Впервые после долгого восстановления Герман решился появиться в театре, хотя это решение далось ему нелегко — он надеялся прийти на выступление без помощи костылей, но, к сожалению, ноги были еще слишком слабыми, он хромал, и выбора не оставалось. Желание увидеть Ангелину на сцене оказалось сильнее, и он собрался с духом.

Как бы ему ни хотелось, организм не мог так быстро восстановиться. Он приложил немало усилий, чтобы прийти в нормальную форму, но, казалось, все было бессмысленно. Герман все еще чувствовал, что быстро слабеет и устает, время от времени его беспокоила головная боль, а сон оставался чутким, некрепким. Он мог по нескольку раз вставать среди ночи. В общем, Герман не замечал никаких изменений, и от этого сильно злился.

Помимо физического здоровья его беспокоило еще и психологическое состояние. Временами появлялась какая-то агрессия, которая быстро сменялась апатией. Или же появлялось желание скорее опустить руки, и от этого раздражительность только усиливалась. Он чувствовал себя слабым и бессильным. Мысль о том, что Ангелина думает так же, была просто мучительной. Он изо всех сил старался сохранять спокойствие в ее присутствии, но с каждым разом это давалось ему все труднее и труднее. День проходил за днем, но ничего не менялось. Так, по крайней мере, казалось Герману.

Но в этот день он все же постарался взять себя в руки и произвести на Ангелину хорошее впечатление. Ведь предстоял важный разговор, который обещал изменить их судьбы…

Сборы заняли больше времени, чем обычно. Многие вещи не подходили Герману по размеру, — он слишком исхудал. К сожалению, на то, чтобы обновить гардероб, у него не было ни времени, ни сил, ни средств. Все доходы и сбережения уходили на лечение и восстановление. К тому же Вера Петровна влезла в долги, и их нужно было возвращать.

Как хорошо, что в его гардеробе сохранился элегантный классический костюм, который он надел всего несколько раз, еще будучи студентом. Выглядел тот как новый и пришелся ему впору. Герман с удовлетворением оглядел себя в зеркале.

Оставались последние штрихи — прическа, обувь, цветы. И, конечно же, маленькая бархатная коробочка, которую он купил около года назад. Герман осторожно спрятал ее в потайной карман пиджака. Сегодня он снова попытается сделать Ангелине предложение, и надеялся, что в этот раз она все-таки согласится стать его женой.

Что касается Ангелины, она находилась в приподнятом настроении. Герман снова появится здесь, в этом зале, во втором ряду! Спустя столько времени! Его поддержка была для нее очень важна. Она тщательнее обычного готовилась к выступлению. Даже испорченное кем-то концертное платье показалось ей всего лишь пустяком.

В этот раз она исполняла партию Мими из оперы «Богема» Пуччини. Итальянский язык, как было сказано, она знала неплохо, поэтому смогла настолько хорошо вжиться в роль, что даже Герману стало немного беспокойно, — не навредят ли ее здоровью такие эмоциональные нагрузки?

— Ты не видел, как смутилась я, мой милый…

«Холодная ручонка, надо вам её согреть!..»

В этот миг ты мне дорог стал навеки… — Она отчаянно схватилась за грудь, вся побледнела, задрожала. Ее возлюбленный Рудольф, которого играл Альберт, стоял, оцепенев. Он словно не понимал, что Мими умирает. Только голос, немного испуганный, немного растерянный, но не менее сильный и мощный, окутал зал:

— Мой Бог! Мими!

— Люблю… твоя навек…

Я руки… согрею… и… усну я… — все отчаяннее и отчаяннее звучал голос Ангелины. Она ухватилась за спинку стула. Казалось, ноги ее не держали. Обессиленная, она рухнула на маленький диван, сиротливо притаившийся в углу сцены. Альберт последовал за ней, встал позади, сжал ее хрупкие плечи. Несколько минут длилась эта мучительная сцена. В дуэте Ангелины и Альберта чувствовались непередаваемое взаимопонимание, энергетический контакт и гармоничность. Этой паре верили.

— Мими! Мими! — Он обошел диван, отчаянно вгляделся в безмятежное лицо, снова сжал ее бескровные руки. Сломленный, измученный. Все было кончено. Возлюбленная умерла… Под восторженные крики опустился занавес. Когда артисты вышли на поклон, зал бурно рукоплескал, а сцена была завалена цветами. Герман, с трудом опершись на костыли, поднялся вместе со всеми, несколько раз хлопнул в ладоши.

«Она невероятно талантлива, — подумал он. — О ней должны узнать все».

Ангелина светилась от счастья. Герман отметил, как сияли ее глаза, как дрожали уголки губ от удовольствия. Нетрудно было понять, что Ангелина жила сценой, дышала той удивительной атмосферой, которая царила в театре. Глядя на ее сияющее лицо, Герман не мог отделаться от мысли, что только мешает ей, что сбивает ее с творческого пути. Он предполагал, как она уставала, разрываясь между ним и театром, как отказывала себе в отдыхе — ведь почти все вечера она проводила с ним. Герман не слышал от нее ни жалоб, ни упреков, но то положение, в котором он оказался, сильно угнетало его. Он сжимал в руках букет хризантем и мечтал лишь об одном — чтобы она сказала «да». Чтобы она всегда была рядом. Он все ждал подходящего момента, чтобы сделать ей предложение.

Наконец, Ангелина ушла со сцены под громкие аплодисменты. Герман обещал подождать ее на улице, поэтому поспешно — насколько позволяли костыли — направился к выходу.

На улице он столкнулся с Альбертом. Тот с презрением оглядел его с головы до ног, остановил взгляд на пышном букете и ухмыльнулся. Герман сделал непринужденный вид и постарался смотреть в другую сторону. Но краем глаза он все же увидел, как Альберт докурил и выбросил окурок, затем направился в его сторону. Похоже, он решил с ним заговорить, и Герман не ждал ничего хорошего от этого разговора.

— Послушай, — обратился к нему Альберт, — я смотрю, что ты очень упорный малый, все за Ангелиной бегаешь.

Герман продолжал демонстративно смотреть в противоположную сторону.

— Только вот Ангелина тебе не по зубам, — продолжал Альберт. — Слишком хороша для такого, как ты.

Сколько яда было в его голосе! Некогда притягательная внешность казалась теперь какой-то зловещей: в черных глазах полыхал огонь ярости, а красивая линия губ выгнулась презрительной дугой. Герман продолжал упорно молчать, пытаясь сохранить спокойствие. Нужно было держать свои эмоции в узде, иначе могло произойти непоправимое. Каждое утро он боролся с депрессией и вспышками ярости, и сегодня приложил немало сил, чтобы взять эмоции под контроль. Герман старался не замечать неприятного собеседника. Судя по всему, его равнодушие сильно раздражало Альберта. Он нервно теребил воротник рубашки и все время глядел по сторонам.

— Слышишь меня? Оставь ее в покое!

Его взгляд выражал превосходство и жалость. Он, казалось, говорил: «Что с тебя взять?» Герман стиснул зубы. Так смотрели на него многие. Он все время стремился изменить мнение окружающих, хотел стать обычным человеком. Таким, каким был до комы. Но сейчас, в эту минуту, он вдруг осознал, что не стоит тратить на это свои силы. Главное, доказать самому себе, что способен на большее. И не принимать взгляды и слова людей так близко к сердцу.

Но прежде, чем к нему пришла эта мысль, из уст успели вылететь слова:

— А тебе какое дело?

Голос его был ровным и спокойным, но по телу пробежала нервная дрожь.

— Насколько я знаю, ты ей больше не интересен.

Он знал, что эти слова заденут самолюбие Альберта. Так и вышло. Щеки бывшего жениха Ангелины запылали от злости.

— Интересен или нет — тебя не касается. Лучше держись от нее подальше, — отрезал Альберт. Он все осматривался вокруг, разглядывал окружающих и не мог найти покоя. — Ее пригласили на прослушивание в Лондон, — чуть помешкав, добавил он. — Слышал об этом? Если все сложится удачно, Гелю ждет блестящий успех, а ты тянешь ее вниз. Она достойна лучшего, незачем ей связывать свою жизнь с калекой!

Выпалив это, Альберт так сильно дернул воротник рубашки, что верхняя пуговица отлетела и упала на землю. Не обратив на нее никакого внимания, Альберт молча вернулся в театр. Герман продолжал стоять, как вкопанный. Ветер хлестал его по лицу, не жалея. В голове погребальным колоколом отстукивали слова: «Ты тянешь ее вниз… калека». Во рту появился металлический привкус. Захотелось уйти. Герман так и сделал бы, но стук каблучков заставил его обернуться. Радостная, а оттого еще более прекрасная, Ангелина спешила ему навстречу. Ее пламенно-рыжие волосы переливались в свете заходящего солнца, а лицо искрилось улыбкой. Фиолетовое платье лишь подчеркивало ее стройную, миниатюрную фигурку. Было что-то воздушное и трогательное во всем ее облике.

«Оставь ее в покое… калека», — преследовал его голос Альберта. Со всех сторон налетал на него, как вихрь, вызывая головную боль. Герман постарался взять себя в руки и шагнул навстречу любимой.

— Это тебе, — как можно спокойней сказал Герман и протянул ей букет.

Ангелина поднесла к лицу бутоны.

— Как всегда прекрасны! Спасибо!

Последние лучи заходящего солнца показались из-за тяжелых туч. Это вечер прощался с зарей. В орехово-карих глазах Ангелины отразились солнечные лучики, и они стали еще прекрасней. Она стояла под деревом, с которого сыпались на нее нежные лепестки весенних цветов. Воистину человек прекрасен, когда счастлив!

Герман все теребил бархатную коробочку, предусмотрительно спрятанную в кармане пиджака. Вот он, тот самый подходящий момент, когда можно сделать повторное предложение руки и сердца! Нужные слова уже трепетали на его устах, но презрительный голос Альберта снова зазвучал в ушах: «Ее пригласили в Лондон, а ты тянешь ее вниз».

— Ангелина…

— М-м? — ласково отозвалась она.

Герман стряхнул белоснежный цветок с ее волос. Потом еще один. Жест получился каким-то нервным. «Ты тянешь ее вниз… тянешь вниз…» — стучало в его голове.

— Почему ты не сказала, что уезжаешь в Лондон?

Она ответила не сразу.

— Откуда ты знаешь?

— Не важно. Это правда или нет?

Ангелина опустила глаза. Хорошее настроение моментально исчезло, уступив место неприятным объяснениям. Как хотелось их избежать! Но Герман ждал ответа, и ей пришлось сказать:

— Да, это правда.

— Почему не сказала?

— Я как раз собиралась это сделать… сегодня, — не очень убедительно произнесла она, нервно навивая на палец локон.

— И на какую дату намечается поездка?

На ее лице отразилась мука. Было видно, что она не желает говорить на эту тему. Но Герман оставался непреклонен. Ангелина какое-то время молчала. Потом вздохнула, устремилась в сторону парка, он пошел за ней. Зажигались первые фонари, окна домов озарялись ярким светом, на город потихоньку опускался вечер. Только они шли молча, не обращая внимания на все эти метаморфозы.

— Я уезжаю на прослушивание в конце мая, — наконец, ответила Ангелина. — Не знаю, как долго я пробуду в Лондоне.

— Это же совсем скоро, — задумчиво заметил Герман.

Она кивнула. Коробочка с кольцом отяжеляла ему карман, он все раздумывал, делать предложение или нет. Позвать Ангелину замуж означало навсегда привязать ее к себе, но хочет ли она этого? Есть ли у них будущее? Герман впервые задумался об этом. Ранее он не задавался этим вопросом, все было просто и понятно, он плыл по течению и со смирением принимал все, что давал ему Господь — и испытания, и дары. И Ангелина была для него подарком свыше. Но теперь он крепко задумался — а заслужил ли он этот подарок? Может, стоит все оборвать сейчас, пока эти отношения не зашли слишком далеко? Действительно ли Ангелина готова связать с ним свою жизнь, ведь нет уверенности, что он сможет полностью оправиться после аварии, после комы. Силы у него были уже не те, что раньше, да и жизнь полностью изменилась — не в лучшую сторону. Предстояло уладить ситуацию с работой, вернуть долги, влиться в будничную столичную жизнь, от которой он уже успел отвыкнуть. Нужно ли все это Ангелине? Может быть, Альберт по-своему прав, утверждая, что он лишь тянет ее вниз?

Вопросов было слишком много, и каждый из них бил больнее предыдущего. Молчание стало невыносимым.

— Если захочешь, чтобы я осталась, я откажусь, — решительно сказала Ангелина, слегка коснувшись его плеча.

Больше всего на свете он хотел, чтобы она осталась. Слишком сильной была та целомудренная и нежная привязанность, соединяющая его душу с ее душой. Но в то же время он понимал, что не хочет становиться виновником ее украденных амбиций и испорченной жизни.

— А ты… Ты хочешь остаться? — прямо спросил он и замер на месте. Ангелина тоже остановилась, плечи ее напряглись.

От этого ответа зависело их будущее. Да или нет. Всего лишь одно слово, но такое важное, решающее. Одно слово.

— Я не знаю, Герман, — наконец, ответила она и начала нервно крутить пуговицу жакета.

«Вот видишь, — злорадствовал внутренний голос, — ты ей не нужен. Ее чувства не настолько крепки, раз уж она не решается отказаться от поездки. Она предоставляет выбор тебе, чтобы потом ни в чем себя не винить. Ты думал, все будет иначе? Да кем ты себя, собственно, возомнил?»

Ярость захлестнула его оглушительной волной, затмевая разум. Он сжал коробочку так сильно, что, казалось, раздался хруст. Пот заструился по его лицу, руки задрожали от напряжения. Он сдерживался из последних сил, чтобы не наговорить Ангелине колкостей.

— Что с тобой? — испугалась она.

— Уходи.

— Что?

В свете фонарей глаза ее блестели, но Герман готов был поклясться, что видел в них слезы.

— Уходи, — по слогам отчеканил он.

— Почему?

Герман сжал кулаки. «Держи себя в руках, чертов придурок!» — мысленно выругался он. Но язык ему больше не повиновался.

— Если бы Альберт предложил тебе руку и сердце… Ты бы осталась, не раздумывая, ведь так?

Она смотрела на него во все глаза.

— Или нет, — едко продолжал Герман. — Вы бы уехали вдвоем и покоряли бы заграничную сцену вместе. Ну конечно! Красивый, успешный Альберт, любимец публики, любимец женщин! Я же вижу, как блестят твои колдовские глаза, когда ты смотришь на него!

— Неправда!

— И здесь не хочешь признаться, сказать жестокую правду. Вся такая правильная, мягкая, деликатная. А душа дерзкой колдуньи. Сколько еще ты будешь играть моими чувствами?

Он ничего не мог с собой поделать. Безжалостная ревность терзала его душу грубым наждаком.

— С ним ты осталась бы наверняка, не отрицай. А что я? Давай смотреть правде в глаза. Я не самая лучшая партия. Во мне нет ничего особенного. Метр семьдесят четыре. Никакого стиля. Блеклые волосы. Редкостный зануда. — Он не жалел слов, описывая себя. — Угрюмый, капризный калека, ни на что не способный. Не нужно тратить на меня свое время, упускатьотличные возможности. Я не стою таких жертв.

Его слова были подобны ударам хлыста, но Ангелина молчаливо выслушивала их. Пожалуй, Герман так и не понял, что он самый дорогой для нее человек. А она, она-то поняла это? Кто он для нее — просто друг или любимый человек, с которым она готова идти бок о бок до конца жизни? Ангелина не могла ответить на этот вопрос. Возможно, она еще не была готова соединить с ним свою судьбу. А может, перспектива выступать за границей слишком сильно занимала ее мысли, не давая возможности разобраться с личными чувствами?

— Жалкий неудачник, — продолжал клясть себя Герман. — Наивный идиот, самонадеянный тупица. Не нужно было просыпаться. От меня одни проблемы…

— Остановись!

— Ты… ты заслуживаешь лучшего. Такая молодая, красивая, талантливая…

— Остановись, прошу тебя! — взмолилась она, хватая его за руку.

— Рядом с тобой должен быть самодостаточный, уверенный в себе мужчина, а не такое ничтожество, как я. И как я только мог подумать…

— Ты что, прощаешься со мной? — перебила Ангелина.

Да или нет. Одно важное, решающее слово. Но какое сложное! Он на миг закрыл глаза. Там, под ребрами, все еще адски болело. Невыносимо. Словно сейчас, в эту самую минуту, он натолкнулся грудью на тяжелый металл автомобиля. Что-то внутри снова оборвалось. Впади он сейчас в кому, он бы уже никогда не очнулся.

— Я отпускаю тебя, — жестко, безжалостно выпалил он. И резко отпустил ее, разрывая контакт.

Мгновение она стояла растерянная, пораженная.

— Уходи, — глухо сказал он, продолжая смотреть на нее, сдвинув брови. А сердце колотилось как бешеное.

Она отступила на шаг, словно эти слова ударили ее. Губы Ангелины дрожали. Наверное, хочет что-то сказать. Его глаза неотступно следовали за ней, наблюдая за каждым движением, подмечая любое изменение в выражении лица.

«Я наговорил ей кучу колкостей, — запоздало подумал он. — Несправедливо обидел. Это все проклятая ревность. Бесконтрольная и дикая ревность, которая затмила мой рассудок. Я не просто идиот. Я натуральный псих».

Было поздно себя ругать. Ветер уже унес в пустоту обрывки фраз. Волшебство вечера исчезло как дым. Все исчезло. И ее грустные глаза. Герман тряхнул головой и огляделся. Он стоял совершенно один среди освещенного яркими фонарями парка. Мимо проходили люди, но все они оставались чужими, безликими. У них не было ее глаз, не было ее губ и рук. Дерзкая колдунья. Даже в мыслях его преследует. Он все вглядывался и вглядывался в толпу, ища знакомые черты. Напрасно. Герман стоял один посреди парка, злясь и ненавидя себя. Ему казалось, что сейчас он задохнется — от ярости, от пустоты, без нее. Тело нестерпимо горело. Каждое место, куда она успела прикоснуться, словно превратилось в оголенный провод. Ушла. Без слов. Без истерики. Навсегда.

Ветер неистово терзал ветви цветущей яблони, под которой она стояла мгновение назад. Один цветок сорвался и опустился на его пиджак. Герман подхватил его и со злостью сжал в ладони. Сегодня он совершил самую большую глупость в своей жизни: потерял ее. Свою рыжеволосую колдунью. Свою библейскую Авигею. Сам, по собственной глупости, прогнал ее.

Герман разжал ладонь и прикоснулся губами к нежным белоснежным лепесткам. Словно целуя ее, настоящую. Ту, которая ушла без слов. И, наверно, навсегда…