

— Зачем он тебе?

— Надо.

— Возьми, у меня есть лишний.

— Мне нужен мой собственный.

Том вытаращил глаза: версия, предложенная Стивом, звучала до крайности неправдоподобно. Стив исподтишка вглядывался в толпу.

Том пожал плечами, и Стив косолапо побрел прочь, явно выискивая свою школьницу. Я глянул на Тома. Том только того и ждал, чтобы немедленно завести глубоко личный разговор о Стиве. Градом посыпались вопросы. Куда Стив пошел? Что он тут делает? Давно ли явился? Все ли это время был со мной? О чем мы с ним говорили?

Я отвечал с таким расчетом, чтобы не напортить, а в остальном — как можно ближе к правде. С тоской в душе наблюдал, как другой — не я — томительно плетется проторенной тропою ревности.

— Не знаю, Том, — слышал я собственный голос. — Почем мне знать? — Я помялся. — А даже и знал бы — что тебе, легче станет, если я скажу?

— Легче не легче, а знать мне надо, — с укором сказал Том.

Я только развел руками. Я знал, что он вовсе не расположен видеть в истинном, курьезном свете коленца, которые в последнее время откалывал Стив.

— Ты забываешь, что я привязан к нему.

— Во всяком случае — ревнуешь.

— Что не обязательно одно и то же. Кому-кому, а тебе, Джо, надо бы это знать. — Том никогда не мог удержаться от соблазна поучить ученого уму-разуму. — Можно ревновать, не любя, но любить, не ревнуя, невозможно.

Он покосился в мою сторону, из чего я заключил, что сказанное относится ко мне. Я так стыдился своей ревности, что не рассказывал о ней Тому, и проявления у меня этого чувства представлялись ему подозрительно хилыми.

Мы посидели в молчании.

Том сказал с большой силой:

— Тяжело это становится, Джо.

Я проникся к нему живым сочувствием.

— А ты не мог бы… ну, я не знаю… отступиться, что ли?

— Конечно, нет.

Мне оставалось, вероятно, только пожать плечами. Вместо этого я сказал просто:

— Тогда жаль.

— Я не умею трубить отбой, — сказал Том, не слишком погрешив против истины. — Я должен наступать, невзирая ни на что. — Он запнулся. — Боюсь, на сей раз не рехнуться бы при этом.

— Похоже, Стив только того и добивается.

— И не думает. Все совершается помимо его воли.

— Да?

— Это меня и трогает больше всего. Потому я ему так нужен.

— Нужен-то ты ему безусловно, — сказал я, мысля в категориях звонкой монеты.

— Не представляю, что бы он делал без меня.

— Без тебя ему пришлось бы сильно сократиться.

Том дал мне почувствовать, что тонкий человек такого не скажет.

— По-моему, он привязан ко мне.

— Привязан, Том.

— Если бы только я мог быть в нем уверен. — Том покрутил головой. — Никогда нет уверенности… Знать бы только, что так продержится хотя бы еще год!

В эту минуту я, как и Том, забыл, что через три недели ему уезжать на чужбину. Том говорил от чистого сердца, и я растрогался. Я верил, что дружба со Стивом способна, как и всякая дружба, внезапно вознести на вершину счастья, а оттуда пинком столкнуть в пучину страданий. Во что я не мог поверить — это в ее долговечность: скорее ручьи побегут в гору, чем все это выдержит испытание временем.

— Впрочем, полгодика, может, и протянет, — сказал Том, и хотите верьте, хотите нет, но таким голосом человек объявляет о выходе из положения, который, в общем, его устраивает.

Том был сильный пловец: с такой жировой прослойкой нетрудно держаться на плаву, такие мышцы созданы мощно таранить воду. Мы нырнули в яркую голубизну и выплыли на поверхность, выжимая из глаз хлорированные слезы. Том по обыкновению настроился без устали махать из конца в конец, как маятник, мерным, неторопливым ходом. Я поплыл было рядом, но передумал, вылез из воды и огляделся.

Не я один был знаком с обыкновением Тома. Стив, в уверенности, что теперь Том минут пятнадцать не высунет голову из воды, беспечно стоял на виду у всего честного народа, весело болтая с двумя девчурками-школьницами.

Я не знал, как мне быть. Вмешаться? Это окончательно погубит дело. Оставалось стоять, смотреть, чувствуя, как каплет с мокрых волос на плечи, и молиться, чтобы пронесло.

Вообще-то, скажу я вам, молиться, чтобы пронесло, — самое пустое занятие, и в моем возрасте стыдно такого не знать. Тем более, когда не секрет, что отличительная черта классных прыгунов в воду — полное пренебрежение к тому, что удобно, а что неудобно пловцам. Итак, я стоял, поглядывая то на Стива с его смешливыми длинноногими школьницами, то на рыжую макушку Тома, неуклонно бороздящую синь воды, как вдруг прямо под носом у Тома красиво вошли в воду тела двух ныряльщиков. Том с размаху остановился и возмущенно забултыхался на поднятой ими волне, отплевываясь и протирая глаза. Он огляделся по сторонам. Он увидел Стива. Взмах руки — и Том был уже у бортика. Он вылез из воды и направился к Стиву. Я заметил, как Стив переменился в лице от неожиданности, когда Том похлопал его по плечу. Отрывистый вопрос, короткий ответ — и они отошли вдвоем, а девчушки безмолвно уставились друг на друга. Том шагал впереди, как жар горя на солнце медноволосой грудью, за ним, замыкая шествие, нехотя плелся Стив.

Я пошел взять полотенце, и мы сошлись одновременно на одном пятачке. Стоило видеть, какие у Тома глаза: белки, покрасневшие от хлорки, а в них — два пронзительно зеленых от злости огня.

— Ты с ума меня сведешь, Стив! — говорил он, поспешно вытирая лицо, так что страсть, звенящую в его голосе, несколько заглушало полотенце.

Стив, ничего не отвечая, тщетно тер полотенцем пониже паха, куда стекала вода с трусов.

— Ты что, не слышишь? Ты сводишь меня с ума своим поведением!

— Что-что? Не разберу сквозь полотенце.

— Ты меня сводишь с ума.

— А что я такого сделал, — хмуро буркнул Стив. — Не выдумывай, Том.

Я решил, что пора удалиться, хотя и знал, что мое присутствие не мешает Тому, когда происходит выяснение отношений, — больше того, я подозревал, что для остроты ощущений ему даже лучше, когда при этом есть кто-то третий.

Я отвернулся и начал вытираться.

— А вот и Миртл, — услышал я голос Стива.

Уф, слава богу! Миртл подошла к нам ленивой походкой, свежая и сияющая.

— Забавно вы стоите втроем — сбились в кучку и вытираются. Как будто сошли с полотна Дункана Гранта. — Она усмехнулась чему-то своему. — Только у Гранта мужчины совсем без… — Слово красноречиво замерло у нее на устах.

— Ты что это в платье, Миртл? — властно сделал ей замечание Том. — А купаться как же?

Я подумал, что он хочет от нее избавиться.

— В другой раз. — Миртл опустилась на траву. Я сел рядом. Она не часто купалась — стеснялась, я думаю, показаться в купальнике слишком худой и плоскогрудой. Ну, и потом, она же постоянно зябла! — Сегодня не могу.

Я вопросительно поднял брови. Миртл смотрела на меня круглыми, виноватыми глазами.

— Прости, зайчик. Сегодня не выйдет посидеть и вместе пойти домой. Мне еще надо зайти в одно место. Ты не против?

Теперь пришла моя очередь злиться и беспокоиться.

— Нимало, — сказал я.

Все притихли. Миртл наблюдала, как ведут себя Том и Стив. Я пытался осмыслить происходящее. Мне припомнились другие случаи в этом году, когда она поступала так же. Я перебирал их в памяти один за другим, и мне вдруг открылась общая схема. Повод для ревности или досады — взрыв страстей — примирение — и опять все с начала. Сейчас мы в который раз заходили на первый виток.

— Почему же у тебя сердитый голос?

— Я вовсе не сержусь.

Том расстелил рядом с ней полотенце и сел, спиною к Стиву.

— Когда Джо говорит, что не сердится, это звучит на редкость неубедительно.

— Я знаю. — Миртл старательно расправила платье на коленях. — Он всегда сердится. И всегда на меня.

Всю злость, которой только что кипел Том из-за Стива, точно рукой сняло — или, может быть, он скрывал ее так умело? Он покровительственно обласкал Миртл улыбкой.

— Ох уж эти мне интроверты, — сказал он ей.

Миртл качнула головой.

— Я, вероятно, экстраверт.

— Не вероятно, а точно, душа моя. — Миртл подняла на него печальный, тающий взор. — Ты похожа на меня. — Том ответил ей точно таким же взором. — Поэтому мы с тобой так понимаем друг друга.

Миртл не отозвалась. Теперь Том целиком сосредоточил внимание на ней одной, будто нас со Стивом не существовало.

— Поэтому со мной тебе было бы несравненно легче уживаться. Ты не любишь себя неволить — правильно? Любишь все делать, когда тебе вздумается, когда придет охота. По зову сердца, родная моя. А не по зову Джо…

Миртл, казалось, обдумывала его слова. Не могу сказать, что я был в восторге. Меня подмывало оборвать его: «Ну, знаешь, Том! Смени пластинку!» А Том продолжал разливаться:

— Да, мы с тобой люди уживчивые. Скажу больше, таких покладистых людей поискать. Мы действуем… он сделал остановку и закончил, бесстыжие глаза, словами, принадлежащими не ему, а мне: —…по настроению минуты. — Он уснастил сказанное изящным мановением руки.

Миртл слушала с видом отроковицы, внемлющей откровениям. Не спешите заключить, будто это было наиграно. В известной мере их с Томом искренне завораживала музыка собственных слов. Могу прибавить, что меня она не завораживала больше того, похвальная решимость проявлять выдержку и терпение катастрофически сякла во мне с каждой минутой. Я вмешался бы не раздумывая, удерживало меня лишь одно: предчувствие, что Том опростоволосится и без моих усилий. Я выжидал.

Миртл покивала головой.

— Ах, Миртл! — Том накрыл ее руку ладонью. — Есть ли такое на свете, чем ты не могла бы поделиться со мной? — Он заглянул ей в глаза.

Миртл моргнула. Ей-ей, он перестарался. Должно быть, она потянула руку назад — во всяком случае, Том убрал свою.

Наступило молчание. Миртл дружески поделилась с ним наблюдением:

— А ты растолстел, Том.

Нет, совсем не того ждал от нее Том! Он перевел взгляд на свою грудь, поросшую рыжей шерстью — что лично мне было глубоко противно, — и выпятил ее колесом.

— И замечательно, что растолстел.

— Джо постоянно тянет как можно больше двигаться, сказала Миртл. — Такая скука.

— Это имеет и положительные стороны, — сказал я сердито и многозначительно.

Том покрутил головой, не сводя глаз с Миртл.

— Видишь, ему нас не понять. — Он погладил себя по груди. — Если бы мы с тобой, Миртл, обосновались вдвоем, ты переняла бы мои необременительные привычки в два счета, — он прищелкнул пальцами, — и тоже растолстела бы.

Нет, совсем не того ждала от него Миртл! Я мысленно потирал руки.

— Едва ли, Том, — сказала она, слегка сникнув.

— Не едва ли, душа моя, а точно. Толстела бы себе и радовалась. И перестала бы вечно мерзнуть.

С живым любопытством и удовольствием я наблюдал, как у Миртл вытягивается лицо. Я сам, как вы понимаете, не раз говорил ей, что она вечно мерзнет из-за нехватки подкожного жира. Подобное объяснение она считала в высшей степени поверхностным и бездушным. Она прекрасно знала, что холод навевает на нее сердечная тоска. А Том это проглядел. Она горестно вздохнула.

От Тома, по всей видимости, и это ускользнуло. Оно и простительно: ты рассыпаешься перед девушкой мелким бесом, а тебя отвлекают — с одной стороны впился в него глазами я, а за спиной хмуро ловил каждое слово Стив.

— Мерзнуть мне, видно, всю жизнь.

— Если бы я о тебе заботился — тогда нет, родная моя. Я всегда безошибочно знал бы обо всех твоих ощущениях. — Миртл заметно встревожилась от подобной перспективы. Я мог ее понять. — И всегда имел бы для тебя наготове… — он бросил мудрый, проницательный взгляд в мою сторону, — хороший совет.

Среди излюбленных утверждений Тома было и то, что я не умею обращаться с Миртл, и в частности вовремя дать ей хороший совет. Он, по-видимому, не мог усвоить, что Миртл страшно не любит, когда ей дают советы, будь то неоценимые советы, никудышные или середка на половинку.

— Неужели? — Она поглядела на него мягко и без всякого восторга.

Том промолчал, меряя ее уверенным, понимающим взглядом. Движимый любовью и состраданием, он сейчас определял, хорошо ли она себя чувствует.

— Ты устала, душа моя. — Вероятно, он обнаружил круги у нее под глазами.

— Да, это правда.

Том опять бросил взгляд в мою сторону, словно говоря: учись, брат, как это делается. Он придвинулся ближе к ней.

— Тебе надо раньше ложиться спать.

Больше всего на свете Миртл ненавидела, когда ей говорили, что надо раньше ложиться спать! Когда вот так, с единого маху, перечеркивали ее любовь к жизни, бездонную глубину ее души, а главное — ее решимость поступать так, как вольно ей самой.

Миртл не проронила ни звука. Да и что говорить, если на сердце такая печаль.

Когда лучший друг в твоем присутствии охмуряет твою девушку, а ты сидишь и смотришь, есть миг, когда тебе воздается, — ослепительный миг, когда ты видишь, как твой друг садится в лужу.

Том, я считаю, сел в лужу по пояс — по самую шею.

При всем том я пребывал в легком недоумении — я, знаете, очень верю в экстравертов. Мне не приходило в голову, что весь диалог Тома и Миртл — вопиющее свидетельство дурного вкуса; меня удивляло только, что он при этом так оплошал. Видно, его и вправду чересчур отвлекали мысли о том, какое впечатление все это производит на Стива.

Я мельком взглянул на Стива — нет, невозможно было определить, что он думает. Темные волосы высохли и мягкой копной спадали ему на глаза. Похоже, он утратил всякий интерес к школьницам. По-моему, его просто томила скука.

Солнце клонилось к закату. Миртл беспокойно зашевелилась, и Том стал разглядывать людей по сторонам.

— Ты только посмотри, Джо!

Я посмотрел. Том показывал куда-то в сторону раздевалки. Миртл и Стив тоже встрепенулись.

Это был Тревор — с девушкой. Я уже отмечал, что Тревор был на редкость мал ростом, тонок в кости и вообще поражал изяществом и хрупкостью сложения. Замечу теперь, что девушка у Тревора была на редкость крупная.

Мы прямо рты разинули. Они шли бок о бок: Тревор — четким, легким шагом, девушка — тяжеловесной поступью. Он увлеченно рассказывал ей что-то, с улыбкой поглядывая на нее снизу вверх. Она по-хозяйски несуетливо слушала. На ней был очень простой светло-зеленый купальник с юбочкой, волосы убраны под белый резиновый чепчик — ничто не отвлекало внимания от форм, дарованных ей природой. А формы заслуживали внимания — ого, и еще как!

— Похожа на самое Естество, — посмеиваясь, сказал Том.

— Милый Том, ничего-то ты не знаешь о Естестве, — сказала Миртл и вдруг залилась краской.

— Эти выпуклости! Колоссально! — сказал Том.

Мы зачарованно провожали их глазами, пока они не прошли мимо и не устроились в укромном уголке на дальнем краю площадки.

— После чего, — объявил я, — нам остается только уйти.

Том со Стивом пошли одеваться; я задержался, прощаясь с Миртл. Я догадывался, что она идет на свидание с Хаксби, но скорее откусил бы себе язык, чем спросил ее об этом. Миртл подставила щечку; я коснулся ее губами. Она лениво пошла прочь, и я смотрел ей вслед с грустью и едкой обидой.

У входа в свою раздевалку я увидел Стива. Он стоял в дверях соседней кабины и кое-как растирался полотенцем. Том принимал душ.

— Это и есть та девушка, с которой встречается Тревор? — спросил я.

— Вроде да.

— Та самая, что сидела в машине в тот вечер? Когда его задержали за то, что поехал на красный свет?

— Откуда я знаю. — Он помялся. — Слушай-ка, Джо…

Его голос так изменился, что я шагнул в коридор, чтобы лучше его видеть. На лице его проступило выражение непривычного беспокойства. Он перестал растираться.

— Что такое, Стив?

— Миртл ушла?

— Ушла. — Странный вопрос.

— Ну, конечно, ушла. Глупо… Слушай, Джо, знаешь, с чего это Том так увивался возле нее?.. — Он говорил отрывистой скороговоркой. — Я знаю, ты не поверишь, но все-таки я скажу… Знаешь, с какой мыслью Том носится в последнее время? Он задумал жениться на Миртл!

Я остолбенел. Я вытаращил на Стива глаза.

— Невероятно! Быть не может! Что за нелепость!

Много я наслушался от Стива вранья, но такую дичь он нес в первый раз — и в первый раз мне не захотелось обвинить его во лжи.

— Тебе, Джо, знать не полагается.

— Еще бы! Я думаю!

— На той неделе это обсуждалось с Робертом. Потому Том и ездил в Оксфорд.

Вы не поверите: я ему верил.

Кто-то вышел из кабины рядом, и я посторонился, пропуская его. Я увидел, что в конце коридора, повязав бедра полотенцем, стоит Том и причесывается перед зеркалом.

— Ты только не говори, Джо, что я тебе рассказал.

— Смешно, Стив, честное слово.

— Ради бога, не говори! Даже виду не показывай, пока он сам не скажет. А то он мне такое устроит!

— Постой, Стив, а не лучше…

— Он идет сюда! Тихо — все! — Стив отступил в кабину и впопыхах нырнул головой в рубашку. Локоть застрял в рукаве.

Подошел Том.

— А ну, Стив, поторапливайся! — Он заглянул в кабину. — Если бы ты складывал рубашку, как я тебя учил, она надевалась бы сразу.

Я ретировался к себе в раздевалку.

Потом мы простились, и я пошел домой. Мне было над чем поразмыслить.

Я был поражен до глубины души. Помилуйте, что же он вытворяет, этот Том, где же предел его нелепостям? Во-первых, не он ли показывает на каждом шагу, что для него весь свет сошелся клином на Стиве? Во-вторых, разве ему не известно, что Миртл влюблена в меня? И в-третьих, черт возьми, ему вообще осталось меньше месяца до отъезда! Уму непостижимо! Впрочем, какая разница? Уму непостижимо, а все равно происходит. Многое из того, что творится на свете, уму непостижимо, особенно если за этим стоит такой Том, — и мне бы надо это знать.

Врет Стив, и больше ничего, сказал я себе напоследок и лег спать.

 

Глава 3

ДВА ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ ПРОИСШЕСТВИЯ

Было раннее утро. Я сидел на школьном дворе и дожидался, когда подойдет Фрэнк с честной компанией. Я не готовился к уроку — я вообще ни к чему не готовился. Я размышлял. Думай не думай, выходило, что в делах у меня царит несусветная путаница. Такая неразбериха, что сам черт ногу сломит. Только вчера Стив поведал мне о последней затее Тома. У меня трещала голова и нервы ходили ходуном.

Небо затянули тучи — вероятно, ночью шел дождь. Липа, под которой я сидел, роняла с листьев редкие капли, под ногами было сыро, в парном воздухе держался стойкий запах пыли. Трепеща крыльями, между деревьями проносились птицы. Странное затишье стояло кругом.

На коленях у меня лежала сложенная вчетверо утренняя газета; мне бросился в глаза кусок заголовка. Я уже читал ее. Европа мчалась навстречу своему предназначению, только я стал терять четкое представление о том, куда она мчится. К стыду своему, я сознавал что меня это все меньше трогает.

Временами я пытался увязать разлад в нашей частной жизни с крахом на мировой арене. Я воображал, как нас, всех вместе, готовится поглотить еще безвестный, но чудовищный хаос. Но я лукавил с собой. Что бы ни твердили мне изо дня в день газетные заголовки о неминуемых судьбах мира, что бы ни подсказывал собственный здравый смысл, а по-настоящему глубоко меня интересовало лишь то, что происходило у нас с Миртл и у Тома со Стивом. Кругом пускай хоть светопреставление, думал я, а главным для людей все равно останутся их личные дела.

Впрочем, я послал в американское консульство в Лондоне прошение о визе. Безучастность к событиям в мире не окончательно лишила меня способности действовать.

Положил я начало и расчетам, заданным мне Болшоу. Надо же человеку чем-то занять себя! Ответа от мисс Иксигрек все не было, и я не мог приниматься за новую книгу, не зная, какая участь постигла последнюю. А что, если мисс Иксигрек вообще не вернется с Балкан — что, если я так и буду ждать до конца своих дней! Мои страхи совершенно не поддавались доводам рассудка. Неудивительно, что я засел за расчеты.

Не скажу, чтобы я буквально лишился сна от сознания, что за моей возлюбленной ухлестывает мой лучший друг. Это чересчур несуразно выглядело. А поскольку передал это мне отъявленный враль, я оставил за собой право учинить скандал, но до поры до времени не спешил им воспользоваться. При всем том новый фортель моего лучшего друга привел меня к важному заключению, а именно: раз я не собираюсь сам жениться на Миртл, значит, нечего мешать тому, чтобы это сделал другой.

Только позже мне привелось узнать, что это заключение, важное для меня, всем остальным представлялось непостижимым. Спешу отметить здесь, что я не просто пришел к заключению — я и вел себя соответственно. Постигнуть же это поможет признание, которое я сделал раньше: понимая, что я родился на свет не ахти каким сокровищем, я часто силился вести себя как человек достойный. Когда речь шла о главном, я, сколь это ни прискорбно, придерживался того принципа, что в любви все средства хороши. Но коли есть возможность, рассуждал я, поступить, как порядочный человек, когда речь идет о второстепенном, то почему бы и нет?

Понятно, какой я руководствовался целью? Ну вот, а остальным это было непонятно. Судя по тому, чем заканчивались прежние мои потуги в этом направлении, можно было заранее сказать, что в итоге, скорей всего, получится конфуз. Я же, с присущим мне оптимизмом и упорством — или недомыслием, если угодно, — ничего такого не предвидел. Я сидел в одиночестве под липами, прельщенный скорее замыслом в целом, нежели тем, к чему он приведет на деле. Ну и, понятно, у меня трещала голова.

Шестиклассники вышли во двор и, подвинув ко мне стулья, расселись. Я заметил, что нет Тревора, и спросил у Фрэнка, где он. Фрэнк не знал.

— Вчера вечером я видел его, — сказал я.

Фрэнк — или мне почудилось? — бросил на меня странный взгляд.

— С девушкой? — Фред немедленно направил разговор по излюбленному руслу.

Я не ответил.

— Эх, мне бы девушку, — сказал Фред. — Я у Фрейда читал, что вредно, когда нет девушки.

Будь при сем Тревор, он непременно подбил бы Фреда на бесхитростно-доморощенную рацею об основах психоанализа. Но Тревора не было, и реплика Фреда осталась без внимания. Он вздохнул и принялся за работу.

Немного спустя во двор вышел ученик и подал мне записку от директора. В ней говорилось, что проводить уроки во дворе запрещается.

Я удивился.

— Взгляни-ка. — Я протянул записку Фрэнку. Фред и Бенни прочли ее через его плечо.

Вот дерьмо! — уронил Фрэнк.

— Навоз! — поддержал его Фред.

Директорский посланец, который тоже успел ознакомиться с содержанием записки, радостно хрюкнул. Я отдал ему назад бумажку и велел шагать своей дорогой.

— Как же вы теперь, сэр? — спросил Бенни.

Это была мелочная придирка. Обычай заниматься во дворе велся издавна. Старшеклассники рассматривали его как одну из своих привилегий.

— Сейчас я, во всяком случае, не тронусь отсюда.

Случайно я поднял взгляд и увидел, что из окна за мной подглядывает директор.

Тогда я допустил глупейшую ошибку. Я решил пойти поговорить с Болшоу. Я думал, он обеими руками ухватится за возможность позлословить о новом директорском демарше. Я направился в школьное здание и увидел, что Болшоу сидит у себя в классе при открытых дверях. Он вышел в коридор, где нам было свободно разговаривать.

Моей глупости не было оправданий. Я прекрасно знал, что Болшоу — непредсказуем. Если он с некоторых пор начал вести себя как мой союзник, это не значит, что я стал ему больше по душе. Вообразить, что он согласится поддержать меня, значило с тупым безрассудством лезть на рожон. Я полез — и через две минуты очутился в очаге ожесточенной ссоры.

— Я сейчас со двора, — сказал я.

— Окно между занятиями?

— Отнюдь. Проводил урок в шестом. Удостоился записки от директора.

— И перешли с ними в малую лабораторию?

— Боже упаси!

— Как вас прикажете понимать, Ланн?

— Я не собираюсь считаться с таким предписанием.

— Это почему же?

— Да потому, что всякой глупости должен быть предел.

Болшоу стоял, засунув руки в карманы, ссутулив тяжелые плечи и вглядываясь мне в лицо сквозь полумрак коридора.

— А ко мне вы зачем пришли? Тут-то мне и почуять бы, что дело неладно. Но для меня это происшествие не стоило выеденного яйца, и мне не приходило в голову, что Болшоу может взглянуть на него иначе. Я ответил:

— Обсудить, что вы да я могли бы предпринять в связи с этим.

Болшоу возвысил голос:

— Возможно, кой-кому это покажется странным, но в данном случае я — на стороне директора. Пора покончить с нарушениями порядка. Вспомните, что я вам говорил, милейший: засучите рукава — и за работу! Это значит, что подобного рода вольностям пора положить конец.

Я слушал его и свирепел. У меня мелькнуло подозрение, что это он надоумил директора насчет записки.

— Я все более убеждаюсь, — продолжал Болшоу, — что людям, которые попирают установленные порядки, не место в нашей школе.

— Да к вам-то, черт подери, это имеет какое отношение?

— Прямое. Я знаю, что принято делать, а что — нет.

— Ах, вот как? А знаете вы, что учителя, и я в том числе, проводят уроки во дворе вот уже семь лет? Раз так делают все — стало быть, это общепринято! — Болшоу фыркнул. — Это и значит, что человек соблюдает установленные порядки! А достойный он человек или скверный, добродетельный или прохвост, полезный член общества или отъявленный лентяй — это уже совсем другой вопрос!

— Послушайте, любезнейший! Я не намерен вступать с вами в пререкания о том, как понимать слово «общепринятый». Я это знаю без вас! И могу сказать вам одно: рано или поздно люди, которые не считаются с общепринятым, окажутся… — Болшоу выдержал многозначительную паузу, — …за стенами школы! — Он шумно перевел дыхание. — Если хотите знать, это мне пришла мысль спустить учителям такое предписание. Директор согласился со мной, что многим из нас не помешает засучить рукава и взяться за работу!

Я не выдержал.

— А насчет вас как? — крикнул я возмущенно.

— Моя задача — следить, чтобы люди засучили рукава и работали не покладая рук. — Он издал противный, самодовольный смешок. — Это будет им только на пользу!

— Вам это будет на пользу! Вы рветесь в блюстители порядка, но рвения по учительской части в вас что-то незаметно.

— По учительской части никто в этой школе не дает больше меня.

— Никто не дает часов меньше вас — это точно!

— Просто я умею сообщать учащимся знания быстрее других.

— Интересно, как вам их удается сообщать, сидя в учительской! Или, может быть, вы преподаете посредством телепатии?

Болшоу с достоинством отвел глаза.

— Жаль, что вы находите нужным портить со мною отношения, Ланн. Это в высшей степени неразумно.

Я струхнул. Я знал, что он говорит правду. Увы, он сказал ее слишком поздно, я уже успел навредить себе.

— Я не желал бы нарушать наше сотрудничество. Болшоу выждал, пока его слова произведут должное действие.

Мне хотелось взвыть от бешенства. Я думал, что после такой грызни я хотя бы избавлюсь от участия в его ученых изысканиях. Теперь я понял, что он воспользуется ею как средством держать меня на привязи. Я сыграл ему на руку.

Но я промолчал. Сказанного не воротишь.

Болшоу погремел мелочью в карманах и заглянул к себе в класс.

— Есть золотое правило, — вновь обратился он ко мне. — Никогда не надо ссориться с теми, кто выше тебя по положению. Рад отметить, что сам я неукоснительно придерживался этого правила. — Он помедлил. — Кроме, разумеется, тех редких случаев, когда считал разумным нарушать его.

Что мог я на это возразить?

Сразу, как кончились уроки, я поспешил в кафе, где у меня было свидание с Томом. В возбуждении я не глядел себе под ноги и шлепал прямо по лужам через мощенную булыжником рыночную площадь. Чем скорее в Америку, тем лучше, думал я.

Тома в кафе не оказалось. Я сидел, за нашим обычным столиком и высматривал его в окно. Наверно, на дворе было все еще сыро и пасмурно — не помню. В палатках, должно быть, продавали дельфиниумы и лилии. Я запомнил одно — и, как ни странно, эта подробность не изгладилась у меня из памяти по сей день: официанткам сшили новую форму. Раньше они работали в черном при белых фартуках — сегодня все были в коричневом при светлых фартучках цвета кофе с молоком. Нашей белокурой официантке очень шли новые тона.

Появился Том.

— Ты чем-то огорчен. Неужели дурные вести от мисс Иксигрек?

Я покачал головой. Том заказал чаю. Что бы ни происходило в жизни, важность этого ритуала оставалась незыблемой.

Я описал ему свое столкновение с Болшоу. Том слушал терпеливо и сочувственно. Когда я уже досказывал, официантка принесла чай. Мы прервали разговор.

Том налил чай в чашки и одну подал мне.

— Едва ли это будет иметь серьезные последствия.

— Да, но какая досада, и главное — без малейшей надобности, словно я ума лишился!

Том усмехнулся. Я ждал, что он скажет: «Ох уж эти мне интроверты», но вместо этого услышал:

— Со мной так бывает на каждом шагу. — Он посмотрел на меня с участливым вниманием. — Если бы ты, Джо, тоже выходил из себя на каждом шагу, ты бы меньше расстраивался. Ты не можешь себе представить, как часто люди теряют самообладание.

— Болшоу, заметь, его не потерял.

— Конечно. Его устраивало, что ты бесишься. Неужели ты не видишь, какой между вами накал страстей? Вы с ним не фишки в запутанной головоломке. Вы люди. Очень может быть, что Болшоу в эту минуту вовсе не исходит злостью, а, наоборот, мысленно потирает руки от удовольствия. Том подозвал официантку. — Будьте добры, еще одну меренгу.

Признаюсь, я утешился, внимая этим откровениям. Мой друг до тонкостей перенял у Роберта манеру вести разговор.

— Вот увидишь, воздух после этого очистится, — услышал я вслед за тем. Ни дать ни взять Роберт, только Роберт никогда не сморозил бы подобную чушь.

— Очистится! — вскричал я. — Не очистилось бы мое место в школе!

Том пожал плечами.

Мы помолчали.

— Теперь, видно, для меня, чем скорей в Америку, тем лучше, — сказал я.

— Определенно.

Что-то в его голосе заставило меня взглянуть на него — Том отвечал мне явно уклончивым взглядом.

— Я тут, знаешь, тоже обдумывал свои планы.

— И что же? — Еще бы ему не обдумывать!

Том напустил на себя неимоверную важность.

— Возможно, я повременю с отъездом. — Он положил на стол ладони. — Недельки две, не больше.

Я тотчас насторожился.

— Почему?

— Не успеваю, зашился на работе.

Я не поверил. «Стив или Миртл?» — спрашивал я себя. Но только я собрался задать ему наводящий вопрос, как наше уединение прервали. Рядом возникло некое движение, я вскинул глаза и увидел Фрэнка.

Что за новости! Я не звал его сюда. Да, иной раз мы приглашали его посидеть с нами в пивной за кружкой пива, но появляться вот так, непрошено, ни ему, ни другим школьникам не полагалось. У Тома на лице было тоже написано удивление.

— Я так и думал, что застану вас здесь. — Фрэнк явно изнывал от неловкости. Он обычно вел себя безукоризненно.

— Присаживайся, — сказал Том.

Фрэнк подвинул к нашему столику третий стул. Он сел и нервно поправил и без того идеально повязанный галстук.

— Я знаю, что помешал вам, — сказал он Тому, — но я не мог не прийти. — Он смущенно обратил длинноватый нос в мою сторону. — Надеюсь, Джо не осудит меня за бесцеремонность. — Я качнул головой. — Я насчет Тревора. — Он беспокойно оглянулся. — Вы, вероятно, знаете — у него роман с одной девушкой. Ну и, это самое… в общем, она влипла.

Я ахнул.

Том сказал:

— Значит, он должен на ней жениться.

Подошла официантка, спросила, не желает ли чего-нибудь Фрэнк.

— Принесите еще чаю, — властно распорядился Том.

Я молчал. Я рисовал себе, как разразится скандал — и мы погибли.

— М-да, теперь ему не миновать жениться, — повторил Том.

— Это исключено, — сказал Фрэнк.

— Вздор. Сколько ему лет?

— Девятнадцать.

— Тогда почему он не может на ней жениться?

— Потому что она за него не пойдет, — очень серьезно сказал Фрэнк.

— Тьфу, нечистая сила! Хотя, честно говоря, я ее не осуждаю.

— Да, но не в этом дело.

— А почему она не хочет за него замуж? — спросил Том.

— Она собирается стать скульптором. — По-видимому, обе стороны считали, что скульптура и брак — вещи несовместимые.

Том хохотнул.

— Похоже, для начала она изваяла самое себя.

— Это что — та великанша, с которой мы его видели вчера? — спросил я.

— Точно, — сказал Фрэнк. — Корова такая.

— По крайней мере доказал, что он мужчина. — Том сверкнул зубами. — Решил, наверно, что, чем крупнее женщина, тем убедительней.

Фрэнк невесело улыбнулся.

— Бедненький Трев.

Том бросил на него понимающий взгляд.

Внезапно Фрэнк согнал с лица улыбку.

— Так что же все-таки делать, Том?

— А Тревор что делает?

— Ничего. Боится до смерти. Он и так не в ладах с родителями. После истории с машиной его чуть не выгнали из дома. А уж если услышат про такое…

— А это точно? — спросил я. Кому, как не мне, подобало задать такой вопрос?

Фрэнк оглянулся на меня.

— Совершенно точно. Она на третьем месяце.

— Ах он, обормот! — вспылил Том.

— Ну-ну, — сказал я. — Не кипятись понапрасну.

— Здоровое негодование, Джо. Не могу с собой совладать.

Официантка принесла нам чайник свежего чая и чашку для Фрэнка. Разливал Том.

Фрэнк сказал:

— Вы простите, Джо, что я пришел с этим к вам. Мы всех перебрали — больше не к кому.

— Ладно, чего уж там.

Том сказал:

— Надо что-то придумать. — Он помолчал. — Во-первых, давайте внесем в эту картину полную ясность. — Он опять помолчал. — Они должны пожениться.

— Невозможно, — сказал Фрэнк.

— Ну, если она за него не хочет, тогда пускай рожает так.

— Позору не оберешься. Для Трева закроются все пути.

Том поджал губы.

— Значит, остается только один выход.

— Трев говорит, она согласна…

Я резким движением отодвинулся от столика вместе со стулом.

— Послушайте, меня в это дело нельзя вмешивать никоим образом!

— И незачем! — Том отмел меня прочь величественным мановением руки. — Я все беру на себя.

В его голосе звучали уверенность и сила. И это были не пустые слова. Это было как раз то, на что он способен: поступок, требующий душевной щедрости и бескорыстия, когда Том, чего бы это ему ни стоило, с головой окунется в бурную деятельность — ну и, кстати, получит большое удовольствие. В приливе умиления я простил ему за доброе сердце и привычку давить на других, и нелепости, которые он вытворял.

— Вы понимаете, у меня сейчас такое положение в школе… — пристыжено начал я.

— Да, ты уж держись в стороне, — перебил меня Том.

Я кивнул — в школе у меня и без того хватает неприятностей.

— Мне, пожалуй, лучше бы вообще ничего не слышать об этой истории.

Фрэнк озабоченно нахмурился.

— Я никому не скажу, что говорил вам.

Я улыбнулся ему.

— Ничего, Фрэнк, ты не виноват.

Он с облегчением тоже улыбнулся в ответ.

Мне настало время уходить. Но прежде я вынул бумажник и сосчитал, сколько в нем фунтов. Все деньги я протянул Тому, с тайным сознанием, что делаю довольно красивый жест.

— Вот, возьми — не ровен час, пригодятся, — торжественно сказал я.

Том взял с таким лицом, как будто этого мало. Я обиделся. Пошарив в карманах, я обнаружил, что мне не хватает мелочи заплатить за чай.

— Придется фунт взять обратно.

— Я тебе одолжу полкроны, — сказал Том, не обнаруживая ни малейшего намерения расстаться хотя бы с одной бумажкой.

Я шагал по рыночной площади и злился на весь белый свет. Миртл могла бы сейчас с полным основанием обвинить меня в том, что я обидчив и гневлив. Я шел и задавал себе риторические вопросы: зачем я ввязываюсь в чужие дела, почему не умею жить сам по себе? Мне представлялось, будто Тревор неким косвенным образом повинен в том, что я повздорил с Болшоу.

Америка, размышлял я, — вот где мое место. Страна свободы, где у меня будут ученики, с которыми девушки не влипнут. А если влипнут? Неизвестно еще, какого она сорта, эта свобода. Я вспомнил вдруг, что Том откладывает свой отъезд в страну свободы.

Размышления сменились подозрениями. Что-то на сей раз задумал этот Том, спрашивал я себя, и теперь это был уже не риторический вопрос.

 

Глава 4

РАЗВЯЗКА В ПИВНОЙ

Был вечер. Я сидел и, полный недобрых предчувствий, дожидался, когда придет Миртл. Только что у нас с ней состоялся странный разговор по телефону. Вот уже несколько дней, как я не видел ее — у нас опять испортились отношения. Сегодня она позвонила и сообщила, что в полночь идет на утренний просмотр.

— В полночь на утренний просмотр? — переспросил я в недоумении. — Просмотр чего, скажи на милость?

— Фильма.

— Что же ты меня не предупредила, киска?

— Я думала, тебе будет неинтересно, — сказала она голосом, полным уныния и укоризны.

О названии фильма она умолчала, из чего я сделал вывод, что это наверняка что-нибудь не для меня.

— А с кем ты идешь? С Воронами?

Миртл не отозвалась. «И будет об этом!» — одернул я себя, решив, что попробую развеять ее тоску болтовней об общих знакомых.

— Ты только послушай, какую я тебе расскажу прелестную историю про Тома. Он объявил, что откладывает свой отъезд в Америку, и я написал Роберту открытку, в которой спрашивал, правда ли это. А в ответ получил открытку от самого Тома.

— Удивительно, — сказала Миртл.

— Ничего удивительного. Том ездил в Оксфорд, остановился, должно быть, у Роберта и, когда того не было дома, стал рыться в его письмах. Подвернулась моя открытка — вот он, в простоте душевной, и ответил на нее. — По-моему, история была забавная. — Простенько и мило.

— Удивительно, — повторила Миртл так, будто и не слушала меня.

Я попробовал сделать заход с другой стороны.

— Похоже, что в школе для меня наметился некоторый просвет. В учительской строят козни против Болшоу. Я в них не участвую, все равно из этого ничего не выйдет. Хочешь, расскажу? Интересно: раз в кои-то веки я могу с чистой совестью выступить в поддержку Болшоу.

— Удивительно.

Третий раз подряд! Как на заезженной пластинке, голос ее безжизненно и сухо повторял одно и то же.

— Что с тобой, Миртл? Ты все время твердишь «удивительно», это просто ни на что не похоже.

— Правда?

— Правда.

— Я не знала.

— Ну, тогда я мог бы с равным успехом вести разговор о погоде.

— Это, наверное, из-за того, что я такая пустая девица!

— Миртл, да что с тобой, в самом деле?

— Я часто думаю — какое может быть сравнение между мною и Робертом или Томом!

Возражать было бесполезно. В это мгновение мне открылось, как она отчаянно несчастлива.

— Я хочу тебя видеть, милая! Может быть, встретимся?

— Я ухожу в кино… — Ее голосок тоскливо замер.

— Давай до этого посидим, выпьем. Ладно? Я прошу тебя, киска!

Кончилось тем, что Миртл согласилась, хотя голос ее звучал все так же безжизненно.

Вот как вышло, что, полный недобрых предчувствий, я сидел в пивной по соседству со своим домом и дожидался, когда придет Миртл.

Я сидел не в салоне, а в общем баре, отдав ему предпочтение за то, что он всегда пустовал. Голый дощатый пол и столики здесь мыли от случая к случаю, стены недавно покрыли коричневым глянцевым лаком. Над камином было пыльное зеркало, в углу его кто-то заткнул под раму пучок искусственных алых фландрских маков. На стене напротив висела клеенчатая таблица позапрошлогодних игр городского футбольного клуба, а вокруг — рекламы шампуней, сосисок и объявления о перевозке мебели.

На каминной доске стоял автомат-гадалка, сделанный в виде маленького радиоприемника. Опускаешь пенни, нажимаешь нужную кнопку, после чего вспыхивает радужный огонек и автомат выдает тебе картонную карточку с предсказанием судьбы.

Я опустил монетку. Надпись на карточке гласила:

У ВАС СЧАСТЛИВЫЙ, ЛЕГКИЙ ХАРАКТЕР.

НЕ ПОДДАВАЙТЕСЬ ЧУЖОМУ ВЛИЯНИЮ.

— С ума сойти! — сказал я вслух. Я взял карточку двумя пальцами и ловким щелчком отправил ее в пустой камин — прием, которому я обучился в детстве, упражняясь с сигаретными карточками.

Дверь открылась, и в нее заглянула рыжая голова. Вот так неожиданность!

— А, ты здесь! Я так и знал. — Том подошел ко мне. — Я сейчас заходил к тебе домой. — Последнее было сказано несколько виноватым тоном.

— Тебе известно, что у меня сейчас свидание с Миртл?

— Ах, вот что.

Я смерил его глазами. Поразительно, как он умеет объявиться как раз в ту минуту, когда у человека назначена встреча с кем-то другим! То ли нюх, то ли шестое чувство: лишь бы не упустить что-нибудь интересное!

— Да, вот что, — ответил я. — И когда она придет, ты мотай отсюда.

— Само собой! — сказал Том с возмущением приверженца старомодной учтивости, оскорбленного в лучших чувствах.

— Зачем я тебе понадобился — по делу?

— Нет. — С минуту Том крепился, держа фасон. Потом подошел к раздаточному окошку и взял себе и мне по кружке пива.

— Ну, как Миртл?

Я рассказал ему. Я так из-за нее беспокоился, что махнул рукой на все подозрения. Я поведал ему о своих страхах, о муках совести.

Том стал успокаивать меня:

— Если бы ты и женился на ней, это ровным счетом ничего бы не изменило. Ей по природе свойственны приливы и отливы. — Он говорил с большим апломбом, за которым вовсе не обязательно стояла большая правда. — Если б вы поженились, на нее все равно нападали бы временами такие приступы тупого безразличия ко всему. Приливы, понимаешь ли, и отливы — вот в чем штука. — Видно было, что этот образ ему нравится, он даже изобразил его движением руки.

На мой вкус отливов у нас было хоть отбавляй, зато в приливах ощущался недостаток.

— Бедная моя Миртл, — сказал я в порыве глубокого сострадания. У таких натур, как она, душевное равновесие неустойчиво — в чем для меня и состояла главная ее прелесть, — но, увы, скачки в ее настроении почему-то чаще всего совершались вниз.

— Знаешь что, я бы легче смотрел на вещи, — сказал Том. — Уж такой у человека склад личности, и поверь, по существу, она недурно к нему приспособилась. — Он посмотрел на меня с улыбкой. — Я в этих делах разбираюсь, Джо.

Я прекрасно знал, что, когда он остается вдвоем не со мною, а с Миртл, у него совершенно другой подход к вопросу.

— В этом смысле я ей куда ближе тебя. А вот такое замечание Миртл, наоборот, должна была слышать сто раз, находясь tete-a-tete с Томом.

— Да, знаешь ли, намного ближе, — повторил Том.

Что было пользы спрашивать, не намерен ли он предпринять какие-то шаги, основываясь на подобного рода близости? Будущее покажет, причем очень скоро. И я чистосердечно сказал:

— Ты очень меня поддержал, Том.

— А на что иначе друзья?

— Видит бог, мне это было нужно.

Том покрутил головой.

— Настало время кончать с этой историей. — Такой голос, налитой несказанной мудростью, Том припасал для особых случаев; он шел из самой глубины его — надеюсь, вы не забыли — бесконечно старой души. Мне припомнились слова Болшоу: «Срок настал». Почему, черт возьми, у всех, кроме меня, есть это умение точно определять, когда настали сроки? Не потому ли, что им отказано в умении определять что бы то ни было иное?

Том выдул из кружки примерно треть и оторвался от нее с удовлетворенным вздохом. Я обратил внимание, что в окошке появился бармен — он протирал стаканы и ставил их на полку, которой не было видно.

Вдруг дверь отворилась. У меня екнуло сердце, но оказалось, что это не Миртл. В дверях стоял невзрачный человечек, обмотанный шарфом и в фуражке. Он окинул взглядом нас с Томом, остался, по-видимому, недоволен и вновь скрылся за дверью. Слышно было, как он зашел в салон.

Мы посидели молча. Вечер стоял теплый, и под потолком, жужжа, кружила невидимая муха.

— Еще пивка? — спросил Том.

— Да, но теперь угощаю я.

Я вдруг вспомнил о чрезвычайном событии в жизни Тревора и спросил у Тома, как подвигается дело.

Том широко усмехнулся.

— Полагаю, что все уладится… Подождать надо, как выяснилось. Тут, ты знаешь, существенно точно определить время… — Он осекся. — Тебе, пожалуй, разумнее ничего об этом не знать.

— А еще деньги тебе потребуются?

Том пожал плечами. Я встал взять еще пива. В пивную вошла Миртл.

Сначала взгляд ее упал на меня, но не засветился теплом и приветом. Вслед за тем она увидела Тома и одарила его трепетной улыбкой.

— А-а, Миртл! — С преувеличенной сердечностью встретил ее Том.

— Том как раз собрался уходить, — сказал я, не без злорадства припоминая, сколько раз отделывался Том от моего или ее присутствия.

Том дернул плечом и с усмешкой обратился к Миртл:

— Джо в обычном репертуаре.

Неизвестно почему, его реплика повергла Миртл в глубокое отчаяние, которое она не сочла нужным скрыть. Том остался очень недоволен.

— Ладно, я пошел, — сказал он.

Я проводил его глазами — Миртл тем временем усаживалась рядом со мной. Внезапно мною с удвоенной силой овладело предчувствие недоброго. Сейчас, подумалось мне, произойдет тяжелейшая сцена.

Мы с Миртл посмотрели друг другу в глаза. Вечер выдался светлый, но в баре было темно, и к тому же мы сидели спиной к окну.

На лице у Миртл я прочел все то, что так упорно отказывался видеть. Страх и стыд поднялись во мне, усугубленные глубокой и острой жалостью. Миртл не проронила ни звука. Просто сидела, подставив себя моему взгляду. Мы не успели еще обменяться ни словом, ни хотя бы прикосновением, а у меня было такое чувство, точно все уже сказано. Это — конец, кричало во мне все.

— Маленькая, как ты теперь себя чувствуешь? — не удержался я от вопроса, словно она была больна и, может быть, дело пошло на поправку.

— Сама не знаю.

Я вгляделся внимательней. Глаза у нее стали огромные, румянец горел на щеках широкими пятнами. Под глазами легли буроватые тени. Грудь как будто дышала глубже, в лад сильному биению сердца.

— Дорогая моя. — Я взял ее за руку. Рука осталась покоиться в моей.

— Так больше не может продолжаться.

Я вздрогнул, словно от удара. И ничего не сказал.

Молчание затянулось.

— Ведь правда? — Миртл подняла на меня глаза.

Мне не хватило духу сказать «да». Я выдавил еле слышно:

— Не знаю. Раз ты так считаешь…

Произошло движение, и в окошке появился бармен — посмотреть, не нужно ли нам что-нибудь.

Миртл попросила себе двойное виски. От растерянности я не стал ей перечить и решил, что возьму себе то же самое. Я принес стаканы и поставил на наш деревянный столик.

Мы отпили по глотку. Помолчали. Отпили еще. Минуты пролетали, словно мухи, что с жужжанием вились по бару. Местом общей сходки мухи избрали зеркало.

— Ну, как это может продолжаться? — спросила Миртл, уже не глядя на меня.

— Я не знаю.

Мы вновь умолкли. Я выпил еще виски. Трудно сказать, о чем я думал сейчас, что ощущал. Мною владели воспоминания о былом.

Я заметил, как Миртл залпом прикончила свое виски. Ничто у нее в лице не переменилось.

— В последние дни я только об этом одном и думаю, — сказала она.

— Я тоже.

Молчание. Я прервал его:

— Ты хочешь, чтобы у нас все кончилось?

— Хочу? Как это возможно?.. — В ее голосе затеплилась жизнь.

— Тогда почему же…

— Я тебя люблю. — Она вдруг взглянула мне в глаза.

— О господи!

У Миртл резко перехватило дыхание. Она прижала стакан к губам и опустила глаза на его дно.

— И что же?

— Ты не хочешь на мне жениться! — Не успев договорить, она разразилась слезами.

Меня поставили лицом к лицу с голой правдой, обнажили предо мною корень моего упорства. Что мне стоило протянуть руку и шепнуть: «Я женюсь на тебе». Она была мне такая родная. Сказать требовалось такую малость.

Я покачал головой.

— Не хочу.

Миртл тихо плакала. Я молча наблюдал. Я допил свой стакан. Не подумайте, что я не мучился и не клял себя. Клял. С моего упорства сорвали покровы, и корень его являл собой отталкивающее зрелище. И все равно я не мог и не хотел через него преступить. Мне ни на минуту не приходило в голову, что ведь и Миртл не в силах преступить через корень своего упорства. Я видел только, что я один повинен в ее страданиях. Я сидел и терзал себя за то, что не желал себя сломить.

Так сидели мы долго, и думал каждый о себе, а нити, связывающие нас, тем временем рвались одна за другой. Мы дошли до последней грани — по крайней мере так нам казалось, — вопрос был задан, и на него дан окончательный ответ. Дальше идти было некуда.

Миртл вынула носовой платок и отерла слезы. Взглянула, не остались ли на платке следы туши. Я встал и, ничего не говоря, принес еще два двойных. Я умышленно перелил Миртл содовой. Она взяла и стала рассеянно пить большими глотками, как пьют фруктовую воду. Я неподвижно уставился на свой стакан. Слова не шли нам на язык.

В салоне кто-то включил спортивную передачу, и назойливый голос комментатора принялся объявлять результаты крикетных матчей. Миртл как будто не слышала его. Мы по-прежнему сидели в полном одиночестве. Наконец она подняла голову.

— Мне надо идти.

— Погоди, киска, не уходи.

— Надо…

Отпускать ее было нестерпимо. Как мне хотелось ее утешить! Я обнял ее за плечи.

— Девочка моя родная! — Я спрятал лицо у нее на шее. Сейчас она принадлежала мне безраздельно, это переворачивало мне душу, так что в пору было разрыдаться. Никогда в жизни не ощущал я с такой полнотой близость другого существа — и это в ту минуту, когда готовился разлучиться с ним!

Миртл испустила тяжкий вздох. Я взял ее стакан и дал ей пригубить. Потом выпил сам.

— Я уже опаздываю.

— Ничего.

— Но меня будут ждать.

— Ты идешь с Хаксби?

— Да.

— Хаксби может и подождать.

Миртл высвободилась из-под моей руки и повернулась ко мне лицом.

— Неужели тебе ни до кого нет дела?

— Не понимаю. О чем ты?

— Решительно ни до кого. — С каждой минутой она оживала все больше. — Тебе нет дела, что он будет ждать. Нет дела, что я ухожу.

— Много ты знаешь!

— А откуда мне знать? Ведь ты никогда ничего не скажешь. Другие люди говорят о том, что у них на уме, ты — боже сохрани. Ты не высказываешься. Ты позволяешь себе упоминать о Хаксби так, словно он пустое место. А знаешь ли ты… — она подалась вперед и внушительно, с силой закончила: —…что он хочет пристрелить тебя?

— Господи помилуй!

— Он ревнует!

— М-да, похоже на то.

— Видишь, вот ты опять! Попробуй поставь себя на его место!

— Хорош бы я был писатель, если б не пробовал.

— Не знаю, как это у тебя получается. Ты ведь меня не любишь.

— Если ты хочешь сказать, что мне незнакома ревность, ты очень…

— Ах, знакома? Знакома, да? — Миртл приблизила ко мне лицо. — Почему же ты мне ничего не говорил?

— Потому что о таком не рассказывают! — крикнул я. — Потому что ревность — отвратительна! Мне противно, что я ревную тебя к Хаксби. Лучше бы я ничего не слышал о нем!

— Но ведь есть средство помочь этому горю, правда? — Иначе говоря, жениться на ней.

Я вскочил.

— Нет! Я не пойду на такое средство!

Миртл не сводила с меня глаз.

— Да. Теперь я это поняла окончательно. Спасибо Тому, он растолковал.

— Тому? Так ты обсуждала наши отношения с Томом…

— Конечно. С кем мне еще поговорить? У меня нет друзей. А Том тебя понимает.

— Это он так говорит.

— Понимает, и лучше, чем ты думаешь.

— Святые слова!

— Нет, ты ужасный человек!

Я опять сел.

Несколько минут прошло в молчании.

— А тебя Том понимает? Как ему кажется?

Миртл не отозвалась.

Я сказал:

— Не сердись, Миртл.

Миртл взглянула на меня мягче.

— Ты не понимаешь, до какой степени мне не с кем поделиться. Том добр ко мне, вот и все. Редко кто принимал во мне такое участие…

Любопытно, подозревает ли она, что Том не без корысти принимает в ней столь редкостное участие? Едва ли. Во всяком случае, не мое дело просвещать ее, тем более что я и сам ни в чем не уверен.

Я снова сердечным движением обнял ее за плечи. Ожесточение во мне стихало, в ней — тоже.

— Пожалуйста, киска, не будем ссориться.

Миртл умолкла на полуслове. Вероятно, нас с нею одновременно поразил подлинный смысл моих слов: «Не будем ссориться напоследок».

— Не надо так говорить! — вскричала она.

Мы замолчали. Я допил виски. Миртл к своему не притрагивалась. Она сидела, глядя на стакан, словно молилась, чтобы влага в нем никогда не иссякла, чтобы не надо было двигаться с места, а вечно сидеть вот так, ощущая на плечах мою руку.

В комнате совсем стемнело, и бармен без предупреждения зажег свет. Мы прикрыли глаза рукой.

Миртл встала. Встал и я.

— Я должна идти.

Мы посмотрели друг другу в глаза. «Что теперь будет?» Мы не могли заставить себя произнести это вслух.

— Я посажу тебя на автобус.

Миртл кивнула. Мы вышли на улицу. Снаружи было светлей, чем нам представлялось. Теплый ветерок ласкал нам щеки. По обе стороны широкой улицы тянулись деревья. Мы не спеша дошли до остановки и стали ждать автобуса.

Мы постояли рядом. Я вдруг повернул голову и заглянул ей в лицо. Выражение его опять резко переменилось. При всей решимости не заводить разговор первым я не мог второй раз пропустить удобную минуту. Я спросил:

— Скажи, как я должен теперь себя вести?

Глухим, деревянным голосом она сказала:

— Вероятно, нам больше не надо видеться?

Я не стал притворяться, что возражаю.

— Мне страшно жаль, — пролепетал я, сознавая, как пусты и ничтожны эти слова. Миртл словно бы и не слышала.

Показался автобус.

— До свидания, девочка.

Неожиданно мы очутились друг у друга в объятиях. Я поцеловал ее, она прижалась ко мне тесней…

Автобус, не замедляя хода, прошел мимо. Это была остановка по требованию, мы забыли, что надо поднять руку.

— Теперь придется ждать следующего.

Миртл отстранилась от меня. Она плакала.

— Прощай, милый мой.

— Я подожду с тобой вместе.

— Нет, не надо! Пожалуйста! Иди!

— Как же я брошу тебя одну?

— Уходи, умоляю тебя! — с мукой и страстью выкрикнула она.

На мгновение я задержал ее руки в своих, потом отвернулся и зашагал прочь.

Улица, по которой я шел, отлого поднималась наверх, забирая вправо. Дойдя до поворота, я оглянулся. Миртл одиноко стояла на остановке. Слезы застлали мне глаза, так что я шел, не видя, куда ступаю. И все-таки шел.

Я возвратился домой. Хозяйка с племянницей куда-то отлучились, и в доме, кроме меня, не было ни души. Я зажег у себя свет, и сразу же мне бросился в глаза телефон. Невыразимое одиночество нахлынуло на меня.

Я сел в кресло и задумался. Разрыв наконец произошел. Одно только непонятно. Миртл сказала: «Вероятно, нам больше не надо видеться», но облекла свои слова в форму вопроса, как бы оставляя за мною право сказать: «Нет, надо!» Я совсем запутался. Расстались мы или нет? Похоже, что расстались. Тогда откуда у меня эта уверенность, что Миртл так не считает? Выходит, расставаться тоже нужно по обоюдному согласию.

Мало-помалу я успокоился. Настроение у меня изменилось. Я мысленно вновь и вновь обращался к подробностям нашего объяснения и начинал видеть его в ином свете. У меня постепенно прояснилось в голове, и на месте путаницы обозначилось нечто вполне определенное. Я принял эту определенность не без жестокого внутреннего сопротивления, ибо она несла с собой холод и душевную очерствелость.

Я знал теперь: как бы ни повела себя в будущем Миртл, для меня с нею покончено раз и навсегда.

 

Глава 5

КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ

День за днем всякий раз, как звонил телефон, я думал, что это Миртл. И всякий раз это была не она. Я избегал появляться в тех местах, где была вероятность ее встретить, а на субботу и воскресенье договорился поехать в Оксфорд. Я ходил несчастный, сам не свой и с твердым убеждением, что непременно что-то должно случиться.

Чтобы отвлечься, я, как это ни было скучно, занялся делами. Из американского консульства в Лондоне сообщили, что за визой необходимо явиться в другое консульство, в Бирмингеме, и я наметил съездить туда в пятницу, когда уроки в школе кончаются в первой половине дня. Кроме того, я вновь написал мисс Иксигрек насчет своей рукописи.

На другой день после того, как мы с Миртл то ли расстались, то ли нет, мне позвонил Том в надежде выведать, что произошло. Я сказал, что, если ему так не терпится, пускай он, голубчик, не посчитает за труд ко мне зайти.

Том явился, когда я сидел у открытой двери в сад и ужинал: пил чай и ел бутерброды с консервами из лососины.

— Аппетит, я вижу, у тебя не отбило, — заметил он.

Я нашел, что это пошлое замечание.

— Я попрошу хозяйку принести еще бутербродов. — Том был большой любитель бутербродов с лососиной. — Будем надеяться, что у нее не кончились консервы, — прибавил я, чтобы его напугать.

На всякий случай Том с жадностью сжевал штуки две моих. Он оглядел вазу с пирожными.

— Превосходно она тебе печет! Ты посмотри, как тебя тут любят.

— Это племянница печет.

— А-а! И конечно, для мистера Чиннока. — Том глубокомысленно покивал головой, размышляя, по-видимому, сколь многообразны одежды, в которые облекает себя чувство.

Я взял последний бутерброд и пошел попросить еще. По дороге я столкнулся с хозяйкой: она сама догадалась принести угощение. Том встретил ее витиеватыми любезностями, чем явно ей угодил. Хозяйка у меня была сухопарая дама не первой молодости с бледными впалыми щеками и темными глазами-щелочками. Том сумел высечь из них живые искры. Когда она вышла, он сказал:

— Теперь она будет относиться к тебе еще любовнее.

Поскольку хозяйка ела меня поедом за то, что Миртл слишком поздно засиживается в гостях, я решил, что немного больше любви с ее стороны мне не помешает. До сих пор я не замечал, чтобы ко мне относились с любовью. Собственнически — да, любовно — нет.

Том сказал:

— Я слышал, вчера в кино Миртл сидела просто убитая.

— Кто тебе сказал?

— Стив ходил на просмотр и видел ее. Она была с Хаксби.

Я выслушал это молча.

— Что произошло после того, как я ушел? Порвал ты с ней?

— Порвал! Что это тебе, клочок бумаги — взял да порвал? Такие дела просто не делаются, милый мой.

Ясно было, что Том меня не одобряет. Будь он на моем месте — он бы порвал. Но он лишь спросил миролюбиво:

— Так значит, у вас с ней все по-прежнему?

— Не совсем. В том-то и беда.

— Бедная девочка!

— Ты мне вчера внушал, что не такая уж она бедная.

— Что же — на том вы вчера и расстались?

— В общем, да.

Том покачал головой.

— Не понимаю, как ты можешь — ни туда, ни сюда. Я бы не мог. Я бы добился определенности.

В другое время меня бы это позабавило.

— Я и добился, в известном смысле, — потом. От себя. Что касается меня, у нас с ней определенно покончено.

— Это уже лучше. Тебе сразу станет намного легче.

— Не знаю. Пока что мне стало намного тяжелей.

— Чисто временное явление, — объявил Том.

Беседа не клеилась. Том взял последний бутерброд из новой порции.

Я решил как можно достовернее изложить ему, что у нас произошло. Разговоры я приводил большей частью дословно. Я рассказал ему про слезы Миртл и наше прощальное объятие на автобусной остановке.

— Дорогой мой Джо, как ты мучаешь бедную девочку!

— А она меня не мучает, если на то пошло?

— Она, вероятно, думает, что ты больше не станешь с ней встречаться.

— Как ты же мне сам и советовал.

— Нет, это просто бесчеловечно! — продолжал Том, пропуская все, что я говорю, мимо ушей. — Причинять ей такие страдания! — Он гневно поднял голос. — Ты обращаешься с ней возмутительно!

Вы не находите, что Том вел себя несколько противоречиво? Я нахожу, что да — мягко выражаясь. Я лично в своем положении стремлюсь проявлять своего рода последовательность и до знакомства с Томом полагал, что другие поступают так же. Ничуть не бывало! Том открыл мне глаза, благодаря ему я стал многое видеть в людях. Я пришел к заключению, что постигнуть род человеческий возможно лишь наблюдая, как ведет себя Том.

Том обличал меня долго. Сам первый наставлял меня кончать с этой историей, и сам же бранил теперь на чем свет стоит за то, что я так и сделал, ухитряясь при этом клеймить меня презрением еще и за малодушие, которое выразилось в том, что я не покончил с нею более решительно. Лицо его все сильней наливалось кровью, глаза метали молнии. Участие к Миртл налетело на него, закружило и понесло.

— Ты разбил ей жизнь! — надрывался он.

Я безмолвствовал. А Тома несло все дальше. Теперь он перешел на мои недостатки. Уплетая мои пирожные, он громил меня за холодный эгоизм, за бессердечность, за неумение считаться с чувствами других, за скудость собственных чувств, выявив мою крайнюю несостоятельность как мужчины, мыслителя и любовника. Еще несколько лет назад я бы нипочем не стерпел и начал бы яростно отбиваться.

— Что ты дальше намерен предпринять? — требовательно спросил Том.

— Ничего, — процедил я.

— Это на тебя похоже.

Я ощутил легкое головокружение, я уже не знал, где у меня право, где лево. Впрочем, я тотчас взял себя в руки и находчиво спросил:

— А ты что дальше намерен предпринять?

Том на мгновение запнулся.

— Мне это предстоит обдумать.

Я едва не сказал: «Это на тебя непохоже».

— Миртл столько страдала, — продолжал он уже спокойнее. — Пожалуй, только я один до конца понимаю, сколько ей пришлось пережить.

— Она говорила, что ты понимаешь.

— Ах, она говорила? — Том вскинул на меня младенчески простодушные глаза.

Я кивнул головой.

— Мы оба много страдали.

Я опять кивнул. Чем еще прикажете отвечать на такой несусветный вздор?

— Я думаю о Миртл не первый день, Джо.

— Серьезно? — Я навострил уши.

Том смотрел на меня с изменившимся, загадочным выражением лица.

— И знаешь, что я надумал? Если ты на ней не женишься, возможно, будет очень неплохо, если на ней женюсь я.

Я принял это сообщение не дрогнув. Я был горд, что сумел разгадать, какое у него выражение лица — то было выражение человека, уверенного, что ему удалось с неподражаемой ловкостью и тактом подвести разговор к щекотливому предмету.

Я промычал что-то невнятное. По-моему, Том ожидал большего. Он был явно озадачен, что я не только не вознегодовал, но даже не удивился.

— Ну, что ты скажешь?

— Я тоже не первый день обдумываю эту проблему — хотя, конечно, под другим углом. — Я выразительно помолчал. — Когда начинаешь подыскивать мужа для своей любовницы, главная загвоздка в том, что всякий другой кажется нехорош.

Том дико разозлился. Он деланно захохотал, но лицо его залилось багровой краской до самых корней яркорыжих волос, а глаза загорелись зеленым огнем.

— Остроумен, как всегда.

Когда про меня говорят, что я что-нибудь эдакое «как всегда», это значит, что меня осуждают.

— Может быть, — продолжал Том, — нам сейчас имеет смысл поговорить чуточку серьезней?

— Чаю выпьешь?

— С удовольствием.

С этой минуты переговоры проходили в обстановке сугубой церемонности. Том принял из моих рук чашку чая и с отменной предупредительностью осведомился:

— Значит, если я правильно понял, ты не стал бы возражать.

— Чтоб ты женился на Миртл? Да разве я вправе? — Я заговорил серьезно: — Видишь ли, я с некоторых пор пришел к выводу, что если не собираюсь жениться на ней сам — стало быть, нечего мне мешать тому, чтобы это сделал другой. Естественно, я рад бы шею свернуть этому другому, и все такое прочее. Но я буду держать себя в узде.

— Понятно. И, на мой взгляд, в высшей степени неубедительно. — Я ответил ему полупоклоном. — Что ж, не ожидал. Это отчасти упрощает дело.

— Упрощает? — вскричал я. Здесь, видимо, следует оговориться. Хоть Стив и подготовил меня, я все равно продолжал считать, что затея Тома — чистый бред, и ничего глупее не придумаешь. И не сомневался, что точно так же на нее посмотрит Миртл.

Том улыбнулся, поджав губы.

Зазвонил телефон. Мы с Томом переглянулись, одинаково решив, что это Миртл. Я закрыл балконную дверь и взял трубку. Том ждал, готовый по моему знаку выйти из комнаты. В трубке раздался голос Стива.

— Джо, Том у тебя? — Голос был озабоченный.

— У меня. — Я передал трубку Тому.

Они говорили недолго и условились, что через полчаса встретятся. Том положил трубку и оглянулся, самодовольно ощерясь.

— Кстати, как у тебя обстоит со Стивом?

— Как нельзя лучше, Джо. — Глаза его блестели насмешливо, точно он хотел прибавить: «Если бы ты понимал нас, ты бы не волновался».

Я крикнул хозяйке, что можно убирать со стола.

— А как у него обстоит со школьницами?

— Не знаю. Я стараюсь не донимать его расспросами. — Кажется, это было сказано мне в назидание.

Я вспомнил драму в четырех действиях у бассейна и заметил:

— Это разумно с твоей стороны.

Том сел на место.

— Он взрослеет, только и всего. Я понимаю, что жизнь неизбежно будет относить его все дальше от меня. Это вполне естественно… — Том сделал передышку. — Я не удерживаю его, наоборот. Я не хочу его связывать.

Я поневоле заслушался этим самозабвенным враньем, которое шло по возрастающей и, видимо, еще не достигло апогея, ибо далее он изрек:

— Самое основное, Джо, — уметь обходиться без слез.

Я не поверил своим ушам.

Нашу беседу прервало появление хозяйки. Том закурил сигарету. Когда хозяйка ушла, он доверительно нагнулся к моему уху:

— Стиву, сам понимаешь, неизвестно, какие у меня намерения относительно Миртл.

— Да-да, — сказал я. — Как не понять. — Эта роскошная завершающая брехня вызвала у меня повторный приступ легкого головокружения.

— Надеюсь, ты ему не проговоришься.

— Можешь на меня положиться, Том, — если Стив не знает, я ему ничего не скажу.

— Конечно, Джо. Кого-кого, а тебя не приходится учить скромности.

Том встал, собираясь уходить, и на этой бодрой, фальшивой ноте наш разговор окончился.

Не успел Том ступить за порог, как снова зазвонил телефон.

— Это опять я, Стив, — раздался возбужденный голос. — Том ушел? Я не с ним хотел поговорить, а с тобой, когда звонил первый раз. Мне надо с тобой повидаться, Джо.

— Зачем?

— Сейчас сказать не могу. Нет времени. Вот-вот должен подойти Том. Мне необходимо с тобой повидаться.

Все время, вплоть до отъезда в Оксфорд, было меня предусмотрительно расписано по минутам. Но Стив не отставал и в конце концов вырвал у меня согласие встретиться с ним в вокзальном буфете, когда я буду ждать поезда. После чего он поспешно дал отбой.

Я терялся в догадках.

В субботу утром я получил письмо, написанное незнакомым почерком. Оказалось, что оно от мисс Иксигрек. Она писала:

«Дорогой мистер Ланн!

Не знаю, с чего начать, так как нахожусь в безумно неловком положении. Я очень хорошо понимаю Вашу тревогу о судьбе рукописи и, разумеется, охотно прощаю, что Вы написали мне в третий раз. Боюсь, что я вынуждена сама просить у Вас прощения: дело в том, что Ваша рукопись, к несчастью, затерялась. Оттого я и медлила так долго с ответом, надеясь, что, может быть, она вдруг обнаружится. Стоит ли говорить, с каким нетерпением я ждала той минуты, когда смогу ее прочесть…»

У меня вырвался гневный вопль вперемешку со смехом. Пять месяцев по ее милости пропали даром — и это в то самое время, когда решается моя судьба! За пять месяцев я не сдвинулся с мертвой точки. Письмо заканчивалось обещанием прочесть роман за неделю, если я пришлю новый экземпляр рукописи.

В первую минуту я сгоряча решил пренебречь им, но, поостыв, внял голосу рассудка. Который, впрочем, не поколебал моей незыблемой уверенности, что все несчастья, какие есть на свете, должны непременно сыпаться на мою голову. В этом милом расположении духа я и отправился на свидание со Стивом.

Торопливо пройдя вдоль платформы, я зашел в буфет. Стива не было. Я взял себе бутылку пива, булочку с сыром и стал закусывать, не сводя глаз с двери. Я доел булочку. Допил пиво. Стив все не показывался. Вдруг я сообразил, что он, должно быть, перепутал платформы и ждет меня в другом буфете. Я пробежал по переходному мосту и стал искать Стива на той стороне. И нашел. Он мирно читал томик стихов Бодлера.

— Выходи отсюда, Стив! — нетерпеливо заговорил я. — Это не тот буфет, ты перепутал.

Стив обиженно сдвинул брови домиком.

— Да нет, Джо! Это та самая платформа, которая тебе нужна.

— Нужна не мне, а еще кому-нибудь, — мой поезд отходит с другой платформы. — Я подхватил его за локоть и потащил к выходу. Он упирался, доказывая свое. На Оксфорд можно ехать двумя путями. Стив выбрал платформу, с которой оксфордский поезд отходил через три часа. Я с ужасом спохватился, что веду себя не многим лучше Тома. Я понял, что у Тома есть серьезные основания так себя вести.

— Взять тебе бутылку пива? — спросил я, благополучно водворив его на нужное место.

— Пожалуйста, — сказав Стив с выражением святого, который готовится принять смертные муки. Что не помешало ему ополовинить бутылку единым духом. — Страшно пить захотелось, пока тебя ждал.

— Ну, так что же ты собирался мне сказать?

Мы стояли, облокотясь на мраморную стойку, и смотрели в окно на платформу. За спиной два стеклянных колпака, в которых были выставлены булочки, точно ширма, отгораживали нас от буфетчицы. Стив скосил глаза на свой стакан, но из благовоспитанности постеснялся допивать пиво, пока не начат разговор.

— Я узнал, что Том отложил свой отъезд в Америку.

— Да, знаю.

— Опять отложил, я хочу сказать. Теперь уже до конца июля.

Я признался, что для меня это новость.

Стив принял мое признание молча. Вот теперь, с видом оскорбленной, но торжествующей добродетели, он счел уместным допить пиво.

Я на мгновение растерялся, охваченный беспокойством.

— Под каким же предлогом, на сей раз?

— Неотложные дела на работе.

— Ох, не верится!

— Во всяком случае, так он будет объяснять тебе.

— А в действительности? Ты не знаешь?

— Как с ним можно что-нибудь знать? Мало ли что он наговорит!

— Что, например?

— Я, в общем-то, не уполномочен тебе сообщать.

— И тем не менее сообщи.

— Не хочет ехать один, раньше вас. Он говорит, вы с Робертом нарочно посылаете его вперед, чтобы все трудности легла на его плечи.

— Но мы связаны работой до конца июля.

— Вы сами предупреждали, что будете жить на его счет.

— Какой вздор — мы валяли дурака! Роберт пошутил, что мы сядем ему на шею. — Это и сейчас звучало смешно. — И начнем помыкать им, а он будет нам прислуживать.

— Он это принял за чистую монету.

— Ручаюсь, что тут другая причина.

— То есть это связано с его намерением жениться на Миртл?

— Ерунда! Никогда он не женится на Миртл. Чушь собачья!

— Меня он всячески уверяет в этом. А себя уже уверил.

— Ну что же. Стало быть, дело за малым — уверить Миртл.

Стив стрельнул в меня продувным серым глазом.

— Она с ним встречается куда чаще, чем ты полагаешь.

Я слегка опешил.

— Ах, вот оно что!

Наступило короткое молчание. Я промочил горло. Стив, за неимением финансов, тоскливо смотрел на пустой стакан.

— А каким боком все это касается тебя, Стив? Значит ли это, что Том к тебе охладел?

— Охладел? Ты сказал — охладел, Джо? Наоборот! Ужас, честное слово! От него нельзя отойти хотя бы на минуту! Сначала он говорит, что жизнь относит меня от него и это неизбежно, что он не хочет меня связывать — а потом не отпускает от себя ни на шаг! Вчера вечером, например, мне хотелось посидеть дома. Поработать над стихотворением. Я никуда ни с кем не собирался, даю тебе слово. Хотел просто провести вечер дома. Так нет же, он и туда явился. Стал посреди комнаты и заявляет: «Я желаю знать — идешь ты со мной или нет?» Прямо в присутствии моих родителей!

Я мигом вообразил себе это зрелище: Том, бешено выкатив глаза, возвышается посреди комнаты.

— А ты что?

Стив пожал плечами.

— А что — я? Пришлось идти.

— Чудеса! — сказал я.

— Он страшно боится, как бы я ему изменил.

Я не выдержал и расхохотался, хотя видел, что Стив этим уязвлен.

— Как же это увязать с его отъездом в Америку?

— Он рассчитывает, что годика через два-три я приеду к нему.

Опять новости.

— Ну и ну!

— Вот именно! — сказал Стив. — Он, понимаете ли, женится на Миртл и укатит с ней в Америку, а я должен сидеть здесь и хранить ему верность. Целых три года!

У меня дух занялся от этой чудовищной галиматьи.

— Нет, ты только представь себе, Джо!

— Я пытаюсь себе представить, что должно произойти, по его мнению, когда истекут три года и ты нагрянешь в Америку к счастливой чете.

— Так далеко в будущее он, я думаю, не заглядывает.

— Знает, подлец, где остановиться! — Я покосился на Стива, Стив — на меня. Наши взгляды встретились, и мы разом покатились со смеху. Все головы в буфете точно по команде повернулись к нам.

Я посмотрел на часы и понял, что это мой поезд подходит сейчас к платформе.

— Счастливо, Стив! — сказал я. — Выпей еще, тебе полезно!

Я бросил на стойку мелочь, сколько надо на бутылку пива, и оставил его наслаждаться в одиночестве.

Роберту я исправно доложил о новых фокусах Тома, и он заметно встревожился. Я ясно видел, что он сомневается, чтобы Том поехал в Америку на свой страх и риск — по-моему, он уже не очень верил, что Том вообще когда-нибудь уедет в Америку. Мы решили, что отныне займемся собственными делами. У меня виза была на руках; Роберт пока что подал прошение о визе. Вынырнув на несколько часов из обстановки, где мы варились в собственном соку, я получил возможность трезво взглянуть на положение вещей со стороны и ощутить неумолимый ток событий. Стоял июнь месяц.

Мы пообедали в колледже и к тому времени, как вернулись к Роберту, немного отошли. Поговорили о наших книгах — Роберт не проявил должной чуткости, от души посмеявшись над письмом мисс Иксигрек. К вечеру я разоткровенничался и посвятил его в подробности своих сердечных переживаний.

— Лет через десять я горько пожалею, что не женился на ней, — сказал я мрачно.

Роберт не отозвался.

Меня разбирала усталость, и я пустился в унылые разглагольствования о природе совести, суть коих сводилась к тому, что если ты поступил так, как тебе хочется, то обнаруживать задним числом угрызения совести — ханжество.

Я заметил, что Роберт поглядывает на часы. Было начало двенадцатого.

Зазвонил телефон.

Робер пошел ответить. Я взял со стола какую-то книжку. Звонила междугородная. И вызывали меня. Я испугался. Я взял трубку у Роберта из рук, уверенный, что услышу сейчас о каком-то несчастье.

И услышал вдалеке голос Миртл.

— Это ты, Джо?

— Да.

— Это я, Миртл.

— Да-да?

— Зайчик, я завела себе собаку!

— Чего-о?

— Собаку, зайчик. Завела собаку! — Ее голосок звенел от возбуждения. То ли хандра у нее рассеялась, то ли она была под хмельком. — Правда, замечательно?

— Ага. — В первую минуту я подумал, что ослышался — не может быть, чтобы она говорила о собаке. Теперь я просто перестал понимать, что происходит.

— Я говорю: правда, замечательно?

— А я говорю: ага.

В голос Миртл закралась укоризна.

— Что-то я у тебя не слышу особого восторга!

Это было немножко чересчур. Иначе не скажешь.

— Извини, — выдавил я.

Если бы настроение, падая, издавало звуки, я услышал бы на другом конце провода увесистое «шлеп!».

— Я рад, — сказал я, стараясь вложить в эти слова весь восторг, на какой был способен, то есть, честно говоря, всего ничего.

— Это рыжий сеттер!

— Прекрасно.

— По кличке Брайен.

— Брайен. Брай-ен!

— Господи, помилуй нас, грешных!

— Что? Не слышу тебя.

— Я говорю: как поживаешь?

— Хорошо! Все чудесно. Сегодня водила Брайена гулять в парк. Так было весело!

Я не знал, что и сказать. Просто слушал этот голос, этот безоблачно счастливый голосок.

— Обязательно приходи посмотреть… — Она запнулась. — Ты когда приезжаешь?

Я насторожился.

— Завтра вечером, а что?

— Придешь к нам с Брайеном в гости?

— Если ты действительно хочешь… — Теперь у меня упало настроение.

— Так я тебя жду завтра вечером. До свидания, зайчик.

— До свидания.

Я оглянулся на Роберта — он стоял у камина и слышал весь разговор.

Роберт молчал. Я тоже. Наконец я спросил:

— Может быть, мы все с ума посходили?

Я спросил это совершенно серьезно.