Сергей Куприянов

СОБСТВЕННОСТЬ

Иллюстрация Евгения КАПУСТЯНСКОГО

Непонятное лежало на столе, и ничего не происходило. Только что ушел эксперт, попытавшийся снять пробу материала с поверхности, но у него, кажется, ничего не получилось. То есть что-то он там скреб, тер тряпочкой, смоченной в ка-ком-то хитром растворе, укладывал все это в стеклянные баночки и при этом значительно хмурился, всем своим видом выражая недовольство крупного ученого, которого оторвали от работы над проектом мирового масштаба ради какой-то ерунды, вроде замены перегоревшей лампочки в общественном сортире. Фигляр.

До него тут побывал взрывотехник, который, быстренько осмотрев нечто, пожал плечами и объявил: «Не знаю, что это за дрянь. Только, по-моему, это не по моей части. Скажете потом, а?»

Павдин тупо смотрел на это, стараясь найти хоть какое-то объяснение предмету. Ведь должно же оно быть, иначе это не предмет, а сон, морок, галлюцинация. Впрочем, даже снам есть объяснение.

Ему, подполковнику Павдину, много чего пришлось повидать к своим тридцати двум годам. Оттого и волосы седые. Чтобы было не так заметно, он стрижется коротко и красится, но об этом знает только его жена, которая, усаживая его в ванной на кухонной табуретке, возвращает волосам мужа природный русый цвет. Видел он, например, пьяного, который со всей дурной силы своротил с путей хвостовой вагон метропоезда. Видел плачущего взахлеб боевика, в свое время от одного взгляда которого люди бледнели, а то и делали под себя. Или женщину, у которой взрывом разворотило живот, а она ползла по темному туннелю метро, и за ней по шпалам тянулись ее кишки. Да взять хоть эту самую комнату. На днях он вышел покурить и спокойно подумать, а сапер решил, наверное, проверить свою удачу и дернул не за тот проводок, а может быть, просто случайно задел. Видеокамера, которая должна фиксировать все действия специалиста, оказалась блокирована его же спиной, а потом — взрыв и все, только кровавые ошметки на многослойных стенах-бутербродах (металл, наполнитель, поглотитель).

Спецкомната практически не пострадала, на то она и «спец», чтобы выдерживать такие взрывы. Разработчики утверждают, что она способна выдержать до ста килограммов в тротиловом эквиваленте. Хотя откуда им взяться-то, ста килограммам? Как их в метро пронесешь? Правда, умельцев сейчас хватает.

Павдин с тоской посмотрел на это.

Три часа назад сержант из службы охраны метрополитена, обходя вагоны на конечной станции, обнаружил на одном из сидений женскую сумочку средних размеров. Действуя по инструкции, он не стал ее хватать, а аккуратно осмотрел, расстегнул и заглянул внутрь. Ну, во всяком случае он так описывает в рапорте свои действия. Ничего подозрительного внутри не обнаружилось, обычный женский набор, и он решил взять сумочку в руки. Ан не тут-то было!

Он говорит, что в первый момент она показалась ему приколоченной к сиденью. Или приклеенной. Ну знаете, как иногда шутят? Приваривают к одной стороне монеты гвоздь подлиннее и вбивают его в асфальт где-нибудь в людном месте. Идет человек и видит — лежит перед ним рубль. Прохожий наклоняется, хвать его, а тот ни в какую. Снова — хвать и опять без результата, а в это время другой прохожий налетает на него. Куча-мала. Балбесы, затеявшие это развлечение, в восторге. Вот сержант и решил, что тоже нарвался на подобный розыгрыш. Даже огляделся в поисках шутника, но только никого не увидел. Вагон пуст, по перрону люди спешат на выход. Снова заглянул в сумочку, но уже повнимательнее, и только тогда заметил это.

Ну, действия-то все известны и отработаны. Состав отправили в третий, дальний тупик метродепо, путь обесточили, выставили охрану, прибыла группа быстрого реагирования, сумку обследовали… В общем, все, как положено, ничего необычного, такие вызовы по три раза на дню случаются. Если не считать того, что сумка, обычная женская сумка с обычным набором внутри, весила без малого сто кило. Не пять, что тоже немало, не десять, даже не пуд — представьте себе пудовую гирю в женской сумке, — сто!

Как ее снимали из вагона, как тащили — отдельная песня. Когда стаскивали с сиденья, одну ручку, конечно, оборвали. Хотели было на совковую лопату положить, благо она рядом, тут же, на пожарном щите, но кто-то решил, что контакт с металлом, а тем более таким, который отвечает на магнитный импульс, может спровоцировать взрыв, так что затею с лопатой пришлось оставить. Нашли кусок оргстекла (содрали его со стола дежурного заодно с похабными наклейками) и с его помощью переместили сумочку вместе со всем ее содержимым в транспортировочную камеру, специально предназначенную для перемещения взрывоопасных предметов.

В общем-то уже тогда было понятно, что это не бомба. То есть не так. Содержимое сумки не идентифицировалось ни с одним известным — или вероятным — взрывустройством. Но уж лучше перебдеть…

Тщательный осмотр сумки, проведенный уже здесь, в комнате с бутербродными стенами, полами и потолками, показал, что этот дикий, запредельный вес дает относительно небольшой предмет размером с книгу, не имеющий при этом определенной, то есть строгой геометрической формы. Поверхность мягкая, податливая, шелковистая на ощупь, но при этом не ухватишь. Рентген показал его абсолютную непрозрачность. То есть на снимке это просто темное пятно. И вес сто кило. Павдин прикинул по памяти — нет в таблице Менделеева элемента, способного при таком объеме иметь такой вес.

И вот теперь подполковник сидел в спецкомнате и тупо смотрел на это, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. Он уже сделал доклад по начальству, но что он мог сказать вразумительного? Ну, пообещали ему связаться с Академией наук. Может, высоколобые изобрели уже какой-нибудь эдакий материал, черт его знает. Да только как это тащили в женской сумочке, набитой косметикой, использованными билетами, сигаретами, расческой, пудреницей и прочей дребеденью. Люди уже отрабатывают все, за что можно зацепиться. По билетам пробиваются маршруты и время передвижения, по специальной марке на табачные изделия — место их продажи, по ключам — типы замков и вероятное место их установки, по записной книжке — круг знакомых и так далее. Только ведь это дело не одного часа. А начальство хоть пока и не теребит, но ждать оно, как известно, не любит.

Висящий на стене телефон без циферблата издал тихонькое «тр-р-р». Здесь не должно быть резких звуков, способных отвлечь внимание сапера, а тем более напугать его. Никаких внешних раздражителей. Ватная, могильная тишина, видеокамера и телефон — вот и вся связь с внешним миром. Ну и еще очередной подарок на столе, вроде начиненной металлическими шариками самоделки, дающий повод особенно остро почувствовать жизнь.

Павдин встал, подошел к аппарату и снял трубку.

— Да?

— Десять минут назад в бюро находок метрополитена обратилась женщина, оставившая в вагоне сумку, — сообщила трубка голосом дежурного. — По описанию совпадает.

— Кто такая?

— Голышева Жанна Леонидовна. Поэтесса.

Поэтесса. Этого еще не хватало. И сто кило неизвестно чего. Не иначе рифмы. А тексты она кропает для тяжелого рока.

— Где она сейчас?

— Пишет заявление.

— Одна?

— Мужик с ней какой-то. Так, ничего особенного.

Ладно, хоть что-то. А то от неопределенности с ума можно спрыгнуть. Рок-поэтесса и мужик «ничего особенного». Чудненько. А может, он тоже хэви-метал лабает? Ничего, разберемся.

— Организуйте за обоими наблюдение. Плотное. Документы, адреса и все остальное — пробить срочно. Я хочу с ними встретиться. Буду через десять минут. Предупредите там.

На месте он был через девять.

Уже на подходе (считай, на подлете) к двери бюро находок голос дежурного в микронаушнике забубнил: «Батманский Игорь Львович, сорок один год, научный работник, доктор наук, начальник лаборатории в НИИ «Кречет». Муж Голышевой Жанны Леонидовны. Ей тридцать четыре года, это ее второй брак. Выпустила сборник стихов «Сонеты весны», детей нет. Некоторые из найденных в сумке билетов совпадают с ее обычными маршрутами. По записной книжке тоже…».

На этом Павдин закончил прослушивание передачи, потому что ему предстояло лично познакомиться с доктором наук и автором «Сонетов весны».

Они сидели в углу, за обшарпанным столиком, и тихо переговаривались. Леша Смирнов, исполняющий роль туповатого администратора, стоял поодаль и читал какую-то бумагу, шевеля пухлыми губами. Стоял так, что в случае чего мог перекрыть им пути отхода, хотя это было явно лишним; в коридоре, изображая очередь, сидели двое, способные остановить эту парочку. На выходе в двух машинах еще четверо. Нет, им никак не уйти. Никак.

— Добрый день!

Мужчина поднял на подполковника взгляд.

— Здравствуйте.

— Вы, как я понимаю, по поводу пропажи.

— Скорее, забытых вещей, — уточнила поэтесса. Ну как же, мастер слова!

Павдин поймал на себе внимательный и даже несколько насмешливый взгляд Ватманского. Ах ты, черт! Зря он вот так с места в карьер. Правда, он здорово нервничал последние несколько часов, но это не оправдание. Ну, теперь тормозить нельзя.

— Где описание? — спросил он Смирнова, закончившего знакомство с текстом.

Тот протянул листок. Так, сумочка, кошелек, косметичка, ключи, паспорт, деньги в количестве примерно… Стоп! Никакого паспорта не было. И денег кот наплакал. Ну ладно, это еще можно понять. Заглянул какой-нибудь ушлый. Сумка неподъемная, зато деньги и документы кто-то очень даже поднял. Ищи их теперь, посвистывая. Ну да плевать, это не его проблема. Нечего свои вещи в вагоне оставлять.

— Больше ничего? — спросил он.

— Что вы хотите сказать? — вскинула голову поэтесса.

— Я имею в виду, вы ничего не забыли написать.

— Ну, может, мелочь какую. Ручка, кажется. Да, блокнот еще.

Блокнота в сумке тоже не было. А так ничего они держатся, уверенно. И естественно. Молодцы, честное слово, молодцы.

— Пожалуйста, допишите, — Павдин протянул женщине листок.

Она покорно его взяла и вписала пару строк.

— Все теперь, кажется.

— Вы уверены?

— А что, есть проблемы? — встрял начлаб.

— Да какие проблемы? Так, формальности. Значит, все написали. А чужих вещей в вашей сумочке не имелось?

— За кого вы меня принимаете?!

— Ну как, за кого? За человека, который забыл свою вещь в вагоне. То есть несколько рассеянного, как все творческие люди. Правильно?

— И что с того?

— Я же говорю, уточняю. Вы можете опознать свою сумочку?

— Естественно!

— Фотографии будете предъявлять? — снова ввязался муж. Ней-мется ему все. Ох и неймется. Ну ничего, поговори пока.

— С чего вы взяли? — спросил Павдин.

— Как с чего? Ведь сумочки здесь нет.

Поэтесса посмотрела на мужа, вертя в пальцах кольцо, время от времени испускающее голубые искры. Бриллиант, наверное. Интересно, это она на гонорар за стихи купила или супруг одарил? А может, поклонник? Поклонник-полковник, настоящий полковник. Или подполковник. А что, она очень даже ничего. Вполне так дамочка.

Он не стал спорить. Есть или нет — это дело десятое. Главное, откуда завлаб это знает. Ведь уверенно так говорит. Как будто сквозь стену видит, сквозь ту, за которой на стеллажах лежат забытые вещи, как правило, всякая дрянь; то, что получше, попривыкшие к капитализму граждане приватизируют вмиг.

— А где же она, по-вашему?

И вот тут этот деятель науки поразил подполковника в самое служивое сердце. Поднял руку и ткнул в пространство вбок и гораздо ниже того места, где стоял Павдин.

— Там.

Палец его с коротко остриженным ногтем был обличающе направлен в сторону секретной комнаты, откуда несколько минут назад так бурно стартовал Павдин.

— Вы уверены? — спросил он. А что еще можно было спросить в этой ситуации? Леша Смирнов смотрел на ученого с интересом.

Ватманский нахмурился и посмотрел на руки жены, словно находя моральную поддержку в их суетливых движениях.

— Не говорил бы, если бы не был уверен, — очень серьезно ответствовал он после паузы.

— Завидую вам.

— Почему это? Объясните.

— Все у вас так, — Павдин усмехнулся, делая хорошую мину при плохой игре, — ясно и понятно. Вот я и завидую. Лично у меня, например, масса вопросов.

— Это понятно, — вежливо кивнул муж.

— Когда мне вернут мою сумочку? — влезла поэтесса со своим мелким меркантильным интересом забубенной мещанки. — Мы спешим.

— Потерпите еще немного. Буквально…

— Знаете что, — решительно оборвал его завлаб. — У нас действительно мало времени, поэтому у меня есть предложение. Давайте пойдем туда, где вы храните… Ну, сами знаете. И там, на месте, попробуем найти ответы на ваши вопросы.

Павдин растерялся. Да и кто бы не растерялся на его месте? С одной стороны, тебе предлагают дать ответы на все вопросы, то есть, говоря без протокола, клиент готов колоться по полной. Это есть хорошо. С другой же, собирается проникнуть, можно сказать, в святая святых, куда до сего дня не ступала нога постороннего. За такое по головке не погладят.

Только если посмотреть здраво, ту штуку все равно придется им предъявлять. И где? Тащить сюда? Переть на себе все сто кило? Прошу покорно! В конце концов, чего там особо секретного? Голые стены, стол из композитного материала и пара обычных деревянных стульев.

— Пошли, — решительно сказал Павдин, принимая огонь на себя. Во многом из-за этой своей решительности он и получил вторую звезду на погоны в тридцать один год. Его однокашники до сих пор кто в майорах, а кто и в капитанах, а он — подполковник. А почему? Потому, что умеет брать ответственность на себя. Правда, и седых среди его друзей не так чтобы много.

Ватманский помог супруге подняться, подхватил свой портфель и пошел за Павдиным, указывающим дорогу. «Очередь» двинулась следом, обеспечивая охрану и тыл. Обратная дорога заняла минут двадцать пять.

Впервые за долгое время Павдин почувствовал себя неуютно в знакомых стенах. Нет, не то чтобы он когда-либо испытывал чувство уюта в спецкомнате. Да и не для того она, собственно, предназначена, не для расслабухи. Тут люди вкалывают, рискуя жизнью, обезвреживая взрывмеханизмы, переливая ртуть, пересыпая всякую химию и занимаясь прочей дрянью, которую малосознательные москвичи и гости столицы тащат в самый популярный вид транспорта мегаполиса. Не вяжется эта металлическая комната спартанского стиля с поэтессой с наманикюренными ногтями и в фенечках, хоть плач. Такие сюда еще не заглядывали на огонек.

— Ой, — возрадовалась та, едва переступив порог спецкомнаты. От того, что увидела на столе это. Пришлось даже придержать ее.

— Присаживайтесь, — усадил Павдин гостью на стул и повернулся к ее мужу. — И вы тоже, прошу. — Пододвинул ему стул, так что супруги сели рядышком у стены. И с творческим вопросом к автору сонетов: — Что это?

— Где?

— Вот, — пальцем показал он, не рискуя лишний раз прикасаться. Радиации эта штука не излучала — проверено, но на всякий случай лучше не рисковать.

— Кошелек, — хлопнув глазами, ответила та.

— Простите?

Кошелек в шесть пудов весом? Может, ее фамилия Жаботинский или Власов? Он даже невольно посмотрел на руки поэтессы, явно не державшие ничего тяжелее бокала с шампанским. Или это шутка такая богемная?

Хотя он человек решительный и даже резкий, в случае чего и руки может в ход пустить, но тут немного растерялся, поэтому пропустил момент, когда дамочка вскочила и бросилась к столу. И — взяла в руку это. Легко так, непринужденно. Почти как бокал шампанского.

Черт! И дался ему этот бокал!

Но ведь и вправду есть от чего обалдеть. Причем не слегка. То, что еле волокли двое ражих мужиков, безо всякого видимого усилия цапнула своими тонкими пальчиками в перстнях и кольцах миниатюрная, даже хрупкая сонетчица. Он едва сдержался, чтобы не крикнуть «Осторожно!», но при этом не забыл посмотреть на глазок видеокамеры. Хочется надеяться, все фиксируется.

А потом он увидел торжествующе-нахальный взгляд мужа, развалившегося на стуле, будто в будуаре собственной жены. Ну, будет тебе сейчас бокал шампанского!

— Положите на место!

— Что? — вскинула поэтичка выщипанные бровки.

— На место!

— Не орите на мою жену, молодой человек.

Павдин намеренно проигнорировал реплику ученого.

— Потрудитесь объяснить, что это такое.

— Я вам уже говорила, — она прижала это к груди, и не подумав выполнить приказ. — Кошелек.

— Хорошо. Допустим. Ну и как он…

Что она сделала, подполковник не понял. Шевельнула пальцами, это раскрылось, а там — деньги, паспорт, блокнот, еще что-то.

— Дайте сюда, — велел он, как вскоре выяснилось, очень опрометчиво.

Она ему протянула, он взял. В первый момент он не почувствовал никакого веса. Так, грамм сто, может, сто пятьдесят, не больше. А потом…

Это вдруг стало неимоверно тяжелым, потянув руку вниз, пальцы не удержали, и сто килограммов ухнули на пол. К несчастью, не совсем на пол. Немножко на ногу.

Надо полагать, поэтесса узнала кое-что новое в русском языке, потому что подполковник делился своими познаниями щедро, громким голосом выдавая то, чему обучился в своей далеко не монашеской жизни. Утешало, что, кроме этих двоих, никто не слышал его эмоционального выступления; спецкомната экранирована так, что ни один сигнал не может как проникнуть сюда, так и покинуть слоеные стены.

Более или менее нормальный разговор наладился минут через десять, хотя в ушах подполковника все еще звучал омерзительный смешок Ватманского, которым тот заливался в то самое время, когда человек рядом с ним заходился от боли.

Теперь Павдин преувеличенно жестко держал себя в руках, демонстрируя железную волю, хотя нога все еще болела.

— Итак, это кошелек.

— Так вы же сами видите.

— Вижу. Только он, мягко говоря, не совсем обычный. Я бы даже сказал, представляет опасность для окружающих.

— Кошелек? — глумливо удивился муж, крутя на пальце кольцо.

— Опасность для жизни? Надеюсь, это шутка. Как кошелек может представлять опасность? Жанночка, он для тебя представляет опасность?

— Ну вот еще, — ответила Жанночка, что-то чиркая в блокнотике. Сонет, наверное, пишет. На тему выступления подполковника.

— Вот видите!

— Не вижу. Лично мне он повредил ногу.

— Нечего было хватать чужую собственность.

Павдин с трудом удержал в себе очередной сюжет для сонета.

— Больше того, этот ваш кошелек может представлять опасность для окружающих, тем более в общественном транспорте. Кстати, где вы его взяли?

— Обвинение из серии «А если бы он вез патроны», — парировал Батманский. — Детский лепет. Могу только повторить, что нечего хватать чужую собственность. А если кто этого не понимает, — он пожал плечами. — Его проблемы.

— Так где вы это взяли? Учтите, разговор вполне официальный.

— Допрос? Тогда предъявите нам обвинение, а я буду требовать присутствия адвоката. Статья пятьдесят первая Конституции.

— Кто сказал «допрос»? — уточнил Павдин. Ясно, что с этой парочкой так просто не договоришься. — Разговор. Вы потеряли свою вещь, мы вам ее возвращаем. Но, согласитесь, она несколько…

— Необычна? — подхватил муж, расплываясь в довольной улыбке.

— Ну что же, соглашусь. Отчего же не согласиться, если я сам ее сделал.

— Зачем? — стараясь быть избыточно вежливым, поинтересовался подполковник. Теперь он сидел на столе и слегка покачивал ноющей ногой. Так было легче, чем стоять. Еще бы ботинок снять.

— Видите ли, в чем дело. Как вы совершенно верно заметили, Жанночка порой бывает несколько рассеянна. — Последовал нежный взгляд в сторону супруги. — Людям творческим, погруженным в себя, это порой бывает свойственно. У нас уже было несколько случаев, когда она кое-что теряла. Да и воровали тоже. Деньги, документы, записи, иные ценности. Вот я и решил сделать кое-что такое.

— Которое стремительно тяжелеет?

— Вы все схватываете прямо на лету. Пока вещь находится рядом с хозяином, она может ничем не отличаться от ей подобных. Но стоит их разлучить, как она приобретает некие свойства. Вес, например.

— Остроумно. И как это действует?

— Ну, открыть может тоже только хозяин.

— Очень интересно. А в физическом смысле?

— Э-э, тут я вам не помощник. В настоящее время еще не закончен процесс патентования, так что я просто не вправе. Знаете, как сейчас говорят? Коммерческая тайна.

— Я понимаю. Но как вы определили, где находится… Кошелек?

— Это слово давалось подполковнику с трудом. Ничего себе, дамский кошелек! Раньше, давно, когда деньги были большими и тяжелыми, чтобы сделать серьезную покупку, их на возах перевозили. Тоже, можно сказать, кошелек.

— Вот, — показал Ватманский на кольцо, украшающее один из пальцев жены. — Разреши, дорогая. Видите светящуюся точку? Она указывает направление в пространстве, где находится вещь.

— Разрешите взглянуть?

— Вы опять хотите взять чужую собственность?

— Нет-нет, не стоит, — отдернул руку Павдин. Нога напоминающе заныла. — И много у вас таких… кошельков?

— А что, тоже хочется?

— Честно говоря, есть немного.

— Увы, придется потерпеть. Это экспериментальный образец.

— Жаль. Очень жаль. — Подполковник покачал ногой, обманывая боль. — Ну что ж, все ясно.

— Мы можем идти? — вскинулась поэтесса, закончив, видимо, очередной сонет.

— Естественно. Но пока ваша вещь останется здесь.

— По какому праву?!

— Не волнуйтесь. Уверен, что в ближайшее время вы все получите в целости и сохранности.

— Я на вас жаловаться буду!

— Извините, но таков порядок.

Никакого такого порядка не было и в помине, но подполковник решил, что еще одна звездочка ему не помешает. А если он предоставит начальству такой интересный объект, открывающий совершенно фантастические перспективы, то надо быть последним жлобом, чтобы не отметить его инициативность.

— Пойдем, дорогая. — Супруг поднялся, подхватывая под локоток поэтессу. — Уверяю тебя, что они разберутся очень быстро. Не так ли?

— Именно так, — заверил Павдин.

Когда-то его предки носили фамилию Правдины, но в тридцатые годы, когда его дед выправлял себе паспорт, не сильно грамотная паспортистка пропустила в фамилии одну букву. Времена тогда были жесткие, бланки паспортов, как и многое другое, в дефиците, так что исправлять не стали.

Парочка покинула спецкомнату, дверь за ними мягко закрылась, и он увидел, что супруг забыл возле стула свой портфель. Подполковник усмехнулся. Просто семья растерях. Сейчас прибежит.

Он достал сигареты и закурил. Режим спецпомещения это не разрешал, но победителей, как известно, не судят. К тому же очень хотелось. Прихрамывая, подошел к портфелю. Надо бы осмотреть его, пока есть время. Может, что интересное найдется. Для службы, конечно. Только для службы. Портфель стоял на полу как влитой. Опять сто кило?!

И тут ему показалось, что это дым разъедает ему глаза. Портфель пошевелился. Сам. И прижался к стене. За спиной раздался увесистый шлепок. Павдин обернулся. Кошелек, будь он проклят, лежал на полу и медленно двигался к портфелю. Просто-таки тек.

В этот момент свое «тр-р-р» пробормотал защищенный от всех видов воздействия телефон. Опасливо покосившись, Павдин подхромал и взял трубку, не сводя глаз с забытых вещей, все теснее вжимавшихся в стену. Та, способная выдержать многотонную ударную волну, начала, кажется, прогибаться.

— Что происходит? — спросил дежурный. Ему на экране монитора все должно быть видно.

— Не понимаю, — почему-то шепотом ответил подполковник. — Где они?

— Идут. Говорят что-то.

— Что говорят?

— Чушь какую-то. Цып-цып, что ли.

Третья звезда вдруг перестала светить в воображении Павдина. Да и вторая, если честно, начала скатываться с погон. Спецпомещение, техника, миллионные затраты, иностранные делегации, гордость управления.

— Верни их немедленно! — заорал он в трубку.

Про себя он подумал, что чужая собственность, как ни крути, неприкосновенна. □

 

Миа Молврэй

ЭНЕРГИЯ ВОДЫ

 Иллюстрация Елены ДОЛГУНИЧЕВОЙ

Высокий, худой, моложавый мужчина с отсутствующим выражением лица материализовался из лабиринта дорогой аппаратуры, заполнявшей лабораторию. Последние полчаса он тщетно пытался заставить работать свой мозг, но разум погряз в мелочах и не предлагал единственно верного или даже бесполезного решения. Полнейший разброд в мыслях.

И молодой человек отправился на поиски кофеина, словно всплывающий из глубин морских ныряльщик, которому не терпится схватить ртом глоток воздуха.

Кофейник на месте, вода имеется, белый порошок, претендующий на звание сливок, в наличии, но в банке нет ни зерен, ни гранул, ни хотя бы пыли. Кто-то вытряс все до последней крупинки и не подумал пополнить запасы, жестоко поправ законы лаборатории и права человека.

Но тут физиономия Нормана Рэтбоуна прояснилась. Не все потеряно!

Он направился к автомату с «кока-колой». Однако умы, прямо скажем, менее острые, чем его собственный, давно его обскакали, как, впрочем, случалось не раз в его яркой, но далекой от практических мелочей жизни. Автомат ломился от банок сладкой шипучей жидкости со вкусом лимона, вишни или сливок, но не нашлось ни единой, сулящей некое просветление разума. Управление лабораторией доктора Кригеля было под угрозой: нельзя же отслеживать утечки геля, анализировать сбои в работе аппаратуры, обсуждать аспирантские работы и вежливо общаться по телефону с сервисным центром, пользуясь при этом в качестве источника энергии одной лишь водой.

Убежденность Нормана, что хуже просто быть не может, довольно быстро оказалась несостоятельной, доказательство чему он получил, в очередной раз сняв телефонную трубку.

Оказалось, его вызывает сам Джерри Кригель, которому срочно и позарез требовалось посовещаться со своим ближайшим помощником.

— Где вы были? — пролаял он и, не дожидаясь объяснений, рявкнул: — Вы мне нужны!

В трубке запищали короткие гудки.

Каждый день работы на этого человека был для Нормана мукой, но что же он мог поделать? Всеми большими лабораториями владели сановные старцы, годами не занятые ничем, кроме добывания средств. На добытые средства они нанимали способных парней, вроде Нормана, заставляя их генерировать идеи, направленные на решение единственной проблемы, мурыжить которую предстояло до скончания века.

Норман взъерошил длинные черные волосы, выбрался из лабиринта аппаратуры и просунул голову в кабинет шефа.

— Привет, Джерри, — вяло поздоровался он. Норман всегда был человеком серьезным, а теперь и вовсе источал угрюмость. — Что-нибудь срочное?

Шеф знаком велел Норману войти, при этом едва удостоив взгляда, словно перед ним была управляемая муха.

И тут Норман узрел чашки с остатками черного кофе, кофе со сливками и кофе с лимоном, загромождавшие кабинет, и неожиданно понял, что нашел злодея, опустошившего банку с живительным порошком. Кроличьи глаза и серая кожа Кригеля говорили о том, что злоупотреблять допингом — крайне вредно для организма. Впрочем, утешение было слабым.

Шеф поднял несколько бланков с вершины горы, загромождавшей письменный стол и почти засыпавшей компьютер.

— Кофеин, — коротко бросил он, помахивая листочками.

Рэтбоун оцепенел. Правда, первый испуг скоро прошел, оставляя надежду, что шеф ничего не заметил. И все же: неужели Нормана разоблачили?

— Кофеин не действует. Выясните, почему, — буркнул шеф, сунув бумаги Норману. — За такую работу, глядишь, и Нобелевскую дадут.

Видимо, идея казалась шефу такой заманчивой, что он произнес почти законченную фразу.

Норман неохотно взял листочки и притворился, будто изучает их, пытаясь выиграть время для ответа. Страх трансформировался в истерическое веселье: Норман едва не разразился хохотом, представив лабораторию Кригеля в ореоле славы первооткрывателя лекарства… пока журналисты не пронюхают, что его же лаборатория создала саму болезнь.

Но сейчас не время мечтать. Скорее назад — к проблеме и приличествующему случаю скромному виду, а также безупречному поведению.

— Это может кое-что объяснить, — выговорил наконец Норман. — Как возникла у вас эта гипотеза?

— Проверил пульс, реакцию. Никаких изменений даже после двойной порции! Отослал чертов порошок в химическую лабораторию, и оказалось, что в нем полно кофеина. Значит, кофеин перестал действовать.

Даже едва держась на ногах, Кригель имел самодовольный вид человека, сумевшего на славу поработать мозгами и выяснить, в чем корень зла.

Смысл бумаг, зажатых в руке, наконец дошел до Нормана. Бюджетная смета нового проекта, которым предстоит заняться Норману. Но ни строчки о том, где найти время, чтобы спланировать и выполнить новую работу, руководить еще одним лаборантом и написать детальную десятистраничную заявку на получение гранта. Прежде чем Норман успел придумать наиболее безобидный способ вежливо расспросить об этом, шефа уже понесло дальше.

— Да, еще вот что. Бой стекла, — коротко бросил он, поднимая накладную. — Дорого обходится. Руди, верно? Удержите из жалованья.

Гертруда Фробишер, уже немолодая женщина, имевшая взрослых детей, решила начать новую жизнь. Вот только Норман никак не мог взять в толк, почему было необходимо начинать новую жизнь лаборанткой у Кригеля. Но так уж вышло, что теперь делать?

— Собственно говоря, — произнес Норман, — за последние полгода она разбила одну трехдолларовую реторту, что, согласитесь, намного ниже средней нормы. Особенно если учесть, что именно она моет почти всю посуду. У Руди просто блестящие способности к работе в лаборатории. Что же касается дистилляционной колонны, капиллярной установки секвенатора и контейнера для процесса клонирования, боюсь, это дело рук Дуайна.

Все это сложнейшее стеклянное оборудование стоимостью в несколько тысяч долларов пало жертвой небрежного обращения аспиранта самого Джерри Кригеля.

— Вот как? — небрежно обронил шеф. Для него было крайне выгодно иметь у себя в лаборатории аспиранта: живое доказательство того, что Кригелю небезразличны проблемы образования. Очевидно, он хорошенько взвесил сравнительные преимущества «скаутских очков» и очередного финансового вливания.

По документам Дуайну Плоткину уже исполнился двадцать один год, но Норман знавал малышей, которые обставили бы его во всем, что касалось серьезного отношения к делу. Судя по курсовой работе,

Дуайн Плоткин был гением. Но гений носил спортивные штаны, обтрепанные, надетые одна поверх другой футболки и, по мнению Нормана, был первым растяпой во всех трех округах. К тому же именно Норману приходилось руководить Плоткиным, поскольку, естественно, на долю шефа приходилась настоящая работа.

— В таком случае это входит в траты на обучение, — немного подумав, заявил Кригель. — Попросите Джун занести их в соответствующую графу. Из моих грантов на это и пенни не уйдет!

В селекторе что-то затрещало, и послышался мелодичный голос Джун:

— Разыскивается доктор Рэтбоун. В кабинет принесли посылку. Доктор Рэтбоун, в кабинет, пожалуйста.

Ну вот опять! Кажется, это будет продолжаться вечно!

До кабинета Норман не дошел. Из лаборатории по другую сторону холла донесся отчаянный вопль Руди:

— Дуайн!

Норман поспешил на крики, с тревогой прислушиваясь к голосу Руди, успевшему подняться еще на октаву, то есть до таких высот* которым позавидовали бы многие оперные певицы.

— Какого черта ты вытворяешь? Да понимаешь ли ты, сколько усилий, расходов, времени…

В дверях лаборатории Норман оцепенел.

Сотни крохотных пластиковых пузырьков с образцами мирно оттаивали на лабораторном столе — рядом со сверхмощной морозилкой. Дуайн с головой залез в нее и энергично рылся на полках в поисках неизвестно чего, переворачивая все вверх дном и упрямо бормоча себе под нос:

— Ну должен же я найти, верно? Джерри требует принести срочно, значит, должен же я найти, правда? Это где-то здесь, так что не волнуйтесь, еще секунда, и все отыщется.

А тем временем температура в морозилке поднималась: минус 80, 75, 70, 65 градусов по Цельсию… вот-вот раздастся вой сирены, такой оглушительный, что его не столько слышишь, сколько ощущаешь всем существом!

— ЗАКРОЙ ЧЕРТОВУ ДВЕРЬ! — прогремел Норман.

Из морозилки появилась голова Дуайна. Гений с видом утомленного превосходства оглядел присутствующих.

Норман со злостью толкнул дверь морозилки, рискуя пришибить парня.

— Принесите несколько пакетов, из тех, что застегиваются на «молнии», — приказал он Руди. — Сложим туда образцы и засунем в морозилку. Будем надеяться, что там не осталось компетентных клеток…

И тут он, рассеянно оглядывая сотни пузырьков, которые Дуайн, как собака, зарывающая кость, разбросал по всему столу, увидел их! Три пузырька, с этикеткой «caf» и порядковыми номерами. Он совершенно забыл переписать этикетки, подобрав соответствующие сокращения. В пузырьках содержались жизненно важные участки ДНК, которые понадобятся, когда придет время изготовить антидот.

Норман старался не смотреть на пузырьки. Боялся бросить взгляд на Руди, чтобы проверить, заметила ли она. Лаборантка, скорее всего, в два счета догадается, в чем тут дело, и уж наверняка пойдет по следу и все докажет. Что ни говори, а даже Кригель сообразил, что кофеин действует все слабее и слабее. Но создание антикофеинового гена было делом простым. Гениальность Нормана заключалась в том, чтобы вычислить идеальный вектор передачи гена в клетки любого человека: модифицированный вирус ОРЗ, совершенно бессимптомный и невероятно заразный. Себе он сделал прививку, обеспечив иммунитет, так что работоспособность снизилась у всех, кроме него. Теперь он обычно уходил домой в шесть или семь вместо полуночи, но хотел придержать получение антидота, пока не обретет возможность покидать лабораторию в пять. Ему необходима не только работа, но и спокойная жизнь.

Он занялся сортировкой пузырьков по группам, пока Руди бегала за сумками. Три заветных пузырька стояли на ее стороне стола. Успеть бы схватить их, прежде…

— Эй, что это? — удивилась Руди, приглядываясь к склянкам. — «Caf»? Что-то я не знаю никого с такими инициалами!

— Продолжайте собирать, — пробормотал Норман. — Рассортируем позже.

Он надеялся, что попозже сумеет отыскать заветные флаконы, прежде чем кто-то еще сунет любопытный нос в морозилку.

Время тянулось медленно. Наконец лаборанты ушли. Доктор Кригель давным-давно отбыл на важный деловой ужин. Закаленные ветераны науки, доктора и аспиранту, как обычно, твердо вознамерились трудиться допоздна. Норман собирался пересидеть всех. Покормил тропических рыбок, понаблюдал, как они резвятся в ярко освещенной параллельной вселенной, помещавшейся на полке рядом с его письменным столом, и тут дверной звонок разразился пронзительным воем, словно спятившая пожарная машина. После окончания работы он подсоединялся ко всей лаборатории. Частота сигналов и громкость звука явно свидетельствовали о том, что к вечеру мозговые клетки сотрудников просто-напросто отмирают.

Норман, так и не привыкший к эффекту, производимому этим устройством, испуганно схватился за лабораторный стол и нерешительно свел брови. Если он откроет дверь, впереди его ждет черная дыра зря потерянного времени. Если же не двинется с места, может упустить важное сообщение, и тогда неприятностей не оберешься.

Он вынудил себя подойти к двери и, увидев на экране видеослежения автофургон доставки, ускорил шаг.

— Несси!

С широкой улыбкой, первой за весь день, он распахнул дверь. Ванесса Делани обладала способностью благотворно воздействовать на людей, а особенно на Нормана, твердо знавшего, что для него она единственная, и так же твердо убежденного, что толпа его коллег не питает к ней ни малейшего интереса. Ванессу нельзя было назвать красавицей, зато ей каким-то образом удавалось быть всегда жизнерадостной, доброжелательной и передавать свое настроение окружающим. Она носила шорты в дождь, слякоть и жару, никогда ничем не болела и, скорее всего, прошла бы отбор в отряд космонавтов. Норман подозревал, что она с искренним наслаждением принимает по утрам холодный душ. Впрочем, ей нравилось все, даже работать по вечерам, развозя заказы.

— Привет, Норман! И зачем тебе квартира, не понимаю! Не проще поставить раскладушку прямо в холле?

— Этак каждый бы захотел! Нет уж, на сей счет существуют строгие правила. И вообще, кто бы говорил? Сама ночами носишься по всему городу!

— Под лежачий камень вода не течет, — парировала приятельница, вручая ему накладную на устройство образования поперечных связей. Сама коробка была небольшой, но содержала на семь тысяч долларов оборудования, которое, насколько было известно Норману, срочно требовалось Кригелю еще вчера.

Норман аккуратно расписался, и Ванесса немедленно шагнула к выходу. Пришлось молоть всякую чушь, лишь бы задержать ее еще ненамного.

— Приятно видеть, что кто-то, кроме тебя, еще полон жизни. Большинство здешних обитателей, от секретаря до шефа, часами сидят, как приклеенные, причем, заметь, с закрытыми глазами.

— И не говори, — с улыбкой согласилась девушка. — В пору применять медицинские дефибрилляторы!

И заметив недоумевающий взгляд Нормана, пояснила:

— Ну, такие приборы для запуска сердца при внезапной остановке — как в кино, когда врачи «скорой» хватают его и орут: «Всем отойти»!

— Что ж, совсем неплохая идея, — хмыкнул Норман, покачивая головой. — Люди начнут носить в кармане специальные приборчики и шоком выводить себя из спячки.

— Между прочим, — заметила Несси, внезапно став серьезной, — очень многие таскают с собой маленькие коробочки с фиолетовыми таблетками именно для этой цели.

— Фиолетовые таблетки? Это еще что? — удивился Норман.

— Ты слишком много сидишь на работе. Следует почаще выходить, — объявила подруга. — Таблетки покупают все, кому они по карману. Это стимуляторы, а по своей сути — наркотики. Присмотрись, и сразу обнаружишь тех, кто сидит на такой штуке. В основном, это «мет», но есть еще какой-то новый, по спецзаказу, от которого прямо-таки улетаешь.

Норман нахмурился.

— А ты? Ты не прибегала к этим… э-э-э… веществам, повышающим работоспособность?

— Я никогда не увлекалась стимуляторами, да и вообще лекарствами, — беспечно бросила Несси. — Даже кофе, чаем, аспирином и чем-то в этом роде. Привыкла обходиться своими силами.

— Вот как, — пробормотал он.

Что ж, вполне объяснимо. Жизнерадостность кажется неотъемлемой частью ее натуры.

— Видишь ли, моя слабость — пиво, — призналась она.

Норман ужасно удивился. Он никогда не заподозрил бы в приятельнице столь неожиданного для женщины пристрастия.

— Ты… э… не похожа на человека, который пьет пиво литрами, — промямлил он.

— Да я и не пью пиво литрами. Просто люблю и даже хотела бы научиться варить.

Ванесса понизила голос, будто открывая величайшую тайну.

— В один прекрасный день я открою собственную пивоварню с пабом.

Судя по тону, все было на мази, если не считать небольшого пустяка: выбора точной даты этого прекрасного дня.

Норман часто терялся в общении с людьми. Почти со всеми, только не с Несси, потому что с ней всегда чувствовал себя свободно. Однако теперь он лишь беспомощно разевал рот: слова не шли с языка. Несси — чудесная девчонка, развозящая товары. Как-то трудно представить ее солидной дамой, неторопливо потягивающей пиво.

— Что же, попытайся, — выдавил он наконец. — Бьюсь об заклад, тебе удается все, за что бы ни взялась.

Уж в этом он ни капельки не солгал.

Несси решительно тряхнула головой.

— Есть только одна проблема. Знаешь, я попыталась сварить немного, но все пришлось вылить. Результат не требовал заключения об угрозе окружающей среде, но это единственное достоинство напитка.

— Да брось! — не поверил Норман. — Пиво сварить — легче легкого! Лично я занимался этим все годы учебы в колледже, угощал членов своего студенческого клуба.

— Ты варил пиво?! — ахнула Ванесса, для которой это умение, очевидно, относилось к числу величайших талантов, какими наделен человек. — И хорошее?

— Еще бы! Необходимо лишь постоянно следить за температурой и соблюдать чистоту, чтобы напиток не скис.

И тут на него снизошло вдохновение: вещь крайне редкая в истории общения Нормана с людьми.

— Если хочешь, я покажу.

И прежде чем Несси уехала, Норман успел договориться с ней на субботу: он купит все необходимые ингредиенты, и они вместе заложат партию пива.

Рассвет застал Нормана за перетряхиванием пакетов, извлеченных из морозилки. Тщетно. Образцы, снабженные этикеткой «caf», исчезли.

С этого момента все окончательно разладилось и пошло шиворот-навыворот. Джун забыла заполнить ведомость Нормана на зарплату — очередной ее промах в цепи бесконечных ошибок. Мания Кригеля прогрессировала с угрожающей скоростью — результат бесконтрольного приема фиолетовых таблеток, флакончик с которыми Норман заметил у шефа на столе. Квартирная хозяйка Нормана обрушила на его голову пеню за промедление с оплатой, оставшись глухой ко всем обещаниям отдать деньги, как только прибудет запоздавший чек. Исходя из этого, Норман должен был пребывать в самом угнетенном состоянии духа. Тем не менее он не ходил, а летал и даже улыбался маленьким детям.

Он прибыл на работу в прекрасном настроении, что-то тихо мурлыкая себе под нос, и тут же наткнулся на Джерри Кригеля, стоявшего в холле. Видок у шефа был еще тот! Глаза вылезли из орбит, как у вареного омара, да и цвет лица был соответствующий — темно-багровый.

— В третий раз перепечатываете! — орал он, швыряя на стол Джуы пачку бумаг. — И что же?! Опечатки на страницах третьей, пятой и десятой! И чертова опечатка в смете! Да понимаете ли вы, что это такое?! Соображаете, сколько времени уйдет на то, чтобы выловить и исправить все ошибки?! Это ваша работа! И я не обязан тратить время на то, чтобы отслеживать, как вы ее выполняете! Вы…

Он даже помедлил для пущего эффекта.

— …Вы уволены!

Ставший в последнее время совершенно непробиваемым, Норман даже фыркнул про себя. Этот так называемый шеф, увольняющий секретаря за четыре опечатки, ухом не повел, когда Норману задержали жалованье.

Все же лучше незаметно прошмыгнуть в лабораторию.

Увы, удача была не на его стороне. Кригель уже засек Нормана.

— Наконец-то! Рабочий день — в разгаре!.. Нужно поговорить.

Он двинулся к своему кабинету, рявкнув по пути второй секретарше:

— И позвоните доктору Пулицки! Рецепт — немедленно!

Норман поспешил за Кригелем, гадая на ходу, уж не иссяк ли запас заветных таблеток.

— Та-а-ак, — сухо обронил шеф, подошел к столу, взял сумку-холодильник, отбросил крышку и сунул сумку под нос Рэтбоуну.

— Что это?!

Земля ушла из-под ног Нормана.

Три пузырька с буквами «caf». Его засекли!

Мысли Нормана лихорадочно заметались.

— Та-а-к, — повторил Кригель. — Похоже, вам нечего сказать в свою защиту. Кроме вас, такое сотворить некому. Только вы обладаете необходимыми знаниями и опытом.

И, очевидно, вспомнив рефрен сегодняшнего дня, добавил:

— Вы уволены.

Мозг Нормана по-прежнему работал в усиленном режиме, пытаясь найти выход. Отпираться бессмысленно. Но что же тогда делать? Попытаться смягчить сердце Кригеля?

Сомнительно, чтобы это самое сердце можно было отыскать даже со стетоскопом. Пообещать немедленно создать антидот, если Кригель даст ему шанс? Но шеф — слишком тонкий политик, чтобы в подобных обстоятельствах принимать в расчет столь зыбкие обещания.

При мысли о политике в голове Нормана немедленно возникла и расцвела идея.

— Вот уж это вряд ли! — бросил он с апломбом парашютиста, чей запасной парашют только что раскрылся, и спокойно посмотрел в пучеглазую красную физиономию шефа. — Во-первых, я заявлю, что это вы заставили меня создать антикофеиновый ген, чтобы потом запатентовать лекарство и драть за него деньги. Когда я узнал сумму ваших барышей, изъятых из кармана покупателей, то, естественно, пошел на попятную и был немедленно уволен.

Кригель, от возмущения потерявший дар речи, выкрикивал что-то бессвязное. Норман спокойно ждал, пока он придет в себя. Наконец шефу удалось выдавить:

— Я… заставил вас… вы… вы…

— И что «я»? — осведомился Норман, с трудом подавив порыв принять скучающий вид и заняться обзором собственных ногтей. Нельзя же доводить человека до инсульта! — Хотите сказать, что, заведуя этой лабораторией, понятия не имели о состоянии дел? А потом ни с того ни с сего потребовали от меня антидот? Что же, неплохо придумано. Только никто не поверит.

Отрешенно, словно речь шла не о нем, Норман размышлял, сколько может продлиться это странное потустороннее состояние и в какого слюнявого идиота он превратится, как только очнется. Уж лучше закругляться, пока не поздно.

— Вы… вы не посмеете, — выдохнул Кригель, явно сам не веривший в столь обнадеживающую мысль.

Норман зловеще ухмыльнулся.

Кригель судорожно сглотнул.

— Послушайте… может, мы сумеем договориться, — прошлепал шеф непослушными губами.

Норман шагал к своему столу с таким чувством, словно плывет в супе, густом супе. Ему просто требовалось где-нибудь сесть и прийти в себя. Глотнуть свежего воздуха, подальше от своего унылого стола и назойливо гудящих машин. Кригель успел сунуть ему сумку-холодильник, словно важнее всего было избавиться от уличающих пузырьков. Норман стер надписи на этикетках, хотя теперь это уже не имело никакого значения, заменил шифры на «qtr-1», «qtr-2» и «qtr-З» и поставил флаконы в морозильную камеру. Потом, двигаясь, как робот, остановился у своего стола и нашел письменное указание Кригеля найти антидот. Это его оправдание на случай скандала. Тщательно сложил бумаги и спрятал во внутренний карман халата. Осталось еще одно дело, последнее, прежде чем он забьется в свой уединенный уголок на площадке запасного выхода. Было еще достаточно рано, так что ему повезло.

Норман сидел на холодных металлических ступеньках лестницы черного хода, чувствуя, как острые ребра впиваются в зад, и прихлебывал холодную шипучую жидкость. Перила охлаждали горячий лоб. Время! Только бы ему дали время!

Бессчетные минуты перетекали одна в другую, незаметно, плавно.

И тут дверь открылась. Руди знала о его убежище. Она подошла и села ступенькой ниже.

Норман попытался взять себя в руки, будто ничего не случилось и он просто удрал на перекур.

— Ну? И что теперь? — спросила она без обиняков.

Норман уставился на Руди. Неужели она каким-то образом пронюхала обо всем?

— Это касается «caf», верно? — не отставала Руди.

Норман снова воззрился на женщину. В голове его звенела такая пустота, что собраться с мыслями не хватало сил.

— Идея, вроде, неплохая, — заметила она, мечтательно взирая поверх деревьев на плоские крыши кампуса и расстилавшийся за ними город.

Ассортимент ответов Нормана, к сожалению, был ограничен тупым взглядом.

— Все притормаживают, начинают действовать разумно и жить нормальной жизнью, вместо того чтобы накачивать себя кофе и другими стимуляторами.

Норман молча кивнул. Его намерения были изложены довольно точно.

— Знаете, это никогда бы не сработало, — сочувственно продолжала Руди.

Она и тут была права. Теперь он точно знал это.

— Так это вы настучали Кригелю, — констатировал Норман.

Все кончено. Он нашел управу на шефа, но Руди не взять ничем.

— Не-е-ет, — медленно протянула она. — Он показывал каким-то боссам фактор роста нервной ткани, залез в морозилку и наткнулся на пузырьки.

— Кстати, — поинтересовалась она, немного помолчав, — вы в курсе последних новостей?

Каких таких новостей? И когда это у него находилось время валять дурака перед телевизором?

— Знаете, сегодня уволили Джун. Она, конечно, спит на ходу. Только таких, как она, немало. И безработица у нас свыше десяти процентов.

Если хорошенько вспомнить, он видел газетные заголовки на эту тему.

— Преступность растет, — продолжала Руди. — Слишком многим людям требуется слишком много фиолетовых таблеток. И акции на фондовой бирже вчера рухнули на 1000 пунктов.

Акции на фондовой бирже всегда взлетали и падали, словно мечущаяся на леске рыба. И цивилизация не обвалится оттого, что ему потребуется немного времени на раздумья, верно?

— Предполагаю, что как только вы достигнете всей полноты счастья, то сразу начнете раздавать антидот направо и налево, верно?

Впервые за все время их совместной работы в голосе Руди послышались стальные нотки. По-видимому, придется немедленно начать работу над антидотом — или она примет свои меры.

Норман кивнул, едва не выпалив: «Будет сделано, мэм!».

— Так вот, начинайте немедленно, — велела она, вставая. — Такова моя цена.

— Будет сделано, мэм, — произнес он вслух.

Руди улыбнулась и ушла.

Норман знал, что по натуре непрактичен, но все же не был окончательно лишен здравого смысла. И пусть ему удалось избежать тюремного заключения и даже увольнения, работать на Кригеля он больше не мог. Однако вне лаборатории ему не получить антидота. При мысли о том, что все кригели разом подстегивают общество, как загнанную лошадь, его трясло от злости.

А впереди маячила еще одна проблема. Чем он займется, когда уйдет от Кригеля? Вся его жизнь была посвящена науке. Что еще он может делать?

Норман снова прислонился лбом к холодным перилам.

Конечно, была еще и Несси, твердившая, что из него может получиться великий пивовар.

Норман слабо улыбнулся. Несси объяснила, что для открытия пивоварни-паба требуется еще тридцать тысяч в дополнение к ее собственным накоплениям, а также интеллектуальный капитал в лице толкового пивовара.

Неожиданно Норман выпрямился. Одна безумная идея цеплялась за другую, пока в голове не забурлил горный поток продуктивных идей, совсем как закваска в бродильном чане при нужной температуре. Он найдет антидот, он сможет стать великим пивоваром, и все кригели мира узнают об этом последними! Он добьется всего!

Норман улыбнулся и пошел на свое рабочее место.

Последняя неделя в лаборатории выдалась нелегкой. Каждый рабочий день тянулся почти до рассвета. Норман знал, что шеф отберет ключи в ту же минуту, когда сообразит, что Норман замыслил бегство из-под его, Кригелевой, опеки и вполне способен обчистить шефа до нитки.

Поэтому Норман сделал все, чтобы внедрить ДНК антидота в идеальную цепочку пивных дрожжей. Потом будет проще простого сделать столько антидота, сколько потребуется, при наличии всего лишь нескольких бродильных чанов… Правда, дрожжи пока не поддавались никаким попыткам внедрить в них эту самую ДНК и после нескольких поколений возвращались к исходной форме. Снова и снова приходилось начинать всю чрезвычайно трудоемкую процедуру. Отслеживать весь процесс выращивания дрожжевых культур обычно вменялось в обязанности лаборантам, но сейчас Норман не мог доверять никому.

К вечеру второго дня, уже уходя домой, Руди остановилась у его стола. Она явно собиралась сказать что-то, но вместо этого долго рассматривала содержимое колб и пробирок. Потом молча сняла пальто, натянула резиновые перчатки и принялась переносить дрожжи из одной чашки Петри в следующие в строго определенном порядке.

Норман благодарно кивнул, и они вместе проработали до двух часов ночи. Кригель не делал попыток помешать деятельности сотрудников и, казалось, ее не замечал. Хорошо, если он убежден, что Норман не выступит против него; хорошо, если он будет пребывать в этом убеждении еще несколько необходимых для завершения работы дней.

— Все, — сказала как-то под утро Руди. — Похоже, на этот раз нам удалось стабильно внедрить антидот в дрожжи, но как вы намереваетесь передать его людям? Никто не согласится добровольно вдыхать дрожжи.

— Еще как согласится, — возразил Норман, не вдаваясь в дальнейшие объяснения. Правда, потом он нахмурился и холодно добавил:

— При условии, разумеется, что я не закончу дни свои, прося подаяния на перекрестке.

— Кстати, — оживилась Руди, — что вы намереваетесь делать? У вас есть какие-то планы?

— Э… да. Знакомы с Ванессой Делани? Той, что развозит оборудование?

Руди кивнула.

— Мы решили открыть пивоварню-паб, — выпалил он и тут же испугался своих слов. Руди непременно сочтет эту затею дурацкой и инфантильной.

— Вот как! — воскликнула вместо этого Руди. — И вы все уже просчитали?

— М-да. Она будет работать с людьми, а я с дрожжами, — пробормотал он и, поморщившись, добавил: — К сожалению, нам не хватает тридцати тысяч, но мы все же решили попытаться.

— Тридцать тысяч долларов, — размышляла вслух Руди. — Немалые деньги.

После чего она засыпала его вопросами о будущем пабе, одновременно проверяя последнее поколение дрожжей на качество антидота. Закончив, Руди набрала в грудь воздуха и выпалила:

— Знаете, Кригеля никак не назовешь моим любимым начальником. После развода с мужем я получила по контракту кое-какие деньги. Слишком мало, чтобы затеять свое дело, и слишком много, чтобы просто взять и потратить, не чувствуя себя при этом идиоткой… Послушайте, не возьмете ли вы меня третьим партнером?

Паб имел оглушительный успех. Веселые посетители выстраивались в очередь у стойки за кружечкой Бронко Бру. Заказы на пиво приходили даже из Гонконга. Все твердили, что лучше напитка не сыскать. Он изумительно влиял на организм, тонизировал, и с ним вы чувствовали себя властелином мира. Когда пиво только появилось, репортеры допытывались, почему оно синего цвета. Старый римский рецепт, отвечал Норман с ученым видом, и с самой что ни на есть умной физиономией. Деньги лились рекой. Руди вкладывала свою долю в довольно быстро оправлявшуюся от потрясений фондовую биржу.

Как-то раз в пабе появился Джерри Кригель с компанией нужных людей, которых он развлекал в тот вечер. Норман был совершенно уверен, что разглядел в этой толпе конгрессмена, явно купленного оборотистым Кригелем. Паб быстро становился модным местом.

— Похоже, вы неплохо устроились, — заметил он Норману, который в тот вечер обслуживал гостей за стойкой.

— Пока не жалуюсь, — радушно ответил Норман, подавляя желание приказать вышибалам позаботиться о Джерри Кригеле.

— Да уж, должно быть, куда легче варить пиво, чем заниматься наукой, — продолжал Кригель.

Норман растянул побелевшие губы в улыбке.

— Попробуйте нашего Бронко Бру, — предложил он, подтолкнув к Кригелю бутылку. Тот надменно глянул на яркую этикетку: пьяная в стельку лошадь припала к колоде, где плескалось что-то синее.

— Будь я на вашем месте, нанял бы человека, который разбирается в маркетинге, — великодушно посоветовал он со своих недосягаемых высот. — Найдется у вас в пабе напиток, который не обязательно стыдливо прятать в плотный пакет?

Он взял несколько бутылок очень дорогого белого вина.

Позже он и его спутники заказали кофе. Судя по безошибочному сходству между ними и лошадью на этикетке пива, их это абсолютно не спасло.

© Mia Molvray. Powered by Water 2003. Публикуется с разрешения автора

 

Леонид Каганов

УХО

Иллюстрация Игоря ТАРАЧКОВА

На даче

Баранов — козел! — повторил я громко, на весь лес. Мне вдруг показалось дико забавным, что именно Баранов — именно козел. Вот если был бы Козлор — был бы тогда баран. Конечно, Баранов меня уже не слышал. Баранов и остальные доедали шашлык на Колькиной даче. Вместе с этой шлюхой Аллой. Стоит, значит, привести в компанию свою девушку, как она тут же оказывается шлюхой — на радость Баранову.

Я остановился и огляделся. Полутемный лес продолжал пьяно покруживаться, наполняясь густыми шорохами. Впереди тикала ночной саранчой небольшая полянка. Вокруг ушей тоскливо выли комары. Тропинка под ногами совершенно исчезла. Причем уже давно. Мерзейшее свойство лесных тропинок — начинается как огромная взлетная полоса из глины, затем всё уже, уже, затем раздваивается, снова всё уже, потом зарастает травой и корнями, а потом исчезает вовсе. Куда, спрашивается, делись все те люди, которые вошли в лес широкой колонной, протоптав грандиозное начало тропинки?

— Дурак, — констатировал я громко. — Надо было идти по бетонке. Ишь, срезать захотелось через рощу… Срезал. Да только что срезал?

Впереди далеко-далеко послышалось мерное гудение тормозящей электрички. Ага, все правильно, станция там! Я сделал два бодрых шага и оказался на краю полянки. Но — замер. Это и была та самая последняя электричка на одиннадцать тридцать две, как и обещала соседка по поселку. Электричка, ради которой я пёрся вот уже полчаса напрямик через рощу. Последняя надежда вернуться в город из этого пьяного бардака тормозила в десяти минутах ходьбы. Быть может, в трех минутах спринтерского бега. Но даже для профессионального бегуна — никак не меньше трех минут. А электрички, как известно, ждать не любят…

Нет ничего более обидного, чем тормозящая вдалеке последняя электричка. Уходящая последняя электричка — уже приятней. Лучше всего — пустая платформа с какой-нибудь тетушкой, сообщающей, что последняя электричка уже десять минут как ушла. Нет электрички — нет проблемы. Самый верх мечтаний — засиженное мухами объявление на окошке кассы об отмене последней электрички в этом сезоне. Но тормозящая электричка — это, безусловно, самый большой плевок в душу.

— Какой плевок в душу! — патетически крикнул я на весь лес, но патетики не вышло, а получилось жалобное карканье.

Я глубоко вдохнул прохладный воздух, и пьяный туман в голове чуть рассеялся. Появилось немного здравого смысла, и этот здравый смысл говорил, что ушедшая электричка — самая последняя и самая незначительная мелочь из всего того, что случилось сегодня. И хорошо еще, — говорил мне здравый смысл, — если эта мелочь окажется последней. Потому что, если случается у человека неудачный день, то неприятности идут одна за другой. И лучше всего, — говорил мне здравый смысл, — сейчас вернуться на дачу, извиниться перед всеми, спросить у хозяина, где можно лечь спать и чем накрыться. И тихо-тихо лечь спать, чтобы этот день наконец закончился. И если еще будут какие-нибудь неприятности в этот день, — говорил мне здравый смысл, — то пусть это будет какая-нибудь мелочь, что-нибудь вроде щеки, покусанной комарами…

Словно услышав это, один из комаров вплотную заинтересовался мной и сел на щеку. Я с размаху треснул ладонью по щеке, но комар улетел, а увесистая оплеуха осталась. Это вконец меня разозлило. «А вот вам всем!» — я сжал кукиш и потряс им в воздухе, обращаясь то ли к комарам, то ли к внутреннему голосу.

Электричка, притихшая было, снова ожила, заворочалась, зарычала, постепенно переходя на вой, повыла-повыла и стихла вдали. Нет, возвращаться на дачу после такого демонстративного ухода я не стану. Хорошо еще, если стекла веранды остались целы, когда я хлопнул дверью и зашагал в темноту… Калитка-то хоть цела? А впрочем, так им и надо. Всем. Голова снова кружилась, и было муторно. Я упрямо зашагал вперед.

— Какое же это все-таки скотство, — сказал я снова вслух, — прийти в незнакомую компанию со знакомым парнем, а уже к вечеру…

Закончить мысль мне не дали. Посередине полянки ослепительно вспыхнуло, опалило лицо, плеснуло электросваркой по глазам, и я потерял сознание.

Контакт

Первое, что я почувствовал — лежу на чем-то мягком. В неподвижном воздухе разливался странный цветочный запах, чуть кисловатый и с примесью озона. Тело не болело и было вроде в порядке. Зато покалывало в глазах. Я открыл глаза, но ничего не изменилось — кругом была все та же полнейшая темнота. Я совершенно не представлял, сколько времени провел без сознания, но почему-то казалось, что не так уж много. А уж где я находился теперь — тем более не имел ни малейшего представления. Меньше всего мне нравилась тишина… Кругом стояла полная, оглушительная тишина. И от нее кружилась голова еще сильнее, чем в лесу, — пространство, потеряв все зрительные и звуковые ориентиры, вращалось с бешеной скоростью.

Я пошарил руками и наткнулся на мягкую ворсистую стенку, уходящую вертикально вверх. «Умер! — пронеслось в голове. — И уже на том свете». Конечно, было ясно, что не умер. Самая здравая мысль, которая пришла мне в голову: друзья подобрали в лесу и принесли обратно на свою дачу. Но, поразмыслив, эту версию я отбросил: с какой стати они пойдут прочесывать лес до станции после такой скандальной сцены? Тогда второй вариант: это больница. Поселковая такая больница, ночь, тишина… Слава богу, давно не лежал в больницах. Но все-таки я хорошо помнил, что там пахнет никак не цветами. Горелой кашей там пахнет, хлоркой и лекарствами. И вот тут мне стало страшно. Я еще раз пощупал ворсистую стенку справа, потянулся влево — и наткнулся на такую же стенку. Стенки уходили вверх, насколько хватало руки. По всему выходило, что я лежу в гробу, обитом изнутри бархатом. А еще вспомнился комикс, где мышка бродит по желудку удава — я нашел его в интернете как раз вчера… Холодный страх забрался под куртку и разбежался толпами мурашек по всему телу. Я слышал, как громко стучит сердце в груди, в животе и даже в ладонях. Но тут сверху раздался голос.

Голос был почти знакомый — такими голосами вещают дикторы в метро и теленовостях. Но интонации у голоса были совершенно неожиданные, а фразы, хоть и становились понятны, но звучали дико. Иногда голос делал паузы, словно прикидывая, как лучше сформулировать. Но больше всего меня удивило то, что произносил голос. А произносил он следующий текст:

— Уважаемый житель господин! Вы находитесь в салоне бортового корабля инопланетной цивилизации, вынужденной совершить вынужденную посадку на лесистый участок вашей планеты. При посадке вы случились наблюдателем аварии техники, вследствие этого имеете временный ожог своих электромагнитных воспринимающих органов. Сознавая всю нашу вину, наша цивилизация обитает на своей планете, не имея подобных электромагнитных органов и методов восстановления их. С согласия жителя господина мы предлагаем оживление, вживление, вращение, вращивание, сопряжение, симбиоз и подключение воспринимающего органа нашего обычного типа к вашему организму на все время, необходимое для самостоятельного восстановления органа вашего типа, если оно умеет само регенерироваться. Для согласия произнесите «да». Для вопроса задайте его голосом медленно…

Я обалдело помотал головой и вспомнил, что есть такая болезнь — белая горячка. Но почему-то происходящее казалось похожим на реальность. Может, так и должно быть при горячке?

— Какого еще сопряжения-вращения? — осторожно спросил я.

Голос сверху откликнулся незамедлительно:

— Недопонимание речи образует провалы в понятиях. Имелось в виду слово — синоним оживления, вживления, вращения, вращивания, сопряжения, симбиоза и подключения. Необходимо смысловое понимание присоединения искусственного органа к натуральному телу.

— А, понял! Это, как его… — вдруг оказалось, что нужное слово я тоже забыл. Слово было длинное, мычащее, по смыслу напоминало медицинский пинцет, оно вертелось около языка совсем рядом, но вспомнить его не удавалось. — Блин!

— Не блин, — тут же откликнулся голос.

— Имплантация! — воскликнул я.

— Возможно, — сообщил голос. — Вращивание, подсоединение органа для осмотра мира.

— Глаза что ли? — догадался я. — У меня что, ожог глаз? И надолго? Другие глаза предлагаете имплантировать? Это опасно?

— Слишком быстрые вопросы. Наша аппаратура не успевает с перешифровкой. Отвечаем на последний вопрос. Не опасно. Наша медицинская методика имеет неопасный принцип обратимости. С помощью нашей методики любое медицинское вмешательство может быть обращено обратно. Опасность отсутствует.

— А откуда вы? — спросил я.

— Извините нас, житель господин. Мы не имеем право контакта, наш долг сейчас есть заглаживание виновности нашей аппаратуры и восстановление здоровья вашего тела. Мы просим побыстрее ответить на вопрос о согласии: да.

— Да, — сказал я. И в тот же миг растворился в пространстве.

В лесу

Когда я пришел в себя снова, оказалось, что я лежу спиной на земле. Сквозь тонкую куртку спину обиженно покалывали сломанные травинки. Вокруг, похоже, была все та же роща. Глаза совсем не болели. На животе что-то мешало, а еще почему-то сильно чесался затылок. Воздух над головой светился фиолетовым светом, который излучали тысячи крохотных фиолетовых вспышек. Я сел, огляделся — и обалдел.

То, что было вокруг, лесом назвать язык не поворачивался. Хотя это, конечно, был лес. Тонкие туманные контуры синих деревьев со вспыхивающими тут и там багровыми ветками больше напоминали обложки дешевых книжек или компьютерные игры. Лес светился бледно-синим и жил своей жизнью, постоянно переливаясь. Я увидел мышь — пылающий веселым салатовым огнем зверек бежал между травинок, освещая все вокруг себя. Это точно была обычная живая мышка! Но будто вымазанная светящимся фосфором. Мышка вдруг остановилась, встав на задние лапки. Тотчас ее свет потух и превратился в неразличимое пятнышко. Пятнышко повертело головой, вспыхивая огоньками, и продолжило путь, вновь ярко разгоревшись. Потом мышка забежала за дерево. Дерево оказалось прозрачным! Мышка не исчезла — ее салатовое пятнышко чуть потускнело, но все же было вполне различимо за стволом.

— Ого! — воскликнул я и тут же бросился на землю, закрыв лицо руками: желтая вспышка озарила лес, и мне почудилось, что это снова световой взрыв.

Но вспышка погасла, и больше ничего не произошло.

— Ого! — осторожно повторил я 1 выждав немного.

На этот раз я заметил источник света. Желтые лучи шли от меня.

— Ой, — сказал я громко.

И в такт звукам все вокруг осветилось желтыми и синими огнями.

Я замер, затем хлопнул в ладоши. Между ладонями взорвался разноцветный огонь, осветив на миг поляну. А через секунду лес ответил тихим фиолетовым отблеском. Я хлопнул снова. И снова мне ответил лес.

— Эге-ге-гей!!! — заорал я что было сил.

Красный свет заметался по лесу и потух. И эхо ответило «гей!», полыхнув далеким смутным заревом.

— Сам ты гей… — обиделся я.

Помотал головой и закрыл лицо ладонями. Ничего не изменилось. Я изо всей силы зажмурил глаза и снова открыл. Глаза не видели. А то, что видело — это были совсем не глаза. И тут я понял: видел мир живот. Живот и грудь. Я аккуратно ощупал себя. Попробовал почесать живот, но ощущения были резкие и неприятные — будто неосторожно ковыряешь в ухе спичкой. Или открываешь глаза, нырнув в море.

Позже, когда я все это снова и снова прокручивал в памяти, меня удивляло лишь одно — почему я так спокойно отнесся к происходящему? И я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос, но думаю, что мне вкололи какое-то успокоительное или каким-то другим способом привели в порядок психику. Так или иначе, но я на удивление быстро адаптировался. Все нормально: выпил, поругался с друзьями, попал ночью один в лес, потерял зрение и теперь ориентируюсь по звуку. Точнее — вижу животом звук. Все ясно. Удивительно слегка, но не более. Гораздо больше меня в тот момент волновал вопрос, как и куда теперь выбираться. Голова больше не кружилась, и хмеля в ней не осталось совсем — абсолютно трезвая головам Холодный ночной воздух резал ноздри и забирался под куртку. По-любому надо было идти к людям.

Я привычно поднял руку к лицу и посмотрел на свои электронные часы. Рука уехала вверх и осталась темной. Я опустил ее на уровень живота. Не видно. Тогда я открыл рот, вытянул губы трубочкой и протяжно завыл, стараясь осветить руку густым светом: «У-у-у-у-у-у-у-у…» В этом красном свете рука оказалась видна хорошо. Часы — тоже неплохо, а вот циферблат с цифрами оказались неразличимы абсолютно — ни в какую, как ни верти. И было понятно почему. В легких кончился воздух, я прекратил выть и закрыл рот.

А вдали уже разгорался новый огонь. Я увидел, что это поезд. Виден не очень отчетливо, но можно рассмотреть красные вагоны длинного товарняка. Вагоны и локомотивы ярко светились, и в этом свете были насквозь видны лес и станция с домиком — все-таки до станции было не так уж далеко. Товарняк кратко прогудел, озарив ярким багровым огнем все вокруг, и я разглядел за станцией деревушку, домики, шоссе и даже легковую машину, хотя не понять было, стоит она посреди шоссе или едет. Тогда я быстро развернулся всем корпусом, пытаясь разглядеть в противоположной стороне поселок, где остались друзья, но ничего не увидел, а товарняк тем временем смолк. Я еще постоял немного, всматриваясь вдаль, но поезд уехал, и навалилась темнота.

В принципе, теперь все равно было куда идти. Кстати, вполне можно вернуться на дачу, улыбнуться и буднично сказать, не глядя на Аллу: «Пардон, братцы, был нетрезв, вспылил!» Свои люди, не первый год вместе… Да только не заблудиться бы. А то можно плутать здесь до рассвета.

В груди вдруг кольнуло, и я понял: рассвета не будет. Проснутся птицы, зашумят люди, заревут электрички, но солнце не взойдет, а небо останется все таким же непроницаемым и черным, как сейчас — без звезд и луны. Я пока решил об этом не думать. Повернулся в сторону станции — все-таки там было чуть светлее — открыл рот и завыл, как фонарем освещая себе путь. И двинулся вперед.

Когда кончалось дыхание, я останавливался, набирал в легкие воздух и с воем снова шагал вперед. Когда умолк в очередной раз, далеко впереди вспыхнул ответный красный огонь, а вслед за этим до ушей долетел заливистый вой — это в ответ завыла собака. Хорошо, если собака. Хорошо, даже если волк, хотя откуда тут волки? Но мне вдруг представилась планета, наполненная прозрачными людьми, которые ходят и воют, освещая себе путь. По спине побежали мурашки, и тогда я начал петь. С песней идти оказалось куда лучше, чем с воем. Не то чтоб светлее, а красочнее, разноцветнее.

— Широка-а-а-а-а… — тянул я, освещая путь оранжевым фонарем, — страна моя родна-я-я-я-я-я… — переходил на бас, и деревья искрились в густых красных лучах, — много в не-е-е-е-е-е-е-е-е-ей… — срывался на визг, освещая путь синим светом, — лесов, полей и ре-е-е-е-е-е-е-ек…

Физика моя окончилась давно. В институте готовили программистов и больше гоняли по математике. Как устроен свет, я помнил смутно. А вот писать программы по обработке звука мне доводилось. И я точно помнил, что высокий тон имеет большую частоту, а низкий — меньшую. Я снова остановился и провыл подряд все ноты, какие только мог вытянуть — от самых низких до самых высоких. Ну да, так и есть — звуки в точности соответствовали цветам радуги. Бас — красный, визг — фиолетовый.

Я прошел еще чуть-чуть и деревья расступились, передо мной была станция. Оказывается, она была почти рядом — как я потом убедился, звуковые расстояния всегда кажутся намного больше.

Попутка

На станции было чуть светлее, чем в лесу, но все равно темновато. Лишь вдалеке — а может, в нескольких шагах? — над одним из деревенских домов полыхало рубиновое зарево: очередная компания неразборчиво орала пьяные песни, словно бы на эту станцию все съезжались для того, чтобы разбрестись по окрестным поселкам и напиться. Станция и впрямь больше ни на что не годилась: абсолютно глухая, даже ларька с пивом и сигаретами нету. Абсолютно темная. Хотя… тут ведь должны гореть фонари? Я засвистел, оглядываясь. Фонарный столб действительно стоял. Поразмыслив, я понял, что он горит: вокруг роились крохотные фиолетовые вспышки — мошкара, мухи, бабочки. Я подошел к домику кассы. Касса, конечно, была закрыта. Мне помнилось, что тут стоял щит с расписанием электричек. Щит действительно стоял, но прочесть его мне не удалось. Название станции, собранное на козырьке кассы из крупных рельефных букв, читалось достаточно хорошо, стоило задрать голову и немного посвистеть. Какой-то там седьмой километр, то ли двадцать седьмой, то ли сто седьмой, никогда не мог запомнить. А вот расписание на щите, забранном прозрачным пластиком, не читалось ни в какую. А поэтому у меня не было даже уверенности, что расписание на щите висит. Зато обнаружился интересный эффект: если пошуметь, домик станционной кассы просматривался насквозь. Внутри стоял стол с кассовым аппаратом, обшарпанное кресло, вешалка с накинутым ватником, а в углу — две коробки с бутылками. Бутылки были полными, и, судя по характерной форме, это было шампанское. Я немного поразмышлял, откуда могло здесь взяться шампанское — то ли кассиры собирались что-то праздновать, то ли по случаю разворовали какой-нибудь проезжий грузовой вагон. Скорее всего, второе. Я усмехнулся, подумав, что теперь могу стать превосходным сыщиком. Только вот сколько нынче платят сыщикам? Больше, чем программистам?

Становилось прохладно, делать было решительно нечего, и я направился к шоссе. Тихонько мурлыкая себе под нос, прошел по улочке спящего поселка и вышел на шоссейку. Здесь было темно и пусто. Машин не было. Я уже решил вернуться на станцию, как вдали мелькнул багровый огонек. Огонек рос, приближался и розовел. Вскоре послышался шумок двигателя, и я увидел автомобиль.

Автомобиль выглядел странно. Он был прозрачным, и внутри него светилось все. Ярко полыхал мотор, мелькая ослепительными поршнями, сияла выхлопная система, искрилась коробка передач, а в глубине восседал мужичок. В неровном искрящемся свете разглядеть его лицо было нелегко, черты казались размытыми, зато хорошо просматривались череп, позвоночник, кости ног и рук. Одежду я разглядеть не смог — что-то типа бесформенной хламиды.

Я вышел на дорогу и вытянул руку. И автомобиль начал тормозить! И остановился. Подойдя поближе, я заглянул в распахнутое окошко.

— Чего, обалдел, под машину бросаешься? — полыхнуло оттуда прямо в лицо.

— Командир! — крикнул я. — Мне бы до города!

— До города… — с сомнением произнес мужичок.

— Надо очень! Иначе пропаду совсем. Ты скажи, сколько денег хочешь…

Я вдруг сообразил, что понятия не имею, сколько у меня денег и есть ли они вообще после валяний в лесу. Начал торопливо шарить по карманам и наконец нашарил купюру, вытащил, но понял, что не могу ее даже увидеть. Бумажка и бумажка. Я показал ее мужику:

— Пойдет?

Мужик брезгливо оглядел меня, еще брезгливее — трепыхающуюся купюру, затем кивнул:

— Садись.

И мы поехали.

Впереди за лобовым стеклом царил мрак, дороги почти не было видно. Зато очень ярко светился мотор и вся кабина. Я попробовал откинуться на спинку и закрыть глаза, но с удивлением понял, что мой новый глаз закрыть невозможно. Я решил пока об этом не думать.

— А чего случилось-то? Чего так, на ночь глядя? — начал беседу водитель.

— Да… — отмахнулся я. — Жизнь такая…

— Пьяный, что ли? — поинтересовался водитель, принюхиваясь.

— Есть маленько, — кивнул я.

— Так: в машине — не блевать! — предупредил водитель. — Если чего — скажи, я остановлю.

— Ну, я не настолько уж пьяный, — обиделся я.

— А кто тебя знает, — добродушно кивнул мужичок. — Вон какой бледный, всклокоченный, весь в листьях. Как по земле валялся.

— На последнюю электричку бежал через лес, — объяснил я. — Много падал.

Я думал, что разговор сейчас сам собой заглохнет, но мужику хотелось общения.

— Да разве ж ходят в такое время электрички? — удивился он.

— Угу… — буркнул я сквозь зубы.

— Это тебе, брат, засветло надо было выходить…

— Угу… — буркнул я.

— А чего такой хмурый? — спросил мужик, немного помолчав.

— День неудачный, — буркнул я.

— А чего — неудачный? — удивился мужик.

— Рассказать? — вдруг зло спросил я.

— Расскажи… — охотно кивнул мужик.

И тут меня прорвало. И я стал рассказывать. Не про ухо, конечно, а про весь день — с самого утра.

— Слушай, мужик. Утром я вылил кофе на штаны. Опрокинул чашку, случайно локтем задел, ну и все. А штаны светлые. А мне на работу ехать.

— Тоже мне, проблема… — цыкнул зубом мужичок.

— Да это только начало… — усмехнулся я. — Короче, пока я штаны застирывал и сушил…

— У тебя одни штаны что ли? — удивился мужичок.

— Последние, — кивнул я. — Все остальные в стиральной машине лежат, я их уже три дня вынуть и развесить собирался. Есть, конечно, еще рваные джинсы, но за них меня бы мигом с работы выгнали. Ой, черт, до сих пор ведь лежат в стиральной машине, сгнили уже небось… — я задумался.

— Ну, застирывал последние штаны… — напомнил мужичок.

— Ну да, застирывал. Времени прошло много, и я решил ехать на работу через центр, чтоб побыстрее.

— У тебя машина? — покосился мужичок.

— Была, — кивнул я мрачно. — Ты слушай, слушай дальше. Еду я через центр, ломлюсь сквозь пробку, пять метров проехал — остановился. Проехал-остановился… На работу опаздываю дико.

— А кем работаешь? — спросил мужичок.

— Программистом, — кивнул я. — Кстати, как тебя вообще звать?

— Леонид… — степенно кивает мужичок.

— Понимаешь, Леонид… Можно Лёня?

— Можно и Лёня…

— Понимаешь, Лёня, и вот еду я на своем драном «Жигуленке» с крылом свежепокрашенным…

— А что с крылом? — цыкнул зубом Лёня.

— Да я машину ставил во дворе, утром выхожу — крыло всмятку. Какой-то урод приложился и уехал… Короче, слушай, еду я, и вдруг мой «Жигуль» глохнет. И не заводится! То ли мотор треснул, то ли тросик какой-нибудь, то ли шланг лопнул… Не знаю. Короче, все, каюк машине. Что делать? Бросить посреди полосы и ехать на работу? Или буксировать к тротуару? Короче, я поймал мужика, и он его отбуксировал с проспекта до дому — это долгая история. Звоню из дома на работу, мол, такие дела, сломалась машина, пятница, сегодня никак не появлюсь, лады? А мне отвечают: ни фига, приезжай сейчас же, тут у начальника к тебе важный разговор. Хватаю такси, еду в офис, поднимаюсь наверх и жду два часа в коридоре, пока наша светлость Михаил Павлович изволит принять. А наша светлость мне заявляет: Александр…

— Ага, Саша, — кивает мужичок.

— Ой, сорри, не представился: Саша Тимченко. Так вот, начальник заявляет: Александр, с этого понедельника вы у нас уже не работаете… Говорю: это с какой радости? А он: а вот так у нас усё поменялося… Я говорю: это, конечно, прекрасно, что у вас усё поменялося, как только я последний проект закончил, да только нельзя было меня предупредить заранее, что проект последний и пора мне искать другую работу? А он руками разводит. Ладно, говорю, тогда еще один наболевший вопрос: а что у нас по зарплате? А он говорит: не волнуйся, в бухгалтерии получишь за последний месяц. Я говорю: пардон, и это все?! А он изумленно так: а что ты хотел? А я говорю: а что мне три месяца морочат голову какими-то грядущими выплатами, и отпуск у меня был такой, как у нормальных людей больничный бывает — четыре раза по неделе, причем зимой, причем за свой же счет! И мало того, в последние месяцы забросали с ног до головы левыми делами! Которыми я вообще не должен заниматься! Меня на работу брали как программиста — по чему?

— Почему? — переспрашивает Лёня.

— По охранным системам как программиста! Так?

— Так? — удивляется Лёня.

— Так! — киваю я. — Но тогда вопрос: с какой радости на меня повесили настраивать компьютеры секретаршам, если что случается? А у них каждый день случается. Мало того — еще и интернет-сайт фирме делать! Это нормально? Скажи, Лёня? Разве меня брали на работу сайты делать? Может, мне вам еще полы в офисе мыть? Берите себе дизайнера на отдельную ставку! Так нет же, я три месяца вам пахал от зари до зари по проекту, кроме того, сайт делал и секретаршам все настроил, а все потому, что мне сказали: это очень-очень нужно и больше некому. И намекнули, что за все сверхурочные выплатят в конце сезона двойной оклад! И вот конец сезона и чего? Где сверхурочные? Где отпуск?

— А он?

— А он отвечает: не знаю, кто там шо намекал, но ежели положены сверхурочные — это усё решает бухгалтерия, приходи после выходных за деньгами, скока есть по ведомости — усё получишь, нам чужого не надыть. И руками разводит.

— Да… — говорит Лёня.

— Это еще не все! Это пятница, вечер. У меня — первые выходные за три месяца. У друга моего лучшего, Кольки, юбилей на даче. Шашлыки, шампанское, фейерверки — все как у людей. Учились вместе, каждый год собираемся, традиция. И вот мы едем вдвоем с Аллой.

— Жена?

— Подруга. Любимая. Была. Встречались целый год, только последнее время почти не виделись, потому что эти суки…

— Завалили работой без выходных, — кивнул Лёня.

— Ну да. Короче, едем на электричке. Потому что машины нет. В электричке начинаем ругаться. Алла мне начинает: ты меня не любишь, тебе на меня наплевать, я для тебя пустое место… Ну, все как полагается, сам знаешь, Лёня, эти истерики женские… А у меня неудачный день. Короче, приезжаем. Поздно. Все — веселые, шашлык давно съели и за водкой уже два раза ездили. Наливают штрафную. А потом еще штрафную. И еще. И пока я общаюсь с друзьями, которых сто лет не видел, пока рюмку за встречу, рюмку за юбиляра, рюмку за сдохшую машину, рюмку, чтоб найти хорошую работу, рюмку за компанию, снова рюмку за Кольку… В общем, Алла куда-то — шмыг. И в какой-то момент я уже смотрю — они уже там с Барановым шу-шу-шу да хи-хи-хи, и она у него на коленях сидит, а он ее лапищей своей по животу гладит!

— И?

— А что, этого мало?

— Дело молодое, — философски замечает Лёня. — Кому мало, кому много. От ситуации зависит, от отношений. Ну, и ты чего сделал?

— А ты бы чего сделал?

— Я… — он задумчиво смотрит на дорогу, — налил бы ей бокал шампанского, увел бы в сад на луну смотреть, обнял, поговорил…

— М-да… — говорю я. — Не знаю. Короче, я точно не помню, что я им сказал… Но сказал им всем, что про них думаю. И про нее, и про козла этого Баранова, и про Кольку, кажется, тоже. Хлопнул дверью и ушел на последнюю электричку…

— Ну-у-у… — укоризненно протянул Лёня. — Не мальчик ведь уже, дверями хлопать из-за бабы. Годиков-то сколько?

— Двадцать восемь… — Мне вдруг действительно стало очень стыдно.

Лёня помолчал, задумчиво цыкая зубом — от этого из его рта вылетали короткие фиолетовые вспышки.

— И все? Все неприятности? — спросил он наконец.

— Ну… — Я вдруг замялся: то, что произошло со мной в лесу, вдруг показалось далеким и непонятным. — Ну, еще у меня какой-то глюк в лесу был по пьяни. Не помню уж, что там случилось… Но вижу я теперь… глазами… плоховато, скажем так.

— Эй! — насторожился Лёня, ударил по тормозам и внимательно на меня посмотрел. — Водка-то не паленая была? А то знаем мы эти «вижу плоховато»… Ты как? В глазах темнеет? Тогда срочно выпить бутылку нормальной водки и в больницу!

Я покачал головой и усмехнулся.

— Не, Лёня, не боись, совсем не темнеет у меня в глазах…

— Двоится? — догадался Лёня, снова разгоняясь.

— Типа того, — кивнул я. — А водка была нормальная. Отличная была водка, вкусная! А все остальное — от нервов. День такой.

— Ну, смотри… — кивнул Лёня, помолчал и вдруг спросил: — А скажи-ка мне, милый друг, честно: деньги у тебя есть со мной расплатиться? Кроме того червонца, что ты мне с умным лицом показывал?

— Не боись, Лёня, должны быть! — Я попытался засунуть руку в карман, но сидя это делать было неудобно. — Если в лесу не потерял…

— Я повернулся: Лёня напряженно глядел на меня. — В случае чего, ко мне домой поднимемся, там точно есть… — Я наконец нашарил в кармане горсть бумажек и вытащил их. — Вот, Лёнь, сам я плохо вижу, глянь своими глазами, ничего тут не подойдет?

Лёня отвернулся и начал задумчиво глядеть на дорогу.

— Э! — позвал я. — Лёня! Ты скажи, сколько с меня?

— Да нисколько, — кивнул Лёня. — Я просто так спросил, проверить — может, ты тут врешь мне все, чтобы потом сказать, что платить нечем. Теперь вижу — не врешь. Так что спрячь свои бумажки, они тебе еще пригодятся.

— Но…

— Прячь, прячь. Что я тебе, такси что ли? Шашечки у меня на борту нарисованы?

— Спасибо… — сказал я растроганно. — Шашечки — не знаю. Если и были, то не разглядел, когда садился. Со зрением у меня…

— Со зрением… Ты когда-нибудь видел шестисотый «Мерседес» с шашечками?

Я открыл рот и попытался повернуться, чтобы осмотреться, но видел только светящиеся контуры кабины, разноцветные пятна приборной доски и ослепительно сияющий прямо передо мной двигатель.

— Я вот про что думаю, — сказал наконец Лёня. — Ты охранные системы только программируешь или устанавливать тоже умеешь?

— А чего там уметь, устанавливать-то? — обиделся я. — Датчики приклеить и провода кинуть — это любой сумеет, кто в руке дрель держал.

— Это хорошо. Может, найдем тебе работу, — кивнул Лёня.

— Не, спасибо… — я помотал головой. — Я не по бытовой сигнализации, я по промышленной. Это когда сразу на все здание — и пожарка, и охранка, и пропуска магнитные. А то и сканеры, чтоб по отпечатку пальцев пускать сотрудников.

— А по сетчатке глаза? — спросил Лёня.

— Не вопрос, — оживился я. — Дело модное, сканировать сетчатку. Врать не буду, сам с такими системами не работал, литературу изучал много и представление имею. Будет оборудование — подниму систему без проблем. Только оно дорогое, оборудование, как хрен знает что.

— Ну почему? — возразил Лёня. — «Мисканки» китайские сейчас подешевели очень.

— Игрушки для подростков!!! — заорал я. — Ты в курсе, что у них ложных срабатываний семь процентов?! Они в упор не годятся для охранных систем, и никто их не сертифицировал! В серьезное заведение их только идиот поставит! А если для крутизны и понтов ставить — то только вместе с отпечаточником. Это и надежнее, и понтовее — и глаз приложи, и палец, и все лохи писают кипятком от восторга. Поэтому у нас в офисе такая штука стоит чисто для понтов, даже не подключенная. Но тот, кто в этом хоть чуть разбирается, презирать будет.

— Угу, — кивнул Лёня. — И бог с ними. А про нашу «Окулу» что скажешь?

— «Окула» наша… — Я поморщился. — Делали ее вояки какие-то, тульские или тверские, и этим все сказано.

— Что сказано?

— А все и сказано. Надежность там, конечно, военная, этого не отнять. А остальное? Штатная база сотрудников так криво написана, как только вояки могут написать. Сам не видел, но люди в форумах очень ругали.

— А ты бы лучше написал? — саркастически спросил Лёня.

— И лучше, и надежнее, и красивее — чтоб все сияло и не стыдно было показать на Западе.

— Ой ли?

— Да не ой!!! — разозлился я. — А гран-при Кельнского международного салона за прошлый год! Он мне тут после этого будет «ой ли» говорить…

— Так… — покосился Лёня с недоверчивым любопытством. — Ладно, а еще есть претензии к «Окуле»?

— Одна, — усмехнулся я. — Но — фатальная. Как она сетчатку сканирует? Какая там мощность лазера?

— По документам — нормальная…

— По документам нормальная? — подпрыгнул я. — А где эти нормы? Откуда взяты? И кто-нибудь ее измерял реально, мощность, нормальная она или нет? Никто! А ты ее сам видел в работе, скажи? А я видел, как она жарит до синих зайчиков в глазах! Это нормальная мощность, да? Вот пускай ее вояки и ставят на двери своих землянок на случай войны! А в мирном офисе, если тебе глаза своих сотрудников хоть немного жалко… Короче, Лёнька, мой тебе совет: ставь обычные индукционные карты, а сканеры пальцев и сетчатки — это дешевые понты по дорогой цене. Забудь про них.

— Не смогу забыть, — покачал головой Лёня.

— Тогда не гоняйся за дешевизной — засунь «Окулу» в задницу и поставь японскую «Джи»!

— Уж прямо в задницу… — обиженно пробормотал Лёня.

— В задницу, в задницу! — уверенно кивнул я. — По крайней мере, пока они мощность лазера втрое не придавят.

— А уже придавили… — задумчиво произнес Лёня.

— Кто? — не понял я и только сейчас спохватился: — Послушай, а откуда ты… Вы…

— Ладно, вояка… — улыбнулся Лёня. — Считай, что у тебя сегодня очень удачный день. И работу ты нашел новую и очень хорошую. У меня специалисты твоего уровня не ездят на «Жигулях».

Лёня полез в карман и протянул мне визитку. Но прочесть ее сейчас я, конечно же, не смог.

Дома

Проснулся я от воплей кота. Кастрированный кот по кличке Гейтс обиженно ходил вокруг дивана и орал. Я вспомнил, что забыл его покормить. То, что окружало меня, конечно, было моей квартиркой. Только мебель вся просвечивала, слегка просвечивали и стены, и вообще все переливалось радужными пятнами.

Было муторно, дико хотелось пить, и от боли раскалывалась голова. Все, что было вчера, казалось сном — и увольнение, и сдохшая машина, и дача, и скандал там. По какому поводу скандал? Ах, да, Алла сидела у Баранова на коленях, когда у камина играли на гитаре. Еще был лес, и там… Стоп, об этом лучше вообще не надо. А еще меня, кажется, подвозил какой-то Лёня, а я ему жаловался на жизнь и грузил терминами по работе. А он меня довез до самого дома, денег не взял, а пообещал хорошую работу. Или это все бред?

Потолок тоже немного просвечивал, но сквозь его багровую пелену трудно было разглядеть, что в квартире наверху. Гейтс ходил вокруг дивана и орал, полыхая синим светом. Нет, не бред.

Я откинул одеяло, и Гейтс тут же прыгнул ко мне на живот. Вообще-то он так делал часто, но тут ощущение было такое, словно мне в глаз с размаху влетела муха. Я дико заорал, и Гейтс шарахнулся в сторону, от испуга слегка полосонув по животу когтями. Больно было так, что из настоящих глаз полились слезы. Я очень осторожно ощупал живот. Живот был как живот, и грудь как грудь. Только ощущения такие, словно я ощупываю свои зрачки.

Наконец я встал, добрался до ванной и напился воды. Посмотрел на себя в зеркало — но зеркала не увидел. Ничего не увидел, кроме урчащих в толще стены труб. Я выключил воду, и в ванной стало сумрачно. Темноту освещал в основном Гейтс, который орал с той стороны под дверью. Пришлось насыпать ему корма и вернуться в ванную.

Я принял душ, затем ощупал лицо — чувствовалась щетина, и я решил побриться. Бриться пришлось на ощупь, одноразовая бритва оказалась совсем тупой, а запасной не было. Тем не менее после всего этого я почувствовал себя значительно лучше. Вышел на кухню и внимательно осмотрелся. Окна в кухне больше не было. По крайней мере, для меня его не существовало — фирменный стеклопакет пропускал с улицы звуков не больше, чем стены вокруг. Хозяйка квартиры, помнится, пыталась брать с меня лишнюю плату из-за этих стеклопакетов, а я отвечал, что без стеклопакетов здесь вообще нельзя было бы жить от шума машин, недаром же стеклопакеты в этом доме у всех. Как мне потом сообщили домовые сплетники-доброжелатели, я был абсолютно прав — когда здесь пробивали автостраду, то, после серии скандалов и одной обличительной телепередачи, стеклопакеты всему дому поставили бесплатно.

Теперь, когда я распахнул окно настежь, оттуда, с автострады, полился яркий, почти дневной свет, только красный. И в кухне сразу стало светлее.

Гейтс сыто мяукнул и потерся о мои ноги, прося добавки. Я насыпал еще корма. Гейтс погрузил морду в блюдце и начал так ярко хрустеть и чавкать, что мне самому жутко захотелось есть. А лучше — выпить пива. Холодного…

Я повернулся к холодильнику. Его можно было не открывать — мотор холодильника урчал, и в его ярком свете просматривалось все, что там лежит. А лежало там немного. Кусок сыра, буханка хлеба, три яйца, причем одно из них внутри мутное — как бы не тухлое… Впрочем, нет, это ж я когда-то сварил яйцо вкрутую, но положил в холодильник, потому что не успевал позавтракать. Вот только было это пару месяцев назад… Может, и тухлое. Далее. В морозилке — курица, тоже черт знает какой месяц она там. А вот это… О, да это же как раз бутылка пива! Даже не бутылка, а здоровенный пластиковый баллон, полный прекрасного пива. Баллон стоял в нише на дверце, куда я обычно ставлю бутылки.

Я распахнул холодильник, жадно протянул руку, но пальцы жирно заскользили по гофрированному пластику, и я понял: подсолнечное масло. Конечно, откуда тут пиво, если я собирался на все выходные уехать на дачу… Интересно, который час? Я подошел к окну. Небо было страшным и черным. А вот автострада светилась — по ней в два потока бежали редкие огни, сильно напоминая фотографии ночных улиц, снятые с долгой выдержкой, когда всюду лишь полосы от фар. Пожалуй, даже слишком редкие — мне помнилось, что машины здесь идут плотным потоком. Наверное, отсюда, с предпоследнего этажа, видны не все машины, а только самые громкие? Я прищурился, пытаясь разглядеть корпуса машин, но картинка не изменилась, и я понял, что прищуриваю совсем не то, что у меня видит. Прищурить живот и грудь, естественно, не получилось. Интересно, как звуковой глаз вообще наводится на резкость? Есть ли у него объектив с линзой взамен хрусталика? Я ощупал живот — ничего похожего на объектив. Кожа как кожа. Хотя ведь оптические линзы тоже бывают плоскими, я как-то видел увеличительное стекло в виде шершавой пластинки размером с визитную карточку…

Я взял мобильник, чтобы на ощупь позвонить в службу точного времени, но это мне не удалось. Мобильник никак не реагировал на мои беспорядочные нажатия кнопок, пока я не догадался, что он попросту разрядился. Пришлось нащупать зарядку и включить его заряжаться. После этого мне удалось дозвониться в службу времени, и спокойный робот объяснил мне, что точное время — три часа, одиннадцать минут. Сначала я почему-то решил, что это три часа дня. Потом стало понятно, почему машин на автостраде так мало. Когда же я попал домой и сколько же я спал? Пару часов? Или сутки? В принципе, я так в последнее время уставал, что мог проспать сколько угодно… Жаль, не существует такой службы, которая бы говорила дату и день недели.

Я включил старенький хозяйский телевизор, и тут же вся комната осветилась ровным фиолетовым светом, будто в дансинге. В этом свете все предметы приобрели такую четкость, что я понял, насколько же плохо видел до сих пор! Это было удивительно, потому что звука никакого не было. В следующую секунду телевизор заныл на одной ноте

— яркой и синенькой. Было ясно, что вещание канала окончено, а на экране, видимо, красуется настроечная таблица. Разумеется, никакой таблицы я не видел. Не видел я и экрана, а вот все внутренности телевизора были видны до мельчайшего проводка в ярком утрафиолете, который бил из массивной катушки. Я выключил звук, и наступила тишина с едва заметным шипением, которое бывает, когда работает компьютер или телевизор — ультразвук, который не слышен уху. Но зато свет ультразвука был бесподобным! Я посмотрел на свои руки — пальцы выглядели четко, в них просматривались кости в самых мелких деталях. В это время мобильник пискнул — пришло сообщение. Я поднес его к телевизору — на мобильнике видна была каждая кнопочка и ярко просвечивала электроника внутри, но вот экранчик оставался пустым.

Я отложил мобильник и сел у телевизора, потому что мелькнула мысль осмотреть свой живот. Недоуменно покрутив туловищем, я быстро сообразил, что осмотреть живот своим животом никак не удастся. Зато когда я лег на спину и поднял ноги, мне удалось осмотреть насквозь свои коленки, ноги и ступни. Неприятное, надо сказать, зрелище, еще хуже, чем руки. Особенно мне не понравилась полоска на кости левой лодыжки. Я сразу вспомнил, что в детстве ломал эту ногу, упав с лыж. Но мне казалось, что все давно должно было срастись. Ан нет, на тебе — полоска…

Пива хотелось нестерпимо. Я решил одеться и сходить к ларьку в соседнем дворе, кажется, он круглосуточный. Порывшись в карманах штанов, вытащил горсть бумажек. Даже в ультрафиолете телевизора мне не удалось различить их. Впечатление, будто у меня в руках прозрачные куски полиэтилена. На ощупь они практически одинаковые, причем мятые. Семь штук. По размеру — вроде бы одинаковые, не разберешь. А может, одна чуть поменьше, а вот эта — чуть подлиннее остальных. Я решил почему-то, что это сто долларов, хотя не помнил, длиннее они, чем рубли или нет. Вроде бы рубли короткие. С другой стороны, поговорка «в погоне за длинным рублем» тоже, наверное, не на пустом месте возникла? А Лёня с меня взял какие-то деньги в итоге или нет? Как мы попрощались, как я поднялся в квартиру и лег спать — этого я не помнил абсолютно.

Я продолжал задумчиво ощупывать длинную купюру, как вдруг она под моими пальцами распахнулась и оказалась листком бумаги — тем самым, на котором я вчера второпях записывал Колькины указания, что привезти и расписание электричек. Ладно, решил я, в ларьке разберутся. Авось не обманут. А обманут — так много не украдут, все равно у меня не может быть больших денег в свете последних событий. Ремонт крыла на прошлой неделе, квартплата, эвакуация с проспекта… Настроение испортилось окончательно. Пиво казалось необходимым.

Я накинул куртку и спустился вниз. Уж не знаю, как я вчера ехал в лифте, но сегодня это оказалось тяжелым испытанием. Лифт гремел, светился, но сам был прозрачным. Его полозья и колесики скрипели противным зеленым скрипом, освещая шахту, которая ползла вокруг. Я и не представлял себе раньше, какая мерзкая шахта изнутри, где мы ее никогда не видим — кривые плиты в торчащих соплях бетонных швов, лохматые кабели и железные рамы.

На улице было свежо и прохладно, только темно. Сверху давило черное бездонное небо, машин было совсем мало, и светили они плохо. Петь на все дворы я не решился, а просто тихо насвистывал себе под нос, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте.

Когда я дошел до киоска, он оказался темным и безжизненным. Я понял, что он заперт, и хотел было уйти, но мне стало интересно посмотреть, смогу ли я разглядеть в нем что-нибудь. Я посвистел и действительно увидел в витрине полочки, а на них — вереницы пакетов и бутылок. Я посвистел громче, приблизившись вплотную, но тут киоск засветился и заспанный женский голос заполыхал изнутри:

— Собаке своей свистеть будешь! Написано же для вас русским языком: «Стучите, открыто!».

— Извините, — смутился я. — Разбудил?

— Да! — с вызовом ответил киоск. — Разбудил! Я вас слушаю!

— Мне, пожалуйста, пивка холодненького бутылочку… Нет, две!

— Какого? — раздраженно спросил киоск.

— А какое есть?

— Все, что есть — на витрине перед вами!!! — рявкнуло так, что я разглядел в киоске все, кроме разве что этикеток на бутылках.

Я кашлянул и сказал твердо:

— Извините, девушка, но я — слепой. Точнее — очень слабовидящий.

— Ох, простите меня… — ответил киоск, озадаченно помолчав.

Контакт наладился. Мне выбрали и выдали пива, аккуратно выбрали одну бумажку среди протянутых в окно и тщательно отсчитали сдачу.

— Не потеряйте, у вас визитка выпала! — мне протянули пленочный прямоугольничек.

— Ох, девушка, а будьте так добры, прочтите, что там написано?

— Сейчас… Тут по-английски…

— А на обороте?

— А, какой-то Леонид Юрьевич…

— А телефон?

— Есть телефон…

Она продиктовала цифры, а я постарался их запомнить, хотя память на цифры у меня хуже некуда.

— А никакой должности там нет? — спросил я.

— Должности нет. Есть рисунок в углу: глаз и надпись ЗАО «Окула».

— Ага, спасибо! Это очень хорошо, что должности нет. Значит, серьезный человек.

— Серьезный человек без должности не бывает, — рассудительно откликнулась продавщица. — А это какой-то неграмотный и безработный: «акула» через «о» пишет…

— Хм… — кашлянул я.

— Вы, конечно, извините, если что, — сказала продавщица. — Но такое у меня мнение. А от мнения никуда не деться.

— Окула — от латинского «глаз», — заметил я, аккуратно пряча визитку. — А можно последнюю просьбу? Прочтите, что у меня за сообщение в мобильнике пришло? Сумеете?

Я протянул мобильник в окошко и объяснил, как листать. Продавщица внимательно уставилась на мобильник и надолго замерла.

— Я все поняла, — наконец выговорила она, странным голосом. — Ты просто хам и подлец!

Сердце стукнуло в груди и покатилось куда-то в ботинки.

— Что там?! — заорал я. — Что там написано такое?! Прочтите мне!

— Так я же и читаю! — удивленно откликнулась продавщица. — Я все поняла тире ты просто хам и подлец точка. Тут и еще есть, читать?

— Читать!

— Сашенька где ты что с тобой вопросительный восклицательный знак здесь все очень волнуются. Куда ты делся не можем дозвониться.

У тебя неудачный день, а сейчас ты совсем невменяем. Очень тебя люблю.

— А еще есть? — хрипло пробормотал я.

— Все. Только эти два от какой-то Аллы.

— А какое раньше, какое позже? — быстро спросил я.

Продавщица долго вертела мобильник и даже перевернула его один раз вверх ногами.

— Что-то не пойму… — она вернула мне аппарат и, глянув на мое лицо, участливо добавила: — Да не расстраивайтесь вы так из-за этой дуры!

— Она не дура, — буркнул я, пряча мобильник.

— Дурища полная, безмозглая! — уверенно отчеканила продавщица.

— Уж поверьте мне, умному человеку. Это ж надо было додуматься: слепому человеку сообщения писать таким мелким шрифтом!

Отойдя от киоска, я первым делом решил позвонить Алле, но колебался — нормально ли это, звонить в четыре ночи? Наконец решился, вынул мобильник и тут сообразил, что не помню ее номера. А с чего бы мне его помнить, если никогда не приходилось набирать руками? Находил в записной книжке телефона «Алла» и звонил. А вот как находил? Смогу повторить вслепую? Вряд ли. Нажимал «а», а потом долго листал вниз до «Аллы». Долго — потому что на букву «а» шли всякие Антоны, Александры, Алексы в большом количестве. Алла, помнится, располагалась после некоего Алкоголика из нашего лыжного клуба, прозванного так за то, что был принципиально непьющим. Сразу после Аллы, помнится, стояли Альтшифтер и Галкин — друзья по институту, с которыми мы не созванивались уже лет сто, а не встречались и того больше. Откуда, кстати, Галкин на букву «а»? Ах, ну да, Аркадий Галкин. А вот я у них всегда был записан на «ш», потому что Шуршик… Я помотал головой и отхлебнул еще пива. Может, вернуться в киоск и попросить продавщицу найти в записной книжке Аллу? Нет, лучше подождать до утра…

Так я размышлял, попивая пиво и посвистывая, чтобы видеть дорогу. Спешить было некуда, и шел я медленно, иногда надолго останавливаясь. Думал я сначала про Аллу. Про то, что я ее люблю. Действительно люблю. И что с того, что мы не живем в одной квартире? Да, я живу у себя, она с родителями, мы встречаемся. Да, я боюсь жить вместе, боюсь, что быт все испортит. И она вроде бы тоже такого желания не выражала пока. Но мы же любим друг друга? Любили, по крайней мере… Какая же я сволочь, что так нахамил ей на даче. Скорее всего, она больше со мной общаться не станет и правильно сделает. Я вздохнул и начал думать про дачу, про лес и про то, что же со мной произошло. Об этом думалось с большим трудом, мысль постоянно соскальзывала, словно что-то мешало думать…

Это потом, спустя много времени, я удивлялся: выходит, встретил инопланетян, которые подарили новое зрение. Казалось бы, бежать надо со всех ног к врачам, затем к контактерам, в Академию наук, во все телепередачи… Но — нет. Принял как должное, освоился, а вот бежать рассказывать… Не то чтобы мне запретили рассказывать. Но — не хотелось. А меньше всего хотелось думать о самих инопланетянах — кто это, откуда… Забегая вперед, скажу, что я о них и не думал, и ни одному человеку о них не обмолвился. Отмалчивался, мол, не помню, что со мной произошло в лесу. Как я теперь уже понимаю, видимо, они мне сделали на этот счет какое-то внушение — ничем другим объяснить свое тогдашнее поведение я не могу.

В общем, шел я медленно, с остановочками, попивал пиво и думал об Алле, о том, как мне жить дальше… Вспомнил, как удачно познакомился с мужичком из «Окулы», и, наверное, он действительно меня может взять на хорошую работу. Потому что я просто слишком мягкий и робкий, особенно когда не надо, и Алла мне об этом все время твердит, и поставить я себя не умею перед начальством. А ведь это смешно, чтобы программист охранных систем, с моим-то восьмилетним опытом работы и моими знаниями, зарабатывал копейки, которых и хватает-то на оплату квартиры, да куцый зимний отпуск на горных лыжах… А у этого Лёни — как его фамилия? — напишу я красивую оболочку под базу зрачков, да такую, чтоб все летало, и кружилось, и пело, как для Кельнского салона… Вот только забрать бы с работы свои исходники… Я начал вспоминать, сколько всего у меня осталось на рабочем компе — и программы, и вся почта, и вообще… Музыки прекрасной сорок гигабайт, из интернета накачанной, фильмы…

И тут меня вдруг пронзила мысль, и мысль эта была страшной: какая к черту работа, я ведь больше никогда не смогу сесть за компьютер! И ходить в кино! И смотреть телевизор! И даже книги читать не смогу! Только эти, которые для слепых, с азбукой Брайля…

Я понял, что мой неудачный день не кончился, а продолжается с новой силой. Остановившись, я вылил в горло остатки пива и горестно сел на тротуар, обхватив голову руками. Все было кончено. В этом зрячем мире нет места слепому инвалиду.

Не помню, сколько я так просидел, сгорбившись, но вдруг почувствовал, что меня грубо потрясли за плечо.

— Эй, пьянь…

В согнутом положении я не видел ничего, кроме куска асфальта и чьих-то военных ботинок. Я дернулся и хотел было привстать и распрямиться, чтобы посмотреть, кто это, но привстать мне не дали — грубо положили ладонь на макушку, чтоб я не поднял головы. Будто я головой собирался осматриваться. Я услышал хамский голос:

— Сидеть, сказал! А ну, спать, кому говорят!

В карман моей куртки залезла чья-то рука и начала там уверенно шарить. Сердце екнуло и ушло в пятки. Так всегда бывает у простого городского жителя, который живет себе, покупает пиво, платит штраф милиционеру и смотрит фильмы про героев. Но вдруг проваливается из своего удобного и привычного мира — в мир звериный. Туда, где все решают клыки, а ты — обычная овечка и, надо признаться, довольно трусливая, а вовсе не герой блокбастера. И первая моя мысль была чисто американская: не двигаться, это ограбление! Ограбление — это такая же бытовая игра, как покупка пива или выплата штрафа, здесь нету роли постыдной или геройской, а надо отбросить глупые комплексы и предоставить каждому делать свое дело. Пусть грабители сделают свое дело и уйдут с добычей. А потом жертва сделает свое дело — пожалуется в милицию. А если будут телесные повреждения — то еще к врачу. И врач сделает свое дело, и милиция сделает свое дело. Такова жизнь, и бог с ними, с небольшими карманными деньгами.

Рука все шарила в кармане куртки, где ничего не лежало, кроме носового платка, и я понял, что сейчас эта рука обшарит и карманы штанов, и тогда я останусь без мобильника, где номер Аллы, а еще без визитки, где номер этого дядьки из «Окулы»… И мысль американская сменилась мыслью русской. Мысль рвалась из глубины души, и выразить ее можно было только многоэтажным матом, на каждом из этажей которого противника размазывало в муку любой ценой, хоть ценой собственной жизни, а выражение «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» даже близко не могло проиллюстрировать всю глубину и силу того, что рвалось и душило.

С яростным ревом я вырвался и пнул ботинок стоящего спереди. Рванулся снова, чувствуя, как трещит куртка, и ударил кулаком наотмашь, назад, успев на миг почувствовать костяшками живую кожу сального лица.

— Э, он не пьяный! — раздался удивленный крик.

И в ответ хриплый приговор:

— Гаси его…

Я распрямился и вскочил на ноги, освещая все вокруг яростным воем. И то, что я увидел, было очень и очень плохо: прямо передо мной стояли трое парней самой мерзкой внешности. Хотя не могу поручиться, что удалось хорошо рассмотреть их внешность. Внутри они тоже были неприятными. Неприятно выглядели их грудные клетки и желудки — пустые и сморщенные, с булькающей жидкостью. Потом, когда я научился рассматривать людей, я узнал, что так выглядит желудок человека, выпившего натощак пива или портвейна. Но меньше всего мне понравилось, что у двоих под одеждой висели хороших размеров ножи, у одного за пазухой — две странного вида палки. Откуда-то сзади, совсем рядом, полыхнуло отблеском, я не разобрал — то ли шорох, то ли вскрик, но я понял, что сзади тоже кто-то есть, а времени нет.

Я махнул кулаком назад, а ногой двинул ближайшему в пах, но в пах не попал, а попал в живот, где раздувался мочевой пузырь. Резко отпрыгнул назад и теперь увидел четвертого — в руке его был кастет.

— Гаси… — снова, согнувшись, прохрипел тот, кому я попал в живот.

Двое, как по команде, засунули руки за отвороты курток. А я вспомнил, что очень плохо бегаю. Да и куда бежать? Спящие темные дворы, впереди за домами грохочет проспект, там машины, фонари, возможно, люди. А эти трое словно нарочно стоят так, чтобы загородить мне путь к проспекту. А за моей спиной… Что же там? Я напряг память. Какой-то мусор: помойки, кусты, гаражи, старая трансформаторная будка, много деревьев, кажется, футбольное поле… или стройка? Гигантские катушки от кабеля и обломки бетонных плит там точно валялись. И если мне случалось оставлять машину на стоянке, то домой я шел не напрямик через заброшенную стройку, а светлыми дворами, потому что там всегда было темно и неуютно. Ни одного фонаря и, конечно, же, ни одного человека, который мог бы прийти на помощь. Пока я обо всем этом думал, совсем упустил из виду четвертого, стоявшего сбоку — видно, он замер и погрузился во тьму. Заметил я только какое-то движение, и мне в лицо рявкнуло — оглушительно, возмущенно и угрожающе. Что именно он сказал, я не понял. Впечатление было такое, будто ослепили ярким фонарем, а затем мир взорвался.

Больно было ужасно, как будто кулаком засадили в глаз. Только потом я понял, что он просто пихнул меня с размаху кулаком в живот. И даже не очень сильно, потому что я не упал.

Но в следующий миг я пришел в себя, в крови вспыхнул адреналин, и я ударил кулаком в размытый контур, целясь в висок. По-моему, толком не попал, но он отшатнулся. И тогда я повернулся и бросился в темноту. За спиной раздался разъяренный вой нескольких глоток, и это было очень кстати, потому что с ним я хорошо видел, куда бегу.

Пока я добежал до кустов, меня чуть не настигли, но как только замелькали кусты, а под ногами затрещало битое стекло и обломки кирпича, преследователи отстали. Судя по звукам, один даже споткнулся и грохнулся на землю, шумно и матерно.

Легкие обжигало и в груди кололо — я пожалел, что давно не занимался физкультурой. Мои преследователи, матерясь, шумно продирались сквозь кусты. И делали они это так неуверенно, так широко расставляя руки, что я понял — они здесь ничего не видят. От удара в глазах еще плыли круги, я прижал ладонь к животу и немного подержал. Боль чуть утихла. Подонки шумно вылезали из кустов, и пора было бежать дальше. Или… не бежать?

Я тоненько посвистел, рассматривая землю вокруг, и понял, что нашел именно то, что нужно. Нагнулся, потянул рукой — точно. В руку мне лег грязный обрезок металлического прута — тяжелый и длинный, как монтировка. А в душу — лютая злоба за всех обворованных пьяных и случайных прохожих темных улиц. Подонки остановились и неуверенно оглядывались.

— Где он? — спросил хриплый.

— Да хрен с ним, пошли отсюда…

Сейчас смешно вспоминать, но в этот момент я снова испугался — испугался, что они уйдут. А этого мне уже совсем не хотелось.

— Братки! Не надо, а? — крикнул я жалобно. — Ну, пожалуйста, не надо! Ну что я вам сделал, а?

Этого оказалось вполне достаточно. Я зашел за угол гаража и сжал прут, глядя, как они неуверенно приближаются, а тот, что впереди, несет руку с ножом так, будто это потухшая свечка.

— Пацаны, не надо, а? — повторил я тоненько-тоненько, как только мог, даже не для того, чтобы звучало жалобно, а просто, чтобы освещать их фигуры более четким синим светом. — Пацаны, убить не убью, не умею. Но ведь покалечу, а? Пацаны? Руки ноги переломаю, а? Может не надо, а?

Рука со свечкой уверенно приближалась, и мой первый удар прутом был именно по ней — вспышка получилась яркой и звонкой.

Ремонт

Спать не хотелось. Да и как спать с открытыми глазами, когда все вокруг шуршит и светится? Я слонялся по квартире и пил пиво, закусывая хлебом. Хотелось слушать музыку, но только не в плеере с наушниками. Наушники, конечно, сияли радужно и красиво, но ничего не освещали. А вот телевизор полыхал как надо — музыкальными каналами. Но крутили там не совсем то, что бы мне хотелось слышать.

Очень хотелось позвонить Алле, но ведь номер, номер… Оказалось, что я вообще не помнил наизусть ни одного номера, разве что свой. А пообщаться с кем-нибудь очень хотелось. Можно было, конечно, порыться в мобильнике наугад и позвонить кому попало, но я знал, что в мобильнике у меня накопилась дикая куча таких левых людей, которые меня даже и не вспомнят, да и я их вряд ли. Почему я не чистил записную книжку мобильника?

К кому обратиться с просьбой прочесть в мобильнике номер Аллы, я пока не решил — то ли удивлять прохожих на улице, то ли спуститься на четвертый к нашей домовой сплетнице старухе Андреевне. Как сформулировать эту просьбу аккуратно, я не придумал, а дарить всему человечеству сплетню о том, как жилец Саша ослеп и ругается с девицей Аллой — совсем не хотелось. Кроме Андреевны, я никого в доме не знал.

После обеда мне надоело слоняться по квартире, и тут пришла идея покопаться в машине. Почему я машину эвакуировал с проспекта именно к дому, а не в автосервис — этого я понять не мог. Но раз уж она здесь, то я выбрался во двор и занялся ремонтом сам, громко посвистывая. Видно было мерзко, особенно провода. Я помечтал, как бы принести сюда телевизор, чтобы светить качественным ультрафиолетом, но мечта была несбыточная. Приходилось свистеть. Через полчаса от свиста пересохли губы, и я стал размышлять, где можно в воскресенье купить хороший свисток. Затем размышлял, как сделать хороший свисток. Наконец нашлось неожиданное решение: в бардачке обнаружилась авторучка, а когда я развинтил ее и подул в трубочку, это оказался неплохой ультрафиолетовый свисточек — вполне яркий и довольно бесшумный, если не считать легкого сипения.

Со свистком дело пошло веселее, и вскоре стало ясно, что мотор цел, а дело, похоже, в электрике. Электросхема машины у меня была, да только какой в ней толк? Отвертка-пробник с лампочкой тоже не помогала — она была изобретена световыми людьми для световых же людей, а вовсе не для инвалидов вроде меня. Но вот тестер, который пищал на замыкание, оказался очень полезен.

В разгар работы пришла Андреевна.

— Сломалось? — участливо спросила она.

— А как же, Ольга Андреевна! — бодро вздохнул я. — Ремонтируем!

Андреевна помялась немного, но не уходила.

— Все с тех пор, как машину твою во дворе помяли?

— Нет, новая поломка, — сказал я хмуро. — А случаем не знаете, кто ее помял?

— Боюсь, не скажу… — вздохнула Андреевна. — А преступность-то растет во дворе!

— Это точно… — кивнул я рассеянно.

Андреевна оглянулась, подкралась ко мне бочком и зашептала:

— В соседнем дворе-то за гаражами утром нашли четверых мальчиков!

— Мертвых? — ахнул я совершенно искренне.

— Слава господи, живые, — вздохнула Андреевна. — Лежали, стонали, ручки-ножки переломаны, живого места нет. А вокруг — ножи валяются, палки железные и чайки японские!

— Чайки японские?

— Или чакры? — Андреевна задумалась. — Вот память, только утром участковый называл…

— Господи, какое зверство! — вздохнул я, невольно подражая тону Андреевны. — У кого ж это рука-то поднялась на детишек малых?

— Куда там! Да ладно бы еще на детишек! — совершенно искренне вздохнула Андреевна. — А тут большие мальчики, твоего возраста, да и то — подкараулили, покалечили… Охо-хонюшки…

— Даже не знаю, что и сказать, — вздохнул я. — Поймали банди-тов-то?

— А то сам не знаешь! — зловеще сказала Андреевна, и я вздрогнул.

— Ну, может, по приметам… По отпечаткам… По пятнам крови…

Я вдруг похолодел и нырнул под машину, хотя там мне делать было совсем нечего. Мне вдруг пришло в голову, что если на меня попали брызги крови, то я их никак не мог увидеть. А одежда на мне та же… Я истошно загремел ключом, делая вид, что занят починкой.

— Да уж куда там… — ворковала ничего не подозревающая Андреевна. — У нас в стране сроду никого не находили… Ладно, пойду я дальше, не буду мешать. Работай, Саша.

— До свидания, Ольга Андреевна… — выдавил я и застучал ключом в такт бьющемуся сердцу.

Вылезти из-под машины я долго не решался, пока не замерз окончательно. Наконец, выждав момент, выскочил, захлопнул капот, покидав туда инструменты, и нырнул в подъезд. Дома содрал с себя всю одежду и засунул в стиральную машину вместе с ботинками. На всякий случай вымыл пол в квартире и немного на лестнице. А еще очень хотелось вымыть пол в лифте — на случай, если вдруг на мне повисла капелька крови и туда тоже упала, но я понимал, что если кто-то застанет жильца, моющего лифт, это будет самое необъяснимое происшествие в доме за всю его историю.

Еще мне подумалось, что надо было засыпать свои следы красным перцем, потому что собака наверняка учует след, если ее привезут. А еще мне подумалось, что надо продолжать чинить машину, но выйти снова во двор в другой одежде — это очень подозрительно.

Тут наконец здравый смысл победил, и я взял себя в руки. В конце концов, наверняка на этих ублюдках висит куча нераскрытых дел, и менты не дураки. Да и в случае чего, я всего-навсего оборонялся… И не до смерти же. По головам и органам не бил…

Я плюнул и решил об этом больше не думать. И снова вышел к машине. Мне сразу повезло — я наконец обнаружил проводок, который коротил на массу. Замотал его изолентой — и машина завелась! Я сел за руль, немного порычал мотором, взялся за рычаг передач, привычно выжал сцепление… и замер.

Стало понятно, что за рулем мне больше не сидеть никогда. И дело даже не в том, что машина ярко светилась внутри, и от этого было плохо видно, что делается снаружи… Но — разметка, знаки, светофоры… Я выключил двигатель и вынул ключ. И медленно побрел домой, задумчиво посвистывая в трубочку от ручки и тоскливо глядя на ряды машин…

Бортовина одной из них показалась мне странной. Я подошел ближе и посвистел — ну да, это был слой шпаклевки и краски, под которым виднелись вмятины на металле. Очень знакомой формы и на очень знакомой высоте…

Я рассеянно потрогал пальцем крыло и громко присвистнул. Вдруг в машине замелькало шуршание, и выполз мужичок с настороженным лицом.

— Ну что, сосед? — спросил я, хотя видел его впервые. — Бортовину-то хорошо выправил?

И тут же засунул в рот свисток и начал задумчиво свистеть. И увидел то, чего даже не ожидал увидеть — как он напрягся. Чуть поджал живот, и от этого внутренние органы зашевелились, наглядно иллюстрируя то, что образно называется «поджилки затряслись». И я понял, что угадал на все сто.

— А в чем дело? — грубо спросил сосед и тут же снова поджался, будто в ожидании удара.

— Покрасил хорошо, так вроде ничего и не заметно… — задумчиво соврал я, поглаживая борт, а затем решительно поднял голову, хотя вовсе не был уверен, что прав: — Ремонт крыла оплатишь?

— Какого крыла? — опешил сосед абсолютно искренне, но тут же все испортил, добавив: — Ничего не знаю!

— Да ладно тебе, сосед… — сказал я миролюбиво и махнул рукой на окна. — Что ты как маленький? Весь дом видел, как ты в мой «Жигуль» впечатался. Да ты не бойся, там немного вышло…

Сосед затравленно посмотрел на окна возвышающегося дома, покусал губу и еле слышно прошептал:

— Сколько?

Ночь

Хоть в доме было жарко, я укрыл грудь и живот всеми одеялами, что были, а сверху еще положил подушку. Стало темнее, но это помогало мало. Все равно кругом были звуки. Заснуть не получалось никак.

Я встал с дивана и долго возился с бачком унитаза, потому что он время от времени начинал довольно ярко шипеть. Исправить мне его не удалось, и тогда я просто перекрыл на ночь всю воду в квартире.

Снова лег и, казалось, уже почти заснул, но у соседей сверху по паркету начала взад-вперед ходить собачка, цокая коготками. В этих вспышках тварь была хорошо различима через перекрытие, и мне очень хотелось найти такой вентиль, которым можно было бы перекрыть и собачку, желательно потуже и навсегда. Представив себе эту процедуру во всех подробностях, я понял, что становлюсь кровожадным психом, поэтому взял себя в руки, успокоился и попытался воздействовать на собачку дистанционно — гипнозом. То есть мысленно убеждал ее, а заодно и себя, что пора спать… спать… спать… Через полчаса это помогло — собачка перестала цокать.

А еще через пару минут проснулся мой Гейтс, почесался, прошелся туда-сюда по коридору, а затем взялся выполнять свою любимую недопустимую операцию: тихонько драть обои в коридоре, полагая, что я из комнаты не услышу и не увижу. Может, я бы и не услышал, но видел это безобразие прекрасно. За недопустимую операцию Гейтс крепко получил по ушам. А после — немного еды, в знак примирения и на сон грядущий. Поев и успокоившись, Гейтс улегся на батарею и заснул.

Понаслаждавшись наступившей темнотой, я, по-видимому, все-та-ки начал засыпать. Заснуть не заснул, но уже чуть-чуть погрузился в дрему… Как вдруг из прихожей ударил ослепительный колокольный клекот дверного звонка. Это было похоже на электросварку, вдруг заискрившую перед носом. Сердце подпрыгнуло высоко вверх, потянуло меня за собой и подбросило высоко над диваном. Я вскочил в тапки, завернулся в одеяло и бросился в прихожую, пытаясь сообразить на ходу, кто бы это мог быть. Одно из двух: либо следователи, либо… Алла? А вдруг Алла? Бывают же в мире чудеса?

Чуда не произошло — подойдя к двери, я разглядел за ней силуэт Андреевны. Повернул ключ, открыл дверь, и Андреевна слегка отпрянула, увидев меня в одеяле.

— Саша, ты спишь?! — спросила она так изумленно, что мне стало ясно: снова ошибся со временем и сейчас, наверняка, стоит ясный день.

— Люблю спать днем, — соврал я.

— Но сейчас-то полтретьего ночи… — еще больше изумилась Андреевна.

— Ночи?.. — Я снова был ошарашен. — Но… что же вы тогда так трезвоните? Что-то случилось?!

— Ничего не случилось… — пожала плечами Андреевна. — Не спится мне чего-то, вот, думаю, к кому бы зайти, за жизнь поговорить, кто тоже не спит…

— Как?! Откуда вы знаете, что я не сплю?! — опешил я.

— Я ж не слепая! — усмехнулась Андреевна и пристально на меня уставилась.

— Э-э-э… И все-таки с чего вы взяли? — Я затравленно укутался в одеяло.

— Глянула с балкона, у кого свет горит, у Саши горит, и в комнате, и на кухне, ну, думаю… — Андреевна вдруг осеклась, оглядела меня с ног до головы и замерла с открытым ртом, прижав ладонь к груди. — Батюшки, вот же дура старая! Сашенька, миленький, прости меня, пожалуйста! У тебя ж, наверное, девушка в гостях! Я ж видела три раза — к тебе девушка крашеная приезжала! И у вас, наверное, с ней…

— Андреевна смущенно помяла руками воздух, словно лепила кекс. — Секс?

— Книжку читал перед сном, — соврал я, помолчав. — А знаете, Ольга Андреевна, к кому пойдите, кто не спит? Сейчас скажу…

Я поднял указательный палец, призывая помолчать, и начал оглядываться, стараясь увидеть, откуда доносится шумок. Андреевна тоже прислушалась, для человеческих ушей эти звуки, конечно, были слишком слабы. А вот для моего… Перемежающиеся багровые и зеленые вспышки говорили, что там вовсю идет семейная ссора.

— Ольга Андреевна, значит так: пять этажей вниз, справа от лифта в торце — чья квартира?

— Васятка Осипенко с женой! — как автомат откликнулась Андреевна. — Ну, которого ты сегодня так напугал, что он тебе деньги за помятую машину дал, я видела…

— Васятка? — подпрыгнул я. — Этот пожилой мужик? А разве не он виноват?

— Он, он! — прошептала Андреевна. — Сама видела.

— А чего ж мне не сказали?! — обиделся я.

— Обещала Васятке, что не скажу… — вздохнула Андреевна с детской непосредственностью. — А он мне линолеум обещал настелить в кухне… Но раз ты и сам видел… Только не говори ему, что я сказала, бога ради!

— Угу, Ольга Андреевна, — я зябко поежился в одеяле. — Спокойной вам ночи, идите к Васятке, он точно не спит.

— А откуда тебе знать? — недоверчиво покосилась Андреевна.

— Да вот знаю. Чую. Проверьте, убедитесь.

— Схожу… — кивнула Андреевна и на прощание добавила: — А Васятку не путай, он хороший. Только глупый и неуклюжий. Я ж его еще вот таким пацаненком помню…

И она ушла.

Я запер дверь и прошелся по квартире, проверяя клавиши выключателей. Действительно, в комнате и в кухне были включены. Я выключил их, хотя ничего не изменилось. И снова забрался на диван.

Было очень тихо, даже крики из квартиры Васятки сюда практически не долетали. И только я собрался уснуть, как вдалеке за домами заорала чья-то автомобильная сигнализация. Она светила так ярко, что этажом выше заскрипели проснувшиеся соседи, ворочаясь прямо надо мной в своей раздолбанной кровати… Заскрипели, завертелись, толстый сосед встал и побрел в туалет, в ванную, на кухню попить водички… Сигнализация все не умолкала, а он все шаркал тапками, скрипел и хлопал дверями, открывал и закрывал воду, двигал табуретки…

Я перевернулся спиной вверх и лег животом на подушку, но все равно со всех сторон наползали огни и вспышки… Затем сигнализация наконец заглохла. Но тут стали слышны вопли из квартиры Васятки — теперь там светились сразу три голоса.

Не знаю, в котором часу я уснул, но, наверное, все-таки уснул. Мне снилась Алла. Будто мы вовсе не ссорились, а вдвоем ушли с этой дачи на последнюю электричку, и ничего со мной не случилось, и вот мы сидим в обнимку на платформе, ждем электричку, а ее все нету и нету, и я зачем-то вскакиваю и говорю Алле — а это уже почему-то не Алла, а то ли Баранов, то ли Колька, — что надо пойти посмотреть, где электричка. И выхожу на рельсы, и зачем-то иду вперед по шпалам. И вдруг действительно появляется электричка, и несется прямо на меня, и светит своим прожектором так, что уже ничего не видно, кроме этого прожектора. А я как остановился, так и стою на рельсах — ноги окаменели, никуда не могу отскочить! А электричка мчится, мотор ее ревет, земля трясется и вибрирует, электричка гудит, гудит, гудит, прожектор слепит… И тут я просыпаюсь. И не сразу понимаю, что это просто под диваном валяется мобильник, пронзительно звенит прямо в мою сторону и вибрирует, катаясь по полу.

— Слушаю! — крикнул я, прижав мобильник к уху.

— Саша? — раздался издалека голос Аллы.

— Алла! — крикнул я. — Аллочка!

— Не надо слов! — твердо начала Алла. — Я звоню тебе сказать, что между нами все ко… что между… что… — И она тихо заплакала.

— Аллочка! — закричал я. — Прости меня, я — идиот. Я — кретин. Но я тебя люблю!!!

На том конце провода наступила напряженная тишина.

— Ты врешь, — прошептала Алла, всхлипнув. — И сам это знаешь…

— Нет!!! — закричал я. — Нет!

— Да, — возразила Алла. — Три месяца ты меня не хотел видеть…

— Аллочка! Я работал как проклятый без выходных! И мы все равно встречались!

— Сколько раз мы встречались за три месяца?

— Не часто. Но встречались!

— Вот. Ты даже не помнишь сколько раз, — всхлипнула Алла. — А когда у тебя наступил выходной… Первый, как ты говоришь, выходной… Вместо того, чтобы провести его со мной, ты потащил меня на какую-то дачу…

— Аллочка, но мы все учились вместе в институте! Уже десять лет, каждый год мы собираемся на Колькиной даче! Раз в год! Все! Я не мог не приехать! Как ты не понимаешь? Это мои друзья!

— Друзья, — произнесла Алла. — Друзья. Конечно. А я — домашнее животное.

— Но…

— Да. И вот на этой даче ты напиваешься как свинья! Напиваешься так, что тебя твои же друзья начинают бояться и обходить стороной! А ты хоть помнишь, какими словами ты обозвал меня?

— Не помню… — вздохнул я. — Я не хотел! Честное слово!

— Не хотел бы — не обозвал бы. И после этого ты меня бросаешь среди этой идиотской компании, которую я первый раз вижу, и убегаешь в лес! Я тебе звоню, полночи бегаю, ищу тебя по лесу…

— Ты искала меня в лесу?!

— А ты как думаешь? Ты убежал в ночь совершенно невменяемый! Да, я искала тебя, и в лесу, и на станции, и в поселке. И я, и Баранов, и Альтшифтер. А ты не отвечал на звонки!

— У меня мобильник разрядился…

— Ах, мобильник у него разрядился? Вот идет уже третий день, мобильник твой прекрасно работает, но ты и не думаешь мне даже позвонить или хотя бы ответить на мои сообщения!

— Но…

— Скажи: вот это все, все вместе взятое, у тебя называется «любовь»?

— Аллочка… Аллуша…

— Что, Саша?

— Я не мог никак с Тобой связаться! Не мог!

— Что мешало?

— Я… я забыл твой номер!

— Ах, он забыл мой номер… — протянула Алла. — А мой домашний номер ты тоже забыл вместе с адресом? А мои рабочие телефоны? А емайл, номер аськи, лайв-журнал? А домашнюю страничку, которую сам когда-то мне сделал — это ты тоже забыл?

— Ты не поверишь, но, в определенном смысле — да… — пробормотал я растерянно.

— Очень хорошо, — отрезала Алла. — Прощай. Будь счастлив.

— Алла!!! — крикнул я, но в трубке уже пискнул отбой.

Я еще немного постоял, сжимая в кулаке трубку, и от отчаяния швырнул ее на диван. Но не рассчитал — мобильник подпрыгнул и грохнулся на пол, рассыпавшись. Я испуганно кинулся к нему, но он был жив — только отвалился аккумулятор. Я воткнул его обратно — мобильник работал. И где-то там, в глубине, хранился телефон Аллы. По которому я позвонить не мог. Да и не имело смысла.

Офис

Я размешал в кипятке пару ложек кофе, отломал и съел кусок сыра, затем отломал и съел кусок хлеба и запил это все бурым кипятком, напоминавшим скорее нефть, чем кофе.

И поехал в офис за последней зарплатой, а заодно — забрать с компьютера файлы. Ехать пришлось на метро, и это оказалось совершенно диким испытанием. Свернувшись в три погибели, закрыв голову руками, я пытался укрыться от света, который слепил меня. Быть может, он был не таким уж ярким, зато шел со всех сторон, множился и отражался, поэтому все вокруг казалось ослепительно-зеркальным, словно вылепленным из ртути — пол вагона, потолок, сиденья, пассажиры. Через две остановки я сломался — вылез на поверхность и поймал такси.

Но когда я приехал к офису, вспомнил, что надо купить чистых дисков, чтобы переписать все свое хозяйство с рабочего компьютера. Пришлось пешком возвращаться к метро и долго блуждать между ларьками, спрашивая, где можно купить чистые диски.

Честно говоря, я и не знал, насколько многочисленны и разнообразны бывают ларьки и как в них трудно ориентироваться. Казалось бы, вот перед тобой типичный ларек фото: на витрине стоят аппараты немыслимых конструкций от цифровых до старых химических, а вот висят проявленные фотопленки… Понятно, что там, где фото — там и цифровая электроника, а значит, и батарейки, и диски, и прочая утварь. Как бы не так! Продавец смотрит удивленно — какое фото? Какие диски? То, что казалось мне фотоаппаратами, оказывается фигурными пепельницами. Там, где я четко видел цифровую электронику — стоял дешевый карманный радиоприемник. Ну а прозрачные висящие фотопленки оказывались гроздьями самых обычных кожаных ремней для штанов. Да и кому бы пришло в голову вывешивать проявленные пленки на витрину?

В общем, плутал я долго, и даже свисток из ручки не помогал, потому что терялся в общем шуме. Наконец, по совету какого-то доброго школьника, я добрался до супермаркета и там купил свою пачку дисков. И вскоре уже стоял у двери офиса на заднем дворе старой телефонной станции.

Тут меня ждала первая неприятность — дверь офиса отказывалась меня пускать, сколько я ни прикладывал палец к датчику. А охранник, дядя Коля по кличке Контуженый, который должен был все это наблюдать изнутри на своем сереньком дисплее, видно, не спешил прийти ко мне на помощь.

— Саша, ты глаз, глаз-то к датчику прикладывал? — раздался у меня за спиной голос нашей поварихи Елены Викторовны. — Может, у тебя с сетчаткой что-то не то? Дай-ка я!

Она отпихнула меня, проворно помигала глазом перед моргушником, затем приложила палец — и дверь открылась.

Я уж не стал ей объяснять, что сканер сетчатки у нас никогда не был подключен — это муляж, который сделан из сгоревшего аппарата, чтобы производить впечатление на посетителей. А вот то, что мои отпечатки поспешили удалить из базы сотрудников — было хоть и закономерно, но очень неприятно.

Неприятно было и дальше. Как только мы вошли, дядя Коля выбрался, прихрамывая, из-за своей конторки, приветливо кивнул поварихе, а мне загородил дорогу и сухо попросил подождать. После чего стал куда-то звонить и докладывать, что пришел Тимченко, и что с ним делать, и надо ли его пускать. Телефонная трубка в ответ ярко светилась, но слов разобрать я не мог.

Внимательно выслушав инструкцию, дядя Коля поднял палец, посторонился с прохода и строго сказал: «В бухгалтерию — на второй этаж». Как будто я не знаю, где бухгалтерия. Было ясно, что на остальных этажах меня не ждут. Я пожал плечами и пошел по коридору.

Бухгалтерия

Бухгалтерия оказалась заперта. Хотя я прекрасно видел, что там происходит. Всю комнатку освещал маленький телевизор, стоящий на сейфе. И хоть отсюда мне не было слышно, что он показывает, но телевизор работал. Сдвинув стулья вокруг, как в кинозале, сидели все наши тетки-бухгалтерши — рыжая Лена, толстая Ольга Викторовна и дочка ее Оксана. Они втроем сосредоточенно глядели в экран.

Я постучал снова. Оксана кивнула матери на дверь, но Ольга Викторовна лишь досадливо отмахнулась и прижала палец к губам. Лена вообще никак не прореагировала — как сидела с открытым ртом, так и продолжала сидеть.

Я разозлился. И постучал в третий раз — уверенно и напористо, как может стучать только начальство. Лена наконец захлопнула рот, встала и вразвалочку подошла к двери.

— Бухгалтерия не работает, — сказала она оттуда. — Кто это?

— Это я, Тимченко. Приехал получить последнюю зарплату!

Сюда уже плохо долетал сиреневый свет телевизора, но я был уверен, что Лена поморщилась.

— Бухгалтерия не работает, — повторила она. — Приходите завтра с десяти до двух, будет Ольга Викторовна.

Она развернулась, чтобы уйти, но я снова постучал.

— Лена! Понимаете, я специально приехал в офис за последней зарплатой!

— Тимченко, завтра с десяти будет Ольга Викторовна, без нее я не могу выдать, — строго сказала Лена.

— А сейчас ее нету?

— Нету.

— И Оксаны нету?

— И Оксаны.

— А кто телесериал смотрит?

Лена замерла, повернулась и потрясла в воздухе рукой, жестами показывая, чтобы сделали тише звук. Оксана тут же схватила пульт и начала по-женски тыкать им в экран, словно кормила дельфинов. Сполохи телевизора стали чуть темнее, но он как светился фиолетовым, так и продолжал.

— Я не смотрю, — соврала Лена. — Он просто работает.

Это меня уже откровенно разозлило.

— Лена, зачем вы врете? — закричал я. — Если вы мне немедленно не откроете, я пойду к директору и скажу, что вы здесь заперлись, сдвинули стулья и смотрите сериал, вместо того чтобы работать. Мне нужно получить мою зарплату, и я сразу уйду.

Ольга Викторовна, которая к тому времени уже сидела вполоборота, замахала руками, но Лена ее не видела и открыла дверь.

Оксана испуганно вскинула пульт, чтобы выключить телевизор, но Ольга Викторовна покровительственно махнула рукой.

— Не сериал, — смущенно сказала Лена. — Между прочим, очень интересное ток-шоу. Сейчас уже психологи выступали, а после рекламы будут юристы.

— А вот вы, кстати? — важно произнесла Ольга Викторовна, не вставая со стула. — Вы бы как поступили, Тимченко? Просто интересно.

— Как поступил? — удивился я.

— Ну, вы же все подслушивали под дверью? — Ольга Викторовна простерла руку к телеэкрану. — Она мать троих детей, но оказалась — мужчиной. А ее муж двенадцать лет служил прапорщиком на подводной лодке и ничего этого не знал!

— На подводных лодках нету прапорщиков, — сказал я. — Там мичманы. А я по поводу зарплаты…

— Кхм… — подобралась Ольга Викторовна, обретая прежнюю неприступность. — У нас сейчас нет в кассе денег. Звоните через две недели, когда будет общая зарплата…

— Директор сказал, чтоб я получил сейчас свою последнюю зарплату, — настойчиво произнес я.

— Но денег нет! — вступилась Оксана. — Вы русский язык понимаете, Саша? Знаете такое слово: наличность?

— Да вот же у вас полный сейф наличности! — я кивнул на сейф под телевизором, который весь просвечивал в ультрафиолете.

Конечно, у меня не было точной уверенности, что это действительно пачки денег, потому что эти призрачные стопки могли оказаться чем угодно. Например, пирожными. Или отрывными календарями с астрологическими прогнозами. Вполне, кстати, похожи. Но Лена бросила стремительный взгляд на Ольгу Викторовну. А та поджала губы.

— Это кто же вам сказал такую глупость? — произнесла Ольга Викторовна.

Я молчал.

— Кто? — повторила Ольга Викторовна.

— Откроем и посмотрим? — предложил я.

— Ольга Викторовна! — капризно вскинулась Лена. — Да что он здесь хамит как у себя дома? Тимченко, вон отсюда!

Ольга Викторовна царственным жестом остановила ее и отчеканила:

— Александр, денег нет. Звоните через две недели. Приезжайте, я все выдам. Телефон знаете.

Я вздохнул, спорить было бесполезно.

— Скажите хотя бы, сколько мне там полагается? Двойной оклад или обычный — мне ж как-то жизнь планировать!

— Скажу… — Ольга Викторовна надела очки, приняла из рук Оксаны папку и начала в ней рыться.

В комнате наступила тишина, только шуршали невидимые мне страницы.

— Так… — удовлетворенно крякнула Ольга Викторовна, выудила из папки лист и подняла его перед собой с видом глашатая.

Листа я не видел, но в воздухе явно что-то призрачное висело — будто дрожит над жаровней нагретый воздух.

Я отвернулся и начал рассматривать Оксану. В звуковых волнах кожа ее казалась ровной, и прыщиков на щеках не было. Кости Оксаны были тоненькими, особенно ребра грудной клетки — они возбужденно колыхались от ее учащенного дыхания. Сердце тоже пульсировало часто и размыто.

За эти дни я уже привык к тому, что сердце разглядывать довольно тяжело. Слышал, что там должны работать какие-то клапаны, но их мне ни у кого еще не удалось разглядеть. Да и бьются сердца, как выяснилось, совсем не так, как я полагал. Почему-то с детства я был твердо уверен, что у человека в груди оборудовано здоровенное пустое дупло, и в этой пустоте от стенки до стенки колотится сердце — как большой красный маятник. Теперь я воочию убеждался, что это не так — дупла там никакого нет, только искрящиеся мешки легких, а сердце не колотится, а просто слегка пульсирует на одном месте, причем малозаметно. И вовсе оно не стучит, как учили нас на уроках биологии и литературы — по крайней мере, никакого стука я не видел, так, багровые сполохи. В кишечнике — и то едва ли не больше.

Я перевел взгляд на кишечник. Живот разглядывать удобнее всего. Ведь если ты стоишь рядом, а у тебя глаза на животе, то это прямо напротив. Вот лица рассматривать сложнее. А живот — вот он. Но, господи, до чего оно там все противное!

Мелькнула мысль, что мне бы теперь неплохо раздобыть какой-ни-будь медицинский атлас и разобраться в этой мешанине — где там почки, где селезенка, где желудок. Я повернулся и перевел взгляд на Лену — у нее вообще все органы в животе были так туго набиты и сжаты, что совсем не разобрать, где что. Посмотрел на Ольгу Викторовну — брюшина словно ватой набита. А, ну да, это жир. Она же у нас полная, дряблая.

Лена тем временем молча вышла в коридор.

Я снова повернулся к Оксане. Да, нужен учебник, нужен. Но в следующую секунду я сообразил, что увидеть атлас я никогда не смогу — медицинские учебники для слепых вряд ли существуют. Что ж, придется самоучкой, наблюдая. Вот это у Оксаны что? А, ну да, все просто — это желудок. А вот в нем пища. Я присмотрелся, и когда телевизор в очередной раз завопил, даже разглядел внутри желудка непереваренного цыпленка… Моментально к горлу подкатила тошнота, и я поспешно отвернулся.

— Тимченко — за начавшийся месяц… — повела пальцем по строке Ольга Викторовна. — Ксана, что ты стоишь с пультом, убери уже звук!.. За начавшийся — ничего нет, вы уже не работали. Смотрим за прошлый… Ксана, я же сказала, не убавить, а выключить вообще! Житья уже не стало, каждые пять минут прерывают, и одну и ту же рекламу — то масло, то порошок, то масло, то порошок, то… Тимченко — половина.

— Половина чего? — насторожился я.

— Половина оклада.

— Половина?! Мне вообще обещали премиальные!

— Выясняйте с директором, к нам никаких премиальных ведомостей не приходило.

— Пардон! — вскричал я. — Директор сказал, что бухгалтерия все решает!

— Ага, покажите мне фирму, где все решает бухгалтерия, — усмехнулась Ольга Викторовна так искренне, что я ей поверил.

— Ладно, обманули с премиальными, — сдался я. — Но ползарплаты вычли за что?

Ольга Викторовна снова глянула в ведомость:

— Вы же в отпуск ходили? Четыре недели отдыхали?

— Это было полгода назад!!! — возмутился я.

— Совершенно верно. Вот именно поэтому!

— Да вы с ума сошли! — опешил я. — Отпуск был за мой же счет!

— Это вы так думаете, что за ваш счет, — строго сказала Ольга Викторовна. — А у нас все отпуска — оплачиваемые.

— Мне ничего не платили! — возмутился я.

Тем временем в комнату вернулась Лена и подошла к нам — ее живот стал свободнее, довольно неплохо просматривался и уже не выглядел набитым. Теперь можно было разглядеть полупустой кишечник и мочевой пузырь.

— Леночка, объясните ему, я уже устала, — поморщилась Ольга Викторовна и отвернулась.

Лена выглядела довольной и жизнерадостной, она с готовностью повернулась ко мне и поправила челку.

— Все очень просто, — проворковала она, кротко сложив ладошки перед грудью, словно для молитвы. — Сейчас вы все поймете. Только не перебивайте. Вы поступили к нам на работу полтора года назад, так?

— Так.

— И начали каждый месяц получать зарплату. А в нее входят отпускные.

— Не было такого! — запротестовал я. — В каком месяце?

— В каждом. Понемножку.

— Как это? — опешил я.

— Отпускные делятся на одиннадцать равных частей. И каждая ваша зарплата — это ваш оклад и плюс одиннадцатая часть в счет будущего отпуска.

— Неправда! Мне ни разу не давали зарплату больше, чем надо!

— Потому что надо — меньше. А давали — больше.

— Нет! Сколько обещали — столько и давали!

— Да он договор не читал! — возмущенно встряла Оксана.

— При чем тут договор? — возмутился я. — Почему меня не предупредили?

— Вы договор вообще читали? — вкрадчиво спросила Лена. — Страница семнадцать, внизу, третья сносочка…

— Какая подлость! — возмутился я.

— Ну как же вам не стыдно! — расстроилась Лена. — Вместо того, чтоб сказать спасибо…

— Спасибо?! За что?!

— Как за что? За то, что деньги за отпуск вам дают не после него, а заранее, авансом! Вы их начинаете получать на руки чуть ли не за год до отпуска! Вы можете сберечь их, а можете сразу тратить — полная свобода. Мы вам же идем навстречу, причем с деньгами, понимаете? Разве ж это плохо? Скажите, плохо?

— Не пойму… — растерялся я. — Вроде хорошо, а выходит — плохо…

Ольга Викторовна посмотрела на меня, покачала головой и вздохнула:

— Дай вам бог, Тимченко, чтоб в вашей жизни не было ничего хуже, чем деньги, выданные на год раньше положенного… А плохо — это когда люди договор не читают, а после скандалят. Вот это плохо.

— Ладно… — сдался я, потому что никаких сносок в договоре, конечно, не читал. — Ладно. Допустим. Но почему…

Лена предостерегающе подняла ладошки:

— Александр, я же кому объясняю? Я вам объясняю. А вы никак не хотите дослушать! Итак, каждый месяц вы авансом получали часть отпускных. Прошло одиннадцать месяцев. Набралась вся сумма. И вы месяц отдыхали, так?

— Так, но…

— За отпуск вы, естественно, зарплаты не получили. Потому что уже давно ее получили. Это понятно? Или хотите две зарплаты за отпуск?

— Понятно, — хмуро кивнул я.

— Точно понятно? Если что-то вдруг непонятно — я лучше еще раз объясню. А то потом опять будете говорить, будто отдыхали за свой счет?

— Понятно! — сказал я со злостью. — Непонятно другое: почему половину…

— Сейчас объясню, — терпеливо кивнула Лена. — Вот вы вернулись из отпуска. И начался второй календарный год. Еще через полгода вы от нас ушли.

— Допустим, не я ушел, а…

— Не важно, — мягко перебила Лена. — Важно, что за эти полгода вы авансом набрали уже половину отпускных. Понимаете? Вот ее с вас и вычли! Что ж тут непонятного? — Лена развела руками и ласково улыбнулась.

Я никак не мог переварить услышанное. По отдельности вроде все было понятно, а вот вместе — никак.

— Как же это… — недоумевал я. — Вдруг, ни за что, половину зарплаты…

— На самом деле чуть больше, — призналась Лена. — Мы же делаем точный расчет.

— Еще больше? — опешил я.

— Ну, смотрите: вы проработали шесть месяцев, набрали авансом шесть одиннадцатых отпуска. А это больше половины.

— Бред! — возмутился я.

— Если вы не верите мне, — обиделась Лена, — возьмите калькулятор и сами умножьте одну одиннадцатую на шесть. В конце концов, кто из нас программист?

— Но… Как же… — я совершенно растерялся, мысли путались, и схема в голове не укладывалась абсолютно. — Но я же… Я же полгода отработал! Честно! Я зарабатывал на грядущий отпуск!

— Но вы же ушли задолго до него? — удивилась Лена. — Почему фирма должна вам оплатить отпуск, в котором вы не будете?

— Но я же работал!

— Зададим вопрос иначе: почему отпуск должна оплатить та фирма, в которой вы уже полгода не работаете? Где будете работать через полгода — там вам и оплатят.

— Но как же…

— А как же в других фирмах? Где выдают отпускные не до, а после отпуска? Вы являетесь через полгода после увольнения и требуете, чтобы вас отправили в оплаченный отпуск? Это нормально?

— Маразм какой-то… — растерялся я.

— Вот. Сами все поняли, — тихо и благожелательно кивнула Лена.

На миг мне показалось, что я уже почти уловил нить и вот-вот окончательно пойму, в чем меня обманывают.

— Стойте! — закричал я. — Дайте мне хотя бы половину отпуска! Я год работал — дали месяц отпуска. Еще полгода работал — дайте полмесяца! Где они, мои две недели? Дайте мне их! Слышите? Дайте!!!

— Саша, милый, послушайте, да что с вами такое? — Лена приблизилась и участливо заглянула мне в лицо. — Дайте и дайте, дайте и дайте, ну как не стыдно? Вы же никогда не были таким жадным?

— Где мои две недели заслуженного отдыха? — упрямо отчеканил я.

— Да вот же они… — ласково проворковала Лена, отступила на шаг, вкрадчиво улыбнулась и развела руками. — Идите… Отдыхайте… Разве ж вас кто-то держит?

У босса

Видимо, наши ушли на обед, потому что в комнате, где я проработал полтора года, не было ни Паши, ни Олега, зато был менеджер Кирилл. Сидел он именно за моим компьютером и внимательно пялился в экран. Судя по тому, что мышка лежала далеко в стороне, а нажимал он лишь клавиши стрелок, причем очень проворно, — это была какая-то игрушка.

— Добрый день, Кирилл, — сказал я.

Кирилл нажал паузу и резко обернулся.

— Саша? — удивился он. — День добрый, а…

— Вот, попрощаться зашел. И файлы свои переписать с компьютера.

— К сожалению, ничего переписать не получится, — покачал головой Кирилл.

— Получится, получится… — Я убедительно помахал коробкой с дисками.

— Саша, да ты чего? — удивился Кирилл. — Ты не забыл, что фирма занимается охранными системами? У нас режим секретности! Даже сотрудникам запрещено выносить какую-то информацию, а уж постороннему человеку…

— Кирилл, все нормально, — успокоил я. — Мне нужны только мои личные архивы, почта моя, музыка, записи, контакты, телефоны, файлы всякие…

— Какие личные архивы? Какая почта? — удивился Кирилл. — Ты забыл, что запрещено хранить на рабочем месте личные файлы и вести личную переписку?

— Но все же так делают, — удивился я. — Как же иначе?

— Конечно, делают, — охотно согласился Кирилл, — иначе никак. Только тихо и не светясь. А сейчас как ты себе это представляешь? Я пускаю постороннего человека переписывать какую-то информацию со служебного компьютера. Режимная фирма. Занимается — внимание! — системами охраны и сигнализации! — Кирилл воодушевился и даже встал со стула. — А у нас клиенты! И корпоративные, и частные, и крутые… А ты представляешь, что такое утечка охраной информации о системах, которые мы им устанавливали? Да я вылечу отсюда со свистом в момент! А если потом у кого-то чего-то случится, то я не просто под суд пойду как соучастник, а меня вообще убьют и будут правы!

— Кирилл! — перебил я. — Ну что ты бредишь? Ты ж знаешь прекрасно, что информация о клиентах только у босса и в отделе технологов. А мы, — я обвел рукой комнату, — разработчики. На моем компьютере сроду не было никакой информации о клиентах и вообще никаких секретов.

— Саша! — Кирилл прижал руку к груди. — Ты меня извини, конечно, не могу никак. И даже не проси. Сходи к директору, объясни, если он разрешит — пожалуйста, пиши сколько угодно, я даже помогу.

— Как это ты мне поможешь? — удивился я.

— Ну, не знаю, это я к слову… — смутился Кирилл. — Скажешь, какие директории переписывать, я все запишу и тебе передам. Но только если босс разрешит!

Я вдруг сообразил, что сам точно не смогу ничего переписать. Делать было нечего, и я пошел на самый верхний этаж, где в самом конце длинного безлюдного коридора располагалась приемная босса.

Я тихо постучал в ореховую дверь приемной и, не дожидаясь ответа, вошел. Белобрысый секретарь Валера сидел за своим столом и печально смотрел на журчащий факс. Судя по дрожащему мареву на полу, там уже скопилась гора из нескольких метров бумажной ленты, а факс все не кончался. Я кашлянул.

— Тимченко? — поднял голову Валера. — Вы э-э-э… по какому-то вопросу?

— По личному, — буркнул я. — К боссу.

— По личному к боссу? — брови секретаря удивленно поползли на лоб.

— Дело очень важное и связано с моей прошлой работой, — пояснил я на всякий случай.

— У Михаила Павловича совещание, — покачал головой секретарь, — и, скорее всего, сегодня он не сможет вас принять.

Я слегка развернулся и внимательно посмотрел в сторону кабинета. Собственно говоря, видно все было отлично. Квадросистема, четыре колонки…

— Совещание? — Я удивленно поднял брови и кивнул в сторону кабинета. — Мне кажется, что…

— Классическая симфоническая музыка, — назидательно произнес секретарь, — в кабинете Михаила Павловича играет всегда, даже во время совещаний. Или вы уже успели забыть, что Михаил Павлович обожает…

— Обожает Чайковского, ни разу в жизни не произнес матерного слова и спонсирует в зоопарке двух голубых песцов, — подтвердил я.

— Знаем, помним, зубрили, на сайте фирмы крупными буквами, и все такое. Но мне почему-то представилось, как Михаил Павлович сидит один в своем кресле со своим ноутбуком на коленях…

— Михаил Павлович… — возмущенно начал Валера, но я его перебил:

— Все понимаю, но разговор очень важный, в том числе для Михаила Павловича. Вы сообщите ему об этом, я обязательно дождусь, когда он сможет меня принять.

— У Михаила Павловича сегодня очень плотный график, — с сомнением произнес секретарь. — А вы не записаны. Так что объясните мне, в чем суть вашей…

— Информация личная, — отрезал я, — для Михаила Павловича окажется важна, и другого случая не будет, я здесь последний раз.

— Хорошо, — поджал губы Валера. — Но вам придется ждать, возможно — очень долго.

— Спасибо, буду ждать.

— Ждать за дверью в коридоре, никуда не отходить, потому что он может вызвать в любой свободный момент.

— Хорошо, спасибо.

Валера проводил меня до ореховой двери, и я начал ждать в коридоре. Приемная отсюда просматривалась неважно, особенно после того, как перестал шуршать факс. Часов у меня не было, но факс шуршал еще очень долго, и, похоже, в нем просто кончилась бумага. А вот кабинет, освещенный по углам четырьмя колонками и багровым сабвуфером у камина, просматривался хорошо. Босс все так же раскачивался в кресле с ноутбуком, лишь один раз кратко поговорил по мобильнику. Секретарь сварил кофе и зашел к нему с подносом. Я был уверен, что они перекинулись парой слов, и очень надеялся, что обо мне боссу доложено. Прошло минут сорок, и я понял, что зря теряю время. Разумеется, про важную информацию и неотложное дело я заявил только, чтобы меня пустили к боссу поговорить. Но, собственно говоря, на что я надеялся? Решить проблему с последней зарплатой? Безнадега. Выбить разрешение переписать архивы, как советовал Кирилл? Безнадега полная.

От скуки я начнут вспоминать, что же именно мне так необходимо спасти с рабочего компьютера. Фильмы и клипы, которые я тайком вытягивал из интернета за последние два месяца, но еще не успел посмотреть? Ну да, третья часть «Ночного Дозора». Еще? Аниме? А где я теперь буду это смотреть? И главное — чем смотреть?

Музыка? Музыка — это, конечно, хорошо, коллекция у меня за полтора года набралась на пять с плюсом. Но скандалить с боссом ради музыки? Почта, переписка? С Аллой? С заказчиками? С нашими бездельниками из форума по алгоритмам? Записная книжка, телефоны? Важные телефоны — в мобильнике, а я и с мобильником теперь разобраться не могу, еще и диск будет валяться дома? Остается разве что исходники своих программ стащить — всяких разных, вспомогательных и прочих, ну и, конечно, тонны документации, интересных фактов, статей про охранные системы — все, что я тщательно собирал последние полтора года. Незаменимый архив для программиста моего профиля, но… Но зачем мне это теперь? Если больше никогда в жизни я не смогу… Стоп, сказал я себе. Мысль была настолько ужасной, что думать в этом направлении становилось невозможно. Так или иначе, выходит, ничего мне здесь не нужно. И я бы, наверное, ушел, но тут на лестнице ладно затопало, и в коридоре появились два бандита.

Честно говоря, я не знал, как выглядят современные бандиты, но сразу понял: это они. Были они оба крупные, с толстыми костями, коренастые и коротко стриженные. Двигались размашисто, но бесшумно. Лица у обоих были мясистые, а у того, что пониже — раздробленный хрящ в носу. Но главное — под мышкой у каждого висел пистолет.

Цепко глянув на меня, они остановились перед ореховой дверью. Тот, что пониже, остался в коридоре, второй, кратко стукнув, вошел. Дверь за ним закрылась. Оставшийся заложил руки за спину и начал задумчиво вышагивать из одного края коридора в другой, по-военному разворачиваясь. На меня он не обращал никакого внимания.

Его товарища в приемной с готовностью встретил секретарь Валера — выскочил из-за стола, подобострастно взял за локоть, провел в кабинет и удалился. Босс встретил бандита без подобострастия, но руку жал долго. О чем они говорили, я не слышал и почти не видел — говорили оба тихо. Музыку босс приглушил, и видимость ухудшилась. Гость о чем-то говорил, загибая пальцы, а босс кивал. Наконец он жестом предложил гостю сесть на диван и кивнул в сторону секретарской приемной, видимо, предлагая кофе. Действительно, на зов тут же явился Валера, но без всякого кофе. Босс распахнул свой гигантский сейф, набитый папками, и начал их вытаскивать одну за другой. Вытаскивал и засовывал обратно. Наконец отобрал три и вопросительно посмотрел на гостя. Гость что-то энергично объяснил, разрубая воздух ладонью, босс вынул из каждой папки нечто — очевидно, несколько страниц — и вручил Валере. Тот унес их к себе в приемную и очень долго жужжал ксероксом — похоже, листов было немало. Босс все это время сидел за столом, нервно барабаня пальцами, а гость молчал с каменным видом. Наконец Валера вернулся в кабинет и вручил боссу прозрачную стопку. Тот передал ее гостю. Гость свернул листы в трубочку, сунул за пазуху, кратко кивнул и вышел. Валера проводил его до двери и распахнул ее. Оказавшись в коридоре, бандит кивнул другу, и оба молча удалились. Валера проводил их взглядом до лестницы, а затем увидел меня.

— Вы еще здесь, — удовлетворенно кивнул Валера. — Не уходите, Михаил Павлович сказал, что вас примет.

— Скоро?

— У него сейчас по плану важное дело, еще примерно на полчаса-час. Как-то так.

— Понимаю, — кивнул я, хотя никакого желания ждать уже не было.

Валера закрыл дверь, дважды повернул ключ и вернулся к своему столу. Босс в кабинете задумчиво листал папки, вставляя обратно скопированные листы, и неторопливо запихивал их в сейф. Важное дело началось не сразу. Сперва я не понял. Потом насторожился. Потом остолбенел, потому что никогда не видел ничего подобного и вообще не представлял, что такое бывает. Тем более в фирме, где я имел несчастье работать последние полтора года. Чайковский шпарил на полную катушку, а мощные колонки изо всех углов освещали происходящее лучше театральных прожекторов. Я развернулся, чтобы этого всего не видеть, и медленно пошел к лестнице. Меня переполняло отвращение. А затем появилась злоба. На весь этот гадюшник. И я понял, что никуда не уйду — во что бы то ни стало дождусь встречи с боссом и… И я стал прикидывать, что я ему скажу. И чем больше я вспоминал все, что видел сегодня в офисе, тем больше понимал, насколько был слеп раньше…

Когда я вошел, босс снова сидел в своем кресле, как ни в чем не бывало, и задумчиво перебирал кнопки ноутбука. Важный, толстый, лысый, стареющий, в неизменном золотом пенсне и безукоризненном фраке с белой бабочкой. По крайней мере, так этот фрак выглядел раньше, а сейчас, в голубом сиянии ноющего Чайковского, он казался нелепой хламидой.

Босс долго не замечал меня, а затем поднял взгляд.

— Добрый вечер, — вежливо поздоровался он. — Я слыхал, шо вы шота мне хочите сказать? Я вас слухаю.

Я молчал. Не потому, что тянул время, и не потому, что не знал, с чего начать. Просто молчал.

— Шо, шота не так? — Босс поправил пенсне. — Шо вы там при-ташшили?

Я шагнул ближе и протянул ему коробку с дисками.

— Это вам, Михаил Павлович.

— И шо это, диски? — Босс удивленно повертел коробку, начал разрывать полиэтилен, но остановился. — Они шо, холые?

— Голые, голые, Михаил Павлович, не записанные. Вы знаете, мне очень приятно было работать под вашим руководством целых полтора года.

— Ну, а то ж… — кивнул босс.

— И чтобы мы так же по-доброму расстались и сохранили друг о друге лишь приятные воспоминания, у меня к вам просьба: пожалуйста, запишите на эти диски все содержимое моего бывшего компьютера. Если не уместится все — найдите еще дисков. Это раз. И два — пусть бухгалтерия пересчитает все, что мне должна — и авралы, и сайт, и все отпуска чтоб были оплачены по-настоящему, как следует. И пособие по увольнению. И премировать меня надо хотя бы за Кельнскую выставку — сами придумайте сколько, чтоб у меня не осталось неприятного осадка.

Босс выслушал меня так внимательно, как выслушивают бред любопытного сумасшедшего, затем отложил в сторону диски.

— Ето усё? — спросил он.

— И все это пришлите мне с курьером на дом.

— Ну шо ж, — кивнул босс и устало махнул рукой. — Я вас понял. Давайте, ступайте отсюдва…

— По-моему, вы меня не поняли, Михаил Павлович. Если завтра курьер мне это не привезет…

— То шо? — босс внимательно склонил голову.

— То первым делом я сделаю один звонок, и будет полная налоговая проверка. Чтоб выяснить, почему бухгалтерия нарушает статьи трудового кодекса, а также почему в бухгалтерии нет денег в то время, когда сейфы ломятся от черного нала.

— От это уже любопытно… — произнес босс.

— Затем ФСБ и уважаемые клиенты нашей фирмы будут в курсе, что вы втихаря копируете и сдаете бандитам карты охранных систем, установленных у клиентов…

— Еге ж, — задумчиво покивал босс. — Бандитам… Ето усё?

— А этого мало?

— Брехни тута, — задумчиво протянул босс, — выше плеши до хрена…

— Ну, тогда вот вам последняя брехня: в интернете появится замечательный фотоальбом и видеоролики, где во всех ракурсах будут изображены важные дела, которые ежедневно происходят между одним уважаемым ценителем искусства, противником сквернословия и спонсором зоопарка — и молодым секретарем…

Вот тут Михаил Павлович занервничал. Он побарабанил пальцами по столу. Быстро схватил мобильник, но тут же положил обратно. Дрожащей рукой поправил пенсне и повертел головой, оглядывая кабинет в поисках камер и микрофонов. Затем схватил коробку с дисками, покрутил ее со всех сторон, будто ожидал увидеть там фотографии, и отложил. После чего злобно уставился на меня.

— Надеюсь, — сказал я, — мы все это мирно решим? Потому что если со мной что-то случится, то это и многое другое сделают мои хорошие друзья…

— Друзья… — задумался Михаил Павлович. — И шо ж за друзья вас так науськали?

Я промолчал.

— А хде вы теперичи трудитесь, Саша? — вдруг поинтересовался Михаил Павлович.

— Хотите мне снова работу предложить? — усмехнулся я. — Вы случайно не слышали про такую фирму «Окула»…

— О как… — крякнул босс и опасливо поежился. — От уж друзья так друзья… Усем друзьям друзья… — Он нервно схватил коробку с дисками и помахал ею. — И шо, ежели мы по-доброму… То хде харантии? Ась? Харантии хде?

— Я вас когда-нибудь обманывал, Михаил Павлович?

— А хде эти… ролики? Фотки? Хде хлянуть?

— Не лучше ли будет, если я их уничтожу?

— Е-хе-хе, е-хе-хе… — расстроенно покивал босс. — Ладысь. Ето усё?

— Это все.

— Экай вы прыткай… — горестно вздохнул босс. — Шо ж я рань-ше-то… Во скольки вам завтрясь удобней, шоб курьер?

— В первой половине дня. Адрес прежний, в бухгалтерии должен быть записан.

— Вам какими купюрами будет удобней?

— Мне будет удобней пятирублевыми монетками, — честно сказал я.

Босс, разумеется, решил, что я издеваюсь, но лишь горестно поджал губы.

— Разрешите идти? — спросил я.

— А то ж… — покивал босс и выполз из кресла, чтоб меня проводить.

Перед дверью он остановился и задумчиво произнес:

— Тока одно обидно. Шо, Саша, вы верите, шо мы карты сливаем бандитам?

— Сегодня своими глазами видел, — усмехнулся я.

— Енто верно, бандиты они самые настоящие, — вздохнул босс. — Всем бандитам бандиты… Ну а шо делать? Трясут…

— В ФСБ идти, что делать! — зло отрезал я.

Босс внимательно посмотрел на меня и усмехнулся.

— А ты сходи, сходи…

— Спасибо, я подумаю над этим, — огрызнулся я.

— От и подумай… Оловой подумай, как бандитам в харю смотреть бушь…

— А вы не пугайте меня тут своими бандитами! Не запугаете! — возмутился я, хотя от его слов мне стало совершенно не по себе.

— От дурашка, — усмехнулся босс. — Енто ж два майора ФСБ и приходили за картами…

Картошка

На следующий день рано утром действительно в дверь позвонил курьер. Только курьером оказалась Оксана из бухгалтерии. Такой злой я ее никогда не видел. В руках у нее была небольшая картонная коробочка.

— На, подавись, подонок! — прошипела она, вручая коробочку мне.

— Спасибо.

— Гаденыш, — прошипела Оксана. — Не мог нам человеческим языком объяснить, что требуешь нормальной зарплаты? Обязательно надо было втихаря директору закладывать?

И тут я понял, что никогда до конца не разберусь во всех махинациях, которые творились в фирме. Я молчал, а Оксана все стояла передо мной в дверях и не умолкала, все осыпала меня грязной бранью, все громче и громче, и все больше это напоминало истерику. Она уже подняла вверх кулачки, словно собираясь на меня броситься. У нее уже тряслись внутренности, а в желудке, как и вчера, плавал все тот же маленький непереваренный цыпленок… Цыпленок? В желудке?

— Мама-то знает, что ты беременна? — вырвалось у меня.

— Что? — Оксана отшатнулась и замерла с открытым ртом.

А затем развернулась и убежала, цокая каблучками по лестнице. А я остался в дверях, держа в руке коробочку.

Никаких дисков там, разумеется, не было — не могли они поместиться в такую узкую коробку. Вообще я сильно погорячился, когда потребовал скопировать на диски все содержимое моего компьютера — работа не на один вечер, да и дисков потребуется просто гора.

Я снова поглядел на коробочку и под сердцем появился неприятный холодок. Тогда я пошел в комнату, включил телевизор, опасливо поставил коробочку перед ним и начал разглядывать.

В свете телевизора сверток выглядел так, что у меня по спине побежали мурашки, и я трижды проклял себя за идиотский скандал, который устроил вчера боссу. Под картонными стенками, под толстым слоем чего-то, напоминавшего поролон, лежало навороченное устройство — запаянная стальная коробка размером с пачку масла. Чем она заполнена — я разглядеть не смог, зато хорошо видел, что сбоку к ней пристроили электронную схемку… И ничем иным, как бомбой, это оказаться не могло.

В следующий миг я понял, что уже выскочил на лестницу и собираюсь бежать вниз по ступенькам. Но взял себя в руки и остановился. Сердце так бешено колотилось в груди, что казалось, будто оно разбрасывает алые блики по всей лестничной площадке. Ну, допустим, бомба. Но вряд ли там заведен таймер — куда логичнее, если бомба сработает, когда коробку начнут открывать. Немного успокоившись, я вернулся в квартиру, прикрыл дверь и снова внимательно осмотрел содержимое коробочки. И заметил рядом с бомбой толстую пачку денег. В том, что это именно деньги, я не сомневался. Одну-то купюру не разглядеть, а вот характерный контур плотной пачки из множества листов трудно с чем-то спутать. И это было странно — зачем класть деньги в коробку с бомбой? Да и вообще, зачем вручать человеку бомбу в маленькой коробке, когда он просил ящик дисков — полную копию винчестера? Я еще раз глянул на устройство — и от сердца отлегло. Я глубоко вздохнул — и решительно разорвал картон. Разумеется, это и был винчестер, никто не стал его копировать на диски — вынули из компьютера и отдали целиком. А денег оказалось даже больше, чем я предполагал.

…Дел у меня не было, лишь собеседование в «Окуле». Но какое может быть собеседование, если я не могу больше работать с компьютером? Думать об этом было страшно. Поэтому я думал об Алле. И уже решился пойти сдаваться к Андреевне, чтобы она мне прочла номер. А я бы его запомнил. А лучше — записал, поскольку память на цифры у меня хуже некуда. Вот только как и чем я смогу писать?

Я отправился на кухню, выволок мешок картошки, который стоял за холодильником, вытряхнул все, что там оставалось, в ванную, тщательно помыл картофелины — исключительно по соображениям эстетики, — принес в комнату и сложил на полу здоровенной кучей.

Взял мобильник и вышел из квартиры. К Андреевне идти не пришлось, мне повезло — на лестничной площадке гремел ключом сосед, с которым мы не были знакомы, но всегда здоровались кивком головы. Этот флегматичный пенсионер ничуть не удивился странной просьбе. Или сделал вид, что не удивился. С большим трудом и с моими подсказками он нашел в мобильнике телефон Аллы и зачитал вслух.

Кратко поблагодарив, я кинулся в квартиру, без конца повторяя цифры, чтоб не забыть, и начал их выкладывать на полу картошкой. Начал с большого-большого плюса. За ним выложил богатырскую семерку и оглянулся — хватит ли ширины комнаты? Вскоре выяснилось, что ширины комнаты хватит, а вот количество картошки я недооценил. Могучей горы хватало лишь на первые четыре знака. Пришлось жертвовать плюсом и семеркой — я и без подсказки твердо помнил, как начинаются мобильные номера в России. Но и этого не хватило, чтобы выложить все до конца, даже очень схематично. Тут во мне проснулся профессиональный программист, и я стал прикидывать, не экономнее ли выложить номер в двоичном коде? Но сообразил, что картошки для этого понадобится еще больше. Идею выложить номер римскими цифрами я тоже забраковал. Как и идею взять нож и пошинковать картошку на более мелкие графические элементы. Куда более здравой показалась идея обозначить цифры кучками картофелин соответствующего количества. Странно, почему человечество до сих пор не додумалось до этой логичной мысли, а пользуется арабскими загогулинами, в которых ни системы ни логики? Но и здесь обнаружилась проблема: в номере Аллы было несколько девяток, а также ноль, который вообще неясно как обозначать — то ли пустым местом, то ли десятью картофелинами, и тогда экономии совсем не получалось. В итоге был применен комплексный метод: цифры от единицы до шести я закодировал кучками, все остальные — выложил схематичными арабскими. Единственная неприятность состояла в том, что пока я с этим всем возился, забыл одну цифру в серединке. Но для настоящего программиста забытая цифра не проблема: извинившись перед тремя незнакомцами, дважды услышав от скрипучего робота «неправильно набран номер» и дважды «абонент заблокирован», я убедился, что забытая цифра — семерка.

— Что тебе надо, Саша? — устало и сухо произнесла Алла.

— Поговорить… — тихо начал я, аккуратно выкладывая цифру семь в пустующем месте.

— Нам не о чем больше говорить, Саша, — вздохнула Алла. — Мне все давно понятно.

— Да что тебе понятно, Аллочка? — взорвался я. — Что? Ты собрала коллекцию фактов, которые тебе все объясняют. Работал без выходных — не любит. Убежал с дачи — не любит. Не позвонил — не любит. И ты не желаешь допустить, что для каждой из этих мелочей могут быть другие объяснения! Кроме «не любит»!

Я перевел дух и вышел с мобильником на кухню. Для такого серьезного разговора нужна ясная голова. И я сделал большую ошибку — надо было выпить кофе перед тем, как начинать разговор. Горячего, крепкого кофе. Чтобы все вокруг стало понятно, энергично, добро и светло. А нужные слова находились сами собой. Но не поздно это сделать и сейчас, делов-то, заварить кофе…

— Из мелочей складывается система, — тихо отвечала Алла. — Знаешь броуновское движение? Каждая молекула воды двигается по своей случайной траектории. И ты можешь мне перечислить миллиард молекул и привести миллиард доказательств, что их траектории случайны, а совпадения в направлении объясняются местными проблемами молекул…

— Но ведь так и есть! — вскричал я, наливая в чайник воду. — Аллочка, кто из нас физик, в конце концов? Броуновское движение действительно хаотичное!

— Хаотичное, — откликнулась Алла. — Но хаос по имени Волга движется прямиком в Каспийское море, и не заметить это может только идиот. Саша, я похожа на идиотку?

— Аллочка, послушай меня! — проникновенно начал я. — Почему ты не даешь мне возможности объяснить? Я тебе все-все объясню!

— Объяснишь, — перебила Алла, — но сперва ты меня послушай, Саша. Послушай в последний раз и постарайся понять. У каждого человека есть физические константы. Рост, вес, размер обуви. Помнишь, ты мне рассказал про своих бывших женщин, а я сразу спросила, сколько ты с ними прожил в любви? И ты ответил…

— Да выслушай ты меня, наконец!!! — крикнул я.

— Если будешь на меня орать, — отрезала Алла, — я брошу трубку.

— А если ты не будешь слушать, что я тебе пытаюсь объяснить — я брошу трубку!

— Брось, — предложила Алла. — Брось. Но не думай, что после этого я еще когда-нибудь в жизни ее подниму.

Я промолчал. Спасет только кофе. Главное — продержаться. Я глянул на чайник — в нем уже булькали первые пузырьки.

— Так вот, — продолжила Алла. — Я тебя спросила, сколько ты прожил со своими любимыми женщинами. И ты ответил, что с одной два года и с другой примерно два года.

— Два года и семь месяцев!

— Не важно. Важно, что время любви у каждого человека — это тоже константа, у каждого своя. Если не веришь — понаблюдай за окружающими и убедишься. Этот срок может удлиняться или уменьшаться в зависимости от обстоятельств, но в идеальных условиях — в идеальном городе, в идеальном обществе, в вакууме, образно говоря — он константа для каждого человека.

— Бред, — сказал я. — Тот же Коляныч с Ольгой прожили вместе три семестра и разошлись, до сих пор не разговаривают. А теперь с женой Коляныч уже восемь лет!

— Речь идет о любви, — возразила Алла. — Я ничего не знаю про твоего Коляныча. Во-первых, может, это у вашей Ольги константа любви три семестра, а затем она его бросила?

— Нет, — сказал я.

— Во-вторых, — продолжала Алла, — жить под одной крышей — не значить любить. Ты уверен, что твой Коляныч свою жену до сих пор любит, а не терпит как удобную соседку?

Я задумался. Любит ли Коляныч жену так, как любил ее первые полтора года? Как любил Ольгу, когда они три семестра ходили по институту не расставаясь, трогательно взявшись за руки, поминутно глядя друг дружке в глаза и перешептываясь?

— Константа любви, — продолжала Алла, — у всех разная. У кого-то десять лет, у кого-то — сорок, у тебя — два года, у Баранова твоего — неделя…

— Ага! — оживился я. — Если уж у нас зашла речь о Баранове, то я бы хотел…

— Я еще не закончила, Саша. Позволь мне закончить, а затем я выслушаю, не перебивая, тебя. Хорошо? Так вот, у тебя константа любви равна двум годам.

— А у тебя? — не выдержал я.

— У меня больше, — сухо ответила Алла. — Ты обещал не перебивать. У тебя — двум годам. У нас с тобой прошла половина этого срока. И все то, что у нас сейчас происходит, по-научному называется «период полураспада отношений».

— Период полураспада отношений… — повторил я хмуро.

— Да, Саша. И я не хочу ждать год, пока наши отношения догниют окончательно и распадутся. Давай расстанемся сейчас, пока мы еще испытываем друг к другу какие-то чувства…

— Да почему ты так уверена, что через год с нами что-то случится?!

— закричал я, выключая закипевший чайник.

— Случится, — сказала Алла, и голос ее дрогнул. — Чувствую, обязательно случится какая-нибудь гадость. А я так не могу, Саша… Мне больно, очень больно… И мне будет еще больнее…

Я оглянулся и посвистел — все чашки были грязными, на дне каждой спекся толстый слой нефтяного кофе пополам с сахаром. Прижав мобильник плечом к уху, я открыл тоненькую струйку воды и начал торопливо мыть чашку.

— Саша, — позвала Алла мягко, но с такими железными стружками в голосе, какие выдавала лишь в самых крайних случаях, — давай швырнем наши трубки и закончим ненужный разговор, чтобы не тратить мобильное время?

— Да почему ты не хочешь меня выслушать?! — крикнул я.

— Почему? — Алла вздохнула и продолжила жестко: — Я очень хорошо ориентируюсь в звуках. Ты разговариваешь так, будто тянешь время, думая о чем-то своем. Судя по шорохам, ты все время относишь надоевший мобильник от уха и прикладываешь снова. Ты насвистывал себе под нос, пока я изо всех сил пыталась донести до тебя то, что считала очень важным для нас. А теперь — ты зашел в туалет и начал писать…

— Знаешь, Алла! — начал я, решительно дернув головой.

И я бы все объяснил и все рассказал, и она бы поняла. Но в руках у меня была проклятая чашка, а мобильник выскользнул из-под уха. И не успел я от неожиданности выматериться, как он кубарем скатился по руке и с ярким хрустом рассыпался на полу…

Я бросился за ним, торопливо вставил аккумулятор, включил — мобильник работал! Но как Алла истолкует обрыв разговора — сомнений не оставалось. Медлить было нельзя, и я бросился в комнату, чтобы глянуть номер и перезвонить. Но стоило мне переступить порог, как пол под ногами заскользил, крутанулся, подпрыгнул — и так больно ударил по спине, что перехватило дыхание. Мобильник сделал в воздухе кувырок и упал, рассыпавшись в третий раз за этот день.

Я с трудом сел и осмотрелся. Вокруг лежала картошка. Не римскими цифрами, не арабскими, не в двоичной системе и не кучками. Лежала она самым настоящим броуновским движением — равномерно по всему полу. А посередине сидел Гейтс. Тревожно помахивал хвостом, круглыми своими глазами удивленно пялился на меня, а лапой все еще поигрывал с очередной картофелиной, лениво и отточено, как профессиональный футболист — вправо-влево, вправо-влево… Пас!

Мобильник

Я вышел на улицу и пошел в сторону местного рынка, размышляя, как бы сделать еще одну попытку позвонить Алле. Больше всего меня напрягала перспектива останавливать незнакомых людей и просить их покопаться в моем мобильнике. Не знаю, туго мне всегда давалось общение с незнакомыми. Не понимаю, как некоторые умудряются даже с девушками на улицах знакомиться? Взять того же Баранова… При воспоминании о Баранове и без того паршивое настроение ухудшилось.

Я решил взять себя в руки и действовать. Делов-то, остановить прохожего… «Извините, я плохо вижу, не поможете ли мне…» Я вынул мобильник и огляделся. Прямо на меня шагал лысый мужичок с дипломатом.

— Простите, пожалуйста… — начал я, протягивая ему аппарат, но мужичок прошел мимо, не заметив меня.

Тут меня потрясли за плечо. Я обернулся и увидел нахального парня, судя по виду — местного барыгу с рынка.

— Эй, мобильники старые продаешь? Работает? — спросил он и, не дожидаясь ответа, цапнул аппарат из моей руки.

Я обиделся, что меня приняли за карманника, приехавшего сбывать добычу, потянулся, чтобы выхватить аппарат, но барыга отвел руку назад.

— На бутылку пива меняю, — предложил он.

— Ты сдурел?! — возмутился я.

— Ладно, две бутылки, — согласился барыга. — А чего ты хочешь? С разбитым экраном у тебя его никто не возьмет.

— Не продается! — рявкнул я, отобрав мобильник.

И только через несколько секунд до меня дошел смысл его слов. Я попытался ощупать пальцем мобильник, но не чувствовалось, есть там трещины или нет. Я пригляделся… Действительно, экран — вдребезги. Да и неудивительно. Последняя надежда объясниться с Аллой исчезла. По крайней мере, в ближайшие дни.

И тут меня осенило! Я вспомнил, что мобильник бережно сохранял номера, набранные последними. И найти этот список было проще простого — No, No, два раза стрелка влево, Yes…

— Что? — устало откликнулась Алла в ту же секунду.

— Аллочка, послушай меня, пока нам опять что-то не помешало! — начал я бодро, и как мне казалось, последовательно и убедительно. — У меня две новости: одна обычная, другая плохая.

— Обычная — в смысле, напился… — В ее голосе вопросительной интонации не чувствовалось.

— Можно подумать, я регулярно напиваюсь. — возмутился я. — Между прочим, мне только что пиво предлагали, я отказался…

— Поразительно, — произнесла Алла. — Ладно, сдаюсь.

— Обычная новость, что я тебя очень люблю…

— Саша, зачем ты меня мучаешь? — голос ее дрогнул.

— А плохая новость… Алла, у меня все плохо. Очень плохо. Хуже некуда. Ты ведь не все еще знаешь. Ты знаешь, что меня уволили с работы? — Алла… — я глубоко вздохнул. — Со мной беда. Я ослеп.

Трубка так долго молчала, что я уже испугался — в мобильнике сел аккумулятор, и он выключился. Я бы не очень удивился — вполне логичный для этих дней поворот событий. Но Алла ответила.

— Ты не ослеп, Саша, ты охренел, — произнесла она упавшим голосом.

— Приезжай ко мне сегодня, — произнес я и замер.

— Приеду, — бесцветно ответила Алла. — Но очень поздно, после работы.

— Да хоть когда!!!

— Привезти что-нибудь? — бесцветно спросила Алла.

— Ничего! Только сама! Хотя…

— Да?

— Помнишь, ты говорила, что у вас в здании библиотека была для слепых? Захвати какую-нибудь книжку?

— Саша! Ты действительно перестал видеть?!

— Вижу, вижу, — успокоил я. — А как бы я носился по городу? Ты же это… хорошо ориентируешься в звуках? Шум улицы слышишь?

— Ладно, — вздохнула Алла, — давай до вечера, я тебя целую.

— И я!

«Окула»

Когда ты оказываешься полностью во власти обстоятельств и не имеешь никакой возможности ими управлять, поневоле становишься мистиком. Взвесив факты, я рассудил, что именно сегодня удача начала мне улыбаться. Винчестер с рабочего компьютера и зарплату я выбил, почти помирился с Аллой… почти… А значит, можно обнаглеть и попытать счастья и в другом месте… Благо, до вечера еще далеко.

Визитка «Окулы» обнаружилась почти сразу, отзывчивые прохожие прочитали мне номер, трубку поднял сам Леонид Юрьевич, согласился принять меня сегодня же и объяснил, как добраться.

На этом везение стало иссякать. Офис «Окулы» располагался на территории, какой-то воинской части так далеко за городом, что ехать туда на такси, как я планировал на радостях, казалось безумием даже в моей финансово благополучной ситуации. Становилось понятно, каким образом Леонид Юрьевич оказался в тот день на проселочной дороге.

Пока я трясся в электричке и ждал пригородного автобуса, уже полностью осознал, что человеку без автомобиля для того, чтобы работать здесь, придется бросить город и переселиться в один из ближайших поселков. Но самое печальное — у меня стали появляться упаднические мысли, зачем я вообще сюда еду, если теперь… Но думать об этом я себе не позволял — каждый раз на этом месте мысленно нажимал у себя в голове клавишу «Reset» и перезагружал направление мыслей заново, стараясь думать на любую другую тему, кроме компьютеров. Получалось неважно.

Документы у меня проверили трижды: на проходной у входа в военный городок, на вертушке при входе в пятиэтажное здание, напоминавшее бывший советский НИИ, и еще на пятом этаже, где и располагался офис «Окулы».

Леонид Юрьевич принял меня в своем кабинете. Он был деловит и приветлив, хотя у меня сложилось четкое впечатление, что ему совсем не до меня. На его столе все время по очереди звонили оба телефонных аппарата, а один раз в дверь постучался молоденький военный и с порога скороговоркой начал «тарищ генерал…» — к моему огромному удивлению. Но Леонид Юрьевич поднял руку и военный исчез. В том, что он действительно генерал, у меня теперь не было повода сомневаться. Было стыдно за то, как я с ним панибратски болтал в его машине по пьяни… Хотя, может, ему как раз понравилась открытость?

— Александр, — бойко начал генерал, — парень ты, я вижу, неплохой, только много пьешь.

— Один раз всего было… — пробурчал я.

— Не спорь! — помахал рукой генерал. — Говорю: много пьешь. Вижу. Прекращай.

— Ладно, — кивнул я.

— Как там твои проблемы? — вспомнил генерал. — Что-то у тебя с машиной было?

— Все в порядке, — сказал я. — Все уладил.

— Молодца! — кивнул генерал, энергично разрезая ладонью воздух.

— С девочкой помирился?

— Почти… — улыбнулся я.

— Значит, так: испытательный срок — месяц. Сейчас сюда зайдет Никита, твой будущий начальник по компьютерам. Он покажет твое рабочее место. Для нашего отдела кадров приготовить: две фотографии, военный билет в порядке? Трудовую книжку…

Дальше тянуть было нельзя.

— Леонид Юрьевич, — начал я, покусав губу. — Есть небольшая проблема…

— Слушаю.

— Я… В общем… Даже не знаю, с чего начать…

— С главного, — уверенно сказал генерал. — Всегда с главного.

— С главного… Помните, я вам тогда еще сказал, что у меня что-то с глазами случилось? Ну и… в общем, я больше никогда… — я умолк и выпалил: — Никогда не смогу работать на компьютере! Нет ли у вас для меня другой работы?

Генерал недоуменно побарабанил пальцами.

— Глаза беречь надо, — сказал он. — Какое у тебя сейчас зрение?

— Очень у меня неправильное сейчас зрение, — буркнул я. — Вижу не то, что надо.

— В каком смысле? — насторожился генерал.

Я вздохнул и начал перечислять.

— Лицо я ваше вижу плохо: мимику-то различаю, а вот какие у вас брови, какое выражение глаз, румяные ли щеки — этого я не знаю. Я и знакомых теперь узнаю с большим трудом — по форме лица, носа и посадке глаз. Но зато вижу внутренние органы, кости… — Я заметил, как генерал подобрался, принюхался, не пахнет ли спиртным, а затем поглядел на меня как на ненормального. Поэтому я быстро добавил: — Вижу у вас следы от перелома ребер и металлическую вставку на правой ключице. Вижу ваш письменный стол насквозь и шкаф. В столе…

— Стоп, — сказал генерал и положил ладонь на стол, словно хотел его прикрыть. — Ну-ка, объясни?

— Не могу объяснить, — вздохнул я. — Просто вместо световых волн я вижу звуковые. Так получилось…

— А ну-кась, — крякнул генерал, вынимая из ящика стола дискетку. — Что на этой дискете записано?

— Леонид Юрьевич, вы не поняли, — я вздохнул. — Дискеты читать не умею. Я не экстрасенс, не фокусник и не больной на голову. И не белая горячка у меня. Просто… заболевание такое. Неизвестное науке. Вижу только то, что для звуковых волн прозрачное. То есть — все…

— Так… — генерал задумчиво чесал подбородок, размышляя, как следует ко мне относиться. — Ну… а что у меня в верхнем левом ящике стола? — дал он мне шанс.

— В верхнем левом ящике стола у вас… — я глотнул. — Не пойму. То ли…

— Не поймешь? — прищурился генерал, словно уже уличил меня во вранье.

— Не пойму: то ли бублики такие маленькие, то ли баранки такие большие…

Генерал обескураженно выдвинул ящик, достал пакет и стал внимательно изучать ценник.

— Изделие хлебобулочное, — пробормотал он удивленно, — читай!

Он развернул ко мне пакет тем местом, где, видимо, была этикетка.

— А вот читать я больше не могу, — вздохнул я и, увидев его непонимающий взгляд, пояснил: — Если б вы из баранок слово какое-ни-будь выложили… Или из картошки… — Я оглянулся. — Вот, стенку видите? Под самым подоконником, где батарея, но чуть левее? Там под слоями штукатурки, где цементом заливали, из камушков выложено «ДМБ-78»… Какие-то идиоты из стройбата, которые здание строили, себя увековечили. Можете расковырять штукатурку, проверить…

Леонид Юрьевич долго и печально смотрел в сторону окошка, словно тоже видел эти камушки сквозь штукатурку.

— А здесь ты, брат, сильно привираешь, — произнес он очень медленно и очень задумчиво, — не 78, а 73. И не идиоты из стройбата, а инженерный взвод…

— По-моему, все-таки 78…

— В семьдесят восьмом, — строго сказал генерал, — я уже после дембеля и на сверхсрочной послужил, и училище закончил, и высшие офицерские, и майора получил…

В это время в кабинет постучался рослый парень.

— Вот это наш новый программист? — с порога спросил он.

— Не-е-е, это не пойми кто… — задумчиво покачал головой генерал. — Никита, собери-ка наших техников и вызови Палыча из госпиталя, пусть окулиста прихватит и кого-нибудь из хирургов…

— Э! — Я испуганно вскочил.

— Спокойно, спокойно, — помахал рукой генерал. — Никто тебя резать не будет. Обследуют, посмотрят. Надо ж понять, что за черт побери?

…Обследовали меня часа три, я уже сам был не рад, что ввязался в эту историю. Хотя идея хорошенько обследоваться у врачей не покидала меня с того момента, как это все началось. Но не идти же к терапевту в районную поликлинику? А тут тебе под боком неплохой военный госпиталь… Единственное, что я им не объяснял — как и почему это началось. Отмалчивался: мол, не помню, напился, проснулся в лесу и вижу, что вижу… Ну, сами посудите, зачем мне еще полное обследование психиатра?

Сначала мне, разумеется, не верили, и пришлось показать пару фокусов. Тут сбежался, по-моему, весь госпиталь и вообще все, до последнего слесаря. Меня и прослушивали, и просвечивали, и на рентген водили, и чего только не делали. Затем физики отобрали меня у медиков и увели в свою лабораторию, заваленную приборами. По большей части — допотопными, но были там и очень любопытные штуки. Физики чесали в затылках и ставили эксперименты, из которых самый простой был — найти спрятанную вещь. Я был уже на сто процентов уверен, что они все поняли. По крайней мере, на меня никто не смотрел с подозрением — наоборот, больше не спорили со мной, согласно кивали, когда я объяснял и показывал, а затем переглядывались и лишь удивленно пожимали плечами…

Наконец я снова очутился в генеральском кабинете. В сопровождении местного светила физики — бородатого дядьки, который представился Кузьмой. И местного светила науки — я так понял, это и был Палыч. И плюс местный компьютерщик — мой несостоявшийся начальник Никита. Но он уже давно молчал.

— Значит так, — бодро начал Палыч, потирая свои пухленькие ладошки. — Что касается глаз: есть следы, есть следочки! След от ожога сетчатки на обоих глазах! Но не фатальный, нет. Видеть бы он с этим мог. А вот рефлексы… Рефлексы отсутствуют! Зрачок овальной формы, на свет не реагирует, будто глаза оторваны от мозга! А это не симулируешь. Так что глаза у него действительно ничего не видят, факт.

— Так, — хмуро кивнул генерал. — А чем же он видит? Задницей что ли?

— Почти! — обрадовался Палыч и хихикнул. — Задери майку! Майку задери!

Я уже начал понимать, что меня здесь за человека не держат.

— А ну держи себя в руках! — рявкнул я на Палыча обиженно. — Морскими свинками будешь командовать в госпитале! А я, между прочим, человек.

Палыч смущенно кашлянул и потупился.

— Ну-ну… — миролюбиво протянул генерал. — Саша, не надо нервничать, мы ж не враги тут собрались… Пожалуйста, покажи, что у тебя под майкой.

В который раз за сегодняшний день я нехотя задрал майку.

— Тощий какой, — заявил генерал. — А больше ничего не вижу.

— Вот оно! — Палыч стал водить пальцем. — Здесь мы наблюдаем что? Мы наблюдаем на коже живота и груди едва различимое овальное пятно — вот, вот оно начинается, где пальцем показываю, вот граница! — овальное пятно темноватого оттенка и непонятного генеза. Напоминает пигментный след от солнечного загара. В коже изменений нет — ровная, эластичная. Но… — Палыч обиженно на меня покосился. — Пробу ткани он взять не дал. Больно ему там, щекотно ему…

— Не понял, — сказал генерал. — Ну пятно, ну и?

— Он им видит, этим пятном! — оживленно подхватил физик Кузьма. — Если, конечно, не брешет…

— Он не брешет, — покачал головой генерал и украдкой оглянулся на штукатурку возле батареи.

— Да не может такого быть! — с жаром заявил Кузьма. — Это сказки! Миф!

— Но он же видит, — напомнил генерал.

— Не может он видеть звук! — воскликнул Кузьма и начал загибать пальцы: — Во-первых, если бы он видел звук, то все предметы представлялись бы ему зеркальными. Потому что любой предмет звук хоть немного, да отражает. Даже куски поролона! А они — по его словам — разноцветные.

— Куски поролона? — удивился генерал.

— Предметы! — со значением поднял палец Кузьма. — Разноцветные!

— В зависимости от освещения, — мрачно вставил я. — В смысле — от высоты звука…

— Вот! — Кузьма многозначительно перевел палец на меня. — Брешет! Мы проверяли: воду он видит всегда синей. И в ультразвуке, и в инфразвуке, и на частоте музыкального камерто…

— Не вру! — обиделся я. — А действительно вижу любую жидкость синей. А человеческое лицо — всегда желтым. А почему — не знаю! У меня даже моча, пардон, синяя.

— Мочи мы набрали! — похвастался Палыч. — Нормальная моча, хорошего кукурузного цвета! Завтра биохимия будет готова…

— И? — сухо спросил генерал.

— Далее! — Кузьма энергично загнул второй палец и потряс кулаком. — Есть принцип звуковой локации, согласно которому невозможно различить объект, если он меньше половины длины звуковой волны!

— Но… — начал было я.

— Нет, брат! — покачал головой Кузьма. — Не проведешь! — Он повернулся к генералу. — Мы измеряли: он различает предметы куда лучше, чем можно было бы ожидать в тех звуковых диапазонах, в которых мы в лаборатории…

— Да! Вижу! — разозлился я. — И плевал я на вашу физику! Вижу, и все тут!

— Действительно, — удивился генерал, — различает же?

Кузьма помахал рукой, где два пальца уже были загнуты, а остальные торчали врастопырку.

— Сколько пальцев? — строго спросил он меня.

— Три, — сказал я.

— Вот! — Кузьма торжествующе обвел взглядом комнату. — А такие мелкие детали в звуковых волнах неразличимы.

— Но… — возмущенно начал я.

— Три! — Кузьма торжествующе загнул третий палец. — Он якобы хорошо видит сквозь стену, если за стеной шум! Но по законам физики он ни за что не смог бы различить отраженные контуры сквозь такую звукоизолирующую преграду, как стена! В лучшем случае, он видел бы стену как мутную преграду, а в ней размазанное пятно от источника звука! Но ни в коей мере не от других предметов, отражающих…

— Какие вы все умные! — обиделся я.

— Скажу более, — невозмутимо продолжал Кузьма. — Сколь-нибудь внятное зрение в звуковых волнах в принципе невозможно, потому что миллионы звуковых отражений от всех предметов накладывались бы одно на другое, и картина получалась бы совершенно неразборчивой. Не говоря уже о том, что угасание звуковой волны очень быстрое и на расстоянии пары метров…

— Отставить! — Генерал поднял ладонь. — Я все понял. Кузьма, так какой диагноз ставит физика?

— Ну… — Кузьма сразу потерял энтузиазм и поморщился. — Что-то он здесь темнит… Как-то он нас пытается дурить… Надо понять, как и чем.

— Ясно. — Генерал перевел взгляд на Палыча: — А что у нас говорит медицина?

— Ну… — Палыч неуверенно поскреб лысину. — Нельзя спешить с выводами… Надо взять анализ тканей… Сделать энцефалограмму зрительных зон мозга… Хорошо бы еще…

— Ясно. — Генерал повернулся к моему несостоявшемуся начальнику: — Никита, а у компьютерщиков какие идеи?

— В принципе, — задумчиво начал Никита, — медицина и физика говорят правильно… Но это правильно до тех пор, пока мы имеем дело с каким-то ухом, которое подключено к мозгу напрямую. А если предположить, что не напрямую? А если первичной обработкой звуковых сигналов занимается некий супермощный процессор?

— Компьютер? — уточнил генерал.

— Не важно, компьютер, или опухоль мозга, или что-то еще… Если этот процессор какими-то немыслимыми алгоритмами перерабатывает все сигналы от каждой точки этого пятна… Или чем он там видит звук… А затем этот процессор транслирует в мозг лишь визуализацию — то есть свою версию происходящего, картинку, которую сам построил и смоделировал…

— То? — Генерал вопросительно качнул головой.

— То этим вполне можно объяснить, почему его взгляд не теряется среди миллионов звуковых отражений, и почему вода представляется ему именно синей, и почему он различает изображение даже через стену…

— И почему? — живо спросил генерал.

— Да не может этого быть! — с жаром перебил Кузьма. — Законов физики никто не отменял! Учите физику, граждане, учите! Учение — свет!

Из его горла шла такая яркая волна, что я воочию убедился, что учение — действительно свет, особенно когда громкое.

— Отставить, — решительно начал генерал, но Кузьма, забывшись, снова его перебил.

— Вот! — завопил он и указал на меня пальцем. — Вот последний вопрос: звук-то идет со всех сторон? А он говорит, что видит только спереди! А сзади? Куда теряется звук? Может, у него в брюхе звуковой изолятор стоит? Нет там никакого изолятора! Спрашивается, почему звуки сзади не мешают ему видеть звуки спереди?

— И почему? — генерал с любопытством повернулся ко мне.

— Спасибо вам за все, Леонид Юрьевич, — вздохнул я. — Поздно уже, а у меня еще одна встреча очень важная. Пойду я.

— Как это знакомо! — всплеснул руками Палыч. — Так всегда в медицине и бывает! Объявится феномен, а как начнешь спрашивать у феномена подробности — так сразу «мне пора», «я спешу»… — Он задумчиво прижал свой нос указательным пальцем, постоял так, погрузившись в мысли, затем решительно цыкнул зубом, поднял палец вверх и начал: — Был у меня случай, еще когда под Казанью служил. У нас в госпитале солдатик пытался от службы закосить. Так знаете, чего придумал? Коленки у меня, говорит, на обеих ногах не сгиба…

— Смир-на! — скомандовал генерал тихо, но так властно, что даже я невольно подтянулся. — Я вот что думаю… — обратился генерал ко мне. — Саша, если ты с компьютером работать не можешь, то мы найдем тебе другую работу!

— Подопытной крысой, — хмуро кивнул я. — Которая скрывает, что на самом деле — морская свинка.

— Ну зачем ты так? — обиделся генерал. — У нас есть разная работа. Хорошая, полезная. Вот, ты хорошо видишь сквозь штукатурку. А мы — сети прокладываем в зданиях! И прежде чем долбить и сверлить наугад, лучше будет, чтоб ты поглядел, что там… Понимаешь? Это я так, фантазирую, первое, что на ум приходит… Но ты, это… не это…

— Спасибо, Леонид Юрьевич, — сказал я. — Большое вам спасибо. Я серьезно подумаю над вашим крайне ценным предложением. А сейчас мне пора. Разрешите откланяться?

— Уф-ф… — грустно надул щеки генерал, который все прекрасно понимал. Он еще раз печально глянул на штукатурку и развел руками:

— Никита, ты сейчас в город? Отвезешь его?

Коляныч

Никита был примерно моего возраста и оказался на редкость вменяемым и толковым. Я думал, что дорога превратится в очередной допрос о моем зрении, но Никита повел себя на редкость корректно и ни разу не вернулся к этой теме. Всю дорогу мы болтали о компьютерах, а под конец случайно выяснили, что даже некоторое время назад вовсю переписывались с ним в одном техническом форуме по программированию. Мне стало вдвойне обидно, что я не смогу у них работать, пусть даже это находится у черта на куличках. Хотя на машине мы доехали всего за час.

Никита предложил добросить меня до дома, но мне совсем не хотелось, чтобы генерал и компания знали, где я снимаю квартиру. Поэтому я попросил высадить меня у перекрестка, после которого Никита сворачивал. Я вылез из машины, огляделся — и вдруг сообразил, что в этом районе живет Коляныч.

Время еще было, и я неожиданно решил заглянуть к нему. Вдруг я понял, насколько все эти дни мне не хватало хорошего старого друга, который бы, по крайней мере, смог меня выслушать, а может, и помог бы. Хотя бы советом.

Чисто машинально я купил в ларьке бутылку водки и решительно зашагал к дому Коляныча. Поднявшись по лестнице на третий этаж, я остановился возле его двери и прислушался. С точки зрения ушей, стояла тишина. А вот с точки зрения уха… Коляныч был дома, и я его видел — он сидел в комнатке за компьютером. Из плохоньких динамиков вылетали разноцветные сполохи, а Коляныч в такт им чуть дергался — то вправо, то влево. Он самозабвенно играл в компьютерную игрушку — как последний подросток. Здоровый дядька, жена, дочка, и на тебе — увлеченно гасит каких-нибудь чертей. Жены и дочки дома не было, видно, они остались на даче.

Я нажал кнопку звонка, ярко осветив прихожую оранжевыми переливами. Коляныч вздрогнул, но даже не обернулся, только испуганно подкрутил звук динамиков, сделав его тише. Я снова нажал кнопку звонка. Коляныч нехотя вылез из кресла, на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок. Я спрятал бутылку за спину, невольно поднял подбородок, будто сидел в кресле фотографа, и замер, ожидая, что он откроет. Коляныч смотрел в глазок долго, но так и не открыл. Вместо этого развернулся и тихо-тихо побрел в комнату.

Я еще раз позвонил, затем сложил ладони рупором у замочной скважины и прокричал:

— Коляныч!!! Это я, Шуршик!!!

Коляныч остановился в нерешительности, тихо вернулся к двери и замер.

— Коляныч!!! — снова закричал я. — Прости, если я тебя чем-то обидел на даче! Был очень неудачный день! Я ненадолго! Просто поговорить надо!

На лице Коляныча я разглядел сомнение. Он помялся, с тоской обернулся на компьютер и долго смотрел. Затем поглядел на свои часы и с досадой потер кулаками глаза. Ни фига он не обиделся, мы и не так, бывало, ругались. Ему просто не хотелось непрошеных гостей.

— Коляныч! — сказал я строго. — Я ж тебя вижу! Зачем ты так, а? Если я пришел не вовремя, или тебе рано вставать, или занят, ну можно же приоткрыть дверь и объяснить? Я пойму и уйду. Мы ж друзья уже двенадцать лет, ты меня променял на компьютерную игрушку?!

Коляныч занервничал и начал грызть кулак, но капитулировать не собирался. Он отступил в комнату, прижался к стенке и стал оттуда аккуратно выглядывать и осматривать дверь, прикидывая, могу ли я его видеть или это шутка?

— Коляныч, — сказал я. — Честное слово, это просто обидно! Просто плевок в душу!

Я уже собрался уйти, как вспомнил, что последним, кому я звонил в ту пятницу, был как раз Коляныч — я спрашивал, чего привезти на дачу. Вынув мобильник, я отсчитал вслепую те номера, что набирал за эти дни, и нажал кнопку. И попал.

Мобильник Коляныча, лежащий на мониторе, зазвонил бойко. Коляныч скрылся в комнате, тихо-тихо прикрыв дверь, и подполз к мобильнику.

— Слушаю? — сказал он тихо, но бодро. — Шуршик, ты? О, привет, рад, рад! Ты откуда?

— Я у твоей двери стою.

— Ну надо же… — совсем натурально огорчился Коляныч. — Ты б предупредил, я совсем не дома…

— Думал, в гости зайти, совет нужен…

— М-м-м… денег занять? — аккуратно спросил Коляныч.

— Денег? — удивился я.

— Ну, я подумал… Ты ж вроде машину сломал, с работы выгнали…

— Ну надо ж… — с чувством вырвалось у меня, но я мигом взял себя в руки и продолжил: — Ну надо ж иногда и просто встречаться? Совет друга нужен.

— Про Аллу? — догадался Коляныч.

— И про Аллу тоже… Слушай, а ты далеко от дома?

— Я… — начал было Коляныч, но я перебил:

— Смотри, вот если б я пока сходил к маркету, пивка купить или водочки, а минут через пятнадцать вернулся… Тебя еще не будет дома?

Коляныч скуксился и поглядел на экран.

— Не-е-е, Шуршик, — протянул он. — Я вообще на другом конце города, сегодня никак не складывается…

— Коляныч, — сказал я напоследок, хотя и сам не понимал, чего от него хочу. — А еще я извиниться хотел… за дачу. Я тебе наговорил небось всякого? Я не помню…

— Брось, брось! — энергично заверил Коляныч. — Что ж я не понимаю, с кем не бывает… Мне ты вообще ничего не говорил, только Баранова козлом назвал, ну и Аллу… Сукой страшной…

— И все? — обрадовался я. — Не врешь?

— Шуршик, я тебе когда-нибудь врал?!

— Ага, — сказал я. — Ну, да. Ага. Ну, лады. Не пропадай.

— Ага, салют… — кивнул Коляныч, но вдруг оживился. — Стой! Слушай, а ты случайно не проходил седьмой уровень в «Дабл-Крэш-Мастер»? Не в курсе, где у них там…

И я уже открыл рот, чтобы сказать ему все, что о нем думаю, потому что в этот момент мне вспомнился целый ворох случаев, еще со времен института, когда Коляныч вот так же по-подлому юлил и уходил в сторонку. И делал вид, будто его тут нет, когда от него требовалось что-то важное и срочное, но слегка обременительное. Я даже вспомнил, как меня чуть не выгнали с третьего курса из-за того, что Коляныч выпросил у меня переписать толстенный отчет по практике и клялся, что привезет его в институт рано-рано, к тому часу, который мой личный куратор, старикан редчайшей злобы и лютости, назначил мне для зачета. И не привез. Куратор развел руками и улетел на пол-года в Венгрию, а меня не отчислили только чудом. А Коляныч долго рассказывал очень убедительные сказки, как привозил, но меня не было, а кафедра закрыта, аудитория закрыта, а он ждал…

Я бы, наверное, много сейчас ему сказал, но тут произошло то, чего я ждал весь день — аккумулятор в моем телефоне наконец-то пискнул и разрядился. Я сунул в карман потухший мобильник и поехал домой.

Алла

На ступеньках крыльца сидела Алла. Опустив голову, ежась, как девочка, в промозглом плащике и подложив под себя толстенный фолиант.

— Здравствуй… — сказала она бесцветно.

— Аллочка… — опешил я. — Ты же сказала, что будешь поздно? Я как раз планировал и пол подмести, и… кстати, картошки нажарить.

— Да… — так же бесцветно ответила Алла. — Я все перенесла, все отменила, отовсюду вырвалась… Сорок минут сижу, мобильник твой выключен… — Она внимательно меня оглядела и поморщилась. — Опять водку купил? Я не буду точно.

— И я не буду, это по случаю… — Я попытался обнять ее и поцеловать, но Алла сухо отстранилась.

В гробовом молчании мы вошли в квартиру. В гробовом молчании Алла нашарила выключатель и щелкнула им. В гробовом молчании мы синхронно повесили на вешалку плащ и куртку. В гробовом молчании расселись на кухне, подальше друг от друга, а на табуретку между нами взгромоздился Гейтс.

— Что я здесь делаю? — наконец медленно проговорила Алла, ни к кому не обращаясь.

— Чаю хочешь? — быстро спросил я, потому что понял: в следующую секунду она поднимется и уйдет.

— Нет.

— Объяснений?

— Нет.

— Признаний? Обещаний? Извинений?

— Нет.

— Скандала?

— Нет, — ответила она, помедлив какое-то мгновение.

— Меня?

— Нет, — ответила Алла, подумав, наверное, целую секунду.

— Вот так… — вздохнул я.

— Так, — безучастно произнесла Алла.

— Еды?

— Нет.

— В туалет? — предположил я, глянув более внимательно на ее мочевой пузырь.

— Ой, кстати… — Алла очнулась, поднялась и вышла в коридор.

Когда она вернулась, я уже точно знал, как мне себя вести и куда повернуть разговор, чтобы растопить лед.

— Чаю? — повторил я.

— Нет.

— Фокусов? — я прищурился тем местом, где у меня когда-то были глаза.

— Мало фокусов? — напряглась Алла. — Что ж, валяй…

Я огляделся в поисках, с чего бы начать, и наткнулся взглядом на ее сумочку. Поставив сумочку на стол, я без предисловий начал перечислять, что лежит внутри. Ничего там такого особенного не лежало — обычная дамская чепуха. Честно говоря, я планировал удивить Аллу, а после уже начать рассказывать обо всем — чтоб не на пустом месте твердить про слепоту. Но я бездарно промахнулся.

— Достаточно, — произнесла Алла, взяла сумочку, вышла в коридор и начала надевать сапоги.

— Ну что случилось?!

— Ничего, — выговорила она бесцветно. — Теперь прощай.

— Да что случилось-то?! — не выдержал я.

— Все хорошо, Саша. Все хорошо. Очень полезный, нужный фокус — перерыть мою сумку, пока я вышла в санузел. С четвертого класса со мной таких фокусов не проделывали…

Я шумно вздохнул, решительно шагнул вперед, схватил ее за плечи, обнял и изо всей силы прижал к себе.

— Пусти, гаденыш!!! — завизжала Алла, пытаясь вырваться, но я держал ее крепко. — Больно, пусти!!!

— Аллочка, солнце мое, — сказал я. — Ты ведь сумочку свою с собой брала…

Она хотела что-то ответить, предположить, в какой момент до этого я успел перерыть сумку, но решила не унижаться до подобных бесед. Вместо этого гордо вскинула челку и, видимо, уничтожающе посмотрела мне в глаза. Наверное, я бы не выдержал этого взгляда и отвел глаза, но только сейчас у меня их там не было. Алла стояла неподвижно, чуть откинувшись в моих объятиях, а я видел только ее живот — скомканные шланги кишечника, бесформенные комья желез, артерии, слегка полыхающие зловещим багрянцем. Все это жило, пульсировало, дышало и пробулькивало газовыми пузырьками сквозь комья переваренной слизи. И, наверное, все вместе это было именно моей Аллой, Аллочкой… Моей девочкой, женщиной, красавицей… Наверное, все это было ею… Наверное…

— Ну-ка! — тревожно сказала Алла. — Ну-ка посмотри на меня! — она вывернулась из моих объятий, схватила ладонями мои щеки и развернула мне голову чуть вбок. — Не мигай! — крикнула она. — Смотри мне в глаза! Смотри-и-и!!! — она перешла на визг, а затем судорожно зашептала. — Господи, Сашенька, что это?! Что с тобой?! Я никогда такого не видела! Что у тебя со зрачками?! Смотри на меня, не мигай! Саша! Что это?!

Она рывком отскочила от меня. И я уже подумал, что она все поняла, а что не поняла — я сейчас объясню, и все будет хорошо. Но она лишь прошептала в отчаянии:

— Как давно ты употребляешь наркотики?

И застыла немым укором.

— Пфу ты, мать! — разозлился я. — Совсем с ума сошла?!

— Да ты посмотри на свои глаза в зеркало! — она потащила меня в санузел. — Посмотри!!!

— Да не вижу я зеркал!!! — рявкнул я так, что эхо полыхнуло изо всех щелей крошечной квартирки. — Ты можешь меня просто выслушать?! Просто! Один раз! Пятнадцать минут?! Просто выслушать?! За все эти дни?! Один раз выслушать?!

— Наверное… да… — тихо кивнула Алла, медленно села на пол в прихожей, прислонилась спиной к стенке и вытянула вперед свои длинные ноги.

Я сел к стенке напротив и протянул свои ноги вдоль ее ног. Посередине на наших коленках разлегся любопытный Гейтс. И я начал рассказывать. Про все, кроме корабля. Про то, как шел через лес, как начал видеть, как ловил попутку и познакомился с генералом. И про картошку рассказал, махнув рукой в комнату, где весь пол был ею завален.

Алла действительно не перебивала, и я рассказал все по порядку. А затем для подтверждения предложил показать фокусы. Алла особо и не требовала доказательств, настолько она была ошарашена тем, что услышала. Это я настаивал. Фокус был чепуховый — я ушел в комнату, а она расставила картофелины на пустых полочках моего холодильника и закрыла дверцу. А я вернулся и рассказал, сколько картофелин на какой полочке, и как они сложены. Алла помолчала и вдруг произнесла:

— Так это значит… что ты меня все-таки любишь? — и бросилась ко мне на шею. — Господи, Сашенька, как я люблю тебя!

Вот такая логика. И все было хорошо, лед растаял совершенно, и мы снова стали прежними. Пили чай, валяли дурака, хохотали на всю квартиру.

Нашли в прихожей толстый фолиант, который принесла Алла. Это была старая потрепанная детская книга — здоровенный кирпич со страницами из толстого картона, где были выбиты точки. На отдельной картонке была сама азбука Брайля. Мы повалились на диван, я развернул перед животом азбуку, и мы начали учиться читать. Алла называла буквы, а я пытался запомнить, как они выглядят. Вскоре выяснилось, что азбука совершенно не предназначена для видящих нетрадиционно — буквы запоминались с трудом и на вид были похожи. А чтобы разглядеть мелкие точки, приходилось очень сильно напрягаться. Читать же их пальцами, как положено, было слишком скучно. Я предложил оставить пока азбуку и попробовать хоть что-нибудь прочесть по книге. Буква за буквой мы перевели название. Вся эта толстенная книга называлась «Сказка про мышонка», видно, текста там было совсем немного. Не прошло и десяти минут, как мы расшифровали первую фразу. Фраза оказалась такой: «У одного мышонка не было Дня рождения». Мы переглянулись, попытались это осмыслить, но осмыслить не удалось. Я сказал, что если так пойдет дальше, то я лишусь не только зрения, но и рассудка, поэтому пока обойдусь без книг. Фолиант с азбукой полетел на пол, и мы остались на диване вдвоем, и больше нам никто не мешал.

Алла погасила свет, который ей мешал, и мы валялись на диване тихо-тихо, чтобы свет не мешал мне. И почти все было хорошо. Почти — потому что мне очень хотелось смотреть в ее глаза, дышать в ее ушко, любоваться ее потрясающими бровями и волосами, которые обычно в полумраке слегка растворялись и потому приобретали совершенно сказочные формы.

Но ничего этого больше не было. Я вслепую тыкался ртом в ее нос, лоб, подбородок, а перед моим взором от края до края был совершенно иной мир — чудовищный, багровый, пульсирующий. Нелепыми механизмами в суставах вертелись кости, а изредка из суставных сумок вылетали красные искры. Острые углы извивающихся позвонков напоминали хребет обглоданной рыбы. Ребра шевелились, как пальцы гигантского костлявого кулака, то сжимая сверкающие мешки легких, то приотпуская. Сердце стучало громко, как молоток, и быстро, как мигалка на милицейской машине. А на переднем плане шевелились скомканные в кучу мотки шлангов, бугристых подушечек и пузырей. В желудке плескался чай, бился как прибой на море, высекая искры. По кишечнику двигались слизистые комки бутерброда, а между ними сновали поблескивающие пузырьки… Может, все это и было моей Аллой, женщиной, девушкой, девочкой, и, наверное, мне бы удалось в конце концов убедить в этом свой разум. Но убедить в этом мужской организм было невозможно.

— Что-то не так? — Алла вдруг замерла и приподнялась.

Я промолчал.

— Ты меня не хочешь… — пробормотала она. — Ты меня больше не хочешь…

— Очень хочу! — соврал я. — Просто я так сегодня устал…

— Что-то не так со мной? — спросила Алла с утвердительной интонацией.

— Что-то не так со мной! — заверил я. — Со мной! Что ты хочешь? Ты хочешь выработать во мне мужской комплекс? Чувство неполноценности, да?

Алла зашевелилась, змеей выползла из-под меня и нервно села на диване, натянув одеяло по самые плечи.

— Ты меня любишь? — спросила она. — Честно?

— Люблю.

— Врешь.

— Нет.

— Я чувствую… — она вдруг всхлипнула. — Я чувствую, что стала тебе противна!

— Да нет же! Нет!!! — крикнул я.

— Поклянись, что я тебе не противна!

— Не противна!

— Поклянись! Скажи: я клянусь, что ты мне не противна!

— Я клянусь, что ты мне не противна… — пробарабанил я.

— Чем клянешься?

— Да всем клянусь! Алла, что ты делаешь? Зачем ты это делаешь? Зачем?!

— Я чувствую… — она нервно вдохнула. — Так надо… Лучше уж так, раз и навсегда… Поклянись чем-нибудь святым!

— Святым!

— Святым для тебя. Что для тебя святое? Любовью нашей поклянись!

— Алла, ты взрослый умный человек! Физик! Тебе не пятнадцать лет! Что же это за детский сад? Где логика? Если б я тебя не любил, я бы поклялся нашей любовью в чем угодно!

— Тогда поклянись жизнью своей матери… — вдруг твердо отчеканила Алла.

— Извини, но такими вещами я не клянусь никогда, — ответил я, прикусив губу.

— Все ясно… — она принялась растерянно шарить по дивану в поисках трусиков и лифчика. — Какая же я дура… Поверила… Ослеп… Звуковой глаз… — Она опустила босые ноги на пол, яростно пнула под шкаф попавший под ногу бугристый шарик и с омерзением выдала: — Картошка!!! Телефон мой записывал!

Я завернулся в одеяло, но оно просвечивало насквозь. Алла умолкла, вышла в коридор и оттуда лишь нервно поблескивала синими искрами шуршащего плаща.

«Жж… Жжж-ж-жиииииии!» — ярко вспыхнула молния на одном сапоге, и кровавым маяком зло ударил в пол каблук. «Щ… Щщщщ-щ-щ-щииии!» — полыхнула молния на другом сапоге, и снова блеснула злая вспышка кровавого каблука. Я знал, что останавливать ее бессмысленно. Защелка входной двери искрилась долго и нервно, но в итоге поддалась. Радиоактивной зеленью пронзили коридор лучи дверных петель. А затем в прихожей что было сил полыхнул красный пожар — яркий огонь ворвался в комнату, опалил пространство и растворился, глухо поворчав из дальних углов. И где-то там, на лестнице, забились кровавые маяки каблуков, отсчитывая ступени с предпоследнего этажа на первый.

Гейтс

Я лежал, не думая ни о чем. Мне хотелось спать, хотелось есть, хотелось выпить злосчастную бутылку водки, но больше всего хотелось вот так вот лежать в абсолютной тишине — не двигаться и не думать. И некоторое время мне действительно казалось, что мир хоть на чуть-чуть обрел покой и порядок. Не знаю, может, я бы так и заснул…

Но в какой-то момент этажом выше появились сосед и соседка. Похоже, вернулись из гостей. Долго болтались в лифте, долго сверкали ключом вокруг замочной скважины. Затем долго и ярко снимали ботинки и шлепали по полу босыми ногами, а между ними носилась и цокала их дебильная собачка.

Пошатавшись по квартире, эти две толстые немолодые туши врубили музыку, да так, что раскатистое «гумс-гумс» я мог расслышать даже собственными ушами. Музыка полыхала сквозь перекрытие и освещала заодно и этаж подо мной. Впрочем, они так делали нередко, но только раньше мне это было безразлично. Зато теперь я понял, для чего они врубают музыку. Оказалось — из пуританских соображений, специально для соседей. Чтобы заглушить скрип своей поганой раздолбанной кровати.

Лучшего обзора придумать было нельзя — прямо надо мной оказалась ярко освещенная арена. Из угла комнаты, как два прожектора, ее освещали грохочущие колонки — ровным контурным светом. А подиум подсвечивался скрипящей во все стороны кроватью — она вспыхивала, выстреливала, искрила и напоминала праздник фейерверков. Ну а посередине этого праздника бултыхались две жабы с неровными и колыхающимися, как у студня, краями. Зрелище было, прямо скажем, уродливое. Господи, ну зачем? Зачем мне это знать? Ведь мне была симпатична эти пухлая пара соседей сверху — простоватые, но улыбчивые и доброжелательные. Я их и видел-то раза два в жизни и думать не думал о них ничего плохого. А теперь как я им буду в глаза смотреть?

Я перевернулся на живот. Всюду жизнь. В свете грохочущей наверху арены квартирка снизу казалась сумрачным подвалом, заставленным вещами и мебелью. Зачем людям столько вещей? Полный абсурд — и без того крохотную нору заставить стенками, шифоньерами, тумбами, трельяжами, и все это забить шмотками, шмотками, шмотками… Судя по двум швейным машинкам… если это швейные машинки… да, точно, машинки. Судя по машинкам, это квартира старушки, которая копила добро всю жизнь. Уехала ли старушка к родне погостить, умерла ли, легла на недельку в больницу с радикулитом, просто переехала на другую квартиру — этого я не знал, потому что никогда не видел соседей снизу. Зато теперь они были как на ладони, хоть и в полумраке. Подростки на ковре, валяющиеся вповалку — три мальчика, две девочки. Лет шестнадцать, может, восемнадцать. Не трахаются, не обнимаются — курят, жестикулируют. И еще один, чуть постарше, на кухне — что-то готовит. Я повернулся, стараясь разглядеть, что происходит в той кухне, но видно было неважно. Кофеварку он держит над газом, что ли? Тихо сидят, как мыши, и ковры на полу толстые, глушат свет. Я задумчиво повалялся еще минут пять, и тут старший вернулся с кухни в комнату со своей кофеваркой. Чем он занимается, разглядеть было нелегко, но молодежь оживилась и сползлась к нему, вытягивая вперед руки… Я постарался вглядеться и понять, что же означают эти странные замершие позы и что делает старший, медленно ползая среди них и ощупывая каждую руку, что к нему протягивали. И вдруг меня прошибло потом — отсюда я не мог рассмотреть, что это за предмет, но мог поклясться: шприц…

Я сел на диване, рывком откинув одеяло. Господи, ну зачем ты шлешь мне эти мерзкие видения? Если я ничего не могу сделать? Спуститься, позвонить в дверь и строго зачитать душеспасительную нотацию? Или вызвать туда милицию? Чтобы их пораскидали по колониям и уж точно угробили? Да пропадите вы пропадом…

Я оделся, вышел на кухню, достал бутылку водки, вынул рюмку и подул на нее, стряхивая пыль. Извлек из холодильника остатки хлеба и сыра. Налил рюмку до краев и обернулся к Гейтсу. Тот запрыгнул на табуретку возле меня и зевнул так, что пасть вывернулась почти в обратную сторону.

— Давай-ка, Гейтс, помянем с тобой разные хорошие штуки, которые я потерял… — я поднял рюмку.

Гейтс недовольно мяукнул.

— Извини, — сказал я, опустил рюмку, вылез из-за стола и насыпал ему корма.

Гейтс начал лопать, я снова поднял рюмку и продолжил:

— Гейтс, а Гейтс? Давай-ка с тобой помянем компьютер. Понимаешь, Гейтс… Да ничего ты не понимаешь… Ты работал когда-нибудь за компьютером, Гейтс? Нет? А что тебе мешает, если у тебя есть глаза? По ноутбуку ты, помнится, топтался, грелся на нем, когда я приносил с работы… Ты вообще понимаешь, что такое компьютер, Гейтс? Компьютер — это когда вся твоя жизнь лежит на твоем столе и одновременно по всему миру. Это фотографии из Турции, куда ты ездил с Аллой. Это вся переписка, вся работа, все фильмы, все книги, вся музыка… А еще интернет, где скоро будет вообще все, что люди собрали за свою многовековую историю, только задай вопрос — и подставляй мешок для ответов. И вот все это у тебя много лет было, а теперь отобрали. Понимаешь? — Мне показалось, что Гейтс кивнул. Хотя он стоял ко мне задом и просто тыкался мордой в миску с кормом. Я поднял рюмку: — Прощай, компьютер!

Закусывать я пока не стал, а налил следующую:

— После компьютера, Гейтс, мы с тобой помянем телевизор и кино. Ты меня слушаешь вообще, морда? ТВ и кино — тоже экраны, которые созданы световыми людьми для световых людей и больше ни для кого. И пусть они не всегда умно смотрелись, но… — Я махнул рукой.

— Прощайте, экраны!

Закусив сыром, я немного посидел на табуретке, наблюдая, как Гейтс шумно лопает. Тоска не проходила. Наоборот — усиливалась. Я налил следующую рюмку.

— Слышишь, Гейтс! Хватит жрать! Жрать хватит, говорю! — Я потыкал в него тапочком, и Гейтс обиженно мяукнул. — Вот так-то. Ты знаешь, что такое общение, Гейтс? Что? Ну-ка, отвечай! Мяу? Нет, брат лохматый, не мяу. Общение — это почта, бумажная, электронная, сообщения всякие, SMS… Что, Гейтс? Мяу?.. Ну… — Я шмыгнул носом. — В чем-то ты, конечно, прав. Мяу наше с тобой звуковое — конечно, тоже общение. Хоть какое-то общение мне оставили, и то спасибо… Вот только твое мяу недалеко полетит. А чтобы далеко полетело, да в любую щель просочилось, придется твое мяу записать буквами. Хоть на время. А вот с буквами у меня теперь полное мяу… Брайль плохая замена Кириллу и Мефодию. — Я взмахнул рюмкой так, что водка плеснула через край. — Прощайте, буквы, прощай, общение!

Закусив сыром и заставив себя разжевать стальной кусок хлеба, расцарапавший мне все небо, я повернулся к Гейтсу:

— За транспорт мы пить будем, Гейтс? За машину, которую мне не водить? А за работу, за мою профессию? Или мы уже пили за компьютер? — Я вздохнул, а Гейтс зевнул. — Да, с логикой у меня что-то плохо. Вот так и теряются профессиональные навыки… Нет, надо выпить. Прощай, транспорт! Прощай, работа!

Я встал, походил по кухне, порылся в холодильнике, но там больше ничего не было, кроме сырой картошки, разложенной по полочкам рукой Аллы… Я вздохнул и нежно положил руку на одну из картофелин, ожидая, наверное, почувствовать остаток тепла ее руки. Разумеется, картошка была ледяной, да еще и сырой на ощупь. Пора. Надо было за это выпить в первую очередь, да все у меня так. Я налил рюмку.

— Ты уж извини, Гейтс, за женщин я выпью без тебя. Да ты вроде и не слишком переживаешь, что кастрировали, верно? Без лишних слов, — я поднял рюмку, — за женщин. За любовь. За Аллу. За праздник тела и бархатную кожу. А не багровые пульсирующие кишки, которые мне подсунули взамен. Прощайте, женщины, прощай, любовь!

Не успел я запихнуть в рот кусок сыра, как в прихожей заполыхал звонок. Я сразу понял, что это вернулась Алла, и бросился к двери так быстро, что меня немного занесло и протащило плечом по стенке коридора. Но за дверью стояла Андреевна.

— Вот вижу, снова свет горит, дай, думаю, зайду! — начала она бойко.

— Честно говоря, занят, — сообщил я, проклиная себя за то, что не догадался проверить выключатели после ухода Аллы. — Кота своего воспитываю…

— А я ненадолго, — Андреевна попыталась вползти в дверной проем, но я держал оборону крепко, и она отступила. — Что ж ты, Саша, меня так подвел, а? Васятка-то с женой уверены, что это я тебе рассказала, как он твою машину мял! Ох, ругали меня вчера… Думала, убьют. Разве ж я тебе рассказала, а? Совесть бы поимел?

— Ольга Андреевна, а… собственно, что я сделать должен?

— А ты подумай!

— Что-то я совсем не соображаю, чего вы хотите…

Андреевна принюхалась и нахмурилась.

— У-у-у-у… Так ты пьяный, я погляжу?

— Извините, Ольга Андреевна, — я старался выговаривать слова как можно точнее. — У нас с котом важный разговор, поэтому я бы хотел…

— Ладно, последний вопрос, — неожиданно потупилась Андреевна и перешла на шепот. — Саша, вот ты экстрасенс… У меня к тебе дело, — Андреевна полезла за пазуху, достала что-то невидимое и развернула ко мне, старательно закрывая левую часть ладонью. — Вот фота. Сюда не смотри, не смотри, кто тут сбоку сидит, тебе знать не надо. Смотри по центру: это я на ней. А это она подо мной. Запомнил ее?

— Кого?

— Ее. Скамейку у подъезда. — Андреевна многозначительно погрозила пальцем, спрятала снимок и вздохнула. — Стырили скамеечку, стырили. Ты б смог ее по фотографии найти?

— Ольга Андреевна, кто вам сказал, что я экстрасенс?!

— Так весь дом уже знает! — лучезарно улыбнулась Андреевна. — Ну, ты про скамеечку-то подумай пока, я не тороплю, а вот еще дело, может, для тебя попроще… — Андреевна воровато оглянулась, жестом попросила меня нагнуть голову и зашептала в ухо: — В сороковой квартире у нас живут армян с армянкой и младенец ихний. Армян шофером работает, а армянка медсестрой в нашей поликлинике. А кажную ночь там у них по полу — стуки. Туту-ту-бух! Туту-ту-бух! И я говорю точно: завод там у них, и варят они этот… иксоген!

— Это вам в милицию надо, — строго сказал я.

— Ходила! — замахала руками Андреевна. — Не слушают! Вот если б ты глянул насквозь, а?

— Да не умею я насквозь глядеть! — возмутился я.

— Тс-с-с! — Андреевна заговорщицки мне подмигнула. — Полная тайна!

И я сдался.

— Кстати, Ольга Андреевна, а кто подо мной живет?

— Ковальчук, — отрапортовала Андреевна. — Только она в Рязани у сестры. А в квартиру ходит ейная внучка пылесосить. А что?

— Не нравится мне эта квартирка, — вздохнул я.

— Наркоманы, — кивнула Андреевна. — Известное дело. — Она вдруг подобралась. — А что? Опять они там собрались?!

— Угу, — кивнул я, чувствуя себя то ли разведчиком, то ли предателем.

— Батюшки! — охнула Андреевна и приложила руку к сердцу. — Пойду приму меры и валидол.

Андреевна ушла, а я потушил свет, запер дверь и вернулся на кухню. Гейтса нигде не было. Я налил рюмку и сел.

— Гейтс! За что мы пили? Ау?

Гейтс тут же выпрыгнул из-под стола, вскочил на табуретку передо мной и облизнулся.

— За что мы пили, спрашиваю? Отвечать!

— Помина-а-али! — ответил Гейтс, зевнув во всю пасть.

У него получилось, скорее, «поми-мяу», но я расслышал.

— Поминали… — кивнул я. — Поминали, чего я лишился. Ну, значит, теперь праздновать будем, что я нашел… А что я нашел, Гейтс? Профессию экстрасенса? Создадим с Андреевной следственную бригаду. Буду следить за соседями и подглядывать за наркоманами. Или вон генерал предлагал — стены просматривать, прежде чем сверлить. Тоже работа. Ну, — я поднял рюмку, — здравствуй, профессия экстрасенса!

Закусив последним кусочком сыра, я встал и подошел к окну. Ночной город светился ровным белым шумом. Шумом, который за эти четыре дня уже пропитал меня насквозь и вызывал лишь приливы тошноты. Или это водка? Я налил еще рюмку.

— За шум? — спросил Гейтс.

— За шум, — кивнул я. — Разноцветный шум днем и ночью, от которого нет покоя. Здравствуй, шум!

— Закусывай, закусывай, — Гейтс кивнул на хлеб.

— Да ну его, горло дерет, — поморщился я.

— А ты в воде размочи, — посоветовал Гейтс.

Я отвинтил кран и подержал хлеб под струей воды. И налил еще рюмку.

— За что, Гейтс?

— За деньги, — предложил Гейтс.

— Что-о-о? — обалдел я. — Какие деньги, милый?

— Ну, — Гейтс задрал лапу и начал выкусывать что-то в шерсти. — Ты вон сколько денег выбил. Со старой работы. За ремонт крыла.

Я долго и укоризненно смотрел на кота, но он укоризны не замечал, а продолжал выкусываться. Нужны были другие аргументы. Тогда я поставил рюмку и вышел в коридор. И вскоре вернулся, держа в руках пачку с моими сбережениями.

— Вот про это ты говорил, да? — я сунул деньги ему в морду. — Жри! Отворачиваешься? Нет, жри! Жри, гад! Не хочешь жрать? Не нужно тебе? А мне нужно?

Гейтс обиженно молчал.

— На, смотри!

Я дернул за рукоятку и распахнул оконный стеклопакет. В кухню ворвался прохладный сквозняк и заметался синими шуршащими искрами.

— Вот за это ты мне предлагал выпить, Гейтс? — Я размахнулся и швырнул пачку в окно.

Наверное, бестелесные купюры еще долго и красиво кружились в воздухе, но я-то этого не видел. И в этом тоже был особо символический смысл.

— Ну и дурак, — зевнул Гейтс и отвернулся. — А обо мне подумал? Чем меня кормить будешь?

— Мышей будешь ловить! — огрызнулся я и поднял рюмку. — За что пьем? Какие у нас еще подарочки?

Гейтс дипломатично молчал. А может, обиделся.

— Тогда я скажу. — Рюмка в моей руке подпрыгнула и плеснулась через край, я взял бутылку и долил до полной. — Выпьем за мерзости, Гейтс! За все человеческие поступки и мерзости, которые люди научились скрывать от света, но не догадались скрывать от звука! — Я сам поразился, насколько красивая и складная вышла фраза, хотя к концу уже не помнил, что было вначале, просто слова хорошо катились по инерции друг за дружкой. — Выпьем, Гейтс! За моего бывшего начальника! За соседей! За лучшего друга Кольку! — Я помолчал и добавил:

— И на Аллу бы еще поглядеть, чем она занимается по будням и вечерам, что там было с Барановым и вообще…

— Остынь, — перебил Гейтс.

— О’кей. — Я поднял рюмку. — Здравствуйте, мерзости!

Я выпил, поперхнулся и схватил кусок хлеба. Рот тут же наполнился мокрой хлебной кашей, а под ней зубы наткнулись на горбушку, все такую же стальную и черствую.

— Дурак ты, Гейтс! — возмутился я, отшвыривая горбушку в угол кухни. — Советчик, мать твою! Размочи в воде… Сам жри такой хлеб!

— С удовольствием, — кивнул Гейтс, мягко плюхнулся на пол, пошел в угол, обнюхал горбушку и вроде даже начал ее облизывать.

Я вылил из бутылки все, что оставалось, получилась отличная полная рюмка. Пить ее не очень хотелось, но куда же ее девать?

— За что последнюю пьем, Гейтс? — позвал я.

— Твоя рюмка, ты и пей, — огрызнулся Гейтс, но все-таки отвлекся от горбушки и запрыгнул на табуретку.

А на меня вдруг накатила волна пафоса и романтики.

— Знаешь, Гейтс… — начал я. — Давай выпьем эту последнюю рюмку без кривляний. Выпьем за то, чтобы хорошо видеть все, что нам положено. И никогда не видеть всего того, на что нам смотреть незачем!

— А ты умнеешь… — заметил Гейтс. — Одобряю.

И я выпил.

«Empty House»

Встал, доплелся до окна и прислонился лбом к прохладному стеклу.

— За музыку не выпили… — вздохнул я. — И музыки ведь теперь толком не послушаешь…

— Хочешь, плеер принесу? — предложил Гейтс.

— Не знаю… Наверное, хочу.

Гейтс бесшумно вышел и с грохотом вернулся. Во рту у него был один из наушников, а mp3-плеер волочился по полу.

— Спасибо… — Я поднял плеер, с трудом вставил наушники в оба уха и включил.

Сперва мне показалось, что ничего не играет, затем я услышал. По спине прополз холодок.

— Что это? — спросил я.

— Air — «Empty House», — ответил Гейтс. — Слушай, я вот что думаю. Смотри, вот сперва ты поминал все, что это ухо у тебя забрало, да?

— Угу, — кивнул я.

— А потом перечислял все гадости, которые получил взамен, да?

— Угу, — кивнул я.

— А что полезное оно тебе дает?

— Слушай, Гейтс, — поморщился я. — Задавай мне сейчас только простые вопросы, чтобы я мог это… «да» или «нет»…

— Ну, извини, — обиделся Гейтс, — что делать, если вопрос сложный? Ухо тебе что-то полезное дает?

— Нет.

— Уверен?

— Да. Я устал все время видеть то, что видеть мне не положено…

— А тогда зачем оно тебе?

Я оторвал лоб от окна и посмотрел на Гейтса. Гейтс невозмутимо вылизывался.

— То есть как? — не понял я.

— Так. — Гейтс взмахнул ушами на макушке, что, наверное, обозначало пожимание плечами. — Чик — и нет уха…

— Хорошая идея, — одобрил я.

— Бритву принести? — спросил Гейтс.

— Валяй!

То, что приволок Гейтс, было одноразовой пластиковой фитюлей с двумя лезвиями.

— И чего с ней делать? — Я недоуменно покрутил бритву в пальцах и чуть не уронил.

— Ломай ее, — посоветовал Гейтс. — Там лезвия, их надо вынуть. Да не руками, зубами ломай, зубами. Зубы тебе на что? Стой! — мяукнул он. — Дай я! Смотри, губу уже порезал. Всему тебя учить надо… Вот оно, лезвие, видишь?

— Не вижу, — покачал я головой. — Тонкое очень.

— На ощупь бери. Взял? Теперь иди в комнату. Осторожно, не падать! Прямо, поворачивай, поворачивай! Плеер падает, держи! Вот, садись на диван.

— Кровищи будет… — предположил я.

— Какая тебе разница, у тебя все равно глаз нет, — возразил Гейтс.

— Да сядь ты прямо, не вались! Музыку погромче сделай. На полную! Ага. Я орать буду, услышишь. Майку задери! Задери майку!

— И чего?

— И все. Харакири. Наискосок. Р-р-раз!

— Подожди, а… — вдруг засомневался я.

— Думай меньше! Раз — и все! — убедительно мяукнул Гейтс.

— Погоди! И я совсем без глаза… То есть без уха…

— Ну, мы же выяснили, что оно тебе не нужно? — напомнил Гейтс.

— Выяснили? — засомневался я, потому что точно не помнил, что мы выяснили.

— Точно тебе говорю. Режь!

— Ну, режь, так режь… Ой, песня кончилась, включи заново?

— Я ее закольцевал, — успокоил Гейтс. — Сейчас начнется. Вступление пропусти, и как зазвучит орган, так режь наискосок. С силой! Р-р-раз!

— Ладно, — оборвал я Гейтса, — сам разберусь, не тупой… Так… Началась… Раз, два, три…

Я сжал зубы, взмахнул лезвием и начал ждать, пока зазвучит орган. И с первым звуком я изо всей силы полосонул рывком через все пятно — от левого плеча и до того места, где у меня когда-то был аппендицит.

Чтобы описать ту боль, которая на меня навалилась, не существует слов. Хорошо, что продолжалась она недолго, да и не может такая боль длиться долго, — через секунду я потерял сознание…

Пробуждение

Очнулся я на диване и не сразу понял, где нахожусь. Кругом стояла тишина. В смысле, темнота. Только гудел за окном проспект. Но абсолютно бесцветно. Я удивился, но вдруг вспомнил, что вчера разрезал свой ухо-глаз, а значит, теперь всегда будет темно… Еще секунду я пытался понять, что теперь со мной будет, а затем сообразил, что мне что-то мешает. Веки! И я резко открыл глаза.

Со всех сторон на меня навалился свет — настоящий, обычный, солнечный, четкий и резкий. Я приподнялся. Болела голова, было муторно и немного покалывал затылок — где-то в глубине. А вот живот не болел совсем. Я глянул на него. Пятно на животе было. Я не знаю, какого цвета оно было раньше, но сейчас оно выглядело почти черным, как полиэтилен мусорного пакета. И теперь оно даже на ощупь казалось именно пленкой, наклеенной сверху. Наискосок через него тянулась длиннющая, но невзрачная царапина, рассекающая его пополам. Крови почти не было, так, пара засохших капель. Вдоль разреза пленка скукожилась и норовила свернуться, а дальше по всей поверхности топорщилась круглыми пузырями. На ощупь она была высохшей и жесткой, почти ломкой. Я потянул за краешек, и пленка послушно отлепилась. Я брезгливо швырнул ее на пол.

Сел на диване и некоторое время лишь восхищенно водил головой, стараясь рассмотреть каждую деталь своей комнаты, которую уже не мечтал увидеть в свете.

Подошел Гейтс, заискивающе потерся о мою ногу и капризно мяукнул, требуя еды.

И я почувствовал немыслимое облегчение от того, что все мои бедовые приключения отныне закончились раз и навсегда!

Эпилог

Прошел почти год. Месяц выдался вполне удачным — это был месяц отпуска и плюс отгулы, которые мне щедро насыпал Леонид Юрьевич. Правда, никуда с Аллой в отпуск нам не удалось выбраться, но — по очень уважительной причине. И когда наступил тот самый день, в который мы всегда собираемся праздновать день рождения Кольки на его даче — этот день тоже был у меня вполне удачным. Я приехал на машине, но без Аллы — она осталась дома, потому что сыну было всего три недельки. Я обещал ей вернуться к утру, а поэтому пил только минералку. Да и не только поэтому — пить я вообще бросил после тех событий и за минувший год не брал в рот ничего крепче пива. Не считая двух рюмок перцовки в новогоднюю ночь.

Дача Коляныча ничуть не изменилась. Праздновали мы хорошо, дружно. Выпили за Кольку, выпили за нашего с Аллой Антошу, выпили за встречу, за успехи, за то, чтобы чаще встречаться. Веселье накалялось, я уже дважды возил ребят за водкой.

Съели шашлыки, растопили камин, уселись слушать песни. Баранов нежно, по-отечески гладил по голенькому животу новенькую девочку — рыжую подружку Витьки Кольцова. Сам Витька сидел на террасе и нервно играл желваками.

А мне вдруг стало скучно и душно, захотелось пройтись, подышать воздухом. Аккуратно притворив калитку, я прошел по гравиевой дорожке спящего дачного поселка. Стараясь не разбудить сторожа, приоткрыл чугунные воротца, скрученные проволочкой. Прошел немного по бетонке и свернул в лес — в том месте, где сворачивал год назад.

В лесу было тихо и торжественно. Я шел, наслаждаясь тишиной и запахом листьев. Тропинка под ногами ветвилась, терялась, наконец совсем исчезла. И я увидел ту самую полянку. Она тоже ничуть не изменилась за год. Я постоял с улыбкой, вспоминая, как все это было.

Вдалеке послышался шумок — это тормозила электричка. Я глянул на часы, нажав подсветку — одиннадцать тридцать две: та самая, последняя. Электричка стихла, и вновь стало слышно, как на полянке тикает саранча.

На щеку сел комар. Я аккуратно хлопнул по щеке и пошевелил пальцами, сбрасывая в траву влажную поломанную тушку.

Электричка заворочалась вдалеке и завыла, набирая обороты. Я решил подождать, пока она стихнет, а затем вернуться на дачу. Электричка исчезала вдали и гудела все тише, тише, тише, но никак не стихала до конца — я все напрягал и напрягал слух, и мне все чудилось, что я еще немного слышу ее.

И тогда раздался взрыв. Но я его не услышал — просто вдруг понял, что меня подбросило высоко в воздух, перевернуло, а перед глазами наискосок стремительно несется круглая щербатая луна…

Первое, что я почувствовал, когда пришел в себя — лежу на мягком, а вокруг разлит тот самый цветочный запах, который я сразу узнал. Я открыл глаза, но ничего не изменилось — кругом была все та же полнейшая темнота. Я пошарил руками вокруг — так и есть, все те же мягкие стенки.

— Эй! — заорал я, но голоса своего не услышал.

Хотя нет, немного услышал, но очень глухо — где-то в глубине черепа.

Вдруг прямо надо мной осветился экран, и по нему поползла строчка.

Буквы были нормальные, привычные, и вроде даже шрифт какой-то до боли знакомый. И вообще было ясно, что за минувший год владельцы этой больничной камеры в совершенстве освоили человеческий язык:

«Уважаемый житель планеты! Вы снова находитесь в салоне бортового корабля инопланетной цивилизации, который совершил вынужденную посадку в этой лесопарковой зоне. Вероятность такой ситуации исчезающе мала, поэтому мы крайне удивлены совпадением. Вы что, специально сюда приходите каждый раз?»

— А вы что, повадились здесь аварийно садиться? — огрызнулся я.

И тут только до меня начало доходить, что прошлогодний кошмар обретает реальные шансы повториться… И от этой мысли черный ужас забрался под куртку и впился глубоко в тело миллиардами ледяных иголок. Замершее было сердце вдруг рванулось вперед, как испуганный пес на цепи — ухнуло в груди, прокатилось по животу, полыхнуло в ладонях и зашлось истошным лаем в висках.

А строка тем временем поползла снова:

«К сожалению, Вы стали свидетелем технической аварии, получив при этом разрыв барабанных перепонок Ваших слуховых органов. Мы сознаем свою вину и хотели бы максимально ее загладить, однако существа нашей планеты не имеют подобных органов слуха, а поэтому мы не располагаем методами их восстановления. С Вашего согласия, мы предлагаем временно имплантировать слуховой орган нашего типа, наиболее близкий по функциям. Он воспринимает волны электромагнитной природы, поэтому незаменим для ориентации в пространстве, общения друг с другом и прослушивания произведений искусства. Мы ждем лишь Вашего согласия, чтобы выполнить имплантацию. Если возникли какие-либо вопросы…»

— На хрен! — заорал я изо всех сил, не слыша своего голоса. — На хрен!!! На хрен!!!!! — орал я все громче, и только когда голос наконец сорвался, я откашлялся, глотнул и просипел: — И выпустите меня обратно скорее!

Ответа не было очень долго. Но наконец по экрану побежала строка:

«Мы уважаем Ваши пожелания. Воспринимающий орган электромагнитной природы будет имплантирован на Ваш половой аппарат как можно скорее». □

 

Евгений Лукин

СЕРЫЕ БЕРЕТЫ

Иллюстрация Андрея БАЛДИНА

Живем, пока мышь головы не отъела.

В. И. Даль.

На протопленной с утра даче тепло и уютно. Крашенные водоэмульсионкой стены выплакались, просохли, от них уже не тянет холодом. В печи звонко постреливают угольки, за окошком черным-черно. Верхний свет выключен, оседающий в блюдце оплывок свечи опыляет скудной позолотой темные от олифы доски потолка. Мы лежим в полудреме под толстыми, прожаренными насквозь возле нашей старенькой печки одеялами, и даже скребущая в дровах мышь не в силах помешать счастью утомленных молодоженов.

Но вот все смолкает. Угольки перестали пощелкивать. Сделав над собой усилие, встаю, задвигаю заслонку.

— Мышь! — вкрадчиво окликаю притихшего грызуна. — Ты спишь?

Ответа нет. Беру со стола серебряную шоколадную обертку и со злорадным видом принимаюсь шуршать ею над поленницей. Надя тихонько смеется. Показав незримой мышке язык, возвращаю орудие возмездия на стол и, довольный, задуваю свечку.

Стоит улечься, раздается отчетливый хруст фольги. Ну вот! Научил на свою голову. Выбираюсь из-под одеяла, клацаю выключателем. Серый комочек бесшумно скатывается по скатерке на пол и ныряет в дрова.

— Она голодная, — сонным голосом извещает Надя. — Дай ей чего-нибудь…

Ага, сейчас! Устанавливаю посреди стола на манер Пизанской башни литровую стеклянную банку, подперев ее половинкой спички. Разломанный на дольки шоколад послужит приманкой, а фольга даст знать о приближении дичи. Перед тем как убрать верхний свет, зажигаю все тот же отеплыш. Замысел прост: стоит легонько толкнуть стол (он располагается в изножье) — и мышь, взбреди ей в голову повторить бесчинство, неминуемо окажется под колпаком. Во всяком случае, в это хочется верить.

Тишина возвращается. Уже начинаю задремывать, когда шорох слышится вновь. Осторожно приподнимаю голову. Так… Серый комочек, от которого буквально веет чувством собственного достоинства, несуетливо, по-хозяйски разбирается с шоколадом. Сгоряча пинаю ножку стола столь несдержанно, что блюдце с огарком летит в одну сторону, банка — в другую. Куда девается мышка, сказать сложно.

Включаю свет и, убедившись, что пожара не предвидится, принимаюсь изучать место преступления. Вы не поверите, но каждый кусочек шоколада надкушен.

— Она с Украины… — бормочет Надя.

— Мигрант, — угрюмо подтверждаю я. — Прямиком с поезда «Харьков — Волгоград».

Однако вызов брошен. Мужская охотничья гордость уязвлена. Как там по-гречески борьба человека с мышами? Антропомиомахия? Сделаем. Заменяю обломок спички хитро выгнутым из проволоки рычажком и наживляю кусочком сала. Вдруг действительно с Украины…

Мне снится танковое сражение под Прохоровкой, причем каким-то странным образом оно тоже имеет отношение к мышам. И только-только я собираюсь удивиться этому обстоятельству…

Хлоп!

Просыпаюсь. Мгновенно все вспоминаю и, привскинувшись, смотрю на стол. Кажется, сработало! При свете съежившегося в синеватую капельку огонька, угасающего в стеариновой лужице, мало что можно различить, но стеклянная емкость несомненно стоит прямо, и внутри вроде бы мечется нечто серое.

— Покажи, — с замиранием просит Надя.

Мышки — наша слабость. Они смешные и обаятельные. Знаю-знаю, многие из так называемой прекрасной половины человечества ужаснутся этакому пристрастию, но, в свою очередь, спрошу: что может быть омерзительнее женщины, визжащей при виде мышонка? Мало того, что уродина, так еще и дура. Ты приглядись к нему, приглядись! У него же ушки розовые, хвостик-ниточка, глазки-бусинки, а уж шерстка, — ну просто Вербное Воскресенье.

Крысы — да, согласен, уроды. При всем их интеллекте. Хотя, думаю, в плане сообразительности мыши им вряд ли уступят.

Но об этом позже.

Осторожно подвожу кусок фанеры под горловину банки и с гордостью предъявляю улов. Довольно крупный пепельный блондин, хорошо упитанный, носик у него порозовел от гнева, сам чуть ли хвостом по бокам не хлещет. А вот страха в задержанном как-то не чувствуется. Ну вот ни настолечко!

— Пахана взяли, — безошибочно определяет Надя.

Самодовольно соглашаюсь (еще бы я вам на шестерок разменивался!), затем переношу банку на пол и выдергиваю из-под нее фанерку.

— Он задохнется! — вступается за преступника Надя. — Щепочку подложи, чтобы воздух проходил.

Да, действительно. Просовываю между стеклянной кромкой и полом толстую стружку, но пойманный зверь вцепляется в нее резцами, выдергивает из пальцев и яростно швыряет через себя. То же самое происходит со всеми последующими прутиками и щепочками. Дикая какая-то мышь. И нечеловечески сильная, я бы сказал. Глядя, как она кидается на стенки сосуда, невольно начинаешь благодарить судьбу за то, что нас разделяет прочное стекло.

Пахан не дает спать всю ночь: стучит, скребет, буянит, возможно, готовит побег. Наконец под утро терпение мое иссякает:

— Ну его к лешему! Пойду вынесу.

— Он там замерзнет!

— Это полевка, — объясняю я с такой убежденностью, будто и вправду способен отличить домашнюю мышь от полевой. — Они же весь день под снегом бегают.

— Точно полевка?

Кажется, ласково-снисходительная улыбка особенно мне удается.

— На даче других не бывает, — небрежно роняю я. — Только полевые.

Надя внимательно смотрит в мои честные глаза.

— Я тоже с тобой пойду, — объявляет она.

По-моему, мне не верят. Возможно, даже подозревают, что я замыслил утопить негодяя в проруби.

Встаем, одеваемся — и начинается торжественный вынос. Во внешнюю тьму, где плач и скрежет зубовный. Снова подвожу фанерку под горловину и, приподняв стеклянную темницу (хм… какая же темница, если стеклянная?), обнаруживаю, что и впрямь предотвратил побег. Краска с пола съедена. На пол миллиметра в доску углубился, мерзавец! Придется теперь этот кружок закрашивать.

Вскоре выясняется, что внешняя тьма давно рассеялась. Снаружи светло и снежно. Легкий утренний морозец. Поравнявшись с соседской верандой… Здесь, пожалуй, следует кое-что пояснить: когда межевали участки, их, с общего согласия, нарезали узкими полосками — так, чтобы каждый дачник имел выход к озеру. Поэтому и до соседа справа, и до соседа слева — рукой подать. Так вот, поравнявшись с чужой верандой, украшенной заиндевелым амбарным замком, я теряю равновесие — и пахан, протолкнувшись в образовавшуюся между стеклом и фанеркой щель, шлепается в сугроб. Увязая по брюшко в снегу, он тем не менее с отменным проворством одолевает полтора метра до деревянного строения и стремительно уходит под фундамент. Накрыть беглеца банкой не удается.

— Как бы он там не простыл, — задумчиво говорит Надя.

— Как бы он не вернулся, — ворчливо отзываюсь я. — Дачи-то рядом…

* * *

Старенькая у нас печурка, но хороша, хороша. Тяга у нее — реактивная. Правда, с норовом печка. Пока разгорается, надо сидеть и смотреть, как она это делает. Чуть отвернешься — обидится и погаснет. И чайник у нас со свистком.

А в поленнице опять кто-то скребется.

Озадаченно смотрим друг на друга.

— Когда успел?

— Думаешь, он?

Хотя, собственно, почему бы и нет? Времени, конечно, прошло немного, но у них ведь там наверняка под участками от дома к дому сплошные норы, бункеры, катакомбы…

— Да чего мы гадаем-то? Возьмем сейчас и проверим.

Ставлю банку на рычажок перед самой поленницей и возвращаюсь к прерванному чаепитию.

— А мне, представляешь, под утро снились мыши и танки.

— Маленький! — сочувствует Надя.

— Ну мыши — понятно, а танки с чего? — в недоумении продолжаю я. — И ладно бы нынешние — эти могли из моей армейской службы приползти, а то ведь немецкие, времен второй мировой. И мышки…

— Маленькие! — сочувствует Надя.

— Маленькие-то маленькие… — Фразу мне закончить не суждено.

Хлоп!

Так быстро?

Бросаемся к ловушке.

— Нет, — с сожалением сообщает Надя. — Не он. Этот поменьше, потемней…

— На выход! — ликующе объявляю я.

Церемония повторяется. По странному совпадению пленнику удается вырваться опять-таки в аккурат напротив ближней дачи — и мышиная тропа в снегу становится глубже и шире.

Торжество человеческого разума над дикой природой продолжается до полудня. Еще четыре раза слышится стук банки, еще четыре грызуна отправляются по этапу. Мы уже предвкушаем, как все это бандформирование подточит деревянные устои — и соседская веранда с трухлявым вздохом осядет сама в себя. Проходя мимо строения, каждый раз стучим в мерзлую стенку и ехидно осведомляемся:

— Мышки! Шоколаду хотите?

После чего сами же изображаем их возмущенное шушуканье.

А чего бы вы ожидали? Мы же молодожены. А любовь сродни маразму. От нее, как известно, впадают в детство, причем широко и раздольно, как Волга в Каспийское море.

* * *

У Нади виноватые глазищи и обиженно распущенные губешки.

— Это правда не я! — чуть ли не искренне оправдывается она. — Слышу: банка стукнула. Пошла посмотреть — а там пусто и рычажка нету. Честное слово, я ее не выпускала…

Действительно, странно. Что ловушка сработала вхолостую — не диво, а вот что проволочка испарилась… Не иначе зверюга рванул приманку с такой страстью, что уволок ее вместе с арматурой, каким-то чудом успев при этом проскочить под опускающейся горловиной. Что ж, повезло ему.

Опять мастерю спусковой рычаг — вычурнее прежнего. Подробно растолковывая Наде все его преимущества перед утраченным, наживляю кусочком сала и привожу банку в боевую готовность.

Стоит отвернуться — хлоп!

Черт возьми! Ну это уже, братцы вы мои, мистика чистой воды — с барабашками и телепортацией. Ловушка пуста, рычажок исчез.

Что тут можно предположить? Единственное реальное объяснение: улучив миг, мышь подскакивает к банке, вывертывает головенку набок и, ухватив рычажок за опорную часть, выдергивает его целиком, после чего удирает со всем механизмом в дрова. Но, простите, подобные действия свидетельствуют либо о наличии разума, либо об отменной выучке.

Согласитесь, что обе версии явственно отдают бредом.

И лишь после третьей неудачи подряд становится ясно: шутки кончились. Поединок пошел всерьез. Те шесть лохов, накрывшиеся банкой в течение дня и справедливо зябнущие под соседской верандой, — кто они такие? Что представляют собой? Так, зарвавшаяся дачная шпана. Ни опыта, ни подготовки.

А теперь, стало быть, пригласили профессионала.

— Прямо «серый берет» какой-то… — ошарашенно бормочу я, выгибая очередную проволочку. — Ниндзя хвостатая…

И при этом даже сам не подозреваю, что приблизился к истине на опасное расстояние. Не зря, ох, не зря снилось мне танковое сражение под Прохоровкой!

* * *

Только семь лет спустя, когда наши правдолюбцы уже не знали, что бы им еще такое рассекретить, в средствах массовой информации прошла череда материалов о животных, принимавших участие в Великой Отечественной войне. С удивлением, похожим на оторопь, я прочел, что, кроме голубей-связных и собак-подрывников (теперь бы сказали — шахидов), специалистами Красной Армии было сформировано несколько мышиных диверсионных групп, предназначенных для борьбы с вражеской бронетехникой.

Контейнеры с грызунами сбрасывались ночью с самолетов на расположение танковых частей вермахта, после чего прошедшие соответствующую подготовку мыши рассредоточивались на местности и, обнаружив немецкий танк, проникали внутрь. Прежде всего уничтожению подлежали топливные шланги и электропроводка. Впрочем, как следует из донесений, подобные вылазки оказались малоэффективными против недавно поступивших на фронт «Тигров» и «Пантер». Газовый выхлоп панцирных чудовищ был до такой степени мощен, что мышь-смертница задыхалась, не успев добраться до жизненно важных узлов вражеской техники.

Тем не менее после ряда диверсий гитлеровское командование встревожилось — и вскоре в броневойска стали поступать из фатерлянда первые партии специально обученных котов. Об этом пишет, например, Отто Скорцени (любопытно, что в русском переводе абзац, где упоминаются коты, не то изъят, не то пропущен).

Поначалу в противотанковых операциях планировалось задействовать и крыс, но дальше проекта дело не пошло: то ли крупные грызуны не соответствовали габаритам, то ли их хваленые умственные способности сильно уступали мышиным. Впрочем, я беседовал на данную тему со специалистом, и тот высказал спорную, на мой взгляд, догадку, будто крысы, напротив, оказались настолько сообразительны, что сумели закосить от армии. Однако, повторяю, звучит это не слишком убедительно. Не те были времена.

Если верить прессе, последний контейнер с мышами скинули на танковые колонны Гудериана в декабре 1942 года. Но проследил ли кто-нибудь дальнейшую судьбу серых диверсантов, доставленных в тыл врага? Разумеется, нет. Не до них было. Известный парламентарий, неутомимый борец с коммунистическим прошлым, недавно во всеуслышание объявил с экрана, будто все они однозначно разбились о землю, поскольку контейнеры якобы сбрасывались без парашютов. Тогда непонятно, за каким дьяволом фрицам понадобилось гнать на фронт котов. Скорцени вроде врать не станет.

Нет, потери, конечно, были чудовищные. И все же получается, что кое-кто выжил. Несколько боеготовых, прекрасно тренированных мышей не только уцелели, но и передали свои навыки потомству. Взаимообучаемость у них, как известно, феноменальная. Так что, нравится нам это или не нравится, но на европейской территории страны, по самым приблизительным подсчетам, до сих пор продолжают действовать как минимум полторы сотни подпольных (естественно!) центров подготовки боевых мышей.

Но тогда, на даче, налаживая наивную свою ловушку, я, понятно, и предположить не мог, что мне противостоит потомок тех отчаянных вышколенных грызунов, бросавшихся под танки, в клубы ядовитых выхлопов, не страшась ни лязгающих гусениц, ни пистолетных пуль, ни котов вермахта.

* * *

Я выгибал из проволочки рычажок за рычажком, я раз от раза усложнял и совершенствовал их конструкцию. И все повторялось сызнова. Надя уже глядела на меня с испугом, старалась, как могла, отвлечь, но я словно закоченел в своей решимости изловить гада во что бы то ни стало.

Он издевался надо мной. Ну сами прикиньте: что такое алюминиевая проволочная самоделка по сравнению с заводской деталью немецкого производства!

Наконец, побледневший, осунувшийся, жалкий, я виновато улыбнулся Наде и слабо развел руками. За окошком вечерело. Пора было возвращаться в город. Присев на корточки, я отставил банку, снял сало со стерженька и с судорожным вздохом (твоя взяла!) бросил приманку на пол.

И тут он выскочил из поленницы.

Небольшой, можно даже сказать, маленький, нездешне темной масти. Каждое его движение было выверено и отработано. Поначалу показалось даже, что он атакует. Не стану уверять, будто вся жизнь прошла мгновенно перед моими глазами, но отпрянуть — отпрянул.

Он все рассчитал заранее. Пока я только еще собирался выйти из столбняка (если слово «столбняк» приложимо к человеку, сидящему на корточках), серый головорез схватил лежащее в сантиметре от моего правого ботинка сало и кинулся (вот она, выучка-то!) не назад, где все пути, по идее, давно перекрыты, а влево, вдоль печки. Видимо, принял меня за профессионала, такого же, как он сам.

Единственное, чего ему не удалось предусмотреть: под печной дверцей диверсанта подстерегал жестяной совок, в который он с разгону и влетел. Но даже столь неслыханная удача не могла повлиять на исход единоборства — слишком была велика разница в классе. С воплем ухватив правой рукой веник, а левой — совок, я вскинулся с корточек, но в тот же миг мой крохотный противник сорвался с жестяной кромки и ушел в дрова нисходящим пологим прыжком. Как белка-летяга.

* * *

Нет, не то чтобы мы с Надей изменили теперь свое отношение к мышкам, но с некоторых пор, увидев суетящийся возле поленницы серый комочек, я мысленно спрашиваю: «Кто ты? Мирная полевка или…»

Эхо войны отзывается не только взрывом ржавой авиабомбы, подцепленной случайно ковшом экскаватора. Не в силах уразуметь, что они уже не на фронте, брошенные на произвол судьбы «серые береты» продолжали заниматься тем, чему их обучили инструкторы. Полистайте подшивки старых газет. Когда страна пересела с танков на трактора, думаете, случайно начались многочисленные и более чем загадочные поломки сельскохозяйственной техники? Вспомните послевоенную волну репрессий, когда ни в чем неповинных механизаторов объявляли вредителями и гнали этапом в сталинские лагеря наравне с власовцами! Вспомните недовыполненные планы по продаже зерна государству и позорную необходимость прикупать хлеб в Канаде!

Так что, полагаю, далеко не случайно мой неуловимый супостат объявился на даче в то самое время, когда мышам нечего стало обезвреживать: экономика издыхала вполне самостоятельно, трактора и комбайны праздно ржавели.

Боюсь, однако, что главные беды у нас еще впереди.

Знаю, большинство сочтет опасность преувеличенной, а саму историю смехотворной. Тем хуже для нас.

Ведь сколько раз так случалось, что создание восставало на создателя, тварь — на творца! Не мы ли на свою голову обучили когда-то арабских борцов за независимость (ныне — террористов) всем тонкостям диверсионной работы, а затем беспечно предоставили самим себе? Рассеянные на огромном пространстве Российской Федерации формирования боевых мышей до сей поры действовали разрозненно и несогласованно. А ну как объединятся? Ну как объявится какой-нибудь мышиный ваххабит и призовет к джихаду?

Вот и вертолеты стали подозрительно часто падать…

И еще информация к размышлению: сосед по даче применил против наших этапированных убойные мышеловки. До весны потом сидел без света. Погрызли электропроводку. А летом обнаружилось, что и шланги тоже. □

 

ВИДЕОДРОМ

 

НОВЫЙ ЗАПЛЫВ ИХТИАНДРА

________________________________________________________________________

Фильм «Человек-амфибия», снятый в 1961 году режиссерами Владимиром Чеботаревым и Геннадием Казанским, моментально завоевал всенародную любовь и продолжает оставаться одной из самых популярных российских фантастических картин. А это значит, что к новой экранизации классического романа Александра Беляева зрители отнесутся с особым пристрастием. О том, насколько новый четырехсерийный телефильм «Человек-амфибия» готов удовлетворить высокие требования зрителей, рассказывает продюсер картины, председатель правления телекомпании «Видеофильм» Александр Готлиб.

— Насколько известно, сейчас картина уже закончена и даже появилась на пиратских DVD…

— Да я наткнулся на наш фильм, когда просматривал в интернете новинки DVD. Мы хотели узнать, на каком этапе пираты его скопировали, но это не представляется возможным, поскольку качество изображения на этих дисках чудовищное…

— Ну а когда фильм в хорошем качестве увидит массовый зритель?

— Фильм должен быть показан этой зимой, возможно — в новогоднюю неделю. Однако программная сетка именно на эти дни всегда очень сильно ломается. Поэтому уверенно сказать пока нельзя.

— Что представляет собой фильм — новую экранизацию романа Александра Беляева или римейк старой советской картины?

— Это, конечно, не новая экранизация романа Беляева. Сценарий писался специально под мини-сериал. Старый же фильм во многом строился на блистательных актерах, которые исполнили в нем главные роли, и сценарий отчасти создавался непосредственно под них. Сценарий нашей ленты написал кинодраматург Илья Авраменко. До этого он работал над такими картинами, как «Француз», «Нина», «Солнечный удар», он же адаптировал роман Ильфа и Петрова «Золотой теленок» для сериала, который снимается сейчас.

— Кому первому пришла идея снять новый фильм по роману «Человек-амфибия»?

— Продюсеру Леониду Загальскому. До этого он снимал большой художественный фильм в Америке, затем вернулся в Россию. Загальский считает, что Александр Беляев сейчас незаслуженно находится в тени, хотя он не только крупнейший отечественный фантаст, но его книги вообще очень яркое культурное событие. Изначально идея состояла в том, чтобы снять не просто один сериал, а запустить целую линейку экранизаций произведений Беляева. Решили начать с «Человека-амфибии». Был написан сценарий, с которым Леонид ходил по разным каналам, пока не попал на канал «Россия». Там долго обсуждалось, как это нужно делать, сколько должно быть серий, и наконец пришли к варианту мини-сериала из четырех серий.

— Зрители так или иначе будут сравнивать его со старым фильмом. Не боитесь?

— Сам роман и та картина создавались в другие времена, и это наложило определенный отпечаток. Если помните, там довольно сильно звучал политический мотив — тогда это было просто необходимо, чтобы фильм вообще вышел. Мы же увидели в этом романе, в первую очередь, историю любви и одиночества, политическая подоплека происходящего нас не интересовала… Совершенно очевидно, что тот фильм, как говорится, из разряда культовых. Поэтому, как бы хороша ни была наша картина, любое сравнение будет не в ее пользу. И, конечно, не забудем о том, что большинство зрителей смотрели картину, когда были молодыми…

Зато мы снимали в очень красивых местах, по большей части — на Кубе (фотографии, которые мы в свое время получили оттуда, нас просто заворожили). Самое ценное, что есть в нашем фильме, — это живая атмосфера, а не выстроенная искусственно среда. В большинстве случаев нам не пришлось даже ничего достраивать — просто становиться на эту булыжную мостовую и сразу снимать. Гавана, где снята часть эпизодов, вообще производит совершенно феерическое впечатление: кажется, можно просто взять обычный фотоаппарат и нащелкать тех самых кадров, что печатаются в альбомах. Вот, например, сидит какой-нибудь старик-негр и курит сигару — и делает он это абсолютно картинно! Богатство натуры — это самое главное в нашем фильме. Я очень надеюсь, что это удалось передать на экране. Режиссер постарался через визуальные образы показать глубокое одиночество Ихтиандра и Гуттиэре в этом городе.

— Истоки безумного успеха старого «Человека-амфибии» во многом кроются в подборе актеров: Коренев, Вертинская, Казаков… Смогут ли ваши исполнители главных ролей соперничать с ними?

— Мы прекрасно понимали, что любое сопоставление актеров будет не в нашу пользу. И чтобы избежать его вообще, мы пригласили на главные роли молодых ребят, которые раньше нигде не снимались. А станут ли они после нашего фильма такими же культовыми актерами, какими стали Вертинская и Коренев, это вопрос к зрителям. Надо сказать, что ребята очень старались, хотя снимать приходилось в довольно сложных условиях — иногда начинался шторм на море, а сроки поджимали… Для них эта работа была ценной именно потому, что за картиной — целый пласт истории российского кинематографа: все это они прекрасно понимали.

Роль Гуттиэре исполнила Юлия Самойленко — сейчас она учится на втором курсе актерского факультета ВГИКа. Юлия очень хорошо справилась с ролью, хотя у нее были проблемы с учебой — мы постоянно срывали ее с занятий, она не успевала, и мне приходилось звонить ее преподавателям. Роль Ихтиандра сыграл Саид Дашук-Нигматулин, который в этом году закончил актерский факультет ВГИКа, а когда снимался у нас, учился на пятом курсе…

— Он не родственник Талгата Нигматулина?

— Да, это его сын… Роль Зуриты, главного злодея, сыграл очень фактурный артист Левани Учанеишвили, довольно известный грузинский актер, хотя он снимается намного больше в Америке, чем у нас. Многие, наверное, смотрели фильм «Самолет президента» с участием Гаррисона Форда, так вот там он играет одного из террористов. Кроме того, он снялся в картине Павла Сунгина «Олигарх» — в роли одного из приближенных главного героя. Эту работу отметили многие зрители. Роль доктора Сальватора исполнил литовский актер Регимантас Адомайтис, которого не нужно представлять российским зрителям. Отца Гуттиэре сыграл также очень колоритный актер — Элгуджа Бурдули, очень интересный грузинский артист, снявшийся во многих фильмах киностудии «Грузия-фильм» (в последнее время он обретает все большую популярность в качестве певца).

— Насколько я знаю, в вашем фильме есть целая линия, которой в старой картине не было. Расскажите о ней.

— Да, в нашей картине есть новая сюжетная линия: это история американской журналистки, которая становится невольной свидетельницей всех происходящих событий. Она проходит через весь фильм, причем сначала стоит на стороне сил зла, а потом проникается симпатией к Ихтиандру и Гуттиэре. Кроме того, в нашей картине Гуттиэре — певица. И вся история начинается с того, что она пытается наняться на работу к продюсеру, который в этом странном государстве правит всем шоу-бизнесом. Его роль блистательно играет Андрей Панин.

— А почему фильм снимался так долго?

— Мы не успели снять все необходимые натурные сцены за один летний сезон. Начались бури, и нам приходилось подолгу ждать. Поэтому, когда закончился съемочный период, мы не успели доснять целый ряд сцен. К счастью, все они оказались интерьерными, и мы сделали это уже в Крыму.

— А что за история произошла с режиссером? Поначалу в прессе сообщалось имя Александра Атанесяна.

— История довольно банальная. Александр Атанесян отснял всю картину и занялся ее монтажом. Но этот процесс затянулся на очень долгое время. Все сроки, дважды назначавшиеся Российским телевидением, были пропущены. И когда от нас в третий раз потребовали выполнения договорных обязательств, оказалось, что Александр находится в Германии, он заболел и в ближайшие две-три недели к работе приступить не сможет. Тогда мы вынуждены были взять другого режиссера, который всего лишь озвучил готовую картину. Когда Александр вернулся, он оказался недоволен сделанной работой. Наши мнения разошлись: продюсерская команда считала, что все выполнено достаточно профессионально, и Российское телевидение с нами согласилось. Режиссер потребовал снять его имя с титров, а в таких случаях, как правило, в титрах ставятся какие-нибудь самые распространенные имя и фамилия. В данном случае это «Петр Иванов».

— Как вы думаете, каково будущее фантастики на телеэкране?

— Когда мы брались за эту работу, то не считали, что это будет фантастика. Мы видели в романе Беляева прежде всего романтический сюжет, который уже послужил материалом для создания известного российского фильма.

— А какова судьба проекта серии экранизаций романов Беляева, о котором вы упомянули?

— Я не знаю планов Российского телевидения, однако какой-то активной работы в этом направлении нет — это точно. Кажется, разговор об этой серии фильмов ведется на одном из телеканалов, но каких-то конкретных результатов пока нет.

 

Рецензии

 

ОБИТЕЛЬ ЗЛА: АПОКАЛИПСИС

(RESIDENT EVIL: APOCALYPSE)

Производство компаний Sony Pictures, Constantin Film и Davis Films, 2004.

Режиссер Александер Уитт.

В ролях: Мила Йовович, Сиена Гиллори, Джаред Харрис, Томас Кретчманн и др.

2 ч. 03 мин.

________________________________________________________________________

С выходом каждого нового фильма «про зомбей» все отчетливее понимаешь, что успех сопутствует лишь ленте, снятой без пафоса, патетики и с юмором. Но создатели «ужастиков» об этом не задумываются.

Действие второй «Обители зла» разворачивается аккурат после окончания первого фильма. Из-за некомпетентной работы сотрудников «Амбреллы» зараженные вирусом гражданские лица, расплодившиеся по всему Раккун-сити, превратились в биохимических мутантов и терроризируют город.

Элис, сама зараженная вирусом «Т», снова занимается привычным делом — раздает тумаки ходячим мертвецам, между делом спасает маленькую девочку и пытается уничтожить своего соратника из первой серии, обратившегося в монстра.

В отличие от первого фильма, героиня пленительной Милы Йовович поступает абсолютно нелогично и неадекватно, создавая себе и новым друзьям множество проблем, чтобы затем их преодолевать. Например, сюжетный поворот с появлением Элис и К° на кладбище — с последующим избиением вставших из могил облезлых трупов — вообще достоин номинации на «Золотую малину».

Обидно и то, что в ленте нет ни грана остроумия. Да вообще ничего, что было бы способно расшевелить воображение — даже спецэффекты неинтересны, а кромешное насилие сродни примитивным боевикам категории «С».

Впрочем, у фильма все-таки будет свой зритель. Поклонник огромного количества кровищи (засаживание пуль в черепа мерзопакостных окровавленных доберманов — ход неоригинальный, но WWF и Р.Е.Т.А. обзавидуются). А для фэнов, возбуждающихся от одного вида Йовович, в ленте найдется более чем необходимое по сюжету количество кадров с «обнаженкой». Хотя символ брутального феминизма, гробокопательница Лара в полной боевой выкладке, смотрелась бы более эротично, чем доведенная до истощения Элис. Но — дело вкуса.

 

ЧУЧА

Производство компании Студия «Стайер», 1997–2004.

Режиссер Гарри Бардин.

Роли озвучивали: Константин Райкин, Полина Райкина, Армен Джигарханян.

1 ч. 23 мин.

________________________________________________________________________

Среди продолжающих активно работать отечественных режиссеров-мультипликаторов Гарри Бардин — один из самых заслуженных и именитых. Многие его мультфильмы стали классикой нашей анимации и породили множество крылатых фраз. Вспомнить хотя бы такие ленты, как «Пиф-паф! Ой-ой-ой!», «Летучий корабль», «Серый волк энд Красная Шапочка», «Конфликт», «Брэк!», «Банкет»… Экспериментатор по природе, Бардин использовал в своем творчестве всевозможные стили и формы современной анимации, да и сам придумал немало: то базовым материалом мультфильма становились веревки («Брак»), то спички («Конфликт»). В новый век компьютерной анимации Бардин опять же поступил нестандартно, сняв кукольный мультфильм в стиле милых нашему сердцу картин шестидесятых — восьмидесятых годов. И на фоне общего потока 3D-анимации такая форма оказалась близка и понятна не только ностальгирующим взрослым, но и детям.

Маленький мальчик, оставшийся на новогодние праздники в одиночестве, из подручных средств, найденных на чердаке (подушка, подтяжки, шарф, очки и старая боксерская перчатка), создает себе няню и дает ей имя Чуча. Странное существо оживает и предлагает мальчишке множество смешных и грустных приключений — ведь Чуча еще и волшебница…

Картина снималась почти восемь лет, она состоит из трех частей, причем первые две показывались отдельно и собрали множество международных фестивальных призов. Но лишь с появлением третьей получился годный для широкого проката полнометражный мультфильм. Каждая из частей строится на основе музыкального ряда. Первая, «новогодняя», на музыке Глена Миллера (собственно, и имя главной героини взято из знаменитой композиции «Chattanooga Choo-Choo»); вторая, «морская приключенческая» — на музыке Исаака Дунаевского; третья, история ревности к щенку — конечно же, на темах из оперы Бизе «Кармен». В фильме почти нет текста, все решается на уровне мимики героев — и это делает его понятным не только русским детям. Так что весьма вероятен прокатный и фестивальный успех этой милой и доброй ленты за пределами России.

 

В ОЖИДАНИИ ТРЕТЬЕГО

________________________________________________________________________

Представляем традиционный анонс фантастических премьер на грядущее полугодие, которые состоятся в кинотеатрах России. В списке ожидаемого — фильмы на любой вкус.

Январь

начнется с экранизации классического мюзикла Эндрю Ллойда Веббера «Призрак в опере» (The Phantom of the Opera). На этот раз постановку осуществил известный режиссер Джоэль Шумахер, в главных ролях выступили Джерард Батлер и Алан Камминг. Американский римейк одноименного японского хоррора 2002 года режиссера Хидео Накаты «Темные воды» (Dark Water) также будет представлен российскому зрителю в самом начале года; новую версию романа Коджи Судзуки снял режиссер Уолтер Сэллз. Пятый фильм из цикла черных комедий «Детская игра» под названием «Потомство Чаки» (Seed of Chucky) режиссера и сценариста Дона Манчини появится на экранах после январских праздников. А под занавес первого месяца года зрители смогут перенестись в экзотические страны. Сначала в будущее Гонконга в совместном футуристическом франко-германо-китайско-гонконгском проекте 2046 (2046), повествующем о дате, после которой Китай сможет поменять статус Гонконга. А затем в Индию — вместе с тремя студентами, которые обнаружили в алюминиевой банке настоящего джинна: об этом расскажет музыкальная комедия Ильи Хотиненко «Зови меня Джинн».

Февраль

откроет фильм «Манчжурский кандидат» (The Manchurian Candidate). В 1962 году по мотивам романа Ричарда Кондона Джоном Франкенхаймером был снят одноименный фильм с Фрэнком Синат-рой в главной роли: группа солдат, неведомым образом избежавших плена в Корейской войне, должна убить кандидата в президенты, поскольку в мозгах вояк таятся «психологические бомбы». В римейке 2004 года режиссера Джонатана Демма Корея заменена на Ирак, роль красавца Синатры политкорректно доверена чернокожему Дензелу Вашингтону. Также в начале месяца будет показана английская комедия с элементами фэнтези Дэнни Бойла «Миллионы» (Millions), повествующая о грядущем обмене фунтов на евро. Под занавес зимы можно поучаствовать в подводных поисках загадочной акулы вместе с героями приключенческой комедии «Водная жизнь» (The Life Aquatic) режиссера Веса Андерсона. Главную роль в фильме исполнил Бил Мюррей. Примерно в то же время чернокожий полувампир и охотник за вампирами Блэйд (Уэсли Снайпс) вместе со своим старым другом Абрахамом Уистлером (Крис Кристоферсон) в очередной раз встанут на тропу войны с порождениями ночи в третьем фильме «Блэйд: Троица» (Blade: Trinity). Китайские историко-мистические фильмы обретают все большую популярность, поэтому, весьма вероятно, что «Дом летающих кинжалов» (Shi mian mai fu) может повторить успех «Крадущегося тигра…» и «Воина». Самую первую историю об Экзорцисте нам расскажут в приквеле «Изгоняющий дьявола: Начало» (Exorcist: The Beginning). И наконец, еще один российский фантастический проект «Мечтать не вредно» Евгения Лаврентьева: история современного парня, чья вера в мистику и НЛО неожиданно получила фактическое подтверждение.

Символично, но начало весны будет отмечено долгожданной премьерой «Волшебной страны» (Finding Neverland) Марка Фостера — биографической картины о жизни великого сказочника Джеймса Барри. На главные роли набран блестящий актерский состав — Джонни Депп, Дастин Хоффман, Кейт Уинслет, Ванесса Редгрэйв, Келли Макдональд. Вторая половина марта традиционно в российском прокате ориентирована на юных зрителей — каникулы! У детей и подростков будет большой выбор по части новых полнометражных мультфильмов: здесь и история маленькой зебры, мечтающей стать скаковой лошадью, в «Бешеных скачках» (Racing Stripes): и киноверсия известного мультсериала «Губка Боб — квадратные штаны» (The Sponge Bob SquarePants Movie): и новые приключения Винни-Пуха в ленте «Винни и Слонотоп» (Pooh’s Hejfalump Movie): и долгожданная 3D-анимация от автора «Ледникового периода» Криса Уэйджа, повествующая о городе, где живут только «Роботы» (Robots): и новая лента гениального мастера аниме Хаяо Миядзаки «Ходячий замок» (Hauru по ugoku shiro), снятая по мотивам одноименного фэнтези-романа Дайаны Вайн Джонс. Детский вариант известной комедии «Маска» — рассказ о мальчике, нашедшем маску злобного Локи — будет называться «Сын Маски» (The Son of the Mask). He забыт и взрослый зритель: в конце марта появляются два европейских фантастических фильма — французский «13 Район» (Banlieue 13), снятый по сценарию Люка Бессона, и франко-германо-португальская черная комедия «Вокруг атома» (Atomik Circus) с Ванессой Паради в главной роли. Заскучавших поклонников экранизаций известных комиксов порадует «Константин: Повелитель тьмы» (Constantine) — киноверсия комикса «Hellblazer».

В начале апреля зрителя вволю попугает американский сиквел-римейк «Звонок 2» (The Ring 2). Затем настанет черед еще одного отечественного фантастического фильма. Драма Андрея Новоселова «Контакт» повествует о странном юноше, ведущем замкнутую жизнь вместе с матерью, которая отказывается говорить, откуда у юноши взялись сверхъестественные способности. Но однажды юноша выглядывает в окно и видит там девушку своей мечты… Еще одна экранизация знаменитого комикса, на этот раз в исполнении Роберта Родригеса, ждет зрителей в середине апреля. В блокбастере «Город грехов» (Sin City) главные роли сыграют Брюс Уиллис, Майкл Мэдсен и Микки Рурк. Конец месяца порадует любителей компьютерных игр — Кристиан Слейтер окажется «Один в темноте» (Alone in the Dark) в киноверсии одноименной «игрушки».

Май — один из самых ожидаемых любителями фантастики месяцев. В качестве аперитива прокатчики предложат столь широко обсуждаемую экранизацию романа Дугласа Адамса «Путеводитель для путешествующих автостопом по Галактике» (The Hitchhiker's Guide to the Galaxy), Затем, скрашивая нетерпение, подадут хоррор Веса Крейвена «Проклятые» (Cursed) и американо-германскую эпическую сагу «Нибелунги» (Kingdom in Twilight). Ну а 19 мая случится то, чего многие ждут уже более двадцати лет. Джордж Лукас сделает наконец последний мазок на эпическом полотне противостояния Империи и Республики, ситхов и джедаев, Йоды и Палпатина… Анакин Скайуокер окончательно превратится в Дарта Вейдера во время мировой премьеры третьего эпизода эпопеи «Звездные войны. Эпизод III. Месть Ситхов» (Star Wars. Episode III. Revenge of the Sith). Бывший День пионерской организации — 19 мая — скорее всего, станет всемирным Днем Звездных войн.

Июнь откроет несколько раз переносившаяся премьера четвертого фильма о Вороне «Жестокое причастие» (Wicked Prayer). Мультик «Мадагаскар» (Madagascar), рассказывающий о приключениях зверей в нью-йоркском зоопарке, порадует мальчишек и девчонок, а также их родителей в начале летних каникул. Ну а под занавес полугодия ожидается еще одна крупная фантастическая премьера: Стивен Спилберг и Том Круз представят свою точку зрения на знаменитый роман Герберта Уэллса в блокбастере «Война миров» (War of the Worlds).

 

ОДИН ДЕНЬ КИНОФАНТАСТИКИ

________________________________________________________________________

Нынче модно говорить о кризисе. Где угодно — в литературе, музыке, театре, кино. Особенно — в кино. Особенно — в кино жанровом, развлекательном, ругательно именуемом блокбастерами да попкорн-муви.

Самое важное из искусств после его всеобщей победы над разумным и вечным стало предметом всеобщих насмешек. Можно копнуть центральную прессу, а можно и интернет, везде одно: дайте нам нормальное кино, а то погибаем. То есть, судя по реакции критиков, с каждым годом фильмы становятся все хуже, а фантастика вообще в глухой коме.

Эти стенания не всегда понятны. То один культуролог с дипломом начинает высказывать претензии к экранизациям: мол, корабли не в должном количестве (слишком много), и наоборот, вот эту деревеньку позабыли, там у мэтра в книжке был пир горой. То другой вмешается — было все уже, было, римейки одни, а еще и новое поветрие возникло — скрещивание Белого Бима с Черным Ухом. Ну а третий корит за отсутствие должной глубины, веселости и новых идей.

Что ни прочтешь, везде черным-черно. Актёры бездарны (Станиславский мучается — так часто поминают). Сценаристы целиком продались Голливуду (даже те, что отродясь там не бывали). Продюсеры накопали откуда-то гуттаперчевых траш-мастеров мелкого помола (ладно, Питера Джексона за его старания из этого списка уже вынесли, вроде заслужил). Культовые проекты не идут, запасы же «нашего всего» вычерпаны досуха.

А что сборы от кинофантастики под небеса лезут, так это у всех подряд становится поводом для скорби. И что ни эксперт — чуть не Наполеон. Низвергатель и громовержец.

Да полно, так ли все плохо? Ругать чужой труд много ли ума требуется? А вот хвалить что-либо у нас почему-то за доблесть не считается. Интересней обозвать голливудщиной, выцедить сквозь зубы: «Так себе киношка»… Хвалить сложнее. Надо видеть сильные стороны, хорошие моменты. Уметь прощать слабые. И просто — любить. В данном случае — кинематограф.

Ведь именно фантастике в ее экранном воплощении с самого рождения было необходимо нежное отношение. Трэш-фантастика былых времен — все эти Франкенштейны, зловещие мертвецы, стар-треки и конаны-варвары — на фоне шедевров реалистического кино тех лет остро нуждалась в прощении глупостей, наделанных по молодости. И прощали же. И даже, как ни парадоксально, любили за них.

Но теперь мало кто вспомнит о бесспорных заслугах кинофантастики: не о пресловутых спецэффектах, а о принципе построения образа как нереальной реальности, овеществленной фантазией создателя. Сейчас редкий фильм не содержит в себе фантастического, от идейной части до чисто технической; фантастика везде, повсеместно, всюду!

Кинофантастика и фантастика в кино (а это давно уже явления разные) научили мировой муви-рынок угождать порыву, доверять деньги и идеи личностям странным, диковатым, непонятным. Гении тридцатипятимиллиметрового авторского трэша, производящие мировые бестселлеры, где-то спорные, в чем-то слабые, но в основном же триумфальные, прославляющие фантастическую идею в кинематографе фильмы — вот олицетворение начала двадцать первого века в кино.

Трезвенники-язвенники затянут свое «немогумолчать»: где нынче былые будоражившие умы идеи, где трогательность и эпохальность? И будут не правы. Потому что все это есть. Да, отрендеренные Джа-Джа Бинкс и Горлум со Шреком сделались вдруг главными персонажами кинопроцесса, загнав в тень живых актеров; культовые «Звездные войны» стали сериалом с продолжениями, а вокруг сплошь засилье экранизаций комиксов. Но где трагедия?

Трагедии нет. Есть жизнь, и жизнь бурная, со своими заводями, и водоворотами. Кинофантастика стремительно сближается с некогда далеким «большим», реалистичным кино. Этого жаждали все: киношники и зрители, фэны и писатели, высоколобые киноведы и режиссеры-авторы, чье слово на этом поле всегда будет иметь больший вес. Пусть. Кинокомиксы? Допустим. Но если так можно снимать кино сколь угодно «легковесное», значит, можно так же снимать и гениальные картины. Если можно так оживить чужую фантазию, значит, у своей и вовсе нет границ.

И пока сборы от фильмов растут, змей-продюсер с большей легкостью отстегивает сумму на очередной проект, доверяя его буквально вчерашним табуреткоделателям, и ведь не проигрывает! Вообще, наблюдая уже состоявшихся звезд бокс-офиса и обладателей разнообразных статуэток, можно проследить забавные тенденции, которые день за днем обретают все более реальные очертания. Да, «золотой дюжине» зритель часто отказывает в самости, собирая их всех в одну кучу — кумир, он и есть кумир, мишень для поклонения и хулы. Но ведь какие разные пути, если вдуматься, их туда привели!

Вспомните хотя бы крупнокалиберный залп ПиДжея: феерический финал пятилетней его эпопеи С' наследием Толкина известен любому, а ведь совсем недавно имя самого успешного режиссера современности было мало кому знакомо. Поругивали кинокритики Джексона и за отступления от канона, и за ту же голливудщину. Снова — зря. Сделать шаг в сторону от оригинала и не оступиться. Взять зрителя обаянием фильма. Вот чего достиг он, самим своим существованием изменив мир кинофантастики.

Впрочем, история успеха никому не известных новичков начиналась не с него, а с двух братьев, имевших широкие увлечения, но неопределенное образование. Лоуренс и Эндрю Вачовски со своей малобюджетной по нынешним временам «Матрицей» (это в те времена благословенные 60 миллионов были Цифрой) совершили прорыв в невозможное — перешли от невесть кому нужных «компьютерных мультиков» к феноменальной гамме монтажных и операторских решений. Могучий поток последовавших подражаний и откровенных римейков, цитат и отсылок раскрыл глаза последним неверующим. Никому тогда не известные люди шагнули разом так широко, что теперь даже на фоне придуманного журналистами «провала» третьей «Матрицы» имена братьев Вачовски остаются для синефилов всего мира символом революции на экране. Ау — тем, кто кричит об отсутствии оригинальных идей и новых лиц! Эти не годятся в кандидаты?

Хорошо, зайдем-поищем с более твердых позиций. Жанру фантастических экранизаций столько же лет, сколько самому кинематографу, и самые первые кинопрорывы увенчаны в том числе попытками переносить на пленку фантастические романы. Если хотите, после мюзикла литературная фантастика остается и по сегодняшний день самым близким к кино видом искусства. Но, увы, кто сейчас, помимо специалистов-киноведов, помнит все эти «Из пушки на Луну» да «Кинг Конги» первой половины прошлого века? Картонные макеты остаются картонными макетами, а марсиане — резиновыми масками на актерах. Сколько десятилетий и сколько инженерного гения понадобилось, чтобы воображение зрителя перестало перетруждаться, а глаз — различать, где заканчивается один визуальный эффект и начинается другой.

Революция НФ-экранизаций случилась незаметно, и суть ее в том, что создателям фильма теперь практически ничего не нужно делать с оригиналом. Бери роман да перерисовывай с натуры на экран, хоть добуквенно. Так история незаметно обратила нас к самому иллюстративному, но и самому спорному объекту поклонения в современном фантастическом кино. К сериалу о Гарри Поттере.

Вообще, творчество миссис Роулинг само по себе — тема для дискуссий, его успех во многом спорен и почти мистически необъясним, однако факт остается фактом: домохозяйка Джоан Роулинг — самый читаемый автор современности и самая богатая женщина Соединенного Королевства. Что уж экранизировать, если не сказку о юном волшебнике? Толь-ко подыщем молодого, пусть поработает над образом.

Те же и Крис Коламбус. Нет, «Двухсотлетнего человека», несомненно, можно поставить в один ряд с лучшими картинами о роботах, но, по большому счету, режиссер ленты «Один дома» не так уж и знаменит. Хоть он и создатель пары кассовых фильмов, но все равно ведь не Спилберг, однако именно Крису Коламбусу доверяют экранизировать сначала первый том сочинений мадам Роулинг, а потом и второй. Условно — та же темная лошадка. Огромные бюджеты — 130 миллионов на серию, в полтора раза больше, чем у «Властелина Колец». Но история тут куда более грустная, нежели у самодовольных разругавшихся со всем Голливудом братцев Вачовски или у скромняги ПиДжея. Продюсеры да тень создательницы встали у режиссера за спиной, не давая самому выбрать актеров, не позволяя вольничать с сюжетом. А стоило сборам от второй части не дотянуть до нужной отметки, особенно на фоне заметного прибавления у выходящего параллельно «Властелина Колец», как тут же с Крисом Коламбусом распрощались, задвинув его на продюсирование. По взаимному согласию, надо понимать.

Почему случилось подобное при победных реляциях и девятисотмиллионных сборах обеих частей? Вовсе не потому, что хотелось большего. Опасались, что дальше пойдет еще хуже. И неспроста.

Напомню вам слова любезных кинокритиков, с которых начиналось наше повествование. Согласно их почти единодушному мнению, нужно так: близко к теме, не искажать первоисточник, следовать канону, не нести отсебятины-голливудщины, держать марку. А делать-то что? А ничего. Внимать. Этот жанр называется фэн-муви. И был он всегда. И всегда, вспомните, был прибежищем малобюджетных скучноватых для непосвященного саг. Или телесериалов. С приходом новой эпохи в кинофантастике он вышел из тени, да еще как!

Поттериана на экране — то же фэн-муви. Только фэнов — сотни миллионов. Но законы жанра неумолимы — как спадает интерес от книги к книге у сериалов, так он должен спадать и в кино. Только еще быстрее, потому что фанат не находит ничего нового, а нефанату все эти магглы с метлами и прочий квиддич — до лампочки. Тот же нестареющий Лукас, автор самого длинного из сохранивших и приумноживших былую популярность киносериалов, берет свое новыми решениями, оригинальностью, самоиронией, наконец. Крис Коламбус подобного себе позволить не мог. Какие уж там неожиданности, когда кино снимается второе, а книжка пишется уже пятая. Ни шагу назад, ни шагу в сторону.

В результате картина выходит сухая, жилистая, изобилующая многозначительными деталями, которые никому не нужны, полная красот и немотивированных рас- чудес, непонятных человеку, пришедшему в кино, а не на радиороман. К тому же скомканная, потому что кинозрелище может длиться максимум часа три, а детская аудитория и вовсе столько высидеть не готова. Кино такое, при всем уважении к первоисточнику, не самоценно, а потому шоу не может продолжаться бесконечно. Поделка есть поделка. Фэн-муви имеет право называться искусством только за счет уникальных находок его создателей, того сладкого изюма, что отличает сдобу от опресноков.

Крису Коламбусу дали от ворот поворот, и всем было понятно почему. Перед премьерой третьего фильма критика только и говорила, что Альфонсо Куарон, тоже птенец гнезда мирового трэша, сумеет отчудить что-нибудь эдакое. Фильм действительно стал живее (но и мрачнее), появился юмор, камера стала более «агрессивной». «Узник Азкабана» уже не бесит людей, не чуждых киноискусства, его уже можно смотреть! И мрачные эти шутки, и запрокинутые камерные позиции, и эта ивушка, дикая, но симпатичная.

Глядишь, в следующих опусах продюсерская братия «Гарри Поттера» вспомнит главное достижение мистера Джексона: он снял настоящую трилогию, где каждая из серий — в своем ключе, а все вместе они по-особен-ному, авторски смотрят на наследие Профессора. А пока, простите, снова минус. Потому что все равно — диктат первоисточника, бесконечный надоедливый квиддич.

Усвоит ли урок киношная братия? А то будет, как раньше — или близко к тексту, без отсебятины, или интересно и красиво. Ведь по пальцам же пересчитать исключения!

Пробуют, уже пробуют. Правда, в условно причисляемой к фантастике форме — эпической исторической драме под собирательным названием «пеплум». Ведь глядите, фэнтези стало задавать тон в жанре, который сам долгие годы задавал тон в мировом кинопроцессе. С чем сравнивают или пытаются сравнивать «Трою» и долгожданного «Александра»? Правильно, с «Властелином», только с ним. Несомненно, масса общего, да и вообще, «пеплум» всегда в чем-то — альтернативная реальность. Кто его знает, что там на самом деле происходило с Тамерланами да Чингисханами? Додумаем, приукрасим. С теми же проблемами — или близко к реальности, или занимательно и красиво. Даже порой слишком красиво. Все помнят стальные мечи в «Гладиаторе»? Но ведь все помнят и феерическую красоту «Героя».

Уже учатся. Тем более, что закормленная в прошлые годы чрезмерным обилием фантастики публика непременно предпочтет альтернативы мирам, заведомо придуманным; чем не вариант — миры, почти не придуманные. Тот же Гибсон со своими «Страстями» показал: международное движение под девизом «так все и было» будет шириться и процветать. И зритель придет, и бюджет окупится. Его не так много надо порой, бюджета.

Это работает техническая база, подведенная под кино мастерами спецэффекта. Компьютер уже прочно используется не как дорогостоящая замена натуре, а как его экономичная замена. Скоро настанут такие времена, когда недорого снять можно будет не только очередной трэшевый зомбятник, но и фильм приличного содержательного плана.

Началом малобюджетной фантастики нового времени можно назвать, например, знаменитый ныне «Куб» режиссера Винченцо Натали, который некогда стал настоящим открытием. Большая НФ с крошечным бюджетом. Фильм, достойный во всех отношениях, но сделанный буквально «на коленке».

Кто следил за европейским кинопроектом культового французского комикс-художника Энки Билала «Бессмертные», вне зависимости от личного отношения к результату согласится: то, что еще вчера было бы обречено на прозябание, сегодня имеет все шансы реализоваться на большом экране — на должном уровне, с выверенной стилистикой, тонким, если хотите, дизайнерским вкусом и другими причудами, до сих пор воплощавшимися лишь в «больших» проектах CGI-анимации. Да, «Бессмертные» небезупречны, но ведь это только начало! За ними уже последовал восхитительный «Небесный капитан и мир будущего» увлеченного новичка Керри Когана с его выразительной и ностальгической стилистикой ретрофантастики, прозвучавшей невероятно свежо, хоть и не до конца оцененной зрителем.

Скептики снова подняли головы, заворчали: «Начинается. Комиксы-шмомиксы, компьютерные персонажи… Совсем Голливуд в тупик зашел, хоть бы что-нибудь свеженькое придумали». Насчет тупика смотри выше. А насчет комиксов согласимся: масса того, что сейчас экранизируется, иначе как стёбом не назовешь, уровень оригинала не тот. Но есть ведь и серьезный, десятилетиями складывавшийся на Западе культ комикса как изобразительного инструмента — знатоки вам расскажут о настоящих шедеврах. В конце концов комикс всегда был эдаким кино одного человека — художника. Без бюджетов и технологий. Только рука мастера. Так что экранизировать там еще есть что. Вот выходит на экраны очередной «Человек-Паук», что ж с того? Нет повода для жалоб — хлеба ведь не просит, зарабатывает кинокомпаниям на новые проекты. Тем более, что ЧП-2 действительно очень занимательное кино, и вот в каком плане…

Истинные знатоки вам укажут не на «огрехи сюжета» или неувязки похождений персонажей. Они обратят ваше внимание на невероятно сильную операторскую работу. После «Матриц» вообще сложно найти здесь что-либо революционное, а ведь находят! Казалось бы, жанр статичного рисованного мировосприятия с облачками фраз над фигурками героев. А раз от разу дает почву для совершенно изумительных «живых картинок» — вот вам всплывающий из пучин «Наутилус», вот распластанный в прыжке Человек-Паук, вот Блэйд с мечом, вот обруганный последними словами, но операторски прекрасный Ван Хельсинг, вот краснолицый, симпатичный и неполиткорректный Хеллбой. Кому совсем не нравится — выйдите из зала, не мешайте любоваться картинкой. Не всегда важен интеллект, интеллект вам подадут в соседнем зале, вы просто встали не в ту очередь.

Вспомните, сколько трехмерное компьютерное моделирование шло к «Последней фантазии»! А сколько — к дважды краснознаменному «Шреку»? А к красоте сюрреалистично реальной физики моделей из мультфильма «В поисках Немо»? Да, есть провалы. Есть и «Подводная братва» — ужас кинокритика. Каждый жанр должен как следует помучиться на старте, а кинофантастика от этого только выиграет. Станет не такой, как вчера, позакрывав тупиковые двери лабиринта, но обретя новые пути, не забывая старые имена, но находя себе и новых, неожиданных друзей (вспомните хотя бы кинооткрытие этого года — «Вечное сияние страсти»).

Развитие жанра идет с сумасшедшей скоростью, даже несмотря на видимую спячку многих мастеров. Но ждут своего зрителя и третья часть «Звездных войн» Джорджа Лукаса, и секретный НФ-проект Джеймса Камерона, и «Царствие Небесное» Ридли Скотта. Только-только вышел «Александр» Оливера Стоуна, а уже на ближних подступах «Война миров» Стивена Спилберга, анимационные сказки-забавы «Артур» Люка Бессона и «Полярный экспресс» Роберта Земекиса. Обязательно (дайте только с «Кинг Конгом» разобраться) состоится ПиДжей в роли режиссера «Хоббита», уже обещаны сразу два новых «Шрека», а также «Люди-Икс-3» и свежие серии бэтменианы, новые части реанимированного «Супермена». Отечественные долгоиграющие проекты и вовсе уже дышат друг другу в затылок: второй «Дозор», «Волкодав», «Алмазный меч, деревянный меч», «Лабиринт отражений», «Трудно быть богом» Германа, «Мастер и Маргарита» Бортко. Следите, как говорится, за анонсами из мира кинофантастики, и не надо чрезмерно критиковать художников за их корни, растущие почти исключительно из кондового трэша. Когда б вы знали, из какого сора…

Отсель грозить они будут критикам и критиканам. А мы на это с интересом поглядим.

Любите кинофантастику!

 

Юрий Максимов

ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ ДОЗНАНИЕ

Иллюстрация Сергея ШЕХОВА

Все, что угодно, господин следователь. Я в вашем распоряжении.

Из-под приопущенных ресниц она с хищным интересом наблюдала за симпатичным парнем в кресле напротив. Короткие русые волосы, прямые брови вразлет, гусарские усы, крепкий подбородок с ямочкой — все ладное, нос только, пожалуй, крупноват.

— Расскажите мне о Мартине Сато.

— Ах, Мартин! — она провела рукой по густой шерсти кота, будто пряча старческие пальцы. — Милейший человек. И я говорю это не потому, что он мне брат. Любой, кто знал Мартина, вам это скажет. В юности, правда, братец был несколько угловат. Но с возрастом прошло. Мартин перебрался в город, поступил в университет, закончил с отличием. Матушка им гордилась… Он всего в жизни добился сам, а на такое, согласитесь, не каждый способен…

— Конечно. — Рабочая улыбка из-под густых усов. — Но меня, как вы понимаете, интересуют более конкретные вещи.

— Разумеется…

Дверь гостиной приоткрылась. Сильный запах кофе разнесся по комнате. Вот и Коди! Госпожа Тахи еле заметно кивнула. Молодец. Значит, запись уже идет.

Плечистый мулат в ливрее просеменил к гостю и наклонился с подносом в руках. Утреннее солнце заиграло на золотом ободке чашечки.

Пользуясь паузой, госпожа Тахи продолжила разглядывать посетителя. Серый кашемировый костюм сидит как влитой, а вот туфли поношенные. На безымянном пальце тоненькое колечко.

Надо же, с каким любопытством господин следователь разглядывает Коди! Значит, андроиды ему в новинку. Так-так…

Сделав знак слуге, она продолжила:

— Когда с Павлом и Анной произошла трагедия, Мартин взял Виктора к себе. Нечасто такое встретишь в наше время! Я и сама собиралась приютить сиротку, да вот Роберт, царствие ему небесное, был против. Я уже почти уговорила его, но Мартин опередил нас. Как это благородно! Он хорошо заботился о мальчике. Виктор вырос настоящим мужчиной. Мартина вообще отличала любовь к детям. Каждый год он переводил бешеные суммы на счет детской больницы, чтобы хоть как-то помочь бедным малюткам…

Коди отошел к двери и застыл с подносом в руках. Замечательный ракурс. Ах, какая выйдет запись! Будет о чем посудачить с Одри и Нино. То-то старые грымзы обзавидуются!

— Ну а для подчиненных Мартин был как отец родной. Помогал чем мог, многих спас от беды. Думаю, на заводе вам лучше расскажут, и духовник его, отец Феофил, может подтвердить… Мартин очень чуток к другим. Мне вот помог с похоронами Роберта. И потом сестричку не забывал: на всякий праздник открытки присылал, очень стильные… Любовь к искусству сказывалась во всем, что Мартин делал. Вы видели его потрясающую коллекцию Савушкина?

Следователь со странной фамилией Карев сделал глоток из чашечки и пожал плечами:

— Еще нет, но собираюсь.

— Обязательно посмотрите! Мартин был большим поклонником его таланта. Кажется, ему удалось собрать почти все картины Савушкина. Надеюсь, Смоллер присмотрит за ними как следует, пока я не вступлю в права наследования. У меня, знаете ли, к живым слугам доверия мало. Мартин мог себе позволить такие причуды, но сомневаюсь, что это обдуманно. Разве можно быть спокойным, оставляя чужого человека наедине с такими шедеврами? — госпожа Тахи провела мизинцем за черным ушком кота, и он тихонько замурлыкал, не открывая глаз. — А как вы, господин следователь, относитесь к искусству?

Снова улыбка, уже более теплая:

— Положительно. Моя жена — художница.

— В самом деле? — госпожа Тахи прищурилась, готовя «шпильку».

— Ах, как это, наверное, сложно…

— Отчего же?

— Ну, люди искусства… они ведь все время в поиске. Жажда новых впечатлений… чувств… Понимаете?

— Не уверен.

Да понял, понял ты, милый господин следователь, вот и губы поджались, и брови вниз поползли: ах, какой кадр выйдет!

— Но в любом случае спасибо за помощь. — Карев отставил недопитую чашечку на столик и поднялся.

— Уже уходите? — довольная старушка снова погладила дремавшего на коленях кота.

— Увы, служба.

— Господин следователь, а не вы ли занимались делом Кайрондера?

— Нет, мой коллега.

— Знаете, это просто откровение! Когда я прочла его историю, рыдала всю ночь! До сих пор не могу прийти в себя. Целую неделю хотелось улыбаться каждому встречному… Я уверена, у вас и с Мартином получится ничуть не хуже.

— Буду стараться, — пообещал Карев, делая шаг к двери.

— Простите старую каргу за любопытство, но легко ли было при скромном происхождении пробиться на дознавательский пост?

Молодой гость рассмеялся:

— Не так трудно, как принято считать. А чем я выдал свое происхождение?

Госпожа Тахи удовлетворенно улыбнулась, предвкушая, как заохают подруги, просматривая запись.

— Ну, вы удивились слуге-андроиду: явно не привыкли к ним. Затем, ваша обувь не соответствует костюму, который, видимо, казенный. И наконец, обручальное кольцо тонковато для человека из состоятельных кругов. Пожалуйста, не обижайтесь на мою бестактность.

— Ну что вы, очень интересные наблюдения. Спасибо, что поделились ими. Вот только… — молодой человек сощурился. — Мне показалось, что для столь наблюдательной дамы вы не так уж много рассказали о своем брате.

С этими словами следователь оставил озадаченную госпожу Тахи. Молчаливый мулат проводил его до выхода. Уже на пороге Карев вынул из кармана жетон с двумя синими треугольниками и сунул под нос андроиду:

— Стереть все записи за прошедший час.

— Да, господин следователь.

Автоматическая дверь вытолкнула его в пыльную и шумную суету мегаполиса. Въедливый запах старости и кошачьей шерсти остался позади.

* * *

Смоллер вышел в холл без пяти одиннадцать. Наметанным взглядом скользнул по бронзовым львам у лестницы, темным гобеленам, лепнине, неподвижным шторам — все чисто. Натертый до блеска мозаичный паркет отзывался на каждый шаг, старческая поступь гулко разносилась по пустому дому. Неужели скоро привычный мир и впрямь может рухнуть и жизнь полетит под откос? В груди снова защемила ноющая тревога, но волевым усилием дворецкий прогнал ее, затолкал вглубь.

На секунду он замер у зеркала. Вгляделся в тощее, костлявое отражение, провел кончиками пальцев по жидкой седой шевелюре и, в целом, остался доволен. За орлиной невозмутимостью копошилось любопытство. До недавнего времени в этих стенах гости были исключительной редкостью. А тем более такие…

Господин следователь пожаловал спустя четверть часа. Им оказался невысокий молодой человек со странно закрученными усами.

«Видимо, у нынешнего поколения опоздание не считается признаком дурного тона», — подумал старый дворецкий, а вслух учтиво поприветствовал гостя и предложил познакомиться с домом.

— Давайте поглядим. — Голос у следователя был приятным.

Смотреть он начал прямо тут же, у двери — с широко раскрытыми

глазами, озираясь, как провинциал в соборе. Старик мысленно улыбнулся такой непосредственности.

— Впечатляет, — сообщил гость. — Мраморная лестница… львы… Прямо как в музее. Ладно, покажите мне кабинет.

— С удовольствием.

Они вышли в коридор-галерею.

— Знаменитая коллекция Савушкина? — поинтересовался молодой человек, кивая на картины.

— Совершенно верно.

— Я слышал, Сато приобрел все его творения?

— Да. Лишь одну, уже оплаченную картину еще не успели доставить.

Вглядываясь в небольшие прямоугольники, следователь покачал головой:

— М-да, искусствоведение — наука причудливая, — изрек он. — Ну что это? Вот грязный ботинок, на другой картине — кусок женского плеча, а здесь — чья-то лысина… И что тут гениального? Картины моей супруги куда интереснее, а вот поди ж ты — за все ее творчество не дадут и половины той суммы, что Сато отстегивал за любую из савушкинских картин. Что ж, видно, существует два типа художников: одни для искусствоведов, а другие для всех остальных людей.

Поразмыслив, дворецкий воздержался от комментариев.

Пройдя еще десять метров, они остановились у серой двери. Сначала в кабинет вошел следователь, следом — дворецкий.

— Просторно, — заметил молодой гость и плюхнулся в огромное кожаное кресло за стеклянным столом.

На столе его внимание привлек черный брусок компьютера — к нему-то он первым делом и потянулся. Щелчок. Вспыхнул экран. Замелькали предзагрузочные заставки. Пикнула программа-страж, запрашивая пароль. Следователь привычным жестом извлек жетон с синими треугольниками и поднес к экрану. Допуск разрешен, загрузка продолжилась.

— Сетка файлов, как у меня, — усмехнулся гость в пышные усы. — Надо же, нашлось и у нас что-то общее с господином Сато.

Смоллер вежливо улыбнулся.

— Да вы садитесь, — предложил следователь. — В ногах правды нет.

— Благодарю вас, — дворецкий сделал два шага к дивану и осторожно присел с краешку.

«Одет прилично, а вот обувку нелишне бы обновить», — мысленно отметил он, разглядывая гостя.

— Та-ак, что тут у нас? — следователь увлеченно подался вперед.

— Куча отсканированных картин Савушкина. Статьи… тоже о Савушкине. Угу. А это что? «Наброски»…

— Хобби господина Сато, — пояснил Смоллер. — На досуге он писал биографию Савушкина.

— Даже так? А здесь? Программа-поздравитель… Архив открыток. Ясно, что Сато даже не заглядывал сюда: поздравления составлялись и рассылались автоматически.

— Так делают многие.

— Ладно, смотрим дальше. Счета, счета… Свидетельства подлинности картин… Да, негусто.

Молодой усач поднял пронзительно-синие глаза:

— А что вы можете сказать о вашем… работодателе?

Смоллер изогнул брови домиком, из-за чего оливковое лицо старика сразу приняло благодушный вид.

— Господин Сато всегда платил в срок, — проговорил он спокойным, хорошо поставленным голосом. — Всегда был вежлив. Знал толк в искусстве. Любил порядок.

— Хм… А что-нибудь конкретное?

— Около пятнадцати лет назад господин Сато взял на воспитание племянника-сироту, — выцветшие глаза дворецкого стали задумчивыми. — Юному Виктору пришлось несладко.

— Что вы имеете в виду?

— Потерю родителей. Такое всегда тяжело, но в детстве — особенно. Иногда я думаю, что, наверное, мне следовало бы проявить к мальчику больше чуткости.

— А где он сейчас?

— В армии.

— У Сато были друзья?

— Конечно. Господин Хотеенков. Они знакомы со студенческих лет, вместе начинали в «Интре». Правда, он давно уже не заглядывает в гости — возможно, переехал в другой город.

— Кто-нибудь еще? Может быть, из коллекционеров или искусствоведов?

Старик покачал головой:

— Господин Сато был невысокого мнения о людях этого круга. Понимаете, эти картины… — степенный дворецкий вдруг запнулся, — они ведь не просто коллекция или престиж… Он говорил, что для него это… ну, очень важно, одним словом. Кстати, у господина Сато хорошие отношения со старшей сестрой, госпожой Тахи. Думаю, она может рассказать вам намного больше.

— Спасибо, — следователь усмехнулся, выключая компьютер. — Я только что от нее.

— Правда? — чинный дворецкий вдруг заерзал на диване и сцепил пальцы рук. — А не было бы слишком дерзким с моей стороны спросить вас…

— Пожалуйста. — Гость энергично откинулся в кресле.

— Если это, конечно, не затрагивает тайну следствия…

— Спрашивайте!

Смоллер задумался, тщательно подбирая слова:

— Не обмолвилась ли она случайно о своих планах касательно дома господина Сато и… установленных здесь порядков?

— Вы имеете в виду, оставит ли она вас на работе, когда получит дом в наследство? — с прямотой уточнил следователь. — Откровенно говоря, мне показалось, что она пребывает в сомнении на этот счет.

— В самом деле? — старик растерянно захлопал ресницами.

— Не стоит беспокоиться прежде времени. Женщины часто меняют свои решения. Я уверен, госпожа Тахи будет впечатлена тем, в каком порядке вы здесь все содержите.

— Вы правда так думаете?

— Конечно. К тому же… как знать, может, Сато завещал дом Виктору… или даже вам?

Смоллер грустно улыбнулся:

— У вас хорошее чувство юмора, господин следователь.

— Вы мне льстите. — Молодой человек поднялся. Дворецкий вскочил следом:

— Чашечку кофе?

— Спасибо, нет. — Рабочая улыбка из-под лихо закрученных усов.

Меня уже сегодня поили.

* * *

Кафе, оформленное в средневековом стиле, в этот час было немноголюдным.

Каменная кладка, низкие крестовые своды, арки, массивные деревянные створки ворот, огромный камин с тлеющими углями, тяжелая, нарочито грубая мебель, свисающие на цепях литые подсвечники, мечи и щиты по стенам и дразнящий запах шипящего на огне мяса создавали атмосферу седой старины. Незримые лютни выводили ненавязчивую и приятную мелодию. Мрачный лысый официант в кожаной жилетке принял заказ, и Карев остался один.

Достав из кармана портативку, Карев вошел в рабочую среду, а оттуда — в сеть корпорации «Интра». Как он и подозревал, «благотворительное» направление провалилось. Да, корпорация ежегодно переводила суммы на счет детской больницы «Аанот», однако все они ни на копейку не превышали положенный законом благотворительный минимум для освобождения от ряда налогов. Да и выбор объекта милосердия объяснялся, видимо, тем, что в официальном списке больница благодаря нелепому названию стояла на первом месте.

Машинально покручивая правый ус, Карев перешел в сеть госбезопасности, дабы еще раз глянуть досье подследственного. Мартин Сато 17 лет назад действительно взял на воспитание осиротевшего племянника. Настораживало, правда, то, что спустя неполных два года дядюшка сдал восьмилетнего мальчугана в военную школу. Впрочем, если человек отправляет ребенка в закрытое заведение на другом континенте, это еще не значит, что он его не любит или не желает ему добра. Придется с племянничком встретиться.

Настал черед досье Виктора Сато. Закончил с отличием военную школу, потом академию — тоже с отличием. Это у них, должно быть, семейное. Смотрим дальше… Успешные операции… боевые ранения… боевые награды… очередные звания… Взгляд остановился на фотографии. Прямой аристократический нос. Вдавленные виски. Впалые скулы. Суровый взгляд из-под густых бровей. Чем-то похож на дядю. Ладно, где у нас сейчас полковник Сато? Карев присвистнул, нахмурившись. Война на Тирате, самое пекло. Таких командировок у него еще не было. Ладно, глядишь, обойдется.

Последнее, что сделал Карев в рабочей сети — отыскал номер видеофона духовника Мартина Сато. Пока устанавливалась связь, следователь лениво разглядывал матовые желтые стеклышки в узорной раме узкого окна. Особых надежд на разговор со священником возлагать не приходилось. Но попробовать стоило.

Динь-динь! — связь установлена. На экране широкое строгое лицо, наполовину скрытое черной, как смоль, бородой. Большие темные глаза, нос «картошкой». Ряса, крест. Фон — салон «прыгуна», часть бежевой стены и кусок кресла. Видно, возвращается отец со службы домой.

— Отец Феофил, благословите!

— Бог благословит. С кем имею честь?

— Следователь Павел Карев, Предпоследнее Дознание. Я занимаюсь делом Мартина Сато. Как я понимаю, вы его духовник?

— Громко сказано. На моей памяти господин Сато заходил в храм всего несколько раз и, кажется, лишь однажды исповедовался, лет пятнадцать назад.

— Не могли бы вы рассказать о нем? Все-таки вы общались с ним так, как никто другой.

— Вы призываете меня нарушить тайну исповеди?

— Нет, Ваше Преподобие. На исповеди каются в грехах. А меня, как вы знаете, по долгу службы интересует нечто прямо противоположное.

Отец Феофил замолчал, задумчиво глядя куда-то за экран.

— Мне стыдно признаться, но о господине Сато я не могу с ходу вспомнить ничего по части интересов вашего ведомства, — наконец сообщил священник. — Разумеется, это свидетельствует исключительно о моем нравственном состоянии, а не о состоянии господина Сато…

Усатое лицо следователя разочарованно вытянулось.

— Отец Феофил, вы даже не пытаетесь помочь. Если вам не по душе моя работа, поймите, что я всего лишь…

Священник простодушно усмехнулся.

— До недавнего времени я и впрямь относился к вашей службе с предубеждением, — признался он. — Подозрительно, когда люди посягают на божественные прерогативы.

— Что вы имеете в виду?

— Попытку отделить небесное от земного в человеке. При том, что занимаются этим такие же люди, у которых и то, и другое перемешано. А в итоге не разделение, а еще большая мешанина выходит. Как правило. Однако история Кайрондера вынудила меня пересмотреть мои взгляды. Такое действительно может помочь в духовной жизни и… заставить взглянуть по-новому на уже привычные вещи. Я бы рад оказать вам содействие, но, поверьте, господин Сато для меня совсем незнакомый человек. Думаю, лучше обратиться к родственникам и сослуживцам.

Это понятно…

Попрощавшись со священником, Карев переключил экран в зеркальный режим и критически осмотрелся. Лицо свое он не любил. Ну что это? Вот если подбородок вправо и вниз, к груди, да еще брови чуточку приподнять — просто загляденье, хоть в модельный бизнес. А стоит повернуться лишь на толику — и на тебе, все черты начинают расползаться, мясистость какая-то вылезает (при его-то худобе!), нос неприятно торчит… Лишь усы выручают.

Подыскав выгодную позу, Карев поправил сбившийся пробор и нажал кнопку «любимого номера». В зале появилась унылая фигура лысого официанта с подносом в руках, но следователь только кивнул ему, не отвлекаясь. Несколько секунд пялился на свою замершую в улыбке физиономию, пока наконец экран не показал Иннушку.

— Да? — узнала, улыбнулась. Искорки сверкнули в неповторимых глазках — голубых, в зеленую крапинку. Черный вьющийся локон выбился из хвостика и коснулся плеча.

— Здравствуй, любимая! Как дела?

— Жду тебя. Скуч…

В тот же миг на экран вылезла квадратная красная морда с двойным подбородком и отблеском житейской мудрости в узких серых глазах. Петрович, будь он неладен!

— Извини, Павел, если прервал, — бесстрастно заметил начальник.

— Доложи об успехах.

Покрасневший следователь начал отчитываться, наблюдая поверх экрана, как дымится поставленный официантом окорок с воткнутым ножом и пенится пиво в деревянной кружке. Последовавшие распоряжения начальства были не самыми отрадными. Завтра с утра надлежало отправиться на Тират, к Виктору Сато. А сегодня впереди еще маячил поход на завод. Когда экран наконец погас, есть уже не очень-то и хотелось.

* * *

За окном спланировал синий «прыгун-семерка». Хаген подался к окну и с ироническим прищуром проследил за спуском. Надо же, взбрендило какому-то дураку припарковаться у главного подъезда!

Откинулась дверца, из яйцеобразной машины вылез человечек в сером пиджаке — с пятого этажа не особо разглядишь.

Хаген хмыкнул и вернулся к экрану. Пробежался взглядом по столбикам цифр, сладко зевнул и снова отвлекся, чтобы щелкнуть кнопкой кофеварки. Послеобеденная ленца брала свое.

Минуты две спустя дверь распахнулась, и в кабинет вошли двое. Темный коротышка Гуобен и малахольный малый с дурацкими усами и в сером франтовском костюмчике — тот самый парень из «семерки».

— Старший координатор Гельмут Хаген, — главзам елейно улыбнулся усатому и стер платочком испарину с шоколадного лба. — Дознаватель господин Павел Карев.

Хаген уперся кулаками в стол и грузно встал. Протянул пятерню. Рукопожатие у голубоглазого юнца оказалось крепким.

— Господин Хаген окажет вам всемерное и квалифицированное содействие. — Гуобен с приторной физиономией поклонился парню, попятился к двери и, напоследок зыркнув на Хагена, оставил их наедине.

Пауза. Несколько секунд оба молча разглядывали друг друга. Наконец зашумела и тихонько пикнула кофеварка.

— Кофейку? — поправив зеленый халат, координатор полез в ящик стола.

— Спасибо, нет, — не дождавшись приглашения, гость опустился на стул напротив.

— Не любите?

— Честно говоря, не очень.

— Я тоже, — признался Хаген, ставя на стол белую чашку с коричневым налетом внутри. — Терпеть не могу. Дрянь дрянью. — В столе что-то звякнуло, показалась вторая чашка. — Но жена приучила. Да и здесь тоже все хлещут. Не станешь ведь себе одному чай заваривать?

— Координатор прихватил замызганную кофеварку и занес над чашками. — Так вам плеснуть?

— Ну, полчашечки.

И снова едкий кофейный дух распространился по комнате. Карев невольно дернул ноздрями, но чашку взял. Только после этого координатор, мрачный, как викинг, опустился в кресло и подхватил свою.

— Ну?

— Расскажите мне о Мартине Сато.

Координатор хмыкнул.

— Боюсь, рассказ будет недолог. Старик любил во всем порядок. Я вот теперь отрываюсь: бороду отращиваю. — Хаген самодовольно почесал щетинистую скулу и отхлебнул кофе. — Что еще? Был прижимист. Строг. Привередлив. Но зарплату платил в срок. Помешался на каких-то новомодных картинах, весь кабинет увешал этой мазней. Говорили, будто бы он кому-то из ребят когда-то помог. При мне такого не было, но я здесь не очень давно. Вам бы лучше с Хотеенковым потолковать. Это прежний главзам, Сато выпер его лет пятнадцать назад. Я слышал, они вместе здесь начинали, еще при Касселе.

Карев поднес чашку к губам и приподнял брови:

— Возможно, кто-то из работников знает больше?

— Возможно, — координатор глянул в окно и еле приметно усмехнулся при виде патрульного робота, ползущего к «семерке». — А их помощь поспособствует тому, чтобы Сато поскорее сдох?

Усач аж вздрогнул:

— С таким взглядом на мою работу мне еще не доводилось сталкиваться, — процедил он. — Но можно сказать и так.

— Хорошо. — Хаген поднес ко рту руку с вживленным микрофоном и объявил: — Внимание! Нас посетил господин следователь из дознавателей. Те, кто может дать информацию о господине Сато, должны немедленно явиться в кабинет 1318. Начальникам цехов вменяется в обязанность своевременно подыскать замену всем желающим оказать помощь следствию. Это все.

Еще глоток горячей мутной жидкости.

— Где кабинет 1318?

— Двадцатью этажами выше. Лифт справа по коридору.

— А можно поинтересоваться, почему к господину Сато все относятся столь неприязненно?

Хаген снова покосился на улицу: патрульный робот как раз захватил «прыгуна»-нарушителя.

— Что ж, вы сами спросили… Старик был бездушной тварью. Когда у Герта тяжело заболела жена, Сато отказался дать ему отпуск вне графика и уволил. Герт пытался сам выкарабкаться, влез в долги не к тем людям, отдать не смог. Через месяц и его, и жену нашли с простреленными головами. Или взять Евтича из второго цеха. У него дочь-эпилептичка. Брелок у нее есть специальный, сигнализирует о припадке. Как-то жена Евтича была в отъезде. А он получил сигнал во время смены. Парень на коленях умолял старика отпустить его. Сато не держал, нет, но предупредил, что если Евтич уйдет со смены, обратно может не возвращаться, расчет и документы вышлют по почте. Евтич остался. Слава богу, тогда с дочкой обошлось, — Хаген нахмурился и сделал еще глоток. — Если вы знаете, что в нашем мире значит оказаться без работы, то поймете Евтича. Мне Сато в свое время то же самое сказал, когда я отпрашивался на похороны матери. Старая скотина… Так он порядок понимал. Сейчас к вам едва ли кто придет. А если бы вы захотели послушать тех, кто знает о Сато дурное, линию пришлось бы останавливать и очередь к 1318 выстроилась бы в несколько этажей. Но вас ведь такие вещи не интересуют, верно? Это не по вашему ведомству?

— Да, — кивнул Карев, опуская чашечку на стол. — Но все равно спасибо за откровенность.

Оба поднялись. Еще одно крепкое рукопожатие.

— Всегда пожалуйста. Кстати, а что вы делаете, если не удается ничего найти?

— Такого не бывает, — отозвался Карев, уже шагнув к двери. — Хоть одно бескорыстное доброе дело имеет за собой любой человек.

— Боюсь, за Сато этого не водилось. Это вам не Кайрондер.

— Не думаю. У меня были дела и потяжелее. Как-то я занимался одним сатанистом. Даже у него набралось в итоге вполне сносное досье.

— Что ж, буду с нетерпением ждать, удастся ли вам сделать то же с нашим сатонистом.

Следователь улыбнулся и закрыл за собой дверь. Хаген скосил взгляд и осклабился: кофе в чашке гостя не уменьшилось. А внизу, у подъезда, робот начал буксировку синего «прыгуна».

* * *

Дверь с номером 1318 оказалась заперта. Сутулый мужичок нервно огляделся в пустом коридоре. Как бы кто не вышел ненароком. Не дай бог — заметят! Нет, здесь торчать точно нельзя.

Мужичок прошел чуть дальше и встал у стенда, будто читая приказы. Он и впрямь попытался почитать, чтобы чуть отвлечься, но от волнения слова никак не складывались. Руки теребили пуговицу халата.

Слева звякнул лифт, и тело невольно вздрогнуло. Расползлись дверцы. В коридор ступил тот самый. Это стало ясно с первого же взгляда: строгий серый костюм, бесстрастное, словно выдубленное лицо, холодная сталь в глазах, аккуратные черные усы с вздернутыми кончиками.

— Я полагаю, вы ко мне?

Мужичок крякнул в ответ и мелко кивнул.

— Прекрасно. Пошли.

Серый человек шагнул к 1318, поднес к сенсорному датчику какой-то жетон, и дверь распахнулась. Они вошли.

По понедельникам и четвергам здесь принимал психолог, поэтому для релаксации вместо окна была голограмма: поле, еловый лес с зарослями малины, голубое небо да летающие туда-сюда ласточки… Сельская идиллия.

Уселись в креслах.

— Следователь Карев, — представился Серый человек.

— Старший оператор Евтич.

— Что вы хотели рассказать?

Мужичок неуверенно поерзал на стуле, глядя на темные макушки елок за спиной следователя.

— Я работаю здесь почти двадцать лет… — ляпнул он и сконфуженно покраснел, затем сглотнул и продолжил: — Господин Сато как-то раз очень помог нашей семье. Буквально спас.

— Продолжайте, — Серый человек закинул ногу на ногу.

— У моей супруги выявили стройму, — через силу выговорил оператор, избегая смотреть в глаза следователю. — Тогда от этой заразы много народу погибло. Вакцина стоила девять с половиной тысяч. У нас было отложено две. Полторы по родственникам собрали. Еще две

— ребята через профсоюз скинулись, — Евтич шумно вздохнул. — Четырех не хватало. А без вакцины — смерть. Или слабоумие. Я знал, что господин Сато отменил введенные господином Касселем субсидии. Но взять больше было неоткуда. Хоть в петлю полезай. Вот и решил попытать счастья. Подумал, что уж хуже, чем в петле, не станет. Да и ребята подначивали: давай, говорят, если Сато не даст, забастовку объявим. Ну, это они так, по доброте душевной. Ничего бы не сделали. Сколько раз уже обещались, а в итоге поболтают для вида, да и успокоятся. Господин Сато ведь шутить не любил. А кому охота без работы остаться? Впрочем, все же сводил их тогда Герт к господину Хотеенкову, говорили о чем-то.

— Это тогдашний первый зам?

— Точно. В общем, собрался я с духом и подал прошение. Не знаю уж, как так случилось, но проникся хозяин в тот раз — выплатили мне ровно четыре тысячи, и не в кредит, а как субсидию! Вот уж воистину чудо Божие! Спасли мою Марьку, а потом-то уж у нас и дочка, и сынок родились. Без помощи господина Сато ничего бы у меня не было. По гроб жизни ему благодарен буду, как отцу родному.

— А разве не вас он отказался отпустить… для помощи дочери?

— Было дело, — охотно кивнул Евтич, ничуть не удивившись осведомленности следователя. — Но он ведь правильно поступил.

— В самом деле?

— Конечно! Он помог мне уже раз — сделал исключение. А тут я снова прихожу и опять прошу исключения. Но ведь когда столько исключений, никакого порядка не будет. А для господина Сато порядок — все. И ведь обошлось в итоге с дочкой-то. А господин Сато не мог поступить иначе. Ему сверху такие вещи виднее. Да и как у меня язык повернется судить хозяина, когда без него не было бы и самой дочери? Такие вещи не забываются. Теперь уж — будь что будет, но долг я свой отдал.

— А что будет? — следователь прищурился.

— Ну… всякое… — Евтич пожал плечами, — ребят-то сейчас много молодых. Могут не понять. Шибко уж против господина Сато все настроены. А я вот как бы против течения. Считай, неприятности в коллективе обеспечены.

Брови следователя сдвинулись, взгляд стал суровее.

— Если что-то подобное произойдет, — сказал он, доставая из кармана визитку, — позвоните по этому номеру, и ваши неприятности немедленно прекратятся. А у тех, кто вздумает травить вас за помощь следствию, они появятся, и очень серьезные.

— Ну и кем я тогда стану? — Евтич уныло усмехнулся, но карточку все же взял. — Нормально относиться-то все равно не заставишь…

— Об этом не беспокойтесь. Сходите сейчас к координатору Хагену. И расскажите ему то, что мне рассказали. Привет от меня передайте. Он вас сориентирует, как ваш поступок в среде товарищей преподнести. Да и ему самому будет полезно… кругозор расширить. По поводу господина Сато.

— Спасибо. — Евтич опустил голову, взгляд уперся в поношенные, затертые туфли. Лишь секунду спустя до него дошло, что это обувь следователя. Всесильный Серый человек обут хуже, чем он сам! Оператор недоуменно поднял взгляд и вдруг в облике бесстрастного дознавателя разглядел простого улыбающегося парня.

— Ночью щенок сгрыз ботинки, — пояснил тот. — Пришлось вот с утра дачные надеть.

— Ну, это бывает… — Евтич улыбнулся в ответ.

Они тепло попрощались, и следователь остался один. Карев посидел еще с полчаса, меланхолично разглядывая прыгающих по полю зайцев, но больше никто не пришел.

* * *

Не стоило бросать «прыгуна» где попало. Какой-то тупой патрульный робот отбуксировал его невесть куда, оставив на асфальте пластиковую квитанцию о штрафе. Это окончательно испортило настроение. Карев шумел по видеофону, возмущался, давил на полицейских, но тут жетон с синими треугольничками оказался бессилен, и раньше полуночи эти задницы вернуть машину не обещали. Не зря говорят, что недолюбливают они дознавателей. Пришлось заказывать такси, но и оно, оказывается, не садится в неположенных местах, так что предстояло еще протопать полквартала на юг.

Последний раз он заказывал такси в день свадьбы, два года назад. Воспоминания о том дне чуточку успокоили Карева, а уж воспоминания о той ночи и вовсе притушили раздражение. Ладно. В конце концов, конфискация «прыгуна» тоже приключение, будет над чем сегодня за ужином посмеяться. Повеселев, Павел расправил усы, глянул в серо-голубое небо и поплелся вдоль бесконечного бетонного забора под тысячеглазым небоскребом «Интры».

Постепенно мысли оседали, становились серыми и чуть неровными, как покорябанный, растрескавшийся асфальт под ногами, весь в темных потеках и белых кляксах голубиного помета. Справа, возле тротуара тянулся жухлый газончик с короткой стриженой травой, под стать щетине Хагена. Да, все ж не столь простым да плоским выходит Сато, как выставлял координатор. Только Евтич нашел силы прийти и рассказать правду. Как знать, скольким еще помог хозяин, но они так и не решились подняться в кабинет 1318 из-за страха перед непониманием коллектива… Ладно, придет время, займемся и этим, решил Карев, скользя взглядом по траве, в которой пестрели окурки, смятые билеты, фантики, пробки от пива, а изредка одуванчики.

Высотки вдалеке, кажется, даже не думают приближаться. От ночного дождя на обочине темнеют лужи. Ветерок треплет волосы, становится свежее. А завтра ждет встреча с боевым племянничком. Павел надул щеки и с шумом выпустил воздух. Ох-хо-хо! Как же Инне сказать?

В прошлый раз, на деле того сатаниста, она так разволновалась, что потом почти месяц не спала, а как изводилась, когда он был на работе! А сердце у нее слабое. Что делать-то? Промолчать не удастся. Соврать? Никогда за все знакомство он не лгал ей. Ни разу. Обещал ведь. Сам. Павел вздохнул, глядя, как ветер подгоняет по асфальту шелушки от семечек, а справа голубь пьет из ложбинки рядом с дорогой и наклоняется, словно кивает. Нет, надо сказать правду. Подобрать какие-нибудь ело…

Спереди донеслось гневное бормотание. Карев вскинул взгляд и вздрогнул: шагах в семи от него на дороге стоял сгорбленный старик в рваной бурой одежде. Длинные слипшиеся волосы торчали во все стороны, спутанная борода висела клочьями. В трясущихся руках — черный мусорный пакет. Прямо разъяренный гном-бродяга или Дед Мороз, вконец опустившийся в трущобах. Павел застыл как вкопанный. Старик тем временем сунул руку в пакет и запулил в следователя селедочной головой:

— На тебе!

Карев отпрыгнул как ошпаренный. Он был так изумлен, что даже не сумел выругаться. А старик, как ни в чем не бывало, снова засунул руку в пакет.

— И это возьми!

По воздуху пролетела банановая кожура. Карев дернулся, но вдруг понял, что старик кидает не в него, а в забор «Интры».

— Шо, картин хочешь? — бормотал обросший безумец, копаясь в пакете. — Забирай!

Пивная бутылка описала дугу и с громким хлопком рассыпалась, угодив в бетонную стену.

— И жену бери!

Мосластая куриная кость упала в траву.

— Дочь!

Порыв ветра вернул брошенные кусочки фольги, и они осыпали самого старика.

Очнувшись, Карев быстрым шагом обошел безумца и заторопился дальше. Но сзади еще доносилось:

— Дом!.. Деньги!.. Положение!.. Бери все!..

Этот дурацкий инцидент оставил крайне неприятный осадок, который отравлял весь оставшийся путь, пока Карев не достиг жилых кварталов с парковкой.

Здесь уже ждать пришлось недолго; такси прибыло довольно быстро, плюхнувшись желтой сарделькой с матового неба. Заботливым крылом поднялась дверца, и Карев втиснулся в салон. Первое, что бросилось в глаза — взъерошенный водительский затылок, — было вполне ожидаемым, но зато второе просто потрясло. На передней панели висела прикрепленная картина. Небольшой квадратик. Изящная кисть женской руки на темно-коричневом фоне тянулась к чему-то, находящемуся за рамкой. «Если уж и таксистам нравится такая белиберда, то либо со мной что-то не в порядке, либо с остальным миром», — обескураженно подумал Карев, усаживаясь на заднем сиденье.

— Куда? — водитель повернул к нему сухонькую и невероятно веселую физиономию.

Карев назвал адрес.

— Превосходно! Я так редко бываю в той части города…

Таксист ввел координаты, и они начали медленно подниматься, оставляя позади уходящую вниз громаду «Интры».

— Нравится? — поинтересовался водитель, приметив, как Карев уставился на переднюю панель.

— Ну так… занятно… А вас чем привлекает эта картина?

— Это лишь репродукция. Подлинники в машине не возят, — водитель помолчал, глядя сквозь лобовое стекло на неравные обрубки небоскребов, окруженные тысячами точек взмывающих и опускающихся «прыгунов». — Видите ли, эта картина мне особенно дорога. Так случилось, что лишился я всего. Жены, детей. Не стало их. А я остался. Тоска накатила страшная. Жить не хотелось. Все черным-черно вокруг, — он чуть помедлил, внимательно глядя на картину. — Пил беспробудно. Ревел да пил. Я бы, может, и руки на себя наложил, да о теще надо было заботиться. Она, понимаете, инвалид, с нами жила. На мне и осталась. Я вот и следил… Вроде как долг отдавал, вот в чем штука…

Карев кивнул, не совсем понимая, как все это относится к картине.

— Ну вот… Каждый день мука. Как открываю глаза — сразу нахлынет все… и невмоготу. Пытался пить, да что толку? Только еще чернее становилось… А как-то раз шел по улице и в витрине наткнулся вот на эту картину. И, знаете, отойти не мог. Вроде бы как Валька моя мне оттуда руку протягивает. И словно говорит: «Что ты, глупенький, горюешь? Мы ведь здесь все…» Понимаете, я и раньше-то умом все знал. Ну, что мертвые только в нашем мире умирают, а в другом — живут. Но одно дело — умом понимать, а другое — сердцем чувствовать. Вот у этой картины сердце мое по-настоящему почувствовало, что они живы, что есть другой мир, где им хорошо и где мы все обязательно встретимся… Как будто в окно их увидел. Понимаете? И так тепло вдруг стало на душе. И спокойно-спокойно. Я даже заплакал тогда, но не от горя, от радости. Стоял посреди улицы, глядел на картину и плакал… Стал я каждый день приходить туда. Постою, посмотрю, и легче становится. Много разных картин есть, а, вот только эта одна тронула, через нее Господь меня из уныния вытащил. Я, конечно, не этот… не искусствовед… Может, такая картина и не самая лучшая по каким-нибудь ученым соображениям. Но для меня она очень много значит. Это как окно. И как напоминание. Что они есть. Что мы встретимся. Что они меня ждут. Я, наверное, непонятно все говорю, да?

— Отчего же, я могу вас понять, — задумчиво отозвался Карев, пристально разглядывая маленький квадратик.

«Может быть, и впрямь для Сато в его картинах было что-то большее, чем просто объект собирательства и предмет тщеславия? Может, и он в них чувствовал какой-то иной мир, более важный для него, чем настоящий? И себя ощущал иным, глядя на савушкинские полотна?.. Странно, почему же я не ощущаю ничего такого?»

Погрузившись в думы, Павел вполуха слушал дальнейший монолог водителя: о том, как много пришлось потрудиться из-за этой картины, как дорога она ему, как ужасающа мысль лишиться ее, как ухаживает он за престарелой тещей, как снится ему покойная жена, что мир не без добрых людей…

Наконец такси опустилось напротив родного дома, Карев расплатился, оставив щедрые чаевые, и выбрался наружу. Поразмыслив, направился в ближайший магазин. Не идти же домой с пустыми руками. Шествуя вдоль витрин, Карев припоминал любимые блюда супруги. Разговор насчет Тирата предстоит сложный, и хорошо бы создать для него приятный фон. Может, лукума взять? Кипрского, из розовых лепестков?

* * *

— Не беспокойтесь, господин следователь! — проговорил лейтенант Ронгу сквозь мерный гул. — На Тирате сейчас затишье. Даст бог, обойдется.

— А? Что? — Карев дернулся, повел взглядом по молчаливым фигурам в камуфляже, остановился на скуластом азиатском лице офицера. — Да я не о том… — он запоздало сообразил, что лейтенант решил, будто… — Я не боюсь. Во всяком случае, не настолько, чтобы нуждаться в утешении. — Павел криво усмехнулся.

— Простите, — лейтенант отстранился.

— Ничего, — следователь невольно поморщился. Узкий полутемный салон насквозь провонял машинным маслом. За полчаса не привыкнешь. Чернеют стволы автоматов на коленях солдат. Эти люди так плотно вливаются в окружающее, что собственный серый костюм кажется Кареву просто неприличным. Зря он перед вылетом не надел форму… Внизу желудка, под комком завтрака все сильнее потягивает. На языке — сладковатый розовый привкус лукума.

Карев вздохнул.

— Мне… — негромко произнес он, — жене пришлось солгать. Первый раз.

— Серьезно?

— Да, в общем, не в шутку… — Павел уж сам был не рад, что заговорил. — Из-за Тирата этого. Очень она впечатлительная. Переживает за меня слишком. А сердце у нее слабое. Еще с детства. А тут ра-боты-то всего на пару часов… Короче, соврал ей.

— Иногда приходится из двух жертв выбирать более приемлемую, — заметил лейтенант. — Это всегда нелегкий выбор.

— Все верно. Только вот раньше как-то удавалось без такого выбора…

— Не поздно исправить. Например, если по возвращении поговорить начистоту.

— Да-да… — Павел вяло кивнул.

Ладно, чего уж теперь. Петрович обещал командировку оплатить по пятикратному тарифу. Дал взвод этих крепких молодцев, каждый из которых, казалось, может легко завязать узлом следователя Карева. Лейтенант Ронгу, судя по орденским планкам, знаток своего дела. Павел, правда, так и не уяснил, в каких случаях Ронгу и солдаты подчиняются ему, а в каких — он им.

— Приготовьтесь, — с легким акцентом проговорил лейтенант, глядя на часы. — До высадки пять минут.

Карев кивнул:

— Понял!

— Хорошо.

Ронгу махнул рукой. Крепкий солдат с горбатым носом вскинул на спину металлический ранец, усеянный дырочками.

Геолет пошел на снижение. Солдаты закрестились. Карев, поразмыслив, тоже сложил пальцы в щепоть и осторожно коснулся лба, живота, правого и левого плеча. Пол вздрогнул. Люди в камуфляже и с застекленными забралами шлемов повскакивали, затопали к выходу. Словно пасть откинулась на другом конце металлического брюха. Карев приподнялся, но Ронгу знаком приказал ему сидеть. Солдаты по двое начали выпрыгивать на изумрудную траву. Наконец лейтенант кивнул следователю. Карев вскочил и подбежал к выходу. Пахнуло свежестью. Трава стала ярче. Сырое утреннее небо, густой лес вдалеке, рядом — какие-то ямы да холмы. Прыжок — и вот он уже на земле, в плотном кольце; солдат. Лейтенант толкнул в плечо:

— Бегом! Быстро!

Шум дыхания. Шелест травы под сапогами. Ямы приближаются. Карев вдруг понял, что это окопы. Трава обрывается, земля раскрывает утрамбованный рот. Те, что впереди, уже спрыгнули, заняв окоп по обе стороны и ощетинившись стволами. Карев замешкался на бруствере: как бы не запачкать костюм… Носатый солдат с металлическим ранцем за спиной подает ему руку. Все! Неужто на месте? Ронгу деловито направляется в другой край окопа, к холмикам. Карев оглянулся. Геолет уже высоко — точка средь голубого неба. Вдалеке, на поле, чернеет остов сгоревшей машины.

Оглядев окоп, Карев приметил здешних солдат. Грязные, обросшие, с красными, будто проваленными, глазами. Молча курят. Неприветливо косятся на новоприбывших молодцев. Сплевывают при виде синих треугольников на рукавах: «Да это не подкрепление. Всего лишь взвод охраны из Предпоследнего Дознания. Через час эти ребята улетят обратно, в теплый, сытый город, к женам и детям, чистым постелям и супермаркетам, а мы так и останемся здесь тянуть кровавую лямку и молить о чуде». От души посочувствовав бойцам, Карев отряхнул штаны, поправил усы и с интересом огляделся. Вокруг — прямо идиллия! Если б не обугленная машина — почти все, как на голограмме в кабинете 1318. Только здесь — настоящее. Цвета сочные… да запахи травные, душистые. Надо будет как-нибудь выбраться с Инной на природу. Костер, речка, шашлыки, клеверные луга…

— Пригните голову, пожалуйста, — сказал горбоносый. — В лесу может быть снайпер.

Ронгу возвращается. Все в порядке. Их ждут.

Под землей оказался настоящий дом. Стены из бетонных блоков, бревенчатый потолок. Какие-то карты, бумаги, чья-то гимнастерка на диване, немытые стаканы и чайник на столе, за столом — человек со знакомыми чертами лица. Прямой аристократический нос, вдавленные виски, впалые скулы. Полковник Сато выглядел помоложе, чем на фотографии, и как-то приятнее, что ли. Наверное, из-за взгляда. Чувствуется, что этот человек здесь на месте, у себя дома. «И, как ни странно, рад мне», — удивился Карев, отвечая на рукопожатие.

— Вы по поводу Петера? — осведомился Виктор, едва они уселись друг напротив друга. — Да ты садись, лейтенант!

— Спасибо, постою, — Ронгу улыбнулся, прислонившись к косяку.

— Я уж в «летахе» насиделся.

— Ну, как знаешь, — полковник снова повернулся к следователю.

— Так вы, значит, о Петере?

— Не совсем. Я хотел бы поговорить о вашем дяде, Мартине Сато.

Улыбка съежилась, взгляд охладел.

— Он теперь по вашему ведомству?

— Так точно.

— А как же Петер?

— Не слышал, чтобы такое имя фигурировало в нынешних делах.

— Вот как? — лицо полковника потемнело. — Значит, все-таки не довезли… Жаль. Это был исключительный человек. Столько жизней спас. О нем бы у вас замечательный отчет вышел. Даже лучше, чем о Кайрондере.

— Мне и самому жаль, — ответил Карев, поморщившись от набившего оскомину сравнения. — Но, как и вам, мне не дано выбирать задания.

— Понимаю. Что ж… — Виктор откинулся на спинку стула и принялся разглядывать низкий потолок. — Мой дядя — человек целеустремленный. С большой администраторской хваткой. И художественным вкусом. Очень любил порядок. И свою коллекцию картин. В моей жизни он сыграл огромную роль. Я необыкновенно благодарен дяде за то, что он взял меня на воспитание и определил в отличное военное училище с добрыми традициями. Тем, что у меня есть, я частично обязан ему.

Молчание.

— А не могли бы вы рассказать, как произошло переселение к дяде, как он вас принял, как относился?

— Я плохо помню тот день, когда дядя забрал меня из больницы, — скованно проговорил полковник. — Пока я жил у него, моим воспитанием занималась горничная, госпожа Хасс. Не сказал бы, что она меня горячо любила, но это и не входило в ее обязанности. Дядю я видел очень редко, и мы почти не разговаривали. Куда роднее мне был дядя Кирилл, дворецкий. Спасибо ему — иногда он со мной разговаривал. Еще дядя Роберт с тетей Марго заезжали пару раз. Такой большой был, веселый. Помню, я подслушал однажды, как он упрашивал жену взять меня к ним. Своих детей у них не было. Но тетушка отнеслась к этой идее прохладно. «У нас уже есть кот»… — Виктор помедлил, буравя взглядом пустой стакан перед собой. — А дядя Мартин спустя полтора года устроил меня в хорошую военную школу. С тех пор мы с ним не виделись, хотя я регулярно получаю от него открытки.

Снова напряженное молчание. Павел почувствовал, как внутри у него закипает. Солгать Инне, пролететь безумные расстояния, высадиться на передовой — чтобы выслушать десяток постных фраз о семейных визитах!

— Не могли бы вы вспомнить…

— Нет, не могу. И не считаю нужным, — полковник резко поднялся и вышел из-за стола. — Я сообщил все, что знал. Приятно было с вами познакомиться. Вы можете подождать здесь, пока не вернется транспорт.

Три решительных шага. Невозмутимый Ронгу посторонился. Хлопнула дверь, с потолка посыпались песчинки. Карев с досадой стукнул кулаком по столу и бросился следом. Лейтенант предупреждающе поднял руку:

— Господин следователь, вы уверены, что…

— Уверен!

Вырвавшись за дверь, он побежал по глубокой траншее.

— Полковник, стойте! Стоять!

Сато замер и развернулся. Сверкающие глаза, побагровевшее от ярости лицо.

— Кто вы такой, чтобы мной командовать? — еле сдерживаясь, процедил он сквозь зубы.

— Я следователь! Дознаватель! И вы не уйдете, пока я не скажу, что допрос окончен!

— Допрос, говоришь? — пальцы полковника вцепились в лацканы серого пиджака.

— А вот рук не надо, — веско сказал подоспевший Ронгу. Справа, и слева, и сзади выросли солдаты с синими треугольниками на рукавах, заклацали затворы.

Желваки заиграли на обтянутых скулах. Бросив тяжелый взгляд на лейтенанта, Сато опустил руки.

— Уважаемый господин следователь! — отчеканил он. — Я сказал все, что считал нужным. Если вы ждали от меня дифирамбов в адрес старой бездушной жабы, то глубоко ошиблись. Всего хорошего.

И Карев снова увидел перед собой широкую спину и коротко остриженный затылок.

— Я доложу вашему командованию! — крикнул он.

— Пожалуйста, — не оборачиваясь, бросил полковник.

Топнув в бешенстве ногой, Карев побежал за ним.

— Послушайте, вы! — почти нагнав полковника, он импульсивно вытянул руку и в тот же миг что-то ужалило ее.

— Ай!

Они одновременно остановились и посмотрели на рукав пиджака. Откуда-то на нем вылезло красное пятнышко. Виктор схватил следователя в охапку, и они вместе рухнули в окоп. Над ними что-то ударило в бруствер.

— Лежи и не двигайся! — прошептал Сато и, пригнувшись, побежал вправо.

Где-то вдалеке грохнуло. Застрекотали автоматы. Слева и справа. Мимо пробежали солдаты. Не дознавательские, здешние. Карев сидел на земле и думал о безнадежно запачканном костюме. Что он скажет Инне? Особенно про это пятно на рукаве. Кажется, оно увеличилось. Ну, пиджак точно пропал. И где же это его так угораздило? Внезапно правую руку пронзила жгучая боль. Даже дыхание перехватило. Карев с ужасом понял, что он ранен. Ранен! Огненная волна потекла от пятна к локтю. Затем к плечу. Там, где по ткани расползалось красное, кто-то принялся разрывать руку изнутри, дергая большими рыболовными крючьями, вроде тех, что они с отцом видели в детстве в магазине, когда зашли купить гвоздей, чтобы прибить скворечник… Как же больно! Ненасытный пламенный червь добрался до плеча и начал прогрызаться дальше. Вокруг шумело, мельтешило, вспыхивало, перекрикивалось. А он молчал, стиснув зубы и с ужасом ощущая, как раскаленная лава растекается внутри. «Так не должно быть! — отчаянно думал он. — Ведь это всего лишь рука… Я же… легкораненый… почему же болит все?» Откуда-то из глубин памяти донеслись обрывки не то разговоров, не то статей о новых отравляющих пулях. «Господи, я что, умру? — ужаснулся Карев. — Прямо сейчас? Здесь?» От леденящей мысли даже боль на мгновение утихла, но сразу же вернулась, нахлынув новой, нестерпимо колючей волной. Уже не один, а сотни жгучих червей грызли его изнутри.

Кто-то присел рядом. Карев видел только пуговицы. Мелькнуло лезвие. «Сейчас меня убьют!» Послышался треск распарываемой ткани. Горящее правое плечо ощутило прикосновение холодного острия. «Отрежут руку… Пусть! Лишь бы не умирать! Господи, как же я Инне-то покажусь без руки?.. Господи, помоги!»

— Болит? — донеслось откуда-то сверху. — Все болит, да?

Он беспомощно кивнул. За рукав дернули. Следователь не сдержался и взвыл.

— Расслабься, — зашептал над ухом чей-то голос с акцентом. — Не противься боли. Раскройся перед ней. Пусть она пройдет через тебя, как вода сквозь песок. Волна просочится и уйдет, схлынет обратно в морские пучины… Не борись с болью, Павел, прими ее. Скоро утихнет. Через полчаса станет легче.

К оголенному правому плечу прикоснулось холодное. Пшикнуло. Вниз, на утоптанную землю выпала пустая капсула. Снова ему что-то вкололи — упала вторая стекляшка.

— Дзирос, «угнетатель»! — крикнули сверху.

— Есть! — приближающийся топот.

Карев совсем сполз вниз и лег среди втоптанных окурков. Волосы смешались с песком и грязью. Он попытался расслабиться. Представил боль как волну, несущуюся на него. А потом мысленно убрал себя. Получилось. Он больше не противился волне. Он стал ею. Он постарался не думать ни о чем, тупо уставившись на лежащую перед глазами пустую капсулу.

Рядом что-то упало. Карев поднял взгляд. Неподвижная рука с двумя синими треугольниками. Плечо. Крепкий подбородок. Большой горбатый нос. А выше… Вместо стеклянного забрала окрашенные красным острые осколки… И что-то глубокое, черное за ними… Со всех сторон загудело, задрожала земля…

…А потом Карев как-то сразу очутился в помещении. Карты, кусок стола, чайник. И тишина. Только снаружи чьи-то крики доносятся. Он приподнял голову и понял, что лежит на диване — в той самой подземной каморке, где его встречал Сато.

Полковник сидел рядом.

— Рад, что вы пришли в себя, господин следователь. Это хорошо… Я тут кое-что вспомнил для вас… — выдавил из себя офицер, пристально глядя на бледного, покрытого испариной следователя. — Не знаю, насколько это поможет. Как-то раз… Это случилось только однажды, потому и врезалось в память. Не знаю, что на него нашло. В общем, дядюшка как-то подарил мне коробку конфет. С орехами. Наверное, это мелочь. Но это самое светлое, что я запомнил из детства, — он нервно, ломано усмехнулся. — Больше никто никогда для меня такого не делал. В детстве. Вот и все, господин следователь. Простите за резкость. Я мог бы много другого рассказать о дяде, но это не по вашей линии. Желаю благополучно добраться до госпиталя. Не беспокойтесь, жар спал, с вами все будет в порядке.

Полковник поднялся и вышел. А Карев лежал и думал только об одном: что же будет с Инной, когда она узнает… И чем больше думал, тем страшнее становилось. От отчаяния он закрыл глаза, а когда открыл, оказался в узком полутемном салоне. Вокруг чьи-то колени, стволы… Рядом лежит что-то белое. Кто-то накрытый…

Он догадался, что теперь уже не умрет. По крайней мере, сейчас. Умер тот, другой, а он, Карев, следовательно, останется жить. В голове чуть прояснилось. Случилось ужасное. Горбоносый парень, который полчаса назад подал ему руку из окопа, теперь мертв. Сколько еще людей погибло там? Лейтенанта Ронгу ждет трибунал. А сам он, дознаватель Карев, ранен. Рука забинтована и почти не болит. Но Инне все станет известно. От отчаяния Карев заплакал. Если бы он не солгал, ничего бы этого не было… Черная клякса начала расплываться перед глазами. Это — его ложь. Она поглотила морщинистое лицо в сплетении трубок и проводов, седую старушенцию с голубым котом на коленях, небритого викинга в зеленом халате, лохматого безумца с черным пакетом в руках, грозного бородача в рясе, побледневшего от бешенства полковника, горбоносого солдата, смуглого лейтенанта, наконец, коснулась и омрачила ее образ, и он жалобно всхлипнул, а затем чернота поглотила его самого и все вокруг.

Осталось лишь одно светлое пятно: коробка конфет с орехами…

* * *

Когда Карев очнулся в следующий раз, вокруг было все белое, а в ноздрях — едкий запах хлорки и лекарств. А рядом сидела Инна, тоже в белом. Она улыбнулась.

— Иннушка… — с хрипотцой выдохнул он. — Прости меня, пожалуйста… Я обманул… Не сказал…

— Ну что ты, милый? Что ты такое говоришь? Ты у меня герой! Я так счастлива, что ты наконец проснулся! Я так скучала без тебя!

И, склонившись, она коснулась его губ своими… А потом не выдержала и расплакалась.

— Что, руку… отрезали? — прошептал он.

— Нет-нет. Все замечательно… Это я от счастья. Рука заживет, доктор сказал… Господи, я такая счастливая, что ты у меня есть!

* * *

Когда пациент Карев уже достаточно окреп, его посетило начальство. Начальство пришло с цветами, соком и апельсинами. Поздоровалось левой рукой. Посмотрело сверху добро, по-отечески.

— Ну, молодец! Не посрамил! После выписки — двойной отпуск. С четверными отпускными. И давай, готовься к представлению. Отдыхай. А дело твое кто-нибудь из ребят закончит. Халл, например.

— Ну уж нет! — Петрович даже вздрогнул от такого отпора. — Довольно с него и дела Кайрондера! А здесь я уже все сделал. Заканчивать нечего. Только уточнить кое-что у Хасса и у Хотеенкова. Самые главные сведения уже добыты и проверены.

— Ну-ка, — Петрович улыбнулся, качнув двумя подбородками.

— Черствым человеком был Мартин Сато, — заговорил вдруг Павел с каким-то благоговением в голосе. — И с каждым годом все больше. Но иногда прорывалось в нем нечто иное, настоящее. Когда взял племянника-сироту к себе на попечение. Он не знал, что с ним делать, а все же старался заботиться о мальчике. Любил, как мог… по-своему. Принес однажды конфет с орехами. Да, для любого нормального человека в таком поступке нет ничего особенного. Но для сухаря, каким был Сато, — это подвиг, потому что во имя него нужно было пойти против себя самого… То же самое, когда он помог сестре оплатить похороны мужа.

— И все же, помощь родственникам естественна для любого человека, — заметило начальство, — это не совсем «чистый» поступок.

— Но Сато пошел и дальше. За порядком и дисциплиной он пытался спрятаться от людей, стать неприступным сфинксом. И спрятался успешно. Из-за этого он оказался причиной многих трагедий. Хотя можем ли мы судить его, если о каждом из нас можно сказать то же самое? — Карев на секунду помрачнел, вспомнив неподвижное тело на дне окопа и разбитый окровавленный шлем. — Судить мы должны по тому, как пытался этот человек преодолеть стену собственного страха и равнодушия. Сато отменил выплату субсидий для сотрудников. Но все-таки пошел наперекор себе и бескорыстно помог оператору Евтичу, спасая его жену… К тому же Мартин Сато любил красоту и умел видеть ее по-особому. Под внешним бездушием и жестокостью скрывался несчастный и даже робкий человек.

Карев замолчал, утомившись от столь долгой речи.

— Неплохо! — одобрительно покачал массивной головой Петрович.

— Ладно, встречайся с оставшимися свидетелями, после чего готовь рапорт. Думаю, комиссию он пройдет на ура. Если все как следует обоснуешь. И, наверное, сразу после твоего награждения Мартин Сато отправится на «определитель»…

— Какое награждение? — не понял Карев.

— Ты представлен к ордену Мужества. При исполнении обязанностей спас жизнь боевого офицера, загородив собой от пули. Пять свидетелей подтвердили. Честно говоря, Павел, не ожидал от тебя. Моя вина. Семь лет возглавляю отдел по расследованию лучшего в человечестве, а в собственном сотруднике такой важной черты не разглядел… Видно, даже возраст и опыт не уберегают от ошибки. Так что ты уж извини старика… Что недооценил раньше.

Откинувшись на подушке, Карев оторопело слушал. «Какая-то глупость… Или шутка…» Он захотел объяснить, что здесь недоразумение, простая случайность, но вместо этого губы произнесли другое:

— Что с лейтенантом Ронгу?

— Проходит по «черному» следствию. На предмет преступления. Поразительная халатность, которая привела к ранению следователя и гибели солдата. Ох-хо-хо, с его-то послужным списком!

— Это не он! Лейтенант не виноват. Скажите им, что Ронгу все делал правильно!

— Ну, правильно или неправильно, это уже трибунал решит. Но ходатайство твое я направлю. Кажется, вакцину именно он тебе вколол. А ты молодец: слова, достойные героя. Ну, давай поправляйся! Не торопись с отчетом, как получится, так и приходи. Награждение через месяц.

И начальство бодро покинуло палату, оставив тяжкий, мутный осадок в душе.

* * *

К работе Карев вернулся через неделю. До этого Инна никуда не желала отпускать героя (а он, надо сказать, не очень-то и стремился), так что им удалось провести вместе семь восхитительных дней.

Но слишком уж откладывать дело не стоило. Госпожа Хасс уже шесть лет как скончалась, а ведь и господин Хотеенков давно не мальчик — в любой день может отойти в мир иной, минуя Предпоследнее Дознание. Компьютер подсказал, что старика можно найти с понедельника по пятницу с 10:00 до 17:00 на углу улиц Сиреневая и Флотская. «Прыгун» опустился на Сиреневой. После неприятного инцидента у «Интры» Карев стал куда более осмотрительным в выборе места для парковки.

Придерживая слабую правую руку, следователь вылез из салона и побрел вдоль улицы. Типовые округлые конструкции из бетона, стекла и стали. Пустая дорога. На заплеванном асфальте — пачки из-под сигарет, обертки жвачек, смятые пластиковые бутылки и прочие отходы городской жизни.

Рассеянно глядя под ноги, Карев подумал, что надо будет еще раз заехать во дворец Сато и отключить в компьютере «поздравитель». А то Виктор и госпожа Тахи немало удивятся, когда получат на следующий праздник открытку от лежащего в коме или уже мертвого родственника. Невольно вспомнился растерянный дворецкий. Надо бы замолвить словечко полковнику о Смоллере, чтоб не оказался бедняга на улице…

Но это все после, если будет время. После отчета. Павел поднял голову.

Как ни странно, на пересечении улиц действительно сидел старик, откинувшись в доисторическом шезлонге и молча созерцая приземистый магазин «хозтовары», аккурат через дорогу. Карев присмотрелся. Дряблые щеки. Водянистые глаза. Глубокие складки на лбу. Грубо остриженные волосы, на удивление, совершенно не тронуты сединой. У ног старика стояла большая банка из-под консервированных ананасов. Из нее выглядывало несколько смятых банкнот. Карев никогда в жизни не видел столь грязной, засаленной одежды. И запах… Следователь остановился, не доходя пары шагов до человека в шезлонге.

— Вы господин Хотеенков?

— Чему обязан? — проскрежетал сухой голос.

— Следователь Павел Карев, Предпоследнее Дознание. Я занимаюсь делом Мартина Сато. Вы могли бы рассказать мне что-нибудь об этом человеке?

Хотеенков молча пнул банку. Несильно, но она скрябнула по асфальту и красноречиво придвинулась к следователю. Порывшись в карманах, Карев нашел пятерку и бросил в металлическое жерло. Подумав, бросил еще десятку.

Выражение лица старика несколько смягчилось. Он поднес кулак ко рту и прокашлялся.

— Так что вас, господин следователь, интересует?

— Все о Мартине Сато. Я из Предпоследнего Дознания, так что, сами понимаете…

— Да, я слышал… — с удовольствием констатировал старик, — вы убиваете людей.

Карев вздрогнул.

— Ничего подобного!

— Вот как? А что же вы с ними делаете?

Следователь вздохнул, возвышаясь над стариком в шезлонге. Нехотя принялся выуживать из памяти абзацы вызубренного на курсах учебника:

— Наше ведомство занимается теми коматозными больными, в чьих телах жизнь поддерживается исключительно медицинскими аппаратами, хотя никаких шансов на возвращение в сознание уже не осталось.

— И зачем же?

— Ну… у них статус особый. С одной стороны, еще формально не умерли, а с другой — уже никогда не вернутся в мир живых… Так вот, еще лет триста назад встали острые вопросы: уместно ли подобное «милосердие», и если да, то до какого предела поддерживать растительное существование тел таких пациентов?

— Непростые вопросы.

— Ответы на них смог дать Виталий Тон. Основатель Предпоследнего Дознания. Он говорил, что человек попадает в коматозное состояние неслучайно. Это должно иметь смысл. И смысл в том, чтобы мы, живые, могли увидеть его с лучшей стороны, разглядеть даже в нравственно деградировавшем человеке, если он таков в глазах окружающих, нечто подлинно доброе.

— Хм! А как, интересно, подлинность добра у вас определяется?

— Критерий один, но довольно строгий: бескорыстие поступка. В жизни каждого человека внешне симпатичных дел набирается изрядно, но дотошную проверку на предмет бескорыстия выдерживают далеко не все. Поэтому по каждому попавшему в наше ведомство ведется тщательное следствие. С опросом свидетелей, анализом улик…

— Занятно. А потом?

— Когда удается найти два-три «чистых» поступка, следователь составляет отчет и подает его на комиссию. Если отчет неудовлетворителен, комиссия назначает дополнительное расследование…

— Ну а когда все в порядке?

— Отчет в сокращенном виде идет в печать, в наш бюллетень. Оттуда его перепечатывают центральные издания, лучшие отчеты кладутся в основу сюжетов книг и фильмов.

— Постой-ка! — старик сощурился. — Кажется, я что-то читал такое… Или слышал… Про этого, как его… Ка… Ка…

— Кайрондера, — подсказал следователь, поджав скрытые усами губы.

— Точно! Ну и имечко! А история хороша… Пробирает. Ты бы сразу сказал про Кайрондера, а то дознания какие-то…

— Наша служба играет огромную роль в поддержании стабильности и равновесия в обществе. Тону и его последователям удалось вернуть человечеству веру в добро, основанную на конкретных фактах. Негативные последствия работы «черных» следователей — полицейских, налоговиков, контрразведчиков, изобличающих во внешне добропорядочном человеке пороки и преступления, уравновешиваются позитивными последствиями работы «белых» следователей — дознавателей, вскрывающих объективно добрые, чистые стороны в каждом, даже самом безнадежном человеке.

Хотеенков молча покачал головой. Затем неторопливо почесал затылок.

— А что же все-таки с этим-то происходит… с подследственным?

— Если комиссия принимает отчет, то его герой отправляется на «определитель».

— Это что еще такое?

— Разновидность жребия. Если выпадает один вариант, значит, работа там, наверху, получила одобрение, и все аппараты отключаются.

— И человек умирает?

— Да. — Карев поморщился: об этом было не принято так говорить. — А если выпадает второй вариант, это свидетельствует, что главного о человеке мы еще не узнали, аппараты продолжают функционировать, и следствие возобновляется снова и снова, пока наконец работа не получает одобрения свыше, и душа не отпускается из бессознательного тела на последнее дознание, представ пред ликом Того, Кому не нужны никакие отчеты…

— Я и говорю: убиваете, — удовлетворенно резюмировал старик. — Что ж, господин следователь, я понял, что требуется. Мартин… Значит, в коме он? Ясно. Чего-то совсем определенного не припомню. Мы с ним вместе учились. Он уже тогда был замкнутый, все ему не нравилось. То есть где надо, мог и смеяться, и лебезить, и анекдоты вспомнить, и комплиментами сыпать — без этого не пролезешь в люди. Но это все ненастоящее было. Только иногда, по вечерам, когда разговоришься с ним по душам за кружкой пива, бывало, раскроется он и сам счастливый делается. Но потом уже такого я за ним не замечал. Вместе мы поступили в «Интру», вместе ползли наверх. Мартин опередил меня, я стал его помощником, а потом и заместителем. Чего он хорошего делал? Да вот, когда в молодости играли мы с ним в теннис, подавал он хорошо… Но это ведь не то, что вам нужно, так? А чтобы, там, ребенка из горящего дома вынести или вдове какой-нибудь тысчонку отстегнуть — не найдете вы такого за Мартином. Я, по крайней мере, не знаю.

— Он усыновил племянника, — напомнил следователь, переминаясь на подуставших ногах.

— Как же, помню усыновление, то бишь опекунство, да, — охотно закивал старик. — Тогда, еще при Касселе, скончался его главзам — Гонорио Табб. Ну и въедливый же был старикан, упокой Господи его мелочную душу! Словом, открылась вакансия второго лица в корпорации. Претендентов было двое: первый администратор Гуобен и второй администратор — Сато. По всему, Гуобен должен был пройти. Сложись так, и Мартин до сих пор бы ходил в администраторах. Но тут подвернулся случай, брат его вместе с женой разбились на «прыгуне». Мартин никогда дураком не был. Быстренько оформил опекунство, а господин Кассель-то имел слабинку — сантиментами баловался. Вот и проникся, решил, что Сато-де надо помочь, чтобы сироту содержать. Так и выбился хитрый лис в главные замы.

К мальчишке он относился строго. Помню случай: в честь какого-то очередного юбилея кто-то из начальников отделов подначил своих, и те поднесли Мартину коробку конфет с орехами. Дорогих, хороших. Но не знали лизоблюды, что у него аллергия на орехи. Хе-хе! И вот, как сейчас вижу: ходит он по кабинету и вопит, что они, значит, специально подсунули, что, мол, лучше бы и не дарили ничего, а затем взял да и бросил конфеты в урну. Я говорю ему: чего добро выбрасывать, ты бы лучше мальчонке снес… Ну, Мартин подумал и велел мне достать коробку из урны и завернуть в пакет. Очень был бережлив.

Ну а когда через полтора года и господин Кассель, добрая душа, отправился в лучший мир, совет учредителей назначил на его место Мартина. А тот на следующий же день отослал мальчишку в военную школу на Сицилии. Я сам подбирал, по его поручению. Больше я не слышал ничего о Вите, но, кажется, он хорошо учился. Мартин при мне никогда не вспоминал о нем, разве что раз-другой спросил про оплату.

Карев озадаченно поднял глаза к небу. На фоне облаков между рядами сверкающих стеклом небоскребов плыла желтая сарделька «прыгуна»-такси.

— Может быть, Сато помогал работникам?

— Ха-ха-ха! — широкая стариковская ухмылка обнажила коричневые, стертые зубы. — Вы, должно быть, не заходили в «Интру», если такой вздор несете. Став директором, Мартин сразу повысил зарплату, но отменил все субсидии и строго следил за этим. Никому и ни в каких случаях. Однажды, когда он был в отлучке, взял я «грех» на душу — выплатил субсидию какому-то оператору на лечение жены.

— Вы?

— Я. Тогда главой профсоюза был Герт, умный малый. Он-то со мной и потолковал. Объяснил, что сотрудники недовольны и как они намерены действовать, если Сато этому оператору откажет. Как на совет станут давить, со СМИ работать… Грамотно объяснил. А в ту пору среди учредителей были те, кому новый директор очень не нравился. Понял я, что есть риск для Мартина. Не то чтобы уж смертельная опасность, но реальный риск — да. Вот и выплатил оператору через бухгалтерию. Ну и влетело же мне от Мартина, когда он вернулся! Как же он бесился из-за несчастных пяти тысяч! А ведь на пользу пошло… Но Мартина все равно крутило. Как и тогда, с похоронами мужа Марго. Я уж и на совет кивал, и на общественное мнение. Еле уломал. А он же потом целый месяц изводился, что я его по миру пустить хочу. И наконец пустил по миру меня. Видимо, в целях самозащиты. Я, конечно, немного преувеличиваю… побарахтался я еще несколько лет, прежде чем в руки соцслужбы ухнуть. Но под горку-то все же дружок меня толкнул.

Старик замолчал, со странной улыбкой вглядываясь в магазин на той стороне безлюдной улицы. Карев продолжал нависать столпом, ошарашенно пытаясь уложить в голове услышанное.

— А ведь сквозила у меня тогда соблазнительная мыслишка: договориться с Гертом да сообща скинуть Мартина. Теперь, глядишь, он бы вместо меня здесь торчал, на свежем воздухе, так сказать, — старик дернул щекой и прокашлялся. — Но жалко его как-то стало. Все-таки вместе к экзаменам готовились. Вместе в университетском сквере пиво пили. Не то чтобы Мартин злой был с самого начала, просто не знал, как себя с людьми вести, боялся людей. Он и с племянником-то, может, хотел по-хорошему, да не ведал, как надо. Ну а потом, когда уж до верхушки долез… Чего говорить, власть и не таких губила. Да еще в том беда, что ничего в жизни Мартин не любил, кроме дурацких картин этого Са… Са…

— Савушкина, — пробормотал Павел.

— Точно! У него прямо страсть была. Помню день, когда она родилась. Потащились мы как-то в галерею, уж не помню, по какому случаю, бродим, скучаем — и вдруг замер он. Смотрю: уставился в какую-то ерунду, вроде нарисованного башмака. И стоит, не оттащишь. Чего уж там он углядел, не знаю. Но еще тогда, помню, сказал, что все картины этого Савушкина обязательно приобретет. И сдержал клятву молодости. Когда я увольнялся, он оплатил последнюю, оставалось только привезти. На что Мартин только ни шел, чтобы заполучить очередную безделушку! Тут он не жалел никаких денег. А если кто противился, то уж совсем крут становился… Не сам, конечно, со специальными людьми договаривался. Вроде никого не убили, но жизней запороли порядочно. Одного мелкого банкиришку помню — тоже коллекционер, не хотел продавать какую-то лысину на холсте. Мартин проконсультировался кое с кем, провел пару операций, и банкир как-то раз проснулся разоренным и с кучей долгов. Приполз на коленях к Мартину и картину принес. Тот купил, но уже за полцены! Чтоб другим неповадно было. Я потом, когда сам опустился на дно, встретился с этим банкиром. Не выдержал человек, съехал с катушек. Семью бросил, из малогабаритки, куда его соцслужба поселила, сбежал. Бродяжничает теперь где-то рядом с «Интрой». Местная достопримечательность, у нас вообще таких мало. Можете найти, растрепанный, обросший весь, с бородавкой на носу, околесицу все время несет… Ах, да, я забыл: вас такие вещи не интересуют. Не по вашему ведомству… Поговорите с Марго, может, она что из детства Мартина упомнит, сестра как-никак. На «Интру» сходите, как знать, не учудил ли Мартин после моего ухода какого-нибудь доброго дела. Но это вряд ли… Совсем он от всего закрылся, единственное окно в душу оставил для картин этих… Хотя… — Хотеенков вдруг стал серьезен, — если бы он сидел сейчас на моем месте, то я, возможно, был бы на его? И сейчас меня бы дознавали? Ну уж нет. Так лучше, — и старик, наклонившись к банке, выгреб из нее купюры.

* * *

Всю дорогу до дома Павел остывшим взглядом скользил по крышам высоток, проплывавшим внизу. Вот и все. Как говорится: следствие зашло в тупик. Вспыхнуло, правда, на миг подозрение, что Хотеенков попросту лжет, чтобы отомстить Сато. Но пришлось его отбросить. Не мог он лгать. Старик рассказывал даже без вопросов. Да и ответы его уже никак не способны повредить Сато… А вот ему, Кареву, еще как способны! Не найти ни одного доброго дела — это гарантированный минус в послужном списке. Наберется их три — и прощай, следственная работа. Что там небритый викинг с «Интры» говорил о потере работы? Сердце сжалось, когда Павел подумал о том, что может стать с Инной…

Нет, это невероятно! Чтобы все добрые дела сложились случайно, помимо воли человека… Но вдруг как-то некстати вспомнилось совершенное им самим «спасение полковника Сато». За которое он готов получить орден, и всю жизнь пользоваться привилегиями, и раз за разом повторять ложь об этом, строя счастье на лжи и распространяя все ту же гибельную черноту вокруг себя, что так явно нарисовалась в бреду.

«Ну и что? — зашептал чей-то голос в голове. — Ведь на самом же деле спас. Какая разница, случайно или нет? А Хотеенкова просто выбросить из головы. Отчет-то уже почти готов. Кто узнает? Кому какое дело до того, кем был этот Сато? Правды ведь в любом случае не узнаешь. Все эти отчеты, даже о Кайрондере, не условность ли? В душу ведь никто не лез. Беллетристика одна. Так не лучше ли выбрать ту версию лжи, которая не поставит под удар семью?»

«А как же настоящая истина? — мысленно ответил Карев. — И тот мир, где она яснее ясного? Ведь и меня, придет время, будут расследовать. Если не здесь, на предпоследнем дознании, то уже там, на последнем?..»

«Да будет ли оно еще? — зашипел голос. — Это все далеко. Себя не жалеешь, так хоть о жене подумай! Или твоя гордость важнее ее счастья?»

Карев опустил голову и уткнулся в ладони. Вспомнилось отчего-то — сапоги по бокам, полутемный салон, накрытый тканью труп… «Я уже как-то лгал…»

* * *

Петрович слушал молча, подперев кулаком квадратную красную морду и спокойно шаря по лицу собеседника взглядом узких серых глаз.

— Ну вот что, Павел, — заговорил он, терпеливо дослушав до конца. — О геройстве твоем позже поговорим. Твоя профессиональная несостоятельность меня заботит больше. Ты отчет принес? Хотя бы черновик?

Дрожащей левой рукой Карев протянул широкое металлическое кольцо. Петрович принял, зачем-то посмотрел на свет.

— Здесь все?

— Все, что видел и слышал.

Петрович поднял кольцо к голове и прикрепил за ухом. Несколько минут невидяще смотрел перед собой. Кареву, по ту сторону стола, оставалось лишь нервно дергать левый ус, пригибать подбородок вправо и вниз, приподнимать брови и отчаянно бороться с мыслью бросить все, вскочить и уйти.

Наконец короткие толстые пальцы отлепили кольцо и швырнули на стол. Взгляд начальника приобрел осмысленность, стал насмешливым.

— Ах, дурак ты, Павлик, дурак! Всему-то вас, молодежь, учить надо! — Петрович довольно откинулся в кресле. — Что Халл, что ты… Сато твой, оказывается, без ума от картин Савушкина был, верно? И все их таки собрал? Только одну, уже оплаченную, еще не успели подвезти?

— Да… — осмелился проговорить напряженный Карев.

— А оплатили ее еще при Хотеенкове, которого выгнали пятнадцать лет назад! Какой же это фанатичный коллекционер будет ждать пятнадцать лет, пока привезут уже оплаченную и столь вожделенную картину?

Павел молчал, глупо хлопая глазами и уставившись на начальника.

— Ох-хо-хо! Все приходится делать самому! — выдвинув компьютер, Петрович навис над ним, бегая пальцами по сенсорным клавишам. — Та-а-ак, у кого он купил эту мазню?

Карев замер, навострившись. Внутри зашевелилась смутная догадка.

— Некий Александр Якимов, — провозгласил начальник, читая с экрана. — Работает таксистом. Интересно, откуда у таксиста деньги на такую картину? Ого, раньше был обеспеченным человеком. На покупку «Руки» Савушкина истратился до гроша. Еще один фанатик! Только, в отличие от Сато, нищий. Смотрим дальше. Живет в двухкомнатной халупе. Там же прописана Марфа Черниловская, его теща. А вот это уже интересно: госпожа Черниловская перенесла дорогостоящую операцию аккурат через неделю после того, как Якимов продал картину Сато. Любопытно: твой сухарь отвалил двадцать тысяч, а картина так и осталась у таксиста.

Память вдруг всколыхнула лица, образы… «Единственное окно в душу… и через это окно — увидеть того таксиста в момент, когда он от своей картины отказывается… ради тещи… вот она, тайна исповеди… пятнадцать лет…»

— Я знаю, — улыбнулся Павел. — Я знаю, почему он так сделал. Я видел этого таксиста…

— А теперь скажи мне: конечно, Мартин Сато — мерзавец, как и все мы, но разве это не дело, которое ты искал и должен был найти? Когда человек отказывается от своей выгоды и своей страсти ради другого — разве это не подвиг? Ну что, дальше тебе разжевывать или сам разберешься?

— Спасибо, Викентий Петрович! — Карев едва не захлебывался от радости. — Дальше я сам! Спасибо! Вы — гений!

— А вот это ты брось! Переговори с таксистом и завтра подашь нормальный отчет. А орден Мужества ты все же получишь. И не спорь. Для того, чтобы признаться в собственном бессилии и отказаться от незаслуженного, но лакомого куска, тоже нужно мужество. И немалое. К тому же… — Петрович заговорщицки улыбнулся, перегибаясь через стол, — если окажется, что ты не герой, придется инициировать «черную» комиссию, которая будет разбирать вопрос ответственности того, кто послал тебя на Тират. А зачем нам это надо? □

 

Василий Головачёв

ДЕСАНТ НА ПЛУТОН

 Иллюстрация Алексея МАЛАХОВА

1.

Первыми заметили изменения блеска Плутона, самой дальней планеты Солнечной системы, чилийские астрономы из обсерватории Мелипаль в Паранале. Впрочем, к этому моменту двойная планета Плутон-Харон уже не считалась самой дальней, за ее орбитой были открыты и другие космические объекты, претендовавшие на звание планет: Квуорар — круглый кусок льда диаметром в тысячу триста километров, Томбо — также ледяная планетка диаметром чуть больше тысячи километров, и два десятка крупных астероидов из пояса Койпера диаметром от девятисот до тысячи километров. Астрономы утверждали, что с вводом в эксплуатацию новых телескопов они откроют еще не одно космическое тело за орбитой Плутона, и, вполне возможно, их заявления не были голословными. Пояс Койпера действительно таил в себе неизведанные запасы «строительного материала», из которого около четырех с половиной миллиардов лет назад создавалась Солнечная система. Однако речь в данном случае идет о Плутоне, долгое время считавшемся спутником Урана, который оторвался от него в результате какого-то катаклизма и стал самостоятельной планетой.

Плутон был известен еще древним шумерам пять тысяч лет назад. Однако для современников открыл его в 1939 году американский астроном Клайд Томбо. Спутник же Плутона Харон и вовсе был открыт лишь в 1978 году астрономом Дж. Кристи, и стало ясно, что эту пару и в самом деле можно назвать двойной планетой. Во-первых, потому что Харон вращается вокруг Плутона синхронно с вращением самого патрона, всего в двадцати тысячах километров от него. Во-вторых, потому что его диаметр всего вдвое меньше диаметра Плутона.

Благодаря длительным наблюдениям за планетой в начале XXI века астрономам удалось установить многие характеристики пары, в том числе состав пород, газовый состав атмосферы, альбедо и другие. Оказалось, что Плутон не похож на свой спутник, так как плотность его вдвое больше, а отражательная способность меньше. По сути, Харон являлся куском водяного льда, в то время как Плутон имел каменное ядро и был покрыт не только толстым слоем льда, но и замерзшими газами и обломочным материалом — свалившимися на него за миллиарды лет осколками астероидов, метеоритов и ядер комет, а также кое-где слоем пыли, образующим своеобразные темные «моря».

И вот альбедо Плутона изменилось, планета стала менее контрастной и более светлой. Впечатление было такое, будто замерзшие на его поверхности газы вдруг испарились и одели Плутон (и Харон тоже) хорошо отражающим свет слоем тумана.

После того как сообщение об открытии распространилось в научном мире, в область пространства в направлении на созвездие Козерога — именно там в это время находилась двойная планета относительно Земли — были направлены телескопы большинства обсерваторий мира, в том числе такие крупные, как Субару в Японии, Хобби-Эберли и Кек-1 в США, Анту, Кьюен и Йепун в Чили, LZT в Канаде и БТА в России, в Симеизе. И уже через два дня наблюдений стало ясно, что у Плутона действительно появилась достаточно плотная атмосфера.

2.

Они поссорились.

Денис даже не понял причины.

Ну, допустим, в беседе с друзьями — сидели вечером в его московской квартире на Воробьевых горах, пили вино, шутили — он позволил себе нелестно отозваться об американцах, великое ли дело? Беседа была не из разряда политических, тем более, что все были навеселе после удачной спасательной операции: команда Славы Абдулова, ставшего командиром космического спасателя «Амур», вытащила экипаж корейского челнока «Ким Чен Ир» прямо из внезапно взорвавшегося ядра кометы Синити-Хоси. И тем не менее Кэтрин обиделась, резко заявила, что русские не лучше, что они до сих пор имеют имперские амбиции, хотя сами не могут обойтись без помощи других стран, и хлопнула дверью.

Денис думал, что все обойдется, так как ссоры с женой происходили и раньше — оба претендовали в семье на роль лидера, — но заканчивались мирно. Однако наутро он обнаружил, что Кэтрин уехала насовсем. К себе домой, в Америку, в город Окленд, штат Калифорния, где у нее была своя квартира. Так началось утро пятнадцатого сентября для Дениса Молодцова, подполковника Российских войск космического назначения, начальника группы быстрого реагирования и заместителя начальника национального Центра экстремального оперирования в космосе (ЦЭОК), мастер-пилота, командира двадцати с лишним спасательных экспедиций.

Прошел год, как он женился на Кэтрин Бьюти-Джонс, капитан-командоре Военно-космических сил США, командире шаттла «Техас», которую он спас во время рейда к астероиду Ирод, и которая спасла его во время экспедиции к объекту Окурок. Двух встреч в экстремальных условиях оказалось достаточно, чтобы у молодых людей возникла симпатия друг к другу, а потом вспыхнула и любовь. На третьей встрече — Кэтрин пригласила его к себе в Окленд — Денис понял, что жить без нее не может. На четвертой — теперь майор пригласил ее в Россию, сначала в Москву, потом в деревню под Смоленском, где жили родители — он сделал ей предложение. Через месяц они поженились.

Свадьбу играли дважды: по-русски — в России, по-американски — в Соединенных Штатах. Впрочем, и там, и там свадьба была достаточно скромной, так как оба служили в космических войсках своих стран, оба подписывали обязательство хранить государственную тайну и оба имели друзей-военных, которых не слишком охотно отпускали со службы, а тем более за границу.

Год пролетел незаметно.

Денису — рост средний, метр восемьдесят, лицо худое, с упрямым подбородком, курносый нос, светло-серые глаза, шапка русых волос, делающая его похожим на поэта Сергея Есенина — исполнилось тридцать лет. Кэтрин — высокая, гибкая, красивая, черные брови дугой, пунцовые губы, темно-серые глаза, волосы до плеч — отстала от него на год, ей было двадцать девять.

Он получил звание подполковника и стал начальником группы быстрого реагирования российского ЦЭОК, а также заместителем начальника Центра. Она продолжала летать на шаттлах, участвовала в длительной экспедиции на Венеру, на поверхность которой упал астероид Ирод.

Как оказалось, крестообразный объект, начиненный спорами чужой жизни, не разбился, доказав, что это не простой космический булыжник. Кроме того, в горячей плотной атмосфере Венеры стали проявляться странные эффекты, говорящие о том, что зародыши Ирода ожили. Чем это могло закончиться, догадывались многие ученые, но точно не знал никто.

Другой необычный объект под названием Окурок, вторгшийся в Солнечную систему на полгода позже Ирода, — гигантская труба с выходом в «иное пространство», — также остался здесь, но пристроился он не к Венере, а к Меркурию, точнее, занял позицию между ним и Солнцем, направив один из концов трубы на светило. Подлететь к нему пилотируемым земным кораблям не удавалось, лишь автоматические зонды с трудом преодолевали огненное дыхание Солнца, но и они долго работать вблизи него не могли. Поэтому Окурок оставался пока осколком «терра инкогнита», давая обильную пищу ученым, журналистам и обывателям, часто обсуждавшим загадки природы на разного рода телешоу.

Год молодые прожили, как говорится, душа в душу. Не без трений и мелких обид, но с огромной радостью. Ничто не предвещало конфликтов и долговременных ссор, хотя, напомню, оба были лидерами.

Однако супругам всегда удавалось найти компромиссное решение. До последней минуты. А потом Кэтрин тихо собрала вещи и улетела к себе, оставив записку всего с двумя словами: «Не ищи». Что означало: она весьма сильно рассердилась на последнее неосторожное заявление супруга, захмелевшего от шампанского.

Впрочем, эту причину определил он сам, проанализировав события их совместной жизни.

Последнюю неделю — начало июня — он находился в отпуске, собираясь показать жене прекраснейшие уголки России. Но она разорвала их отношения, и план сорвался. Дениса мучили противоречия. С одной стороны, хотелось немедленно помчаться в Окленд и помириться, с другой — гордость нашептывала: какого дьявола, пусть сама ищет пути примирения, ты ни в чем не виноват! Когда он все-таки решил позвонить теще, в квартире раздался телефонный звонок.

Обрадованный — сама решила позвонить! — Денис схватил трубку и услышал глуховатый бас генерала Зайцева; генералом и начальником Центра он стал полгода назад, заменив на этом посту ушедшего в отставку генерала Лещенко.

— Не спишь, подполковник?

— Нет, — разочарованно ответил Денис.

— Что-то мне голос твой не нравится. Как настроение?

— Комси комса.

— С чего бы это?

— Так… долго рассказывать.

Зайцев хмыкнул.

— Надеюсь, ничего серьезного? А скажи-ка мне, дорогой Денис Васильевич, одну вещь: где твоя жена в настоящий момент?

— Зачем она вам? — пробурчал Молодцов, неприятно удивленный странным вопросом.

— Да, понимаешь, есть одно подозрение…

— Она… уехала… к себе домой…

— Когда?

— Два дня назад. А что? В чем дело, Константин Петрович?

— Черт! Все сходится!

— Да что произошло? — заволновался Денис, отгоняя недобрые предчувствия. — С Катей что-то случилось?!

— Ничего с твоей Катей не случилось. Похоже, американцы нас снова опередили. Слышал об испытаниях нового шаттла?

— Слышал. Мы и сами готовимся испытать новую «Ангару».

Речь шла о создании принципиально нового космического корабля, использующего принципы теории УКС — упругой квантованной среды. Эту теорию разработал известный российский ученый Владимир Леонов еще в начале девяностых годов XX века. По его расчетам корабли такого типа были способны облететь Солнечную систему за считанные месяцы.

— Так вот, американцы запустили свою колымагу с леоновским двигателем, и не куда-нибудь, а к Плутону. Соображаешь? И есть подозрение, что руководит экспедицией твоя жена.

— Не может быть!

— Может, подполковник, может, к великому прискорбию.

— Она мне ничего не сказала…

— Ну, это объяснимо, она человек военный, решительный и тоже связана гостайной. Ты бы ей сказал об испытаниях?

— Н-нет…

— Вот видишь. Короче, отпуск твой закончился, дуй на базу. Решено испытательный полет сто одиннадцатой «Ангары» направить к Плутону, из-за которого сейчас ломают копья все астрономы. Возглавишь экспедицию ты, как самый опытный драйвер.

Денис хотел было ляпнуть, что он не готов к такому длительному путешествию в космос, но вовремя прикусил язык. Генерал бы его не понял. Да и создатель новой «Ангары» уверял, что до Марса на его корабле можно долететь всего за двадцать два часа, а до Плутона, если не ограничивать скорость, за три-четыре дня.

Однако неужели это правда, что жена улетела на Плутон, воспользовавшись ссорой? Хотела скрыть, что ее вызывают в НАСА?

3.

Новый российский челнок «Ангара-111» носил собственное имя «Амур». Он был создан всего месяц назад в условиях строжайшей секретности, что, как оказалось, вовсе не гарантировало России главенствующей роли в исследовании Солнечной системы. Американцы тоже владели новейшими технологиями конструирования космической техники, а старт их шаттла «Калифорния» только доказывал тот факт, что и они умеют пользоваться разработками ученых из России. Во всяком случае позже стало известно, что главным конструктором «Калифорнии» стал белорусский ученый-физик Штамм, учитель Леонова, уехавший из Белоруссии в начале девяностых годов XX столетия.

Его ученик Владимир Леонов, будучи еще кандидатом технических наук, примерно в те же годы разработал революционную теорию вакуума как упругой квантованной среды, позволявшую увязать воедино квантовую теорию поля, теорию струн, теорию гравитации и эйнштейновскую общую теорию относительности в одно целое. Естественно, его теория У КС была встречена в штыки ортодоксальной наукой, что, однако, не помешало ее творцу продемонстрировать реальные физические эффекты и разработать первый в мире антигравитационный двигатель. Впрочем, не первый, если учесть, что американцы сумели сделать то же самое в те же сроки.

Корабль был красив.

Денис восхищенно рассматривал крутые обводы корпуса «Амура», напоминающего две переходящие друг в друга «летающие тарелки», и верил, что это творение рук человеческих действительно способно летать, несмотря на отсутствие ракетных дюз и видимых двигательных гондол. Он уже знал, что принцип работы главной энергетической установки «Амура» основан на сферической деформации вакуумного поля, не имеющей ничего общего с реактивной отдачей, используемой в обычных ракетах, но это знание пока было чисто теоретическим. Теперь предстояло проверить принцип антигравитации на деле. Хотя по утверждению разработчиков корабля модели его уже летали.

Девятнадцатого июня в главном корпусе Центра экстремального оперирования, располагавшемся в Плесецке, собралась команда, которая должна была совершить испытательный полет — сверхдальний бросок к Плутону. В нее вошли, кроме Молодцова, проверенные в деле специалисты: капитан Вячеслав Абдулов и планетолог Феликс Эдуардович Глинич, а также один из разработчиков «Амура» инженер Михаил Жуков. На борту корабля он должен был выполнять роль бортинженера. Главный конструктор «Амура» Владимир Александрович Леонов тоже хотел войти в состав экипажа, но ему уже исполнилось семьдесят лет, и столь экстремального путешествия он мог не выдержать. Главе службы безопасности РВКН генералу Матвейкину с трудом удалось отговорить его от этого шага.

Совещание экипажа с конструкторами, командованием РВКН и учеными, заинтересованными в изучении планет Солнечной системы, длилось недолго. Поджимало время. Уже было точно известно, что американцы и в самом деле запустили свой новый шаттл к Плутону, не поставив в известность своих коллег из других стран, и российские специалисты не могли и не хотели оставаться в стороне от этого процесса. Полет «Амура» должен был утвердить амбиции России на звание передовой космической державы, а главное — мог послужить человечеству не меньше, чем грандиозные американские проекты, так как все хотели знать, что же все-таки происходит на окраине Солнечной системы, почему вдруг резко изменился блеск Плутона. По имевшимся у астрономов данным эта небольшая планета состояла из льда и камня и была покрыта тонким слоем замерзшего азота с небольшой добавкой метана, поверх которого кое-где собрался значительный слой пыли. Температура на ее поверхности не превышала 70 градусов по Кельвину, то есть составляла минус 203 градуса по Цельсию. Харон же и вовсе представлял собой кусок льда сферической формы, не имеющий даже следов атмосферы, поэтому интерес ученых был оправдан. На границах Солнечной системы произошло необычное событие, и стоило проверить, что это за событие и чем вызвано.

Хотя в душе Денис понимал: руководители российского Космического агентства, равно как и высшие чиновники, были просто уязвлены тем, что их опередили американцы.

— Цель ясна? — закончил совещание командующий РВКН.

— Так точно! — вытянулся Денис.

— На всякий случай повторю: главное — вернуться! Хрен с ним, с Плутоном, дождется своей очереди, еще успеем погулять по его равнинам. Понятно?

— Так точно, — повторил Денис, подумав, что для него теперь главное — найти американский челнок «Калифорния». Что он скажет при встрече его капитану Кэтрин Бьюти-Джонс, то есть своей законной супруге, Денис еще не знал.

4.

Угольно-черное небо со всех сторон.

Сверкающая полоса Млечного Пути и звезды. Одна крупнее остальных — родное Солнце, видимое с расстояния в сорок астрономических единиц или шесть миллиардов километров.

Денис переключил вектор системы обзора, и на передние экраны рубки выплыл туманно-голубоватый горб близкой планеты, из-за которого виднелся еще горбик, только туманно-белесый, похожий на шляпку шампиньона. Плутон и Харон. Но оба с приличной атмосферой, сквозь которую нельзя было разглядеть, что делается на поверхности планеты и ее спутника. Нельзя было даже с уверенностью утверждать, что эта поверхность существует, хотя локаторы и фиксировали твердое и очень неровное дно на глубине в двадцать километров. И все же не видать ни зги, сплошной туман, газовый компот: азот — двадцать процентов, метан — около одного процента, чуть-чуть кислорода, совсем немного водорода, остальное — водяной пар.

— Ничего? — задал Денис сакраментальный вопрос.

— Ничего, — односложно отозвался бортинженер Миша Жуков.

Имелось в виду, что никаких следов пребывания возле Плутона шаттла «Калифорния» не наблюдалось. Американский челнок как в воду канул, несмотря на доказательства старта к Плутону, полученные с Земли благодаря работе спецорганов. Было известно, что «Калифорния» действительно стартовала к границе Солнечной системы с тремя астронавтами на борту, и командовала экспедицией капитан Кэтрин Бьюти-Джонс, жена Дениса Молодцова. А поскольку по пути к Плутону корабль Кэтрин обнаружить не удалось, как и возле самого Плутона, приходилось предполагать, что он совершил посадку на поверхность планеты. Или ее спутника. Куда именно — еще предстояло выяснить.

Полет длился четверо суток.

Еще никогда прежде Денис не командовал кораблем, способным достигать половины скорости света без особых усилий. Конечно, все дело было в принципе работы двигателя, использующего напрямую энергию вакуума, и все же возможности «Амура» впечатляли даже бывалых косменов, какими были Денис и Слава Абдулов. Единственным слабым местом челнока оказалась его защита: при скоростях в сто тысяч километров в секунду столкновение с любой песчинкой грозило ему катастрофой, не говоря уже о столкновении с более крупными небесными телами, обломками астероидов и комет. Но обошлось. Столкновения имели место, причем довольно часто, однако обтекаемый корпус «Амура», усиленный плазменным слоем и магнитным экраном, которые тормозили и отбрасывали мелкие камешки, пока выдерживал лобовые удары. А если он столкнется с более крупным метеоритом?

— Что будем делать, командир? — осведомился штурман корабля Слава Абдулов.

— Радио на базу, — буркнул Денис. — Мы на месте. Начинаем наблюдение за объектом. Аппарат ведет себя прилично, особых претензий не имеем.

— Есть претензии, — возразил ради объективности Миша Жуков, часто пропадавший в машинном отделении. — Генератор нужно дублировать и…

— Отставить возражения, подробностями будем делиться на Земле. Главное — все работает. — Денис подумал. — Добавь еще: нет ли вестей от… Кэтрин? Впрочем, — он еще немного подумал, — не стоит, были бы новости, нам бы и так сообщили. Короче, парни, высовываем наружу все наши глаза и уши и смотрим, что здесь происходит. Выводы будем делать потом. Ясно?

— Так точно! — дружно ответил экипаж.

5.

Конечно, основную нагрузку по наблюдениям за Плутоном и его спутником взял на себя бортовой исследовательский компьютер. Но и экипажу пришлось поучаствовать в этом процессе, тем более, что заниматься ему, в принципе, было больше нечем.

Спали, сменяя друг друга, по двое, вели наблюдение тоже по двое, изучив за три дня почти все видимые детали обеих планет. Впрочем, деталей этих набралось немного, поверхности Плутона и Харона по-прежнему скрывал густой белесо-голубой туман, поэтому удавалось лишь изредка увидеть что-либо поинтересней ровной пушистой пелены.

Фонтаны пара, достигавшие высоты в полтора десятка километров.

Смутные тени, снующие в бело-голубоватых глубинах атмосфер.

Стремительные голубые и зеленые струи, похожие на возникающие за самолетом в стратосфере Земли торсионные хвосты.

Возникающие и исчезающие геометрически правильные полупрозрачные фигуры.

Тусклые вспышки на дне появившейся атмосферы обоих партнеров

— Плутона и Харона.

Гирлянды звездочек, медленно разгорающихся и медленно гаснущих, тоже образующих контуры геометрических фигур: кругов, овалов и квадратов.

Что за процессы шли в атмосферах планеты и спутника, догадаться было трудно, однако мнения всех членов экипажа «Амура» совпадали: здесь есть жизнь!

Спорили, конечно.

Роль зануды-скептика брал на себя Глинич, приводивший множество аргументов в пользу отсутствия жизни от «атмосфера Плутона не имеет кислорода, да и температура здесь слишком низкая», до «раньше ведь никакой жизни не было, а то, что мы видим, является активизацией раскаленного ядра планеты». Но все его аргументы разбивались о факты, зримые невооруженным глазом, фиксируемые аппаратурой, от них невозможно было отмахнуться. Плутон ожил! А вместе с ним и его ледяной собрат-спутник, никак не претендующий на роль планеты с раскаленным каменным ядром. Впрочем, и сам Плутон такого ядра не имел, судя по фактическим измерениям его характеристик. Да, температура приповерхностного газового слоя значительно повысилась до минус шестидесяти — минус пятидесяти градусов по Цельсию, но все же о лавовых извержениях и горячих гейзерах речь не шла. Лед на поверхности планеты должен был оставаться льдом.

Три дня «Амур» наматывал витки вокруг Плутона на высоте тридцати тысяч километров, чтобы видеть сверху и Харон. Затем Денис повел его ниже, на двухсоткилометровую орбиту. Никаких свидетельств того, что в этом районе летает американский шаттл, по-прежнему добыть не удалось, и у командира зашевелилась шаткая надежда на его «полное отсутствие всякого присутствия» в системе Плутон-Харон. Возможно, «Калифорния» уже вернулась домой, а вместе с ней и Кэтрин, и ничего плохого с ней не случилось. А помириться с женой он всегда успеет, лишь бы она была жива!

— Предлагаю приземлиться, — сказал Феликс Эдуардович Глинич, приросший к приборам бортового исследовательского комплекса; об опасности подобных мероприятий он по обыкновению не думал, считая, что безопасностью операций должны заниматься компетентные в этом вопросе люди. — Точнее, приплутониться. Или еще лучше — прихарониться. Спутник, на мой взгляд, интереснее патрона. Очень хочется посмотреть, что там творится.

— А что там творится? — осведомился Слава Абдулов, занятый больше навигационными расчетами, чем визуальным осмотром окрестностей Плутона.

— Посмотрите. Это синтез локационного сканирования.

Глинич развернул над пультом объемное изображение Харона, затем укрупнил одну его часть, убрал фон, и экипаж «Амура» увидел необычную картину: поверхность небольшой планетки покрывал геометрически правильный узор глубоких прямоугольных в сечении рвов.

С минуту все молчали, разглядывая ландшафт, скрытый от прямого наблюдения белой дымкой атмосферы, но доступный локаторам корабля. Потом Абдулов хмыкнул:

— Каналы, что ли?

— Не знаю. Раньше их не было. Я имею в виду, что с Земли их нельзя разглядеть в телескопы.

— Но они, похоже, прорублены во льду, уж больно правильная форма.

— Возможно, это просто система трещин…

— Разуй глаза, Эдуардович! Рвы выглядят как искусственные каналы! Неужели будешь спорить?

— Не буду.

— Надо садиться, командир! — Абдулов оглянулся на бортинженера: — Миша, мы сможем нырнуть на дно атмосферы Харона?

— Хоть сто порций! — ответил жизнерадостный Миша Жуков: рот до ушей, нос пуговкой, азартные желтые глаза. — Машина работает как часы. Генератор, правда, пошел на снижение мощности… но это объяснимо, мы же на Земле не гоняли его так, как здесь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что генератор может гавкнуться в любой момент, — буркнул Денис. — Так, Михаил Батькович?

— Ага, — с той же жизнерадостностью ответил бортинженер.

— Ни фига себе! В таком случае нам домой бы как-нибудь добраться, а не при плутон иваться.

— Вот и я думаю…

— Сначала надо найти «Калифорнию», — мрачно сказал Денис. — Пока не найдем, на возвращение и не надейтесь.

— Да я что, как скажете…

— Есть! — внезапно воскликнул Глинич. Для обычно меланхолически настроенного планетолога такой взрыв эмоций был в диковину. — Вижу!

— Что ты там увидел? — посмотрели на него все.

— Металл! Локатор засек на поверхности Плутона металлический объект!

— Ну и что? — пожал плечами Абдулов.

— «Калифорния»? — мгновенно отреагировал Денис.

— Масса большая, может быть, и «Калифорния».

— Или большой железный метеорит, — возразил Абдулов.

— Сейчас Батя проверит параметры и даст заключение.

Батей все они называли бортовой компьютер.

Денис от волнения дернул рукой, всплыл над креслом: он не был пристегнут страховочным ремнем, а в кабине царила невесомость.

— Давай быстрей!

— Батя и так трудится вовсю.

— Засек координаты района?

— Обижаешь, командир, не промахнемся. На следующем витке покажу это место. Помните, мы зафиксировали самый большой паровой фонтан на экваторе? Это примерно в том районе. Потерпите двадцать минут.

В рубке «Амура» наступила тишина.

Денис и Абдулов не сводили с экранов глаз.

Миша Жуков порхал по кабине, как бабочка, то исчезая в люке, ведущем в соседний, приборно-агрегатный отсек, то появляясь вновь. Он работал с бортовой аппаратурой, контролирующей состояние систем и узлов корабля, поэтому не мог отвлекаться на созерцание космических панорам, однако иногда приклеивался к обзорным экранам, чтобы бросить заинтересованный взгляд на двойную планету, скрывающую под туманной воздушно-паровой оболочкой неведомые тайны.

Двадцать минут — именно столько требовалось «Амуру» на один виток вокруг Плутона на заданной высоте — истекли.

— Вот, смотрите, — Глинич подвел крестик курсора к вихревому облачному образованию на белом фоне атмосферы. — Даю обработку локационного поля.

Картина на главном обзорном экране изменилась.

Туманный слой стал почти прозрачным, позеленел, и сквозь него проявился необычный ландшафт — скопище гигантских снежинок размером с земной стадион, соединяющихся в удивительной красоты «снежную корочку». А в центре одной из «снежинок» торчало овальное черное пятнышко, похожее на арбузное семечко.

— «Калифорния»? — проговорил Денис пересохшими губами.

— Если это американцы, почему они не отвечают на запросы? — резонно заметил Абдулов.

— Не знаю… но это они! Будем садиться! Все по местам, начинаем подготовку. Радио на базу: нашли шаттл, на вызовы не отвечает, идем на Плутон.

«Амур» уперся в пространство, замедляя скорость…

6.

Белесая бездна без конца и края, ни одного ориентира не видно, сплошной туман, кое-где распадающийся на клочки и струи, расступавшийся пузырем и тут же расползающийся пеленой.

Лед под ногами, то бугристый и волнистый, как стиральная доска, серый, запыленный, с вкраплениями мелких и крупных булыжников, то удивительно белый, ровный и гладкий, как каток.

И странные звуки, то и дело прилетающие из тумана: серии гулов и отголосков разного тембра, щелчки, свист, скрежет, бульканье, шипение пара, удары, сотрясающие почву, вызывающие недолгое глухое эхо.

Они стояли втроем — Миша Жуков остался на борту — на синеватой пластине льда и озирались по сторонам, жадно всматриваясь в туман и вслушиваясь в долетавшие со всех сторон звуки. Молчали, ожидая появления из тумана неких чудовищ, издающих рев и гул. Но шумы продолжали доноситься отовсюду, а чудовищ все не было, вокруг завивались спиралями белесые струи тумана и ничего кроме.

— Парилка… — пробормотал Абдулов.

Никто ему не возразил. Атмосфера Плутона и в самом деле на восемьдесят процентов состояла из водяного пара, хотя при этом температура приповерхностного слоя этого, с позволения сказать, воздуха не превышала минус двенадцати градусов по Цельсию.

«Амур» не подвел.

Посадка прошла удачно, несмотря на переживания бортинженера и опасения экипажа по поводу «ныряния в омут с непредсказуемыми последствиями». Корабль вел себя практически идеально, совсем не так, как те ракетные корабли, которыми командовал Молодцов до этого полета.

Сели они примерно в десяти километрах от «снежинки», в центре которой разместился американский шаттл, до сих пор не подающий признаков жизни. В том смысле, что он не отвечал на радиозапросы, хотя, судя по тепловому излучению и электромагнитному фону, был в исправном состоянии. Единственное, что настораживало: по анализу Бати выходило, что весь он покрыт сверху тонкой корочкой льда и изморози. А такое могло случиться лишь в одном случае: если на его борту не было людей, которые должны были контролировать состояние шаттла и включать время от времени системы внешней очистки корабля.

— Как там погода? — прилетел по рации голос Миши Жукова.

— Нормально, — очнулся Денис, — отправляемся в путь. Будь повнимательнее, если произойдет что-то непредвиденное, ори благим матом.

— Можно и просто матом, — добавил Абдулов со смешком. — Мы поймем.

— Идем уступом, — сказал Денис, унимая поднявшееся в душе волнение. — Первым я, замыкающим ты, Слава. Не забывай оглядываться. Мало ли что или кто появится. Вдруг здесь водятся злые крокодилы.

— Вряд ли, — меланхолично заметил Феликс Эдуардович Глинич, поглядывающий на экранчик органайзера, который поддерживал связь с исследовательским комплексом корабля. — Батя ничего опасного не видит в радиусе десяти километров. Докладывает о гейзерах и каких-то стенах.

— Что еще за стены?

— Локатор фиксирует стены, возможно — это ледяные образования, скалы.

— Где это?

— Да везде, ближайшая всего в километре от нас. Можем подойти посмотреть.

— Нам не стены нужны, а как раз наоборот — проходы между ними. Миша, ты видишь стены?

— Вижу, они действительно повсюду.

— А где же те «снежинки», что мы видели сверху? — поинтересовался Абдулов.

— Вот эти стены и образуют «снежинки», — сказал Глинич. — Точнее, мы с плоскости видим «снежинки» как изломы стен.

— Поехали, — решительно сказал Денис, делая шаг… и взлетел над ледяным бугром на полметра; сила тяжести на Плутоне была в десять раз меньше, чем на Земле.

— Оп-ля! — сделал такой же шаг-прыжок Абдулов. — Здорово! Однако так мы далеко не уйдем.

— Включаем «кузнечики». Держитесь в пределах прямой видимости.

«Кузнечиками» космонавты называли электроионные движки, встроенные в наспинные ранцы скафандров, которые использовались для перемещения в открытом пространстве. Однако слабая сила тяжести на Плутоне позволяла использовать «кузнечики» и здесь.

Поднялись над ледяной бугристой поверхностью на два метра, медленно двинулись в туман, определив направление — на массив металла в десяти километрах, представляющий собой американский шаттл «Калифорния».

У Дениса снова сильно забилось сердце, участилось дыхание — в преддверии встречи с Кэтрин (дай Бог, чтобы она была жива!), что отметил и медицинский анализатор скафандра, проговорив заботливым женским голосом:

— Рекомендую успокоительные процедуры, полный покой, расслабление. Думайте о приятном. Для релаксации советую принять эуфан.

— Спасибо, — буркнул Денис, на мгновение отключив рацию, — я обойдусь.

Корпус «Амура» скрылся за пеленой тумана. Отряд окунулся в бело-голубоватое ничто без дна и границ, глазу не за что было зацепиться в этом пространстве, и лишь тепловизоры, изображение которых проецировалось на лицевую пластину шлема, помогали различать провалы и твердые предметы, возникавшие на пути в двадцати — тридцати метрах.

По-прежнему из глубин белесого ничто, скрывающего ледяной ландшафт Плутона, доносились необычные звуки, и по-прежнему американский шаттл «Калифорния» не откликался на радиовызовы, будя у экипажа «Амура» мрачные предположения.

В белой мгле появилась более плотная тень, отвердела, превратилась в снежно-ледяной конус, издающий басовитое бульканье, будто в гигантской бочке кипела вода. Высота конуса, судя по оценке скафандровых компьютеров, достигала тридцати метров, диаметр — около сотни.

— Можно я посмотрю, что это такое? — спросил Глинич, не скрывая своей профессиональной заинтересованности.

— У нас мало времени на исследования, — пробурчал Денис, сам испытывая желание посмотреть на конус сверху; энергозапас скафандра был рассчитан всего на двое суток непрерывной работы, и сколько времени понадобится на изучение обстановки вокруг «Калифорнии», никто сказать не мог.

— Я мигом.

Феликс Эдуардович взмыл вверх, растаял в струях белесой пелены. Через полминуты в наушниках раций Дениса и Абдулова раздался его хрипловатый голос:

— Это дыра, ледяной вулкан, точнее — водяной. Из него идет пар. Может быть, я вернусь за датчиками и химанализатором? Надо бы установить здесь парочку.

— В другой раз. Возвращайся.

— Такая интересная дырка… я спущусь в нее на пару метров… — Голос Глинича ослабел, потерялся в треске эфира.

Лед под ногами космонавтов вздрогнул, откуда-то из недр донесся низкий прерывистый гул.

— Уходи оттуда к чертовой матери! — рявкнул Денис. — Феликс Эдуардович, быстро назад!

Еще один удар-толчок едва не сбил разведчиков с ног. Они вынуждены были включить «кузнечики», поднялись над содрогающейся бугристой равниной на несколько метров.

— …я понял, — выплыл из шумов эфира голос планетолога. — Это действительно гейзер, сейчас он сработает.

Вверху сгустилась тень, превратилась в размытое пятно, затем в искаженную туманными струями фигуру человека в скафандре.

— Феликс, какого дья… — Денис не договорил.

С оглушительным шипением и клокотанием из отверстия конуса вверху вырвался столб пара, а за ним — трасса водяных капель, каждая размером с земной корабль. Воздух вокруг плутонианского гейзера заходил ходуном, бросая висящих космонавтов из стороны в сторону. Совсем рядом на равнину упала огромная водяная капля, едва не похоронив их под собой.

— Сматываемся! — бросил Денис, устремляясь прочь от проснувшегося вулкана.

Один за другим они понеслись в туман, однако вскоре вынуждены были остановиться, наткнувшись на ледяную стену. В этот момент сверху на них посыпалась водяная пыль, превращаясь в град величиной с кулак человека, и закончилась эта водно-ледяная феерия густым снегопадом. Снежинки тоже были крупными, величиной с ладонь, и объемными, фестончатыми, ажурными, очень красивыми.

Пришлось пережидать, когда закончится снегопад.

— Что там у вас? — донесся далекий голос Жукова. — Я вижу красивый фонтан высотой в десять километров. Странный фонтан. Такое впечатление, что…

— Ну?

— Сейчас с Батей посоветуюсь. — Пауза. — И он тоже подтверждает. Такое впечатление, что вода бьет не куда попало, а целенаправленно, порциями. Во всяком случае, струя накрыла прямое солнечное восхождение, образуя цепочку валов… — Еще одна пауза. — Знаете, что получилось?

— Могу предположить, — отозвался Глинич. — Струя воды рисует «снежинки».

— Точно! Очень похоже! Мы видели скопище таких «снежинок» с орбиты, только эти грубее.

— Разве тебе оттуда видно? — засомневался Абдулов.

— Батя проанализировал картинку с локатора и дал изображение. Я вам точно говорю — «снежинки».

Денис посмотрел на висевшего в трех метрах от него на струе плазмы Глинича.

— Феликс Эдуардович, чтоб это было в последний раз. А если бы струя воды вырвалась в тот момент, когда ты был внутри? В лепешку бы расшибла!

— Она вообще всех нас могла замочить, — философски заметил планетолог, помолчал и добавил: — И у меня есть подозрение…

— Договаривай.

— Больно ровный конус у этого вулкана. А внутри вообще идеально круглая труба…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Природа такие идеальные формы не реализует, она принципиально фрактальна.

— Так что же, по-твоему, этот конус сделали плутониане, что ли? — хмыкнул Абдулов.

— Не знаю. Но выглядит он искусственным сооружением. Да и струя воды, по словам Михаила, образовала цепь валов, близких по форме к «снежинкам». Что это, если не водно-ледяной строительный комбинат?

— Чушь!

— Вовсе не чушь. Иначе как объяснить…

— Отставить споры, — прервал Глинича Денис. — Выводы будем делать после, имея на руках все необходимые данные. В настоящий момент мы заняты другим делом. Больше никаких отклонений от маршрута! Миша, сколько нам еще ползти до шаттла?

— Километра четыре.

— Конец разговорам. За мной.

Тройка космонавтов поднялась вдоль удивительно ровной ледяной стены на высоту в триста метров и направилась над ровной и гладкой, покрытой снегом и изморозью, крышей уступа в направлении на «восток», в ту сторону, где вставало Солнце.

7.

Сначала они услышали странные звуки, вдобавок к тем, что доносились со всех сторон: тихий шелест, посвистывание, жужжание. Это жужжание периодически усиливалось, превращаясь в скрежет наподобие того, что издает щетка мусороуборочной машины, вращаясь по асфальту.

Остановились, не понимая, откуда на Плутоне оказалась мусороуборочная машина.

— Миша, — позвал бортинженера Денис, — ничего не видишь по вектору движения?

— Нет, — отозвался через некоторое время Жуков. — Впереди, скорее всего, очередная «снежинка». А что?

— Слышим нечто странное…

— Нет, ничего не вижу, — после паузы сказал Жуков с сожалением. — Там пар струится… а может быть, не пар, а метель метет.

— Метель?!

— Струя какая-то более плотная, вращается как смерч… и движется.

— Ладно, посмотрим, мы как раз на нее выходим. Держитесь плотней, мужчины.

Жужжание ушло влево, постепенно слабея.

Космонавты снова двинулись сквозь клубы тумана, вглядываясь в молочно-белую пелену, непробиваемую лучами нашлемных фонарей. Туман впереди сгустился, приобрел материальную плотность снежно-белой стены. Точнее, низ этой стены был инеисто-белым, а верх — на высоте двадцати метров — сверкал в лучах фонарей как полупрозрачная полированная глыба льда.

Зависли в воздухе, разглядывая стену.

Потом Глинич скользнул вперед, не обращая внимания на предостерегающий окрик Молодцова, дотронулся рукой в перчатке до блику-ющей гладкой поверхности.

— Кажется, я понял…

— Отойди от греха подальше, — посоветовал Абдулов. — Что ты понял?

Послышалось приближающееся тихое жужжание и потрескивание. «Мусороуборочная машина» возвращалась.

— Назад! — скомандовал Денис.

Космонавты отодвинулись подальше от стены, с опаской вглядываясь в струящееся марево тумана.

Жужжание усилилось до громкого непрерывного скрежета и треска. В тумане образовался крутящийся электрический смерч, скользнул по стене, сдирая с нее слой льда, и ушел вправо, скрылся в тумане, оставляя за собой гладкую блестящую поверхность.

— Матерь божья! — пробормотал Абдулов.

— Все правильно, — сказал Глинич уверенно. — Эта штука обрабатывает лед, чистит и формует. Я сразу догадался.

— Ты хочешь сказать…

— Это машина, — констатировал Денис. — Без сомнений. Теперь и я понял, что здесь происходит.

— Что?

— Стройка. Кто-то и в самом деле создал на Плутоне атмосферу и теперь строит изо льда города. Или какие-то технические сооружения.

— Бред! Кому нужны ледяные города?

— Кому-то нужны. А чему ты удивляешься? Вспомни Ирод, транспортирующий внутри себя целый банк зародышей. Он сел на Венеру, и теперь там развернулся планетарный родильный дом. А здесь, очевидно, сел другой корабль, владельцы которого готовят новое обиталище для своих питомцев.

— Никакого чужого корабля мы не видели.

— Он мог разбиться или же был сделан изо льда.

— Ну, это уж слишком… фантастично.

— Почему же? — поддержал Дениса Глинич. — Командир правильно мыслит. Мы присутствуем при реализации проекта панспермии, ничего экстраординарного.

— Ни фига себе! Солнечную систему начинают заселять зеленые человечки, кстати, не спрашивая у нас разрешения, а ты говоришь — ничего экстраординарного!

— Еще не факт.

— Как же не факт, если ты сам только что утверждал обратное?

— Эй, орлы, — перебил спорщиков Денис, — не время для препирательств. У меня нехорошее предчувствие. Если это и в самом деле переселение — нас ждут неприятные сюрпризы. Надо быстренько добраться до «Калифорнии», выяснить причины молчания американцев и убраться отсюда подобру-поздорову. Поэтому на научные изыскания больше отвлекаться не разрешаю. Феликс Эдуардович, как понял?

— Нормально, — отозвался Глинич рассеянно. — Эх, нам бы установить здесь аппаратуру…

— Еще установим. Вперед!

Денис поднялся вдоль бликующей ледяной стены вверх, завис над ровной кромкой ледяной крыши и двинулся в прежнем направлении. Спутники последовали за ним, понимая, что если предположения их верны, ситуация может измениться в любой момент. Причем, достигнут ли они цели, гарантий никто дать не мог. Надо было спешить.

Оставшиеся три с лишним километра до места посадки американского шаттла они преодолели за полчаса, любуясь проплывающими внизу ледяными башнями, геометрически правильными зубцами, стенами и шпилями, складывающимися в узор гигантской «снежинки». Туман слегка поредел, и горизонт видимости раздвинулся до пятидесяти метров. Впереди в развернувшемся кратере — в центре «снежинки» — появился синевато-серый горб. Приблизился, превращаясь в округлую гору, скрывающую внутри размытую слоем льда металлическую черепаху. Сомнений не оставалось: во льду был замурован космический корабль. А именно — американский челнок «Калифорния».

Денис сглотнул ставшую горькой слюну, беззвучно выговорил:

— Катя!

— Командир, что там у вас происходит? — послышался голос Жукова. — Батя докладывает, что в вашем районе всплеск электромагнитных полей.

— Здесь летает полировщик льда, — ответил Абдулов.

— Что?! — не понял Жуков.

— Кто-то обрабатывает и полирует лед.

— Кто?!

— Пришелец в пальто! Потом объясним. Командир, что будем делать? Если мы и в самом деле попали на стройку, нас легко может задавить какой-нибудь здешний «подъемный кран».

Вместо ответа Денис усилил тягу «кузнечика» и устремился к сине-вато-бликующему темному куполу американского шаттла. Завис над куполом, включил рацию:

— Кэтрин, ответь!

— Ответьте, кто на борту! — присоединился к нему Абдулов. — Есть кто живой?

Тишина, молчание на всех диапазонах, тихий шелест эфира.

— Кэтрин, ответь! Почему молчите?! Что случилось?!

Ни звука в ответ.

Затем что-то хрустнуло, будто треснула стеклянная ваза, и в наушниках раций заговорил по-английски бестелесный голос:

— Борт шаттла «Калифорния». Экипаж отсутствует. Связи нет.

— Кто говорит?! — не сразу сообразил Денис. — Почему не отвечаете на аварийной волне? Где экипаж?

— Экипаж отсутствует. Вести переговоры не уполномочен.

— Это их компьютер, — мрачно сказал Абдулов, подплывая к Денису. — Вряд ли он сможет объяснить, что произошло.

— Кто командует кораблем?

— Вести переговоры не уполномочен…

— Капитан Кэтрин Бьюти-Джонс? Отвечай! Код вызова «три нуля»! Аварийная ситуация! Капитан — моя жена!

Пауза, тот же ровный, без интонаций, бесполый голос:

— Сообщите дополнительный код доступа для прямой связи. Вести переговоры не…

— Идиот! — взорвался Абдулов. — Ситуация вышла из-под контроля! Твои хозяева пропали без вести и, может быть, уже погибли! Отвечай на вопросы!

— Вести переговоры не…

— Когда экипаж покинул борт корабля? — терпеливо повторил вопрос Денис. — Сколько прошло времени? Отвечай! Аварийная ситуация! Код «три нуля»!

«Хруст стекла», шелест, молчание.

— Семьдесят четыре часа, двадцать две минуты, сорок секунд назад. Прошу сообщить дополнительный…

— Почему они это сделали? Что случилось? Почему ушел весь экипаж?

— Код…

— Сними ограничения и блоки! Экипаж может погибнуть! Отвечай на вопросы! Почему борт корабля покинул весь экипаж?! Сколько всего человек в экипаже?

Еще одна пауза, более длинная.

— Вводную аварийного положения принял. Включаю «красную тревогу». Корабль был сбит…

— Что?!

— Корабль был сбит струей горячей воды под давлением на высоте километр. Генератор поврежден, запасы энергии минимальны. Экипаж вышел для устранения повреждений. Потом член экипажа пилот-прима Майкл Паровски заметил неопознанный объект и решил выяснить, что это такое. Исчез. За ним отправился бортинженер Хьюба Паркер. Связь прервалась. Через восемь часов после прекращения связи корабль покинула командир Кэтрин Бьюти-Джонс.

Перехватило дыхание.

Денис с трудом взял себя в руки.

— Куда она направилась?

— Двадцать два градуса к прямому солнечному восхождению…

— Точнее! Есть какие-то ориентиры? На каком расстоянии от корабля с ней прервалась связь?

— Два километра.

— Так близко? И ты ничего не заметил?

Пауза.

— Примерно в том же направлении периодически работает гейзер. После одного выброса связь прекратилась.

— Дай ориентир.

— Двадцать два градуса…

— Это не ориентир. Нас ты видишь?

— Система обзора фиксирует три объекта в скафандрах российского производства…

— Это мы. В каком направлении нам двигаться?

— Под углом сорок градусов к линии, соединяющей объекты и шаттл «Калифорния».

— Давно бы так. — Денис сориентировался, используя компьютерную систему навигации. — Парни, расходимся цепочкой и следуем в направлении вон на тот шпиль. Все видите?

— Это не шпиль, — уточнил Глинич, — а палец.

Ледяная скала, о которой шла речь, действительно напоминала человеческий палец, только в диаметре он превосходил башни московского Кремля.

— Соберитесь, парни. Вы устали, я тоже, но отдыхать будем потом. Чует мое сердце… — Денис не договорил.

Из белесой туманной бездны долетел гулкий удар, загремел отголосками в лабиринтах ледяных стен «снежинки». На одно мгновение показалось, что из тумана сейчас выбежит стадо слонов и растопчет попавшихся на пути людей.

— Поехали, — закончил Денис, преодолев острое чувство потери.

8.

Спешили, потому что приближалась плутонианская ночь: сутки на Плутоне равнялись шести с лишним земным суткам.

Вглядывались в туман и ледяные изваяния до рези в глазах.

За два часа преодолели всего полтора километра, консультируясь с бортовым компьютером «Калифорнии», который в аварийной, по сути, ситуации сохранил способность «трезво мыслить» и освободился от наложенных программой запретов на обмен информацией с «посторонними объектами».

Все чаще из тумана доносились треск и гулкие удары, от которых содрогались гигантские ледяные фигуры — кубы, пирамиды, тетраэдры, параллелепипеды, стены, слагавшиеся в геометрически правильную вязь «кварталов и комплексов» странного города на Плутоне. Температура воздуха в пределах данной местности постепенно повышалась, отчего туман стал редеть, в нем образовывались пузырчатые прозрачные полости, либо наоборот — сгущения и струи, что затрудняло ориентацию и снижало дальность прямого видения.

Наткнулись на приличной высоты ледяной купол — не менее шестисот метров, диаметр которого также впечатлял, достигая километра. Глинич вспомнил, что такие купола располагались в основном в центрах скопления «снежинок», и предположил, что это здание «местной администрации», так сказать, своеобразный «Белый дом». Никто с ним спорить не стал, тем более, что купол блистал полированными боками и был бело-полупрозрачным.

Остановились, не зная, куда лететь дальше.

— Надо передохнуть, командир, — сказал Абдулов, — глаза устали.

Денис хотел было дать команду продолжать поиски, но осекся. Он и сам держался из последних сил, несмотря на то, что «кузнечики» избавили их от необходимости идти пешком.

— Пятиминутный привал, горячий шоколад, тоник. Глаза закрыть, расслабиться. Эй, «Калифорния», твои хозяева не откликнулись?

— Нет, — лаконично ответил компьютер шаттла.

— А радиомаяки не слышны?

— Нет.

— Я тут погляжу, — пробормотал Глинич, направляясь к стене купола, — интересно…

— Командир, — донесся голос бортинженера, — Батя отмечает какое-то шевеление неподалеку…

— Конкретнее: что за шевеление?

— Километрах в пятнадцати на схождение возникло уплотнение в форме сердца, оно дышит…

— Михаил, ты что там пил? — хмыкнул Абдулов. — Какое еще сердце?

— Ну, у него такая форма — человеческое сердце, только высота около километра… и оно дышит: то сокращается, то раздувается, как живое…

— Что говорит Батя?

— Ничего, мало информации.

— Ладно, наблюдай.

— Так возле вас тоже что-то происходит, столб пара крутится.

— Мы не видим.

— Может быть, это и не пар, а столб нагретого воздуха.

— Ладно, будем начеку. Феликс Эдуардович, отдыхать, я сказал!

— Да тут что-то во льду виднеется, — пробормотал Глинич, раскорячившись на ледяном боку купола на высоте двух десятков метров. — Не могу понять… похоже на человеческую фигуру.

— Где?! Покажи! — Денис, едва не поперхнувшись соком (шлем имел специальную соску фастфуда), метнулся к планетологу.

Действительно, в глубине синевато-белой полупрозрачной глыбы льда виднелась расплывчатая белая фигура, напоминающая человека в скафандре. Денису даже показалось, что она шевельнула рукой, хотя это был просто обман зрения.

— Не может быть… — прошептал Денис.

— А вдруг? — возразил Глинич философски. — Что если американцы попали под водяной фонтан, под капель, и не смогли выбраться, вмерзли в лед?

— Не может быть…

— Командир, это они! — безапелляционно заявил прилипший к ледяной горе Абдулов. — Точно, кто-то из американцев. Видите? Под локтем слева искорка оранжевая моргает. Это аварийный маячок.

Денис вгляделся и невольно воскликнул:

— Катя!

— Ну, может быть, и не она, конечно, отсюда не видно, однако стоило бы раздолбать эту стенку и вытащить американца.

— Чем ты ее раздолбаешь? — поинтересовался Глинич. — Толщина льда в этом месте не менее десяти метров, никакой лазер не возьмет. Если только гранатами…

— Ага, с перспективой угрохать парня!

Гулкий треск разорвал воздух, скатился с горба купола, заставив всех замолчать.

— Миша, — позвал Денис, лихорадочно соображая, что делать. — Что у нас имеется на борту из оружия?

— Командир, ты не ушибся? — донесся удивленный голос бортинженера. — Сейф с оружием не в моей епархии.

— Я имею в виду дополнительные ракетные движки маневра. Их мы не использовали, но ведь они могут расплавить лед?

— В принципе, могут, но мы же не испытывали…

— Поднимай «Амур» в режиме АС, лети сюда!

— Что?!

— Делай, как я сказал!

— Я же разобью машину…

— Не разобьешь, Батя поможет. У нас есть шанс спасти Кэ… американцев. Они вморожены в лед. Стартуй и…

— Командир! — перебил Дениса Абдулов. — Не нравится мне все это! Не сдать ли нам назад? Купол трескается!

Гулкий удар сотряс туман, рождая в ледяных лабиринтах стен серию отголосков.

Ледяная стена купола треснула сразу во многих местах.

— Назад! — рявкнул Денис. — Следите за стенами! Не попадите под обвал!

— Вообще надо убираться отсюда к ядреной бабушке! — предложил Абдулов. — Что происходит, Эдуардович?

— Не знаю, — мрачно отозвался Глинич. — Может быть, плутоно-трясение, может, сейчас начнется извержение водяного вулкана.

— Какой к дьяволу вулкан! Температура минусовая!

— Вулкан не обязательно должен извергать лаву и раскаленные камни, здесь он может выбрасывать горячую воду и пар.

— Тогда это гейзер.

— Не суть важно.

— Все равно это опасно. Командир, уходим.

— Там во льду люди! Их надо спасти!

— Как?

Еще один громовой удар разорвал недолгую тишину. По боку ледяного купола поползла еще одна трещина, пересекла смутно видимую белесую фигуру в толще льда.

— Катя! — бросился на стену Денис.

Еще удар и еще!

Множество родившихся трещин соединились в густую сеть, скрывшую от взора глубины ледяного массива. Брызнула ледяная крошка, из стены начали вываливаться глыбы. Одна из них едва не сбила Дениса, вторая ударила в плечо Глинича, отбросив на десяток метров.

— Феликс Эдуардович! — крикнул Денис.

— Ничего, я в порядке, — прохрипел планетолог, — скафандр не поврежден.

— Отходим назад! Миша, ты где?

— Стартовал, на подъеме, — послышался слабый голос бортинженера. — В вашем районе наблюдается метель. Похоже, из почвы ударила струя пара, которая тут же замерзает… и еще что-то происходит… локатор показывает изменение форм рельефа.

— Давай быстрей! Нас видишь?

— Иду по пеленгу.

— Командир! — воскликнул Абдулов. — Берегись!

Ледяной купол, обвитый струями тумана, вдруг лопнул, разлетаясь разнокалиберными глыбами, неспешно развернулся красивым «тюльпаном». А вслед за глыбами полетели и вкрапленные в ледяной массив купола камни и заиндевевшие фигуры. Две! Одна из них врезалась в пятившегося Дениса, и он инстинктивно вцепился в нее руками, еще не понимая, зачем это делает.

Руки, ноги, ранец, шлем…

Человек в скафандре с эмблемой НАСА на плече и квадратиком американского флага!

Они закувыркались в воздухе, сталкиваясь с ледяными осколками стены купола, и врезались в ближайшую стену.

Рация донесла тихий вскрик и неразборчивое бормотание.

— Катя! — заорал Денис, не обращая внимания на боль в ушибленном плече. — Катя, это я, отзовись!

Неровное дыхание, шорохи, всхлипы.

— Дэн?

— Я!

— О, боже!

Человек в скафандре задвигал руками и ногами, мешая Денису взять ситуацию под контроль, нейтрализовать вращение и скольжение по льду. Летящие во все стороны глыбы то и дело толкали и били его в спину, не позволяя сориентироваться и прекратить неуправляемый полет.

Сверху свалилась еще одна глыба, превратилась в человека в скафандре.

— Держись, командир! — Это был Абдулов. — Сейчас я тебе помогу.

Однако «коровьи скачки» по льду удалось остановить только спустя минуту. Наконец карусель кончилась, верчение струй тумана, стен и летящих глыб льда прекратилось.

— Дэн, это ты?!

— Я, я, успокойся, все позади.

— Мы попали под струю воды…

— Об этом потом.

— Я думала, что никогда не выберусь…

— Где твои напарники?

— Один тут, рядом со мной, — сообщил хладнокровно Глинич. — Не двигается, молчит. Другого не вижу.

— Идем к тебе. Миша, ты где?

— В километре от вас. Но посадить машину я не смогу, здесь сплошные стены, башни и летающие скалы. К тому же у вас там тоже появилось «сердце».

— Где?!

— Батя выдает изображение в виде сердца… оно пульсирует.

— Командир! — донесся голос Глинича. — Я понял, что это такое…

— Сейчас не до гипотез! Включи фонарь, помигай, я тебя не вижу.

Впереди, чуть левее, над стеной заморгал в тумане огонек.

Денис, поддерживая Кэтрин на руках (хорошо, что сила тяжести на Плутоне так мала!), устремился к огоньку. Абдулов обогнал его, вернулся, описал круг, как бы охраняя командира и его драгоценную ношу.

Край стены, плоская поверхность — чистый каток, усеянный глыбами льда. Две фигуры на обрыве: Глинич и американец, не подающий признаков жизни. С высоты стены было видно, что на месте купола ворочается перламутровое сгущение неопределенных очертаний, исчезая где-то на большой высоте в пелене тумана.

— Командир, здесь самое удобное место для посадки, лучше не найдем. Пусть Миша попытается сесть.

— Я вас вижу!

В струях тумана проявилось серое пятно, уплотнилось, превращаясь в двойной синевато-белый плоский эллипсоид.

«Амур» завис над «катком». В его днище вспыхнула цепочка огней, обозначая люк.

— Вперед! — бросил Денис.

Глинич и Абдулов подхватили тело американского астронавта, метнулись к люку.

Денис, обливаясь потом, двинулся следом, молясь в душе, чтобы летящие глыбы льда не повредили обшивку корабля.

— Надо… найти… Майкла… — прошептала Кэтрин, пытаясь высвободиться из объятий Дениса.

— Это невозможно! Оставаться здесь нельзя, мы все погибнем!

— Я… обязана…

— Закончится эта свистопляска, мы вернемся, обещаю.

Вот и люк.

Глинич и американец уже исчезли в тамбуре. Абдулов отодвинулся в сторону, страхуя командира.

Вдвоем они втиснули Кэтрин в горловину люка, влезли сами.

— Подъем! — прохрипел Денис. — Слава, в рубку!

Пол тамбура ударил в ноги.

Толчки, тонкий вой вентиляторов, вытесняющих чужой воздух из тамбура, тяжелая плита ускорения легла на грудь.

«Амур» пошел вверх, к границе атмосферы Плутона.

Через минуту, кое-как сняв скафандры, они гурьбой ввалились в кабину управления. Денис поцеловал жену, метнулся к командирскому креслу, нацепил дугу интеркома.

— По местам! Беру управление на себя! Миша, займись американцем в тамбуре. Батя — общий обзор!

Компьютер послушно выдал на экраны панораму Плутона.

Сплошное море тумана с более плотными струями и темными провалами. Нечто вроде огромного пульсирующего сердца, полускрытого туманной пеленой, светящегося изнутри опалом.

«Амур», вздрагивая и пошатываясь, всплыл над ледяными стенами и башнями «снежинки», пробил туманный слой, поднялся над морем тумана. «Сердце» стало видно отчетливей, хотя оно продолжало оставаться сгустком опалесцирующей субстанции, не имеющим аналогов среди природных образований.

— Что это?! — прошептала Кэтрин по-английски, бледная, измученная, потрясенная увиденным.

— Это семя, — ответил Феликс Эдуардович Глинич, спешно настраивая исследовательский комплекс корабля. — Или зародыш, спора, генетический файл. Выбирайте, что вам нравится.

— Ты хочешь сказать, — отозвался Абдулов, включаясь в систему связи и контроля, — что на Плутоне есть жизнь?

— Теперь есть.

— Не понимаю, — беспомощно пожала плечами Кэтрин. — Что происходит?

— Это десант, десант на Плутон.

— Какой десант?!

— Солнечная система атакована носителями иной жизни. Вспомните Ирод, Окурок, теперь вот Плутон. Кто-то решил заселить нашу родную систему, и процесс начался.

— Боже мой!

Словно в ответ на восклицание Кэтрин исполинское «сердце» под кораблем, уплывающим в космос, прочь от Плутона, развернулось красивым бутоном, и оттуда высунулась кошмарная рогатая голова чудовища невиданной формы.

На Плутоне, подготовленном неизвестными силами под инкубатор, родился первый его житель… □

 

Пол Мелкоу

ЗАЛЕЖЬ

Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА

Космический корабль проломился сквозь верхушки деревьев, по пути пришибив нескладного кузнечика, и приземлился в реке Олентанджи, прямо на мистера Джойса, что вполне устраивало Ника и меня, поскольку большую часть дня мистер Джойс был пьян в стельку и развлекался, кидаясь зажженными спичками в Ника, пока мы ждали автобус.

Ник поднял глаза от груды скачущих камешков, но тут же снова вернулся к своему занятию. Я уронила катушку, перебросила через плечо свой конский хвостик, наблюдая, как шестидюймовая волна скользит вниз по реке. В воздух взлетел фонтан щепок; из-под космического корабля пополз белый дым.

Он был построен в форме старого «фольксвагена-жучка». И раскрасили его что надо: не забыли даже ржавчину вокруг колесных дисков. Если бы я не видела своими глазами белый пушистый след в небе и не слышала шипения, когда он разрезал атмосферу и валился на мистера Джойса, наверняка приняла бы его за подержанный автомобиль, который Гарри и Иген скатили с холма за мостом Кейс Роуд.

Я съехала с откоса к берегу, где Ник нагромождал свои скачущие камни, и пошла вверх по реке, пока не оказалась в пятидесяти футах от корабля. Правда, потом пришлось войти в воду, на самую глубину. В ушах немедленно зазвучал предостерегающий мамин голос, и когда мои туфли утонули в донном иле Олентанджи, я явственно ощутила шлепок по заднице: Эрни, муж матери, был скор на расправу. Их удар хватит, если я заляпаю грязью полы в трейлере!

Олентанджи была широкой, спокойной рекой. Я могла бы пройти ее от трейлерного парка до дамбы водохранилища, в двух милях отсюда к северу, не замочив коленей. Вверх по течению, у водослива, собирались рыбаки-спортсмены. Иногда им даже везло: удавалось выловить очередного пучеглазика. Внизу, у трейлерного парка, водились в основном небольшие окуни и синежаберники.

Под «фольксвагеном» по-прежнему кипела вода. Его единственный пассажир, скорчившийся над рулем, вроде бы походил на человека. Во всяком случае, на голове у него имелись волосы, чего никогда не увидишь у инопланетянина.

Грязь бурлила в воде, скрывая речное дно. Выбросив руки вперед, чтобы сохранить равновесие, я наконец схватилась за дверцу «жучка». И увидела, что по другую сторону лежит мистер Джойс, в воде, лицом вверх. Так значит, корабль рухнул не на него: просто упал достаточно близко к старому пьянице, чтобы свалить его с ног и отключить. Он и не утонул только потому, что хлопнулся спиной о широкий, покрытый слизью камень.

Окно «жука» было открыто. Я заглянула внутрь и поймала ноздрями запах старого винила. «Фольксваген» инопланетянина был хорошо собран. Я щелкнула замком и потянула за дверную ручку.

На водителе были рыжевато-коричневые слаксы, легкая куртка такого же цвета, кроссовки «найк» и черный ремень. Очки в роговой оправе, точно такие, какие носил в молодости мой настоящий па, перерезали лицо.

Я откинула его на спинку кресла и заметила, что кожа в некоторых местах отошла от лица, обнажая красную плоть. Инопланетянин, как я и подозревала.

— Что это было, черт возьми?

Я узнала голос Гарри, доносившийся с вершины холма, услышала шорох кустов: очевидно, они с Игеном отправились на разведку. Гарри было пятнадцать, на год старше меня, но поскольку он провалился на экзамене в пятом классе мы с ним шли в одном потоке. Гарри распускал обо мне гнусные сплетни, потому что прошлым летом я позволила ему коснуться груди во время игры в «скажи правду». Однако у меня были и другие причины ненавидеть его. И мне совсем не хотелось, чтобы он нашел инопланетянина. Как-то Гарри заставил трех парнишек помоложе перетащить на другое место целую кучу бетонных блоков: пригрозил их поколотить, если они не согласятся ворочать для него глыбы. Им пришлось целый день работать на него. Гарри использовал людей, причем самым бессовестным образом!

Я решила помочь инопланетянину продержаться, по крайней мере, до тех пор, пока он не сможет сам позаботиться о себе. А вдруг с моей помощью он выполнит свою миссию или что-то в этом роде? Это самое интересное приключение, которое выпало мне за все лето, и я не позволю Гарри все испортить!

— Пойдем, парень, — сказала я, дернув инопланетянина за руку. — Давай выбираться.

Я совершенно не хотела, чтобы инопланетянина замели за наезд и бегство с места происшествия. Его нужно определить в какое-нибудь безопасное место, пока все не выяснится и пока мы не доставим его на космический корабль-носитель.

Он слабо застонал, а потом шевельнулся и приоткрыл глаза. Ноги плюхнулись в воду, и он едва не упал, но тут же оперся о мое плечо, и вдвоем мы поковыляли прочь от корабля.

Ник немного понаблюдал за нами и вернулся к нагромождению скачущих камешков. Мы называли их скачущими, но он, как ни странно, ни разу не бросил в воду ни одного, только собирал. Правда, попросил меня как-то швырнуть один. Это называется «печь блины».

У меня получилось блестяще: пятнадцать «блинчиков», не меньше, прежде чем камешек канул на дно Олентанджи. Но Ник тут же рассердился, поняв, что камешка не вернуть. Мне пришлось долго нырять, пока я не выудила другой, весьма напоминавший оригинал. Теперь мы больше «не пекли блинчики». Ник только складывал целые горы камней.

Я вытащила инопланетянина на берег, где он рухнул на мокрый песок. С другого берега доносились голоса. Гарри как раз добрался до линии деревьев. Я увидела его красно-белую школьную куртку между вьющимися растениями и невысокими кленами.

— Ник, помоги мне увести этого типа.

Ник не смотрел на меня. Но я понимала, что он слышит. Это Эрни он может одурачить, а вот я слишком хорошо его знала. И поэтому пнула в зад мокрой теннисной туфлей.

Он охнул.

— Помоги мне, — повторила я.

Вместе мы покатили инопланетянина вверх по пологому откосу и перевалили на другую сторону. Когда река поднималась высоко, вода разделялась на два рукава и обтекала маленькую косу, где я любила рыбачить. На дальней стороне было много глубоких луж с каменистым дном, там жили крабы.

— Какого дьявола?!

Гарри брел поперек течения, направляясь к машине.

Я подняла удочку и забросила леску в воду.

Гарри осторожно обходил корабль, пока Иген, сидевший на берегу, бросал камешки, целясь в капот. Гарри уставился на переднее сиденье, прежде чем протянуть руку и коснуться рулевого колеса: кровь.

Потом оглянулся и увидел меня.

— Что стряслось, Присцилла? Мистер Джойс загнал машину в реку?

— Не знаю, Гадди.

Он знал, что я нарочно искажаю его имя, хотя придраться было трудно: всегда можно сказать, что он не так расслышал. Когда он распустил эти сплетни, я постаралась, чтобы все узнали мое мнение о нем. Иген фыркнул.

— Машины не падают с неба, Силли, — заметил он, шагнув ко мне.

Я молча подтянула леску.

— Где водитель?

Он сделал еще шаг.

— Не знаю, Гадди, — пожала я плечами и снова забросила леску, едва не попав в него. Он отскочил, когда красно-белый поплавок запрыгал по воде в нескольких ярдах от него. После наших «правдивых» приключений прошлым летом он попытался злоупотребить моей добротой на берегу реки. Тогда мой крючок впился ему в щеку как раз под глазом. Неровный шрам еще до сих пор краснел на том месте, откуда я выдернула свое орудие.

— Сдохни, Силли, — бросил он.

— Не дождешься, Гадди, — ухмыльнулась я.

Он побрел назад к берегу и исчез в зарослях вместе со своим сутулым приятелем.

Инопланетянин уже сидел. Он разгладил кожу так, что она снова обтянула лицо. От пореза не осталось и следа. Он жизнерадостно улыбался, и если бы я не видела узловатой красной плоти, наверняка посчитала бы, что это обычный парень, загнавший «фольксваген» в реку.

Но было и еще кое-что, изобличавшее в нем инопланетянина. Лицо чуть ниже щек пошло комками, а шея казалась толще вверху, чем внизу. Но определенное сходство с человеком наблюдалось, и, столкнувшись с ним на улице, вы просто удивились бы его уродству.

— Спасибо, малыш.

— Прибереги благодарности для Совета Галактик, — бросила я. — Я знаю, кто ты.

— О чем это вы, молодой человек?

— Я девочка, олух ты этакий. Любой землянин это знает!

Его плечи понуро поникли.

— Правда?

— Именно. Так что, колись. Ты прибыл для Первого Контакта?

— Нет. Я здесь, на Земле, незаконно.

Я воздержалась от остроты. Скажи я такое за обеденным столом, мама наверняка фыркнула бы так, что молоко полилось бы из носа, Эрни подавился бы свиной отбивной. А Ник засмеялся бы просто потому, что смеются другие.

— Разве ты не попросишь отвести тебя к нашему вождю, как полагается порядочному инопланетянину?

— Нет, мне нужно поговорить с вашими учеными. Перенацелить…

Он вдруг уставился в какую-то точку за моим плечом. Я, было, встревожилась, что это Гарри подобрался ближе, шпионить за мной, но это был всего лишь Ник, громоздивший камешки у чахлого вяза, укоренившегося на косе.

— Эй! Перенацелить что?

— Он… он… сломанный?

Я долго пялилась на него, не понимая, о чем он, пока до меня не дошло.

— Да. Ник немного не в себе. И что?

— Я знал о… Я просто никогда…

— Разве у вас нет слабоумных инопланетян?

Этот тип начинал раздражать меня. А я-то думала, что представитель продвинутой цивилизации знает, как вести себя при виде такого, как Ник. Подлые шуточки и издевательства над умственно отсталым, скорее, в стиле Гарри и его дружков, но от инопланетян я ожидала чего-то большего.

— Нет, конечно, нет. Простите, я…

Ник не обращал особого внимания на чужака. Но тот не сводил с мальчишки глаз. Я щелкнула пальцами.

— Итак, что вы здесь делаете? Вам необходимо поговорить с учеными-землянами. Собираетесь предупредить о появлении сверхновой звезды? Помочь остановить войну? Что?

— Нет, ничего такого. Я собираюсь изменить направление земных исследований.

— Привезли хай-тек-безделушки, которые дадут нам холодную плавку, нанотехнологии, квантовые компьютеры?

Мой настоящий па за последние десять лет сделал мне всего один подарок, зато лучший на свете: подписку на «Дискавери». Последнее время я сама плачу за подписку, но все же по-прежнему считаю ее подарком отца. Не будь его, загнанного, измотанного ублюдка, я бы никогда не попала в образцовую школу.

— Это именно те самые технологии, от которых я просто обязан вас отвратить!

— Да что это вы за инопланетянин такой?

— Я… учитель.

Я оглянулась на «жука».

— Вас сбили?

— Да.

— Военная авиация? НАТО?

— Фермеры… пытались остановить меня.

— Фермеры.

Я присела на корточки, живо представив Хьюберта Эрскина, который яростно палит из автомата по Херби, плывущему над его соевыми полями.

— Думаю, под «фермерами» вы подразумеваете что-то иное, чем я.

— Я имею в виду защитников Земли.

— Угу, — пробормотала я. Мой инопланетянин прорвал блокаду, чтобы попасть сюда. Интересно, но все же не слишком убедительно.

— Итак, что именно вы хотите сделать здесь, на Земле?

— Я должен написать анонимные письма ведущим ученым. Задать определенные вопросы, которые направят их мысли к ключевым областям.

Я медленно оглядела его. Лето выдалось скучным, а тут вдруг подвернулось неплохое развлечение.

— Значит, вам нужна нора, чтобы забиться поглубже.

— Да. И марки.

Бетонный завод компании «Минго Конкрит» находился в миле от трейлерного парка. Завод был маленьким, выпускавшим канализационные трубы длиной ровно в шесть футов.

Не знаю, когда именно (точная дата затерялась в истории местного несовершеннолетнего населения) кто-то украл с завода катушку стальной проволоки. Похитители откатили ее от территории завода и спрятали в лесу, должно быть, демонстрируя приятелям свою храбрость. Совершив великий подвиг, они поставили катушку на попа и, добавив хвороста и пластика, построили двухуровневый форт. Ребята выросли, отправились в колледж, форт зарос терновником, и теперь вряд ли кто мог определить его местоположение.

Теперь это был наш с Ником форт. Может, другие дети тоже знали о нем. Но я никогда никого поблизости не видела. Мы нашли его, когда я впервые получила скаутский топорик с коротким топорищем, выписанный мною по почте. Он стоил двенадцать баксов: половина моих летних заработков за продажу лимонада, стрижку газонов (правда, это делал Ник под моим присмотром) и выгул собак. На бланке заказа я написала имя Ника, поскольку не была уверена, что девочкам полагается покупать бойскаутские прибамбасы. Но когда посылка пришла, нам не терпелось что-нибудь срубить, ну хоть что-то! Поэтому мы и отправились в лес. Нашли клен толщиной дюйма в три и принялись за работу. Задача оказалась труднее, чем представлялось, и мы надрубили ствол всего лишь на четверть, прежде чем сдаться. Решили поискать что-нибудь потоньше и, увидев заросли терновника, принялись расчищать тропу. К сожалению, терновник оказался таким же неподатливым, как и клен: ветки не разлетались в разные стороны, а цеплялись друг за друга острыми шипами.

Срубив несколько кустов и растащив их скелеты, я вдруг увидела очертания форта. Теперь мы обрели цель, и работа пошла легче.

Форт был ржавым, поросшим плесенью, но так и притягивал к себе!

Мы убрали оранжевый лохматый ковер, сырые, заплесневевшие номера «Плейбоя», пустые бутылки и превратили форт в наше убежище, с приемником на девять вольт, самодельным телескопом и спорками из КФК.

Похоже, инопланетянину будет там неплохо. Мы дали ему бумагу, ручку, конверты и рулон марок, который я стянула у Эрни. Одолжили чужаку спальный мешок. Он использовал нижний, более темный уровень для сна, а верхний, более тесный, как кабинет.

Каждый день он писал длинные письма, аккуратным почерком, на почтовой бумаге. Мы забирали их и опускали в почтовый ящик.

Писем и в самом деле было много. В Массачусетский технологический институт, Калифорнийский технологический, Принстон, Гарвард. Пришлось купить конверты авиапочты, для писем в Кембридж и Токийский университет. В перерывах между трудами пришелец разговаривал со мной. И никогда — с Ником. Мы узнали, что его зовут Берт. Он любил классическое ТВ, особенно «Остров Гиллигена», поскольку активно использовал сюжет шоу, чтобы показать бесплодность организованных действий в классовом обществе.

Он был потомком старинного, хорошо известного рода инопланетян. Ему нравилась более теплая погода. Он не соглашался с Фермерами.

— И все-таки почему Фермеры сбили тебя?

— Земля — это наша планета с ограниченным доступом.

— Ваша планета с ограниченным доступом? Никто нам этого не сказал.

— Ну, как бы это вам объяснить… Земля для нас — это некая залежь в данной части Галактики.

— Так значит, вы нас игнорируете?

— О, нет. Вовсе нет. Откуда, по-твоему, я знаю английский? Это наш общепринятый язык.

— Английский — общепринятый язык Галактики?

Представляю, как была бы поражена миссис Мур, моя учительница по литературной композиции!

— И это только малая часть. Вы наш источник множества вещей.

Пиво? Коровы? Женщины? Что мы, люди, можем дать такого, чего эти инопланетяне еще не имеют?!

— Комедия! Это, должно быть, комедия.

Берт непонимающе уставился на меня. Значит, не комедия.

Он лизнул конверт слишком тонким, почти змеиным языком и протянул мне.

— В завтрашнюю почту, пожалуйста.

Я отдала конверт Нику, и Берт отпрянул, как от удара. Словно раненный сознанием того, что нечто сломанное, недоделанное, коснулось того, чего касался он. Он никогда не смотрел на Ника, не говорил с ним, даже из вежливости.

— Разве там, откуда вы родом, нет умственно отсталых?

Берт покачал головой.

— Неплохо, должно быть, жить в инопланетном обществе.

Он, похоже, уловил мой сарказм.

— Это не совсем так. У нас свои проблемы. Поэтому я здесь.

— Какие у вас могут быть проблемы?

Я представила мир, где Ник был целым. Не поломанным.

Таким оживленным я Берта еще не видела.

— Мы все одинаковы! Имеем все необходимое, и никто не заботится о нашем выживании. У нас нет стимула роста. Нет необходимости в творчестве. Мы так же мертвы, как он.

Берт ткнул пальцем в Ника.

— Катись к черту! — заорала я. — Ник жив. Можешь сколько угодно желать ему смерти, но он жив!

Берт моргнул и опустил глаза.

— Прости.

— Ага, до завтра.

Я видела множество реакций на Ника, но это было что-то новенькое.

Когда Эрни стал жить с мамой у нас, в трейлере, он никогда не обзывал Ника. И не игнорировал его. Для него Ник был чем-то вроде игрушки. Он протягивал ему руку и говорил: «Дай пять!». А когда Ник тянулся к нему, отдергивал руку. Ник каждый раз громко смеялся, пока Эрни не приказывал:

— А теперь ты держи руку.

У Ника не хватало ума отдернуть ладонь от молниеносного шлепка. Он вроде как улыбался слегка, потом смотрел на меня и потирал руку.

— Давай еще раз, Ник, — повторял Эрни, и мне приходилось каким-то образом отвлекать их.

Я боялась думать о том, что творилось, когда меня не бывало дома.

За неделю я успела отправить около дюжины писем. И тут объявились Фермеры. Судя по виду, их можно было принять за страховых агентов или Свидетелей Иеговы, но я знала, куда смотреть. Такие же, как у Берта, комковатые, «съехавшие» щеки, слишком толстые сверху шеи.

Я как раз выходила из нашего трейлера. Спускалась по черной металлической, в ржавых пятнах лестнице, когда услышала голос Гарри:

— Вот, это она и есть.

Два Фермера пригвоздили меня к месту взглядами. Я стояла, как статуя. И ненавидела Гарри больше, чем когда бы то ни было.

— Насколько мы понимаем, это вы видели, как машина упала в реку, — начал один из них.

— Не я.

Щебенка подъездной дорожки словно впивалась в подошвы.

— Она это, она, — затараторил Гарри.

— Не я.

— Мы ищем водителя, — пояснил первый инопланетянин.

— Чтобы задать ему несколько вопросов, — добавил второй.

— Ему? Или ей? За рулем могла быть и женщина. А водителей хуже на всем свете не сыщешь.

Они ответили бессмысленными взглядами. Никакого чувства юмора, совсем как у Берта.

— Нас очень интересует все, что вы видели.

— Ничего я не видела, — отнекивалась я, но они подступали ближе.

— Не могли бы мы поговорить в нашей машине?

Второй взял меня за руку.

— Мы могли бы предложить награду наличными.

И тут Ник, громко топая, ссыпался вниз по ступенькам трейлера. Воспользовавшись их замешательством, я сумела вырваться.

— Это мой брат Ник. Вы с ним не знакомы?

Я подтолкнула Ника вперед, и он схватился руками за голову. Им, как и Берту, это тоже не понравилось. Особенно когда они поняли, что имеют дело со сломанным человеком. И хотя не могли отличить мальчика от девочки, мгновенно определили неполноценное человеческое существо.

— Извините, — хором пробормотали они, отступая.

Мы с Ником молча наблюдали, как они садятся в машину и разворачиваются на щебенчатой дорожке. Я показала Гарри средний палец.

— Я точно знаю, ты что-то пронюхала, Силли.

— Это единственное, что ты знаешь, дубовая башка.

Он потащился прочь.

В этот же день Фермеры наняли Буббу, чтобы вытащить машину из реки. Мы подглядывали из зарослей. Бубба привел грузовик поменьше, с откидной платформой. Должно быть, Фермеры ничего ему не объяснили, поскольку он, завидев «фольксваген» посреди реки, начал ужасно ругаться. И продолжал ругаться, пока брел по воде.

На другом берегу торчали Гарри с Игеном. Гарри не сводил глаз с Фермеров. Интересно, заметил ли он раздутые шеи, слишком широкие скулы? Возможно, нет. Гарри всегда умел пользоваться слабостями других, но это был его единственный талант.

Хотя здесь я, пожалуй, не права. Однажды мы вместе работали над проектом: Гарри, я и группа ребят. Тогда мы были в шестом классе. Поехали в министерство сельского хозяйства и воспользовались их электронным микроскопом, чтобы разглядывать споры. Пару раз ходили в лес, поискать образцы, и Гарри в одиночку удалось найти лучшие папоротники — длинные, изящно изгибающиеся, воздушные, похожие на зеленый огонь. Когда я наткнулась на него, он сосредоточенно, осторожно очищал обратную сторону листьев, но, услышав мои шаги, повернулся, ухмыльнулся и с размаху швырнул в меня длинным стеблем, так резко, что я едва сориентировалась, но все же сумела поймать стебель. Тогда он сделал вид, что ему наплевать, но я видела, как тщательно он собирал споры.

Это было давно, задолго до случая со «скажи правду». С тех пор Гарри очень изменился. Я наблюдала, как он следит за Фермерами. Строит планы.

Мистер Джойс тоже слонялся поблизости и нудил Фермерам насчет боли в спине, появившейся после падения на него «фольксвагена». Но я-то знала, что космический корабль здесь ни при чем. Бесчисленные бутылки дешевого «Бешеного Пса 20/20» доконали не только его спину, но и весь организм.

— Фермеры пришли за тобой. И увезли твой корабль.

— Я так и знал, — кивнул Берт. — Но, думаю, я здесь в безопасности.

— Да, они тоже не любят слабоумных.

— Ты слишком жестока. Я бы еще понял, будь ты посторонней, но это же твоя семья.

— Он мой брат, и я могу делать с ним все, что захочу.

Ник внизу привычно складывал в кучку скачущие камешки. Он принес их с реки, битком набив карманы джинсов.

— Что ты пишешь?

Я и раньше спрашивала, но он мне не показал.

— Письмо доктору Роберту Каттеру, в университет Вандербильта.

— И что там говорится?

Он ответил не сразу.

— Задаю вопросы, которые помогут направить его исследования в ключевые области.

— Какие именно?

— Я не могу объяснить.

— Но письмо доктору Каттеру достаточно длинное. Как же ты не можешь объяснить, что там написано?

Берт промолчал.

— А что плохого в том, что делается сейчас? Роботы, компьютеры, нанотехнологии.

— Мы уже достигли успехов в этих направлениях. Нам интересны другие.

— Какие?

Он положил письмо в конверт, заклеил и протянул мне.

— Я происхожу из большой дружной семьи. Все в нашем старинном роду — преподаватели. Я потерял отца, когда был совсем еще молодым. Необычный случай. Мы живем долго и неразлучно: сын, отец, отец отца, и так на протяжении нескольких поколений. Длинная, прочная цепь. Таков образ жизни нашего народа.

Когда я был всего лишь студентом, несчастный случай разорвал цепь. Необходимые ритуалы так и не были соблюдены. Некоторые события так и не произошли, и все из-за его смерти. Видишь ли, в нашей культуре ритуалы играют гораздо более важную роль, нежели в вашей.

— Это вроде церемонии окончания школы?

В июне промежуточная школа торжественно поздравляла своих выпускников. Играла музыка, и всех нас заставили идти строем, маленькими шажками.

— Да. Каждый день — все равно что церемония окончания школы. Дедушки пытались восполнить пробел, но я остро ощущал отсутствие отца. Отец — мостик в прошлое. Моя связь была рассечена. Мостик рухнул. Поэтому я прилетел сюда… найти помощь.

Я недоуменно оглядела письмо.

— Но здесь ты себе не поможешь.

Его глаза казались одновременно свирепыми и остекленевшими.

— Однако надежда есть, и моя надежда — на этой плодородной залежной планете.

Он взял листок бумаги и принялся за очередное письмо.

— Пойдем, Ник, — позвала я.

Берт так свято верил в людские технологии! И считал, что мы сможем решить проблему смерти его отца. Но мы ничего этого не можем! Мама иногда водила нас в церковь, но слова священника были для меня пустым звуком. Какого создателя нужно благодарить за появление на свет Ника? Кому я должна поклоняться?

Мы миновали дерево, которое однажды пытались срубить. Оно оставалось сухим, коричневым, мертвым. Значит, мы повредили ствол настолько, чтобы убить его. Остальные деревья стояли под густыми шапками изумрудно-зеленой листвы. Ник прижал ладонь к серой бескровной ране, которую мы нанесли.

Я шлепнула письмом по ладони. Как же помочь Берту? И что, по его мнению, мы можем сделать сейчас для его давно погибшего отца?

На полпути к трейлеру я распечатала письмо и так увлеклась, что, должно быть, не заметила Гарри.

— И какого дьявола это означает?

Я стояла на лестнице, ведущей к верхнему уровню форта. Берт непонимающе уставился на меня. Я продралась сквозь заросли шиповника, чтобы попасть сюда, и огромный шип вонзился в икру сквозь плотную ткань джинсов. Не обращая внимания на боль, я помахала письмом перед его носом.

— Это моя личная переписка с ведущими учеными вашего мира.

Я была так зла, что губы плохо шевелились, а язык не слушался.

Наконец я поднесла бумагу к глазам и начала читать.

— Я почтительно спрашиваю, как можно рассчитать величину духовных и умственных проявлений, основанных на плотности нервных узлов в коре головного мозга? Очевидно, у собаки имеется меньше духовных сил, чем у человека. Связано ли это с размером мозга? Линейная ли это зависимость? Связана ли с другими параметрами, такими, как сексуальная активность или эмфатический показатель? Прошу также ознакомиться с приложенной мной таблицей данных. Повторяю: какого дьявола это означает? И что, по-вашему, ученые будут делать с этим дерьмом?

— Я надеялся направить их мысли в область изучения воспроизведения себе подобных.

— Хотите, чтобы вместо компьютеров они изучали духов?

— У нас уже есть компьютеры.

— Как насчет медицины?

Берт отвел глаза.

— Это не имеет для нас никакого значения.

— Тогда займитесь своими исследованиями сами! Оставьте нас в покое! Зачем использовать нас для всей этой собачьей чуши?

— Мы не можем проводить исследования. Мы… бесплодны, в то время как ваша планета не ограничена нашей культурой и нашими ритуалами. У нас прекрасная медицина. Мы овладели нанотехнологиями. У нас нет болезней или… слабоумия. И мы платим за это стагнацией. Вы необузданные, дикие, живые. У вас нет границ, нет тысячелетий цивилизации, которая могла бы сдерживать ваш разум. Когда один из нас чего-то захочет, достаточно попросить, и машины, которые заботятся о себе и о нас, дают нам это. Если же вы чего-то хотите, для этого приходится работать. У вас есть побудительные стимулы, а у нас их нет. У вас…

Ник перестал играть с камешками и, тихо застонав, выглянул из двери. На лице краснела царапина: это шип задел его щеку, когда он ринулся за мной через проход между кустами.

Я увидела тени, шнырявшие за кустами терновника.

— Силли… я знаю, ты там.

— Наверх! — прошипела я Берту и, повернувшись, заорала:

— Гарри! Вали отсюда, ты, лужа козлиной рвоты!

— Кого ты там прячешь? — пропел он.

— Твой пенис, но он такой крошечный, что я потеряла его в наперстке, да так и не нашла.

Они с Игеном ползли на животах к форту.

— Вот ты и попалась, Силли! Больше ты своего дружка не скроешь!

Гарри расплылся в злорадной улыбке.

— Катись, Гадди! — рявкнула я, оглядываясь. Ну, не могла я бежать, бросив Ника и Берта одних! Теперь мне все равно, что будет с Бертом, но Ник не выстоит против жестокости. И кроме того, через терновник так просто не проберешься. Гарри с дружком загородили единственную просеку.

— Оставьте нас, молодой человек, — объявил Берт.

— Я велела тебе идти наверх, урод ты несчастный! — рявкнула я.

— Это и есть водитель той машины? — спросил Гарри.

Он почти достиг места, где мог выпрямиться в полный рост.

— Он инопланетный спиритуалист, — пояснила я.

— Ага, точно. Плевать мне, кто он. Эти типы пообещали мне сотню баксов, если я приведу его к ним.

— Да ты до ста считать не умеешь, — усомнилась я.

— Продолжай трепаться, Силли, — ухмыльнулся парень, вставая и вытаскивая из-за пояса нож.

За моей спиной кто-то тонко заплакал. Ник, а может, Берт.

Что-то прожужжало мимо уха. Гарри взвыл, уронил нож и схватился за лоб, где набухала огромная шишка. Еще один камень полетел в него. Гарри пригнулся.

— Ой!

Я обернулась как раз в тот момент, когда Ник запустил очередным камнем в Гарри. Острый край задел его запястье. Гарри взвизгнул, как младенец, попятился и плюхнулся на Игена, стараясь увернуться от града камней.

Ник бросил камнем в Игена и попал в уголок глаза. Иген закрыл лицо ладонями и стал пятиться туда, откуда пришел. Оба исчезли в кустах, прежде чем броситься бежать со всех ног туда, где можно было стоять во весь рост.

Ник метал камень за камнем, пока я не разбросала ногой горку снарядов.

— Это скачущие камешки, ты, дебил! — заорала я на него, метнулась в заросли терновника и, не обращая внимания на шипы, помчалась к трейлеру.

Эрни и мама спали на выдвижной кровати в гостиной. Мы с Ником занимали спальню в другом конце трейлера. Над дверью нашей комнаты находились маленькие антресоли, до которых можно было дотянуться с верхней койки. Я сбросила вниз коробку со старыми играми и, съежившись, заползла в узкое пространство.

«Пропади пропадом Гадди. Пропади пропадом Берт. Пропади пропадом Ник, — думала я, подтягивая колени к подбородку. — Пропади пропадом чертовы Фермеры. И пропади пропадом я сама за то, что верила… во что?»

В фей крестных.

А ведь я была одна. Сама по себе. Как и всякий на Земле. Мы — что-то вроде амазонского дождевого леса, золотой жилы ценных технологий. Амазонский мозговой лес. И они хотят, чтобы мы вкладывали наши мозги в изучение духов.

Они жили там, где такие, как Ник, никогда не могли появиться на свет. Жили, как боги. А потом явились сюда, чтобы заставить нас искать духов. Вместо того, чтобы проводить медицинские исследования, которые могли бы помочь нам самим.

Мне не становилось легче в своем укрытии. Я только все больше злилась.

Поэтому соскользнула вниз, обошла трейлер и зашагала к полотну железной дороги. Каждую ночь в два часа грузовой поезд пыхтел по рельсам, направляясь в Колумбус. Но меня он не тревожил. Я спала, как убитая. Возможно, на планете Берта нет шумных поездов.

Я пошла по рельсам, перепрыгивая со шпалы на шпалу, пока не добралась до эстакады. Граффити тянулись по железным двутавровым балкам и бетонным опорам, красуясь на каждом дюйме, куда могла дотянуться вытянутая рука с банкой аэрозольной краски. Под эстакадой у реки лежали Гарри и Иген. Гарри прижимал ко лбу мокрую тряпку.

Я сползла с эстакады, повиснув на руках, прыгнула и приземлилась между ними.

— Какого черта тебе нужно?

— Эти типы оставили тебе телефон?

Гарри соизволил взглянуть на меня, прежде чем неохотно буркнуть:

— Угу. И что из того?

— Дай его мне.

— Нет.

Я подняла скачущий камешек и уже было прицелилась, но тут вспомнила про Ника. Как я могла наорать на него? Камень выпал из моей руки, и я повернулась, чтобы уйти. Самое время найти Ника, утешить его и отвести домой ужинать.

— Погоди, — окликнул Гарри. — Нам обещали сотню за того урода.

— Я поделюсь с вами.

Гарри несколько секунд размышлял, прежде чем кивнуть Игену. Тот протянул мне карточку с написанным от руки номером.

Мы позвонили из закусочной.

Игена позвали ужинать, но Гарри оставался со мной до прихода обоих Фермеров. Ждать пришлось недолго. Черный «линкольн» поднял белое облако пыли на подъездной дорожке трейлерного парка.

— У вас есть информация о водителе? — спросил один из них у Гарри.

— У меня есть, — вмешалась я. — Я могу сдать его вам.

— Где он, малыш? — спросил он.

— Я девочка, олух ты стоеросовый.

— Ну, конечно, — поспешно поправился чужак.

— Пойдем, — велела я, и мы повели парочку в лес. Им не слишком хотелось ползти сквозь кусты: очевидно, их тела были совершенно негнущимися. Наконец они согласились лечь на животы и пропахать черными костюмами по грязи. Ник и Берт стояли перед фортом с одинаково бессмысленным видом.

— Фермеры здесь, — сообщила я.

Берт кивнул.

Они встали и, даже не отряхнувшись, уставились на Берта. Наконец один поманил его к себе. Берт послушно подался вперед, словно рыба на невидимом крючке. Они повернулись с явным намерением ползти обратно.

— Постойте! — крикнула я.

— Что еще?

— А вознаграждение?

Один из Фермеров вытащил бумажник и протянул мне новенькую стодолларовую бумажку.

— Нет. Мне нужно больше.

Рука инопланетянина застыла. Берт взглянул на меня.

— Маленькая девочка, оговоренная сумма…

— Вы сговаривались с ним, — перебила я, показав на Гарри. — Но я-то знаю, кто вы такие.

Фермеры не ответили.

— И знаю, кто такой он. И все знаю о том, что вы с нами делаете.

— Дай ей две сотни, — велел второй.

— Как бы не так! Я знаю, что вы — Фермеры. А наш мир — это залежь.

Они по-прежнему таращились на меня, но губы Берта сложились в гримасу, чем-то напоминавшую улыбку.

— Я знаю ваш секрет, и мое молчание дорого стоит. Что получаем в результате этого соглашения мы? Короткую жизнь, бедность, умственную отсталость. Разве это наш выбор? Разве мы не заслуживаем того же существования, что и вы? Разве Ник виноват, что он такой?

Я показала на брата. Тот не сводил глаз с инопланетян. Иногда в его карих глазах светилось что-то. Иногда он понимал. И происходящее становилось для него ясным. Все равно что глядеть на солнце через черные очки. Долго глядеть, пока лучи солнца не растопят темные стекла, и все вдруг окажется в кромешной тьме. Пустота. Словно в ней никогда не мелькали искорки. Но иногда…

Взгляды инопланетян коснулись его и ускользнули.

— Такие, как Ник, не появляются в вашем мире. Там нет сломанных вещей, потому что вы крадете лучшие наши идеи.

Я вдруг охрипла. Во рту стало сухо. Но я не унималась.

— Вы даже не платите нам за это! Платим мы. И все расходы несем тоже мы! — заорала я. — Вы нам должны! Должны лично мне!

Я ткнула Берта пальцем в грудь.

— Вы не имеете права использовать нас для своих целей и не платить!

— Нам очень жаль, — выдавил Берт.

— О да, инопланетяне далеко продвинулись в области извинений, — отрезала я.

Мы все, даже Гарри, молча постояли несколько минут, пока они не кивнули.

— Сколько ты хочешь за свое молчание?

— Миллион, — прошептала я, чтобы не услышал Гарри, и, выхватив две стодолларовые банкноты из руки инопланетянина, одну протянула ему.

— Договорились.

Я смотрела, как они ведут Берта сквозь заросли.

Гарри перевел взгляд с меня на деньги в своей руке.

— Это инопланетяне, — ахнул он.

Он так ничего и не понял. Я взяла Ника за руку и повела домой, ужинать.

Четырнадцатилетнему человеку трудно объяснить взрослым внезапное появление нескольких сотен фунтов золота, поэтому мы с Ником убрались из трейлерного парка, после того как зарыли большую часть тонких листов металла под фортом.

Инопланетяне не купили моего молчания. Они не смогли ничего поделать с тем, что я знаю об их появлении здесь. Нику все равно, а может, и не все равно. Он неплохо продвинулся вперед, потому что теперь мне по карману новые программы обучения для детей с замедленным развитием. Я предоставила его самому себе. Я хотела быть его защитницей, но теперь знаю, что ему придется самостоятельно прокладывать себе дорогу в жизни.

Я написала письма всем адресатам Берта, стараясь исправить все, что он натворил. Может, они и меня посчитали спятившей, но, думаю, мне удалось изменить направление их мыслей. Хотя бы некоторых.

Во всяком случае, свой образ мыслей мне удалось изменить. Это наше поле. Нам его засевать. Нам собирать урожай, и неважно, кто там заглядывает через наши плечи и стоит за спиной.

© Paul Melko. Fallow Earth. 2004. Публикуется с разрешения автора.

 

Павел Амнуэль

ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВЫБОР

 Иллюстрация Владимира БОНДАРЯ

Каждый выбирает для себя

Юрий Левитанский

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя .

До вершины Питер добрался перед рассветом. Знай он, какая предстоит дорога, не стал бы и пытаться: вечером, когда солнце, всеми силами сопротивляясь земному притяжению, изнемогая, опускалось за черный хребет, Питеру показалось, что горы совсем пологие, за ночь он не только дойдет до вершины, но еще и отдохнуть успеет и с первыми солнечными лучами пойдет дальше, в Долину, к новой жизни и, возможно (он все еще надеялся на это), к людям, которым для того, чтобы на что-то решиться, не нужно подбрасывать монетку.

Лес на склоне хребта Крака оказался, однако, таким густым, а склоны порой такими крутыми, что на лысину вершины Питер вышел, когда над восточным горизонтом поднялись в темное небо ржавые растопыренные мечи солнечного света, пробившие серую нежить скопившихся перед рассветом туч. Ноги гудели, и Питер скинул с плеч рюкзак, сел, да так и встретил новый день. Двести шестьдесят третий день пути. Куда? Зачем?

Питер старался не задавать себе таких вопросов, но когда они время от времени сами возникали в его голове, он честно на них отвечал — правда, по-разному.

Куда? В Долину, конечно, зря, что ли, он лез на эту гору, зря оставил в деревне недельный запас еды и надежду на отдых?

Зачем? На этот вопрос ответить было сложнее, хотя один из возможных ответов был очевиден и, собственно, ответом не являлся, как не являлась фраза «На шестой день сотворил Господь человека» ответом на вопрос о происхождении жизни на Земле.

Солнце вылезло из туч, нависших над горизонтом, будто не выспалось за ночь, злое и мрачное. А может, Питеру только казалось, что настроения сегодня не было в природе ни у солнца, ни у леса, ни у грунтовой дороги, что вела с вершины, начинаясь (или заканчиваясь?) так же незаметно, как незаметно возникали когда-то в разговорах с дедом Борисом новые увлекательные идеи…

Питер вытащил из рюкзака бутыль с водой (представится ли в Долине возможность пополнить запас, он не знал) и сделал три глотка.

Услышав в кустах шорох, он спрятал бутылку в рюкзак, завязал тесемки и встал, нащупывая на поясе ножны кинжала, который ни разу не пустил в ход за все дни своего путешествия.

— Можно мне выйти? — послышался из-за кустов тихий шелестящий голос, и Питеру показалось, что спрашивали листья, потому что людей здесь быть не могло; люди, похоже, не поднимались на гору много месяцев — ни из Долины, судя по состоянию дороги, ни тем более с той стороны, из деревни, где о горах Крака ходила дурная слава, будто здесь по ночам блуждали тени, происхождение которых никто не брался объяснить.

— Кто там? — спросил Питер, не повышая голоса.

Кусты раздвинулись, и на проплешину вышла женщина… нет, скорее, девушка… Господи, Инга, узнал Питер, только ее здесь не хватало!

— Ты что? — сказал он. — Почему ты здесь?

Девушка подошла ближе, за плечами она несла такой же рюкзак, что и у Питера; вместо платья, которое было на ней вчера вечером, Инга надела джинсы и удобную кофточку: она хорошо подготовилась к путешествию. Питер знал, что она скажет, страшился этого и хотел это услышать.

— Я с тобой, — сказала Инга. — Ты меня теперь не прогонишь, верно?

Если бы она попалась Питеру на глаза, когда он шел из деревни, то, конечно, он отвел бы девушку домой…

«Отвел бы? Ты уверен в этом?» — спросил он себя и не смог ответить.

— Тебя будут искать, — пробормотал он.

— Может — да, может — нет, — улыбнулась Инга, снимая с плеч рюкзак и опуская его рядом с рюкзаком Питера — теперь их и не отличить… впрочем, нет, у Ингиного были короче лямки, подогнанные под ее рост.

— Ты права, — вынужден был согласиться Питер, — начнут бросать жребий, а поскольку вопрос важный…

— Жизни и смерти, — подсказала девушка.

— Жизни и смерти, — повторил Питер. — Значит, бросать будут сначала монетку, потом карточку, а в решающем раунде все перессорятся и пойдут спать, чтобы вернуться к проблеме утром, на свежую голову.

— А мы тем временем уйдем далеко-далеко, — Инга опустилась на землю рядом с Питером и смотрела на взошедшее солнце, почти не щурясь.

— Ты сама, — сказал Питер, не глядя на девушку, — сколько раз бросала жребий, прежде чем пустилась за мной вдогонку?

Он чувствовал, конечно, что оскорбил ее до глубины души, знал, что она сейчас способна залепить ему оплеуху, или расплакаться, или крикнуть что-нибудь такое, чего он от нее слышать не хотел бы, но сказать то, что он сказал, все равно было нужно. Питер обязан был определить сразу, с кем имел дело, и если Инга пошла за ним, не думая, не выбирая, не оценивая последствий, пошла потому, что иначе не могла и у нее просто не было иного выбора…

Тогда он отошлет ее домой и попытается забыть.

— Почему вы стараетесь меня уязвить? — грустно спросила девушка. — Почему стараетесь сделать мне плохо с того момента, когда увидели меня у Перминовых три вечера назад?

Питер почувствовал на себе ее взгляд и поднял голову. Инга не плакала, но слезы в ее душе Питер разглядел совершенно отчетливо.

— Потому, — сказал он, — что я сразу почувствовал в тебе… Я просто боялся.

— Боялись полюбить?

— Боялся ошибиться, — поправил Питер.

— Вам достаточно было протянуть руку…

— И потом всю жизнь решать за тебя или заставлять тебя менять решение? Что я должен был сделать? Отнять у тебя монету? А если без нее ты не смогла бы жить?

— Видите, — сказала Инга, — вы тоже не сумели принять решение. Хотели и боялись. Боялись, но хотели. А потом бросили жребий и ушли без меня, потому что так выпало.

— Я не бросал жребия, — покачал головой Питер. — Ты прекрасно понимаешь: я ушел, потому что…

— Потому что струсили, — подхватила Инга. — Да, это я поняла.

Питер молчал. Солнце выкарабкалось из туч, улеглось на них, как на перине, и принялось прожигать в тучах каверну, чтобы опустить в нее лучи, расплавить утреннюю серость, а потом и до леса добраться, высветлить каждый листок, каждый ствол — и дорогу, которая вела вниз, в Долину.

— Испытайте меня, — сказала Инга.

— Как? — спросил он.

— Как хотите.

— Я хочу… — пробормотал Питер, заслонившись ладонью от солнечного света, — чтобы ты была рядом, но сама решала, быть ли тебе рядом со мной.

— Я решила.

— Ты знаешь меня всего три дня.

— Я знаю вас всю жизнь, — возразила Инга. — И всегда вас ждала. Я думала, вы никогда не придете, потому что таких людей не существует.

— Уже не существует, — поправил Питер.

— Уже, — согласилась Инга и добавила: — Давно.

— Сколько тебе лет? Семнадцать?

— Девятнадцать.

— Да? — с сомнением сказал Питер.

— И полтора месяца.

— А я, — сказал Питер, — еще помню время, когда по дорогам ездили машины и в домах было центральное отопление.

— Какое? — спросила девушка.

— Центральное. Были станции, работавшие на мазуте или угле, они нагревали воду, вода по трубам поступала в квартиры, и зимой было тепло, как летом.

— Вы ездили на машине?

— Я — нет, я тоже родился слишком поздно, хотя и раньше тебя,

— Питер посмотрел Инге в глаза и добавил: — Значительно раньше.

— В нашем городке, — продолжал он, повернувшись так, чтобы солнце не слепило глаза, — машин не было, но рядом проходило шоссе на Москву, и по нему время от времени, раз в день, а потом все реже, проезжали машины. Одни медленно, виляя из стороны в сторону, и на лицах водителей был такой ужас… Я каждый раз думал: если вам страшно, зачем вы садитесь за руль?

— Вы не понимали?

— Я это понял… в свое время. Да, им выпал такой жребий… А другие мчались по шоссе с немыслимой скоростью, пролетали мимо городка, как метеоры в ночном небе. Я гадал, что с ними происходило потом, ходил к повороту, искал там покореженные останки и, что самое ужасное, находил их гораздо чаще, чем мне того хотелось. В городке была похоронная команда, и работы ей хватало.

— Наверное, это удивительное зрелище, — сказала Инга.

— Машина? О да! Или летящий самолет.

— Вы видели самолет? — глаза девушки округлились от восторга.

— Ты решила, что мне сто лет? — усмехнулся Питер. — Успокойся, мне нет и пятидесяти.

— Это не имеет значения, — быстро сказала Инга и поджала губы.

— Я видел самолет, — тихо проговорил Питер, — мне было тогда лет семь, я плохо понимал себя и еще хуже — других, не мог ни с кем найти общий язык и больше времени проводил в городском парке, там росла высокая трава, я в ней прятался… Однажды услышал гул и увидел, как в небе появилась темная точка, она быстро превратилась в крестик, а потом в серебристую машину. Самолет летел довольно низко и, скорее всего, на автопилоте. А может, там вообще летчика не было. Во всяком случае…

— Он разбился?

— Конечно. Он летел к горам, нужно было сделать маневр… Какой? К югу или к северу? Я подумал: успеет ли летчик бросить монету? А может, в самолете решение принимала автоматика? Вряд ли такой сложной машиной управлял человек… Самолет летел, стал точкой, а потом врезался в гору. Вспыхнуло и через минуту грохнуло, это было слишком далеко, чтобы пойти посмотреть, и слишком страшно.

Питер достал из рюкзака бутыль, отпил несколько глотков и протянул девушке.

— Напейся, — сказал он, — день будет жарким, и кто знает, дадут ли нам воды в Долине.

— Нам, — сказала Инга. — Ты сказал «нам».

— А ты сказала «ты», — Питер протянул девушке руку, помог подняться, закрепил рюкзак, немного подтянул лямки, чтобы Инге не натирало спину. Ему показалось, что рюкзак у нее слишком тяжелый, но он ничего не сказал и пошел вперед, вниз по склону. Инга шла следом, молчала, а он слушал ее мысли, то есть ему казалось, что ее мысли открыты и понятны, ему нравилось угадывать их, и он был уверен, что угадывал правильно.

Лес на этой стороне оказался не таким густым, каким выглядел с вершины, но зато здесь было больше камней, огромных валунов, набросанных могучей рукой, на одном камне сидел, греясь на солнце, зверек, похожий на кошку или лису — узкая мордочка, рыжая шерсть, длинный пушистый хвост.

— Ой! — сказала Инга. — Смотри, какое чудо.

— Иди, не останавливайся, — ответил Питер. — Ты его напугаешь.

Инга сбилась с шага и догнала Питера только на краю поляны.

— Почему ты не позволил мне посмотреть? — обиженно спросила она.

— А почему ты меня послушалась? — вопросом на вопрос ответил Питер.

— Совсем не потому, о чем ты подумал! — с вызовом сказала Инга. — И вообще, если ты так считаешь, то я…

Она повернулась и пошла назад, Питер слышал, как удалялись ее шаги, но не обернулся, он хотел понять до конца, как девушка принимает решения. Зверь, конечно, не станет дожидаться, пока к нему подойдут и начнут рассматривать, и что сделает Инга, увидев, что на камне никого нет? Будет стоять в недоумении, как все ее соплеменники? Пойдет дальше, будто зверька не было в помине? Или вприпрыжку вернется, потому что он ушел довольно далеко и догнать его Инга сумеет только бегом, а у нее тяжелый рюкзак, ей нужно помочь, и он ей, конечно, поможет, но только в одном случае — если услышит за спиной быстрые догоняющие шаги.

— Питер! — в голосе Инги звучало напряжение, даже страх, он обернулся, и ему самому стало страшно, потому что девушки не было видно нигде: ни на тропе, ни в траве, ни у камня, где, конечно, не оказалось никакого зверька. Инга испарилась, исчезла, растаяла в утреннем воздухе, таком терпком, что он, возможно, и вправду мог растворить человека, особенно хрупкую^ девушку.

— Инга! — крикнул Питер и бросился вверх по склону: дыхание сорвалось, не такой хороший он был бегун, как ему хотелось. Господи, где же она, что он станет делать, если…

«Если что?» — подумал Питер, остановившись у холодного камня — возможно, это был тот самый, на котором сидел зверек.

Если с ней что-то случилось. Ведь это лес, и это дорога в Долину, и случиться здесь могло все, что угодно, недаром никто из деревенских на эту сторону хребта носа не кажет, для них и выбора такого не существует. Инге, чтобы пойти за ним, понадобилось не только принять решение, но еще и побороться с навязанным общим подсознанием предрассудком. И теперь с ней действительно что-то произошло, а виноват он, надо было сразу отослать девушку в деревню, она пошла бы, его ментальная сила куда больше, чем ее робкие намерения, а он не отослал…

Тихий смех прервал тревожные размышления, и Инга появилась из-за толстого ствола, который когда-то был живым деревом, но давно уже стал торчавшей из травы огромной палкой. Похоже, много лет назад дерево переломил ураган, что-то повредилось в корневой системе, и растение засохло, а теперь Инга стояла рядом и правой рукой то ли подпирала ствол, то ли сама на него опиралась.

— Ну… — сказал Питер, — ну ты… Зачем ты это сделала?

— Испугался? — улыбнулась Инга. — Я видела, как ты испугался. За меня?

— Это лес, — сказал Питер. — Виктор — ты была при этом — рассказывал вчера, как опасно ходить на эту сторону.

— Ты же не поверил, — Инга поправила рюкзак и пошла вниз по тропе. Теперь Питеру приходилось идти за ней, она его вела, а он шел следом, роли переменились, и Питер получал от этого странное удовольствие.

— Ты не поверил, — говорила Инга, голос ее относило ветерком в сторону, и половины слов Питер не слышал, приходилось догадываться, но он все равно знал, что она говорила, даже когда не улавливал ни звука. — Если бы ты поверил, то остался бы в деревне, а ты ушел, и когда ты это надумал, я решила, что пойду с тобой, собрала рюкзак, мне мама помогла, она, конечно, ни о чем не догадывалась, я ей сказала… Нет, я ей ничего не сказала, просто: «Собери мешок, положи то-то и то-то». Перечислила все, что хотела взять, а ушла сразу после тебя, меня двадцать человек видели, но им сколько времени нужно, чтобы просто сообразить, а потом еще и монетки свои подкидывать… Я уже тебя догнала, а они стояли и смотрели, странный народ, верно, то есть это для нас с тобой странный, а вообще очень хорошие люди, я среди них выросла, они мне никогда ничего плохого не делали. Хотя могли, наверное: если бы жребий выпал, то сделали бы и не поморщились… Сделали бы, да?

— Конечно, — пробормотал Питер.

— Что? — крикнула Инга, не оборачиваясь. — Сделали бы, я спрашиваю?

— Да! — крикнул Питер. — Послушай, ты не могла бы идти медленнее?

Инга наконец обернулась, увидела, как он спускался, цепляясь одной рукой за куст, а другой стараясь удержать равновесие, ей стало смешно. Питер видел, как она сдерживала смех, и ему почему-то было это приятно, он подошел к девушке и попытался ее обнять, но рюкзак мешал, получалось, будто обнимаешь толстяка. Инга отстранилась, и Питеру стало неловко, он отстранился тоже и сказал смущенно:

— Извини, пожалуйста. Я не хотел…

Он сразу понял, какую сморозил глупость, и Инга поняла тоже, засмеялась, а потом сказала серьезно:

— Сними рюкзак.

Питер распустил лямки, аккуратно положил рюкзак на траву, а когда поднял голову, увидел, что девушка успела скинуть рюкзак раньше и стояла, глядя вниз, в сторону Долины, оттуда поднимался тонкий белый столб то ли дыма, то ли пара, истончался и исчезал в синеве, будто цифра 1.

— Сигнал, — сказала Инга. — Так они сообщают друг другу информацию. Может, нас заметили. А может, что-то совсем другое.

— Может быть, — согласился Питер и обнял наконец Ингу так, как ему хотелось: чтобы чувствовать ее маленькие груди, и чтобы руки сомкнулись за ее спиной, и чтобы запах волос, и губы совсем рядом, и говорить ничего не надо, но все равно хочется говорить…

Инга поцеловала его первая — крепко, так что у нее самой перехватило дыхание. А он только ответил, но потом и сам… И думал: это инстинкт, никто из нас не выбирал друг друга собственным разумом, никто не оценивал достоинств и недостатков, не размышлял, какой станет наша жизнь, когда мы будем вместе, и потому это на самом деле не свободный разумный выбор, мы ничем не отличаемся от деревенских, просто мы другие, и поступки наши были определены обстоятельствами, мы не сами, и, значит, это совсем не то…

— Пожалуйста, — сказала Инга, на миг оторвавшись от его губ, — пожалуйста, не думай ни о чем. Я тебя выбрала, потому что ты не такой, как все. А ты меня за то, что я выгляжу беззащитной.

— Она меня за муки полюбила, — сказал Питер, — а я ее — за состраданье к ним.

— Что?

— Ничего. Это Шекспир.

— Кто?

— Был такой… Пьесы писал. Давай пойдем. Нужно к полудню спуститься хотя бы до той расщелины, там можно будет отдохнуть, подождать, когда нас возьмут в плен. Не искать же самим жителей Долины, так можно и полжизни бродить. Они-то нас быстрее найдут, нужно только им помочь… И давай-ка я переложу кое-что из твоего рюкзака в свой, для тебя это слишком тяжело.

Через несколько минут, когда они продолжили путь — Питер впереди, Инга следом, чуть в стороне, чтобы он мог видеть ее краем глаза, — рюкзак ее похудел раза в три, зато у Питера котомка стала такой тяжелой, что едва не перевешивала хозяина.

— У тебя вообще нет монетки для жребия? — сказал Питер. — И карточки тоже? Так не бывает, это именные вещи!

— Когда мне исполнилось три, — ответила Инга, — конечно, все эти штуки повесили мне на шею и научили, как с ними обращаться. Но я не любила. Знаешь, сначала я вообще не понимала, для чего они. Игрушки. Вроде лото или шашек. Но раз говорили «делай», я делала.

— Ха! — воскликнул Питер. — А если тебе хотелось выпить компоту, но выпадала вода?

— Никогда… То есть я всегда говорила то, что хотелось мне.

— И тебя ни разу не подловили? — продолжал удивляться Питер.

— Насколько я знаю обычаи — не только в вашей деревне, но и вообще в предгорье, — все варианты давно расписаны, дети заучивают на всю жизнь…

— А как меня можно подловить? — в свою очередь, удивилась Инга. — У меня всегда выпадало то, что я хотела, это так просто!

Питер остановился, будто на стену налетел. Тяжелый рюкзак повел его влево, и Питер закрутился на месте, остановил инерцию и опустился на камень, придерживая мешок рукой, чтобы не слишком перетягивал.

— Что ты сказала? — переспросил он.

— А что я сказала? — насупилась Инга, не понимавшая, отчего Питер так разволновался.

— Ты сказала, — терпеливо повторил Питер, — что у тебя всегда выпадал тот жребий, который был нужен тебе.

— Ну да. А как иначе? Если мне хотелось компота… Правда, я не люблю компот, больше яблочный сок… Папа с мамой все время удивлялись: почему нашей Инге выпадает одно и то же? Как-то даже заменили мне монету, решили, что она плохо сбалансирована.

— Господи, — пробормотал Питер. — Я думал, ты… А ты совсем…

— Что? — не поняла Инга.

— Нет, ничего. Ты можешь показать, как это у тебя получается?

— А зачем? — нахмурилась девушка.

— Так можешь или нет? Вот погляди — тропинка раздваивается. Можно пойти по левой, а можно по правой.

— Я заметила, — с иронией отозвалась Инга. — И думала, что решишь ты.

— Вот давай и брось свой жетон, — предложил Питер. — Орел — пойдем по левой, решка — по правой.

— Ну?

— Не «ну», — сказал Питер, — а выпасть должна решка, потому что идти нам по правой тропинке.

— Почему? — спросила Инга. — Я бы пошла по левой, там больше тени, и она не такая крутая.

— Замечательное рассуждение! — восхитился Питер. — Левая тропинка сворачивает в лес и — посмотри! — теряется между деревьями. Скорее всего, она так и плутает по лесу, тогда как правая круче, но ведет вниз, в Долину, и видно ее далеко, деревья не загораживают. Под солнцем, конечно, жарковато, но зато выйдем куда надо.

— Да, — с сожалением произнесла девушка, — видишь, какая я глупая, не подумала…

— Вовсе ты не глупая, — сказал Питер, — просто тебе хотелось, как удобнее и легче.

— А надо, как правильнее, даже если это тяжелее, — подхватила Инга. — Пойдем по правой.

— Только если это покажет жребий, — твердо сказал Питер. — Кидай монетку.

— Ты серьезно?

— Да. Я хочу увидеть, как у тебя получается.

Инга пошарила в нагрудном кармашке кофточки, достала зеленый кружочек, на одной стороне которого был простой орнамент из трех цветков, а на противоположной выбито имя владелицы. Питер подержал монету в руке, подкинул на ладони, вроде бы все было нормально, центр хорошо сбалансирован, да и не могло быть иначе: от монеты порой зависела жизнь человека, нельзя допустить, чтобы чаша судьбы все время склонялась на одну сторону.

— Нормальная монетка, — сказал Питер. — Бросай.

Инге не нравилось то, чего от нее хотел Питер. Она не понимала, зачем ему нужно было устраивать представление, когда они оба — возможно, единственные на всем белом свете — знали, что это глупо?

— Бросай, — нетерпеливо сказал Питер, — я хочу видеть.

Девушка положила монетку на правую ладонь, прикрыла левой, представила, как выпадает сторона с ее именем — решка, потому что по решке они пойдут направо, — подбросила монетку, подождала, когда зеленый кружочек, достигнув верхней точки траектории, начал падать, и подхватила его в тот момент, когда…

— Вот, — сказала она. — Решка, сам видишь.

— Да, — выдохнул Питер. — А если еще раз?

— Нет, — сказала Инга. — Где ты видел, чтобы судьбу испытывали дважды?

— Это ты называешь — испытывать судьбу? — с иронией произнес Питер и прикусил язык. «Не заговаривайся, — сказал он себе. — Она была воспитана в деревне, ты слишком многого от нее хочешь, да еще сразу. Ты понимаешь, какое тебе выпало счастье, не нужно испытывать ЭТУ судьбу».

— Как у тебя получается? — спросил он равнодушно, будто о чем-то несущественном. Инга опустила монету в кармашек, застегнула клапан — не дай бог потерять в дороге эту самую ценную в обиходе вещь.

— Не знаю. Просто думаю: пусть решка. По-моему, важно подхватить монетку в нужный момент.

— Для этого ты должна видеть, как она летит, а это такая острота взгляда…

— А я хорошо вижу, — сообщила Инга. — Вон на дерево птичка села, с желтой грудкой…

— Птичку и я вижу, — пожал плечами Питер. — Грудка… Может, и желтая, у меня зрение не из лучших, в детстве читал много, тогда еще книги были…

— Настоящие? — восхитилась Инга.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Питер. — Что значит «настоящие»?

— С которыми можно было разговаривать.

— Как раз подобные книги не были настоящими, — поморщился Питер. — Дед Борис говорил: «Шкатулки для идиотов». У него хранились книги на бумаге, страницы можно переворачивать, и назад возвращаться, и заглядывать в конец, если очень уж интересно…

— Никогда не видела бумажных книг, — зачарованно произнесла Инга.

— Естественно…

Питер замолчал, ему не хотелось продолжать этот разговор. Поднялся с камня и пошел, а Инга вприпрыжку бежала рядом и забегала вперед, чтобы посмотреть, куда сворачивала тропа, и если было слишком, как ей казалось, круто, подавала Питеру руку, и он опирался, не пренебрегая помощью. Рубашка на спине стала мокрой от пота, ноги гудели, надо бы сделать привал, но прошли они слишком мало, Инга не устала, а он уж как-нибудь потерпит, важно до полудня спуститься к реке…

Что-то ухватило его за ногу, и Питер повалился вперед, вытянув инстинктивно руки. Падая, он сильно ушиб ладони, перекатился на спину и быстро освободился от рюкзака.

— Что с тобой? Ты ушибся? — Инга склонилась над ним, помогла сесть, с ужасом разглядывая его расцарапанные ладони.

— Посмотри, — сказал Питер. — Нить натянута через тропу, да?

— Да, — приглядевшись, согласилась Инга. — Не нить, проволочка какая-то.

— Ну вот, — с удовлетворением произнес Питер, — пришли, значит. Садись, подождем.

— А что…

— Тихо, — сказал Питер, прислушиваясь. Лес шумел кронами деревьев, ветер проходил поверху, а внизу даже травинка не шевелилась, кусты были неподвижны, и за кустами в полумраке не виднелось никакого движения. Проволочка выходила из леса и уходила в лес; можно было, наверное, потянуть за нее, и она зазвенит, как струна, нота получится, конечно, низкая. Может, для того проволоку и натянули, чтобы поиграть на чьих-то нервах, а не потому, что хотели кого-то остановить, поймать, сунуть в мешок…

— Ой, — пискнула Инга, и Питер мгновенно обернулся. Метрах в пяти, у поваленного дерева стоял мужчина в холщовых штанах и экзотической, с попугаями и павлинами, рубахе. В руке он держал ружье, и хотя дуло было направлено в белый свет, оружие наверняка было заряжено и готово к стрельбе.

— Здравствуйте, — сказал Питер. — Я споткнулся о ваш пограничный забор…

— Идите обратно, — произнес мужчина гулким басом, и ствол ружья чуть опустился. — Наверх. Здесь частное владение.

Питер вздохнул. Судя по произнесенному тексту, мужчина оказался как все, от родичей Инги не отличался, и это было очень печально, потому что, если они там, в Долине, все такие, то приходить не имело смысла, и значит, последний год прошел напрасно, нужно все начинать заново, а где теперь искать, никто не скажет.

— Будете стрелять? — спросил он, вытягивая гудевшие ноги. — А в кого сначала? В меня или в девушку? Это важное решение — кого пристрелить первым.

Мужчина нахмурился, и левая его рука потянулась к брючному карману (вот где он держал свою монетку), а правая повела ружьем, показывая пришельцам, что это все-таки не игрушка, ведите, мол, себя скромнее.

— Как вас зовут, друг мой? — мягко спросил Питер. — Это ведь не секретная информация, так?

— Игорь Толоконников, — сообщил мужчина, вытянул из кармана черный жетончик, но получилась заминка, потому что правая рука была у Игоря занята, поймать подброшенную монету он не мог, а если монета упадет на тропинку, то ее придется искать…

Пока Игорь соображал, как ему поступить, и, конечно, не мог решиться, Питер поднялся, оставив рюкзак на камне, подошел к «пограничнику», спокойно отобрал у него ружье, проверил затвор (патрон действительно находился в патроннике, а оружие — на предохранителе) и сказал:

— Отбой тревоги.

Он отступил на шаг, направил ружье в грудь ошарашенного Игоря, положил палец на спусковой крючок и сказал Инге:

— Девочка, тебе придется потащить рюкзак, справишься? А может, ты возьмешь на прицел бравого солдата, а рюкзак все-таки потащу я? Тебе сложно решить эту маленькую задачу? Тогда я решу сам, хорошо?

— Я возьму рюкзак, — сказала Инга, и Питер бросил на девушку быстрый взгляд: на ее лице не было и тени сомнения, видимо, держать в руках оружие было ей противно с рождения, а потому и решение далось легко.

— Хорошо, — кивнул Питер. — Игорь, идите вперед, я за вами, Инга — замыкающей. И никаких лишних движений.

— Да, — сказал Толоконников и пошел вниз по тропе, не оглядываясь и не соразмеряя свои шаги с шагами незваных гостей. Питеру было все равно, а Инге наверняка тяжело тащить котомку, перескакивая с камня на камень.

— Стой! — приказал Питер, но Игорь продолжал идти, будто не слышал. Он действительно не слышит, — подумал Питер, — я ведь не назвал его по имени.

— Толоконников! — крикнул он. — Остановись!

Игорь застыл на месте, будто солдат по команде бравого сержанта.

— Инга, — сказал Питер, — оставь рюкзак здесь, никуда он не денется. Эти… Пока они будут соображать, что с ним делать, мы уже спустимся и пошлем кого-нибудь.

— Я сама хотела это предложить, — тяжело дыша, проговорила Инга.

Дальше пошли налегке, Питер повесил ружье на плечо, не было смысла постоянно целиться Игорю в спину, тот и не думал оборачиваться, шел, насвистывал себе под нос, а может, это птица тихо пела в кустах?

Минут через десять тропа вывела их на берег реки, лес кончился, дальше — на противоположном берегу — были поля до самого горизонта, там росло что-то желтое и высокое. Может, пшеница или рожь, Питер в этом не разбирался. А у леса стояло десятка два домиков, одноэтажные кирпичные строения. Типичная деревня, такая же, где жила Инга, и народ здесь был такой же — две женщины средних лет сидели на скамье и равнодушно смотрели, как Питер конвоировал их земляка, а трое мужчин, о чем-то споривших перед закрытой дверью, замолчали и наверняка не могли взять в толк, что им надлежало делать в такой нестандартной ситуации.

«Господи, — подумал Питер, — обычная картина. Неужели я ошибся?..»

— Это Игорь Толоконников! — крикнул он. — Забирайте, мне он не нужен. А как зовут вас? Каждого! Сначала ты, потом ты, а потом ты!

Мужчины назвали себя, а Питер запомнил; самому младшему вряд ли исполнилось двадцать, а самому старшему, седому и лысоватому, было, скорее всего, больше пятидесяти.

— Олег Кардин!

— Николай Кожевников.

— Дмитрий Попов…

— Ружье у вас наверняка одно на всю деревню, — задумчиво сказал Питер. — И носите вы его по жребию, верно? Сегодня не повезло Игорю. А кому не повезет завтра?

— Мне, — сказал молодой Олег Кардин.

— Тогда возьми эту штуку, а то у Игоря нервный срыв, и доверять ему оружие я бы не стал. Может случайно нажать на курок, а потом ему прямая дорога в сумасшедший дом.

Питер протянул Олегу ружье, и тот застыл, мучительно соображая, что делать с оружием — день был не его, указаний на этот счет не поступало, вариантов решения было не два и даже не пять… Пришлось Питеру взять на себя и эту инициативу.

— Веди, — сказал он. — Где у вас старейшина? В смысле главный. Председатель. Шеф. Или как вы его называете?

— Мэр, — пробормотал Олег.

— Ну да, — улыбнулся Питер. — В таком огромном городе, как ваш, естественно, должен быть мэр. Веди.

Потоптавшись, Олег повернулся и, держа ружье, как палку, направился к единственному на всю деревню двухэтажному дому, отличавшемуся еще и тем, что фасад его украшали две нелепые дорические колонны, ничего не подпиравшие, но создававшие, видимо, впечатление величия — для местных жителей, конечно. Питер усмехнулся, увидев надпись поперек фасада, сделанную масляной краской: «Мэр города Баимова, Башкортостан, Россия».

«Только триколора на древке не хватало, — подумал Питер. — А может, его и вывешивают при каждом удобном случае. Наверняка вывешивают, жребий бросать не надо, все даты в календаре расписаны, а то, что России не существует, бабушка надвое сказала, точных указаний не поступало, и если у них так жребий выпал, то стране — быть…»

Вслед за Олегом Питер и Инга вошли в светлую прихожую, где стояло два потертых дивана с выпиравшими пружинами, большой круглый стол, покрытый скатертью, на которой спиралью вились желтые и рыжие цветочки, похожие на лютики, а в простенке между окнами, затянутыми полиэтиленовой пленкой, стоял настоящий книжный стеллаж, и что совсем удивительно, не пустой, а с книгами — большими и толстыми, маленькими и тонкими, относительно новыми и совсем потрепанными. Ноги сами повели Питера к стеллажу, ему и жребия не надо было бросать, даже если бы он — не приведи господь! — был таким же бивалентным, как прочие обитатели славного города Баимова, Башкортостан, Россия.

— Подумать только, — бормотал Питер, вытаскивая книги и ставя на место, — настоящий Сэлинджер… нет, вы поглядите, это же Достоевский две тысячи двадцать шестого года издания, за сколько же лет до Сверхновой? Ну да, пятнадцать…

— Это книги? — спросила Инга, она стояла рядом и смотрела с испугом, будто, перелистывая страницы, Питер совершал кощунство, которое непременно обернется для него страшным наказанием.

— Книги, — сказал Питер. — Представляешь, самые настоящие, я не видел книг лет десять, нет, больше…

— Господа, — сказал голос за его спиной, — попрошу вас сесть и ответить на мои вопросы.

Питер обернулся, поставив на место томик Гранина. Посреди комнаты стоял старик — тощий, как трость, которую он держал в правой руке, морщинистый, как старый персик, пролежавший месяц в закрытой коробке, и лысый, как вершина горы, которую Питер как-то видел на картине, лежавшей в углу комнаты в доме, где он остановился на ночлег. Наутро картину сожгли, потому что в голове хозяина квартиры возник вопрос, что делать с этим произведением отжившего искусства. Вариантов было, к несчастью, всего два: сжечь или выбросить на свалку. Жребий выпал: сжечь, что и было сделано в присутствии Питера. Он, конечно, пытался сказать какие-то слова в оправдание художественного творчества, но после того, как монетка была брошена, любые слова до сознания хозяина дома уже не доходили.

— Садитесь, пожалуйста, — с угрозой в голосе повторил требование старик, и Питер опустился на диван. Инга села рядом, на самый край, будто собиралась сразу вскочить и куда-нибудь бежать.

— Что привело вас в наш город? — спросил старик, сложив руки на тощей груди и переводя взгляд с Питера на Ингу.

— Не что, а кто, — поправил Питер. — Ваш человек и привел, он сказал, что его зовут Игорь. А вы, видимо, мэр? И зовут вас…

— Николай Викторович Богомолов, — ответил старик, прежде чем сообразил, что сам оказался в роли допрашиваемого. Быстро сориентироваться в изменившейся обстановке он не мог и продолжал отвечать на вопросы Питера, как нашкодивший школьник — на вопросы классного руководителя.

— Николай Викторович, я слышал, что где-то здесь находится место, называемое Долиной, это так?

— Так, — кивнул мэр.

— Долина осталась со времен Сверхновой?

— Со времен Сверхновой, — повторил Богомолов.

— Вы там бывали, конечно?

Зачем он сказал «конечно»? Надо следить за своей речью. Что значит «конечно»? В сознании сразу возникает развилка…

— Вы там бывали? — поправился Питер и добавил для полной ясности: — Лично вы.

— Нет, — ответил мэр.

— А жители славного города Баимова?

— Нет, — твердо сказал Богомолов.

— Вы можете показать дорогу?

— Нет.

— Не знаете или не хотите?

Опять прокол. Нельзя ставить вопрос таким образом. Сейчас старик впадет в ступор, и попробуй потом вести с ним какие бы то ни было переговоры.

— Кто-нибудь может показать нам дорогу в Долину?

Старик помолчал, сосредоточенно о чем-то думая, но сила последнего по времени вопроса оказалась, конечно, больше силы вопроса, заданного ранее, и ответ последовал однозначный:

— Да.

Питер облегченно вздохнул. Если бы мэр сказал «нет», пришлось бы искать самому.

Нужно было хорошо подумать, прежде чем задать следующий вопрос. С другой стороны, спрашивать следовало быстро, пока в голове мэра не щелкнула какая-нибудь приличествующая случаю инструкция. За долгие годы с помощью всемогущего жребия наверняка были выработаны целеполагающие указания.

— Олег может показать нам дорогу?

— Нет.

«Что же, — подумал Питер, — перебирать по именам всех неизвестных жителей города?»

— Может эту дорогу показать женщина? — неожиданно спросила Инга, и Питер с досадой обернулся, чтобы попросить ее помолчать, но вопрос, похоже, оказался безальтернативным, и мэр ответил, не раздумывая:

— Нет.

— Мужчина? — спросила Инга. Вопрос был лишним, но, во всяком случае, тоже безальтернативным, и потому Питер даже вздрогнул, когда Богомолов ответил:

— Нет.

Инга удивленно посмотрела на Питера, он ответил ей таким же удивленным взглядом и пожал плечами, не зная, что теперь спрашивать. Инга едва заметно улыбнулась — видимо, ей было приятно смущение Питера: хотя бы на некоторое время она оказалась впереди. И вопрос она задала логичный, Питер досадливо поморщился оттого, что не подумал о такой элементарной возможности.

— Может показать дорогу собака? — спросила Инга.

— Да, — тотчас ответил мэр и почему-то облегченно вздохнул, будто в глубине сознания терпеливо дожидался именно этого вопроса и теперь, ответив и освободившись от надоевшего ожидания, мог жить спокойно и даже не обращать внимания на пришельцев.

Что он и сделал — не без помощи жребия, впрочем, поскольку, сказав «да», Богомолов вытянул из нагрудного кармана золотистый диск и, подбросив его на ладони, прихлопнул привычным движением, посмотрел, кивнул сам себе, спрятал монету в карман, аккуратно застегнул пуговицу, повернулся и, не бросив больше на гостей ни одного взгляда, вышел из комнаты. Дверь за собой мэр закрыл очень тихо.

— Если у них тут много собак, — тихо сказал Питер, — то мы замучаемся, спрашивая, какая из них покажет путь в Долину.

— А если каждая может показать? — предположила Инга. — Или, допустим, у них всего одна собака.

— Вряд ли, — засомневался Питер.

— Олег, — сказала девушка, обворожительно улыбнувшись («Мне она так не улыбалась», — ревниво подумал Питер), — у вас в городе всего одна собака, верно?

«Неправильно, — заволновался Питер. — Так нельзя спрашивать. Если собак несколько, этот малый впадет в ступор, потом из него ни слова не вытянешь…»

— Одна собака, — повторил Олег.

— Одна? — переспросила Инга.

— Одна.

— Ты слышал, что сказал господин Богомолов?

— Конечно, — с обидой в голосе ответил Олег. Он глухой, что ли?

— Подожди, — зашептал Питер на ухо девушке. — Пожалуйста, не торопись. Сейчас нужно спрашивать очень аккуратно. Если попросить, чтобы он привел собаку, это может не сработать, потому что мы не знаем, какие у него на этот счет инструкции. Если попросить, чтобы он нас отвел, это может вступить в конфликт с приказом, полученным, когда нас привели в город. Нужно подумать…

— Милый Олег, — сказала Инга («Меня она ни разу не назвала милым!» — подумал Питер), — ты станешь в меня стрелять, если я выйду отсюда?

— Инга! — не удержался Питер. — Что ты…

— Нет, — рассеянно отозвался Олег, думая о чем-то своем.

— Ну и славно, — сказала Инга и пошла к двери. Олега она все-таки обошла стороной и сделала знак Питеру, чтобы он следовал за ней. Питер двинулся, не понимая, почему подчинился этой девчонке.

Проходя мимо Олега, Питер подумал: если забрать ружье, неужели он не станет сопротивляться, он сторож, в конце концов, или просто символ и останется символом человека с оружием до тех пор, пока кто-нибудь не бросит жребий и не примет решения, освобождающего его от обязанностей часового или, наоборот, заставляющего навести ружье на явившихся в город врагов и выстрелить.

Олег смотрел в одну точку — похоже, в его мозгу действительно столкнулись две противоположные программы, и не мог он с ними ничего поделать, даже жребий бросить не мог, поскольку в данном конкретном случае решение должен был принять не он, ему следовало лишь подчиниться, а человек, который мог приказать, почему-то ушел, ничего по поводу гостей не сказав.

— Ну, — требовательно сказала Инга, обернувшись, — что ты стоишь, как столб? Тебе господин Богомолов ясно сказал: покажи, где мы можем взять собаку. Ружье наперевес — и пошли!

На лице Олега появилось плачущее выражение, борьба, которая в нем сейчас происходила, не могла закончиться ни победой, ни поражением, она могла продолжаться бесконечно, может, до самой смерти, если не придет кто-то, имеющий право, и не прикажет. Или даст в руки монетку, и можно будет бросить жребий, чтобы знать, как поступить в этой не предусмотренной никакими инструкциями ситуации.

— Пошли! — повторила Инга, и Питер поразился твердости ее голоса. Девушка командовала так, будто умела делать это с самого детства. Может, так оно и было, он не знал, как жила Инга до его появления, понимал лишь, что она была изгоем, таким же, как он, иначе между ними не пробежала бы искра, Инга не пошла бы за ним, и все было бы сегодня иначе.

Подняв ружье к плечу, Олег повернулся и все-таки последовал за гостями на улицу. Перед домом мэра собралась небольшая толпа, в которой, к удивлению Питера, не было ни одного мужчины — только женщины среднего возраста и дети, старшему из которых вряд ли было больше трех. Дети держались за материнские подолы, сосали пальцы, а женщины переговаривались друг с другом и, хотя наверняка пришли сюда с определенной целью, о которой нетрудно было догадаться, на вышедших из дома Ингу с Питером не обращали внимания.

— Собака, — сказала Инга. — Веди нас туда, к собаке.

Олег пошел по улице в сторону реки, на душе у него заметно полегчало, он начал насвистывать какую-то мелодию. Инга взяла его за руку, не ту, конечно, в которой Олег держал ружье, и Питера опять кольнуло неприятное ощущение, которому он не мог найти названия. Он пошел следом и оглянулся посмотреть, что станут делать женщины. Естественно, кто-то бросил жребий, монетка (похоже, золотая — как она сверкнула на солнце!) упала в траву, и, подобрав ее, женщины стали спокойно расходиться, будто им теперь все стало неинтересно.

Питер догнал Ингу и услышал, как она говорила Олегу, чуть ли не повиснув у него на руке:

— Послушай, нам очень нужна эта собака, вам она не нужна, а нам очень, нам она просто необходима…

— Инга! — позвал Питер, девушка говорила совсем не то что нужно, она могла запутать Олега так, что тот выпадет из реальности. Такие случаи бывали: две недели назад в одном из поселков, где Питер останавливался на ночлег, это произошло с молодым парнем, попавшим в совершенно безнадежную ситуацию выбора из нескольких равновероятных позиций. Парень определенно сошел с ума.

— Инга, пожалуйста!

Девушка оглянулась, и взгляд ее был таким призывным, таким эротическим, таким откровенно бесстыдным, что Питер едва не упал, будто опять споткнулся о проволоку.

«Это она мне? — подумал он. — Или Олегу? Неужели Олегу?»

Так он и плелся за Ингой, продолжавшей виснуть на Олеге, и неожиданно обнаружил, что ружье висит уже не на плече конвоира, а на шее девушки; когда произошло это перемещение, Питер не заметил.

Из хибары, к которой они подошли, послышался собачий лай, и навстречу им выбежала белая дворняга, каких множество в любой деревне. Ничего особенного, пес как пес, и лаял он, скорее, по обязанности.

Следом за псом вышла седая женщина, ростом она была Олегу ниже плеча, волосы коротко стрижены, а платье когда-то, похоже, именовалось вечерним, но сейчас было настолько потрепанным и залатанным в десятке мест, что назвать эту хламиду платьем Питер мог лишь при большом воображении.

Женщина молча следила, как пес бегал кругами и заливался лаем — впрочем, лай становился все тише и заунывнее, а через минуту и вовсе смолк. Пес уселся на задние лапы и застыл.

— Фасси, — сказал Олег, — его имя Фасси.

— Лиза, — представилась женщина, — мое имя Лиза.

— Питер. А это Инга. Очень приятно. Вы не…

— Нам нужна эта собака, — сказала Инга, прерывая Питера. — Нам она очень нужна. Потом мы ее вернем.

Лиза слушала сначала хмуро, затем на лице ее появилось выражение радости, которое все усиливалось и перешло в восторг. Питер не понимал: неужели слова Инги вызывали сначала у Олега, а потом у этой женщины такую непредсказуемую реакцию? Может, для него — непредсказуемую? Может, жизненный опыт научил Ингу такому, что для Питера пока оставалось за семью печатями? И не мешать нужно было ей, а подчиняться?

— Да, — согласилась Лиза. — Да. Фасси пойдет с вами.

— Фасси, — ласково сказала Инга и поманила пса ладонью. — С нами. Ты понял? — И, обернувшись к Питеру, добавила: — А ты-то чего молчишь? Зови его, он пойдет.

— Фасси, — сказал Питер. — Покажи нам вход в Долину.

— Думаешь, он понимает? — усмехнулась Инга. — Надо объяснить ему, чего мы хотим.

Пес встал и пошел прочь, подняв хвост и опустив нос к земле.

— Надо будет его покормить, — деловито сказала Инга.

Ружье она положила на землю перед Олегом, взяла за руку Питера, отчего по его телу прошла горячая волна неизвестной ему прежде энергии, и потянула за собой. Питер пошел, не оглядываясь: почему-то он знал, что, пока они не скроются из виду, Олег и не подумает поднимать оружие.

Фасси бежал все быстрее, они шли по лугу, поросшему довольно высокой травой, в которой собаку и видно не было, торчал только высоко поднятый хвост.

Странное ощущение охватывало Питера по мере того, как они удалялись от Баимова — будто он погружался в глубокий водоем, сначала по щиколотку, потом по колено, по грудь, идти становилось труднее, надо было разгребать перед собой воздух. Питер хотел рассказать о своих ощущениях Инге, но девушка шла впереди, и он не мог ее догнать, а Фасси был вообще, казалось, на пределе видимости.

Питер остановился, чтобы перевести дух, огляделся по сторонам, стараясь запомнить, в каком направлении возвращаться, и понял, что стоит в центре огромной чаши, края которой были горами, луг — дном, а небо — невероятно высокой крышкой, твердой и притягивавшей все испарения. И не только испарения, но и все звуки, и не только звуки, но и мысли тоже, потому что каждая мысль сразу будто просачивалась из головы по каким-то порам в черепной коробке и устремлялась в небо, вверх, все выше. Питеру даже показалось, что он видит эти свои мысли: они висели редкими облачками около яркого, но почему-то совершенно не слепившего глаза и не жаркого солнца, стоявшего высоко и, похоже, прекратившего свое движение по небу.

Чей-то голос позвал Питера, и он пошел вперед. Тяжелый, но чистый воздух доходил ему уже до шеи, а потом поднялся выше. Питер утонул в нем, и все дальнейшее, казалось, происходило не с ним, а лишь с его сознанием, все запоминавшим, но ни во что не способным вмешаться.

Посреди луга трава оказалась скошенной. В траве стояла странная дверь — обычная коричневая дверь с медной ручкой в форме головы льва. Не было видно ни собаки, ни Инги, и сознание, оставшееся от Питера, знало, что они уже там, за дверью, и ему тоже нужно попасть за эту плоскость, которую дверь всего лишь обозначала.

Питер толкнул дверь и вошел.

* * *

За дверью оказалась большая пустая круглая комната без потолка. Вместо потолка светили звезды. Они мерцали так отчаянно и вразнобой, что у Питера закружилась голова — он никогда не видел, чтобы мерцание было таким сильным. Что-то происходило с ним, когда он смотрел вверх, он будто поднялся над поверхностью пола, но не полетел, звезды лишили его опоры. Ноги болтались, как тряпичные, и Питер испугался — не за себя, а за Ингу, вошедшую первой. И собака… куда делась собака? Ее тоже не было видно, а лая Питер не слышал.

— Инга! — позвал он, и голос прозвучал, как ему показалось, лишь в его сознании. — Инга, где ты? — крикнул Питер, но в плотном теплом воздухе слова падали оземь и разбивались, не прозвучав.

Тело его поднялось выше, звезды приблизились, хотя и остались мерцавшими точками. Питер почему-то знал, что должен сделать нечто простое, и тогда он окажется в мире, о котором всю жизнь мечтал, ради которого жил. Но он даже представить себе не мог, как следовало поступить. Будь у него простой выбор — один вариант из двух или трех, — он мог подбросить монетку, хотя и презирал людей, которые таким образом решали любые проблемы, но сейчас Питер готов был на все, и монетка лежала у него в кармане…

— Нет, — произнес он.

Что — нет?

Спросил ли он себя сам или голос, прозвучавший в сознании, принадлежал кому-то другому?

— Нет, — повторил Питер, — не для того я здесь, чтобы бросать монетки. За себя я решаю сам.

Его уронили, выпустили из широких ладоней, поддерживавших Питера над землей. Приложился он крепко, особенно досталось копчику, боль пронзила тело, и Питер подумал, что не сможет встать, но, к собственному удивлению, вскочил на ноги и обнаружил, что мир вокруг него изменился.

По-прежнему в небе мерцали звезды, но стены исчезли. Не было ни луга, ни стоявшего за ним леса, но почему-то Питер был уверен в том, что находится все там же, неподалеку от Баимова, просто Долина приобрела свой истинный вид, не скрытый под травой, за деревьями и руслом речушки. Огромная, трех километров в диаметре, чаша, будто когда-то сюда упал гигантский метеорит, а может, здесь был кратер давно потухшего вулкана.

— Красота какая! — сказал рядом тихий голос, и Питер обернулся, ожидая встретить взгляд Инги, живой и невредимой.

Девушка действительно стояла в отдалении и улыбалась, но говорила не она, у ног Питера вертелся Фасси и шепеляво бормотал:

— Какая красота, так красиво не может быть в настоящем мире, здесь все придумано, все как надо, здесь можно жить…

— Фасси, — сказал Питер, — помолчи. А лучше — полай немного, это для тебя более естественно. По крайней мере, не будешь лаять глупости.

— Инга! — позвал он. — Иди сюда, я тебя больше одну не оставлю!

Инга медленно пошла, не переставляя ног, поплыла по воздуху и протянула Питеру руки — он сжал ее тонкие пальцы.

— Где мы? — спросила Инга, отстранившись.

— В Большой чаше, — вместо Питера ответил Фасси.

— Ты умеешь разговаривать? — удивилась девушка и погладила собаку по спине. Шерсть вздыбилась, будто в ладони был заключен сильный электростатический заряд.

— Я умею думать, — пояснил Фасси, увернувшись.

— Я слышу твои мысли?

— А я — твои.

И еще чьи-то мысли проникли в сознание Питера. Понять их он не мог. Услышать — тоже. Он только осознавал, что они были. Везде — в воздухе, на жесткой, рыжего цвета почве, в небе, куполом накрывшем Долину; и звезды, мерцая, излучали чьи-то мысли, проносившиеся мимо подобно пулям или снарядам и разбивавшиеся о землю на множество осколков, которые невозможно было собрать в целое умозаключение.

— Мы будем здесь жить? — спросила Инга. — А что мы будем есть?

Питер не сомневался в том, что им не дадут умереть от голода и жажды, его интересовала другая проблема. Он шел сюда половину своей жизни. Он дошел. И должен получить наконец ответ на вопрос, мучивший его с детства.

Кто мог ему ответить? Горная цепь, окаймлявшая Долину? Рыжая земля? Звезды, сиявшие в небе? Или тот, кто сотворил все это и позвал их сюда, чтобы…

Чтобы — что?

— Кто ты? — спросил Питер. — И кто теперь мы?

— Ты знаешь! — ответ был кратким, как падение камня.

— Не знаю! — закричал Питер. — Я все время об этом думаю, с тех пор, как мне дали монетку, а я спрятал ее и стал для всех чужим.

— Ты знаешь, — повторил голос.

— Ты знаешь, — сказал Фасси, присев перед Питером на задние лапы.

— Ты знаешь, — сказала Инга и поцеловала Питера в щеку.

— Но я… — пробормотал Питер. — Я не…

— Тебе нужно собраться с мыслями, — посоветовал Фасси. — В них есть все, только расположи их в нужном порядке.

— Ты так хорошо мне объяснял, — сказала Инга. — Неужели не сумеешь объяснить себе?

— Прежде всего нужно поесть, — заявил Питер, оттягивая минуту, когда ему придется говорить с тем, кто был ответствен за все происходившее на Земле в последние полвека. Он ждал этого разговора и боялся его.

— Ты действительно хочешь есть? — спросила Инга.

— Я не голоден, — сказал Фасси, помахивая хвостом.

— Да и я тоже, — честно признался Питер. — Просто…

— Я понимаю, — сказал Фасси, и Питеру показалось, что пес улыбнулся.

Инга промолчала. Она опустилась на теплую землю, устроилась поудобнее и подняла на Питера ожидающий взгляд.

— Сейчас, — сказал он. — Только дайте сосредоточиться.

* * *

Сверхновая вспыхнула недалеко от Солнца, и яркость ее была так велика, что голубую звезду-гостью видели даже днем. Сверхновая испускала жесткие лучи, проникавшие сквозь радиационные поля Земли и выбивавшие то ли лишние электроны, то ли целые атомы из клеток головного мозга.

Когда полтора года спустя Сверхновая угасла, люди обнаружили, что стали другими.

Известный политик, президент большой страны, претендовавшей на мировое лидерство, не смог в нужный момент принять правильное решение: бедняга стоял перед избирателями и должен был всего лишь ответить «да» или «нет». Впрочем, вопрос был задан очень важный и даже судьбоносный, следовало хорошо подумать, прежде чем отвечать, он и думал — час, другой, а люди ждали и не могли взять в толк, что происходило с их харизматическим лидером.

В конце концов он упал в обморок. Решили, что виновата жара, стоявшая в те летние дни на всей территории государства.

Обмороки случались у многих. Почти у каждого. Сначала была утрачена способность решать самые важные проблемы — принять предложение начальника о новой должности или ответить отказом, объявить соседнему государству войну или ограничиться нотой протеста, проголосовать за новый закон о борьбе с преступностью или поднять руку против… Довольно быстро влияние Сверхновой начало сказываться на повседневных делах: проснулись вы утром и тупо смотрите на пустую чашку, не в силах решить простейшую дилемму — выпить кофе или налить себе чаю.

Кое у кого не выдерживало сердце, и люди умирали. Врачи придумали термин «Синдром выбора», появилась новая ужасная болезнь, и споры шли о том, была эта болезнь психической или следствием химических изменений в составе коры головного мозга.

Споры, впрочем, быстро прекратились, поскольку выбрать между двумя гипотезами оказалось невозможно.

И наступил хаос.

* * *

— Откуда ты это знаешь? — спросила Инга, когда Питер сделал в повествовании паузу, чтобы привести в порядок мысли.

— Мне рассказывал дед Борис, — объяснил Питер. — Мы с ним очень дружили, у нас была общая тайна.

— Тайна? — поднял голову Фасси.

— Нам не нужна была монетка, — сказал Питер. — Видимо, это передавалось по наследству. Дед, который был молодым, когда вспыхнула Сверхновая, не получил, вероятно, своей доли облучения. А может, у него был иммунитет. Когда мне исполнилось три года, я, как все, прошел инициацию, мне повесили на шею детскую монетку из дешевого металлического сплава, если и потеряешь, не жалко, и я получил право самостоятельного выбора. Бросая монетку, я мог решать, идти ли мне играть с ребятами в футбол или отправиться на реку ловить рыбу. На самом деле мне достаточно было секунду-другую подумать, сравнить, разобраться в том, чего мне хотелось больше. Я не понимал, зачем мне этот металлический диск, он мешал, заставлял меня порой делать совсем не то, что мне на самом деле было нужно.

— Со мной происходило то же самое, — вставила Инга. — Только… У девочек рефлексы срабатывают чаще, и когда мой брат бросал монетку, чтобы прийти к какому-нибудь решению, мне достаточно было поступить рефлекторно…

— Потому-то, — перебил Питер, — женщин перестали слушать вообще, и к принятию решений, тем более на государственном уровне, их не допускали уже лет через десять после того, как Сверхновая угасла. Жребий позволял решить любую проблему, а женская интуиция порой так портила статистику…

— Глупо, — обиженно сказала Инга, пожимая плечами.

— Господи, — протянул Питер, — глупо, бездарно, невыносимо было все… Ты хоть понимаешь, что в один далеко не прекрасный день нелепое излучение из космоса лишило человека разума? Разум — это возможность сознательного выбора.

— А я слышала… — начала Инга, но Питер не дал ей договорить.

— Слышала! — воскликнул он. — Конечно! Всем известно, что человеческий разум заключается в том, чтобы свободно принимать свой жребий. Но раньше было иначе, и люди знали, чего хотели! Разум — это самостоятельный сознательный выбор. Сознательный, понимаешь?

— Я всегда…

— Ты — да. И я тоже. Мы с тобой не такие, как все. Разве ты всю жизнь не скрывала от людей способность без подсказки решать свои проблемы? Свободу воли дал человеку Бог, так написано в Библии, но сейчас даже эту книгу трудно найти, потому что лет через пять после Сверхновой выпал жребий — книги уничтожить. Большой жребий: в Москве собрались делегаты из разных городов, и каждый бросил свою монетку, а потом посчитали, и оказалось, что все напасти человечества — из-за книг.

— У тебя дед был…

— Уродом, — сказал Питер, потому что Инга не могла подобрать нужного слова.

— А у меня и дедушки с бабушками, и родители совершенно нормальные, — продолжала девушка. — И оба брата. И младшая сестра. Я одна такая. Почему?

— Откуда мне знать? — Питер погладил Ингу по голове, а потом наклонился и поцеловал ее в щеку, девушка отстранилась, но лишь на мгновение, чтобы встретить взгляд Питера и прочесть в нем то, что ей так хотелось увидеть еще вчера, и сегодня утром, и потом, когда шли в Долину…

— Я люблю тебя, — пробормотал Питер, когда затянувшийся поцелуй закончился долгим вздохом.

— Ты хотел меня прогнать, — с укором напомнила Инга.

— Прости, — сказал Питер. — Я думал, ты такая, как все, и я не имею права портить тебе жизнь.

— А сейчас, — улыбнулась девушка, — ты такое право имеешь?

Фасси тявкнул, привлекая к себе внимание, и привстал, подняв морду к небу. Питер посмотрел вверх: звезды исчезли. Купол неба стал ярко-зеленым, и в центре его пылало солнце, окруженное нежным сиянием, смягчавшим излучение светила, делавшим его переносимым для взгляда.

Солнце было белым, а не золотистым, каким его привык видеть Питер, но это обстоятельство не смущало, напротив, Питер принял изменение, как должное, и сказал, обращаясь к Инге:

— Наверное, мы уже прибыли на место.

— На место? — не поняла девушка. — Куда?

— He знаю, — сказал Питер. — Главное — не отходи от меня. И ты, Фасси, тоже. Мы должны держаться вместе.

— Тяф, — сказал Фасси, не умея, видимо, от избытка чувств выразиться яснее. — Стоят… не заходят…

— Кто стоит? — спросил Питер. — Где?

Фасси не отвечал, собачье естество взяло верх над его лингвистическими способностями, и лаял он теперь истово, вкладывая всю свою собачью душу, а когда из-за дерева появился мужчина в свободной рубахе и потертых джинсах, Фасси бросился на него и пытался укусить, но у пса это не получалось, будто пришедший был заколдован. Пес успокоился, отбежал к Питеру, и тот с удивлением отметил, что Фасси махал теперь хвостом с таким удовольствием, будто минуту назад не врага пытался прогнать, а лучшего друга встретить и приветствовать.

— Господи, — прошептала Инга и ухватила Питера за локоть.

— Здравствуйте, — сказал пришелец. — Ты Петр Варламов, верно?

— Верно, — пробормотал Питер. Он видел это лицо, точно видел, но где и когда?

— А тебя зовут Инга Жеянова, я не ошибаюсь?

Инга не ответила, только крепче ухватила Питера за руку.

— А это Фасси.

Пес неуверенно тявкнул, но природная собачья вежливость взяла верх, и он сказал мирно:

— Да. А ты Петр Варламов.

— Правильно.

И только теперь Питер понял, почему лицо этого человека и его одежда показались ему знакомыми.

— Я? — изумился он.

— Я, — кивнул Питер. — Согласись, когда разговариваешь с собой, логично видеть собеседника.

— Ты… — протянул Питер, — из моего будущего?

— Не нужно выдумывать сущностей сверх необходимого. Я — это ты, какой ты есть сейчас.

— Ты… отсюда? И знаешь больше меня!

— Нет, — решительно возразил Питер, — но если мы сядем и поговорим, то скоро будем знать гораздо больше, чем знали.

— Не отпускай мою руку, — прошептала Инга на ухо Питеру.

— Только не долго, — посоветовал Фасси, усаживаясь у ног Питера, — я терпеть не могу долгих разговоров.

Питер опустился на землю, вытянув ноги, и взглядом предложил

Питеру сесть рядом. Тот так и сделал, Инга села тоже, почему-то оказавшись на одинаковом расстоянии от обоих Питеров.

— Это твой выбор? — спросил ее Питер. — Надеюсь, тебе не придется подкидывать монетку, чтобы решить, с кем ты?

— Не нужно так, — поморщился Питер. — Выбрать Инга сумеет. Рассказывай.

— Тебе? — нахмурился Питер. — Ты знаешь все, что известно мне.

— Да, — согласился Питер. — Твое знание во мне есть. Но нет твоей памяти.

— А это важно?

Питер промолчал.

— Сверхновая, — пояснил Питер, — не имела к тому, что с нами произошло, никакого отношения!

Он ждал реакции, но Питер сидел молча, лишь взгляд его изображал заинтересованность. Смотрел он, впрочем, не на Питера, а на Ингу, и заинтересованность его, похоже, была совсем иного свойства. Питеру очень не понравился этот взгляд, хотя он и понимал, что сам смотрел на девушку точно так же.

— Что значит — никакого отношения? — спросила Инга.

— Никакого, — повторил Питер. — Я понял это совсем недавно. На пути мне попалась маленькая деревня в предгорьях Урала, там жили всего три семьи, а может, четыре, в деревне было четыре дома, но один то ли стоял пустой, то ли те, кто в нем жил, куда-то ушли, я их не видел. Михаил Иванович Баратов не рассказал мне историю своей деревни, монетка не велела ему, но на стенах в его доме я увидел старые фотографии, настоящие звуковые фотографии, на одной был сам хозяин, а на другой он же рядом с каким-то стариком, и старик говорил такие слова: «Знаешь, я так и не смог решиться, а звезда еще не воссияла, и потому я желаю тебе…» Что-то, наверное, сломалось в рамке за столько лет, щелчок, фотография возвращалась к началу, и старик опять говорил, обращаясь к молодому Баратову…

— Баратовы, — вспомнила Инга. — Это же Полесово, пятнадцать километров от нашей деревни. Я там была однажды. И фотографию видела, но мне и в голову не пришло…

— В моей голове тоже что-то щелкнуло, когда щелкнуло в фотографии, — сказал Питер. — И я задал себе такие вопросы. Почему излучение Сверхновой повлияло только на человеческий мозг? И что было раньше?

— Ты задавал странные вопросы, — заметил Питер. — Наверное, тебе пришлось несладко в жизни.

— Вопросы я задавал себе, — хмуро уточнил Питер. — Другие… Ты думаешь, мне досталось?

— Ровно в половине заслуженных тобою случаев, — усмехнулся Питер.

— Вот именно! Даже мой брат… младший… Сначала я лупил его — пользовался тем, что он не успевал подкинуть монету, чтобы решить: дать мне по уху или отойти в сторону. А потом он приноровился: рефлексы вырабатываются быстро и становятся безальтернативными, решает подсознание, а ему монетки не нужны… — Так вот, он уже не подкидывал монетку, а бросался на меня с кулаками. По поводу и без повода, рефлекс: как увидит меня, так сразу… Мне пришлось уйти.

— Из деревни?

— Из дома. Из деревни я ушел позже, когда понял…

— Что? — спросил Питер, потому что Питер надолго замолчал, глядя в зеленое небо, где солнце застыло, будто остановилось то ли время, то ли вращение планеты.

— Из деревни, — сказал Питер, — я ушел, когда понял, что должен найти передатчик.

— Найти что? — поднял брови Питер.

— Передатчик, — повторил Питер. — Такую штуку, с помощью которой новое человечество связывается с другими цивилизациями.

— Вот оно что, — сказал Питер. — Вот, значит, почему ты искал похожую на метеоритный кратер Долину и спрашивал каждого встречного…

— Конечно, — пожал плечами Питер. — Если прийти к одному выводу, из него неизбежно следует другой.

— О чем ты говоришь? — спросила Инга. — Какой кратер? Что такое метеорит?

— Я нашел такой кратер, верно? — с беспокойством спросил Питер. — И то, что здесь, действительно дверь?

— Куда? — мягко спросил Питер и взял Ингу за руку.

— Во Вселенную! — с вызовом сказал Питер. — Муравей ищет вход в муравейник.

— Не очень хорошее сравнение, — заметил Питер.

— Лучшего у меня нет.

— О чем говорите вы оба? — настойчиво спросила Инга и отобрала у Питера руку. — Почему вы говорите так, чтобы я ничего не поняла?

— Это не специально, — смутился Питер. — Просто он знает больше, чем ты, ему не нужно объяснять кое-какие вещи.

— Я знаю больше, — согласился Питер, — но кое-какие вещи мне все-таки нужно объяснить. Зачем ты пришел сюда?

— Пожалуйста, — хмуро сказал Питер и попытался сесть ближе к Инге, но она отодвинулась, и рука его, которой он хотел обнять девушку, повисла в воздухе. — Пожалуйста, — повторил Питер и сложил руки на коленях, — не делай вид, что не понимаешь простых вещей.

— Я действительно не понимаю, — спокойно отозвался Питер.

— Хорошо… — Питер подумал, поднял взгляд в небо, где солнце, к которому он не успел привыкнуть, сдвинулось наконец к горизонту, ограниченному горным кряжем. — С детства я любил читать… я имею в виду настоящие книги, в которых рассказывалось о том, что было до Сверхновой, в книгах я прочитал, как еще в две тысячи тридцать шестом году случилась война между большими странами… забыл названия, этих стран сейчас нет… Началась война потому, что лидер одной страны никак не мог решиться на какие-то действия по отношению к другой стране. И парламент тоже очень долго не мог принять решения. Во второй стране ситуация сложилась таким же образом, и однажды за людей решил компьютер, началась бойня, миллионы людей погибли, и никто не мог решиться отдать приказ, подписать мир, хотя никому война была не нужна. Это произошло до Сверхновой. А еще я прочитал, что до Сверхновой были люди… я не знаю точно, что это означало, их называли террористами… Они обладали волей, а те, против кого террористы действовали, свободой воли уже не обладали и поступали случайно, будто монетку подбрасывали.

— Я ничего не понимаю, — пожаловалась Инга, — о чем ты рассказываешь?

— Поймешь потом, — отмахнулся Питер, — продолжай, пожалуйста.

— И я понял, что все началось задолго до Сверхновой, а когда вспыхнула звезда, люди решили, что излучение объясняет, почему они стали такими… Может, даже решили не сами, а кто-то из ученых бросил монетку… Или нет, монетки появились позже? Не знаю, я слишком мало прочитал, чтобы понять. Но уверен, что звезда была ни при чем.

— Ни при чем, — повторил Питер. — Продолжай.

— Однажды я нашел Библию. Ветхий и Новый Завет. Странно, что я не видел этой книги раньше — дед Борис говорил мне, что в старые времена Библия была у каждого, кто умел читать, потому что это книга Бога и там написано, как должен поступать человек. Библию я нашел на чердаке у селянина, он пустил меня заночевать — не по доброте душевной, просто жребий так выпал. И выпало мне, — продолжал он, — ночевать на чердаке, где оказалась довольно большая библиотека: книг сто или двести, все целые, хотя и потрепанные, когда-то их читали, а потом почему-то не выбросили и не сожгли, а подняли на чердак, с глаз долой. Такой книгам выпал, наверное, жребий. Там я и обнаружил Библию, где было написано, что свобода выбора

— Божий дар и самое ценное, что Господь дал человеку по доброте своей. Не умея сознательно выбирать, человек становится вровень с тварями бессловесными…

— Это так, — рассеянно сказал Питер, глядя вверх, на солнце, и не щурясь, — но и не так в то же время.

— Я понял это значительно позже, — кивнул Питер.

— Что?

— То, что наверняка известно тебе, — с вызовом сказал Питер. — Свобода выбора сделала разумным человека, но отсутствие этой свободы не вернуло человека в животное состояние. Разве эволюцию живого можно повернуть вспять? Разве природа способна двигаться в обратном направлении?

— Я знал, что ты умен, но не представлял, до какой степени, — пробормотал Питер.

— При чем здесь ум? — разозлился Питер. — Каждый дошел бы сам до этой мысли, будь он способен рассуждать, а из двух возможных решений выбирать логически вытекающее из предыдущего.

— Единственно возможное? — усмехнулся Питер.

— Единственно правильное! — поправил Питер. — Возможностей всегда достаточно. Правильный выбор — один.

— Зачем ты пришел в Долину? — прямо спросил Питер.

— Чтобы уйти к звездам, — твердо сказал Питер. — С Ингой, если это возможно. Один, если это будет необходимо.

— Ты бросишь меня здесь? — ахнула девушка.

— Это ты пошла за мной, верно? — спросил Питер.

— Инга любит тебя, — мягко напомнил Питер.

— Но у меня есть выбор, — с вызовом отозвался Питер.

— Никто тебя пока перед выбором не поставил, — покачал головой Питер. — И не поставит, потому что ты неправильно понимаешь назначение Долины, и этого кратера, и каверны в мироздании.

— Солнце, — сказал Питер. — Это не Солнце Земли.

— Нет, — согласился Питер. — И все-таки мы на Земле и здесь останемся. Ты решил, что, лишившись возможности сознательного выбора, человечество деградирует, и чтобы спасти хотя бы часть людей, способности выбора не потерявших, иные цивилизации создали на планете космодромы и забирают в небо оставшихся, как в Библии прибирал Господь лучших представителей рода людского и поселял их в Раю?

— Разве не так?

— Не так, — сказал Питер.

— Глупости! — воскликнул Питер. — Долина — чаша, куда опускаются ваши звездолеты. Еще сто лет назад — задолго до Сверхновой! — об этом знали. Я говорил с людьми: Долина всегда считалась проклятым местом. Здесь видели молнии, и свет, и какие-то тела, поднимавшиеся и опускавшиеся с неба.

— Свобода сознательного выбора, — усмехнулся Питер, — предполагает, что верные предпосылки могут привести к неправильным умозаключениям.

— Да? — Питер вскочил на ноги и ткнул пальцем в свое отражение. — А ты? Откуда ты здесь взялся? Понятно, что со звезд!

— Нет, — спокойно сказал Питер. — Я здесь родился, когда вы с Ингой появились на склоне нынче утром. И уйду, когда уйдете вы.

— Куда мы уйдем?

— Обратно. В мир. К людям.

— Мы не уйдем, — решительно объявил Питер. — Не для того я столько лет…

— Здесь не пересадочная станция, — утомленным голосом сказал Питер. — Это глаз человечества. Или ухо… Хочешь знать, в чем ты ошибся?

— Я не ошибся! — в отчаянии воскликнул Питер. Он не мог ошибиться. Другого решения не было. И ведь нашел он здесь, в Долине, то, что искал!

— Инга, — произнес Питер, обращаясь к девушке, — ты любишь… меня?

— Тебя? — переспросила Инга. — Тебя — нет. Его.

— Кого? — спросил Питер с ужасом, в то время, как Питер снисходительно улыбался, но, может, Питеру улыбка только казалась снисходительной, а на самом деле была доброй? С чего бы, на самом деле, Питеру быть снисходительным к самому себе и у самого себя отбивать девушку?

— Его, — повторила Инга и потянулась к Питеру, он потянулся к ней, они обнялись и застыли, впитывая внутреннюю энергию Долины. Питер ощущал, как много здесь носилось в воздухе разных энергий, у него то кололо в боку, то щемило сердце, то ныла печень, а то, как ему казалось, возникал вокруг головы золотистый ореол, сквозь который видно было плохо и все происходившее выглядело если не сном, то чем-то не очень связанным с реальностью.

— Хватит, — сказал Питер, и Инга отпрянула, провела ладонями по волосам, нахмурилась, переведя взгляд с одного Питера на другого, и проговорила, не веря собственным ощущениям:

— Я не знаю… Мне казалось… Я уже не могу разобрать…

— Вот именно, — сказал Питер. — И никто не может. В том-то и цель.

— Цель? — вскинулся Питер. — Цель в том, чтобы принять решение.

Он поднялся на ноги и пошел на Питера, сжав кулаки. Питер стоял спокойно, не думая отступать, но и защищаться, похоже, тоже не собирался: даже рук не поднял, когда Питер размахнулся и правой врезал сопернику в скулу. Голова Питера дернулась, в глазах появились слезы, но он не отступил, а сверху, из космоса, пролилась на них невидимая энергия, поток, лавина; тяжесть, которую Питер не мог вынести, давила на плечи, он видел, что и Инга согнулась под этим грузом, будто старушка, и Питер тоже, и сам он приник к земле, но все-таки тянулся к девушке, чтобы помочь ей, поддержать, он подхватил Ингу, когда она начала падать, и почему-то ощущение лежавшего на его руках женского тела, придало ему сил, каких у Питера никогда не было.

— Сейчас, — шептал он, — сейчас все пройдет, это хорошая энергия…

Откуда он это знал?

Но все действительно прошло.

Они стояли вдвоем посреди поляны. Недавно здесь была голая рыжая почва. Сейчас трава доходила Инге до груди, а Питеру до пояса. Трава была ярко-зеленой, и лес тоже был ярко-зеленым, даже стволы вековых деревьев выглядели зелеными, и горы, поднимавшиеся за лесом, зеленели, как кузнечики, хотя Питер и знал, что зелеными на склонах были немногочисленные островки, а больше всего там было огромных коричневых валунов и скал, тоже коричневых, а на вершинах гор лежали проплешины снега — однако все кругом было зеленым, и Питера это нисколько не волновало.

Он опустил девушку на примятую траву, поцеловал в губы и сказал:

— Мы никогда не расстанемся.

— Я это всегда знала, — улыбнулась Инга.

— И я тоже, — сказал Фасси, возникший рядом, будто из пустоты.

— Где ты был? — строго спросил Питер. — Неужели гонял мышей?

— Здесь не водятся мыши, — сообщил Фасси.

— Здесь? — переспросил Питер. — Где это — здесь?

— В мире, — сказал пес, не умея объяснить то, что он чувствовал.

— А где… — начал было Питер, но прикусил губу. Его не интересовало, куда исчез Питер. Ушел, и Господь с ним. А то, что нужно, он и сам знал.

Он это знал всегда. Вот только…

Питеру стало страшно.

— Инга, — прошептал он, — кто я?

— Ты? — девушка провела ладонью по его щеке, коснулась уха, затылка, притянула к себе его голову и поцеловала в губы. — Ты Питер, — сказала она. — Мой Питер. Только мой.

— Да, — сказал он нетерпеливо, — я Питер, но какой из двух?

— Ты единственный, — улыбнулась Инга. — Разве тебя может быть двое?

— Нас было двое! — воскликнул Питер. — Один я и другой…

Он запнулся, пытаясь объяснить отличие между собой и тем, кто недавно был здесь.

— И другой тоже я, — упавшим голосом закончил Питер.

— Значит, я выбрала правильно, — сказала Инга.

— Ты всегда выбираешь правильно, — льстиво пролаял Фасси, мало понявший в том, что здесь происходило, но готовый защитить хозяйку от любой опасности.

— Почему все такое зеленое? — спросил Питер и, не закончив фразы, понял, что ошибся: трава оставалась зеленой, хотя и выглядела пожухлой, а коричневые деревья раскорячились, чтобы не уронить огромные раскидистые кроны, горные склоны за лесом были пятнистыми и самая высокая вершина сверкала снежной белизной.

— Что-то было с моими глазами, — пожаловался Питер, понимая, что не только глаза его подвели, но и все органы чувств, да и с памятью его тоже что-то случилось: он не помнил многих эпизодов из своего детства, тех, что недавно доставляли ему удовольствие, например, как он с отцом однажды… Не вспоминалось, зато он знал теперь такое, что ему в голову не могло прийти, такое, что меняло его представления о собственном будущем, и о будущем Инги, и даже о будущем той планеты, на которой он сейчас находился.

Разве это не Земля?

— Пойдем, — сказал он девушке, — нам нужно найти место и построить дом. Крепкий дом, чтобы его не повалила буря.

Он знал, что для этого ему не понадобятся ни топор, ни молоток, ни гвозди. Нужно только желание. Решение. Выбор.

Питер умел выбирать.

* * *

— Они позволили нам так жить, — сказал Питер поздно вечером, когда дом стоял на поляне, обернувшись к лесу окном спальни. Небо после заката стало не фиолетовым, а темно-зеленым, и на нем проявлялись, будто просыпались после дневного сна, звезды, каких он никогда не видел. Питер пытался найти знакомые созвездия, но узор разноцветных мерцавших блесток был другим и все равно почему-то узнаваемым, хотя он и не мог вспомнить, что напоминали ему длинные цепочки звезд, протянувшиеся под куполом от горизонта к горизонту. Он ждал, когда взойдет луна, но не дождался — Инга позвала его в дом, и, кликнув пса, резвившегося в траве, Питер вошел в гостиную, где мебель появлялась, когда становилась нужна.

— Я так и представляла себе счастье, — сказала Инга, когда Питер уселся в глубокое кресло перед камином, в котором ярко пылали дрова. Она придвинула ближе к огню маленькую скамеечку и села у ног Питера, а Фасси улегся рядом, положив голову на лапы и поглядывая на хозяина блестевшими в полумраке глазами. — Мы в сказке, и она скоро кончится? Дом рассыплется и станет песком, дрова пустят корни и превратятся в деревья, а мы с тобой… Что будет с нами, Питер?

— Боюсь, что ничего, — сказал он, протягивая к огню руки. — И это самое ужасное.

Фасси тихонько тявкнул, выражая свое согласие с мнением хозяина, а Инга, покачав головой, переспросила с недоумением:

— Ужасно?

— Прожить всю жизнь в глуши, в замечательном доме, не испытывая ни голода, ни жажды, без диких зверей, которые могли бы нам докучать и на которых мы могли бы охотиться, без посевов, потому что здесь растут только никому не нужные травы, без…

Он замолчал, потому что не хотел произносить вслух слово, пришедшее на ум. Инга услышала.

— Без любви, — повторила она. — Почему? Я люблю тебя, и этого никто не отнимет.

— Да? — сказал Питер. — Безмятежная жизнь убивает любовь так же верно, как долгая разлука. Настанет день, когда ты посмотришь на меня и не увидишь того Питера, за которым пошла на край света. Настанет день, когда мне нечего будет сказать тебе, и мы замолчим… надолго? Я не знаю даже, сколько лет жизни они нам подарили — может, тысячу или миллион, а может, мы будем жить, пока светят звезды…

— Они? Кто?

— Не знаю. Есть вопросы, которые нам не позволили задать. И ответы, которых мы никогда не узнаем.

— Ты говоришь, как… — Инга запнулась, и Питер закончил фразу:

— …как тот Питер, который был здесь недавно. Может, я это он и есть. А может, нет. Это выбор в самом себе, который я не в силах сделать.

— Ты не знаешь…

— Я знаю и то, чего не знал раньше, — перебил ее Питер. — Я шел в Долину, потому что думал: здесь станция связи с Другими. Люди теряют разум, я не знаю, почему это происходит, не думаю, что виновата Сверхновая, просто так совпало. И за этим печальным процессом наблюдают те, кто ждал встречи разумов, контакта цивилизаций, а вместо этого… Им должно быть важно спасти хотя бы немногих, тех, кто сохранил сознательную волю. Они не могут быть безразличны! Я искал… Мы. Ты и я. Мы пришли. А оказалось, что здесь клетка.

Питер печально рассмеялся.

— Пройдет время, — сказал он, — и мы лишимся главного: того, что пока с нами. Мы перестанем принимать решения, нам это будет не нужно. Мы забудем, какое это счастье — решать. Говорить «да» или «нет» не потому, что так упала монетка, а потому, что к этому выводу привели нас знание, логика и рассудок.

— Ты думаешь…

— Мы станем, как все, — уверенно сказал Питер. — Нас заманили. Нас не спасти хотят, а вернуть. Ты слышала, что сказал тот: он ждал, когда мы уйдем обратно, к людям.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — пожаловалась Инга. — Но если тебе здесь плохо, давай уйдем. Прямо сейчас.

— Мы уже ушли, — пробормотал Питер. — Больше нам уходить некуда. Возвращаться? Ни за что. А больше нас никуда не пустят. Хочешь попробовать?

Он встал, Фасси и Инга последовали за ними на поляну. Питер шел, не оглядываясь, он принял решение, о котором знал, что оно невыполнимо, это было — он прекрасно понимал — последнее решение в его жизни, он шел к невидимым в темноте горам, пес бежал чуть впереди, а Инга спешила следом.

Первым границу ощутил Фасси, он залаял — громко, надрывно — и бросился под ноги Питеру, призывая не ходить дальше.

— Там, — бормотал Фасси, — там…

— Да, я знаю, — сказал Питер. — Хочу убедиться.

Плотная материя невидимо протянулась во все стороны, будто театральный занавес, вросший в почву. Надавить — прогибается, но возникшее сопротивление отбрасывает руку. Можно броситься на преграду грудью — Питер так и поступил, — и тогда занавес пружинит подобно натянутому гамаку, в котором он спал в детстве.

— Ты поняла? — спросил он. — Пойдем домой, Инга.

* * *

Поздно ночью они лежали на широкой кровати, смотрели друг другу в глаза, и отблески огня от так и не сгоревших дров в камине играли на их разгоряченных телах. Фасси спал, время от времени поводя ушами, будто отгоняя не существовавших здесь слепней.

— Это счастье, — убежденно сказала Инга.

— Сейчас — да, — согласился Питер. — Через десять лет…

— У нас будут дети, — сказала Инга. — Появятся другие заботы, нужно будет принимать новые решения…

— Да? — сказал Питер. Он не был уверен, что у них когда-нибудь родятся дети. Точнее, он был уверен в обратном, но эту мысль следовало от Инги скрывать, и Питер думал о том, что счастье быть с любимой ни с чем не сравнимо, и эта ночь не повторится, потому что она первая, а утром нужно будет осмотреть свою клет… свою поляну.

— Не нужно, — сказала Инга. — Ты скрываешь от меня главное. Я хочу знать то же, что знаешь ты. Нам жить вместе.

— Когда я был маленьким, — сказал он, глядя в огонь, — были еще живы люди, мечтавшие о том, что человечество выйдет к звездам и встретит братьев по разуму. Мой дед был таким, он мне много рассказывал… Знаешь, почему я Питер? Родители называли меня Петей, ребята — Петрухой, а дед — Питером, это был его любимый персонаж из фантастического фильма о встрече цивилизаций.

— Ты говоришь не о том, — сказала Инга.

«Конечно, милая, — подумал Питер, — я говорю не о том, но как мне подвести тебя к нужной мысли?»

— Не нужно меня подводить, — сказала, а может, только подумала Инга. — Я тебя и так пойму.

— Дед сказал мне однажды: люди разучились принимать сознательные решения. Любые. Те решения, что принимаются рассудком, а не подсознанием, инстинктом или условным рефлексом. Если за тобой гонится враг, ты бежишь — это инстинкт. Или принимаешь бой — это твой сознательный выбор. Если нужно решить, что съесть на завтрак, человек может умереть от голода, когда начнет сознательно выбирать: лучше съесть яичницу, потому что… Это «потому что» его убьет.

— Зачем ты мне рассказываешь? — прервала Инга. — Это известно любому младенцу.

— Но ты и я — мы другие…

— Да. Ну и что?

— Дед Борис тоже был другим, таким, как ты и я, и потому не смог ужиться с собственными детьми, не умевшими выбрать даже между двумя чашками, которые нужно поставить на стол, мама всякий раз пользовалась монеткой. «Питер, — говорил дед, — человечество было разумным, когда каждый мог сознательно принимать решения. Люди деградируют быстро. Конструктор, который не может выбрать между двумя проектами, никогда ничего не создаст. Ученый, не способный выбрать между двумя гипотезами, никогда не сможет сделать открытие…»

«Питер, — сказал он однажды, — люди скоро станут животными. Может, еще при твоей жизни. Сохрани себя, а если станет совсем невмоготу, ищи Долину».

«Долину?» — спросил я, ничего не поняв.

«Долину, окруженную со всех сторон горами, — пояснил дед. — Это не так уж далеко отсюда. С давних времен люди видели в Долине тех, кто приходил со звезд. Если человечество можно спасти, то, кроме них, сделать это некому. Возможно, им больше нет до нас дела. Но можно хотя бы попытаться…»

— Но здесь нет никого, — пробормотала Инга. Глаза ее слипались.

— Почему нет? — возразил Питер. — Разве появление другого Питера не говорит о том, что они там, наверху, следят за нами, и если кто-то может спасти людей, то только они… То есть я так думал, но понял, что ошибался. Зачем им нас спасать? Это не способ контакта, это ловушка. Сладкой сказкой они заманивают в Долину тех, которые, как мы с тобой, еще остались людьми. И не выпускают. Ждут, когда мы станем такими же.

— Зачем? — Инга повернулась на другой бок, и Питер услышал не слова ее, оставшиеся непроизнесенными, а мысли — медленные, угасавшие, на грани сна и бодрствования.

— Наверное, чтобы стать хозяевами Земли, — сказал он. — Дед надеялся, что они смогут помочь. А им нужна власть. Пока люди обладали разумом, они боялись начать вторжение. Теперь только такие, как мы с тобой, могут сопротивляться.

— Глупости, — подумала Инга. — Питер, родной мой, давай спать.

Ты ошибаешься. Ты перевернул все с ног на голову. Никто не собирается вторгаться на Землю. Никто не отнимет у нас с тобой возможности выбора. Я выбрала тебя, ты — меня, мы проживем сто лет…

— Как мыши в мышеловке.

Инга молчала, и мысли ее во сне стали совсем неразборчивыми. Питер прижался к девушке, обнял ее, она тихо вздохнула, сон опустился на них, и пока они спали, Фасси, которому почему-то спать совсем не хотелось, бродил по поляне, принюхивался к каждой травинке, поднимал ногу у каждого дерева, а потом над поляной взошла странная луна — зеленая, как салат, и пса тоже сморил сон, заснул он там, где стоял, а когда занялся рассвет, резво вскочил на ноги и заскулил, давая знать людям, что пора просыпаться.

* * *

Голод по-прежнему не ощущался. Может, нужные вещества были растворены в воздухе и впитывались легкими? Питер не знал, возможно ли это с точки зрения физиологии, но ни есть, ни пить не хотелось, и с отсутствием желания исчезла необходимость в важнейшем для человека выборе — выборе пищи.

— Так постепенно все и будет, — сказал Питер утром. — Выбор пищи. Выбор подруги.

— Ты еще хочешь выбирать? — вскинулась Инга.

— Нет, — усмехнулся Питер. — Но ведь и выбора нет, верно?

— Удивительно, — сказала Инга, — до чего мужчины непонятливы. Им все разжевываешь, а они делают неправильные выводы. Это так странно, это так меня всегда поражало…

— О чем ты? — нахмурился Питер.

— Ты сам сказал, что мы не на Земле. Это солнце…

— И луна, — подсказал бродивший неподалеку Фасси. — Она была такая зеленая…

— Луна? — удивился Питер.

— Да, вы спали, она быстро взошла и быстро опустилась…

— Вот видишь, — сказала Инга. — Мы не на Земле.

— Значит, Землю они уже захватили. А нас… Помню, дед рассказывал, как пришельцы похищали людей, увозили в своих кораблях и производили над ними опыты.

— Зачем им это было нужно? — раздраженно спросила Инга.

— Может, во время опытов они и узнали о нашей ахиллесовой пяте? Если лишить людей свободы выбора, то захватить Землю будет сущим пустяком.

— Не хочешь же ты сказать, что какие-то пришельцы сотворили с людьми такое!

— Раньше я думал, что они просто воспользовались ситуацией…

— Питер! — воскликнула Инга. — Помолчи, пожалуйста. Ты ничего не чувствуешь?

— Нет, — сказал Питер, оглядевшись и не увидев в окружавшем пейзаже ничего примечательного.

— Мужчины никогда не чувствуют главного, — пожаловалась Инга, обращаясь то ли к Фасси, которого она поглаживала по спине, то ли к кому-то невидимому, присутствовавшему здесь на правах равноправного собеседника.

— А что я должен чувствовать?

Девушка подняла руку и повела ею в воздухе, будто дотронулась до чего-то невидимого.

— Помолчи, — сказала она. — Постарайся ни о чем не думать. Слушай.

И Питер услышал.

Далекие голоса говорили о чем-то очень важном, шептали, бормотали, провозглашали, кричали, создавая тот шум, в котором невозможно выделить слова. Словно гул морского прибоя, когда волны шепчут, бормочут, кричат о своем, недоступном человеческому пониманию.

Голоса были вокруг, но Питер понимал, что это космический прибой, разбившиеся о поверхность планеты волны космического шума. Говорили не здесь, говорили там, в вышине, и Питер поднял глаза, хотя и не надеялся, конечно, разглядеть говоривших.

Небо… Теперь, услышав голоса, Питер увидел, что и небо стало другим: в полотне пространства будто зияли прорехи, сквозь которые в мир над Долиной проливались мысли, диалоги, идеи, знания, чей-то непонятый опыт и чья-то неиспользованная жизненная сила. С ясного неба шел невидимый, но ощутимый дождь, Питер поднял руки и подставил ладони, чья-то мысль упала в них и впиталась кожей, а еще был чей-то вздох и чье-то сильное ощущение, от которого у Питера мороз пробежал по коже, он прижал ладони друг к другу и прикрылся от дождя, как зонтиком. Капли чьих-то знаний стекали на траву, и Питеру показалось, что трава заблестела, как сверкает на солнце мокрый луг после сильного ливня.

— Теперь понимаешь? — спросила Инга.

— Ты… — сказал Питер. — Ты это почувствовала еще вчера?

Инга кивнула.

— Я только не понимала, что со мной происходит. Мне казалось, ты чувствуешь то же самое и потом объяснишь мне…

Питер смотрел вверх: солнце опустилось низко к горизонту, но казалось, что оно стояло над головой. Он мог увидеть звезды, для этого нужно было всего лишь не обращать внимания на свет, рассеянный в атмосфере. «Разве это возможно?» — подумал Питер и понял, что вопрос-то риторический. Возможно все.

Он присмотрелся и увидел звезды. Мириады звезд, далеких и близких. Голубых и красных. Спокойных и нервно пульсирующих. Из раскрытого окна на Питера смотрела Вселенная.

* * *

— Мне жаль их всех, — сказал Питер.

Солнце зашло, но Инга представила себе взметнувшееся к небу пламя костра, и они сели у огня, наслаждаясь теплом и запахом ночного луга.

— Ты думаешь, что первое на Земле разумное существо так же печалилось о своих потерявших разум клетках? — спросила Инга.

— Мы с тобой и сами клетки в организме человечества, только пока не потерявшие разум, — напомнил Питер.

— Ты боишься, — сказала Инга, — ты все равно боишься, что однажды, проснувшись, не сможешь понять, в каком мире находишься, и станешь таким, как они.

— Нет, — возразил Питер. — Я боюсь, что мы окажемся не достойны.

— Знаешь, о чем я мечтаю? — сказала Инга. — Что сюда, в Долину, опустится космический парусник, небольшой, с одной каютой, и мы с тобой — и с Фасси, конечно, — поднимемся на борт. Ты встанешь у штурвала, ветер надует парус, и мы полетим туда, куда ты захочешь, я буду тебя любить — мне этого достаточно, — а Фасси станет лаять, если на пути окажется какая-нибудь комета.

— Ну вот, — сказал Питер, — стоило тебе о чем-то подумать…

Это была не комета. То, что появилось в небе и быстро приближалось, издавая тихое жужжание, больше всего походило на ковер-самолет из сказки о маленьком Муке, которую дед Борис рассказывал Питеру, когда тот был маленьким.

На ковре сидел, поджав под себя ноги, старичок ста лет. Питер дал бы ему и двести, но знал: столько лет люди не живут и никогда не жили, разве что в библейские времена, но тогда и люди были другими, и нравы, и биология, конечно.

Старик был одет в точности так, как дед Борис в последний день его жизни, и потому Питер решил, что, скорее всего, гость не был одет вообще, а широкая майка поверх потрепанных штанов возникли в его воображении. Инга видела, может быть, совсем иное облачение, а Фасси, бесхитростный пес, видел, наверное, старика обнаженным.

Ковер-самолет опустился на траву, но старик остался сидеть.

— Это Инга, — сказал Питер, приветливо улыбнувшись. — Мое имя Питер, а это наш пес Фасси. Мы здесь недавно и многого не понимаем. А как зовут вас?

Старик внимательно выслушал приветствие и произнес, не разжимая губ:

— С вами говорит программа генетических исключений. Если вас не устраивают природные условия, созданные в предложенном вам секторе, вы можете заявить претензии и выбрать сектор, наиболее полно соответствующий вашему представлению о норме.

— Программа… — сказал Питер. — Вы не существуете на самом деле?

— Существую, конечно, — обиделся старик. — Повторяю: с вами говорит программа…

— Да-да, — перебил Питер. — Генетические исключения.

— Это вы, — сказала программа. — Собака не в счет, животные не обладают и не обладали способностью сознательного выбора, следовательно, и эволюционное их развитие, аналогичное развитию разумных существ, невозможно. Только человечество как разумное целое, и только вы двое как разумные индивидуумы, сохранившие свободу сознательного выбора после эволюционного перехода, вступаете в галактическое содружество.

— Об этом я тебе и пыталась сказать, — прошептала Инга, — а ты не слушал.

— Галактическое содружество? — переспросил Питер. — Что это такое?

— Если вас не устраивают природные… — снова начал старик.

— Устраивают, — вмешалась Инга. — Природные условия нас очень даже устраивают. Здесь замечательно. Но Питер из тех людей, которые для того, чтобы нормально жить на свете, должны ясно представлять происходящее.

— Поскольку вы пришли в Долину, то должны ясно представлять…

— Питеру нужно объяснить. Ему это так неприятно, что мне он не верит.

— Вера — атавизм, — заметила программа. — Вера существовала на первых этапах развития общей системы разумов.

— Но мы и сами — атавизм, верно? — спросила Инга. — Иначе зачем бы создавать для нас этот луг, эту долину, эти горы и эту планету с солнцем, луной и звездами?

— Атавизм? — удивился старик. — Нет. Генетическое исключение, подтверждающее общий закон природы. Однако я только хотел отметить, что Питер не знает. Вера ни при чем.

— Не знает, — согласилась Инга. — Он решил, что людей, умеющих принимать решения, сгоняют в резервации, где оставляют прозябать, пока они — а ведь речь идет о нас с тобой, верно, Питер? — не забудут, что это такое: иметь собственное мнение. Пока мы не станем, как все.

— Неправильная гипотеза, — заметил старик, так и не пошевельнувшись с самого начала разговора.

— А на самом деле мы с Питером, словно клетки организма, сохранившие разум. И мы вам нужны, правда?

— Да, — сказала программа. — Правильно. Нужны. Обязательно.

— Тогда объясните это Питеру, — потребовала Инга, — потому что мне он все равно не поверит. Просто объясните, и все. Если вы программа генетических исключений, то именно такие случаи входят в вашу компетенцию.

— С этого я и хотел начать, если бы вы меня не прервали, — сказал старик.

Питер промолчал, хотя ему было что возразить, молчала и девушка, а Фасси приблизился к ковру и начал обнюхивать старику ноги.

— Жизнь во Вселенной, — начал старик, — зародилась в океанах шестнадцати тысяч четырехсот семидесяти трех миров в интервале времени от двух с половиной до трех миллиардов лет после начала процесса расширения. Природные условия, способствовавшие…

— Не надо, — прервала Инга. — Извините, что я опять вмешиваюсь. Нельзя ли…

— Хорошо, — сказала программа. — Обзор. Жизнь во Вселенной зародилась в океанах на многих планетах, и очень быстро существа, обитавшие в воде, стали разумными. Это были клетки, отдельные сложные молекулы. Разум — специфическое взаимодействие со средой. Разумное существо отличается от неразумного способностью принимать сознательные решения в неоднозначных обстоятельствах.

— Приготовить на ужин жареного цыпленка или яичницу с салом, — вставила Инга.

— Именно. Как вы понимаете, у разумных клеток и молекул был иной выбор, что не мешало им развиваться и подниматься по эволюционной лестнице. Настало время, когда клетки объединились в более сложный организм. Разумные его составляющие — клетки — делали все, чтобы развитие организма происходило ускоряющимися темпами. Разумные одноклеточные на планете Земля существовали три миллиарда лет. Переход к сложным живым организмам занял три миллиона — довольно быстро, вы согласны?

Вопрос был, конечно, риторическим, но Питер ответил:

— Да, я понимаю. Можете не продолжать.

— Продолжайте, — сказала Инга. — Я хочу дослушать до конца.

— Разумное существо, — сказал старик, — умеет осознанно выбирать между двумя взаимоисключающими возможностями. Продолжать — не продолжать. Продолжаю.

— Любой на его месте бросил бы монетку, — прошептала Инга.

— Продолжаю, — повторил старик. — На Земле, как и почти одновременно на многих планетах, развились сложные биологические организмы, ставшие разумными. Они получили свободу воли, а составлявшие их клетки, естественно, свободы воли лишились.

— Почему? — спросил Питер. — Чем мешали человеку разумному существовавшие в нем разумные клетки?

— Закон эволюции, — в голосе программы Питер услышал снисходительность, но, скорее всего, это ему только показалось. — Вы представляете себе в вашем организме разумную печень? Или разумное, выбирающее нужный ему режим пульсаций сердце? Или конфликт между легкими и селезенкой — что-то они друг с другом не поделили, легкие хотят, например, быть главными в организме: ведь это, что ни говорите, сложная система, и там обязательно должна сложиться иерархия должностей. Так вот, легкие хотят быть главными, а селезенка против, у нее свои претензии… Как, по-вашему, долго проживет такой организм?

— Я понял, — сказал Питер, все больше мрачнея. — Разумную селезенку нужно вырезать. Как раковую опухоль. Уничтожить.

— Никогда! — воскликнул старик. — Уничтожить? Разумное существо? Генетическое исключение? Невозможно. Дать равные возможности — да, конечно. Как вам.

— Как нам, — повторил Питер. — Не верится, что клетки могли обладать разумом.

— Свободой принятия решений они, безусловно, обладали, — заметил старик. — Им было хорошо, планета принадлежала одноклеточным, ничто не предвещало краха цивилизации, как вдруг… И ведь они сами, своими псевдоподиями, можно сказать, погубили собственное будущее! Подумать только, разумные одноклеточные стали организовываться в колонии, их мудрецы решили (заметьте, это был полностью осознанный выбор, основанный на их же теории эволюции), что колония одноклеточных, сложный многоклеточный организм, будет лучше реагировать на изменения внешней среды. И оказались правы. Вот только разумные клетки стали препятствием к дальнейшей эволюции организма как целого. И все: свободу осознанного выбора у клеток отобрали.

— Кто? — воскликнул Питер.

— Эволюция, — сказал старик. — Сначала появился человек, и разумные клетки в его организме лишились свободы выбора. Потом возникло разумное человечество — личность, состоящая из миллиардов клеток-людей. И, естественно, свободы сознательного выбора лишились люди. А как иначе? Иначе человечество Земли не вышло бы в космос. Не встретилось с другими разумами. Человечество — единый организм, и другие цивилизации — такие же независимые личности.

— Состоявшие раньше из миллиардов разумных существ, — горько произнес Питер.

— Которые так бы и прозябали на своих планетах, — подхватил старик. — А чего вы, разумные люди, достигли за сто лет космических полетов? Даже на Луне не удалось построить станцию! На Марсе высадились дважды и оба раза — неудачно. Химические ракеты — вершина конструкторской мысли!

— И что? — с вызовом произнес Питер. — Разве человечество-индивид уже достигло звезд? У нас даже машины перестали ездить, а книги мы все сожгли. Разум? Где он?

— Для разумного человечества звезды просто не интересны. Есть дела поважнее. Создание новых миров, например. Поиск иных вселенных. Познание законов нематериального мироздания.

— И все это…

— Конечно. Человечество — очень разумное существо! С ним считаются. Его мнение, его разум, его выбор определяют сейчас многие процессы, происходящие в Галактике. А ведь после окончательного перехода минуло не так много времени — всего несколько десятилетий…

— После Сверхновой.

— Сверхновой? — переспросил старик. — Да, конечно. Многие люди думали, что именно Сверхновая вызвала мутации. Не совсем так. Эволюция медлительна, излучение Сверхновой стало катализатором, многократно ускорившим процесс рождения разумного человечества.

— Я ведь думал, что все началось раньше, — прошептал Питер.

— Раньше, — повторила программа. — Конечно. Мы помогли.

— Значит, Сверхновая Тихо… — пораженно прошептал Питер.

— А также Кеплера, и еще Краб, и Сверхновая в Лебеде. В Галактике только за последнюю тысячу земных лет родились восемь разумных сограждан… Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство? — поинтересовался старик и, не дождавшись ответа, добавил: — Тогда разрешите откланяться.

Он действительно откланялся, хотя в сидячем положении поклон выглядел больше смешным, чем вежливым. Ковер-самолет поднялся над травой и, ускоряя движение, помчался к лесу. Питер следил за ним, пока ковер не исчез, растаял, как растаяла бы на его месте любая отключенная за ненадобностью компьютерная программа.

— Бог из машины, — сказал Питер.

— Что? — не поняла Инга, а подбежавший Фасси потерся о ноги Питера и сказал:

— Славный старик. Только совсем без запаха. Не люблю.

— Бог из машины, — повторил Питер. — Очень вовремя появился, чтобы все объяснить, пока я окончательно не свихнулся.

— Это я его позвала, — пожала плечами Инга.

— Ты позвала? — удивился Питер. — Как? Ты умеешь?

— И ты тоже, милый. Я это еще вчера поняла, когда захотела, чтобы звезды были знакомые, и они такими стали… И еще я захотела…

— Корабль с парусами, который унес бы нас к звездам, — сказал Питер. — Я посмеялся над тобой… Извини.

Из синевы неба на поляну опускалась изящная двухмачтовая яхта, белые паруса туго натянулись, и она летела быстро, как самолет, заходивший на посадку. Издалека трудно было оценить ее размеры, и Питер подумал, что в единственной каюте хватит места для двоих, а Фасси прекрасно устроится на палубе.

Яхта зависла над их головами, ветер на высоте стих, паруса повисли, поползли вниз, будто ими управляли невидимые матросы, она опустилась неподалеку и вросла в землю по ватерлинию, киль погрузился в почву, как в теплую воду Черного моря, где Питер был однажды с отцом и плавал в волнах прибоя.

— Идем, — сказал Питер. — Сначала мы полетим к Альтаиру. Я давно мечтал увидеть эту звезду.

— Думаешь, — с сомнением произнесла Инга, — что мы сможем дышать в космосе?

— Ты еще не поняла? Ты так много поняла сама и так много мне объяснила! Разумное человечество состоит из ставших неразумными клеток — людей. Клетки живут на Земле, а человечеству доступен весь космос, верно? Разум — вот что преодолевает пространство. Если бы мы с тобой остались такими, как все…

— А мы не такие! — воскликнул Фасси, которого никто не спрашивал.

— И не будем такими, — твердо сказал Питер. — Я хочу подружиться с ним.

— С кем? — спросила Инга.

— С человечеством! Мы непременно подружимся.

— С мэром славного города Баимова? С моей мамой? С твоим отцом?

— С человечеством, — повторил Питер.

— Это твой выбор, — улыбнулась Инга и по воздуху, ставшему твердым, подобно ступеням, взошла на палубу. Фасси взбежал следом, а Питер поднялся степенно, как и положено шкиперу, знающему маршрут предстоящего плавания. Или полета. Или далекого космического путешествия.

— Как называется наш корабль? — спросила Инга, стоя на мостике.

— «Секрет», — сказал Питер. — Дед рассказывал мне историю…

— Я знаю, — улыбнулась Инга, прижавшись к плечу Питера. — Я еще вчера прочитала ее в твоих мыслях. Ты думал об этом.

— Значит, мы думали об одном, — сказал Питер.

«Секрет» поднялся над поляной, неожиданный ветер наполнил паруса, и яхта устремилась вверх, оставляя внизу не только планету, но и все прошлое, и возможное, но не осуществленное будущее, и мечты сотен поколений, так и не воплотившиеся в жизнь, и давно уже разрушенные достижения цивилизации: переставшие работать электростанции, ржавевшие на стартовых площадках ракеты, разрушавшиеся города и людей, в одночасье переставших быть разумными существами, чтобы стать разумным существом — космическим человечеством.

— Гав! — тявкнул Фасси. — Как красиво!

— Долина, — прошептала Инга. — Сверху она действительно похожа на вогнутое зеркало телескопа. А вон, смотри, Баимов. И Мареево, моя деревня… Я могла бы увидеть мою маму.

— Ты можешь, — напомнил Питер.

— Да, — сказала Инга. — Могу. Но не хочу. Мне жаль ее. Жаль их всех.

— Мне тоже, — признался Питер. — Но у нас с тобой, в отличие от них, есть выбор. Мы можем лететь вперед. И можем вернуться.

— Вперед, — сказала Инга.

Питер промолчал. Он искал глазами цель — далекую зеленую звезду Альтаир. □

 

Евгений Харитонов

ДЕВЯТОЕ ИСКУССТВО

________________________________________________________________________

В реестре признанных искусств именно под этим номером — девять — числится комикс, или «графическая проза». Сразу после кинематографа… Никакой оговорки! Да, нам известно, что кино занимает седьмую строчку, но дело в том, что восьмая позиция пустует и по сей день — ее зарезервировали за телевидением или фотографией, буде они надумают вписаться в иерархию муз… Но даже будучи признанным в академическом мире, жанр рисованной литературы все еще безуспешно пытается стереть из памяти читателей свое бульварное прошлое и доказать серьезность своих амбиций.

Рисованная литература в западных странах — развитая индустрия, часть книжной культуры с богатой родословной и сложившимися традициями. К созданию «веселых картинок» причастны многие именитые художники, прославившиеся отнюдь не одними комиксами — Фрэнк Фразетта, Мёбиус, Режис Луазель, Мило Манара и другие; писатели Курт Воннегут, Рэй Брэдбери, Нил Геймен, Ричард Матесон… Список можно продолжать очень долго. Но даже люди, чей авторитет интеллектуалов настолько непререкаем, что их трудно заподозрить в симпатии к графическим историям, оказываются «не без греха». Пикассо в конце жизни признавался — больше всего жалеет о том, что так и не освоил весьма непростое искусство комикса, а Умберто Эко посвятил анатомии графической прозы целое исследование.

У нас же к этой разновидности поп-арта еще с советских времен сложилось пренебрежительное отношение. Долгое время считалось, что комикса у нас нет. Как налаженной индустрии его и в самом деле не было, но некоторые «порочащие» связи существовали. Причем издавна — вспомним знаменитый «лубок»! Да и в советские времена короткие истории (классические четырехкадровики) сатирико-политического содержания регулярно появлялись на страницах газет; во всей красе под вывеской «карикатура» процветал комикс в журнале «Крокодил»; детские издания, «Веселые картинки» и «Мурзилка», публиковали комиксы в каждом выпуске. Наконец, бум диафильмов в 1960—1970-е! Это ведь те же самые комиксы, только на пленке.

Правда, комиксом подобную продукцию называть боялись. И жили в твердой уверенности, что рисованная литература — это что-то очень глупое и обязательно американское.

Кстати, понятие «комикс» (Comic Book) и в самом деле распространено только в англо-американском регионе — и у нас, за неимением своего определения. В большинстве стран графическая литература имеет иное обозначение: во Франции — bande dessinue (или просто — «BD»); в Италии — fumetti; в Германии — bilderbogen; в Сербии и Хорватии (Югославия в советские годы была единственной восточноевропейской страной со сложившейся традицией и громкими именами создателей графической литературы) — strip; в Японии — manga; в Китае — лианхуанхуа; в Гонконге — манхуа…

Поэтому, например, во французских энциклопедиях вы не обнаружите статьи под названием «Комикс». Однако это не означает, что культура рисованной литературы во Франции не развита. Вот уж где она находится на высоте и финансируется на правительственном уровне! Впрочем, об этом мы поговорим в «европейском разделе» нашего обзора.

Так что же такое комикс? Если грубо, то это серия картинок (от двух и более), связанных между собой сюжетно, то есть иллюстрированное повествование. А по-научному — синтез элементов литературы, кинематографа (прежде всего — анимации) и изобразительного искусства.

Как и любой вид творчества, комикс имеет конкретного адресата: вот книжки-мультяшки для детишек, вот мускулистые истории для подростков, а вот высокий поп-арт, рассчитанный на ценителей авангарда. Порой забавно слышать, как кто-то, рассматривая изысканную графическую историю, резюмирует со знанием дела: «Нет, это не комикс. Стильно сделано».

Однако от рассуждений перейдем к конкретике.

Родословная жанра

Уже не раз писалось о том, что комикс (графические истории) едва ли не древнейший вид изобразительного искусства, уходящий своими корнями в седую старину — к наскальным рисункам и житийным иконам. Последние, кстати, и в самом деле рассматриваются исследователями жанра в качестве очевидного прообраза графической прозы, что отнюдь не выглядит надуманным.

Однако куда важнее определить не первоисточник комикса, а его происхождение в современном образе. Прежде всего, необходимо разрушить укоренившийся в журналистике (как ни странно, не столько в американской, сколько в европейской) миф об американском происхождении жанра рисованных историй. Даже многие из художников-комиксмейкеров (во всяком случае, в России) до сих пор упрямо ведут родословную от первой американской графической истории Ричарда Оуткаулта «Желтое дитя», стартовавшей 5 мая 1895 года в газете «Sunday New York World».

Да, после этого именно в США комикс стал индустрией, да, в США комикс сошел с воскресных газетных полос и прорвался в журналы, а затем обрел и книжный формат. Но в Америку комикс пришел из европейских газет.

Так кто же был «отцом» современного комикса? На эту роль претендуют несколько именитых личностей.

Еще в XVIII веке английский живописец, график, основоположник социально-критического направления в европейском искусстве Уильям Хогарт (1697–1764) облек драматическое повествование в рисунок (например, его серии рисунков и картин «Карьера проститутки» и «Карьера мота»). Самый же популярный предшественник современного комикса — немецкий поэт и график Вильгельм Буш (1832–1908) — снабжал свои стихи серией рисунков, отражающих сюжетную линию поэтического повествования. Его поэтические истории в графике о приключениях Макса и Морица, сочиненные и нарисованные в 1860-е годы, до сих пор пользуются успехом.

И все-таки подлинным изобретателем газетного комикса является английский карикатурист, офортист и живописец Томас Роулендсон (1756–1827). Его серия о похождениях доктора Синтаксиса («Путешествие доктора Синтаксиса в поисках живописного») публиковалась в газетах с 1812 по 1821 год и является хронологически первым образцом настоящей графической прозы. Уже после смерти художника истории о докторе Синтаксисе были объединены в один том — «Путешествия доктора Синтаксиса».

Трон первооткрывателя Роулендсон делит со швейцарским педагогом, графиком и новеллистом Родольфом Тёпфером. Тёпфер преподавал в пансионе и для лучшего усвоения учениками материала разработал, по его собственному определению, литературу в эстампах: забавные рассказы с картинками и текстом. Рисунки строились по комиксному принципу (автография) — то есть слева направо, а сопровождающий текст обязательно писался от руки, являясь компонентом рисованной истории. В 1846–1847 годах он издал свою коллекцию «Рассказы в гравюрах», восхитившую Гёте. «Если бы на будущее время он (Р. Тёпфер. — Е.Х.) стал избирать менее фривольные сюжеты и сумел достигнуть несколько большей сосредоточенности, то мог бы создать вещи, стоящие выше всяких похвал», — высказался поэт. Более того, Тёпфер написал монографию «Опыт физиогномики» (1845), в которой дал теоретическое обоснование автографии, так что швейцарского учителя можно справедливо считать еще и первым теоретиком жанра.

В середине XIX века дань историям в картинках отдали такие мастера графики, как Надар и Г. Доре. Вспомните хотя бы «Библейский альбом» Доре и особенно его же «Историю Святой Руси» (1854).

«Веселые картинки», «карикатура» — таково было первое значение (и предназначение) комикса. Первоначально это были короткие рисованные истории комического, сатирического или политического характера «для взрослых», и публиковались они на страницах воскресных газет.

Сегодня это может показаться странным, но на заре эры комиксов художники и сценаристы довольно долго обходили стороной «золотую жилу» рисованных историй — сюжеты приключенческого и фантастического содержания. Первым решился нарушить это правило художник, а впоследствии знаменитый мультипликатор канадец Уинзор Мак-Кей. В 1905 году газета «New York Herald» начала печатать его ставший знаменитым графический сериал «Малыш Немо в Стране Снов», публикация которого завершилась только в 1926 году. К персонажу Жюля Верна герой Мак-Кея никакого отношения не имеет, а вот аллюзии с кэрролловской Алисой очевидны — рисованная история рассказывает о путешествиях мальчика в мир волшебных сновидений, где почти все, как в реальной жизни (следуя тогдашней традиции, Мак-Кей приправил сказочно-фантастический сюжет специями социальной критики), но чуточку «шиворот-навыворот». «Малыш Немо…» — прекрасный и новаторский комикс, изменивший судьбу жанра. Уинзор Мак-Кей вывел рисованную литературу на качественно иной уровень. Под его рукой комикс приобрел свой современный вид: Cartoons уступили место тонкой, декоративной, почти модернистской графике. Художник продемонстрировал, что комикс может быть не только серией смешных картинок, карикатур, но и серьезным искусством — как в плане изобразительной техники (именно Мак-Кей открыл главную особенность комикса — композицию листа), так и в содержательном отношении.

Европейцы опоздали на пьедестал пионеров фантастического комикса всего на пять лет — первые выпуски абсурдистской фант-комедии итальянца Антонио Рубино «Квадратино», повествующей о странной семейке «геометрических» людей, появились на страницах газеты «II Corriere dei Piccoli» в 1910 году, а последняя серия была опубликована спустя год после завершения «Малыша Немо…».

Эти два комикса имели читательский успех (особенно сюжет Мак-Кея, который впоследствии лег в основу одноименного мюзикла и анимационных лент), однако не вдохновили других авторов и издателей на создание нереалистических историй. Фантастика в чистом виде (как и приключенческий жанр) пришла в графическую литературу лишь на рубеже 1920—1930-х годов, но быстро превратилась в генеральное направление комикс-культуры.

Мужчины в трико

Хотя родиной рисованной литературы стала Европа, настоящий комиксный бум начался в США на рубеже 1920—1930-х годов. Самым парадоксальным образом он был спровоцирован событиями весьма печальными. Обвал на фондовой бирже 1929 года, отозвавшийся в Америке эпохой Великой Депрессии, повлек за собой и полный крах книжного рынка. Перестали раскупаться не только серьезные книги, но даже бульварное чтиво. Миллионные тиражи дешевых изданий пылились на складах, а типографии и издательские» дома закрывались… И совершенно неожиданно на таком фоне взлетели тиражи газет, публикующих приключенческие комиксы. Комикс стал самым востребованным бумажным продуктом — ив результате рисованные истории стремительно шагнули с газетных полос на книжные прилавки. Целые команды художников создавали галерею ницшеанских героев в трико, с мультипликационной легкостью расправляющихся с любыми порождениями земного и вселенского зла. На страницах комиксных журналов, тиражи которых достигли астрономических цифр, художники и сценаристы творили новую американскую мифологию. Историк зарубежного комикса Михаил Заславский, пытаясь объяснить феномен «супергероических» историй, писал: «Среди художников преобладали выходцы из незажиточных эмигрантских семей, изрядно потрепанных Депрессией. Из каких же их недр сознания выплывали те ницшеанские образы сверхлюдей, что завладели умами детворы? Возможно, то была просто защитная реакция воображения на нескончаемую череду невзгод и потрясений кризисных времен».

Что ж, в воображении, хотя и несколько извращенном и однобоком, авторам той эпохи не откажешь. В любом случае, это была эра больших личностей, определивших развитие современного фантастического и приключенческого комикса.

Мода на НФ и приключенческие сюжеты пришла в 1929 году вместе с публикацией рисованной версии романов Эдгара Райса Берроуза о Тарзане. Любопытно, что этот комикс, сценарий к которому написал сам Берроуз, начал публиковаться еще в 1928 году в Великобритании и лишь год спустя стартовал в США. Именно эта ранняя версия с великолепной, хорошо детализированной графикой Гарольда Фостера и Берна Хогарта является лучшей за всю историю комикс-тарзанианы, это эталон газетного комикса 1920—1950-х годов. Впоследствии по обе стороны Атлантики было создано великое множество рисованных приквелов, сиквелов и интерпретаций «Тарзана», а также адаптирована и вся марсианская серия Берроуза (в числе классических авторов рисованной марсианы значится и Фрэнк Фразетта).

Ну, а с появлением в том же 1929 году первых выпусков сериала «Бак Роджерс в XXV веке» из литературы в мир комикса пришла и завоевала почетное место «чистая» научная фантастика (прежде всего, конечно, в ипостаси космооперы). Графический роман, созданный Диком Калкинсом на основе НФ-повести Филипа Ноулэна «Армагеддон-2419», опубликованной годом ранее в журнале Хьюго Гернсбека «Amazing Stories», имел едва ли меньший успех, чем «Тарзан». Кроме того, эту динамичную и яркую историю о военном летчике времен первой мировой войны, попавшем в далеком будущем в самый эпицентр космической войны, можно считать предтечей ницшеанских супергероев, которых чуть позже наплодят компании «DC» и «Marvel».

Но подлинным бестселлером ранней рисованной НФ стал многосерийный комикс-роман Алекса Рэймонда «Флэш Гордон» от издательского дома «King Features Syndicate». Первый выпуск сериала появился в 1934 году и сразу же захватил внимание молодых (и не только) американцев. Сюжет, в общем-то, прост и банален, как это часто и бывает в космоопере: Флэш Гордон — молодой американец, спортсмен, сын знаменитого ученого — в компании с красавицей Дэйл Арден и «сумасшедшим доком»

Зарковым совершает космические путешествия на корабле и противостоит злобному императору Мингу с планеты Монго, вздумавшему уничтожить Землю… Но история эта была увлекательно рассказана и талантливо нарисована. К тому же это был один из первых цветных комиксов, и Рэймонд не поскупился на прорисовки инопланетных ландшафтов. С «Флэша Гордона» началась и индустрия кинокомикса — только в течение тридцатых годов было снято два сериала и один полнометражный фильм по мотивам сюжета Алекса Рэймонда.

И все-таки в 1930-е годы рейтинг популярности у детектива был выше, чем у НФ, поэтому авторы комиксов вплоть до 40-х годов практически не обращались к теме космоса. Фантастика же, стремясь выжить, пошла на сближение с приключениями и детективом.

Страницы газет и журналов заполнили борцы с преступностью в масках а-ля Зорро, в трико и плащах— «Дик Трэйси» (1935) Честера Гулда, «Малиновый Мститель» (1938) Джима Чемберса и другие. Элемент фантастики в этих «костюмированных» историях был минимален. Чуть ближе к канонам НФ популярный и по сей день «Фантом» (1936) Ли Фалька и Рэя Мура — серия историй о борце за справедливость в фиолетовом трико, черных трусиках поверх и черной же маске на глазах. «Униформа» Фантома послужила прототипом одеяний всех супергероев «золотой эпохи». Фактически, персонаж Фалька и Мура — в известной степени «папа» Бэтмена и «дядя» Супермена.

Но особого внимания заслуживает другой сериал — «Призрак», впервые появившийся на страницах воскресных газет в 1940 году. Придумал и нарисовал его знаменитый реалист Уилл Айснер, привнесший в американский комикс редкое свойство — интеллект. Лишь при беглом знакомстве кажется, что эта «бульварная» работа идет в разрез с другими историями Айснера — талантливого сатирика и бытописателя, исследователя жизни низов американского общества. Социального анализа предостаточно и в сериале о приключениях детектива Денни Кольта, вершащёго правосудие под именем Призрак. Но важно другое: «The Spirit», при внешних атрибутах «дешевых» историй, положительно выделялся на фоне валовой продукции о героях ночного города прежде всего ощутимой связью с литературой. В комиксе Айснера великое множество литературных аллюзий и скрытых цитат. Автор «Призрака» не просто обыгрывал сюжеты бульварного детектива и «городской фантастики», но довольно рискованно вводил мотивы из Амброза Бирса и О’Генри. Любопытно, что даже с началом «холодной войны» «Призрак» оставался едва ли ни единственным произведением американского масскульта, где русские изображались положительными персонажами. Что еще отличало сериал Айснера от фантомов и суперменов, так это наличие довольно острой сатиры. С той поры для комиксного мира фигура Айснера является столь же знаковой, как для западной НФ — Хьюго Гернсбек. Нетрудно догадаться, чьим именем названа самая престижная премия в области рисованной литературы — Айснеровская.

В 1938 году случилась маленькая «революция», определившая «формат» всего американского пальп-комикса — в декабрьском номере журнал «Action Comics» появилась первая история о железном человеке Кал-Эле с планеты Криптон, известном одновременно как непобедимый Супермен и застенчивый репортер Кларк Кент из вымышленного города Метрополис. Впервые в комикс пришел и занял главенствующую позицию герой, наделенный фантастическими способностями. В остальном же схема осталась практически неизменной: днем он обычный, неприметный человек с кучей комплексов и несложившейся личной жизнью, но ночью, облачившись в трико, он становится грозой преступного мира и инопланетных злодеев, защитником угнетенных.

Примечательны фигуры создателей «Супермена»: американец Джерри Сигел и канадец по рождению Джо Шустер — активные участники американского фэндома 1930-х годов, издатели ряда фэнзинов. В 1932 году в одном из таких журнальчиков и появился персонаж с планеты Криптон, а придуман он был при непосредственном участии близких друзей Сигела и Шустера — начинающего фантаста Рэя Брэдбери и известного деятеля американского фэндома Форреста Дж. Акермана. Спустя шесть лет набирающая обороты компания «National Comics», позже прославившаяся как «DC Comics», купила права на «Супермена» и сделала на персонаже целое состояние, правда, авторы остались ни с чем. Авторство в американском комиксе — вещь редкая, над созданием одного сериала трудится целый штат художников и сценаристов. Образ Супермена с годами претерпевал изменения, оброс побочными сериалами (например, в 1946 году стартовал комикс «Супердевушка» про сестру Кал-Эла).

Стремясь повторить ошеломляющий успех «Супермена», руководство «National Comics» в начале 1939 года заказало художнику Бобу Кейну и сценаристу Биллу Фингеру придумать нового героя. И уже в майском выпуске журнала «Detective Comics» появился персонаж, по популярности затмивший даже инопланетянина Кал-Эла. Темный рыцарь Бэтмен, Человек-Летучая Мышь, ночной страж правопорядка из вечно мрачного, почти инфернального города Готэм-сити, оказался американцам ближе и понятнее чужеземца Супермена, он даже не наделен какими-то немыслимыми сверхспособностями: ему это и ни к чему — у Брюса достаточно денег, чтобы оснастить себя по последнему слову техники. Американская душа — потемки: два самых безликих, трафаретных комиксных героя, Супермен и Бэтмен, стремительно обросли мифологией и превратились едва ли не в самых популярных персонажей литературы и искусства Америки.

Спустя два года после появления «Бэтмена» тогда еще малоизвестный художник Якоб Куртцбург, прославившийся впоследствии под псевдонимом Джек Кирби, предложил модифицированную «модель» сверхгероя. Если способности Супермена заложены в его инопланетном происхождении, а Бэтмен пользовался новыми технологиями, то герои, придуманные Кирби, а потом взятые на вооружение компанией «Marvel» — результат деятельности ученых (хотя первый персонаж Кирби, Капитан Марвел, получил чудесные способности «по старинке» — в дар от колдуна).

В 1941 году на прилавках книжных магазинов появился новый комикс, сделавший имена Кирби и его тогдашнего соавтора Джо Саймона знаменитыми. Речь идет о «Капитане Америка» — самом американском из всех супергероев комиксного мира. Голубоглазый блондин с красно-сине-белым щитом стал для американцев таким же национальным символом, как статуя Свободы и «Макдональдс».

Персонаж появился на свет, когда Европа уже прогнулась под пятой Гитлера. И уже в первых выпусках Капитан Америка мутузит фашистов направо и налево, отправляет в нокаут и самого фюрера: чем не вариант советской «оборонной фантастики» 1930-х годов? Впрочем, создатель Капитана в те же годы и сам сражался с фашистами в разведроте, даже участвовал в рукопашной со штурмовиками. После тяжелого обморожения был комиссован, но войну продолжил — придумывая новые и новые подвиги Капитана Америки. Может быть, поэтому сюжеты комикса не всегда прямолинейны. В историях о Капитане Америке можно обнаружить даже намеки на иронию. Забавно, но в напарниках Америки побывал и русский супергерой — древнеславянский бог Перун.

Чем же Капитан Америка отличался от своих предшественников? Супергероем Стив Роджерс был не всегда. Напротив, с детства он рос юношей хилым, болезненным. Да и мечтал он вовсе не о подвигах, но о стезе художника. После вторжения Германии в Европу Роджерс попытался было записаться в армию, однако не преуспел. Вот тут-то и появился в жизни Стива генерал Филипс, который предложил молодому живописцу достойно послужить отечеству — принять участие 6 правительственном эксперименте под кодовым названием «Возрождение». Цель эксперимента — сделать с помощью научных достижений из простых американских салаг суперсолдат. Роджерс тут же согласился. И вот после введения сыворотки Стив из слабака вдруг превратился в сверхчеловека: его сила, выносливость, реакция фантастически увеличились. А после того как база была уничтожена нацистами, Роджерс окончательно превратился в Капитана Америку. Натянув трико (какой же супергерой без колготок!) и вооружившись здоровенным круглым щитом из адамантина, Капитан отправился истреблять нацистов.

Идеологический посыл комикса: сражаясь с врагами человечества, Капитан олицетворял собою не только мощь Америки, но и торжество научного прогресса.

Когда Капитан Америка вволю покрушил врагов человечества, авторы неожиданно решили уничтожить и самого супергероя. В 1944 году Джо Саймон и Джек Кирби «заковали» Капитана во льдах Северного Ледовитого океана. Двадцать лет Америка жила без своего национального героя, но в 1964 году компания «Marvel Comics» решила вернуть его к жизни — как раз шла раскрутка историй о новой суперкоманде, известной пол названием «Мстители». Замороженного во льдах Роджерса нашли Мстители, к которым он и присоединился.

Обретение героями сверхвозможностей благодаря успехам научного прогресса станет чуть позже ноу-хау издательства «Marvel», куда и перейдет в штат Джек Кирби.

(Окончание следует.)

 

ЭКСПЕРТИЗА ТЕМЫ

________________________________________________________________________

Сегодня на роль экспертов мы пригласили наших художников, с творчеством которых читатели хорошо знакомы по обложкам «Если» и иллюстрациям в журнале. Вопроса два: почему комиксы (в том числе и переводы популярных американских и европейских серий) не прижились в России и оказали ли они какое-то влияние на развитие мирового изобразительного искусства?

Игорь ТАРАЧКОВ, художник-иллюстратор:

Если говорить о комиксах для взрослых, то мне кажется, что у них нет ни одного шанса быть востребованными у нас. Дело — в читателе, который вырос на литературе Стругацких, Брэдбери и других классиков жанра. Вы можете представить себе «Пикник на обочине» в картинках?.. Вообще, жанр комиксов — это, собственно, не чтение, а разглядывание. Комиксы имеют достаточно специфичный язык выражения, как «литературный», так и графический. Например, мне кажется, что неимоверное количество всяких «бам» и «хрясь» суть попытки восполнить отсутствующий аудиоряд, существующий в кино, да и бум комиксов начался с появлением кинематографа. Это как раскадровка сценариев к фильмам или мультфильмам.

С другой стороны, наш читатель любит дорисовывать образы сам. Например, на вопрос «Если», что вы предпочитаете видеть на обложках книг, четверть участников голосования ответили: достаточно фамилии автора без иллюстрации.

Что же касается графического языка, то здесь несомненно огромное влияние на кино, анимацию и рекламную графику. Стиль рисунка в комиксе должен быть, с одной стороны, легким, а с другой — максимально выразительным. Наверное, отсюда и пошли глаза на пол-лица, нос пуговкой, слегка очерченный рот и невероятно трансформированные фигуры. Стиль этот проник и в иллюстрацию, многие обложки фантастических и особенно фэнтезийных книг носят его отпечаток. Несмотря на всю кажущуюся простоту, он требует крепкой и профессиональной руки, и он же приучает к жесткой творческой дисциплине. К примеру, если бы вы задумали выпускать еженедельный журнал комиксов, прежде всего нужно было бы найти с десяток художников, прекрасно владеющих техникой быстрого и выразительного рисования, а также способных «держать образ», то есть чтобы герои были узнаваемы от картинки к картинке.

Сергей ШЕХОВ, художник-иллюстратор:

Собственно говоря, предпосылки для возникновения и развития комиксов в современном их виде были и в России. Вспомните так называемые «житийные» иконы, посвященные различным святым, где в клеймах изображались их деяния, или русский лубок XVII–XIX веков, в котором очень широко применялся принцип «раскадровки». Подобные традиции развивались и позже: это и «Окна РОСТА», и рассказы в картинках в детских и сатирических журналах. Однако комикс как самостоятельный жанр в России действительно не сложился. Отчасти потому, что в советские времена он воспринимался как «тлетворное влияние Запада», и появление комиксов было попросту невозможно. Но на самом деле, мне кажется, что здесь всему виной русская ментальность. У нас не любят дидактики, мы предпочитаем образное мышление. Не сюжет, который является основой любого комикса, а внутренний мир героев и их переживания представляют главный интерес для русского человека. Возможно, новые поколения россиян, которые, как замечают многие, читают гораздо меньше, создадут определенный спрос, и комиксы в России получат импульс для своего развития.

Комиксы, если их рассматривать как один из видов искусства, находятся в русле единого мирового культурного процесса, где все виды и жанры существуют в состоянии взаимовлияния и взаимопроникновения, образуя подчас совершенно новые, еще не виданные формы. Но можно вспомнить и совершенно конкретные образцы влияния комиксов, особенно на кинематограф. С другой стороны, классик японских комиксов (или манга, как их еще называют) Тэдзука Осаму говорил о сильном влиянии на свое творчество работ Уолта Диснея. В современном же искусстве, которое по сути своей вторично, где все строится на цитатах и аллюзиях, где очень сильно стерлись критерии, жанровые и видовые различия и где вообще всё возможно, все виды искусства живут единой жизнью и, естественно, очень сильно влияют друг на друга. Это в полной мере относится и к комиксам.

Александр ДВОРЯНКИН, директор студии «Bigant Comics»:

Причин несколько. Во-первых, традиционно считается, что комикс — это продукт детский, смешной, сродни мультипликации. Поэтому взрослые люди просто игнорируют этот жанр. Во-вторых, как самостоятельный формат визуального творчества комикс не воспринимается из-за того, что у него нет достаточно продолжительной истории в нашей стране. Отношение к комиксу как к второстепенному художественному продукту сформировалось в России в те времена, когда комикс считался частью западной культуры, «пропагандирующей насилие, секс, эгоцентризм». Между тем почти никто не знал тогда, что такое настоящий комикс, поскольку кроме политических карикатур Херлуфа Бидструпа и адаптированных к детской аудитории иллюстрированных историй про Пифа, которые печатались на страницах журнала «Наука и жизнь», ничего подобного комиксу в СССР не существовало.

Кроме того, самая читающая нация в мире увидела в комиксе «зверя», угрожающего национальным традициям, способного пошатнуть непререкаемый на Руси авторитет слова и зародить в будущих поколениях читателей сомнение в безусловной ценности книги.

Сегодня и в России комикс постепенно вырастает в полноценный большой жанр. Ведь это ни в коем случае не предмет пользования определенной возрастной категории, а способ предоставления информации. Это органичный синтез литературы и художественного творчества — своеобразное «бумажное кино». Есть надежда, что комиксы сейчас начнут приобретать большую популярность и набирать обороты, в том числе и в тиражах. Поколение, выросшее на диснеевских комиксах, понимает этот жанр и знает, как им пользоваться — в отличие от взрослых, которые даже не всегда знают, в какой последовательности смотреть картинки.

На современное выразительное искусство комиксы оказывают достаточно серьезное влияние, потому что жанр емкий, лаконичный, понятный даже без сопроводительных текстов и диалогов в «баллонах». А так как современное искусство информационно наполнено (в отличие от предыдущих эпох, когда искусство было выражением эмоций человека, его иллюзии, мечтаний и воззрений), комикс активно вовлекается как в художественное, артистическое искусство, так и в медийное — в виде видеоклипов, постеров, графических рекламных элементов.

Кроме того, литераторы активно «питаются» информацией из комикса, даже пытаются выдавать некий синтезированный продукт, иллюстрируя комиксами свои литературные произведения.

Существует масса примеров, когда по сценариям к сюжетам комиксов снимаются блокбастеры, высокобюджетные фильмы. И тот факт, что сегодня всерьез заговорили о развитии российского кинематографа, о государственной поддержке кино и телевидения для детей, позволяет надеяться, что в будущем у нас также появятся коммерчески успешные кинопроекты, в которых примут участие все производители индустрий развлечений, в том числе и издатели комиксов. □

 

ЕСЛИ БЫ ХАЙНЛАЙН БЫЛ ПРЕЗИДЕНТОМ…

________________________________________________________________________

Пол Ди ФИЛИППО. «ПОТЕРЯННЫЕ СТРАНИЦЫ». ACT — «Люкс».

________________________________________________________________________

Раньше мы знали Пола Ди Филиппо как умелого рассказчика, который неплохо работает с культурными мифами, но звезд с неба не хватает. Это поверхностное знакомство лишь усиливает шокирующее впечатление от нового сборника, который вышел в серии «Альтернатива. Фантастика» издательства ACT. «Потерянные страницы» — пожалуй, лучшая переводная книга года. И не только в жанре альтернативной истории. Ведь речь идет об альтернативных историях западной фантастики. Сборник новелл Ди Филиппо — это не просто занимательное чтение, писатель позволяет по-новому взглянуть на судьбы фантастической литературы XX века.

Каждая новелла представляет собой, во-первых, стилистическое подражание определенному автору (и немалая заслуга в сохранении духа первоисточника принадлежит переводчикам, которым вслед за автором приходилось «перевоплощаться» в различных писателей), очень точное подражание, достоверное в мельчайших лексических и синтаксических деталях. Безошибочно узнаешь: да, вот это Хайнлайн, это Дик, это У. Берроуз. А вот такую концовку рассказа действительно мог сочинить любой из питомцев Кэмпбелла.

Во-вторых, достоверность каждой «копии» достигается формированием фантастического сюжета, в котором ухватываются структурно-смысловые особенности определенного авторского стиля. В-третьих, героями этих постмодернистских сочинений Ди Филиппо делает самих авторов — в иной социальной роли, как и положено в «альтернативках». Хайнлайн, разумеется, становится президентом, Дик — неудачливым продавцом скобяной лавки, Ле Гуин — помощницей директора ЦРУ Типтри-младшего.

И наконец, в-четвертых. Превращая авторов в персонажей их собственных (а иногда чужих) сочинений, Ди Филиппо делает это максимально неполиткорректным образом. Сталкивая литературу с жестокостью и соблазнами реальной жизни, он словно бы проверяет на прочность творческую и жизненную позицию каждого писателя. В какой степени фантаст является хозяином своего слова, а в какой сам зависит от него? Готов ли он отвечать за свои слова, даже если ему придется свидетельствовать против себя? Президент Хайнлайн отправляет экспедицию на Луну, зная, что билет выписан только в один конец. Прибыв на место и услышав, что им предстоит создать новый форпост во славу человечества, его персонажи вздыхают: «Мы попали именно в то будущее, о котором мечтали». Можно лишь порадоваться, что не все мечты Хайнлайна сбылись. Кафка, эмигрировав в Америку, становится персонажем истории про супермена. Днем он работает журналистом, а по ночам, переодевшись в специальный костюм, борется с сионистами-террористами. Как всякий супермен, он может рассчитывать на любовь спутницы жизни. А если бы не Америка, если бы любовь была неразделенной — достаточно ли этих причин, чтобы стать великим писателем-мизантропом? Пилоту-мачо Сент-Экзюпери тоже некогда размышлять над религиозными вопросами и писать трогательные сказки про Маленького Принца. Хоть он и сумел дотянуть до африканского берега. Ведь после пандемии не так уж много горючего осталось для авиамоторов, а в Африке его никто не умеет производить. Француз учит летать юного Джимми Балларда, не подозревая, что стал персонажем в руках этого мальчика. Балларду уже не суждено написать «Империю Солнца», но он не утратил способности подмечать, как легко лаковая пленка цивилизации сминается под натиском физиологических потребностей толпы.

Но самый вопиющий пример неполиткорректности — это, конечно, альтернативная история Анны Франк. Не ищите это имя в НФ-энциклопедии. Такого писателя нет в фантастике, потому что Анна Франк погибла в концлагере зимой 1945-го. Дневник этой девочки, ею самой литературно переработанный, стал одним из свидетельств Холокоста. Так вот, у Ди Филиппо девочка эмигрирует в США, становится кинозвездой, играет Дороти в «Волшебнике страны Оз». У Ди Филиппо она поет главную песню американского кино «Over the Rainbow»: «Где проблемы расплавляются, как капли лимонного сока, над дымовыми трубами и уносятся вдаль, вот где вы меня найдете». А еще найдутся муж-алкоголик, проблемы с наркотиками и звездная болезнь, «конфессионально нейтральный» псевдоним, сожаления о преждевременной эмиграции. Однако остается стиль дневника, его основные мизансцены. Остается вера в человеческую доброту…

Книга содержит превосходные образцы фантастики — каждый поворот сюжета, каждая деталь здесь провоцируют сшибку стереотипов и предлагают новые притягательные образы. Фантаст демонстрирует непривычные нам навыки работы с мифами. Постмодернистский подход не позволяет поклоняться «литературным иконам», бездумно повторяя ритуальные фразы и демонстрируя знаки полного почтения. Отношение автора к другим писателям творческое, то есть критическое, дистанцированное. Эффект отстранения (и художественного остранения) позволяет выделять и демонстрировать читателю литературные приемы, каждый из которых немедленно обыгрывается в смысловом, стилистическом, историческом аспектах. И оказывается, что какие-то надоевшие примитивные штампы могут на мгновение засиять бриллиантами чистейшей воды. И что каждая эпоха в истории фантастики представляет собой способ культурного самосознания своего времени.

Здесь фантастика, оставаясь художественным приемом, превращается в предмет изображения, отчего граница между формой и содержанием стирается до самых дыр. И сквозь них к нам проникает, кажется, дух эпохи. Может, он кому-то покажется устаревшим, варварским. Ведь это эпоха (1920—1960-е годы) войн и грез о новом мировом порядке. Да и способы мирового переустройства, которые вроде бы предлагает автор, отдают запахом дешевых пейпербэков. По числу убийств политических лидеров на страницу текста эта книга не знает равных в современной истории.

Ну а что вы хотите, это же фантастика! Здесь все выдумка от начала до конца. И требуется внимательность, чуткость и искренняя любовь к традициям жанра, чтобы разглядеть за пронафталиненным занавесом с неправдоподобно большими звездами те главные качества, которые присущи любой литературе в любую эпоху. Смелость вымысла и творческая воля изменяют мир. Литература формирует изменяющийся смысловой контекст для общества и тем самым создает условия для реальных изменений. Так было всегда, просто в фантастической современности процессы идут очень быстро.

Однако создаваемые фантастом миражи все равно остаются миражами. Это становится очевидным, когда слова переносятся в контекст, на который изначально не были рассчитаны. И выясняется, что писатель, собиравшийся изменить мир, изменил лишь себя самого.

Есть еще одна новелла в книге, которую хочется вспомнить. О редакторе Джо Кэмпбелле и о той роли, которую может вообще сыграть редактор. В искаженной реальности «Потерянных страниц» Кэмпбелл тоже создает «Золотой век» — но не НФ, а «сакральной фантастики». В духе «нью эйдж». А с помощью своего журнальчика устраивает контрреволюцию в Германии, России и Китае. Наблюдая за тем, как автор издевательски передергивает карты, мы неожиданно для себя открываем в тексте творческий метод знаменитого редактора. И главный лозунг: «Будьте фантастами. Требуйте невозможного!».

Фантастика всегда неполиткорректна. Парадоксальным образом оказывается, что Ди Филиппо вовсе не издевается над сотнями литературных и исторических персонажей, которых вовлек в свой хоровод. Он, скорее, воздает им должное и льет бальзам фантазии на застарелые язвы западного общества. Сталкивая лбами патриотичных милитаристов и моральных идеалистов, извлекает из столкновения искру творческого огня. Без которого литература невозможна. Когда все вокруг застыло в неизменности (и даже фантастика застыла в неизменности), только фантастика о фантастике помогает раскачать и сдвинуть реальность.

 

Рецензии

 

Рэй БРЭДБЕРИ

ИЗ ПРАХА ВОССТАВШИЕ. СЕМЕЙНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Москва — СПб.: ЭКСМО — Домино, 2004. — 192 с.

Пер с англ. М. Пчелинцева.

(Серия «Игра в классику»).

5000 экз.

________________________________________________________________________

Последний по дате выхода роман мэтра американской прозы — произведение не совсем обычное, создававшееся особым способом. Примерно так же были сделаны «Марсианские хроники»: писатель собрал вместе уже готовые рассказы, дополнил недостающими главами и предложил издателям. В те же времена ему пришла в голову идея написать хронику необычного семейства, среди членов которого есть люди, есть те, кто были людьми когда-то давно, а также человекоподобные существа, наделенные необычными способностями, вампиры и бесплотные призраки… Основой для книги должны были стать детские воспоминания писателя, а прототипами этих удивительных персонажей — его реальные родственники, собиравшиеся большой шумной семьей на Хэллоуин. Писательская фантазия лишь наградила их неординарными свойствами: у одного есть большие зеленые крылья, другая способна во сне путешествовать из тела в тело… Эта же фантазия выстроила огромный Дом, в котором живут изначальный паук, мышь, прошедшая полмира, и кошка, четыре тысячи лет назад захороненная вместе с фараоном. По лестницам дома бегает мальчик Тимоти — подкидыш и потому единственный в семье обыкновенный человек…

Первый рассказ об этом Доме — «Семейная встреча» — был напечатан в 1948 году в журнале. Любопытно, что иллюстрировал его художник-комиксист Чарлз Адамс — создатель знаменитой «Семейки Адамс». В течение полувека Брэдбери писал и публиковал отдельные рассказы: «Апрельское колдовство», «Дядюшка Эйнар», «Странница». И только летом 2000 года все они были собраны вместе, дополнены новыми главами и превратились в единый роман.

Получилась небольшая, но очень емкая сага о семье, жившей несколько тысячелетий, хранившей память о миллионах человеческих жизней и разрушенной эпохой всемирных войн и всемирного неверия. Разрушенной, но не уничтоженной, ведь ее представители и по сей день продолжают завывать в трубах осенними ночами и скрипеть половицами.

 

Генри Лайон ОЛДИ

ШМАГИЯ

Моста: ЭКСМО, 2004. — 480 с.

10 000 экз.

________________________________________________________________________

Подзаголовок «Избранные произведения» на деле означает, что кроме «Шмагии» в книгу вошли три примыкающих к роману рассказа — «Старое доброе зло», «Дуэль» (которая вполне могла бы стать прологом романа) и «Принцесса без дракона». Сам же роман начинается с того, что специалист по порче и сглазу малефактор Андреа Мускулюс везет в кожевенную слободу маленького городка трех лилльских девственниц, дабы снять с них кожу для переплетных дел.

Но не спешите возмущаться жестокостью авторов и колдуна — лилльские девственницы в свой срок просто… линяют. Сбрасывают шкурку.

Дело не только в этой — ключевой — интриге. Невольно приходит на ум известная гринписовская формула: «В процессе съемок ни одно животное не пострадало». Ни один из персонажей «Шмагии» не причиняет никому вреда — напротив, все коллизии улаживаются в конце концов самым приятным образом, малефактор оказывается милейшим человеком, девственницы благополучно проходят линьку, и даже беглый демон, наподобие Бармалея из «Айболита-66», жаждет творить добро.

Снизив присущий им пафос, Дмитрий Г ромов и Олег Ладыженский написали забавный, добрый и культуро-центричный роман, где полным-полно всякой словесной игры и литературных аллюзий, без того оттенка самодовольства, который проскальзывал в «Нопэрапоне» и «Ордене Святого Бестселлера». Лично я прочла «Шмагию» с удовольствием, но медленно, поскольку самый смак тут не в сюжете, а в стиле. Даже стихи здесь к месту, что бывает далеко не всегда. Единственное, что мне кажется излишним — это подверстанные к роману отзывы фэнов.

Лично меня отсутствие пафоса только радует — оно означает внутреннюю свободу и способность веселиться перед лицом трагичного мира, иными словами, душевную зрелость. Как у героя «Шмагии» мага Андреа, отказавшегося от должности в Тихом Трибунале, потому что «сейчас поют слишком много баллад, где герой доблестно работает на службу, подобную вашей. А я не люблю баллады».

 

Элизабет МУН

ГЕРОЙ ПОНЕВОЛЕ

СПб.: Азбука-классика, 2004. — 480 с.

Пер. с англ. Н. Фроловой.

(Серия «Science Fiction»).

5000 экз.

________________________________________________________________________

Американская писательница Элизабет Мун известна российскому читателю фэнтезийной трилогией «Меч наемника», «Клятва наемника» и «Путь наемника» — о девушке по имени Паке, дочери овцевода, которая сбегает из дома и становится воином.

«Герой поневоле» написан в ином ключе. Перед нами типичная космоопера — межпланетные войны и битвы, скоростные прыжки кораблей, космические династии и т. д., и т. п. Присутствует и конфликт между двумя цивилизациями, правда, как давно он произошел и что послужило тому причиной, остается тайной.

Эсмей Суиза не принадлежит ни к одной из прославленных флотских династий. Она прилетела с далекой планеты Альтиплано и прекрасно понимает, что сделать блестящую карьеру во Флоте ей не удастся, да она к этому и не стремится, довольствуясь званием младшего лейтенанта на одном из патрульных кораблей. Но судьба подкидывает ей шанс: на охваченном мятежом корабле она берет командование в свои руки, вступает в бой с врагом и одерживает победу. Правда, глубокая психологическая травма, полученная в детстве, не дает ей двигаться вперед ни в личном, ни в профессиональном плане.

При чтении создается впечатление, что сама писательница толком не знает тот мир, о котором пишет, и тем более не может внятно рассказать о нем читателю: что за организация Правящих Династий стоит во главе описываемого мира и что представляет собой Кровавая Орда, нападающая на корабли Флота? Такие «мелочи» автора не интересуют. Зато в мельчайших подробностях она описывает внутреннее устройство корабля-ремонтника. Основную часть романа составляют псевдонаучные разговоры, бесконечная беготня героев по докам и отсекам корабля, выходы в открытый космос, а также выяснение: «Что же делать дальше?». Некоторые сюжетные линии, намеченные в начале романа, теряются ближе к середине, и возвращаться к ним автор не считает нужным. Повествование сумбурно и затянуто. А последние две главы романа так и вовсе отдают «мылом».

 

Владимир МИХАЙЛОВ

МЕДНЫЕ ТРУБЫ АРДИГА

Москва: ЭКСМО, 2004. — 512 с.

(Серия «Абсолютное оружие»).

10 000 экз.

________________________________________________________________________

Старейшина нашей НФ в последние годы взял себе за правило перемежать серьезные проблемные вещи откровенными боевиками. Так, вслед за нашумевшим «Вариантом И» о мусульманском будущем России вышел роман «Кольцо Уракары» — первая книга цикла о свободном агенте разведывательной службы Теллуса Разителе. В конце 2003-го на свет появилось «Тело угрозы» — глубокие размышления о природе власти, о проявлении внутренней сущности человека перед лицом глобальной катастрофы. А спустя год читатели получают «Медные трубы Ардига» — очередное описание похождений Разителя.

В «Медных трубах Ардига» герой и его жена, пройдя в предыдущих книгах огонь и воду, подвергаются испытанию медными трубами. Причем в буквальном смысле. Далее останавливаться на сюжете не имеет смысла, поскольку он является системообразующей частью романа и пересказ лишает чтение книги всякого интереса.

Хотелось бы остановиться вот на чем. В 1990-е годы В. Михайлов написал трилогию о другом агенте спецслужб — Милове. Романы тогда печатались в разных издательствах и под одной обложкой появились совсем недавно — в книге под названием «Ночь черного хрусталя». Разитель — это агент Милов XXI века. Но дело не в том, что действие первой трилогии происходит на Земле, а второй — во Вселенной. И не в антураже. Дело в отношениях главного героя и породившего его автора с окружающим миром. В «Ночи черного хрусталя» Милов прежде всего выполняет свой долг — перед страной, организацией, женщиной. А писатель по традиции старается быть больше чем писателем и вложить в сюжет боевика дополнительный смысл. В XXI веке, веке рационализма, подход героя к жизни изменился. Разитель руководствуется честностью по отношению к Теллусу, профессионализмом во взаимодействиях со службой и любовью к жене Лючане, но не более. Соответственно, изменился и автор, который может позволить себе отдохнуть, написав просто забойный боевик, и набраться сил перед следующей серьезной книгой, которая, поверьте, не заставит себя ждать.

 

Джеймс ШМИЦ

РАЗНЫЕ ЛИКИ ПСИ

Москва: ACT — Люкс, 2004. — 701 с.

Пер. с англ.

(Серия «Классика мировой фантастики»).

3000 экз.

________________________________________________________________________

Этот американский фантаст немецкого происхождения (не только по фамилии: сам Шмиц родился в 1911 году в Гамбурге) не является звездой первой величины на небосклоне НФ США. Российскому же читателю он вообще долгое время был известен лишь по двум рассказам и опубликованной в «Если» повести «Ведьмы Карреса». Вместе с тем Шмиц — занимательный рассказчик и, не стремясь создавать колоссальные полотна будущего или поражать читателей глубиной метафизических размышлений, он все же писал интересную приключенческую НФ, обычно основанную на оригинальных, хотя и не слишком глубоких идеях.

Действие большей части своих произведений фантаст разворачивал в Федерации Ядра Звездного Скопления. Этот огромный комплекс землеподобных миров был в основном исследован людьми после периода галактических войн, когда первые местные колонисты потеряли связь с Землей. Регулирует взаимоотношения между планетами в Скоплении так называемое Над-правительство, которому подчиняется нескольких федеральных служб.

Работе одного из таких учреждений — Службе Психологического Сервиса — по большей части и посвящен данный сборник.

В сущности, вся книга «Разные лики Пси» рассказывает о перипетиях жизни самой популярной героини рассказов и повестей Д. Шмица — девушки-телепатки Телзи Амбердон, агента Пси-Сервиса. Только в двух рассказах сборника Телзи не появляется непосредственно— «Налакийская кровь» и «Звездные гиацинты». Однако первый рассказ оказывается тематически связан с самым, пожалуй, известным произведением из цикла о Телзи — повестью «Забавы «Львиного народа». Во втором же рассказе действует сотрудник детективного агентства «Кайт Интерстеллар» Вэлан Дэсинджер, хороший знакомый Телзи, помогавший ей в нескольких расследованиях.

Увлекательно написанные истории приключений телепатки с планеты Орадо вполне способны развлечь читателей. А на большее Шмиц и не претендовал.

 

Олег ВОЛХОВСКИЙ

ЛЮДИ ОГНЯ

Москва: ЭКСМО, 2004. — 736 с.

(Серия «Русская фантастика»).

8100 экз.

________________________________________________________________________

Роман Волховского — значительное событие в сфере мистической фантастики. Дело здесь не столько в его «эпопейном» объеме, сколько в вечных темах, затронутых московским автором. Исполняются сроки, и в мир приходит антихрист, называющий себя Богом. Ему дано вершить великие чудеса, воскрешать людей, уничтожать целые народы и даже объединить планету, стерев границы с политической карты. На него работает современный интеллигент, христианин, но с такой «мистической пустотой» в душе, что служба врагу человечества кажется ему вполне удобной и логически объяснимой. Подняли его на самый верх, сделали черным апостолом и наместником сатаны с правом вершить власть на огромных пространствах — он и рад. Хоть и распознал дьявола в одеждах Бога, но все равно служит «за молоко и колбасу». Но поскольку человек он незлой, неглупый и сомневающийся, ему совсем не хочется пропасть в бездне. Когда земная держава антихриста начинает шататься, черный апостол переходит на другую сторону. Иное дело, что путь из бездны оказывается для него гораздо тяжелее, ведь падение— логично, а очищение души — иррационально, болезненно и крайне некомфортно в материальном смысле…

Сценой для романа служит альтернативный мир начала XXI века: в нем отсутствует православие, изменены кое-какие исторические реалии, да еще святые люди разных конфессий обрели земное бессмертие. Смысл введения некоторых альтернативных черт не ясен: легко можно было бы обойтись и нашим миром, реальностью-1. Роман не оставляет впечатления яркого художественного текста: действующим лицам не хватает объемности и тепла. Все они холодноваты, все они, кажется, созданы очень рассудочным человеком, который наспех выписал им по поллитре эмоций на нос, поскольку должны ведь у людей быть какие-нибудь эмоции… Однако недостатки книги — обратная сторона ее достоинств. Роман «Люди огня», по сути, представляет собой религиозно-философский трактат, поданный в художественной форме, и читая его, можно получить удовольствие от сильного и независимого ума автора.

 

ПЕРПЕНДИКУЛЯРНЫЙ МИР. Сборник

Москва: ЭКСМО, 2004. — 576 с.

(Серия «Перпендикулярный мир»).

7100 экз.

________________________________________________________________________

Общая концепция такова: сборник интеллектуальной фантастики. Налицо преемственность названия (в антологию 1990-го входили настоящие шедевры), а также похвальное, демонстрируемое порядковым номером года на обложке желание издателя продолжать проект.

Большинство текстов ранее публиковалось. По мысли составителя, данные произведения (или фрагменты крупных произведений) «перпендикулярны» массовому «макулатурному» потоку. Их авторы стремятся — каждый по-своему — расширить пространство фантастической литературы. Некоторые для этого возвращаются к традициям «Уральского следопыта», другие осваивают возможности «чернушной» прозы. А заслуженные фантасты пробуют силы в жестком реализме. Наиболее интересны, конечно же, рассказы. Особенно хочется отметить произведения К. Бенедиктова и Н. Красникова. Да и в целом список авторов внушает уважение. Не все творческие эксперименты можно назвать оригинальными, но все они значимы для развития жанра.

Однако я не готов принять в качестве концепции идеологический экспромт В. Березина, помещенный здесь вместо предисловия. Березин интересен как писатель, но зачем он выступает экспертом по фантастике, с историей которой знаком понаслышке? Для него все — впервые. Возможно, В. Березин всерьез полагает, что термин «гетто» применительно к сообществу фантастов первым ввел А. Шмалько. Автор предисловия похож на Рип Ван Викля, который проспал сорок лет и теперь, потрясая бородой, выкрикивает грозные призывы, потерявшие смысл. Особенно интересно было узнать, что отечественная фантастика переживает кризис, который — представьте себе — состоит в том, что фантастика не придерживается общелитературных норм. Смех, аплодисменты. Разумеется, никому не запрещено требовать «общего гамбургского счета с остальной литературой». Нужно только помнить, что традиции фантастики сами по себе интересны и способны составить основу для интеллектуального проекта любой сложности. И что литературное качество в фантастике достижимо лишь на путях самой фантастики.

 

ИСТОРИК ВСЕЛЕННОЙ

________________________________________________________________________

Олаф СТЭПЛДОН

«ПОСЛЕДНИЕ И ПЕРВЫЕ ЛЮДИ. СОЗДАТЕЛЬ ЗВЕЗД»

ACT — «Люкс»

______________________________________________________________________

Книга Олафа Стэплдона «Последние и Первые люди» произвела сенсацию, заставив критиков сравнить автора с самым известным английским фантастом всех времен — Гербертом Уэллсом. Да и дальнейшие работы Стэплдона вызывали интерес, хотя и меньший, нежели история двух миллиардов лет эволюции человека — от наших времен до окончательного исчезновения последнего подвида Homo sapiens. А затем работы Стэплдона перешли на положение «полезных ископаемых»: сотни авторов откровенно заимствовали у него темы и сюжеты, тогда как читатели равнодушно проходили мимо переизданий книг английского философа и литератора. И это несмотря на подчеркнутое уважение, которое испытывали к творчеству Стэплдона многие выдающиеся фантасты, от С. Лема до Б. Олдисса. Столь противоречивая реакция на тексты Стэплдона за рубежом привела к тому, что в России его книги выходят под грифом «философия».

Изданные в 1930 году «Последние и Первые люди» поразили читателей как амбициозностью замысла (вообразить историю человечества на два миллиарда лет), так и редкой изобретательностью фантаста. На романе лежал заметный отпечаток травматического опыта первой мировой войны, с последствиями которой Стэплдон был знаком не понаслышке — он отслужил почти четыре года санитаром во Франции и Бельгии, за проявленное мужество был награжден «Военным Крестом». Развитие человечества в «Последних и Первых людях» выглядит не спокойной линией прогресса, как считали мыслители XIX века, а цепью катастроф, подобных той, что пережил Стэплдон и его современники. Каждый из этих катаклизмов отбрасывает людей к почти животному состоянию. Некоторые из катастроф оказываются рукотворными — как, например, окончательное уничтожение нашей разновидности человека (Первых людей), начатое взрывом подземных шахт по выработке энергии в Патагонии. Однако большинство трагических казусов человечеству подкидывает природа, изводя людей эпидемиями и космическими катаклизмами.

«Последние и Первые люди» проникнуты характерными для фантастической литературы 20— 30-х годов XX века ощущениями бескрайности Вселенной и ничтожества человека перед ее мощью и просторами. Но если «черных фантастов» США и Европы (Лавкрафта, Майринка, Эверса) подобное мировосприятие привело к безмерному отчаянию и ужасу, то Стэплдон взирал на будущее более стоически. В его книге история восемнадцати разновидностей человеческих существ, начавшаяся на Земле, а завершившаяся на Нептуне, все же продлилась целых два миллиарда лет настоящей борьбы за существование. Лишь цепная реакция взрывов целых звездных скоплений помешала Восемнадцатым людям передвинуть Землю подальше от готового обратиться в сверхновую Солнца. Но даже перед лицом финальной катастрофы остатки людей попытались распространить в космосе зародыши земной жизни.

В романе «Создатель звезд» масштабы событий еще больше — Стэплдон исследует судьбу всей Вселенной. В романе фантаст отправил обычного англичанина, свое альтер эго, в далекое путешествие по времени и пространству. При чтении поражаешься и силе творческого воображения Стэплдона, и щедрости, с которой он разбрасывал идеи по страницам в общем-то небольшой книги. Симбиоз разумных рас, мыслящие звезды, войны между звездами и планетами, телепатическое единство миров — это лишь некоторые из его идей, позже ставших фундаментом для создания десятков НФ-романов коллег по цеху.

Нечто подобное по масштабности не создал ни один фантаст — история Вселенной от ее зарождения до его гибели через 300 миллиардов лет!

В «Создателе звезд» Стэплдон, со скепсисом относившийся к христианству, конструирует собственную религиозно-философскую доктрину, близкую к индуистским или буддистским религиозным концепциям, а также эволюционистскому учению П. Тейяра де Шардена. Стэплдон утверждает, что рано или поздно все живые существа должны собраться в единый разум, который переживает величайшее озарение, осознавая сущность всей Вселенной — «момент истины». Тогда-то Космический Разум и попытается понять Создателя звезд, творца реальности, «прототипа» всех божеств разумных обитателей Галактики. Правда, и этот решающий эпизод галактической истории Стэплдон описывает с позиций, близких хладнокровию и отрешенности буддизма.

У Стэплдона любят выискивать ошибки и высмеивать его нелепые прогнозы. Сарказм у некоторых критиков вызывает и стиль Стэплдона. Да, английский фантаст и в самом деле был в куда большей степени мыслителем, нежели художником. Однако и в данном случае дело обстоит не столь однозначно — иные образы, походя нарисованные писателем, стоят многих страниц более даровитых авторов. В любом случае мощь воображения этого скептика и мистика, профессора и бывшего водителя грузовика, пацифиста и сотрудника Военного министерства столь велика, что книги его необходимо знать каждому истинному любителю фантастики. Хотя бы для того, чтобы понять, насколько широко открывает границы человеческой фантазии это направление литературы — на миллиарды лет и на триллионы парсеков.

 

ФАНТАРИУМ

________________________________________________________________________

ЧИТАТЕЛИ СПРАШИВАЮТ

Тема последнего сетевого конкурса «Грелка» была предложена вашей редакцией. Как я слышал, рассказы-победители конкурса будут опубликованы на страницах «Если». Означает ли это, что ваш журнал наконец-то снимает табу на публикацию произведений, размещенных в Сети?/Мах, по интернету/

Табу остается. Дело ведь не в том, что мы плохо относимся к интернету — просто невозможно просчитать, сколько наших читателей, работающих в нем, успели познакомиться с данным произведением. Для них это потерянные журнальные страницы. Что же касается «Грелки», то конкурс нас заинтересовал, и редакция решила в нем поучаствовать. Однако участие журнала без обещаний публикации выглядит довольно странно. Считайте это частным отступлением от общих правил. Кстати, рассказ победителя и еще три лучших, на наш взгляд, произведения мы опубликуем в следующем номере.

В критических публикациях встречал упоминание о жанре «криптоистория». Что это такое? Чем он отличается от «альтернативной истории». Может быть, вы наконец разъясните? /Дмитрий Иванов, Москва/

Криптоистория (т. е. скрытая, тайная история) — одна из разновидностей исторической фантастики. По своей поэтике максимально приближена к классическому историческому роману в его авантюрно-приключенческой разновидности (сочинения А. Дюма и его последователей). В отличие от альтернативной истории криптоистория показывает события прошлого так, как это было на самом деле, а не так, как при определенных условиях быть могло. «Фантастичными» являются объяснения тех или. иных поворотов истории. Как правило, они мотивируются посторонним вмешательством каких-то «вторых сил» в дела людей.

Это либо инопланетяне, проводящие многолетние наблюдения за человечеством, либо путешественники во времени, либо существующая на Земле параллельно с человеческой негуманоидная раса (мыслящие ящеры, демоны). Основными представителями этого направления в российской фантастике являются А. Валентинов (цикл «Око Силы»), В. Звягинцев (ряд романов из цикла «Одиссей покидает Итаку»), А. Лазарчук и М. Успенский (роман «Посмотри в глаза чудовищ»).

Когда-то на нашем телевидении были очень популярны телеспектакли, поставленные по произведениям фантастов — например, цикл передач «Этот фантастический мир», постановки по книгам С. Лема, Р. Хайнлайна… Многие из них были очень интересны. Почему их сегодня не транслируют? /А. Е. Малкина, Санкт-Петербург/

Телевидение — сложная и динамичная структура. Это, безусловно, хорошо, но и накладывает свой отпечаток. Например, в архивных делах. С тех пор как у нас появилось большое количество независимых телекомпаний, стало практически невозможным разыскивать старые телепередачи или хотя бы данные о них. Ведь многие телеспектакли, особенно фантастические, выпускались в эфир региональными телекомпаниями, которые уже неоднократно меняли собственника, распадались, делились… Сейчас на нескольких телеканалах зреют идеи о создании передачи, посвященной фантастике. Возможно, если такие передачи возникнут, в них найдется место И для архивных материалов, а значит, найдутся и люди, способные осуществлять глобальный поиск таких материалов.

…ВЫЯСНЯЮТ

Что сегодня представляют собой отечественные фэнзины? Выходят ли они еще?/Е.Кошелев, г. Боровичи Новгородской области/

Если говорить о традиционных («бумажных») фэнзинах, то эта форма т. н. «неподцензурной журналистики» в России практически отмерла в конце 90-х. Причина понятна — интернет: теперь любой фэнзин можно разместить для всеобщего прочтения на сайте или рассылать по электронной почте. Таковых вы найдете немало, достаточно лишь попутешествовать в Сети. Из фэнзинов, распространяемых путем электронной рассылки по бесплатной подписке, можно назвать «Понедельник» (один из старейших фэнзинов, выпускается группой исследователей творчества АБС «Людены»), «Академию Ф» (новости отечественного фантастиковедения), «OldNews» (новости российской и украинской фантастики), «Planet F» (критико-информационный бюллетень, посвященный неанглоязычной зарубежной фантастике). Из традиционных изданий выжили, кажется, только два журнала — волгоградский «Шалтай-болтай», выходящий с 1995 года (новости волгоградского фэндома, литературные опыты, рецензии на книги), и московский ежеквартальный альманах «Мистер Шерлок Холмс» (выходит с 2003 года), полностью посвященный всему, что связано с творчеством Артура Конан Дойла.

Ваш журнал немало писал о предтечах русской фантастики. А вот интересно бы узнать: какое литературное произведение можно считать самым первым в мировой истории текстом научной фантастики?/Игорь Гусаров, Пенза/

Ответить однозначно, какое сочинение мировой литературы можно назвать «первым научно-фантастическим», чрезвычайно трудно, потому что и по сей день не существует единого, всеми принятого определения научной фантастики. В зависимости от того, кто как понимает эту литературу, отыщется и кандидат на звание «первого».

Тех, кто считает определяющим фантастический элемент, поиски уведут в античность, а может, и дальше — вплоть до эпоса о Гильгамеше (полет на Луну — чем не фантастика). Хотя если говорить о цельном произведении, а не об отдельном эпизоде, то самой ранней фантастической книгой называют «Правдивую историю» Лукиана из Самосаты (около 160 г. н. э.). Если определяющим является прилагательное «научная» — в смысле научных гипотез и изобретений, то у Лукиана, естественно, никакой «науки» не было и в помине (одна сатира), зато у Фрэнсиса Бэкона, в незаконченной «Новой Атлантиде» (1627) этой самой науки сколько хотите. Поклонник социального прогнозирования и проектирования доберется до «Утопии» Мора, а то и до «Государства» («Республики») Платона; тот, кто понимает научную фантастику исключительно как форму сатиры — до того же Лукиана или Сирано де Бержерака… И так далее.

Если же сочетание «научная фантастика» понимается так, как его понимало мое поколение, то есть как литература мысленного эксперимента, мир, преображенный научно-техническим прогрессом (в положительную или в отрицательную сторону), социальные последствия той или иной «победы над Природой», то вслед за Брайаном Олдиссом я бы назвал первым аутентичным научно-фантастическим произведением «Франкенштейна» Мэри Шелли (1818). По Олдиссу, все, что существовало до «Франкенштейна», было лишь разнородными ручейками и даже целыми реками, а в романе Шелли все эти потоки слились воедино, дав старт новой литературе — едва ли не самой «реалистичной» в грядущем веке овеществления фантастических идей.

Я подписчик вашего журнала с 1993 года, часто даю читать друзьям, поэтому у меня пропало несколько номеров за прошлые годы, а некоторые, самые популярные, приняли «нетоварный вид». А хотелось бы иметь на полке полный комплект. Есть ли возможность приобрести старые номера журналов. /Антон Пелехов, Сергиев Посад/

Приобрести некоторые старые номера (с 1996 года) можно только в Москве — в отделе распространения издательства.

Для этого нужно позвонить по телефонам, указанным на титуле журнала, и попросить соединить с отделом распространения. Номера, начиная с 2000 года, можно приобрести также через интернет-магазин http://www.idol.ru или по ссылкам с сайтов журнала www.rusf.ru/esli и www.esli.ru. По поводу более старых выпусков можно поинтересоваться на интернетовском форуме журнала http://forum.rusf.ru/esli/ — там иногда бывают объявления о покупке/продаже/обмене старых номеров.

…ПРОСЯТ

В журнале выступают писатели, критики, киноведы, даже издатели. А переводчики молчат. Хотя в «Если» половина произведений — переводы зарубежных фантастов… /К. Сомов, по интернету/

Надо понимать, Вы желаете видеть статью о проблемах перевода? Тема интересная, постараемся заказать подобный материал.

Большая просьба: давать названия произведений на языке оригинала и год выхода. /Д. Горелюк, Казань; Владимир Сорокин, по интернету, и другие/

Мы свою позицию по этому поводу уже высказывали, но письма продолжают поступать… Хорошо, будет вам с этого года и название, и дата, но при условии, что читатели удержатся от вопросов, почему мы в том или ином случае предложили свой заголовок. Договорились?

И в заключение — просьба редакции. Друзья, не забывайте о листе для голосования на приз читательских симпатий «Сигма-Ф» (см. предыдущий номер «Если»). Ждем ваших решений!

НОУ-ХАУ

Из почты литературного конкурса «Альтернативная реальность»

________________________________________________________________________

Вскоре за моим письмом должно прийти письмо от моего брата. Не давайте ему приз, а то он очень любит хвастаться и надсмехается надо мной и моими произведениями, хотя у него они еще хуже.

Так и до солнечного удара рукой подать.

Он изогнулся и хлопнул по поверхности, вспугнув мириады брызг.

Его голос, усиленный мегафоном, обрушился на рыбаков, как божье наказание, от которого небеса содрогаются в конвульсиях.

Вначале рубку огласили вопли, которым нет описания в человеческом языке…

Если общество дает человеку возможность развиваться по внутреннему побуждению, он проживает свою событийность без ущерба и потерь.

Труд в меру — укрепляет кости и мускулы, секс в меру — приближает к гармоничному воспроизводству общества, без войн и голода.

Моральные ограничения и зажатость возникают только у малоимущих, озабоченных повседневной жизнью.

Я смотрелся так, что любое посмотревшее на меня существо умерло бы от ужаса.

Я ошеломленно стоял, судорожно осмысливая случившееся, и в этом мне помогал компьютер: похоже, он сошел с ума.

Я видел такие места, которые невозможны.

Хочется долго биться головой о холодную каменную стену, а потом наблюдать, как стекает мозг вперемешку с кровью и костями черепа.

Пустая жестянка мягко шлепнулась в мое лицо, заставив вздрогнуть, и обессилев рухнула на тротуар.

Несколько недель я тщетно тщился.

Но все прекрасно знали, что за фасадом из криков и угроз скрывается добрейшей души человек.

Никогда еще меня не одолевало беспредельное чувство напускного безумия.

С самого детства я не зачитывался каких-нибудь заплесневелых книг.

Проходя через узкий проем между баобабами, я навязчиво испытал легкое дуновение мерзлого ветра и едва заметное головокружение.

Обагренные кровью стены и пол хижины настолько переполнили мою душу ужасом и привели в полное отчуждение, что я, вероятно, закатывался в истерическом смехе.

Стройная, отточенная модными тертыми джинсами фигура.

 

КУРСОР

________________________________________________________________________

«Гадкие лебеди»

обретут экранное воплощение в российско-французском проекте режиссера Константина Лопушанского. Действие запрещенной в советские времена повести братьев Стругацких будет в киноверсии перенесено из абстрактной страны в современную Россию. Писатель-диссидент Виктор Банев возвращается из эмиграции, дабы встретиться с дочкой, и попадает в ситуацию, описанную в повести. Константин Лопушанский не новичок в фантастике — многие помнят его картины «Письма мертвого человека» (по сценарию В. Рыбакова при участии Б. Стругацкого) и «Посетитель музея». Новый проект строится на художественной концепции скульптора и художника Михаила Шемякина, музыку напишет известный композитор Андрей Сигле. Одну из ролей сыграет парижская кинозвезда Наташа Ренье.

Джордж Буш

наградил Национальной медалью искусств знаменитого писателя-фантаста Рэя Брэдбери, а также еще семерых деятелей американской культуры. Эта высшая награда США в области культуры и искусства учреждена в 1984 году. Вручение медалей состоялось 17 ноября в Овальном кабинете Белого дома. В коммюнике, посвященном наградам, говорится, что Брэдбери — «величайший здравствующий американский писатель-фантаст».

Сигурни Уивер,

хорошо известная зрителям по роли лейтенанта Рипли в тетралогии о Чужих, решила на деле проверить наличие в космосе страшных монстров. 55-летняя актриса стала одной из первых клиенток фирмы «Virgin Galactic», принадлежащей британскому миллиардеру Ричарду Брэнсону и планирующей в ближайшее время поставить «на поток» космический туризм. Билет на полет в космос в корабле фирмы будет стоить во много раз меньше тех 20 миллионов, что заплатил первый космический турист Дэннис Тито — «всего» 200 тысяч долларов. «Virgin» утверждает, что первые полеты состоятся сразу после одобрения регулирующих органов Великобритании, ориентировочно в 2007 году.

Идет подготовка

к съемкам фильма по роману Виктора Пелевина «Generation «П». Режиссером выступит клипмейкер Виктор Гинзбург, в сценарии кроме него принимали участие Виктор Шендерович и американская журналистка Джина Шуггали. История, повествующая о том, что нами правят не реальные политики, а лишь их виртуальные экранные образы, перенесена в сегодняшний день. Главные роли исполнят бывший «дозорный» Константин Хабенский и модель Наташа Водянова, на второстепенные роли будут привлечены известные голливудские звезды. Релиз этого российско-американо-британского проекта планируется в 2006 году.

Состоялся очередной

Конгресс фантастов России. Премии «Странник» (в этом году это были не обычные бронзовые статуэтки, а их голографические копии) за лучшие, по мнению профессионального жюри, произведения получили: роман Кирилла Бенедиктова «Война за Асгард», повесть Геннадия Прашкевича «Белый мамонт», рассказ Леонида Каганова «Хомка» и цикл очерков Кира Булычёва «Падчерица эпохи». Лучшим переводом признали работу Елены Петровой над романом Кристофера Приста «Престиж», лучшим издательством — санкт-петербургское издательство «Азбука-Классика».

Мадонна и Люк Бессон

объединят усилия. Люк Бессон, довольно давно не выступавший в качестве режиссера, покажет себя с неожиданной стороны. По мотивам цикла своих детских книжек «Артур» Бессон снимает полнометражный крупнобюджетный одноименный мультфильм (с игровыми вставками). Мадонна же примет участие в озвучке картины, в которой повествуется о десятилетнем Артуре, пытающемся спасти дом дедушки от сноса. Для этого мальчику надо найти сокровища сказочной страны маленьких человечков минипутов. Премьера ленты намечена на 2006 год.

«Зиланткон-2004»,

фестиваль фантастики и ролевых игр, прошел 5–8 ноября в Казани. В этот раз на фестиваль съехалось более двух тысяч участников, в основном «ролевиков». Работали секции литературы, фантастиковедения, толкинистики, ролевых игр и музыки. Список зрелищных мероприятий оказался не менее обширен: мастер-классы по шотландским танцам, по антуражу и гриму, презентации ролевых игр на 2005 год, концерты лютневой музыки, выставки художников, семинары по фехтованию и искусству самообороны при помощи деревянного меча, турниры по дуэльному и игровому фехтованию, состязания лучников и менестрелей: Лауреатом приза «Большой Зилант» стал пермский фантаст Дмитрий Скирюк.

Кинокомпания

«Мастер-Фильм» приступила к работе над полнометражным анимационным рисованным фильмом под рабочим названием «День рождения Алисы» (по одноименной повести Кира Булычёва). Один из самых амбициозных российских мультпроектов создает команда молодых авторов. Сценарий фильма пишет Андрей Житков (автор сценария телесериала «Диверсант»), ему помогает Вера Свешникова. Художник-постановщик фильма — Сергей Гаврилов. Посмотреть эскизы мультфильма и новости со студии можно на сайте www.mielofon.ru: создатели картины обещали прислушиваться к критическим замечаниям посетителей сайта.

Всемирные

премии фэнтези вручались аккурат перед Хэллоуином во время World Fantasy Convention, проходившей в Темпе, штат Аризона. Призы получили: Стивен Кинг и Гэхен Уилсон за общие заслуги; Джо Уолтон за роман «Зуб и коготь»; Грир Гилман за повесть «Костяная толпа»; Брюс Холланд Роджерс за рассказ «Дон Исидро»; Розали Паркер за антологию «Странные истории» и Элизабет Хэнд за сборник «Библиомания». Лучшими художниками стали Донато Жианкола и Джейсон Ван Холландер.

«Роскон-2005»

состоится с 10 по 13 февраля в подмосковных пансионатах «Березки» и «Клязьма». На самый представительный российский конвент съедутся со всех уголков России, СНГ и Восточной Европы писатели, издатели, журналисты, критики, литературоведы и просто любители жанра. К традиционным мероприятиям (семинары, кинопоказы, «круглые столы» и пресс-конференции) добавятся и практикумы, где будут рассматриваться вопросы авторского права, юридические аспекты книгоиздания и книгораспространения, а также практика взаимодействия авторов с издателями. Ноу-хау «Роскона» стали мастер-классы для молодых писателей. На пятом Росконе мастер-классов также будет пять — их проведут С. Лукьяненко, Г. Л. Олди, А. Громов, М. и С. Дяченко, А. Лазарчук. Узнать подробности о конференции и оставить заявку на участие можно на сайте www.convent.ru или по тел. 918-10-87, 170-72-31.

 

PERSONALIA

________________________________________________________________________

АМНУЭЛЬ Павел Рафаилович

Писатель и ученый-астроном Павел Амнуэль родился в 1944 году в Баку. Окончил физический факультет Азербайджанского государственного университета; кандидат физико-математических наук. Много лет проработал в Шемахинской астрофизической обсерватории и Бакинском институте физики. Автор более 60 научных работ в области релятивистской астрофизики и методики, развития творческого воображения, используемых как часть ТРИЗ — теории решения изобретательских задач, созданной известным советским изобретателем и писателем-фантастом Г. С. Альтшуллером (Г. Альтовым).

Первый НФ-рассказ — «Икария Альфа» — опубликовал в 1959 году в журнале «Техника — молодежи». П. Амнуэль — автор книг «Сегодня, завтра и всегда» (1984), «Капли звездного света» (1990), «Приговоренные к высшей мере» (1990), «День последний — день первый» (1993), «Люди Кода» (1997) и «Все разумное» (2002). Известен также публицистическими выступлениями по различным проблемам научной фантастики.

С 1990 года П. Амнуэль живет в Израиле, где принимал участие в издании русскоязычного журнала фантастики «Миры». Лауреат приза «Великое кольцо».

ГОЛОВАЧЁВ Василий Васильевич

Один из самых популярных российских фантастов Василий Головачёв родился в 1948 году в городе Жуковке Брянской области. Высшее образование получил в Рязанском радиотехническом институте по специальности инженер-конструктор радиоэлектронной аппаратуры. В 1974-м переехал в Днепропетровск, где более десяти лет доработал в Украинском государственном проектно-конструкторском институте «Металлургавтоматика». С 1989 года — профессиональный писатель. В 1990-х годах переехал в Москву.

В фантастике дебютировал в 1969-м рассказом «Эволюция». Известность пришла к автору на рубеже 1970 — 1980-х годов благодаря динамично написанным (при этом на хорошей научной базе) произведениям, посвященным освоению Дальнего Космоса и Контакту: «Реликт» (1978–1988), «Черный человек» (1990) и другие.

Наибольший коммерческий успех принесли писателю боевики, написанные в 1990-е годы и сочетающие в себе элементы НФ, детектива и эзотерики. Например, тираж романа «Смерш-2» достиг полутора миллионов экземпляров, а общий тираж книг фантаста в 2004 году составил 16 миллионов экземпляров.

На счету В. Головачёва около 20 повестей и 30 романов, в том числе — «Черный человек» (1990), «Полет Урагана» (1991), «Особый контроль» (1997), «Посланник (Вирус тьмы)» (1997), «Бич времени» (1997), «Схрон» (1997; последние два образуют дилогию «Смутное время»), «Огнетушитель дьявола» (2004), «Беспощадный, или Искатели смерти» (2004) и другие, а также циклы «Реликт» (1978) и «Запрещенная реальность» (1997). Лауреат многих премий — «Звездный мост», Фонда РФ V «Третье тысячелетие», «Фантаст года», «Аэлита» и других; кавалер Ордена рыцарей фантастики.

Василий Головачёв известен и как художник-фантаст, его работы экспонировались на выставках в Днепропетровске и Москве, входили в альбомы фантастической живописи. Ко всему прочему писатель еще и мастер спорта по волейболу.

КАГАНОВ Леонид Александрович

Московский писатель и сценарист Леонид Каганов родился в 1972 году в. Москве в семье инженеров. По окончании Московского техникума автоматики и телемеханики получил два высших образования — в Московском горном университете и на факультете психологии МГУ. В печати выступает с 1995 года и с тех пор существует исключительно за счет творческой деятельности (проза, сценарии, реклама). Участвовал в создании сценариев многих телепередач и проектов, в том числе «О.С.П.-студия» и «Назло рекордам!».

Дебют в жанре состоялся в 1998 году: это был рассказ «Глеб Альтшифтер». В 2002 году увидела свет первая книга фантастической прозы Л. Каганова — сборник «Коммутация», которая стремительно вывела писателя в число лучших рассказчиков отечественной фантастики. Сборник собрал целый букет жанровых премий: «Интерпресскон», «Старт» и «Звездный мост» (все — как лучший дебют года).

В 2003 году читатели увидели первый (и пока единственный) опыт автора в крупной форме — роман «Харизма». Но уже следующая книга фантаста — сборник «День академика Похеля» (2004) — представила новую коллекцию произведений малой формы.

Рассказы Л. Каганова регулярно публикуются в центральной периодике, и сборниках. В 2004 году рассказ «Хомка» получил премии «Роскон», «Интерпресскон», «Бронзовая улитка», «Странник».

КУПРИЯНОВ Сергей Александрович

Писатель-фантаст и автор детективов Сергей Куприянов родился 18 ноября 1957 года в городе Дмитровске Орловской области, но всю свою сознательную жизнь прожил в подмосковном Зеленограде. Высшее образование получил в Московском автодорожном институте. Был участником Московского семинара молодых писателей-фантастов. Работал в НИИ, занимался бизнесом. В настоящее время — профессиональный писатель.

Первый жанровый рассказ С. Куприянова — «И воспарил» — был опубликован в 1991 году. В 1997 году вышла первая книга — «Осечки не будет». Однако большую известность автор приобрел как писатель-детективист, на счету которого 20 книг, в том числе — «Убийцы на продажу» (1998), «Плащ Иуды» (1998), «Убить бандита» (1999), «Дело для настоящего мужчины» (2000), «Особый талант» (2001), «Человек мести» (2002), «Давние связи» (2003), «Гражданин ночи» (2004) и др.

ЛУКИН Евгений Юрьевич

Родился писатель в 1950 году в Оренбурге, высшее образование получил на филологическом факультете Волгоградского педагогического института, а после окончания работал учителем в школе, сотрудником издательства. Первые фантастические рассказы были написаны еще в 1975 году в соавторстве с супругой Любовью Лукиной, однако первая публикация творческого дуэта состоялась лишь в 1981 году — это была повесть «Каникулы и фотограф».

Ироническая «бытовая» фантастика Лукиных стремительно завоевала большой успех среди читателей и критиков: в течение 1980-х волгоградский дуэт чаще других (после АБС) становился лауреатом приза читательских симпатий «Великое Кольцо». Несмотря на это, выхода дебютной книги пришлось ждать более десяти лет — разгромная внутренняя рецензия (по существу, политический донос) одного из официальных мэтров советской НФ перекрыла путь в типографию уже подготовленному к печати сборнику и едва не поставила крест на писательской карьере супругов. В итоге книга «Когда отступают ангелы» увидела свет только в 1990 году. Совместное творчество Лукиных представлено также отдельно изданной повестью «Пятеро в лодке, не считая Седьмых» (1990) и сборниками, «Шерше ля бабушку» (1993), «Петлистые времена» (1996) и «Сокрушитель» (1997).

Но с 1994 года Евгений Лукин выступает как сольный автор — супруга и соавтор отошла от литературной деятельности, а еще через два года ее не стало.

Первый же самостоятельный сборник «Там, за Ахероном» (1995) сразу же получил признание читателей, а на произведения из книги пролился премиальный дождь. С появлением романа «Разбойничья злая луна» (1997) рассказчик Лукин стал активно выступать и в крупной форме. Вслед за первым романом появились гротесковая фэнтези «Катали мы ваше солнце» (1998) и социальная сатира «Зона справедливости» (1998, роман номинировался на Букеровскую премию). Заметными явлениями последнего времени стали фантасмагорический роман «Чушь собачья» (2003), получивший едва ли не все российские жанровые премии, и сборник «Портрет кудесника в юности» (2004), куда вошел цикл юмористических рассказов в жанре городской фэнтези под общим названием «Баклужинские истории».

Кроме того, на счету Е. Лукина несколько поэтических сборников: «Дым Отечества» (1999), «Ой да…» (2001), «Фарфоровая речь» (2002) и «Чертова сова» (2004).

Е. Лукин обладатель, вероятно, самой большой коллекции всевозможных жанровых призов и премий в российской фантастике — он «полный кавалер» приза читательских симпатий «Сигма-Ф» (за роман, повесть и рассказ), лауреат премий «Бронзовая улитка», «Интерпресскон», «Роскон», «Странник», «Аэлита», «Золотой мост» и других.

МАКСИМОВ Юрий Валерьевич

Юрий Максимов родился в Москве в 1979 году. Получил среднее специальное образование («киноведение») и высшее образование с дипломом религиоведа. Преподает в Московской Православной Духовной Семинарии (Сергиев Посад). Автор монографии «Религия Креста и религия полумесяца» (2004) и более 50 статей по сравнительному религиоведению, автографии, богословию, истории Востока и киноведения.

В 2004 году опубликовал в журнале «Полдень, XXI век» свой первый фантастический рассказ — «Дерзновение пред лицом Божиим». В прозе, относящейся к т. н. «духовной (или христианской) фантастике», стремится примирить христианскую догматику и идеи НФ. Редактор-составитель первой в истории антологии православной фантастики «Созерцатель» (2004).

МЕЛКОУ Пол

(MELKO, Paul)

Молодой американский автор Пол Мелкоу (родился в 1976 г.) закончил университет с дипломом специалиста по компьютерам. Его первый рассказ — «Нефункциональный семейный кот» — появился в 1996 году в полупрофессиональном журнале (semi-prozine), а первой профессиональной публикацией стал рассказ «Горящий человек» (2002) в журнале «Realms of Fantasy». С тех пор Мелкоу, проживающий в Коламбусе (штат Огайо) и работающий программистом, опубликовал ряд рассказов в журналах и антологиях. Мелкоу постоянно участвует в разнообразных объединениях и семинарах молодых писателей-фантастов и сам занят кипучей организаторской деятельностью в этом направлении.

МОЛВРЭЙ Миа

(MOLVRAY, Mia)

Американский ученый-биолог, специалист в микробиологии и ботанике, профессор Миа Молврэй родилась в 1960 году и в настоящее время преподает в Университете штата Оклахома. В научной фантастике дебютировала в 1997 году рассказом «Гендерный разрыв». Позже Молврэй опубликовала еще несколько рассказов и роман «Странные растения» (1998) в межавторской серии «Нулевая вероятность». Ее интересы в фантастике, как нетрудно догадаться, включают в себя экзобиологию (инопланетная жизнь), на тему которой Молврэй написала несколько серьезных научных работ.