На следующий день после ссоры Герман не позвонил. Стоя у окна и глядя на улицу, она напрасно искала его глазами. Даже против собственной воли, даже строго запрещая себе это делать, она подсознательно ждала его. Не хотелось верить, что тот маленький, но теплый огонек, который зажегся в их сердцах, вдруг потух, оставив после себя лишь горький пепел воспоминаний.

Он легко отпустил ее. Не секунды не колеблясь. Просто вынес приговор: «Уходи». Словно не держала она его за руку в палате, словно не было цветов и душевных разговоров, словно не было головокружительного поцелуя после творческого занятия. Это слово разом перечеркнуло все, — жестко, беспощадно, стремительно. И Ангелина решила поставить точку. «Если он смог так легко отпустить меня, значит, не особо дорожил нашими отношениями», — убеждала себя она.

Хризантемы все еще стояли в ледяном хрустале на подоконнике. Головки бутонов были печально опущены. Через несколько дней они погибнут. Через несколько дней последнее, что напоминало о прощальной встрече в парке, исчезнет без следа. Ангелина с грустью взглянула на цветы. Остывший кофе из надтреснутой чашки показался горьким. Забытый звонок от любимой мамы нагнал тоску. В спешке она забыла убрать постель, и от этого настроение испортилось окончательно. Перекус на бегу, забытая утренняя молитва… Кто-то скажет, что это мелочи жизни, что у каждого случаются неудачные дни, но именно от таких мелочей и зависело состояние ее души. Безрадостное утро, суетливый день. И сколько еще будет таких неприятных моментов без него, без Германа?

Она уже собиралась уходить в театр, но что-то заставило ее остановиться и посмотреть на цветы. И снова печаль стеснила сердце. Она подошла к окну и срезала один бутон хризантем. Затем заглянула в спальню и спрятала его между страницами первой попавшейся в руки книги. Что двигало ею в этот момент, она и сама толком понять не могла. Просто захотелось сохранить воспоминания, пусть даже горькие, как полынь. Пусть они затеряются где-то там, в книжном мире, среди аккуратных черно-белых строчек, но ее больше не беспокоят. Эти теплые странички сохранят любую тайну. Они знают обо всем. Пусть они оставят память об ее последнем вечере с Германом. Ей на ум почему-то пришли строчки из стихотворения Пушкина:

Когда-нибудь она тоже спросит себя: что это за цветок? Какие воспоминания он хранит? Когда и кем он был подарен?

Да, когда-нибудь она спросит себя об этом. Потом. Через год или два. Когда грусть уляжется, а образ Германа в ее сознании станет расплывчатым, нечетким и неточным. А сейчас… Сейчас она просто спрячет этот бутон в книге, между страничек, между множеством строк. И начнет готовиться к заграничным гастролям. Как ей хотелось верить, что эти приготовления отвлекут ее от тягостных мыслей.

Всю дорогу в театр Ангелина то и дело представляла себе, как встретит Германа у входа — с цветами, со словами извинения на устах. Его волосы будут взъерошенными, а глаза воспаленными от бессонной ночи, проведенной в смятении. Конечно же, он так же, как и она, не находил покоя этой ночью, сожалел о сказанных сгоряча словах.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — скажет он, и его крепкие руки обнимут ее бережно и нежно. А она улыбнется и уткнется носом в его грудь, снова и снова вдыхая запах его тела — приятный, едва уловимый, но не одеколона, а именно его собственный, особенный запах. Все обиды будут разом забыты…

Но у театра ее никто не встретил. Только цветущая яблоня, растущая недалеко от входа, напоминала, как нежно Герман сыпал цветы на ее кудрявую прядь. А где-то там, далеко, в молодой зелени весны, заблудился их звонкий смех… Ангелина никак не могла поверить, что все закончилось, так и не начавшись.

К счастью, репетиции, разговоры и напутствия помогли ей на время забыться. Сердце трепетало в ожидании приятных перемен, о плохом думать не хотелось. Лишь минутами у нее проскальзывали мысли: «А не делаю ли я поспешных выводов? Не совершаю ли ошибку? Может быть, стоило еще раз поговорить с ним и все выяснить?» Но в суматохе дел мысли рассеивались, блекли, не оставались надолго в голове. В конце концов, она посчитала, что именно Герман должен сделать шаг к примирению, ведь это он напустился на нее, значит, на нем и вина. Но Герман почему-то не торопился исправлять ситуацию, и Ангелину это угнетало. Ей казалось, что он давно ждал момента, чтобы расстаться с ней, иначе почему он не пришел объясниться?

С такими сумбурными мыслями она спускалась по лестнице театра в холл. Сегодня Ангелина отпросилась уйти пораньше, — кашель не давал ей нормально петь, а дыхание было затруднено. Она собиралась провести остаток дня в постели, отдохнуть, собраться с силами, чтобы завтра работать в полной мере.

Внизу она столкнулась с Альбертом. Хоть он и оставался ее партнером по сцене, тем не менее, они практически не разговаривали.

Она собиралась было пройти мимо, но он вдруг окликнул ее. Ангелина замерла на месте, не зная, как себя с ним вести.

— Прости, что задерживаю, — непривычно мягко заговорил он с ней. — Я знаю, что ты себя сегодня плохо чувствуешь. Может, нужна какая-то помощь?

— Спасибо, я как-нибудь сама.

Альберт молчал. Ангелина в ожидании посмотрела на него. Неужели он остановил ее, чтобы просто спросить о самочувствии? Это было совсем не похоже на него. Обычно Альберт не проявлял о ней такой теплой заботы.

Он силился что-то сказать, но, видимо, не решался. Но когда заговорил, Ангелина онемела от удивления.

— Послушай, тот молодой человек, который все время носил тебе цветы после каждого выступления… Это он встречал тебя после постановки «Богемы»?

— Да.

— Герман, кажется?

— Все верно, — растерянно пролепетала Ангелина, не понимая, к чему эти расспросы.

— А почему он был на костылях?

— Потому что он пока не может ходить.

Альберт заметно занервничал, начал мерить холл шагами. На его лбу появились бисеринки пота. Ангелина глядела на него в изумлении, но не решалась задать наводящий вопрос. Наконец, Альберт остановился, чтобы перевести дух.

— А что с ним случилось? До меня доходят только слухи, хотелось бы узнать правду. Только ты можешь мне все рассказать.

Рассказать о Германе… Вновь всколыхнуть ту бурю чувств на дне души, которая только-только начала утихать. Достать из тайника памяти те опасные воспоминания, которые причиняли нестерпимую боль… А надо ли? Надо ли все это ворошить? Она потратила весь день на то, чтобы усмирить душевную боль, а теперь вот так просто взять и растревожить ее? Только потому, что Альберт просит?..

Она мельком взглянула в окно, задумавшись. Во дворе цвела яблоня — большая, пышная, вся сплошь покрытая нежными белыми цветами. И снова она напомнила Ангелине, как нежно убирал Герман цветки с ее волос, как кружился в воздухе запах яблоневого цвета в их прошлую встречу.

Она вдруг разозлилась. Зачем Альберту знать, что случилось с Германом? До сегодняшнего момента его отнюдь не интересовала жизнь этого человека. С чего вдруг появился такой повышенный интерес? Ангелина решилась и спросила:

— С каких это пор тебя интересует Герман? — Она произнесла это имя и, казалось, стены качнулись. Ангелина ощутила странную слабость в ногах. — Раньше ты и слышать о нем не хотел.

— Раньше ты была моей невестой, — прервал Альберт, потом смягчился: — А теперь мы просто коллеги.

Ангелина не стала затевать ссору. Хотелось скорее прекратить этот разговор, уйти, скрыться ото всех. Забраться с ногами на кровать и, смакуя чашку какао, смотреть в окно, в самую даль, туда, где мир живет своей удивительной жизнью. Более интересной, чем ее собственная.

— Так что же случилось с этим Германом? — вернул ее в реальность настойчивый голос Альберта.

Ангелина, вздохнув, поведала ему о случившемся. Все это время, пока она рассказывала, выражение лица Альберта менялось: сначала на нем отражалось любопытство, потом его сменило изумление, а после — страх. Нет, Ангелине не почудилось, она явственно видела на его красивом, с правильными чертами лице неподдельный страх. Видимо, услышанное поразило его до глубины души и, более того, почему-то испугало. Альберт долго молчал, задумчиво потирая подбородок. У Ангелины тоже не было желания что-либо говорить. Сказанного оказалось достаточно, чтобы снова пережить те эмоции и чувства, которые она испытывала до той злополучной ссоры. Сейчас на сердце лежала невыносимая тяжесть, какая-то необъяснимая тревога.

— Значит, он спас мальчика недалеко от нашего театра, — скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Альберт.

— Совершенно верно.

— А водителя, сбившего Германа, поймали?

— Насколько мне известно, он скрылся с места происшествия. К тому же некоторые цифры номера его машины были закрыты визитными карточками. Не знаю, случайно так получилось или специально… Ну а потом, когда Герман очнулся, это дело тихонько закрыли. Он не стал настаивать.

— А как сейчас он себя чувствует?

Как он себя чувствует… Этот вопрос Ангелина задавала себе каждый раз, вспоминая их ссору. Наверное, нисколечко не сожалеет о случившемся, спокойно продолжает жить дальше, даже не утруждая себя воспоминаниями о ней…

Эти мысли пламенем обожгли ее сознание. Ангелина постаралась не выдать своих чувств. Когда она заговорила, ее голос был спокойным и ровным:

— Неплохо, хотя реабилитация проходит нелегко и долго. Но он старается, не падает духом.

— Альберт!

Чей-то оклик прервал ее речь, и Ангелина умолкла. Через секунду за спиной Альберта показалась светловолосая девушка. Лина сразу узнала Светлану — высокую, стройную, с замысловатой прической. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не нос, сильно вздернутый кверху. Но Лану, похоже, это мало заботило. К тому же к ней вернулся Альберт, ее первая любовь, — разве не повод для гордости?

— Альберт, я всюду тебя ищу!

Взгляд ее глаз, ощупавший Ангелину, запылал жгучей ревностью. Глаза опасно заблестели.

— Я же сказал, что вышел покурить, — отозвался Альберт и повернулся к ней. Лана второпях набрасывала на плечи кожаную куртку.

— Пора возвращаться.

Ангелина облегченно вздохнула. Мечта о какао становилась реальностью. Она попрощалась кивком головы и, наконец, вышла на улицу.

Свежий воздух принес облегчение лишь на секунду, вскоре головная боль усилилась. Пока она ехала в автобусе, на город спустился дождь. А ведь утром небо было таким ясным и чистым, что Ангелина не поверила прогнозу погоды. Но на всякий случай все же прихватила зонт. Сейчас он пришелся как раз кстати. Раскрыв его, Ангелина вышла на нужной остановке и направилась к дому. Сапоги утопали в лужах и грязи, и Ангелина ускорила шаг, боясь промочить ноги. Холодные капли ударялись о купол зонта и разлетались мелкими брызгами. Красота цветущих деревьев под тяжестью дождя неумолимо осыпалась.

«Жаль, что рядом нет Германа, — с грустью подумала она. — Под этим зонтом мы смогли бы укрыться вдвоем».

***

Дождь нещадно бил по стеклу, казалось, ему не будет конца. Герман с раздражением задвинул занавеску. Город становился мрачным и безликим, и этот вид угнетал его.

В такой бесконечно долгий день он не находил себе места. Вот так же отчаянно метался по комнате, из угла в угол, не зная покоя. Одиночество давило на него, как могильная плита, — жизнь без Ангелины не имела смысла. Комната казалась ему сумрачной и тесной, родные стены, украшенные лаконичными обоями, грозно нависали над ним, грозясь раздавить своей пугающей мощью. Герман снова подошел к окну, отдернул занавеску и вгляделся в туманную даль. Он все еще надеялся увидеть ее стройную фигурку во дворе. В дрожании ветвей деревьев разглядеть ее золотистые косы.

Туда-сюда сновали люди, прячась под разноцветные зонтики, но среди них не было любимых глаз, милой улыбки, знакомого завитка волос. Он в отчаянии ударил кулаком в стену, как будто хотел разрушить ее, как будто эта стена и была тем самым барьером, безжалостно разделявшим их друг от друга.

Вчера вечером он, пересилив себя, набрал ее домашний номер, но на том конце провода было занято. Отрывистые гудки били по барабанным перепонкам, сводя с ума. «Она продолжает спокойно жить, общаться с людьми… без меня», — злился он, швыряя трубку на рычаг. «Но ты же сам ее отпустил, — возражал голос разума. — В конце концов, подожди немного, перезвони». Но душевная рана была слишком глубокой, чтобы внять этим доводам.

Ночь прошла без сна. Тяжелая, бесконечная ночь, заставившая его многое обдумать и проанализировать. Он вспомнил, как в сумраке комнаты на фоне окна рисовал ее тонкую талию. Как жадно вдыхал ее запах — запах медуницы, оставшийся на его футболке. Той самой, в которой Ангелина готовила мыло. Иногда он забывался коротким, беспокойным сном на несколько минут. А потом, проснувшись, произносил короткую молитву: «Господи, пусть она будет счастлива… Дай ей то, что для нее полезно, что принесет ей радость и покой». И снова и снова ненавидел себя. Ненавидел за эти проклятые костыли, за нехватку сил и долгое восстановление. Он мог бы поехать за ней и попросить ее остаться. Сжать в крепких объятиях и сказать, что любит, что не может ее отпустить. Но организм все еще был слаб, а ноги не слушались, и все, что ему оставалось — сидеть в этой комнате, как дикий зверь в клетке, и злиться на самого себя.

Он яростно откинул костыли, и они, ударившись о стену, с грохотом повалились на пол.

— Слабак! — выпалил он. — Жалкий слабак! Ты потерял ее, как последний идиот!

Он бросил презрительный взгляд на свое отражение в зеркале.

— Посмотри на себя! Нравится такая жизнь? Ничтожество! Ты ни на что не способен!

«Я отпускаю тебя», — тяжелым молотом ударили по голове слова. Как просто, как легко он их произнес! «Я отпускаю тебя». Он сам, по собственной глупости, выпустил свое счастье из рук. И почему только сейчас, вдали от Ангелины, все тщательно взвесив и сотню раз обдумав, он понял, что не сможет жить без нее? Дышать без нее, есть без нее, спать без нее? Все теряет смысл, если рядом нет ее. Глупец! Ничтожество! Как он смог ее отпустить!

Герман поднял один из костылей и запустил им прямо в зеркало. С диким звоном на пол посыпались мелкие кусочки. Через мгновение туда же полетели осколки от вазы и другие вещи, которые он в ярости швырял на пол.

— Неудачник! Ты ее недостоин!

На шум и крики прибежала Вера Петровна, — с мокрым от дождя зонтом. Она не должна была прийти так рано и застать его в таком ужасном состоянии. Но она пришла пораньше и стояла теперь в ужасе. Женщина впервые видела своего спокойного, уравновешенного сына таким взбешенным и сломленным. Конечно, после комы у него случались приступы ярости и самобичевания, но они, как правило, проходили быстро и без особых проблем. Сейчас же до него невозможно было достучаться, казалось, он совсем не замечает ее. Герман был невменяем в своем отчаянии, и ничто не могло ему помочь. Он знал не понаслышке: когда болит душа — все лекарства бессильны. Исцелить ее может лишь взгляд любимых глаз, легкое прикосновение руки дорогого человека, его добрая улыбка. Но Ангелина была сейчас далеко от него и, быть может, страшно обижена, возможно, они никогда уже не увидятся. И каждая мысль об этом впивалась в сердце, как острый кинжал, нанося удар за ударом, делая и без того кровоточащие раны все глубже и глубже.

— Герман, прошу тебя, опомнись! — взмолилась женщина и заплакала.

Он, наконец, поднял на нее свои безумные глаза. Потом посмотрел на правую руку. Из зажатого кулака капала кровь. Герман сел прямо на пол, посреди комнаты, устало и обреченно, и схватился за голову.

— Я понимаю, что тебе плохо, — осторожно сказала Вера Петровна. — Но и Ангелине не легче, поверь. Моя коллега часто посещает оперу, и сегодня она сказала мне, что ведущее сопрано театра, то бишь наша Ангелина, заболела и не может выступать.

Герман вскочил.

— Что с ней?

— Она простудилась.

— Это точно?

— Точнее не бывает. По моей просьбе коллега позвонила в театр, и знакомая билетерша подтвердила, что у Лины бронхит.

Герман скрипнул зубами.

— Это я виноват. Мы долго стояли в парке, наверное, она промочила ноги и из-за этого заболела. Я даже не смогу проведать ее!..

— Если ты сейчас не можешь нормально ходить, это еще не значит, что ты вообще ничего не можешь, — подмигнула ему Вера Петровна. — Герман, подключи фантазию. Все в твоих руках.