Распятие

Христиане осеняют себя крестным знаменем, когда молятся, когда вспоминают о Боге… Но крестное знамя стало для нас привычным: мы часто осеняем себя этим спасительным знаком, забывая о том, что за ним стоит. Когда мы говорим о том, что Христос спас нас через свой крест… всё‑таки за словом «распятье» мы почти разучились слышать тот ужас, который за ним стоит…

Цицерон, античный ритор, писатель, неслучайно говорил, что распятье — это самая страшная из казней, которую выдумало человечество за всю свою историю. Когда христианство стало господствующей религией в Римской империи в IV веке, людей перестали распинать. Это было первое непосредственное влияние христианства на общество — эта казнь ушла в прошлое.

XX век — век, который слишком во многих отношениях вновь вернул нас в дохристианское варварство. Он напомнил людям и о том, что значит распятье. Распинали людей в нацистских лагерях, немецких. И, поскольку немцы педанты, они не просто распинали людей — они вели медицинские журналы: книги, которые показывали, что происходит с человеком, что он чувствует, когда его распинают. И вот, с одной стороны, печальные свидетельства немецких концлагерей, рассказали нам о том, какая мука стоит за распятьем. А, с другой стороны, неожиданное свидетельство Туринской плащаницы. Ткань, в которую был завёрнут Христос, когда его хоронили.

Эта ткань в течение многих столетий почиталась, кочевала из города в город, перевозилась, захватывалась, терялась, вновь обреталась… К ней привыкли как к одной из святынь: в одном храме есть гвоздь, которым был прибит Христос, в другом — частица древа, на котором был распят… К этому относились как к привычной святыне.

Это отношение было перевёрнуто сто лет назад, когда однажды один из фотографов решил сфотографировать Туринскую плащаницу. И вот когда он, принеся фотопластинки домой, начал их проявлять, он был поражён, потому что, когда он проявлял негатив, из ванночки с растворителем на него вдруг взглянул именно лик Христа. То есть на фотографии должен был быть негатив, а оказалось позитивное изображение. И вот тогда была открыта… воспринята, осознана главная тайна Туринской плащаницы: на ткани изображён именно негатив Христа, то есть черты его лица на плащанице, на этой ткани, отпечатались так, что там, где у человека обычно максимально освещённые участки кожи, плащаница оказалась максимально тёмной. И, наоборот, те части лица, которые затенены обычно у человека, на плащанице оказались светлы. Почему? Ткань светлая, в общем‑то белая. Но там, где она касалась лица Христа, она обгорела… А, скажем, в глазных впадинах, где ткань тела не касалась, осталась своего естественного цвета.

Со времён первой фотографии Туринской плащаницы минуло больше ста лет. Эти годы были заполнены научным изучением этой тайны. Почему, откуда в ткани, несомненно, древнего происхождения, которая возникла никак не позже XIV века, вдруг такая техника изображения?

Исследователи были очень серьёзные, в частности, специалисты из НАСО, из Массачусетского технологического университета. Вот эти исследования ещё более поразили. В конце концов, действительно оказалось, что Туринская плащаница — это пятое Евангелие… которое рассказывает нам гораздо подробнее, может быть, даже чем Евангелий, которые мы имеем в Библии, историю страстей… страданий Христа. Об этой истории чуть позже.

А пока надо немного сказать о тех публикациях, которые не так давно прошли в прессе, сообщая, что, дескать, учёные установили: Туринская плащаница — это поздняя подделка. «Поздняя» — в смысле XIII век. Так вот, что выяснили эти исследования, которые проводились где‑то в ’89 году?

Это были исследования по методу углеродного анализа, когда берётся ткань, то есть предмет органического происхождения. Поскольку ткань, из которой соткана плащаница, сплетена изо льна, то это органическое вещество. Принцип углеродного анализа строится на чём? Пока эта ткань, это растение, ещё живо, в нём есть определённое соотношение нормального атома углерода и изотопа (C13). Когда растение срывается — умирает, — это соотношение начинает разрушаться. Зная, какое соотношение углерода и изотопа в сегодняшней ткани, зная скорость этого процесса, зная изначальное соотношение, можно установить, сколько времени длится нарушение натуральной естественной пропорции. Измерили современный уровень изотопов в Туринской плащанице — пришли к выводу: для того, чтобы от нормального, от живого уровня эта пропорция пришла к современной, нужно было порядка семисот лет. То есть, это XIII век, а не 1–ый век.

Однако этот вывод, хотя с радостью был опубликован всеми газетами, далеко не так очевиден, как кажется. Во–первых, любой серьёзный историк и биолог вам скажет, что метод изотопного анализа может давать ошибки в тысячелетия. Во–вторых, этот метод пригоден только для изучения систем, которые были закрыты, изолированы от окружающей среды. А Туринская плащаница таковой отнюдь не была. Люди постоянно как к иконе к ней относились: прикладывались к ней, целовали её. Совершенно естественно, поэтому, что и капельки слюны, и отслоившийся эпителий губ, отпечатки пальцев — всё это оставалось на ткани в течение столетий. И омолаживало её: кусочки новой, более свежей органики постоянно в неё проникали — с одной стороны. С другой — плащаница находилась в храме. В храме постоянно совершаются богослужения. В частности, используются восковые свечи и ладан, то есть опять (неестественной химии не было вплоть до XX века в церкви) используются некоторые органические вещества, которые насыщают собою воздух. Этот воздух также вновь и вновь пропитывает плащаницу, вплоть даже той пыльцой, которую он с собой заносит, и так далее, что также омолаживает ткань. В–третьих, ткань несколько раз горела. Она хранилась в ковчеге. Этот деревянный ковчег несколько раз загорался, когда храм горел. Поэтому плащаница вся пропитывалась дымом, золой, сажей — это тоже омолаживание. Наконец, из летописи мы знаем, что после одного из таких пожаров, когда очищали ткань от наслоений, монахини в растительном масле кипятили плащаницу. Это опять означает, что свежая органика пронизала все поры этой ткани. Так что, эти вещи также надо было бы учитывать и делать на них поправку. Но даже не это самое главное…

Главное в том, что установили исследователи: в данной ткани нормальное соотношение углерода и изотопа было в XIII веке. Но можно задавать вопрос: а, может быть, оно было до этого нарушено в другую сторону и только к XIII веку оно вернулось к норме? Туринская плащаница, действительно, совершенно загадочна по своему происхождению. Изображение не нарисовано, изображение не выдавлено, не напечатано. Верхние волокна ткани, которые составляют рисунок, — они обуглены. Там произошло обезвоживание — в некотором смысле они просто сгорели. Сгорели от соприкосновения с невероятной энергией, которая воздействовала на эту ткань ничтожную долю секунды, потому что, если бы она действовала чуть–чуть дольше, то вся ткань просто сгорела бы. Некоторые учёные полагают: как после ядерного взрыва — была та энергия, которая необходима, чтобы такой эффект произвести. С другой стороны, древние летописи говорят о том, что Туринская плащаница раньше светилась. Византийские хроники достаточно ясно об этом говорят.

Далее: если мы плащаницу сегодня сфотографируем с помощью фотографической техники XIX века или техники с аналогичной разрешающей способностью, то у нас появится изображение хуже, чем то, которое было у фотографов, скажем, начала XX века, то есть изображение на плащанице постепенно гаснет — оно исчезает. Современный человек, если невооружённым глазом посмотрит на плащаницу, ничего не увидит — там почти уже ничего не осталось: нужно смотреть в поляризованном свете, в инфракрасном диапазоне — тогда это будет заметно. Понятно, что никакого поляризованного света не было в древности, тем не менее, копии Туринской плащаницы хорошо известны — и после XIV века, и даже раньше. Например, компьютерным образом установлена идентичность изображения лика на Туринской плащанице и на знаменитой иконе «Спас Нерукотворный», которая хранится в Псковской галерее — эта икона XII века: самая знаменитая из древнерусских икон, она квадратная, достаточно небольшая. «Спас нерукотворный» — «нерукотворный», то есть на полотне изображение: голова Христа с пробитыми глазами, удивительным ликом. По сути, эта икона была даже гербом Древней Руси.

Так вот, слишком многое свидетельствует о том, что эта плащаница существовала до XIII века, слишком много исторических свидетельств об этом, свидетельств из истории искусства, собственно научных свидетельств. Вплоть до того, что на плащанице есть монеты, которые использовались только при императоре Тиберии — во времена Понтия Пилата. Они использовались очень недолго, буквально пять лет, затем они вышли из употребления навсегда. И, когда начали исследовать Туринскую плащаницу и обнаружили отпечатки этих монет (ими раньше закрывали покойнику глаза — у Христа на этой плащанице тоже монеты лежат на глазах), нумизматы начали искать. Действительно, несколько таких монет обнаружили, но они никогда не были замечены и описаны раньше в тех подробностях, которые были видны на плащанице. Ну, и самое главное……Тот рассказ, который выносит нам Туринская плащаница, его нельзя выдумать, его нельзя повторить. Это рассказ о совершенно уникальном событии.

Итак, на плащанице изображена длинная полоса, длиной пять метров. Эта полоса была расстелена, на неё было положено тело (труп) Христа, через голову была переброшена и спереди прикрыла его. Поэтому на Туринской плащанице изображение распятого человека и сзади, и спереди. Эти два изображения соприкасаются головами.

Так вот, этот человек был распят не так, как распятье изображают средневековые художники. Гвозди прошли ему в запястье: не в кисти, а в запястье. Ни одному художнику не пришло бы в голову в средневековье так изобразить распятье человека. Уже упоминавшиеся нацистские эксперименты показали, что если гвозди при распятии вбиваются в кисть, то под тяжестью тела рука просто разрывается — гвоздь проходит между косточками. Рука рвётся — человек падает. Для того чтобы человек держался на кресте (держался часами), оказывается, гвоздь нужно ему вбивать между теми костями, которые идут к кисти.

Но… когда гвоздь сюда вбивается, он перебивает пучок нервов, которые идут в кисть управлять рукой. Чисто физиологически из этого какое последствие происходит? Перебивается пучок нервов, перебивается мышца, которая управляет кистью. И в результате большой палец оказывается подогнут под ладонь. На Туринской плащанице очень хорошо видно, что на обеих руках невидно большого пальца. Он спрятан под ладонь, рука четырёхпалая. Это ещё одно свидетельство того, что человек был именно распят. А что дальше…

Вот человека прибили за руки — он висит на кресте. Оказывается, что смерть у распятого человека наступает от удушья… Когда человеческое тело висит под углом, то при этом руки не являются опорой, ноги в общем‑то тоже. И вся тяжесть тела держится грудным поясом мышц. Поскольку на них приходится главная нагрузка, то они начинают просто деревенеть — они не могут расслабиться. Они находятся в состоянии крайнего напряжения — из минуты в минуту, из часа в час. И тогда, в конце концов, наступает такой момент, когда грудной пояс мышц сводит судорога. Они не могут расслабиться и, значит, не дают вдохнуть человеку — человек не может вобрать в себя воздух. И вот тогда он может умереть от удушья.

Как же эта смерть, тем не менее, является страшной, мучительной — почему? Человек ведь не сразу умирает от удушья… Нет. Он пробует дышать, пробует. Как может он вздохнуть? Для того чтобы вздохнуть, он должен ослабить давление на грудную клетку. Для того чтобы ослабить это давление, он должен найти какую‑то другую точку опоры. Не грудь, не диафрагму, а другую. Эту точку опоры он может найти только в ногах своих. Но ноги его тоже пробиты гвоздями. И надо (в таком случае) — опереться на те гвозди, которыми пробиты ноги человека. Он опирается на те гвозди, которыми прибит. И выпрямляет колени… Его тело (верхняя часть тела) начинает подниматься — он может вдохнуть воздух… Но дело‑то в том, что он не просто поднимается. А его руки фиксированы в распятом положении. Поскольку они фиксированы гвоздём, то его рука начинает вращаться — вокруг гвоздя.

То есть, получается, для того чтобы вздохнуть, человек должен не только опереться на те гвозди, которыми пробит внизу, но, поднимаясь, он должен по сути дела вращать свои руки вокруг гвоздей, которыми они пробиты. При этом представьте себе, что это были не те гвозди — штампованные, которые мы сегодня знаем, из проволоки. Это гвозди кованные, когда берётся кусок железа, и на наковальне молотом им придаётся соответствующая форма. Обычно это трёхгранный гвоздь. Дело в том, что в XX веке во время раскопок в Палестине было найдено захоронение одного юноши — Ионафана по имени, который был распят. И он не просто был распят, а гвоздь, которым были прибиты его ноги, войдя в дерево, запнулся о сучок и покорёжился. Там оказался загнутый гвоздь — его вытащить не удалось. Поэтому, когда этого юношу Ионафана хоронили, то просто отпилили этот кусок дерева. И вместе с кусочком своего креста и гвоздём он так и остался лежать в могиле. И вот мы знаем, какие гвозди использовали при распятии: это кованные трёхгранные гвозди.

Вокруг этого кованного гвоздя — с заусеницами сложной геометрии — рука начинает вращаться… Теперь представьте себе: в человека воткнули нож и ещё поворачивают в нём. А здесь сам человек для того, чтобы дышать, должен этот нож поворачивать в себе… Не просто поворачивать в ране. Гвоздь перебивает пучок нервов, который идёт к кисти. Человек редко испытывает прикосновение к обнажённому нерву. Может быть, обычно это знакомо людям по зубной боли, когда нам вскрывают канал, пытаются удалить нерв. Представьте, что это один единственный нерв испытывает такую дикую боль. А тут целый пучок этих нервов без всякой анестезии. Мало того, что они пробиты гвоздём, но ещё этот гвоздь, получается, вращается. В течение нескольких часов — каждый раз, когда надо вздохнуть. Человек должен приподыматься и неслыханно умножать свои мучения. Теперь понятно, почему Цицерон называл это самой страшной из всех казней, которую придумал человек… Но для того чтобы ускорить казнь, существовала такая мера: человеку распятому перебивались ноги ударом меча. Когда ломались ноги, человек больше не мог опираться на те гвозди, которыми прибиты его ноги. Тогда через несколько минут человек уже задыхался совсем.

Нечто подобное произошло на Голгофе. Должно было произойти… Дело в том, что Христа распинают в пятницу. По богослужебному календарю (в том числе, иудейскому — ветхозаветному календарю) суббота начинается в три часа дня. Это канун. В субботу смертную казнь нельзя было совершать: это был святой день, праздник. Дальше: это была пасхальная суббота.

Голгофа — это скала, которая возвышалась над Иерусалимом. Властям тоже не хотелось, чтобы три трупа, три креста нависали над городом в день праздника. Кроме того, было ещё одно ограничение ветхозаветного закона: с наступлением темноты нельзя было прикасаться к трупу. И в субботу нельзя было касаться трупа — осквернять себя. Прикосновение к трупу считалось оскверняющим. Вот поэтому, чтобы не смущать людей, было принято решение ускорить казнь, которая началась утром. Ускорить так, чтобы до захода солнца, по крайней мере, успеть погрести казнённых. Тогда — пишет Евангелие — воины подошли к умиравшим на крестах людям и перебили голени разбойникам, которые были ещё живы. Когда же они подошли к Иисусу, то они увидели, что он уже мёртв. И поэтому его голени не перебили. Его ударили копьём.

Вот здесь сразу возникает несколько вопросов. Во–первых, почему Христос был уже мёртв к тому моменту? Ведь он был физически очень сильный человек. По сути, вся его жизнь — это странствия. Скажем, 40 дней без пищи смог прожить в пустыне. 40 дней абсолютного поста — без всякой пищи. Всю свою жизнь у него не было своего дома, он ходил из конца в конец страны, окружённый апостолами. Однажды он даже говорит: «Птицы имеют гнёзда, лисица имеет нору, но Сын человеческий не имеет, где главы приклонить».

Он человек эмоционально сильный: скажем, как он изгоняет торговцев их храма, опрокидывает их столы. Может при желании пройти сквозь толпу, не быв ничем задетым. Действительно, физически он был очень сильный человек. И, тем не менее, здесь он умирает раньше этих разбойников. Причём образ жизни их вряд ли был очень уж правильный, здоровье их вряд ли было таким уж крепким. Так почему же?

Ответ на это мы можем найти и на Туринской плащанице, и в Евангелиях. Туринская плащаница показывает нам, что человек, который был распят (она являет нам тело распятого человека), он был ещё иначе наказан: он подвергался бичеванию. Вот само по себе это достаточно странно. Дело в том, что Иудея в то время, во время Туринской плащаницы, во время Христа, входила в состав Римской империи. Римская империя жила по законам римского права. Один из основных постулатов этого права гласит, что человека за один и тот же проступок нельзя наказывать дважды. А здесь перед нами совершенно очевидное двойное наказание одного и того же человека: он был сначала наказан бичеванием, а затем он тут же был распят… Других таких случаев двойного наказания, по сути, мы из истории Римской империи не можем себе вспомнить.

Почему же это произошло? Из Евангелия мы это видим. Понтий Пилат надеялся всё‑таки (он не имел ничего против Иисуса), что ему удастся уговорить иудеев не убивать его. И поэтому, когда первосвященники потребовали казни Христа, он приказал своим солдатам наказать Христа по еврейскому закону. А по еврейскому закону было такое наказание, как наказание бичом, и нельзя было наносить больше 40 ударов — это был предел. Понтий Пилат надеялся на то, что когда толпа увидит Христа, окровавленного, избитого, она удовлетворит свой кровожадный инстинкт и не будет требовать казни. Произошло, однако, обратное. Христос был бичёван. И, тем не менее, слуги, которых подговорили архиереи и пустили в толпу (во внутренний дворик резиденции Прокуратора), вновь и вновь требовали:

»Распни! Распни его! Ты не несёшь ответственности, кровь его на нас и на детях наших. А, если ты не распнёшь», — угрожали они Пилату, —аспни! Распни его! Ты не несёшь ответственности, кровь его на нас и на детях наших. А, если ты не распнёшь», — угрожали они Пилату, — »мы донесём императору, что ты не казнишь людей, которые сами делают себя кесарями, а у нас же нет другого царя, кроме кесаря…»…. мы донесём императору, что ты не казнишь людей, которые сами делают себя кесарями, а у нас же нет другого царя, кроме кесаря…»….

И тогда, уступив этому шантажу, испугавшись за свою жизнь, испугавшись доноса в Рим, Понтий Пилат приказывает казнить — распять Христа. Поэтому получается двойное наказание. Однако же вновь вернёмся к бичеванию. Евангелие нам просто говорит, что Христа бичевали. А Туринская плащаница добавляет подробности. Сейчас есть очень сложная отрасль науки, как судебная криминалистическая медицина: по телу, по останкам, даже по одной части тела опытный эксперт может очень многое рассказать о том, как человек встретил свою смерть. Когда медики исследовали с этой методикой Туринскую плащаницу, им удалось выяснить, в частности, как именно бичевали Христа.

Во–первых, оказалось, что это такая плётка трёххвостная, то есть не просто один бич, а три ремня. В конец каждого кожаного ремня был зашит свинцовый шарик с шипами. И вот бичевание происходило как? Человека привязывали к столбу. Это был небольшой столбик высотой примерно сантиметров 70. Руки его складывали и привязывали к вершине этого столба. Таким образом, он стоял в наклонной позе. По бокам от него — слева и справа — стояли 2 палача–экзекутора, которые и приводили наказание с исполнение. Удалось установить даже, какого роста были эти палачи: один был повыше, другой пониже. Человек стоит в наклонённой позе, и, когда ремень бьёт его по спине, то он обкручивается вокруг его торса — это удар не только по спине, это удар и по бокам, и по груди. Ремень просто взрезает кожу человека по всему периметру его тела. Взрезает и напоследок ещё чрезвычайно больно, дробя кости, рёбра, бьёт шариком с шипами, закрутившимся со страшной силой. Вот уже эта казнь: 39 ударов было нанесено Христу — уже это было страшным мучением и ослаблением для человека…

Но… если мы ещё на один день раньше вернёмся, мы увидим, что уже и до этого страдания Христа начались. Бичевание он выдержал более чем достойно. Даже Понтий Пилат, когда увидел, с каким мужеством проповедник переносит страдания, сказал:… если мы ещё на один день раньше вернёмся, мы увидим, что уже и до этого страдания Христа начались. Бичевание он выдержал более чем достойно. Даже Понтий Пилат, когда увидел, с каким мужеством проповедник переносит страдания, сказал: »Се человек» (Это по истине человек). Се человек»(Это по истине человек).

Но страдания начались ещё раньше — они начались на тайной вечере. Евангелии говорят нам о том, что, когда Христос вышел на молитву, ожидая ареста, в нём происходило борение, естественное борение, потому что для человеческого естества немыслимо войти в пространство смерти. Человек создан так, что он должен жить: смерть есть нечто неестественное, Бог не для этого сотворил. Поэтому перед лицом смерти человеческая душа Христа, она возмущается…

Евангелист Лука, который был доктором (медиком) по светской своей специальности, описывает, в частности, что когда молился Христос в саду, тоангелист Лука, который был доктором (медиком) по светской своей специальности, описывает, в частности, что когда молился Христос в саду, то »кровь как капли пота стекала по лицу его». Этот феномен, который был образом до XX века в христианской литературе, у медиков в XX веке получил совершенно ясное описание и техническое название. Происходит вот что: в момент крайнего психического напряжения — не всегда, но в некоторых случаях — начинают лопаться кровеносные капилляры, которые подходят к коже. И, когда они лопаются, кровь из них начинает вытекать на поверхность кожи через потовые протоки. При этом кровь смешивается с потом, становится более жидкой — тогда действительно кровь «как капли пота» начинает стекать по лицу. Это случается очень редко, но, очевидно, это и произошло с Христом. А это, кроме того, значит, что человек, который такое пережил, чрезвычайно ослабляется, он теряет очень много сил. Итак, сначала этот кровавый пот, затем бичевание, затем бессонная ночь, когда воины издеваются над Христом в претории… поэтому он был ослаблен настолько, что во время Голгофы сам не мог нести свой крест. Что означает, что человек несёт свой крест в буквальном смысле?.. На Голгофе, на месте постоянной казни, уже были врыты в землю столбы — они там стояли постоянно. Каждый человек, которого приговорили к казни, к Голгофе должен был поднести на себе поперечную перекладину, к которой прибивались его руки. Итак, огромный деревянный брус налагался на спину человека. И, чтобы он не убежал, его руки за спиной привязывались к этому деревянному брусу. Христос нёс этот брус на Голгофу, и Евангелии говорят, что он несколько раз падал. Не хватило у него сил самому уже донести этот страшный груз до вершины горы. Поэтому стражники попросили крестьянина, который был рядом, и — по Евангелию — он взял этот крест Христов на себя и донёс его до вершины (потом он стал учеником Христа, стал христианином — сам). Туринская плащаница рассказывает о том, что, действительно, есть отпечатки этого деревянного бруса на спине того человека, который изображён на Туринской плащанице. Но не только на спине…кровь как капли пота стекала по лицу его». Этот феномен, который был образом до XX века в христианской литературе, у медиков в XX веке получил совершенно ясное описание и техническое название. Происходит вот что: в момент крайнего психического напряжения — не всегда, но в некоторых случаях — начинают лопаться кровеносные капилляры, которые подходят к коже. И, когда они лопаются, кровь из них начинает вытекать на поверхность кожи через потовые протоки. При этом кровь смешивается с потом, становится более жидкой — тогда действительно кровь «как капли пота» начинает стекать по лицу. Это случается очень редко, но, очевидно, это и произошло с Христом. А это, кроме того, значит, что человек, который такое пережил, чрезвычайно ослабляется, он теряет очень много сил. Итак, сначала этот кровавый пот, затем бичевание, затем бессонная ночь, когда воины издеваются над Христом в претории… поэтому он был ослаблен настолько, что во время Голгофы сам не мог нести свой крест. Что означает, что человек несёт свой крест в буквальном смысле?.. На Голгофе, на месте постоянной казни, уже были врыты в землю столбы — они там стояли постоянно. Каждый человек, которого приговорили к казни, к Голгофе должен был поднести на себе поперечную перекладину, к которой прибивались его руки. Итак, огромный деревянный брус налагался на спину человека. И, чтобы он не убежал, его руки за спиной привязывались к этому деревянному брусу. Христос нёс этот брус на Голгофу, и Евангелии говорят, что он несколько раз падал. Не хватило у него сил самому уже донести этот страшный груз до вершины горы. Поэтому стражники попросили крестьянина, который был рядом, и — по Евангелию — он взял этот крест Христов на себя и донёс его до вершины (потом он стал учеником Христа, стал христианином — сам). Туринская плащаница рассказывает о том, что, действительно, есть отпечатки этого деревянного бруса на спине того человека, который изображён на Туринской плащанице. Но не только на спине…

Вы представьте себе: вот человек идёт по каменистой горной дороге. Его руки привязаны сзади — привязаны к тяжёлому деревянному бруску. Он спотыкается и падает. Поскольку его руки заняты, он не может выбросить руки вперёд — амортизировать, смягчить своё падение. Он падает прямо лицом. Кроме того, сверху ещё брус бьёт его вдобавок по голове, ужесточая тяжесть падения. Поэтому на Туринской плащанице мы видим, что этот человек падал три раза. В кровь избиты его колени (это там видно). Изуродовано лицо — в частности, этими падениями. И видно, как уродовал, буквально врезался в мясо брус на спине при этих падениях. Вот теперь понятно, что, действительно, после этих страданий Христос на кресте умирает раньше разбойников.

И умирает он, очевидно, от разрыва сердца. Когда Лука и Иоанн описывают, как казнили Иисуса, они говорят, что разбойникам перебили голени, но Христу не перебили, а его пронзили копьём. И затем, когда копьё вошло в его сердце, евангелист говорит, что тогдаумирает он, очевидно, от разрыва сердца. Когда Лука и Иоанн описывают, как казнили Иисуса, они говорят, что разбойникам перебили голени, но Христу не перебили, а его пронзили копьём. И затем, когда копьё вошло в его сердце, евангелист говорит, что тогда »излились кровь и вода». Что это за вода? Воды в человеческом организме как таковой нет. А речь идёт о жидкости из околосердечной сумки. И вот изошли кровь и вода — причём именно в таком порядке, смешавшись. Медики говорят, что это возможно только в одном случае: если кровь с околосердечной жидкостью из этой сумки с лимфой перемешалась ещё раньше. А это происходит в случае разрыва сердца. Когда вот разрывается сердце, инфаркт — тогда кровь из сердца начинает заполнять околосердечную сумку. И, когда она была проткнута, тогда всё это наружу хлынуло. Значит, Христос умирает от разрыва сердца на Голгофе. излились кровь и вода». Что это за вода? Воды в человеческом организме как таковой нет. А речь идёт о жидкости из околосердечной сумки. И вот изошли кровь и вода — причём именно в таком порядке, смешавшись. Медики говорят, что это возможно только в одном случае: если кровь с околосердечной жидкостью из этой сумки с лимфой перемешалась ещё раньше. А это происходит в случае разрыва сердца. Когда вот разрывается сердце, инфаркт — тогда кровь из сердца начинает заполнять околосердечную сумку. И, когда она была проткнута, тогда всё это наружу хлынуло. Значит, Христос умирает от разрыва сердца на Голгофе.

Тогда возникает вопрос: почему же этот последний удар копьём был нанесён? И вот здесь тогда вновь надо обратиться к более ранней истории страданий. Христа обвиняли в том, что он Царь Иудейский. На его кресте как раз была надпись: «Иисус Навин, Царь Иудейский» — по приказу Понтия Пилата поставлена. И вот царя отдают на расправу солдатам в казарму. А у солдат была такая жесточайшая игра — игра, которая потом пришла к уголовникам. Некоторые из этих игр описываются в Евангелии. Ну, например, Христа ставили к стенке, били по нему сзади и говорили: гда возникает вопрос: почему же этот последний удар копьём был нанесён? И вот здесь тогда вновь надо обратиться к более ранней истории страданий. Христа обвиняли в том, что он Царь Иудейский. На его кресте как раз была надпись: «Иисус Навин, Царь Иудейский» — по приказу Понтия Пилата поставлена. И вот царя отдают на расправу солдатам в казарму. А у солдат была такая жесточайшая игра — игра, которая потом пришла к уголовникам. Некоторые из этих игр описываются в Евангелии. Ну, например, Христа ставили к стенке, били по нему сзади и говорили: »Ну, скажи, кто тебя ударил?». Страшная игра — игра палачей, затем игра уголовников. И этой игрой, к сожалению, сейчас уже балуются в детских садиках и в школах дети.. Так вот, не только эта игра была. Было и другое…Ну, скажи, кто тебя ударил?». Страшная игра — игра палачей, затем игра уголовников. И этой игрой, к сожалению, сейчас уже балуются в детских садиках и в школах дети.. Так вот, не только эта игра была. Было и другое…

Вы помните, Христа били со словами помните, Христа били со словами »радуйся, Царь Иудейский!». Дело в том, что была такая игра в римской армии — она называлась «Василес». «Василес» — это император, царь. Собственно императором назывался в Римской империи не просто глава государства, а назывался глава армии — полководец. Игра в императора — это игра военная, военно–уголовная. Заключается она в том, что на одну ночь некого солдата, человека провозглашают императором. А император — избранник армии. Провозглашают императором, одевают в пурпурные одежды императорские и воздают ему всяческую честь, исполняют любые его приказания. Но наутро с восходом солнца его убивают… Поскольку он римлянин, этот солдат, и он император, как бы то ни было, по закону он мог был убит только мечом или копьём — оружием воина. радуйся, Царь Иудейский!». Дело в том, что была такая игра в римской армии — она называлась «Василес». «Василес» — это император, царь. Собственно императором назывался в Римской империи не просто глава государства, а назывался глава армии — полководец. Игра в императора — это игра военная, военно–уголовная. Заключается она в том, что на одну ночь некого солдата, человека провозглашают императором. А император — избранник армии. Провозглашают императором, одевают в пурпурные одежды императорские и воздают ему всяческую честь, исполняют любые его приказания. Но наутро с восходом солнца его убивают… Поскольку он римлянин, этот солдат, и он император, как бы то ни было, по закону он мог был убит только мечом или копьём — оружием воина.

Так вот, здесь вдруг среди этой казармы оказался человек, которого обвиняют в том, что он сам делает себя царём (императором, кесарем). Ну, раз так, то они с ним в эту игру решают сыграть. Одевают его в говерницу (говерница — это императорская одежда). Между прочим, по законам Римской империи, если человек не императорской крови носил хотя бы частицу в одеянии пурпурного цвета, хотя бы полоску, он подлежал смертной казни: он приближал себя к царю, не имея на это никакого права. А здесь солдаты одевают этого иудея в пурпурную одежду и начинают воздавать ему честь. Надевают на него корону — тот самый терновый венец.

Следы тернового венца видны на плащанице. Кстати, они видны и на иконах. Дело в том, что когда смотришь на древнерусские иконы или древнегреческие, там есть одна маленькая деталь, которая кажется непонятной. У Христа прядки волос спадают до середины лба, что, на самом деле, при причёске с длинными волосами совершенно немыслимо (волосы слишком длинны, они зачёсываются). Очевидно, эти пряди короткие, которые на иконах, они происходят от Туринской плащаницы. На Туринской плащанице, действительно, очень хорошо видно — тёмные полосы на лбу. Но это не волосы. Это капельки крови, которые в самой ткани — они въелись туда. Ткань близко касалась, поэтому не изображение потоков крови, а сами капли крови перешли на плащаницу. Кстати говоря, удивительно, что эта кровь принадлежит к группе А. А это удивительная кровь: эта группа, очень редкая. Человек, обладающий кровью этой группы, является абсолютным донором: его кровь приемлется всеми остальными людьми. Вот это вот кровь Христа — физиологическая его кровь…

На плащанице от тернового венца, которым была проколота кожа его головы и мышцы, проступают потоки крови. Во время этой игры на него надевают этот терновый венец. Сейчас даже известно археологам, что это был за венец. Во–первых, это отнюдь не была полосочка, веночек. Это, действительно, была целая шапка: она облегала всю голову, а не просто по периметру прокалывала шипами. Дальше… Этот терновник (он так и называется — «спина Кристи» по латыни, это его научное название — «шипы Христа») растёт и до сих пор в Иерусалиме, в Палестине. У него, по сути, стальные иглы, которые прокалывают человеческую кожу до самого черепа. Стальной твёрдости, чрезвычайно острые. Этим терновником отапливались казармы. Было всё‑таки достаточно холодно — это была ранняя весна, поэтому по ночам ещё топили. И вот из этого топлива, из этого терновника, сплели быстро венец, который надели на Христа.

На полу в этих казармах в Иерусалиме видны рисунки. Они выщерблены прямо в каменных плитах, поэтому они сохранились. Игра напоминала этого полу в этих казармах в Иерусалиме видны рисунки. Они выщерблены прямо в каменных плитах, поэтому они сохранились. Игра напоминала этого »Василеса» — страшная аналогия — детскую игру в классики. В развитой форме игры в классики — вот девчонки прыгают от квадратика в квадратик: надо не просто прыгнуть, а в каждом квадрате надо что‑то сделать. Так и в этой игре «Василес»: в каждом квадрате что‑то происходило. И, когда доводили несчастного до квадрата, помеченного буквой «бета», там его должны были казнить. Василеса» — страшная аналогия — детскую игру в классики. В развитой форме игры в классики — вот девчонки прыгают от квадратика в квадратик: надо не просто прыгнуть, а в каждом квадрате надо что‑то сделать. Так и в этой игре «Василес»: в каждом квадрате что‑то происходило. И, когда доводили несчастного до квадрата, помеченного буквой «бета», там его должны были казнить.

Но дело в том, что Христа нельзя было казнить в казарме. Всё‑таки дисциплина была дисциплиной: он был приговорён к другой казни. И поэтому солдаты не могли его убить сами в казарме. Они должны были сохранить ему жизнь до утра, распять его на Голгофе. И, когда сама казнь уже произошла, приказ был исполнен. Иисус умер… И вот тогда, наконец, оказалось возможным поставить последний штрих в этой страшной воинской игре: воинским оружием можно было нанести последний удар. Вот этот удар — удар копьём — и наносит воин. Этот удар хорошо очень виден на плащанице: видны и потоки крови, которые оттуда исходят. Этот удар описывается в Евангелии. Описывается, в частности, потому евангелистом Иоанном, что голени его не были сокрушены. Описывает, потому что, действительно, было пророчество в Ветхом Завете — о том, что всё‑таки кости Христа при том, что он пострадает, кости его не сокрушатся. Так и здесь: кости Агнца Божия остались несокрушенны. Но, тем не менее, он оказался убит. Он принёс себя в жертву за искупление людей — за наше спасение… И вот затем, когда его погребли… Его не успели обмыть, не успели стереть следы этих страшных страданий: все эти следы есть, начиная от падений, бичевания… На Туринской плащанице видно, что сломан нос. В Евангелии говорится, что однажды скипетр, который он держал в руках вместо палки, один из солдат вырвал и ударил его по лицу: дело в том, что Христа нельзя было казнить в казарме. Всё‑таки дисциплина была дисциплиной: он был приговорён к другой казни. И поэтому солдаты не могли его убить сами в казарме. Они должны были сохранить ему жизнь до утра, распять его на Голгофе. И, когда сама казнь уже произошла, приказ был исполнен. Иисус умер… И вот тогда, наконец, оказалось возможным поставить последний штрих в этой страшной воинской игре: воинским оружием можно было нанести последний удар. Вот этот удар — удар копьём — и наносит воин. Этот удар хорошо очень виден на плащанице: видны и потоки крови, которые оттуда исходят. Этот удар описывается в Евангелии. Описывается, в частности, потому евангелистом Иоанном, что голени его не были сокрушены. Описывает, потому что, действительно, было пророчество в Ветхом Завете — о том, что всё‑таки кости Христа при том, что он пострадает, кости его не сокрушатся. Так и здесь: кости Агнца Божия остались несокрушенны. Но, тем не менее, он оказался убит. Он принёс себя в жертву за искупление людей — за наше спасение… И вот затем, когда его погребли… Его не успели обмыть, не успели стереть следы этих страшных страданий: все эти следы есть, начиная от падений, бичевания… На Туринской плащанице видно, что сломан нос. В Евангелии говорится, что однажды скипетр, который он держал в руках вместо палки, один из солдат вырвал и ударил его по лицу: »Возрадуйся, Царь Иудейский!» — от этого удара был, очевидно, переломал нос. Виден терновый венец…Возрадуйся, Царь Иудейский!» — от этого удара был, очевидно, переломал нос. Виден терновый венец…

И вот Христа погребли. Не успели ничего с него смыть, потому что к трупу нельзя было прикасаться с наступлением темноты. А затем через день, по прошествии субботы, утром гробница его оказывается пустой. Что удивительно, между смертью Христа и его Воскресением проходит где‑то порядка тридцати шести часов: по богослужебному календарю вынос плащаницы и, когда «Христос Воскресе!» начинают петь — порядка тридцати шести часов. Медики говорят, что на теле видны следы начавшегося трупного процесса, начавшегося тления. Но… тело отпечатано в таком состоянии, каким оно могло быть в промежутке от 30 до 40 часов после смерти, то есть очень чётко даже в этот промежуток всё это ложится.

И, наконец, ещё одна маленькая деталь… На лбу на Туринской плащанице — капелька крови. Именно капелька крови, а не отпечаток её. Так вот, что удивительно, эта капелька, она имеет именно каплевидную структуру. Это некоторый нарост — не просто промокнутое пятно крови тканью, а сама капелька застыла. Понятно: если рана, скажем, нанесена и рану не промокали, не промывали, то кровь застывает в виде капельки. Эта короста осталась здесь, на плащанице. А что в этом странного? Странно… действительно, чудесно то, что ведь это же какая капля осталась на плащанице: которая свыше тридцати часов находилась в контакте с телом… Представьте себе бинт, который отрывают от раны, после того как он больше суток на ране на этой был. И вот, когда бинт так отодран, то кровь, которая успела на нём засохнуть, она рассыпается — в виде капли она не сохраняется. А здесь эта капелька сохранилась…

Туринская плащаница, таким образом, даёт нам не только свидетельство о смерти Христа, но и его чудесного Воскресения. А для нас с вами это лишнее напоминание о том, что человек, который действительно ищет Христа и идёт к нему, этот человек всегда найдёт укрепление, подтверждение своей веры… если он будет идти открытым сердцем…

Открытие Туринской плащаницы никого не понуждает к вере. В конце концов, никогда нельзя заставить человека думать логично. Но и утверждать, чтокрытие Туринской плащаницы никого не понуждает к вере. В конце концов, никогда нельзя заставить человека думать логично. Но и утверждать, что »я не христианин, потому что наука ничего не знает, история ничего не доказала», по меньшей мере, после открытия Туринской плащаницы такие утверждения являются тоже научно недобросовестными. Ну а что касается христиан, то нам просто нужно чаще вспоминать — особенно в дни Великого Поста, в дни страстной седмицы — о страданиях нашего Господа и о том, что же стоит за этим спасительным знаком крестного знамени, которым мы осеняем себя в минуты наших молитв…я не христианин, потому что наука ничего не знает, история ничего не доказала», по меньшей мере, после открытия Туринской плащаницы такие утверждения являются тоже научно недобросовестными. Ну а что касается христиан, то нам просто нужно чаще вспоминать — особенно в дни Великого Поста, в дни страстной седмицы — о страданиях нашего Господа и о том, что же стоит за этим спасительным знаком крестного знамени, которым мы осеняем себя в минуты наших молитв…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Вера и знание

Прежде всего, я хотел бы, чтобы вы обратили внимание на ту особенность, что на самом деле только христианство отождествляет свою духовную установку со словом «вера». У нас обычно так говорится: ежде всего, я хотел бы, чтобы вы обратили внимание на ту особенность, что на самом деле только христианство отождествляет свою духовную установку со словом «вера». У нас обычно так говорится: »Религия — это там, где есть вера». Религия — это там, где есть вера».

На самом деле, вера не синоним слову самом деле, вера не синоним слову »религия». Если мы присмотримся к истории религий, мы увидим, что свои отношения с духовным миром разные религии выстраивают с помощью других способов. Например, если мы возьмём шаманизм. Примитивные религии — в них есть вера или нет? Можем ли мы сказать, что шаман верит в мир духов или верит в Бога? Ничего подобного: шаман властвует над ними. Власть — это ключевой термин. Он знает набор заклинаний, он знает некоторые формулы, которые заставляют духов служить ему и исполнять его желания. религия». Если мы присмотримся к истории религий, мы увидим, что свои отношения с духовным миром разные религии выстраивают с помощью других способов. Например, если мы возьмём шаманизм. Примитивные религии — в них есть вера или нет? Можем ли мы сказать, что шаман верит в мир духов или верит в Бога? Ничего подобного: шаман властвует над ними. Власть — это ключевой термин. Он знает набор заклинаний, он знает некоторые формулы, которые заставляют духов служить ему и исполнять его желания.

Если мы возьмём, например, буддизм… Попробуйте к буддисту — искреннему, знающему буддисту — подойти и спросить: ли мы возьмём, например, буддизм… Попробуйте к буддисту — искреннему, знающему буддисту — подойти и спросить: »А ты веришь во что‑то там? Это твоя вера такая — буддистская?» Он смертельно обидится на вас. Он скажет: »Да вы что? Я не верю — я знаю. Я знаю путь освобождения от страданий, путь освобождения от кармы…» — и так далее. Это знание. А ты веришь во что‑то там? Это твоя вера такая — буддистская?»Он смертельно обидится на вас. Он скажет: ли мы возьмём, например, буддизм… Попробуйте к буддисту — искреннему, знающему буддисту — подойти и спросить: ли мы возьмём, например, буддизм… Попробуйте к буддисту — искреннему, знающему буддисту — подойти и спросить: »А ты веришь во что‑то там? Это твоя вера такая — буддистская?» Он смертельно обидится на вас. Он скажет: »Да вы что? Я не верю — я знаю. Я знаю путь освобождения от страданий, путь освобождения от кармы…» — и так далее. Это знание. А ты веришь во что‑то там? Это твоя вера такая — буддистская?»Он смертельно обидится на вас. Он скажет: »Да вы что? Я не верю — я знаю. Я знаю путь освобождения от страданий, путь освобождения от кармы…» — и так далее. Это знание. Да вы что? Я не верю — я знаю . Я знаю путь освобождения от страданий, путь освобождения от кармы…» — и так далее. Это знание.

Даже возьмём развитое язычество, например, в Древнем Риме: там главные отношения строятся с помощью договора. Римлянин считал что, если он правильно произнёс формулу молитвы, формулу заклинания, Бог обязан исполнить то, что он просит.

Если мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. ли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве словоли мы возьмём Ветхий Завет или иудаизм — какое главное слово здесь? Разве слово »вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»? Слово »вера» вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»вообще не встречается в Торе. Ни разу во всём Пятикнижии, в пяти первых книгах Библии — слово »вера» не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. вера»не встречается ни разу (впервые только в седьмой книге Ветхого Завета — в Книге Судей). Почему? Потому что, когда иудей думает о своих отношениях с Богом, у него главное слово «закон». Закон — это ортопраксия. »Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания. Ортопраксия» — умение правильно себя вести: исполнять заповеди, исполнять все предписания.

То же самое мы можем сказать об исламе. Понимаете, ведь это очень важно, как каждая религия называет сама себя. же самое мы можем сказать об исламе. Понимаете, ведь это очень важно, как каждая религия называет сама себя. »Исламут», »муслим» — верный, верность. Это не тот человек, который верит в аллаха или верит в Магомета — нет, это тот, кто верен их заповедям, исполняет законы Шариата, живёт по ним, то есть это тоже ортопраксия…Исламут», же самое мы можем сказать об исламе. Понимаете, ведь это очень важно, как каждая религия называет сама себя. же самое мы можем сказать об исламе. Понимаете, ведь это очень важно, как каждая религия называет сама себя. »Исламут», »муслим» — верный, верность. Это не тот человек, который верит в аллаха или верит в Магомета — нет, это тот, кто верен их заповедям, исполняет законы Шариата, живёт по ним, то есть это тоже ортопраксия…Исламут», »муслим» — верный, верность. Это не тот человек, который верит в аллаха или верит в Магомета — нет, это тот, кто верен их заповедям, исполняет законы Шариата, живёт по ним, то есть это тоже ортопраксия…муслим» — верный, верность. Это не тот человек, который верит в аллаха или верит в Магомета — нет, это тот, кто верен их заповедям, исполняет законы Шариата, живёт по ним, то есть это тоже ортопраксия…

И вот в этой связи теперь обратите внимание, как называет себя наша русская церковь. вот в этой связи теперь обратите внимание, как называет себя наша русская церковь. »Православие». Это название очень интересное. Православие — это умение право (правильно) славить Господа: умение правильно молиться. Православие». Это название очень интересное. Право славие — это умение право (правильно) славить Господа: умение правильно молиться.

Дело в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у словало в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо»появился смысл: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у словало в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо»появился смысл: »слава», »благодарение»…слава», ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у словало в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо»появился смысл: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у словало в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: ло в том, что это перевод греческого словало в том, что это перевод греческого слова »ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…ортодоксия». Но в греческом языке слово «доксо» имеет несколько смыслов. Первичный смысл этого слова: »доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо» — мнения, суждения. Если здесь философы сидят, они помнят — есть в истории философии такой термин: »доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксография». Доксографы — собиратели мнений античных философов. Но, кроме того, позднее у слова »доксо» появился смысл: »слава», »благодарение»…доксо»появился смысл: »слава», »благодарение»…слава», »благодарение»…благодарение»…

Когда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словомгда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…правомыслие», можно было перевести терминомгда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словомгда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…правоверие»… Перевели —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словомгда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…правомыслие», можно было перевести терминомгда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словомгда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин —гда славяне встретились с верой византийцев, им надо было перевести на свой язык основные термины византийского богословия. Основной термин — »ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…ортодоксия». Посмотрите, как удивительно: этот термин можно было перевести словом »правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…правомыслие», можно было перевести термином »правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…правоверие»… Перевели — »православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…православие». Если вы внимательно будете смотреть древние тексты — для славянского, русского восприятия эстетическое литургическое переживание важнее, чем логическая достоверность, отчётливость, ясность. Вы помните, как описывает Повесть Временных Лет, почему князь Владимир принял именно православие: мы не знали, где мы находимся во время богослужения. Эстетическое, духовное переживание определило на тысячелетие судьбу России. И это оказалось удивительно…

Дело в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: ло в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: »Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вот »ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара — »Господи, сделай плохо моему соседу». Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вотло в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: ло в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: »Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вот »ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара — »Господи, сделай плохо моему соседу». Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вот »ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара — »Господи, сделай плохо моему соседу». ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара —ло в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: ло в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: »Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вот »ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара — »Господи, сделай плохо моему соседу». Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вотло в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: ло в том, что у всех древних отцов церкви, которые отнюдь не были ещё русскими (мы можем вспомнить преподобного отца Исаака Сирина — сирийца), у них есть учение о разных видах молитв. Самая низкая молитва — это молитва просительная: «Дай, Господи!». Когда человек находится в некотором состоянии варварства совершенного… (в данном случае неважно: человечество как таковое, племя или лично я; вкратце в своей биографии человек проходит разные этапы, чуть ли не историю всего человечества), сегодня мы оказались в состоянии совершенного варварства религиозного и поэтому по этим этапам восхождения мы все с вами пройдём. По себе посмотрите. Вы можете вспомнить свою первую молитву в жизни? Я, например, помню. Моя первая молитва была: »Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вот »ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара — »Господи, сделай плохо моему соседу». Господи, хоть бы учительница заболела». Честно скажу… в школе, когда к контрольной готовишься и понимаешь ясно, что ничего тебе не светит, то вот »ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара — »Господи, сделай плохо моему соседу». ну хоть бы что‑нибудь произошло такое»… Это молитва варвара — »Господи, сделай плохо моему соседу». Господи, сделай плохо моему соседу».

На эту тему есть замечательный, по–своему духовный, английский анекдот: некоторый шотландец угодил Богу.

И ангел является и говорит: ангел является и говорит: »Ты обрёл милость в глазах Господа. Проси — всё, что ты хочешь, тебе Бог даст». Ты обрёл милость в глазах Господа. Проси — всё, что ты хочешь, тебе Бог даст».

(Вы знаете, почему ходят анекдоты о шотландцах, чем они славятся…) И вот этот божий человек так задумался — мучительные были у него минуты, он долго мучился.

Затем он говорит: тем он говорит: »Знаешь, что, Господи? Выколи мне один глаз…». Знаешь, что, Господи? Выколи мне один глаз…».

А, я, простите, забыл вам сказать, что ангел ему говорит: я, простите, забыл вам сказать, что ангел ему говорит: »Проси всё, что хочешь. Но знай — твоему соседу Бог даст в два раза больше». Проси всё, что хочешь. Но знай — твоему соседу Бог даст в два раза больше».

И вот тогда шотландец говорит: вот тогда шотландец говорит: »Господи, выколи мне один глаз»… Это молитва варвара опять же. Господи, выколи мне один глаз»… Это молитва варвара опять же.

Более высокая молитва: «Господи, дай мне…». Дай мне корову, дай мне золото и так далее — просительная молитва.

Бывает более высокая: она тоже просительная, но человек просит духовный дар: «Господи, прости мне моё беззаконие…». Это тоже просьба. Но это уже высокая просьба… «Сердце чистое созижде во мне, Боже» — это высокая просьба, но тоже просьба.

А есть более высокая молитва… Это благодарность. Благодарение… Вы помните, в Евангелии Христос исцеляет десять больных — только один возвращается поблагодарить. Благодарность — редкое чувство. Хотя на благодарности вообще строится вся духовная наша жизнь. Неслучайно величайшее таинство православной церкви называется «евхаристия» — благодарение…

Был такой замечательный английский писатель Честертон — вы, может быть, знаете его по детективным рассказам про отца Брауна. Он не детективщик, Честертон — он хороший католик, хороший богослов. Но он беседует с англичанами. А англичане — народ несчастный. Их несчастье заключается в том, что им в школе преподают Закон Божий. И поэтому они считают, что они в детстве Закон Божий изучили, они всё о Христе знают — больше ничего не интересно. Я помню, однажды с английским священником беседуем в неофициальной обстановке. И где‑то после того, как мы законспектировали третий бокал:), он так (галстук развязал) говорит: л такой замечательный английский писатель Честертон — вы, может быть, знаете его по детективным рассказам про отца Брауна. Он не детективщик, Честертон — он хороший католик, хороший богослов. Но он беседует с англичанами. А англичане — народ несчастный. Их несчастье заключается в том, что им в школе преподают Закон Божий. И поэтому они считают, что они в детстве Закон Божий изучили, они всё о Христе знают — больше ничего не интересно. Я помню, однажды с английским священником беседуем в неофициальной обстановке. И где‑то после того, как мы законспектировали третий бокал:), он так (галстук развязал) говорит: »А, знаешь, отец Андрей, всё‑таки Англия никогда не будет христианской страной…». А, знаешь, отец Андрей, всё‑таки Англия никогда не будет христианской страной…».

Ну, я в душе был с ним согласен, но из вежливости спрашиваю: why, дескать, почему?

А он говорит: он говорит: »Мы англичане слишком консервативные люди, чтоб принять Христа…». Мы англичане слишком консервативные люди, чтоб принять Христа…».

Так вот, Честертон знал, с кем он имеет дело, и поэтому он не мог прямо писать богословский трактат — он писал детективы. Как Льюис писал сказки, как Толкиен писал свои фантастические романы… Это кружок, действительно, гениальных людей, которые пробовали Евангелие проповедовать в Англии. И вот Честертон однажды говорит так: к вот, Честертон знал, с кем он имеет дело, и поэтому он не мог прямо писать богословский трактат — он писал детективы. Как Льюис писал сказки, как Толкиен писал свои фантастические романы… Это кружок, действительно, гениальных людей, которые пробовали Евангелие проповедовать в Англии. И вот Честертон однажды говорит так: »Настоящее религиозное воспитание малыша начинается не тогда, когда отец начинает ему рассказывать о Боге, а тогда, когда мать учит говорить «спасибо» за вкусно испечённый пирог…». Вот тогда рождается чувство благодарности. Настоящее религиозное воспитание малыша начинается не тогда, когда отец начинает ему рассказывать о Боге, а тогда, когда мать учит говорить «спасибо» за вкусно испечённый пирог…». Вот тогда рождается чувство благодарности.

И как святитель Иоанн Богослов говорил: как святитель Иоанн Богослов говорил: »Вера — это удел душ благодарных». Если человек неблагодарный, он Бога никогда не научится благодарить и молиться…Вера — это удел душ благодарных». Если человек неблагодарный, он Бога никогда не научится благодарить и молиться…

Значит, более высокая — благодарная молитва. Ещё выше находится ещё одна молитва — «славословие» называется. Потому что, когда я благодарю, в этом всё равно есть некоторый эгоцентризм. Но славословие — это искренняя радость о Боге. Как в Евангелии сказано: ачит, более высокая — благодарная молитва. Ещё выше находится ещё одна молитва — «славословие» называется. Потому что, когда я благодарю, в этом всё равно есть некоторый эгоцентризм. Но славословие — это искренняя радость о Боге. Как в Евангелии сказано: »От избытка сердца возглаголят уста ваши…». Горение сердца, когда человек ничего не просит, ни о чём не благодарит — он просто радуется о Боге. Вот это высшая молитва. И на эту высшую молитву способен только такой человек, который не предполагает, что Бог есть, а который видит Его… Его сердце коснулось Бога, и поэтому он теряет все слова и просто говорит «Аллилуйя!». От избытка сердца возглаголят уста ваши…». Горение сердца, когда человек ничего не просит, ни о чём не благодарит — он просто радуется о Боге. Вот это высшая молитва. И на эту высшую молитву способен только такой человек, который не предполагает, что Бог есть, а который видит Его… Его сердце коснулось Бога, и поэтому он теряет все слова и просто говорит «Аллилуйя!».

Так вот, право славие — это умение правильно славить, прославлять Бога, то есть умение так выстроить свою жизнь, свою душу, чтоб сердце всегда созерцало своего Творца, чтоб Бог в нём жил…

Вот теперь мы вновь коснулись вопроса веры… В чём же принципиальное различие, почему мы говорим о вере? Почему мы не говорим о знании? Неужели христианин не знает, во что он верит?

Но если мы откроем Библию, мы там увидим — Апостол Павел говорит: если мы откроем Библию, мы там увидим — Апостол Павел говорит: »Я знаю, в Кого уверовал». Вот фраза, из‑за которой должен был бы подать в отставку любой преподаватель научного атеизма, который читает лекцию о том, что вера — это недостаток знания, люди веруют оттого, что им знаний не хватает… Вот Апостол Павел говорит: »Я знаю, в Кого уверовал». Что это за антиномическое сочетание? Почему же мы верим, а не просто знаем? Я знаю, в Кого уверовал». Вот фраза, из‑за которой должен был бы подать в отставку любой преподаватель научного атеизма, который читает лекцию о том, что вера — это недостаток знания, люди веруют оттого, что им знаний не хватает… Вот Апостол Павел говорит: если мы откроем Библию, мы там увидим — Апостол Павел говорит: если мы откроем Библию, мы там увидим — Апостол Павел говорит: »Я знаю, в Кого уверовал». Вот фраза, из‑за которой должен был бы подать в отставку любой преподаватель научного атеизма, который читает лекцию о том, что вера — это недостаток знания, люди веруют оттого, что им знаний не хватает… Вот Апостол Павел говорит: »Я знаю, в Кого уверовал». Что это за антиномическое сочетание? Почему же мы верим, а не просто знаем? Я знаю, в Кого уверовал». Вот фраза, из‑за которой должен был бы подать в отставку любой преподаватель научного атеизма, который читает лекцию о том, что вера — это недостаток знания, люди веруют оттого, что им знаний не хватает… Вот Апостол Павел говорит: »Я знаю, в Кого уверовал». Что это за антиномическое сочетание? Почему же мы верим, а не просто знаем? Я знаю, в Кого уверовал». Что это за антиномическое сочетание? Почему же мы верим, а не просто знаем?

Для начала обратимся вновь к гносеологии. Давайте сопоставим, как работает учёный и как идёт путь духовного познания просто человека. Любой акт научного познания состоит из трёх основных частей: это объект познания (то, что я познаю), субъект познания (это я сам — тот, кто познаёт) и инструмент познания (с помощью чего я познаю: это может быть мой язык, моя математическая модель, моё тело, телескоп, микроскоп, синхрофазотрон и так далее). Что я делаю? В классической новоевропейской науке я беру объект и заставляю его повернуться ко мне такой стороной, которая меня интересует: я с пристрастием допрашиваю природу.

Галилео Галилей — основоположник новоевропейской науки — неслучайно говорил: лилео Галилей — основоположник новоевропейской науки — неслучайно говорил: »Эксперимент — это «испанские сапоги», в которые я зажимаю природу, чтобы заставить её дать нужный мне ответ»…Эксперимент — это «испанские сапоги», в которые я зажимаю природу, чтобы заставить её дать нужный мне ответ»…

У нас уже 5 лет проходят регулярные встречи богословов, философов и физиков в Дубне, в ядерном центре. Года три назад нас повезли в сам ядерный центр из Дома учёных, и мы немножко видели сам этот синхрофазотрон. И вот физик, который нас водит, очень точно пояснил, чем они тут занимаются. Он говорит: нас уже 5 лет проходят регулярные встречи богословов, философов и физиков в Дубне, в ядерном центре. Года три назад нас повезли в сам ядерный центр из Дома учёных, и мы немножко видели сам этот синхрофазотрон. И вот физик, который нас водит, очень точно пояснил, чем они тут занимаются. Он говорит: »Представьте себе вот такой вот зал и в конце этого зала — вот здесь — мы вешаем швейцарские часы. Потом отходим в тот конец зала, берём крупнокалиберный пулемёт и расстреливаем эти часы из пулемёта. Затем мы подходим, собираем ошмётки и по ним пробуем составить представление: что это такое было, как работало и зачем?». Представьте себе вот такой вот зал и в конце этого зала — вот здесь — мы вешаем швейцарские часы. Потом отходим в тот конец зала, берём крупнокалиберный пулемёт и расстреливаем эти часы из пулемёта. Затем мы подходим, собираем ошмётки и по ним пробуем составить представление: что это такое было, как работало и зачем?».

Если вы помните даже школьный курс физики, то, действительно, берётся, скажем, плата с расщепляемыми материалами, бомбардируется тяжёлыми частицами — соответственно, элементы эти разлетаются, по камере Вильсона пробуем определить, как летели осколочки и что они такое были? Затем говорим — вот, знаете ли, мы такое обнаружили.

В области духовного познания… можем ли мы себе позволить нечто такое? Сейчас я вас попрошу вспомнить энгельсовское учение о формах движения материи (примитивная натурфилософия, но что поделаешь, другой советский человек не знает). Помните, там есть физический уровень движения материи, химический, биологический, социальный. Так вот, посмотрите: при переходе нашего изучения на более высокий уровень организации бытия субъект исследования становится всё более и более пассивен.

Я как физик могу всё, что угодно делать с моим исследуемым материалом. Как биолог я уже не всё могу себе позволить в обращении с животными, потому что животное должно мне само о себе сказать нечто — разрешить мне нечто узнать о его жизни. Что‑то я должен, простите, просто подсмотреть: я могу разрушить животное так, что оно живым перестанет быть…

Переходим на общение с человеком: могу ли я ставить эксперименты на человеке? Меня, скажем, интересует — есть в вас совесть или нет? Я могу, конечно, попробовать вам серной кислотой капать на лысину, например, и смотреть на реакцию. Но вряд ли это достойный способ, для того чтобы познакомиться и нечто важное о вас узнать. Человек может познать человека только в результате откровения, в результате диалога. Значит, чем выше уровень бытия, тем больше идёт нарастание диалогичности в отношениях субъекта исследования и того, что он исследует.

Что такое откровение, замечательно сказал один из незаслуженно забытых богословов XX века — по имени Вини Пух. Однажды — вы помните — Пятачок попросил Вини сочинить вопилку. А Вини Пух ему просто гениальную формулу искусства религиозного дал: о такое откровение, замечательно сказал один из незаслуженно забытых богословов XX века — по имени Вини Пух. Однажды — вы помните — Пятачок попросил Вини сочинить вопилку. А Вини Пух ему просто гениальную формулу искусства религиозного дал: »Нет, Пятачок, ничего не получится. Понимаешь, поэзия — это не такая вещь, которую ты идёшь и находишь, а это такая вещь, которая находит тебя. И единственное, что ты можешь сделать, это пойти и встать в такое место, где тебя могут найти». Вот это и есть (я не шучу!) — это, действительно, определение откровения. Нет, Пятачок, ничего не получится. Понимаешь, поэзия — это не такая вещь, которую ты идёшь и находишь, а это такая вещь, которая находит тебя. И единственное, что ты можешь сделать, это пойти и встать в такое место, где тебя могут найти». Вот это и есть (я не шучу!) — это, действительно, определение откровения.

Я могу вам привести цитату из величайшего русского философа Семёна Франка. Он говорил так: могу вам привести цитату из величайшего русского философа Семёна Франка. Он говорил так: »Откровение есть там, где какая‑либо реальность своей собственной активностью открывает нам свой смысл, своё присутствие…». Значит, мы человека можем познать только по откровению. Откровение есть там, где какая‑либо реальность своей собственной активностью открывает нам свой смысл, своё присутствие…». Значит, мы человека можем познать только по откровению.

»Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся,

И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать…».

Тем более в отношениях с Богом. Мы Его что тоже можем расстрелять, зажать в испанские сапоги: «Ну‑ка признайся, ты един в трёх лицах или наоборот?!» Не получится такого ничего… Мы можем только своё сердце приуготовить к принятию вести от Бога…

…И вот здесь очень важная вещь: по чему мы можем узнать Бога? По чему? Любая развитая религиозная доктрина, не только христианская, утверждает, что Бог в сущности своей непознаваем, он выше наших слов. Означает ли это, что мы вообще ничего о Нём не можем сказать? Нет, неправда. Григорий Богослов говорит так: «Мы знаем, что Бог есть. Мы не знаем, правда, что Он есть» …

Но как мы можем понять — что Он есть? В том‑то и дело, что Бог выходит из своей трансцендентности — из своей потусторонности — и своей благодатью касается наших сердец. Так вот, оказывается, в чём дело: непосредственный предмет религиозного исследования, непосредственный предмет богословского изучения — это сердце человека…

Если здесь есть историки, они должны помнить имя патриарха Фотия — хотя бы фотиевое крещение Руси должны помнить IX века. Это был крупнейший византийский учёный–богослов, и он однажды сказал так: «В человеке я вижу тайну богословия». Не потому что человек — это Бог, как утверждают, скажем, концепции брахманизма — нет, не поэтому. А потому что человек — это образ Бога и Бог касается сердца человека и по этому следу, который в нас оставляет отпечаток встречи со Всевышним, — по этому следу мы можем определить, кто нас коснулся и что Он есть такое…

Значит, непосредственный предмет исследования в акте духовного познания — внутри положен по отношению ко мне, то есть объект исследования — во мне. Субъект исследования — я сам. Инструмент следования — тоже я сам. Только меняя себя самого, я могу изменить поле моего зрения так, чтобы в поле моего зрения попал Бог… Я не могу менять внешний мир с этой целью, я не могу менять с этой целью (чтоб я узнал, есть Бог или нет) другого человека — я должен своими глазами Его увидеть. Помните, в Книге Иова это удивительно говорится в концовке: друзья Иова так много ему говорили о Боге, что Иов с ними спорил (и правильно делал). В конце же, когда Бог является ему, Иов говорит: «Доселе я только слышал о Тебе, а теперь вижу своими глазами и впрямь смолкаю».

Итак, меняя себя самого, человек в состоянии увидеть подлинную структуру мироздания. Человеческое сердце устроено наподобие глаза лягушки: лягушка видит только движущиеся предметы. Или мы можем сказать иначе (систему отсчёта изменим): когда лягушка прыгает, она видит землю. Вот точно так же человеческое сердце: начинает различать добро и зло только, когда человек приходит в нравственное движение. Если он просто сидит и никаких добрых дел не делает, его сердце глухо и он только медитирует на тему: «что воля — что не воля, всё равно».

Был замечательный христианский проповедник в России начала века — Владимир Марценковский. Он оказался в эмиграции после революции. И однажды в Париже произошла такая сцена: Марценковский на мосту через Сену увидел юношу, студента. А этот мост назывался в народе «мост самоубийц»: так было принято у студенческой молодёжи в Париже — с этого моста бросаться в Сену.

И вот Марценковский видит молодого человека. Причём по его одежде понятно, что он не от плохой жизни собирается это сделать: не от нехватки денег или хлеба. И вот что делать? Подойти к нему и, потрясая Евангелием, начать говорить: «Да что ты делаешь? Ты ад себе уготовил!» и так далее? Это не очень верный путь. Марценковский делает иначе.

Он к нему подходит и задаёт совершенно дурацкий вопрос: к нему подходит и задаёт совершенно дурацкий вопрос: »Простите, молодой человек, мне кажется, у Вас есть деньги?»Простите, молодой человек, мне кажется, у Вас есть деньги?»

Студент так опешил немножко и говорит: удент так опешил немножко и говорит: »Да, деньги есть…». Да, деньги есть…».

Тот ему дальше задаёт вполне логичный уже вопрос: т ему дальше задаёт вполне логичный уже вопрос: »Вы знаете, мне кажется, что деньги Вам уже больше не понадобятся?»Вы знаете, мне кажется, что деньги Вам уже больше не понадобятся?»

Ну, действительно, вроде с рыбами расплачиваться золотом совершенно не к чему. И тогда следует уже не вопрос, а просьба:, действительно, вроде с рыбами расплачиваться золотом совершенно не к чему. И тогда следует уже не вопрос, а просьба: »Знаете ли Вы, вот здесь вот ниже по течению квартал — квартал бедноты. Может, Вы могли бы на 5 минут отложить исполнение Вашего решения — пойти туда, отдать кому‑нибудь деньги, которые Вам не нужны уже больше. Затем возвращайтесь и делайте уже, что хотите. Я Вам мешать не буду». Знаете ли Вы, вот здесь вот ниже по течению квартал — квартал бедноты. Может, Вы могли бы на 5 минут отложить исполнение Вашего решения — пойти туда, отдать кому‑нибудь деньги, которые Вам не нужны уже больше. Затем возвращайтесь и делайте уже, что хотите. Я Вам мешать не буду».

Ну вот, студент на это поддался — ушёл и назад он уже не вернулся. Понятно — почему… Потому что, когда он совершил этот добрый жест, его сердце светлее стало… И мир уже не был настолько страшен, как казался минуту назад.

Сравним теперь, в качестве кого я принимаю участие в акте научного познания и в акте духовного познания. В классической европейской науке исследователь — это чистый разум, чистый рассудок. Вот представьте себе: я, скажем, доказал какую‑то теорему математическую. Скажите, пожалуйста, кому‑нибудь после того, как я эту теорему доказал, интересно, кто я такой? Русский или американец, верующий или атеист, женат или разведён — это всё частности. Это, так или иначе, могло помочь в моей научной работе, но в науке любой результат должен быть воспроизводим независимо от личных качеств учёного. В моей научной деятельности то, что я делаю, должно быть исполнимо любым другим исследователем моего класса подготовки, то есть в науке учёный — взаимозаменяемая деталь.

А в области духовного познания… человек находится в пространстве своего выбора — нравственного выбора. А нравственный выбор есть там, где вместо меня никто другой решения принять не может. Михаил Бахтин, один из последних серьёзных русских философов, это называл так: «моё неалиби в бытии» — у меня нет алиби, у меня нет оправдания в моей подлости. А задолго до Бахтина Иммануил Кант о том же самом говорил в своём знаменитом категорическом императиве. Одна из формулировок этого императива звучит так: «Действуй так, как если бы история всей вселенной началась с этой секунды». То есть, ты не можешь сослаться в оправдание своей подлости на предыдущую историю мироздания: «Ах, эти проклятые 70 лет советской власти, они меня таким воспитали, поэтому я в храм не хожу…».…

Значит, в области духовного познания я действую в качестве свободного и ответственного человека. Не в качестве просто рассудка, но здесь и моя воля задействована, и моё сердце — весь человек, всецело… И вот теперь я могу вам сказать о том понимании веры, которое у меня сложилось — отчасти из личного опыта и, конечно, из изучения Священного Писания и церковной традиции.

Вера — это не противоположность знанию. Вера — это способ обращения со знанием. Вера — это личностное самоопределение человека по отношению к тому знанию, которое у него есть.

В моей голове много таких сведений вертятся. Но далеко не каждую информацию я ставлю в центр своей жизни. Предположим, я знаю, что завтра будет какой‑то поразительный футбольный матч, я об этом случайно услышал по телевизору. Но я не болельщик. Я знаю, что завтра будет матч, но на мою жизнь это никак не влияет. Теперь представьте — я спартаковский фанат, я знаю, что завтра решающий матч: хохлам будем физиономию чистить, за Киев реванш брать. В таком случае, слушайте, так я все дела откладываю, я срочно обзваниваю всех тех, с кем договорился завтра куда‑то пойти: ребята, простите, я, дурак, забыл, что завтра футбол, в общем, я срочно вылетаю в Москву, буду на Лужниках — смотрите меня по телевизору. Вот человек верит в победу своей команды. Поэтому информация, которая для меня обычна, им поставлена в центр его жизни.

Точно так же и вопросах веры. По большому счёту в этом зале почти все знают (я не говорю «верят», но знают), что что‑то есть. Это на русском языке теперь так называется: «что‑то есть». Как это влияет на вашу жизнь?

Я вам расскажу один эпизод из собственной педагогической деятельности. В 1991 году пригласили меня в Тбилиси — в университете тамошнем несколько лекций прочитать. А на третий день мне говорят: «Отец Андрей, а не хотите сходить в русскую школу в Тбилиси — с детьми встретиться?» Со мной в тот день был просто приступ помрачения — я согласился. Почему помрачения? Потому что ведь это ж надо было подумать, что такое русская школа в Тбилиси. Понимаете, что это такое? Это азербайджанская школа, на самом деле, то есть в русской школе в Тбилиси учатся все те, для кого грузинский язык не родной. И вот приводят меня в школу — к детям привели, в 11–ый класс.

А теперь представьте, что такое 11–ый класс на Кавказе: сидят такие дяденьки, заросшие уже бородами, на меня смотрят, и явно в портфеле у них как минимум автомат Калашникова лежит. И мне надо с этими дяденьками беседовать, из которых в классе половина азербайджанцев, ещё немножко есть армян, немножко татар, немножко евреев. Ну, и двух–трёх русских я вижу — не более. А мне сказали — про Закон Божий расскажешь, батюшка, про Евангелие и так далее…

Ну что мне было с ними делать? Причём они на меня смотрят без всякого воодушевления, так скажем. И я начал вспоминать опыт общения с молодёжью. Я где‑то со школьного двора помню, что в принципе мальчишеская дружба завязывается с драки. Ну, думаю, давайте мы с вами вступим в тесные отношения…

Я им говорю: им говорю: »Вы мне скажите, куда я попал? Вы — люди или вы кто?»Вы мне скажите, куда я попал? Вы — люди или вы кто?»

Они подумали: обидеться им или нет? Решили обидеться. Говорят: и подумали: обидеться им или нет? Решили обидеться. Говорят: »Пачему так говоришь, дарагой?»Пачему так говоришь, дарагой?»

Я им поясняю: им поясняю: »Вы слышали, что такое человек? Человек — это Homo Sapiens, существо разумное. Вы разумные люди или нет?»Вы слышали, что такое человек? Человек — это Homo Sapiens, существо разумное. Вы разумные люди или нет?»

Они говорят: и говорят: »Да вроде — да! По математике вчера четвёрку получили». Да вроде — да! По математике вчера четвёрку получили».

Я им говорю: им говорю: »Хорошо! Давайте проверим! Я вам сейчас задам 2 вопроса…». Хорошо! Давайте проверим! Я вам сейчас задам 2 вопроса…».

Чтобы было понятно, почему я им задаю эти вопросы, надо ещё дальше отступить в моё собственное детство. А оно прошло в тяжёлых условиях — жил я в Праге. Был там клуб при посольстве, в котором показывали американские боевики по воскресеньям. Это были 70–ые годы. Посмотрите американский боевик — это было нечто из ряда вон. И поэтому в этот клуб приходил VIP–корпус всех соцстран: все те, кому нельзя было эти фильмы смотреть, все к нам по воскресеньям приходили.

А однажды получилось нехорошо: воскресенье совпало с красным днём календаря, чешского, а не советского, поэтому не обратили внимания. Когда спохватились, было поздно: билеты распроданы, афиши висят, зал полон, и в зале, простите, и немцы, и поляки, и венгры — кого там только нет, вплоть до кубинцев и монголов… Как поступить? Просто сказать: «Нет, товарищи, не получите никакого боевика» — было нельзя.

И поэтому выходит секретарь парткома в ранге советника посольства и обращается к публике, мило им говорит: поэтому выходит секретарь парткома в ранге советника посольства и обращается к публике, мило им говорит: »Дорогие товарищи, мы вас поздравляем с праздником! У нас сегодня день необычный: мы с вами обычно один фильм смотрели, а у нас сегодня с вами два фильма есть. И мы с вами сможем выбрать, какой из них будем смотреть. Товарищи, мы с вами демократично решим: у нас есть один фильм советский, а один фильм американский. Давайте проголосуем. Так, товарищи, я прошу вас — поднимите руку, кто против показа советского фильма?»Дорогие товарищи, мы вас поздравляем с праздником! У нас сегодня день необычный: мы с вами обычно один фильм смотрели, а у нас сегодня с вами два фильма есть. И мы с вами сможем выбрать, какой из них будем смотреть. Товарищи, мы с вами демократично решим: у нас есть один фильм советский, а один фильм американский. Давайте проголосуем. Так, товарищи, я прошу вас — поднимите руку, кто против показа советского фильма?»

:)

Как вы понимаете, на референдуме главное — правильно сформулировать вопрос.

И вот я аналогичный референдум организую в этой тбилисской школе.

И говорю им: говорю им: »Ребята, поднимите руку, кто считает, что Бога нет? Бога или аллаха — Всевышнего…». Ребята, поднимите руку, кто считает, что Бога нет? Бога или аллаха — Всевышнего…».

Тишина… Никто не тянет руку.

Я говорю: говорю: »Ну, хорошо — значит, все считают, что Бог есть». Ну, хорошо — значит, все считают, что Бог есть».

Пусть мне простят логики, может быть, мою ошибку. Но, тем не менее, отрекаться им уже неудобно. Затем смотрю: там действительно оказались верующие, очень глубокие ребята. Вот именно эти азербайджанцы, которым хоть что‑то о Коране деды рассказывали. Я просто был поражён, когда через минутку мы с ними начали говорить: очень глубокое переживание у них было.

Затем говорю: тем говорю: »Теперь скажите мне… последний решающий вопрос: у кого из вас в жизни была хотя бы раз ситуация, когда ты хотел сделать гадость, но остановился, вспомнив, что Бог этого делать не велит?»Теперь скажите мне… последний решающий вопрос: у кого из вас в жизни была хотя бы раз ситуация, когда ты хотел сделать гадость, но остановился, вспомнив, что Бог этого делать не велит?»

В зале вновь тишина.

Я говорю: говорю: »Ну, вы понимаете, что это неразумное поведение? Знать, что Бог есть, знать, что он дал нам заповеди, и жить не по этим заповедям — это безумие. Какие же вы Homo Sapiens?..»Ну, вы понимаете, что это неразумное поведение? Знать, что Бог есть, знать, что он дал нам заповеди, и жить не по этим заповедям — это безумие. Какие же вы Homo Sapiens?..»

Они подумали и согласились. И после этого мы с ними уже нормально начали беседовать. Почему нормально? Потому что ведь Евангелие же начинается: «Покайтесь, чтобы приблизилось Царство Небесное». Без покаяния, без элементарного опыта смирения здесь невозможно…

Так вот… вера — это не предположение, что Бог есть. Вера — это способ моей ориентации по отношению к этому знанию: как я сам в качестве сознательного субъекта, ответственного человека, решаю, что это будет значить для меня в моей жизни…

Однако если пойдём ещё дальше, мы увидим, что Библия гораздо более глубоко понимает веру. В послании к евреям Апостол Павел говорит так: «Вера — это обличение вещей невидимых, осуществление ожидаемого…». А чего ожидает христианин? Если вера — это осуществление ожидаемого, то, что ж здесь происходит? Любой человек, который знает символ веры, знает ответ на этот вопрос: «Ожидаю воскресения мертвых и жизни в будущих веках». В опыте веры, когда я обращаюсь к Богу через мою волю (не просто через знание — через мою волю), через желание, в ответ происходит что? «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Нет слепой веры. На самом деле, истинная вера всегда зряча. Бывает слепой атеизм, когда человек не видит Бога и опыт своей слепоты кладёт в основу мировоззрения…

Но вера знает свой предмет: «я знаю, в Кого уверовал»…

По большому счёту, словосочетание «научный атеизм»… я считаю, что это изобретение КВН. Потому что научное мировоззрение, научный ход мысли — это такой, который может доказать то, что он утверждает. Возникает вопрос: а атеист может доказать своё неверие? Может ли атеист предложить такой эксперимент, проведя который, он сказал бы: «Вот, Бога нет». Ну, однажды я такой эксперимент видел. В 6–ом классе, когда только первый урок химии у нас был, он почему‑то был атеистическим. И учительница что‑то такое дымящееся в пробирке болтала — было жутко интересно. А затем, торжествующе показывая пробирку с чем‑то голубым, она нам сказала: «Вот, дети, видите? Купорос выпал в осадок. А Бог в осадок не выпал, значит, Бога нет».

Ну, если же всерьёз: если не в пробирке, но возможен ли такой эксперимент, который действительно сказал бы — в течение такого‑то конечного числа шагов мы получаем конечный вывод: вся вселенная исследована, выяснено — Бога нет…

Такое невозможно. Но это означает, что атеизм является ненаучной концепцией: в своём конечном выводе или в своей изначальной посылке. Это есть некая вера в то, что Бога нет.

Что касается религиозной практики, то богословие, напротив, наука опытная. Она чётко знает, что надо делать, как надо жить, какие инструменты надо использовать для того, чтобы убедиться в бытии Бога… Вот инструмент — у тебя в груди. Вот твоё сердце. Вот заповеди. Вот покаяние: очисти своё сердце — и ты увидишь… В конце концов, опыт миллиардов людей — и христиан, и нехристиан — убеждает нас в том, что вселенная не сводится к миру бушующей материи.

Если же мы обратимся к учению собственно свято–отеческому, то самое глубокое в православном мире понимание веры высказал преподобный Исаак Сирин (VI век н. э.). Он разработал учение о двух видах знания и двух видах веры. Он говорит — первое есть вера догматическая: вера как согласие ума с церковным вероучением. Но, когда человек начинает жить по этому учению и по этим заповедям, он начинает видеть Бога… И тогда истинная вера есть созерцание — созерцающая вера. Вера, видящая свой предмет — видящая своего Творца…

Вот теперь мы можем понять, какой смысл стоит за широко известной формулой Тертуллиана. Тертуллиан — это христианский писатель III–го века в Африке. Знаменитые его слова: «Credo, quia absurdum est» (Верую, ибо абсурдно).

С этими словами много, что связано… Прежде всего, спешу вас уведомить, что Тертуллиан никогда этих слов не говорил. Это последующие средневековые писатели так резюмировали его позицию. А у Тертуллиана есть текст гораздо более глубокий.

Тертуллиан говорит так: «Сын Божий умер — верую, ибо это невозможно. Сын Марии воскрес — приемлю это, ибо это невозможно». Бог родился от земной женщины — это немыслимо и поэтому достойно веры…

Действительно, здесь никогда не скрывало Христианство, что оно строится на этих чудесных противоречиях. Скажем, начнётся через неделю крестовоздвижение — какие песнопения будут в этот день петься:

Днесь висит на древе тот, кто на облаках подвесил землю…

Венцем (терновым венцом) облагается тот, кто облагает небо облаками….

Это же ведь, действительно, удивительно… Вы подумайте: тот, кто создал нашу землю, он вдруг подвергается бичеванию. Эта та антиномия, та диалектика, которая лежит в основе всего христианства. Тертуллиан на неё указывает. Но почему же эта вера оказывается абсурдной?

Вот затем, хотя исторически эту формулу Тертуллиан не говорил, с точки зрения логики эта формула глубоко верна. Верна она в каком смысле? Человек — очень сложное существо. Когда человек приходит к вере, его кругозор не сужается, а расширяется: он научается быть таким, каким он ещё никогда не был. Он приобретает новый опыт, он приобщается к вечности. Вечность распахивается перед ним: он перестаёт быть просто сыном своего времени, сыном своего воспитания — он научается быть другим. Как Макарий Египетский говорил: «Христиане живут сугубою жизнью». «Сугубою», то есть двойною: жизнью этого времени и жизнью вечной. Одновременно.

Как Апостол Павел говорил: «И уже не я живу, а живёт во мне Христос». Так вот… когда человек приобретает опыт веры, входит в мир духовной традиции, его горизонт распахивается, а не сужается…

Но дело в том, что человек постепенно входит в этот мир. Да, я могу своим решением быстро сказать: «Господи, верую. Помоги моему неверию». Я могу покаяться в едином часе, как разбойник это сделал на кресте — моё сердце уже отдано Христу. Но, понимаете, моё сердце уже впереди, а ноги ещё сзади тащатся. Во мне ещё масса предрассудков моего воспитания, моего времени.

То, что шокирует так часто наших людей: как часто даже православные священники говорят советским языком — «В церкви остро стоит кадровый вопрос» и так далее. В Евангелии же ведь об этом сказано: «Царствие Божие подобно зерну, брошенному в землю, подобно закваске, брошенной в тесто». И это должно взойти. Это должно преобразовать то, что вокруг — закваски мало, но она должна разрастись, должна научить дышать эту огромную костную массу теста… Так и здесь: сердце человека уже искренне отдано Христу, а разум, язык, общественная мысль по–прежнему тащат за собою — общественные предрассудки.

Когда мы читаем, скажем, книги древних христианских авторов, мы иногда можем сказать, что хотя он и святой, но в данном случае он говорит не как святой, не как христианин, а как просто человек своего времени. У каждого из нас есть бельма на глазах. Мы их не замечаем, мы к ним привыкли, потому что мы воспитанники нашего времени. И мы встречаем те вещи, которые нас сегодня поражают. Мы вдруг видим: святой человек, а у него, оказывается, рабы были. Например, у святого Василия Великого юридически были рабы. Это не означает, что он был Салтычихой и издевался над ними. Он просто был из знатной богатой семьи, но, я думаю, что рабам у него жилось лучше, чем некоторым нынешним владельцам ваучеров.

То, что я сейчас сказал о том, что даже святые могут в себе носить предрассудки своего времени, это не моя мысль. Это мысль преподобного Варсонуфия Великого. Пройдёт ещё 2 века, и мы с вами увидим бельма, которые у нас с вами на глазах. Например, мы с вами вдруг обнаружим — какие странные люди жили в XX веке! Они почему‑то считали, что права человека превыше всего. А в XXV веке, может быть, за права муравьёв будут бороться. А, может быть, наоборот: люди XXII века поймут, что долг человека важнее, чем его права. И, может быть, надо заботиться о том, как правильно исполнять долг — нравственный долг, а не просто отстаивать свои права перед кем‑то?

У Марины Цветаевой есть замечательные строки в одной из её поэм:

Над каждым домом язык неймёт.

Над каждым домом — богоотвод.

Отпните и смысл, и жест –

Застрахованность от божеств…

Это одно из бельм нашего времени…

Когда античный человек приходил в церковь, он за собой тащил огромный шлейф предрассудков и суеверий языческой философии. Один из этих предрассудков — у Бога обязательно должно быть тело, духовное, астральное тело. Или, например, мир обязательно должен быть конечен, ограничен: космос совершенен, имеет форму шара. А бесконечность для античного философа — это дурное слово. «Апейрон» — бесконечность, это символ зла. А в христианстве бесконечность — это атрибут Бога, это начало добра. Ограниченность, конечность — скорее, это недостаток (для европейского последующего мышления). Для человека, прошедшего школу Платона, тело — это темница души. А Апостол Павел говорит: «Разве вы не знаете, что тела ваши — это храмы духа, живущего в вас?» Серьёзнейшая разница. А есть ведь масса всего другого. Вспомним, как изменило историю выражение «платоническая любовь»? Я не буду сейчас расшифровывать, простите, что на самом деле это означало и как это в европейской культуре сейчас высоко подносится.

Тертуллиан об этой ситуации говорит: «Человек сердцем стал христианином, но с помощью инструментария античной философии он не может выразить тайну христианства». И тогда вот выбор: или же я жертвую новым опытом, который мне открылся, во имя комфорта моих прежних теорий, или же я на время отказываюсь от комфорта идей, для того чтобы жить в новом опыте…

Я приведу чисто военный пример: когда надо захватить плацдарм, тяжёлую технику оставляют на том берегу. Так же и в вере: сначала хоть зубами вцепись в Евангелие, а потом постепенно подтягивай тяжёлую технику аргументов, силлогизмов, доказательств и так далее… Со временем это придёт. Но вот «сведение ума в сердце», как это называется на языке добротолюбия, — это то, что требует времени…

Надо ли приводить сейчас огромное количество цитат из святых отцов, которые говорят о пользе разума? Я приведу, может быть, только один пример. Святитель Григорий Нильский вспоминает, как евреи уходили из Египта. И Моисей повелел евреям забрать всё золото, которое было в домах у египтян, как плату за века рабства. И Григорий Нильский говорит так: «Это пример, как мы себя должны вести по отношению к светской мудрости». Всё доброе, всё то богатство, что есть в мире светском — в мире внешней культуры, мы должны взять с собою в церковь. Ту же мысль обосновывал старший брат Григория Нильского — святой Василий Великий. У него ещё проповедь — поучение юношам о пользе изучения языческих сочинений. Ещё Апостол Павел говорил об этом: «Всё исследуйте — доброго держитесь».

А если обращаться к нашему времени, я всё‑таки перескажу вам один детектив Честертона. «Сапфировый крест» называется. Сюжет такой: на пароходе из Франции через Ла–Манш плывёт паром, и на нём едет священник — отец Браун. Но оказывается здесь ещё один священник. Естественно, два католических священника на одном корабле — они знакомятся, друг с другом начинают беседовать. Кончается тем, что отец Браун вызывает полицию, и полиция арестовывает второго священника, потому что оказалось, что это Фламбо — вор международного масштаба, переодетый в священника. А разговор у них был очень высокий — на высоком богословском уровне. И вот когда Фламбо арестовывают (он всё‑таки джентльмен), он спрашивает отца Брауна: «А всё‑таки, отче, скажите, как вы догадались, что я не священник?» И тот ему говорит: «Ну, вы знаете? Вы нападали на разум. У священников это не принято». Понимаете, Честертон мог бы написать целый трактат на эту тему — со ссылками на Фому Аквинского, на Августина, на Иоанна Златоуста и так далее… Кто бы в Англии это тогда стал читать? Он написал детектив, в котором этой одной фразой написана целая история.

…На самом деле, пример прямого столкновения интересов церкви и науки был только один за всю историю. Это казус гелиоцентризма (XV‑XVI век). Для того чтобы этот вопрос стал понятен, я задам несколько вопросов вам. Обычный миф, преподаваемый в университетах (не только в России, но и во всём мире), говорит: наука развивается только тогда, когда накапливаются новые данные и эти новые данные требуют создания новой теории, новой парадигмы и так далее… У меня теперь вопрос к аудитории: скажите, какие новые научные данные были накоплены в европейском средневековье — так, что они породили научную революцию 16–17 веков? Какие научные открытия были сделаны?

А ничего серьёзного. Более того: на самом деле, арабская наука средневековья была развита лучше, чем европейская. Почему? Вот теперь самый главный вопрос: почему научная картина мира возникла только в христианском регионе? Набор натурфилософских первичных знаний о мире в принципе одинаков у всех древних культур (плюс–минус шаг в сторону): у индусов, у китайцев, у египтян, у древних греков, у арабов. Почему наука возникает только в христианском мире притом, что набор знаний одинаков?

А, значит, культурная парадигма другая. Для примера… Мы с вами помним слова Галилея: «Эксперимент — это пытка, которой я подвергаю природу». Это означает, что в пантеистической культуре наука возникнуть не может. Потому что, если Мир (космос) — это тело божества, тело божества пытать нельзя. Вы можете себе представить католика, который делает химические исследования причастия? Или православного священника, который выясняет: а что там, какая химическая формула причастия?.. Это в голове не укладывается — как это? Это кощунство. Точно так же и здесь. Для пантеистического сознания Мир — это святыня…

С Анаксагором, помните, что сделали древние греки? Изгнали его из города — за что? За то, что он посмел предположить, что метеориты — это простые камни, падающие с небес. «Как?! Небо — это святыня… Это мир богов — какие там камни? Ты богохульник — вон из города…».

Так вот… для того чтобы можно было исследовать мир небес с помощью законов земной механики (то, что и начали делать Коперник, Галилей…), необходимо было основываться на сугубо христианском догмате о творении мира из ничего: мир планет не есть святыня… Он точно так же создан Богом, как и Земля. Опять же если вы вспомните какую‑нибудь концепцию Агни–йоги (там всякие планетные логосы, умные мыслящие планеты и так далее), там об этом говорить нельзя. А здесь…

Кто был первый учёный, который дерзнул предположить, что можно описывать движение планет с помощью земной механики? Имя вы знаете — вы не знаете, что это он. Это был Буридан (XIV век). Буридан, исходя именно из христианского догмата, заложил основу всей европейской последующей механики. Он сказал так: «Господь, однажды создавший мир, дал импульс планетам. И этот импульс они сохраняют до сих пор». Закон сохранения движения. Этот закон рождается именно в богословском лоне. И затем уже дальше всё может развиваться.

О гелиоцентризме говорить можно много… Я не знаю, поймёте вы меня или нет, но лично я убеждённый геоцентрист. До сих пор. Я считаю, что Земля — в центре мироздания. Джордано Бруно считал иначе. И, в общем, его правильно сожгли.:) Но Земля в центре мироздания, всё‑таки. Почему?

Дело в том, что то, что произошло во время этого конфликта, я это называю «казус контекстуальной беспризорности», когда мысли, высказываемые в разных контекстах, вырываются из контекста и ставятся в другой. Земля, действительно, центр вселенной! Но это метафизический центр — смысловой центр. Чтобы было понятно, ещё один анекдот из моего жития…

Когда я только поступил в семинарию… Первая неделя в семинарии — это просто масленица сплошная: нас все так любят, замечательные лекции читают, на экскурсии возят. И вот одна из первых лекций рассказывает нам историю Троице–Сергеевой лавры, в которой находилась семинария. Рассказывает отец Андроник — это внук отца Павла Флоренского. Значит, тем паче интересно. И вот он нам рассказывает: «Дорогие братья, в центре Троицкого собора стоит рака с мощами преподобного Сергия Радонежского…»

В зале шум. Мы говорим: «Батюшка! Мы две недели уже здесь живём: да она же не в центре, она сбоку там, справа!»

Он говорит: «Простите, братья. А что же ещё может быть центром Троицкого собора? А Троицкий собор стоит в центре лавры…»

Опять в зале шум. Мы говорим: «Батюшка, в центре — Успенский собор! А Троицкий — он в углу, слева!»

Он говорит: «Да нет, братья дорогие. Что же ещё может быть центром Троице–Сергеевой лавры, как не Троицкий собор?» Затем говорит: «А лавра стоит в центре России…»

Здесь уже мы не стали измерять линейкой расстояние до границы. Просто это сердцем чувствуется…

Так вот. Есть физический центр, математический. И есть метафизический центр. Земля заброшена на окраине галактики. Это по–библейски. Помните, Христос разве в Риме рождается, в столице? Он рождается в глухой провинции. Иудея — что такое? Глухая в превосходнейшей степени провинция Римской империи. Но даже там он рождается в Иерусалиме разве? В Вифлееме — маленький городок, пригород. И даже там — не в городе, а в яслях для скота. На скотном дворе, по сути дела…

Это расхождение физического и смыслового центра. С точки зрения смысла, Земля, несомненно, находится в центре мироздания.…Как много в мире носителей жизни? Во вселенной? Ничтожное количество по сравнению с этими безбрежными океанами пустоты. Тем не менее, мы скажем: вот здесь теперь смысл вселенной. Наконец, появляется человек. Земля оказывается той точкой, через которую — неважно, как далеко это от центра галактики, — эволюция вселенной идёт здесь… Я уж не говорю о том, что неважно, есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе. А вот то, что слово стало плотью именно здесь, на Земле и в Палестине, это факт, который важен для всей вселенной. Я не знаю, нуждаются марсиане в спасении или нет: может быть, они не согрешили… Но, если они согрешили, жертва за их спасение была принесена здесь же — на Земле, в Палестине…

В этом смысле несомненно, что Библия геоцентрична. Другой вопрос, что Джордано Бруно начал хулиганить. Джордано Бруно, во–первых, не был астрономом. Неправда говорить, что Джордано Бруно был великий учёный, которого сожгли инквизиторы. Вы можете назвать хоть одно научное открытые, которое связано с именем Джордано Бруно? От Пифагора штаны остались, от Ньютона — яблоко… От Джордано Бруно что осталось? Ничего. Он не был учёным. Он был публицистом, который начал увлекаться оккультизмом (с каждым бывает, в разные века). И ряд идей, которые были в античной натурфилософии, он решил изложить заново. Идея множественности миров и так далее.…

Дело вот в чём. Джордано Бруно увлекался масонскими изотерическими традициями — в частности, традициями герметизма. И в это время в Европе распространяется интеллектуальная мода — считать Солнце духовным центром вселенной. Почитание Солнца как божества. Вот это и была ересь Джордано Бруно, за которую ему пришлось поплатиться: почитание Солнца как божества. Что касается Коперника, здесь гораздо проще. Его никто не преследовал. Он был каноником — католическим священником.

А с Галилеем гораздо интереснее. Вы знаете, что Ватикан недавно реабилитировал Галилея. Пересмотр его дела был. И пересмотр сопровождался работой в архивах Ватикана. Из этих архивов выяснились некоторые страшно интересные вещи. Оказывается, инквизиция спасла Галилея. Дело в том, что на Галилея поступил донос. Его обвиняли в проповеди атомизма.

(*Примечание: атомизм — учение, заимствованное Демокритом в результате поездки на Восток; Демокрит полагал, что всё сущее состоит из мельчайших неделимых частиц, в том числе душа и Бог; например, обмен чувствами, по Демокриту, означает обмен мельчайшими и особо подвижными атомами, которые глаз человека не может различать).

Галилей был атомистом.…Дело в том, что XVI век — это век реформации и контрреформации. И вот здесь мне придётся (я не знаю, поймёте ли вы меня) уйти в самую гущу богословских вопросов. Капельку терпения… Это век Тредентского собора. В это время реформаторы отрицают, что человек на литургии причащается телом и кровью Христа. То есть, протестантская позиция, в отличие от католической и православной, считает, что причастие — это просто символ, воспоминание о Тайной вечере. А древняя церковная позиция (православные и католики до сих пор так считают) по этому поводу говорила, что причастие — это, действительно, тело и кровь Христа. И тогда в полемике с протестантами Тредентский собор принимает евхаристический догмат. Этот догмат гласит, что во время литургии происходит пресуществление вина и хлеба в кровь и тело Христа. А дальше возникает вот какой вопрос: облаточка, кусочек причастия маленький, а Христос большой — как тело Христа, всё целиком, может оказаться мистически в этой облатке?

И вот отсюда, из этого вопроса, католическое богословие выводит очень чёткий постулат физический: пространство есть нечто абсолютно внешнее по отношению к физической реальности. И поэтому любое тело может быть ужато до размера минимальной, по сути, математической точки.

Вы помните знаменитый вопрос: сколько ангелов уместится на кончике иглы? Это гениальнейший вопрос — это вопрос, из которого родилась наука Нового времени. Не смейтесь. Это же ведь вопрос исчисления бесконечно малых величин. Кончик иглы — это символ математической точки, а ангел — это минимум телесности, в свою очередь. Дифференциальное исчисление начинается здесь. В принципе евхаристии тот же вопрос: может ли в минимуме пространства уместиться сложно структурированное тело? Физики присутствуют в зале? Не может? Может. Первоатом Лиметра: вся вселенная в точечном состоянии. Почему, откуда у Лиметра эта концепция? Да потому что Лиметр католический священник. Его католическая вера помогла создать ему эту математическую модель.…

Так вот. Античный атомизм предполагает, что есть некоторые минимумы стихий — атомы стихий (атомы земли, атомы воды, атомы воздуха, атомы огня). Это — примитивнейшие и пространственно–минимальные объёмы. А дальше: эти атомы входят в разные сочетания, и тогда возникают сложные разнообразные тела. Отсюда вывод: атома человека быть не может, потому что человек — это сочетание всех стихий. А здесь уже католическое богословие говорит: простите, для обоснования нашего понимания причастия, нам нужно доказать, что есть атом человеческого тела и поэтому даже в пылинке причастия содержится весь Христос. Кроме того, после Тредентского собора законодательство католических стран приводится в соответствие с решениями Собора, а именно: за хулу на евхаристию — смертная казнь.

Представьте себе теперь инквизиторов, когда они получают донос, что доктор Галилей проповедует атомизм. А архиепископ Флоренции (председатель суда) — лучший друг Галилея. Рим есть Рим: это древняя правовая культура. Это такие крючкотворы, которые много чего умеют. Инквизиторы делают что? Они подменяют обвинение. Они обвиняют Галилея совершенно по другому поводу: «Ты утверждаешь, что Земля вокруг Солнца вертится? Ты что не знаешь, что книжка Коперника уже 5 лет, как запрещена?! А ты её читаешь и проповедуешь?» Что происходит? Инквизиторы предъявляют Галилею обвинение, по которому не полагается уголовное наказание и за которое можно максимум пожурить. Инквизиторы объявляют Галилею «страшный» приговор: 2 месяца прожить в загородной резиденции архиепископа Флоренского, каждый день читая 6 покаянных псалмов…

Так вот. На самом деле, это парадокс развития европейской науки. Астрономы очень поздно приняли систему Коперника–Галилея–Кеплера. А, знаете, кто её воспринял на ура? Журналисты. Тогда ещё журналисты не в нашем смысле, а гуманистическая интеллигенция: люди, которые ничего не понимали в астрономии, с восторгом восприняли гелиоцентрическую модель мира. Почему? Это очень важная идея: если общество какую‑то идею воспринимает с восторгом, хотя не понимает её сути, значит, эта идея отвечает каким‑то важным идеологическим потребностям общества. Какие были эти потребности? XVI век в истории Европы — это страшный век: Европа залита кровью, реформационные воины, чума.

И вот тогда рождается естественное представление о том, что на Земле нет истины… Истину надо искать выше, в небесах. Что человек — это ничтожная тварь. Помните Лютера? «Разум — это потаскуха дьявола…». И поэтому человек не может быть вместилищем истины. Вот там — сияющее, светлое, непорочное Солнце без пятен, оно и есть истинный центр.

То есть, по–своему, религиозно окрашенная мизантропия и создала этот казус увлечения коперниканством в европейском гуманитарном сообществе XVI века.

В заключение осталось вновь вернуться к вопросу о соотношении веры и разума, детализировав его на уровне вопросов о доказательствах бытия Бога. Я не буду доказывать вам, есть Бог или нет. Я знаю эти доказательства, я считаю их очень убедительными. Но я не буду их использовать по одной простой причине.

Григорий Богослов однажды сказал: «Бог жаждет, чтобы Его жаждали…». Бог есть любовь и Он ждёт от нас любви…

Теперь скажите, пожалуйста, вы можете себе представить девушку, от которой жених требует только одного: «ты признай, что я существую! Я тебе сейчас докажу, что я существую, я тебе паспорт покажу».

Неужели этого достаточно для любви? Очевидно, нет… Так же и Богу. Его не интересует, знаем ли мы, что Он есть или нет. А вот дальше: если это знание о Нём, преобразилось ли оно в нашей воле, в жаре нашего сердца, в нашей вере? Кстати, вы знаете о том, что русское слово «вера» происходит от санскритского слова «вар»? «Вар» — горячность, жар.

Он в этом смысле веры от нас требует, а не просто предположения о том, что что‑то там есть…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Сотворение мира — начало

Предмет нашего сегодняшнего разговора будет в достаточной степени конкретен. Это первые три главы Книги Бытия — то, с чего начинается Библия.

Передо мной был выбор, использовать ли эту неделю для того, чтобы дать вам общий набросок православного богословия? Но я думаю, что это получилось бы слишком эскизно и слишком поверхностно. И поэтому давайте выберем сегодня одну тему, о которой поговорим более подробно, хотя бы для того чтобы увидеть какие‑то возможности, которые свято–отеческое толкование Библии в себе таит.

Итак, начало Библии известно всем: это рассказ о сотворении мира. Это настолько известно, что мы даже не придаём значения такому началу. Дело в том, что я вот сейчас пробую вспомнить, например, священные книги других религий и я нигде не могу вспомнить, чтобы ещё какой‑то священный эпос начинался именно так. Махабхарата так не начинается, Коран так не начинается… О каких‑то других событиях там рассказывается, а вот чтобы именно история мироздания начиналась с этого… Обычно это повествование в других религиях идёт где‑то в середине книги священного эпоса.

Библия с этого — начинает…

Чтобы понять, почему это так важно для библейского миропонимания, вспомним, в каких условиях Моисею даётся шестоднев.

В это время Израиль странствует в пустыне (Пятикнижие пишется в период странствия Израиля). Это бездомный народ–скиталец, который оставил позади Египет и ещё не дошёл до Палестины. Это самый нищий народ Ближнего Востока: у него нет своей земли, у него нет своей истории, у него нет своей письменности — у него вообще ничего своего нет. Когда потом (ещё пройдут века) в Палестине Соломон захочет поставить храм, окажется, что среди евреев нет ремесленников даже, и Соломон будет звать, как описывает Библия, ремесленников из Финикии, из того же Вавилона, из Египта. Да… Израиль — самый нищий народ этого времени.

Что же из этого следует дальше?

Есть такой принцип библейской работы: если ты хочешь понять смысл какого‑то места, посмотри, а не встречается ли эта мысль или этот сюжет в других книгах Библии, потому что при всём том, что это десятки книг, это всё‑таки одна Книга. И давайте сопоставим эти разные места — и, может быть, мы вместе поймём общий библейский контекст.

Так вот… таким «параллельным» местом к первой главе Книги Бытия являются 40–е главы из книги пророка Исайи: в них тоже рассказывается о том, как Бог создал мир. Но пророк Исайя точнее, полнее, может быть, даже, чем Моисей, указывает контекст, в котором творение мира происходит. Исайя обращается к израильскому народу в очень похожей ситуации с Моисеем: у Израиля опять нет своей земли, он опять народ рабов, народ нищих — он пленён Вавилонской империей на этот раз (не Египетской, а Вавилонской) и находится ещё в плену. И вновь те же самые искушения.

Вы помните, что когда Моисей ведёт свой народ через пустыню, евреи всё время бунтуют и говорят: «Давай вернёмся назад в Египет — там нас мясом кормили. Там было хорошо, а здесь мы голодны. Мы лучше откажемся от этого Бога, если Он от нас требует таких мучений, лишений. Признаем египетских богов и снова будем жить в довольстве и счастье».

Проходит четыре столетия. Евреи оказываются в Междуречье — в Нововавилонской империи. И вновь то же самое говорят люди: «Зачем нам нужен этот Бог Палестины — зачем нам нужен наш Бог, если Он нам не помог, если мы потерпели военное поражение, если наши враги оказались сильнее нас, богаче нас, знатнее нас — если мы здесь снова на положении рабов? Может быть, мы должны принять богов наших новых владельцев? Может, мы должны теперь поклониться вавилонским богам?»

И вот здесь пророк Исайя обращает свой голос к Израилю и говорит ему самое важное… Что же это самое важное?

Позвольте мне сделать небольшой экскурс в историю религий. Дело в том, что те исследования, которые были проведены в XX веке этнографами и историками, показывают, что всё‑таки в мире не было такого народа, который был бы всерьёз многобожником — политеистом. Практически во всех известных нам народах и культурах есть представление о том, что Бог всё‑таки один. Другой вопрос, что многие народы считают, что до этого единого бога ему нет дела: ни народу нет дела до этого единого бога, ни этому высшему богу нет дела до этого народа, до земных дел. И вот та форма религиозности, которая наиболее распространена в мире и в истории, эту форму можно назвать словом «генотеизм»: когда тот или иной народ избирает маленького божка, с которым заключает свой завет. Помните, греки (афиняне) заключают свой завет с Афиной. Например, в Эфесе заключают свой завет с Артемидой Эфесской — у каждого города есть свой ангел–хранитель, есть свой божок, который, считается, покровительствует ему. У каждого народа, даже у каждой семьи…

И при этом языческое сознание считает так: к единому богу обращаться тяжело, стыдно — он далеко, а мы вот с нашим маленьким божком, который у нас есть, договоримся, он будет нас защищать.

Но дальше из этого следует другая вещь: если я почитаю моего бога на моей территории, то когда я приехал в чужую страну, я должен почитать богов этой земли. Поэтому грек, приезжая в Египет, совершенно спокойно идёт в храм Осириса и приносит там надлежащие жертвы. Он считает, что, скажем, Астарта в Вавилоне и Гея в Греции — это одно и то же.

Казалось бы, какая замечательная веротерпимая позиция… Но из неё следуют некоторые очень интересные выводы.

Первое: если произошло столкновение двух народов и один из них победил другого, отсюда языческое сознание делает какой вывод?

«Боги моих противников оказались сильнее моих богов». Помните, в Илиаде: схватка (битва) на земле — это всего лишь отражение битвы, которая происходит на небесах между олимпийцами; и если моя армия проиграла, значит, мои боги не так сильны — так, имеет ли смысл мне кланяться слабым маленьким моим божкам, я лучше поклонюсь богам народа–победителя.

Отсюда в языческом мире в принципе никогда не ставился вопрос о религиозной истине. Религиозный утилитаризм, практика — да, но об истине никогда языческий мир не задумывался… И, пожалуй, впервые свободу совести начали отстаивать христиане: независимо от того, где мы живём, в каком народе, среди каких язычников, мы будет исповедовать свою веру, даже если мы унижены, оскорблены, пленены — от своего Христа мы не отречёмся… Это то настроение, с которым христиане пришли в мир и победили Римскую Империю.

Но ещё одно следствие отсюда вытекало… Если благополучие и военный успех моего города, моего народа зависит от силы моих богов, от того, помогут ли мне мои боги, отсюда следовало, что весь народ должен ублажать государственных богов. Грек мог быть очень веротерпим по отношению к египтянину — в том случае, если он приезжал в Египет. Но если египтянин приезжал в Грецию и не приносил жертв греческим богам, считалось уже, что он делает что‑то непристойное. А если грек не приносит жертв греческим богам, это изменник нации — изгнание наказание ему или смерть. (Вы помните — Сократа ведь за атеизм судили: «Как же? Он не почитает наших местных богов? Он о едином Боге учит — он атеист, атей»).

Так вот, поэтому христиане были преследуемы и ненавидимы в Римской Империи — «Как? Вы живёте среди нас, но вы не молитесь нашим богам?! Нет, пожалуйста, молитесь своему Христу, сколько угодно, но кроме этого извольте молиться и нашему кесарю, и нашему Юпитеру!». И вот здесь христиане были готовы уйти на смерть, на любые лишения, но они не признавали, что боги язычников и Бог Библии — это один и тот же бог. Боги язычников суть бесы, говорит Библия.

Так вот. Пророк Исайя проповедует Израиль, который вновь воспроизводит в себе языческие стереотипы мысли: раз мы проиграли и мы находимся на земле Вавилона, то мы должны кланяться Астарте.

И вот тогда пророк Исайя напоминает: «Послушай, Израиль, ты забыл одну маленькую деталь — твой Бог это не бог Палестины, который существует где‑то в одном ряду с богом Египта и богом Вавилона — твой Бог это тот самый единый Бог, чьё имя велико и чудно, это тот Бог, который один создал весь космос, твой Бог–Творец. И поэтому неважно, где ты находишься — в Палестине или Вавилоне, — Богу можно поклоняться везде, и здесь надо исполнять закон, и здесь нельзя забывать заповеди Моисея…» (-35:54)

И вот тогда Исайя говорит своему народу: «Послушай, Израиль, твой Бог, Он из небытия создал этот мир. Бог, который может из низин создать горы, Бог, который может из гор вновь создать пустыни, рассеять их по ветру — твой Бог, Израиль, это такой Бог… Бог, создавший мир, — это господин истории, и Он силен слабый народ привести к власти, и тиранов Он силен низложить. И поэтому… не отрекайся, Израиль… Ты сейчас — ничто, ты историческое ничто. Но твой Бог может из тебя создать Гору Феонскую, на которую возложат своё упование все народы…» Я, простите, своими словами пересказываю…

Так вот, то же самое проповедует Моисей своему народу во время исхода из Египта.

На самом деле, рассказ о создании мира — это рассказ миссионерский. История церкви начинается с создания мира. Вы понимаете, дело в том, что в любой языческой концепции история церкви, история народа — это часть истории космоса. Но в Библии — наоборот: история космоса — это часть истории народа, потому что весь мир создан ради народа Божия, весь мир создан ради церкви — мир создан ради Христа.

Таким образом, мы видим, что первая глава Книги Бытия носит полемический, миссионерский характер. Проповедь о едином Боге противостоит пантеону, множеству языческих богов — это миссионерская проповедь.

И вот теперь посмотрим сам текст…

Я вас не буду спрашивать, потому что я достаточно проводил таких экспериментов уже. Я боюсь, что если современного кандидата наук (любых) и даже доктора (я не говорю о студентах уже) спросить, с чего начинается Библия, то он ответит: «Вначале было слово».

Дорогие мои, это неправда. Библия начинается со слов: «В начале сотворил Бог небо и землю». Вот давайте… первый стих… Философы меня поймут. Задача философа заключается в чём? Философ берёт простую вещь и делает её непонятной — это работа философа во все века. Вот я сейчас попробую сделать то же самое. Казалось бы, чего проще -

«В начале сотворил Бог небо и землю»

Давайте попробую этот простой стих сделать для вас непонятным.

«В начале». Скажите, пожалуйста, — вопрос уже к филологам, простите: это про что? Дело в том, что словосочетание «в начале» — это может быть обстоятельство времени — да? — и обстоятельство места. Я могу сказать: «Вначале я пошёл в кино». А я могу сказать: «В начале улицы стоит кинотеатр». Так вот: «В начале создал Бог небо и землю». Под «началом» что имеется в виду: пространство или время?

В принципе, конечно, всё вместе. Как писал Блаженный Августин… у Августина есть просто поразительная мысль, он приводит шесть разных смыслов этого первого слова Библии, а затем говорит: «Если бы я был на месте Моисея и мне было бы поручено писать книгу высшей достоверности для всех времён и народов, я бы попытался её написать так, чтобы все возможные смыслы здесь были вместе». Вот, конечно, здесь и время, но и место.

Дело в том, что параллельное‑то место какое в Библии к этому стиху?

«В начале сотворил Бог небо и землю»

и -

«В начале было слово. И слово было у Бога. И слово было Бог. И всё, что начало быть, начало быть через Него».

Значит… «в начале» — в логосе. В Божественном слове, в Божественном разуме, логосе создаёт Бог мир — в своей мысли, в замысле…

Следующее. По–еврейски начало — это «берешит». Вот, значит, первая строка Библии:

«Берешит бара Эллогин…».

Буква «б» на иврите пишется как вот такого рода скобка — скобка, повёрнутая справа налево. (Вы знаете, что на иврите читается не так, как мы читаем по строчке, а наоборот.) Таким образом, вот с этой скобки начинается Библия. И вот очень интересно, что раввинестическая традиции очень мудро указывает на смысл — это скобка, открытая в одну сторону: то, что было после этого, мы знаем; то, что было до этого, это тайна Божья. Поэтому задавать вопрос, что делал Бог до того, как Он создал наш мир, бессмысленно — это тайна. Это тайна хотя бы потому, что до этого времени не существовало. Спрашивать о том, что делал Бог до того, как Он создал время, это всё равно, что спрашивать, сколько килограммов в вашей совести. Это несоизмеримые просто вещи: совесть не меряется килограммами — и вечность не измеряется в категориях «до» и «после»…

Итак, в начале (в этом логосе) — «Берешит бара».

Глагол «бара» — один из пяти глаголов в еврейском языке, который означает творчество (работу). Но этот глагол имеет в виду всегда смыслом своим «творение из ничего». Никогда этот глагол в качестве своего подлежащего не имеет «человек» — только Бог может «бара», только Бог может творить из пустоты. Человек может творить, пересозидая существующий материал (психический, своей мысли, душевный, творить себя в покаянии, перетворять себя в материальном мире, историческом…), но Бог может творить из того, чего раньше в принципе не было. И поэтому «бара» мы встречаем крайне редко. По–моему, раз 7 мы встречаем это в шестодневе. И ещё (что очень важно) «бара» стоит в 50–ом псалме: «Сердце чистое созижде во мне, Боже…» — вот именно «создай», «заново создай», по сути дела «я своё сердце в пустоту превратил» своими грехами, и вот из этой пустоты — «бара»: создай меня заново, Господи. Значит, это не «сделать», не «смастерить» из прежней существовавшей материи…

(Вы помните — концепция Платона: есть бог Демиург, есть мир идей (некоторая концепция, которой должен соответствовать мир) и есть просто материя — мёртвая, бесформенная, которую надо оформить, преодолев её инертность, оформить по этим идеям. Василий Великий гениальную совершенно, по–моему, убийственную даёт характеристику Платоновской концепции: он говорит — «Бог не нуждается в складчине». Не вскладчину библейский Бог творит мир: Он сам создаёт идеи, Он сам создаёт материю, из которой Он создаёт мир.)

Значит, «бара»…

Дальше идёт ещё одно загадочное слово, которое в русском переводе переводится как «Бог»: «Эллогин».

Вообще буквально это — «Боги» или даже, ещё точнее, «Господа». Во–первых, это множественное число — «Эллогин». Единственное — «Эллоах» («Господь»). С другой стороны, можно «Эллоах» сказать, обращаясь к некоторому уважаемому человеку, властителю. Поэтому «Эллогин» на языке Библии, можно сказать, скажем, «судьи Израиля» — тоже называются «Эллогин»; князья могут так называться, патриархи. Но здесь, конечно, речь идёт не о людях. Но, тем не менее, смотрите, какая интересная вещь: почему во множественном числе? Ведь получается странная вещь: «В начале» — «Боги» — «сотворил», потому что «бара» — то стоит в единственном числе. «Боги сотворил». Если бы «Боги сотворили», перед нами была бы типичная языческая концепция. И, тем не менее — «Боги сотворил»…

Иудейская традиция считает, что в данном случае множественное число — это вежливая форма обращения — как мы обращаемся на Вы: некоторый избыток, именно преизбыток Божества тем самым выражается. Но христианская традиция это понимает несколько иначе… Это первый намёк на Троицу…

Что такое «небо и земля»?

Дело в том, что в еврейском языке отсутствует слово, которое аналогично русскому слову «бытие» или греческому слову «космос» — бытие как таковое. Поэтому, когда еврей хочет сказать «всё, что есть» (мы бы это словом «бытие» сказали — «сущее»), еврей говорит «небо и земля»: такой двуединый мир, две его половинки, небо и земля.

То есть, первый стих: В начале Бог создал всё…

В некотором смысле мы можем сказать, что первый стих — это краткий конспект последующей всей главы, это краткий конспект последующего шестоднева. А вот дальше начинается уже собственно первый день…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Сотворение мира — день первый

…«Земля же была безвидна и пуста. И дух Божий носился над водою…».

Стих совершенно поразительный. Вы понимаете, что здесь поразительного? Создал Бог небо и землю. После этого (вдруг) — «земля была безвидна и пуста»… Библия ничего не говорит о небе…

Вот часто говорят, что Библия — это еврейская мифология. Дорогие мои, у мифологии есть свои законы, и любому историку религии, этнографу они прекрасно известны. Есть законы человеческого творчества — в том числе, законы человеческого творчества в области религии. Так вот, одним из таких законов, просто социологически удостоверяемых в истории религий, является то, что когда человек творит свою (рукотворную) религию, мифологию, на центральное место в этой мифологии он ставит космические сказания. История звёзд: почему вот это созвездие такое; почему на Солнце пятна; почему на Луне мордочка; что это за Большая Медведица; что такое млечный путь — кто пролил там молоко?.. Любая народная мифология говорит очень много об истории звёзд или об истории животных (почему у слона длинный хобот, например; почему у жирафа длинная шея…). Мифологии — сказки — всегда об этом говорят. Библия об этом глухо молчит.

Создал Бог не только землю, но и небо… И больше о небе ни слова — «земля была безвидна и пуста».

Почему так?

А потому что это миссионерская книга. Помните ли вы, что народы Ближнего Востока поклонялись звёздам? Поклонялись небесным светилам — для язычника это божества. И вот Моисей, поэтому, об этих божествах ничего не говорит. Эти звёзды созданы Богом.

Но дальше мы перенесёмся в четвёртый день — и что мы там увидим? Когда Бог создаёт два светила… как это? «Солнце и Луна», — мы с вами скажем. Но так Библия не говорит. Библия не говорит нам, что созданы Солнце и Луна. А говорит: «И создал Бог два светила: светило большое, чтобы светило днём, и светило маленькое, чтобы оно освещало ночью…».

Вы понимаете? Даже имён здесь нет.

Вот я сейчас скажу такую вещь, которую буду подтверждать всем своим ходом: Библия демифологизирует мир… Демифологизирует, депоэтизирует, если хотите — из сказки она нас учит твёрдо стоять на ногах и понимать, что к чему существует в мире.

Вчера мы с вами говорили о библейском геоцентризме. Это принципиально важно. Смотрите: Луна для вавилонянина это «Астарта», Солнце для египтянина это «Ра»… А здесь просто, две лампы Бог повесил: одну, чтобы эта лампа тебе помогала днём пахать землю, а другую, чтобы она тебе помогала в нужник, простите, сходить ночью.

Это — на обслугу человека. Космос — это «коммунальное хозяйство», которое служит человеку, и ничего больше. Он не может быть источником поклонения, этот космос…

«Земля была безвидна и пуста…».

Почему она была безвидна? Вообще говоря, одна из трактовок, по–моему, Василию Великому принадлежащая, она отвечает на это гениально просто: «Видеть было некому. Поэтому она была безвидна». Ну, человека ещё не было — некому было её видеть.:) Значит, безвидна и пуста.

Но мы можем сказать «безвидна», на самом деле, иначе: «аморфна». Аморфна — не было в ней ни вида, ни величия. Вот это вот то, что создаётся в начале, это, по свято–отеческому церковному толкованию, очень глубокому, это первоматерия. Это не многообразие нынешней вселенной. Это первоматерия, которая затем уже в течение нескольких дней будет оформляться в конкретные совершенно Солнце, планеты, животных, людей и так далее…

Сначала Бог создаёт некоторую первоматерию — она «была безвидна и пуста. И дух Божий носился над водою». Вот здесь тоже много всяких интересных вещей.

Что касается духа, то здесь понятно — «веруах». Конечно, можно сказать, что это ветер — на еврейском языке это одно и тоже. Но здесь всё‑таки этим же словом обозначается дух. Значит, смотрите теперь, какая получается вещь: опять намёк на Троицу для христианина.

Ну а дальше: «дух Божий носился над водою». А вот это слово гораздо интереснее. По–еврейски «носился» — «мэраxэфэт». Мэраxэфэт — это слово… вообще это слово конгениально, абсолютно созвучно русскому слову «нестись».

Русский глагол «нестись» имеет два смысла. Да, мальчишка носится на велосипеде, но и птица несёт яйца… «Нестись» — в смысле «высиживать». И вот понимаете, дело не в том, что этот веруах дует из угла в угол вселенной и гоняется над мировым океаном. Нет! Здесь дух уподобляется птице, которая высиживает мировое яйцо. Своей любовью, своими крыльями сохраняя его…

Потом в Книге Второзакония Бог о себе будет говорить, сравнивая себя с орлом, который высиживает Израиль.

Христос в Новом Завете — помните, когда Христа ведут на Голгофу? — обращает к женщинам Иерусалима горькие слова: «Иерусалим–Иерусалим, сколько раз я хотел собрать детей твоих под крылья Мои, как птица собирает птенцов под свои крылья. Но вы не захотели. Се — оставляется дом ваш пуст…».

Вот… понимаете, какая вещь… Изначально нам Библия даёт образ любви, которая теплом своим согревает начала мироздания. Знаете, что здесь удивительно? В любой мифологии мир возникает в результате войны. А здесь — в результате тёплого высиживания… Здесь нет космической войны (сил зла, материи и духа), как это есть, скажем, в индуистском эпосе и греческом, и любом другом. В Библии нет войны… Не война стоит у истоков мироздания, а слово Божественной любви…

Точно так же в Библии нет теогонии. «Теогония» — помните, что это такое? Происхождение богов.

Опять же, любая языческая мифология нам рассказывает об истории божественной семьи: как такой‑то бог породил такого‑то, тот потом породил таких‑то, затем они между собой подрались, кто‑то кому‑то чего‑то отрубил, из отрубленного потом такая‑то богиня появилась и так далее…

Ну… классический пример — Афина, уже упоминавшаяся. Откуда она взялась‑то? Она вышла из головы Зевса. Замечательно. А вы помните, как Афина оказалась в голове Зевса? М? Дело в том, что у Зевса была жена. Звали её Метидой. Короче, они поругались. И Зевс решил Метиду сссж… в порошок, короче. А с Метидой справиться было непросто даже Зевсу. Дело в том, что Метида, она (как из сказки «Кот в сапогах») спокойно принимала любой образ, любую величину. И, представляете, когда твоя жена вырастает ростом до небес, с ней не очень‑то просто справиться. И поэтому Зевс идёт на обычную уловку Кота в сапогах. Он говорит: «А ты, действительно, можешь любую форму принять?» Метида говорит: «Да». Он говорит: «А ты можешь маааленькой стать?» А она говорит: «Ну, конечно, могу…». — «Ну, стань, пожалуйста?». Она становится. Тут Зевс, не будь дурак, её и съел. А Метида была уже беременна в это время от него. Беременна Афиной. Вот так в его голове, простите, и оказалась Афина.

Милая детская сказка, правда? Таких милых детских сказок полно в греческом эпосе. Мы с вами помним Афродиту, выходящую из пены морской. Надо рассказывать, откуда эта пена взялась‑то? М? Или дальше сказок Куна никто ничего о греческой мифологии не знал? И откуда эта пена в мировом океане взялась — кто кому чего отрубил перед этим… Не буду я рассказывать, ладно. А‑то скажут: у нас тут, понимаете, отец Андрей приехал читать лекцию на эротическую тематику.

Так вот… никакой такой теогонии, борьбы богов (теомахия) — никакой теомахии здесь в Библии нет.

Значит, «Земля была безвидна и пуста. И дух Божий носился над водой…».

Что здесь интересно? О воде не было сказано до этого ни слова. Откуда вода‑то взялась, над которой носится дух Божий? А вот дело в том, что и в античной философии (Фалеса, скажем, вспомним), и вообще в мировой мифологии вода — это образ праматерии. Потому что у воды нет формы. Это некоторая аморфная субстанция — такой «апейрон». Так вот… раз земля была безвидна и пуста, она с водой сравнивается: бесформенная… Мировой океан. И дух Божий его согревает, чтобы в нём родилась жизнь…

А затем: «И сказал Бог: «Да будет свет». И стал свет. И был вечер, и было утро. День один».

«И сказал Бог». Обратите внимание — через эту формулу будет дальше идти развитие всего мироздания. Сказал Бог — сказывается, проговаривается что? Слово. Вот мы вновь видим то самое слово, логос Божий, которым создаётся весь мир. Мы его встретили на первых страницах Библии — и мы его увидим потом, в кульминации: слово Бога стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины. То слово, которое потом на Голгофе распнёт. Это то слово, которым был создан весь мир, весь космос. «И сказал Бог: «Да будет свет». И стало так. Опять обратите внимание: никакого сопротивления, никакого упрямства.

«И был вечер, и было утро…». Вы обратили внимание на то, что в Библии обратный порядок исчисления суток? У нас мы бы сказали — был день, и был вечер; было утро, и был вечер («день и ночь — сутки прочь»). Библия считает иначе: ночь и день — это сутки. «Был вечер, и было утро».

Почему так?

Одна из непосредственных текстуальных причин заключается, очевидно, в том, что свет возникает в конце первого мирового дня. Сначала безвидность материи создаётся, дух Божий сначала носится над ней в темноте. А затем «да будет свет» — к исходу первой мировой эпохи. Значит, утро, оно не у начала мироздания, а космическое утро — это, скорее, вторая фаза.

Во–вторых, обратите внимание — получается так, что любой день творения начинается с ночи. Дело в том, что ночь — это время зачатия. Время рождения, время, когда, действительно, созидается что‑то новое. Василий Розанов однажды замечательно спрашивает: «Вы можете себе представить гениальное стихотворение, написанное в полдень?» Нет… В полночь, скорее, а в полдень — нет…

Так вот, на самом деле, Библия говорит нам не о днях творения, а о ночах творения. Именно, действительно, тайна, непостижимая тайна… перехода — из небытия в бытие. Непостижимая тайна, когда из мёртвого возникает живое или из мира неразумного возникает разумный человек… Это до конца мы никогда не сможем понять, откуда это…

«Был вечер, и было утро. День один». Ещё одна тайна Библии. Почему не сказано «день первый»? Про все следующие дни сказано так: «день второй», «третий», «четвёртый»… А здесь — «день один». Почему?

Первый смыл непосредственно из текста мы берём. «День один» (по–славянски — «един»): ночь и день не противостоят друг другу. Свет и тьма здесь не являются противоборствующими космическими началами. «Я творю свет и созидаю тьму», — говорит Господь в книге Исайи. Значит, здесь нет противостоящего Богу начала тьмы. Поэтому «день един».

Кстати, простите, ещё немного о свете я должен буду вам сказать. Тот свет, который творит здесь в первый день Господь, о нём многое, наверно, можно предположить. Если бы моей задачей было согласовать сейчас Шестоднев Моисея с данными современной космологии, я бы сказал так: «Да, это тот свет, который возникает в момент Большого взрыва». Солнца ещё нет — это, действительно, позднее гораздо. Светил ещё нет. Но некоторая световая стихия уже создаёт космос. Не «освещает» космос…

Это ведь удивительное открытие современной космогонии: не существует пространства вне света. Пространство создаётся только светом. Только там, где есть энергия, где есть материя, только там создаётся пространство. И, если материя возникает из некоторой первичной точки, то, распространяясь со скоростью света, она раздвигает границы пространства.

Я бы мог сказать, конечно, так о том свете, созданном Богом в первый день раньше всех светил… Но, по большому счёту, мне это неинтересно — заниматься подгонкой Библии под современную космогонию или наоборот. Меня больше интересуют философские, богословские выводы из этого.

Смотрите: Бог создаёт некоторый свет, который станет основой мироздания… Возникает вопрос: этот свет, он исчез, или мы можем его увидеть?

Ну, вы знаете, что жутко волнуют космологов реликтовые излучения: «Как бы нам поймать пульс вселенной в первом мгновении её бытия — послушать его?».

И вот точно так же меня как богослова волнует: а вот этот вот первый свет, он ещё остался? Его можно коснуться или нет?

И вот здесь православная мистика говорит — да, можно…

Если человек будет идти путём очищения сердца, путём духовных упражнений, он этот свет увидит в своём сердце… Это утверждают все религии мира: человек, когда он занимается некоторыми медитациями, видит световидность, свет некоторый в своей душе. И вот здесь принципиальная грань между христианством и язычеством пролегает. Язычник скажет: «Тот свет, который я в результате медитации увидел в себе самом, это и есть Божественный свет!». А христианин скажет: «Нет, дорогие… надо различать: есть естественная световидность моей души…» («Ум подобен свету», — это и авва Дорофей пишет, и вся классическая монашеская литература…) Но есть нетварный свет…» То, что называется на языке христианства «благодатью», это нетварный свет — это сияние самого Бога. А тот свет, который мы можем сами по себе найти в нашей душе вне Христа, это отблеск того света, который был создан в первый день мироздания. Это свет не физический, но это свет и не Божественный.

Теперь дальше… Вновь вернёмся к «день един». Почему не «день первый», а «день един»? Ещё один очень важный вопрос.

Дело в том, что Христос говорит о себе: «Я есмь альфа и омега, начало и конец…».

Что такое первый день мироздания? Вселенная новорожденная в этот день. Она только вышла — откуда? Из вечности… И вот теперь я позволю себе вам напомнить категорию гегелевской диалектики — «граница». Или «мера». Граница — это то, что отделяет два разных пространства. Вот есть, скажем, граница, ну например, России и Финляндии. Скажите — кому принадлежит пограничная полоса? Ну вот, представим себе иначе: Амур течёт, граница Китая и России. Кому принадлежит река Амур? Скажем так: китайские рыбаки могут в ней ловить рыбу? Могут. Русский рыбаки могут ловить в ней рыбу? Могут. А — японские? Нет. Значит, граница принадлежит обоим сопредельным пространствам.

Первое мгновение времени, оно граничит с вечностью. И поэтому можем сказать, что в некотором смысле… первое мгновение времени, первое мгновение истории, бытия — оно ещё не оторвалось от пуповины вечности. И поэтому в вечности продолжает пребывать. Как говорил святитель Филарет Московский в прошлом веке: «Бог из вечности глаголет в круг времени…».

Ну а теперь смотрите… «Аз есмь альфа и омега, начало и конец…» — мы вышли из вечности и в вечность мы должны вновь войти. Мы вышли из Бога и к Богу должны вновь вернуться. И вот поэтому этот первый день является не просто первым днём — он является днём как таковым… День один…

Теперь я немножко обращу ваше внимание просто на числовую символику Библии: вся история мироздания, с точки зрения библейской символики, делится на восемь цифр. 6 дней — это 6 дней творения вселенной. Седьмой день — это что такое? Когда Бог почил от всех дел своих. Седьмой день — это день человеческой истории — когда не Бог творит, а человек творит. Седьмой день — это время от создания Адама до Второго Пришествия Христа. Вот мы живём в седьмом дне. Бог в это время не творит ничего заново — Он помогает нам, если мы желаем творить. Как Христос говорил: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю».

Так вот… а восьмой день — это день возврата в вечность. День Суда — день преображения мира.

И вот теперь мы с вами можем понять немножко церковную богослужебную символику. Скажите, пожалуйста, воскресенье — это какой день недели по счёту? Седьмой? С какой стати? Суббота отродясь была седьмым днём. Воскресенье — это восьмой день недели. Восьмой! И он же первый — совершенно верно. Почему восьмой? В библейской символике восьмой день — это символ Второго Пришествия… А на евхаристии, на литургии в воскресенье что мы делаем? Мы причащаемся в вечность… Граница времени и вечности растаивает в лучах благодати — человек приобщается к вечности. Вот символика восьмого дня.

(И здесь — вниманию адвентистов, если они есть, если кого‑то интересуют вопросы адвентизма. Суббота почитается православной церковью. Мы не отменили заповедь о субботе. Она продолжает оставаться во всей своей полноте и решительности. Суббота — праздничный день в православном календаре, расписании жизни. Другое дело, что кроме субботы мы празднуем воскресенье… Запрещает ли где‑то Библия праздновать другие дни, кроме субботы? Нет, не запрещает. В древнееврейском календаре были и другие праздники. И вот мы просто, кроме субботы, мы ещё празднуем величайший Праздник новозаветной Пасхи — Воскресенье… Откуда, вы скажете, видно, что православные празднуют субботу? А посмотрите на наши богослужебные уставы. Вот идёт Великий Пост. Православные люди помнят: Великим Постом в субботу и в воскресенье не читаются покаянные молитвы. Молитва Ефрема Сирина — не читается, коленопреклоненные молитвы — не читаются; служится литургия в дни Великого Поста: в будние дни литургия не служится, а в субботу и в воскресенье служится. Величайшее таинство происходит. Дальше… мы можем вспомнить, что в православной церкви до сих пор богослужебная неделя начинается с субботы. «Богослужебная неделя» — церковные люди помнят, что это неделя гласа. Определённые мелодии меняются каждую неделю — цикл двухмесячный. Смена эта происходит, обратите внимание, в пятницу вечером. Потому что день с вечера начинается, библейский день — с вечера к утру. И поэтому богослужебная неделя начинается — в пятницу вечером. И идёт дальше до вечера опять же пятницы. До пятничного утра. Все эти библейские, казалось бы, смыслы, стоящие в этих первых стихах, до сих пор живут в православной церковной традиции…)

Вновь скажу: день первый и день последний, они смыкаются. Это — день один. День как таковой.

А затем, после этого начинается оформление изначальной мировой стихии. Бог отделяет «воду, которая над небесами, от воды, которая под небесами». Вот теперь я хотел бы обратить ваше внимание на удивительную особенность библейского рассказа: в Библии космос возникает в результате разделений. Бог разделяет воду, которая над небесами, от воды, которая под небесами; в следующий день Он разделяет сушу и море; потом Он разделяет свет и тьму, день и ночь, небесное и ночное светила; Он разделяет животных и неживую среду; из мира животного Он отделяет человека…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Сотворение мира — шестоднев

…И затем возникает тема остатка Израиля: из Израиля, который стал слишком плотяным и слишком нерелигиозным, выводится Израиль по духу — остаток Израиля. В Ветхом Завете есть такой термин: «остаток Израиля», или «нищие духом» мы их можем называть. И затем из этого остатка Израиля выводится христианская церковь. Слово «церковь», знаете, что означает? Это греческое слово «экклесия». Приставка «эк» — «вы». Обычно переводится «экклесия» как «собрание» — это неправильно. «Экклесия» — это выборка, вытяжка…

Так вот, обратите внимание, что в Библии духовный прогресс идёт не путём синтеза («а давайте с кем‑нибудь ещё объединимся!»), нет — духовный прогресс идёт путём выборки. Пусть меньшинство, пусть очень мало, но сохранит истину до конца, а не растворит её в океанах язычества, безверия, блуда. Это я к чему говорю? Сегодня нас часто обвиняют: «Ну, почему вы, православные, не соединяетесь, с… католиками, протестантами, буддистами, кришнаитами, бахаистами? Евангелие, смотрите, как широко на эти вещи смотрит. А вы, средневековые христиане, окостенели в своей нетерпимости, в своих догматах!» Так я говорю: братья и сёстры, Библию читайте! И вы увидите с первых же строк Библии идею выделения и разделения…

Итак, дальше начинается членение. Я сейчас не стану вам толковать о том, что это за вода имеется в виду — что это за разделение. Здесь толкований существует достаточно много. Но я обращу ваше внимание вот на что… Вновь — любая языческая мифология верит, что мир состоит из трёх частей. Это небо. Земля. И преисподняя. Любая народная мифология на эти три части делит космос. А Библия не знает этих трёх частей в Ветхом Завете.

По Библии мир трёхчастен тоже, но — какие это три части? Вода, которая над небесами, небо и земля. Бог не создаёт ада… Понимаете? Бог не создаёт преисподней. «Бог смерти не сотворил», — говорит нам Книга Второзакония. Другое дело, что вот это вот небо, которое есть над землёй, оно в Библии описывается очень необычно.…Скажите, пожалуйста, по представлениям язычников, даже православных язычников — вот я спрошу вас: где живут бесы? И вы мне скажете: «В преисподней — там, внизу, в аду». А библейская традиция говорит — в воздухе, над нами. Не под нами, а над нами — удивительная особенность Библии. Отсюда очень многое следует…

Отсюда следует, что Земля — это планета, которая блокирована космическими силами зла. И вот сквозь эту блокаду нам надо ещё прорваться… Но пока, конечно же, в Книге Бытия этого ещё нет, хотя некоторые толкователи, когда говорится, что разделение воды происходит (над небесами — под небесами), считают, что это описание падения Денницы — это описание падения Люцифера. Ну, это необязательное православное толкование. Это одно из возможных толкований. Разделение суши и моря — здесь, собственно, земля нам и являет себя.

А вот дальше ещё одна неожиданность. В третий день что происходит? Оказывается, в это же время возникают растения.

«И сказал Бог: «Да произрастит земля траву, сеющую семя»».

В этой фразе заключается две загадки.

Первое: любой биолог на этом месте закрывает Библию и дальше её не читает. Потому что он говорит: «Простите, сначала трава и деревья, а потом Солнце возникает — быть такого не может». А я считаю, что это гениально точно описано всё. Я же вам сказал — я геоцентрист. И Библия — геоцентрическая Книга. Скажите, пожалуйста: если Библия нам рассказывает об истории вселенной (рассказывает для человека и с точки зрения человека), в каком хронологическом порядке, порядке истории, летописи… Представим себе некоторого наблюдателя, который живёт на Земле с первых времён её существования — в его хронике в какой последовательности будет стоять появление растений и появление солнца? Он скажет: «Сначала я увидел растения. Потом солнце…». Когда облачная пелена рассеялась. До этого рассеянный свет проникал на Землю. Когда атмосфера была изменена деятельностью кислород выдыхающих растений, вот тогда земная атмосфера стала прозрачной, и через неё можно было видеть космос.

С точки зрения земного наблюдателя, сначала — растения, потом — звёзды… Библия в этом смысле, по–моему, чрезвычайно достоверна. Это летопись нашей жизни…

Во–вторых, Библия здесь прямо противопоставляет себя Платону. Платона тогда ещё и не было, но идеи, выраженные Платоном, они были. Чтобы это было понятно, я вам расскажу одну историю нашего недавнего прошлого.

Году в 82–ом в Америке шли так называемые Обезьяньи процессы: когда некоторые протестантские группировки попробовали запретить преподавание в школах теории эволюции. Ну, в Америке суды работают очень интересно: действительно, такие экспертные мозговые центры, и вот какой‑нибудь элементарный районный суд в штате Теннесси начинает всерьёз интересоваться — «А что это за проблемы эволюции такие? Действительно ли теория эволюции противоречит Библии и тем самым носит пусть анти-, но религиозный оттенок?». А по законам Соединённых Штатов преподавание ни религии, ни антирелигии (атеизма) в государственных школах недопустимо ни в какой форме. «Действительно, как это: протестанты уверяют, что теория эволюции противоречит Библии. Учителя тем самым ведут антирелигиозную пропаганду. Допустимо это в школе или нет?» И тогда суд начинает жуткое расследование: теория эволюции верна или нет? Но, естественно, это не присяжные заседатели решают, а приглашаются эксперты, крупнейшие учёные. Экспертов приглашают не только учёных, но и богословов. В конце концов, вердикт суда был таков: преподавание теории эволюции в школах допустимо, потому что не противоречит Библии. Спрашивается — как суд пришёл к таким выводам? Среди приглашённых экспертов оказались крупнейшие католические и православные богословы. И, когда им был задан конкретный вопрос: противоречит ли теория возникновения жизни из неживой материи Библии? — они ответили: «Простите, а Библия нам что говорит? «И сказал Бог: Да произрастит земля…»». Да… по повелению Бога, но материя переходит на другой уровень. По повелению Бога (в некотором смысле, действительно, чудом), но, тем не менее, материи дана способность саморазвития. А для Платона это не так: для Платона материя — это абсолютно мёртвая реальность, которая неспособна ни к какому самодвижению, ни к какому развитию. Точно так же потом Библия будет описывать происхождение животных: вода порождает рыб и так далее.

Если бы, опять повторяю, моей задачей было согласовывать как таковой шестоднев с данными современной науки, я бы сказал так: в современной науке биологии есть концепция, которая идеально соответствует библейской картине мира. Это — теория направленной эволюции, то есть теория синергизма (скажем, как она развивалась Пьером де Шарденом; как она развивалась в России академиком Бергом): когда происходит взаимодействие духовного фактора, направляющего эволюцию, и самой эволюции. Почему это взаимодействие необходимо? Дарвиновская теория эволюции не может объяснить, откуда берутся новые существа. Дарвиновская теория эволюции нам поясняет, как исчезают те существа, которые не могут выжить. Естественный отбор — что это такое? Это механизм отбраковки. Это не механизм творчества…

Я теперь понимаю, знаю принцип естественного отбора — почему не могут выжить неправильные экземпляры, но мне не объяснили, откуда берутся правильные. Ну, хорошо, вы скажете — потом был Мендель, была генетика. Это проблему не решает. Хорошо, мы теперь знаем, где надо изменить, чтоб появился новый экземпляр. Да, в генной структуре. Простите, а кто будет это менять? Мутация — это абсолютно случайное воздействие, на языке классической генетики. Это опечатка при редупликации ДНК. Опечатка, ошибка… Вы меня простите, я скажу, может быть, резко, но если вы подадите на меня в суд, я приведу с собой команду биологов–экспертов, и мы на суде посмотрим, кто прав. Так вот, на мой взгляд, неодарвинистская теория эволюции («генетика плюс Дарвин» — такой советский синтез, отчасти и американский), она развитие вселенной описывает так: возьмите в руки воблу, долго–долго бейте ею о столешницу, и у неё появятся крылья, она станет соловьём — если долго–долго уродовать чью‑то генную структуру мутациями, тогда это станет чем‑то прекрасным, невиданным, это будет скачок в развитии. Нет… Даже математические модели генетики пробовались создавать во второй половине XX века — не получилось.

Поэтому существует уже респектабельная традиция и в российской науке, и в западной — теория направленной, разумной эволюции. Был такой академик Блохинцев — он был физик и биолог. И вот после его смерти в его бумагах нашли некоторые записи, которые он не решался при жизни публиковать. И, в частности, там были записки — «Размышления математика об эволюции». И вот там он говорит так: «Такое ощущение, что при переходе от одного вида к другому происходит не частичное изменение генной программы, а полностью меняется дискета…» — совершенно новая программа выкладывается. Дело в том, что это Менделю ещё можно было, скажем, считать на уровне довоенной генетики, что за конкретный признак, скажем, за цвет волос, отвечает какой‑то определённый ген и если он будет изменён, цвет волос станет другим. Но сегодня‑то уже понятно, что нет взаимно однозначной связи между генной записью и внешними признаками. За цвет волос отвечают десятки разных участков генов, которые при этом отвечают ещё за другие совершенно качества. И если мы хотим изменить один признак, мы должны внести изменения в десятки программ, десятки мест. Причём эти изменения должны быть взаимно обусловлены… Ну вот… это — простите — отступление в сторону.

Что потом происходит, когда Творец создал светила, я уже сказал. Здесь происходит именно демифологизация. Светила даны на службу человека — для различения времён и знаний. Знание… Что такое «знание»? Знание — это такое действие Бога в мире, которое человеку открывает смысл его судьбы. Таким образом, Бог пользуется небесными светилами, чтобы вразумлять человека. Светила не могут быть источником поклонения. Светила не могут быть чем‑то самостоятельным. И в этом порок астрологии. Потому что не звёзды властвуют человеком… В любом случае… Бог может использовать звёзды для этого, но Бог использует, а не они сами по себе…

О создании животных мы немножко поговорили.

Наконец, создание человека…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Сотворение мира — человек

…Создание человека описывается Библией весьма необычно. Что касается собственно его создания… человек появляется в два этапа. Сначала Бог из праха земного создаёт его тело. И после этого в лицо человека вдыхает дыхание жизней.

Что означает, что Бог из праха земного создал человека? Он что глиняный сосуд слепил и потом эту глиняную тетерку одушевил?

Был великий русский богослов и подвижник в прошлом веке — святитель Феофан Затворник. И в своих письмах он об этом пишет так: «Как вы думаете, неужели Бог глиняную тетерку одушевил? Или же Бог взял человекообразное существо и вдохнул в него дыхание жизней?»

То есть, по мысли Феофана Затворника (а он, в свою очередь, ссылается на Антония Великого, IV век), Бог берёт антропоморфное существо, которое по своей физиологии похоже на человека, но оно не обладает ещё образом Бога — не обладает мыслью и свободой. И вот в это существо, в эту, простите, обезьяну Бог влагает свой образ. То есть, сначала Бог руками своими (здесь особый промысел Божий есть) создаёт такое существо, которое может быть физиологическим вместилищем образа Бога — физиологическим носителем мысли. А затем ему даётся царственный дар: свободы, творчества, бессмертия — ему даётся душа…

Теперь дальше… Как, с точки зрения богословской (ещё более высокой), творится человек? В первой главе Библии о творении человека говорится так:

«Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему…»

И следующий стих:

«И создал Бог человека по подобию Своему».

Что в этих стихах непривычно? Дело в том, что первая глава Книги Бытия относится к так называемой священнической редакции Ветхого Завета. Это текст, который в основе своей восходит к Моисею (по своему содержанию), но он ревизован при строительстве второго храма — в послепленную эпоху. Так называемый Священнический кодекс. То есть, раньше была некоторая проза, а теперь она перелагается стихами. И вот, действительно, эта ритмическая основа, она чувствуется в первой главе.

«И сказал Бог: «Да станет так».

И было так.

И был вечер, и было утро. День один…»

Такой жёсткий, чёткий ритм присутствует в шестодневе. Вообще говоря, я помню, мой преподаватель Ветхого Завета в семинарии очень точно сказал: «Вы знаете… русский текст Ветхого Завета и еврейский оригинал соотносятся между собою, как лицевая сторона ковра и изнанка. Рисунок тот же, но краски совсем другие». Ну, вот только несколько примеров. Когда Бог создаёт живых существ — животных и растений:

«И сказал Бог: «Да произведут вода и земля пресмыкающихся…»».

Помните? И многородящих. Вот это же очень важная вещь. «Пресмыкающиеся и многородящие» по–еврейски — «шэрэц га шэрцу». Вы понимаете, это вот звукопись уже.

Почему ещё это важно? Я вновь говорю — Библия миссионерская книга. Бог создаёт змей, но и многородящих. «Многородящие» — я напомню вам: языческие религии — это религии рода, религии секса. И вот здесь вдруг Бог создаёт этот инстинкт жизни — если хотите, этот эрос — Бог создаёт его и влагает в живые существа изначально. Это не самостоятельное божество.

По грехопадению мы увидим, что Бог налагает проклятие на змей: ползать, ходить на брюхе. Нам с вами это непонятно, потому что мы с вами живём немножко в другую эпоху, хотя если оккультизм дальше начнёт распространяться, это будет понятно. Дело в том, что основное божество Ближнего Востока, особенно Финикии, — это прямоходящий змей. Немножко напрягите воображение… Что такое прямоходящий змей? Типичный фаллический символ. Всё тот же инстинкт продолжения рода. Обожествление чисто эротических вещей. И вот здесь вдруг этот гордый символ финикийского мужского достоинства оказывается ползающим на брюхе. Но вспомните: Моисей только что полемизировал с египетскими жрецами — помните? Он брал в руки жезл и превращал в змей и, наоборот. Змей — это символ египетской мудрости. Бог показывает Моисею, что Бог Моисея выше египетских жрецов, выше их богов. И вот теперь Моисей это в Библии закрепляет.

Так вот… У шестоднева есть структура, достаточно жёсткая. И эта структура разрушается в шестой день творения. Разрушается, потому что появляется лишний стих. Вместо того, чтобы сказать: «Да будет человек. И стало так…» — появляется вдруг:

«Создадим человека по образу Нашему и подобию Нашему»

То есть, здесь есть некоторая прерывистость творения мира. В православном богословии это называется «творческая пауза». Творческая пауза: вдруг замирает создание мира, и в некотором смысле Бог задумывается…

«И сказал Бог: «Создадим человека по образу Нашему и подобию Нашему…»»

Сначала мысль о человеке. Потом — создание человека… Почему этот зазор между мыслью Бога и созданием, реализацией этой мысли? Дело в том, что человек должен быть создан по образу Бога. Что это означает? Он должен быть свободным.

Вот мир, в котором творил Бог до человека, это был мир космических, механических игрушек, в котором не существовало другой воли, кроме воли Творца! Он был абсолютно прозрачен для Его воли. Теперь Бог решает — отныне Я не всемогущ, Я создам человека, который будет жить по велению, по хотению сердца своего. И затем Библия нам скажет (если не ошибаюсь, опять во Второзаконии):

«От начала создал Бог человека свободным и оставил его в руке произволения его…»

Бог не насилует нас. Если мы хотим, Он входит в наше сердце. Если мы не желаем, не входит…

Но дальше? Ведь Бог находится в вечности. И поэтому Он вне времени. И поэтому Он видит всё время — все временные пространства. Он видит то, что для нас является будущим. Создавая Адама, Бог видел, что Адам ответит Ему. Бог видел не только грехопадение — Бог видел и ту цену, которую надо будет уплатить за спасение Адама…

И вот теперь я хочу вам сказать, что этот мой разговор о Библии имеет гениальную иллюстрацию в русском церковном искусстве. Это — Рублёвская «Троица»… Рублёвская «Троица» изображает именно этот момент Священной истории: «И сказал Бог: «Сотворим…»».

Дело вот в чём. Один из принципов иконописи заключается в том, что пространство иконы вбирает в себя человека — принцип обратной перспективы, когда пространство и свет иконы выплёскиваются наружу к нам. И принцип обратной перспективы означает что? Что не я смотрю на икону, а икона смотрит на меня. И вот поэтому на иконописи (на молельных иконах, потому что есть праздничные иконы — это немножко другое) кто‑то всегда смотрит на человека. Представьте себе — вот икона Божьей Матери. Вы не увидите в канонической древней православной живописи, чтобы Младенец и Мария смотрели друг на друга. Если Младенец прижался к Матери и смотрит на неё, то Мария смотрит на нас. Если Мария смотрит на своего Сына, Сын обращён к нам. Молитва — это встреча личностей, глаз…

И вот этот принцип иконописи нарушен Рублёвым. Ни один из его Ангелов не смотрит на нас — они все смотрят друг на друга: между ними что‑то происходит. Это и называется «Тройческий совет» — совет Святой Троицы. О чём он? В центре Рублёвской иконы стоит чаша. Если присмотреться к этой чаше, в ней можно разглядеть голову ягнёнка. Агнец — жертвенное животное Ветхого Завета. Но дело вот в чём. Вот эту чашу благословляет центральный Ангел, который одет в синевато–красные одежды — традиционные одежды Христа в православной иконографии.

На Тройческом совете принимается решение не просто о создании Адама, но и о смерти Христа… О смерти Сына Божьего. Чтобы жил человек, однажды придётся умереть Богу… Вот об этом решении идёт речь. И поэтому Рублёв гениально дополняет традиционную композицию одной деталью… Обратите внимание: средние Ангелы у Рублёва расположены так, что они создают большую чашу, в которую помещён центральный Ангел — Новозаветный Агнец… Значит, Тройческий совет — это совет о Голгофе… Именно сейчас Сын Божий благословляет ту чашу, о которой Он будет молиться в Гефсиманском саду. Помните?

О том, чтоб чаша смерти миновала,

В поту кровавом Он молил Отца…

Но Он эту чашу приемлет, потому что Он сейчас, при создании человека, её благословляет и её видит…

Дальше. Бог говорит: «Создадим человека по образу Нашему и подобию Нашему». А в следующем стихе говорится: «И создал Бог человека по образу Своему» — слова «подобие» здесь нет. Это не случайность — это два разных слова библейского богословия. Образ — это те качества, которые делают человека человеком. Подобие — это то, что делает человека Богом…

Смотрите: мне дана способность быть свободным. Но ведь я же свою свободу могу использовать и во благо, и во зло. Мне дана способность быть разумным — это богообразная способность. Но я же своим разумом могу создавать оружие убийства. Я разумом могу обдумывать преступление. Мне дана способность любить. Но я могу любить зло… Помните у Достоевского? «Идеал содомский». Так вот… Если я все эти богообразные мои способности подобно Богу использую только на добро, я становлюсь подобием Бога — преподобным.. Так вот, задача человека — в том, чтобы от образа Бога взойти к подобию Бога…

Бог замышляет нас. На Тройческом совете Он желает нас видеть подобными Себе. Но творит нас только по образу Своему, чтобы мы своим трудом пошли дальше. И вот теперь я перехожу ко второй теме сегодняшней лекции: грехопадение…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Сотворение мира — грехопадение. Часть 1

…То, на чём мы кончили о создании мира и человека, я резюмирую словами Иоанна Златоуста. Святитель Иоанн Златоуст сказал так (как бы Бог говорит человеку): о, на чём мы кончили о создании мира и человека, я резюмирую словами Иоанна Златоуста. Святитель Иоанн Златоуст сказал так (как бы Бог говорит человеку): »Смотри, Адам: я дал тебе прекрасное тело. Но я даю тебе власть создать нечто лучшее — создай себе прекрасную душу». Смотри, Адам: я дал тебе прекрасное тело. Но я даю тебе власть создать нечто лучшее — создай себе прекрасную душу».

Вот это то, что должен сделать человек своим трудом. И поэтому, когда Адам поселяется в Эдеме, ему даются три заповеди. Три, а не одна.

Первая заповедь: рвая заповедь: »Возделывай сад Эдемский». Заповедь труда, заповедь преображения мира. Не верьте сказкам атеистической пропаганды, когда вам говорят, что »Бог трудом наказал человека за грехопадение».. Ничего подобного. Первая заповедь, до грехопадения полученная человеком в Библии, — труд. Тяжесть труда — вот это следствие грехопадения. Мучительность труда — это наказание за грехопадение. Но сам труд — это призвание человека. Возделывай сад Эдемский». Заповедь труда, заповедь преображения мира. Не верьте сказкам атеистической пропаганды, когда вам говорят, чторвая заповедь: рвая заповедь: »Возделывай сад Эдемский». Заповедь труда, заповедь преображения мира. Не верьте сказкам атеистической пропаганды, когда вам говорят, что »Бог трудом наказал человека за грехопадение».. Ничего подобного. Первая заповедь, до грехопадения полученная человеком в Библии, — труд. Тяжесть труда — вот это следствие грехопадения. Мучительность труда — это наказание за грехопадение. Но сам труд — это призвание человека. Возделывай сад Эдемский». Заповедь труда, заповедь преображения мира. Не верьте сказкам атеистической пропаганды, когда вам говорят, что »Бог трудом наказал человека за грехопадение».. Ничего подобного. Первая заповедь, до грехопадения полученная человеком в Библии, — труд. Тяжесть труда — вот это следствие грехопадения. Мучительность труда — это наказание за грехопадение. Но сам труд — это призвание человека. Бог трудом наказал человека за грехопадение».. Ничего подобного. Первая заповедь, до грехопадения полученная человеком в Библии, — труд. Тяжесть труда — вот это следствие грехопадения. Мучительность труда — это наказание за грехопадение. Но сам труд — это призвание человека.

Вторая заповедь.. орая заповедь.. »Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:)орая заповедь.. »Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:) ). Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием.. Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием. Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:)орая заповедь.. орая заповедь.. орая заповедь.. »Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:)орая заповедь.. »Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:) ). Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием.. Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием. Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:)орая заповедь.. »Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:) ). Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием.. Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием. Дай имена животным». Это заповедь познания мира.. Дело в том, что познание мира и владычество над миром.. Для архаичного мышления знать имя — значит, иметь власть. И вот преподобный Ефрем Сирин просто удивительно толкует Ветхий Завет. Ну, представьте: он сириец, он на Ближнем Востоке живёт. Естественно, его мышление чрезвычайно близко семитскому (еврейскому, библейскому). Я вам приведу только один пример (а потом несколько других, правда, ещё:) ). Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием.. Знаете ли вы, почему мы празднуем сейчас Новый Год церковный? 1–го сентября по старому стилю — церковный Новый Год. Не знаете? Это из Ефрема Сирина. Он — удивительный человек! Я просто влюблён вот в его книги. Его молитву вы многие, наверное, знаете, которую Пушкин перелагал на русский язык. И вот он [Ефрем Сирин] мыслит очень прямо: как, действительно, ребёнок у Бога — с искренним доверием.

Преподобный Ефрем задумывается так: еподобный Ефрем задумывается так: »Ну когда Бог мог создать мир? Вот смотрите: Бог создаёт в четвёртый день солнце и луну. А ведь луна бывает разной. Луна бывает полной, а бывает ущербной. Скажите: Бог может создать ущербное создание? Конечно, нет. Значит, мир создан в полнолуние. А в какое полнолуние? А смотрите: Адаму дана заповедь питаться от плодов сада Эдемского. А плоды у нас когда бывают? В сентябре. Значит, сентябрьское полнолуние и есть дата творения мира..». Ну когда Бог мог создать мир? Вот смотрите: Бог создаёт в четвёртый день солнце и луну. А ведь луна бывает разной. Луна бывает полной, а бывает ущербной. Скажите: Бог может создать ущербное создание? Конечно, нет. Значит, мир создан в полнолуние. А в какое полнолуние? А смотрите: Адаму дана заповедь питаться от плодов сада Эдемского. А плоды у нас когда бывают? В сентябре. Значит, сентябрьское полнолуние и есть дата творения мира..».

Я не знаю.. ну я не вижу здесь ничего такого, над чем стоит смеяться. По–моему, это здорово. Кстати, по мысли Ефрема Сирина, Эдем омывался четырьмя реками: Тигр и Евфрат, Нил и Дунай. В Библии указывается четыре реки. Вот, по Ефрему Сирину, Эдем находился здесь.

Дальше. Ефрем Сирин говорит так: льше. Ефрем Сирин говорит так: »Почему Бог повелевает Адаму назвать имена животным? Дело в том, что Адам появился после всех в мире: животные были старше человека. А ведь принято слушаться старших.. И вот, чтобы этого не было, чтобы человек не служил твари, не служил звёздам, которые были созданы раньше него, не служил животным, не уподоблялся им, Бог говорит Адаму: »Дай имена животным!» Потому что кто даёт имена: старший младшему или младший старшему? Конечно, тот, кто даёт имена, тот старше. Итак, человек, смотри: ты по телесному возрасту младше всех, но по духовному возрасту ты — первенец. Ты любимое создание Божие..». Почему Бог повелевает Адаму назвать имена животным? Дело в том, что Адам появился после всех в мире: животные были старше человека. А ведь принято слушаться старших.. И вот, чтобы этого не было, чтобы человек не служил твари, не служил звёздам, которые были созданы раньше него, не служил животным, не уподоблялся им, Бог говорит Адаму: льше. Ефрем Сирин говорит так: льше. Ефрем Сирин говорит так: »Почему Бог повелевает Адаму назвать имена животным? Дело в том, что Адам появился после всех в мире: животные были старше человека. А ведь принято слушаться старших.. И вот, чтобы этого не было, чтобы человек не служил твари, не служил звёздам, которые были созданы раньше него, не служил животным, не уподоблялся им, Бог говорит Адаму: »Дай имена животным!» Потому что кто даёт имена: старший младшему или младший старшему? Конечно, тот, кто даёт имена, тот старше. Итак, человек, смотри: ты по телесному возрасту младше всех, но по духовному возрасту ты — первенец. Ты любимое создание Божие..». Почему Бог повелевает Адаму назвать имена животным? Дело в том, что Адам появился после всех в мире: животные были старше человека. А ведь принято слушаться старших.. И вот, чтобы этого не было, чтобы человек не служил твари, не служил звёздам, которые были созданы раньше него, не служил животным, не уподоблялся им, Бог говорит Адаму: »Дай имена животным!» Потому что кто даёт имена: старший младшему или младший старшему? Конечно, тот, кто даёт имена, тот старше. Итак, человек, смотри: ты по телесному возрасту младше всех, но по духовному возрасту ты — первенец. Ты любимое создание Божие..». Дай имена животным!»Потому что кто даёт имена: старший младшему или младший старшему? Конечно, тот, кто даёт имена, тот старше. Итак, человек, смотри: ты по телесному возрасту младше всех, но по духовному возрасту ты — первенец. Ты любимое создание Божие..».

Люди, которые хотя бы немножко знают Библию, понимают, как это важно. Ведь тема первенства, духовного первородства чрезвычайно важна для христиан. Помните, в Ветхом Завете позднее — Исав и Иаков? Кто из них первым родился? Первым родился Исав. А духовное первенство принадлежит его брату. А позднее: кто является первенством Божиим в отношениях Израиля и христиан? Израиль, несомненно, первенец Божий — ему принадлежит Ветхий Завет. И вдруг (это — важнейшая тема Библии!) обетования, которые Бог дал Аврааму, переходят с Израиля по плоти на Израиль по духу: с еврейского народа как нации на сообщество людей, объединённых верой во Христа, независимо от национальности. Важнейшая тема и Ветхого, и Нового Завета — начинается она уже здесь, когда первенец младшенький (Адам) даёт имена слонам и, может быть, даже динозаврам…

Почему я это говорю?

Через вот эти комментарии вы могли убедиться в образе мысли Ефрема Сирина. А вот теперь дальше..

Я хочу вам сказать нечто, что не является догматам (обязательным вероучением православной веры). И всё же я дерзаю утверждать, что именно Ефрему Сирину был открыт истинный смысл грехопадения..

Почему? Потому что из того, что я сказал, вы убедились: Ефрем Сирин классический представитель антиассийской богословской школы, которая стремится буквально понимать всё сказанное в Библии. Но, когда он доходит до грехопадения, он мыслит совершенно иначе. Он мыслит невероятно глубоко и символично. Итак, в чём состояло грехопадение? Я вам сейчас не буду приводить всех цитат. Я просто общую концепцию Ефрема Сирина перескажу. Желающие могут посмотреть в его книгах «Адам и Ева» и «О рае» — две его книги в V–ом томе Собрания сочинений.

»Весь мир — это храм. Эдем — это трапеза. А в центре этой трапезы находится святая святых, куда Адам не имел права доступа. Это был алтарь. Адам и Ева это священники. Как священник Адам должен был войти в это святая святых. Но в святилище нельзя входить с пустыми руками — надо с жертвой туда войти. Что‑то человек должен принести Богу..».

В архаичных культах — ягнёнка или ещё что‑то. А уже пророк Давид нам говорит, что в жертву Богу — что? архаичных культах — ягнёнка или ещё что‑то. А уже пророк Давид нам говорит, что в жертву Богу — что? »Дух сокрушенный».. Сердцем смиренным и благодарным. Помните, мы с вами вчера говорили? Вера есть удел душ благодарных. Благодарность принести в жертву… Вот с этой жертвой Адам должен был войти в алтарь. Алтарь отделяется от трапезы иконостасом. И вот здесь Ефрем Сирин говорит: Дух сокрушенный».. Сердцем смиренным и благодарным. Помните, мы с вами вчера говорили? Вера есть удел душ благодарных. Благодарность принести в жертву… Вот с этой жертвой Адам должен был войти в алтарь. Алтарь отделяется от трапезы иконостасом. И вот здесь Ефрем Сирин говорит:

»А что было такого рода иконостасом, завесой, в Эдеме? Два дерева: Древо Познания и Древо Жизни. К ним Адам не мог приступить сам по себе и с пустыми руками. Но через них он должен был войти в святая святых. Итак, Адам это священник, который совершает космическую литургию. И он совершил величайший акт святотатства..»

В чём он заключался?

Да, простите, я ещё про Еву ничего, наверное, не сказал, правда? Женщина — это рёбрышки наши, это известно. Ева, она создана из ребра Адама — это знают все. Не все знают, к сожалению, еврейский текст Библии…

Дело вот в чём: слово «ребро» как в русском, так и еврейском языке имеет смысл «грань». Не «кость», а «грань». И в этом смысле женщина создаётся как часть Адама. Это часть единого существа. И на еврейском языке мужчина и женщина — это вообще одно и то же слово: ло вот в чём: слово «ребро» как в русском, так и еврейском языке имеет смысл «грань». Не «кость», а «грань». И в этом смысле женщина создаётся как часть Адама. Это часть единого существа. И на еврейском языке мужчина и женщина — это вообще одно и то же слово: »ишь» и »иша». Ишь — мужчина. Иша — женщина. Это, по–моему, единственный язык в мире, где мужчина и женщина настолько похожи в звучании этих слов.. Язык Библии.. ишь»ило вот в чём: слово «ребро» как в русском, так и еврейском языке имеет смысл «грань». Не «кость», а «грань». И в этом смысле женщина создаётся как часть Адама. Это часть единого существа. И на еврейском языке мужчина и женщина — это вообще одно и то же слово: ло вот в чём: слово «ребро» как в русском, так и еврейском языке имеет смысл «грань». Не «кость», а «грань». И в этом смысле женщина создаётся как часть Адама. Это часть единого существа. И на еврейском языке мужчина и женщина — это вообще одно и то же слово: »ишь» и »иша». Ишь — мужчина. Иша — женщина. Это, по–моему, единственный язык в мире, где мужчина и женщина настолько похожи в звучании этих слов.. Язык Библии.. ишь»и »иша». Ишь — мужчина. Иша — женщина. Это, по–моему, единственный язык в мире, где мужчина и женщина настолько похожи в звучании этих слов.. Язык Библии.. иша». Ишь — мужчина. Иша — женщина. Это, по–моему, единственный язык в мире, где мужчина и женщина настолько похожи в звучании этих слов.. Язык Библии..

Кстати говоря, как Ева создаётся, это ведь тоже страшно интересно: Бог наводит на Адама сон. И во время этого сна создаёт ему Еву. Для Библии это чрезвычайно важный момент. Скажите, мы говорим «это Адам» только о том человеке древнем? Или мы в Библии ещё одного Адама видим?

Христос.. новый Адам.

Кто является женой Христа?

Церковь невестой Агнца называется в Библии.

Вот смотрите: как Адам уснул, и из его ребра была создана ему женщина, так же Христос умирает, усыпает смертным сном на кресте — и из его ребра кровью созидается Ему церковь.. Это вот символика, которая просто поразила своим единством средневековых авторов, древнехристианских, и они на эту тему очень часто говорили.

Итак, Адаму дано несколько заповедей. Заповедь труда. Заповедь познания (потому что наречь имена — это значит, познать). И третья заповедь — заповедь поста. ак, Адаму дано несколько заповедей. Заповедь труда. Заповедь познания (потому что наречь имена — это значит, познать). И третья заповедь — заповедь поста. »Не вкушай» — это заповедь поста. И вот здесь теперь следующая вещь. Дело в том, что пост есть занятие само по себе крайне бессмысленное. Пост оправдывается только тем, что следует за концом Поста. Пост — это путь к Пасхе.. Мы постимся не ради Поста, а ради Пасхи. Мы постимся не ради Поста (говеем), а ради причастия. Пост должен кончиться. Но в странствии Поста человек должен изменить свою душу — он не может подойти к Пасхе таким, каким он был за два месяца до этого, он хоть что‑то со своей душой в покаянном подвиге Великого Поста должен сделать. И вот отсюда очень важный вывод делает Ефрем Сирин (и Григорий Богослов): »Заповедь была дана только на время». Не вкушай» — это заповедь поста. И вот здесь теперь следующая вещь. Дело в том, что пост есть занятие само по себе крайне бессмысленное. Пост оправдывается только тем, что следует за концом Поста. Пост — это путь к Пасхе.. Мы постимся не ради Поста, а ради Пасхи. Мы постимся не ради Поста (говеем), а ради причастия. Пост должен кончиться. Но в странствии Поста человек должен изменить свою душу — он не может подойти к Пасхе таким, каким он был за два месяца до этого, он хоть что‑то со своей душой в покаянном подвиге Великого Поста должен сделать. И вот отсюда очень важный вывод делает Ефрем Сирин (и Григорий Богослов): ак, Адаму дано несколько заповедей. Заповедь труда. Заповедь познания (потому что наречь имена — это значит, познать). И третья заповедь — заповедь поста. ак, Адаму дано несколько заповедей. Заповедь труда. Заповедь познания (потому что наречь имена — это значит, познать). И третья заповедь — заповедь поста. »Не вкушай» — это заповедь поста. И вот здесь теперь следующая вещь. Дело в том, что пост есть занятие само по себе крайне бессмысленное. Пост оправдывается только тем, что следует за концом Поста. Пост — это путь к Пасхе.. Мы постимся не ради Поста, а ради Пасхи. Мы постимся не ради Поста (говеем), а ради причастия. Пост должен кончиться. Но в странствии Поста человек должен изменить свою душу — он не может подойти к Пасхе таким, каким он был за два месяца до этого, он хоть что‑то со своей душой в покаянном подвиге Великого Поста должен сделать. И вот отсюда очень важный вывод делает Ефрем Сирин (и Григорий Богослов): »Заповедь была дана только на время». Не вкушай» — это заповедь поста. И вот здесь теперь следующая вещь. Дело в том, что пост есть занятие само по себе крайне бессмысленное. Пост оправдывается только тем, что следует за концом Поста. Пост — это путь к Пасхе.. Мы постимся не ради Поста, а ради Пасхи. Мы постимся не ради Поста (говеем), а ради причастия. Пост должен кончиться. Но в странствии Поста человек должен изменить свою душу — он не может подойти к Пасхе таким, каким он был за два месяца до этого, он хоть что‑то со своей душой в покаянном подвиге Великого Поста должен сделать. И вот отсюда очень важный вывод делает Ефрем Сирин (и Григорий Богослов): »Заповедь была дана только на время». Заповедь была дана только на время».

Заповедьповедь »не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: »Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: »О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: поведьповедь »не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: »Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: »О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: »Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: »О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: поведьповедь »не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: »Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: »О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: поведьповедь »не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: »Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: »О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»не вкушай от древа познания добра и зла» — Григорий Богослов несколько раз подчёркивает: на время была дана она.. Пока человек не потрудится, не преобразит себя от образа Бога в подобие Бога — вот тогда заповедь поста уйдёт, и Бог скажет: »Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: »О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»Приимите и вкусите!». И Ефрем Сирин прямо утверждает, что древо познания — это было древо евхаристии.. Он так и говорит: »О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»О, если бы задумалась Ева, Кто перед ней: тварь или Творец?»

Творец.. Древо познания — это некоторая форма боговоплощения. Это форма причастия Богу.

Человек совершил кощунственное причастие — против воли Бога. Как это произошло?

Прежде всего, задумаемся: было ли в древе познания зло? ежде всего, задумаемся: было ли в древе познания зло? »Древо познания добра и зла». Зло там было или нет? Нет.. Бог смерти не сотворил — Бог не творит зла. Это благое начало. Но вспомните молитву перед причастием. Мы стоим перед чашей с причастием, в котором только святыня, и мы говорим: »Господи, да не в осуждение будет мне причащение от святых Твоих даров». Древо познания добра и зла». Зло там было или нет? Нет.. Бог смерти не сотворил — Бог не творит зла. Это благое начало. Но вспомните молитву перед причастием. Мы стоим перед чашей с причастием, в котором только святыня, и мы говорим: ежде всего, задумаемся: было ли в древе познания зло? ежде всего, задумаемся: было ли в древе познания зло? »Древо познания добра и зла». Зло там было или нет? Нет.. Бог смерти не сотворил — Бог не творит зла. Это благое начало. Но вспомните молитву перед причастием. Мы стоим перед чашей с причастием, в котором только святыня, и мы говорим: »Господи, да не в осуждение будет мне причащение от святых Твоих даров». Древо познания добра и зла». Зло там было или нет? Нет.. Бог смерти не сотворил — Бог не творит зла. Это благое начало. Но вспомните молитву перед причастием. Мы стоим перед чашей с причастием, в котором только святыня, и мы говорим: »Господи, да не в осуждение будет мне причащение от святых Твоих даров». Господи, да не в осуждение будет мне причащение от святых Твоих даров».

Можно причаститься в осуждение..

Кощунство. Без рассуждения телом и кровью Христа, как говорит Апостол Павел.

Значит, здесь нет зла. Здесь есть добро. Но, если зло есть в моей душе, то при встрече с этим светом добра я осуждаю сам себя…

Второй вопрос: знал ли Адам, что такое добро, а что такое зло? Потому что если не знал, его вины в этом нет. Так, знал ли Адам, что такое добро и что такое зло?

Великолепно знал!

Что такое добро? Добро — это сам Бог. Добро — это человек. Добро — это мир, который не знает греха. Помните, когда Адам был только что создан, что он первым услышал? Слова Бога. «И увидел Бог, что мир хорош весьма. Добр зело…». Что такое добро, Адам прекрасно знал.

Знал ли Адам, что такое зло? Знал. Бог ему об этом сказал. Сам Бог до грехопадения сказал Адаму, что такое зло. Помните, перед созданием Евы Бог говорит Адаму: «Нехорошо человеку быть одному…»

Вот это удивительное определение зла — «быть одному». Отъединённость, противопоставленность, гордыня… Отец Александр Ельчанинов, замечательнейший богослов и духовный писатель нашего века, в своём дневнике однажды сказал, что гордый человек подобен стружке, завитой вокруг пустого места. Зло есть отъединённость, которая пустоту в себе, на самом деле, порождает.

Нехорошо человеку быть одному.

Итак, Адам знал: отъединённость, отчуждённость от Бога, отчуждённость от мира, от других людей есть зло… Соединение с Ним, причастие Им есть добро…

Но дело же вот в чём: одно дело — знать умом, другое дело — причаститься реальному опыту добра или зла. Мы с вами вчера уже говорили, что на языке Библии «познать» — значит, соединиться. И вот в этом смысле Адам до грехопадения не знал на практики ни добра, ни зла. Он ещё не совершил ничего доброго, чтоб соединиться с Богом и укорениться в Нём. И он ещё не участвовал в опыте разрушения — в опыте зла…

Ну что же… Теперь посмотрим, как происходит грехопадение…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Сотворение мира — грехопадение. Часть 2

Из‑за чего оно происходит — простите, ещё один маленький вопрос. Из‑за чего происходит грехопадение?

Древняя очень, ещё дохристианская еврейская легенда (дохристианский апокриф, в древневавилонском талмуде он есть) говорит о том, что грехопадение Люцифера произошло в тот момент, когда Адам давал имена животным. Я вновь напомню вам: дать имя — значит, проявить и получить власть. Скажите, а на языке Библии животным что называется? Это то, что живёт в зоопарке? На языке Библии животное — это всё то, что живёт. Ангелы живут? Живут. И поэтому на церковно–славянском языке ангелы — это тоже животные.

Так вот, если Бог повелел Адаму всем животным наречь имена, то, значит, и ангелы получают свои имена от Адама. А вот здесь ещё одна интересная деталь: языческая мысль (оккультная, теософская и так далее) любит говорить о том, что человек — это микрокосмос. То есть, всё, что есть в мире, есть в человеке: человек — это маленькая вселенная. Отец Павел Флоренский эту мысль выражал так: «Человек — это краткий конспект мироздания».

Это — основа и астрологии, и оккультной медицины и так далее. Красивая мысль… Но в христианстве ещё более глубокая мысль есть (в православной традиции). Святой Григорий Богослов говорит так: «Человек — это большой мир, помещённый в мир маленький». Человек — это макрокосмос, помещённый в микрокосмос. Почему? Потому что, да, в человеке есть всё, что есть во вселенной. Но, кроме того, в человеке есть то, что никакая галактика вместить не может: это образ Творца. Образ Творца, образ свободы — то, чего нет во внешнем мире. Человек — это большой мир, живущий в мире маленьком… А внешне мы кажемся маленькими.

Эту мысль в русской религиозной философии гениально обыграл Бердяев. Он полемизировал с марксистами, которые говорят: «человек — это часть общества», «семья — ячейка общества» и так далее. А Бердяев говорит: «Ничего подобного! Скорее, общество — это часть человека. Потому что во мне, действительно, есть то, что пришло в меня из общества, но я к этому не свожусь…».

Так вот… Бог приводит ангелов, чтобы всех заставить поклониться Адаму. А кто такой Люцифер? Люцифер, он есть то, чем его (совершенно справедливо!) называет изотерическая философия Блавадской, Рерихов, Махатм: это планетный логос. Да, это был ангел–хранитель Земли. Как у каждого человека есть ангел–хранитель, у каждого города, народа. Люцифер — высший из них — ангел–хранитель Земли. И вдруг ему говорят: «Слушай, парень! Вот иди и этому гражданину Земли поклонись!» Что здесь думает Люцифер? Представьте себе, Ироду Великому сказали бы: «Вон там вон мальчик родился в коровнике, в Вифлееме. Пойди и поклонись Ему! Потому что Он твой истинный господин…». Что бы Ирод сказал? «Вы чего с ума сошли?! Я — Ирод Великий! А это кто?» Вот так же и Люцифер, согласно этому древнему талмуду, говорит: «Я?! Этой обезьяне? Я — высший дух!» И вот именно из‑за того, что Люцифер отказался поклониться Адаму, древнее предание утверждает, что с этого началось грехопадение. Ну, и естественно, что после этого началось всякое мелкое вредительство.

И вот Люцифер через змия обращается к Еве. Почему к Еве — почему не к Адаму? Два возможных объяснения. Первое: Ева — это эмоционально–чувственная, страстная сторона человеческой души. Не разум! (Мужское начало — начало разума. Женщина — это сердечное, чувствующее начало…) Можно через разум искусить человека? Если этот разум чист, то нельзя, потому что разум — это логос, логос — это Сын Божий. Здесь с Богом не справиться. А вот такая вот какая‑то мутность чувств — через неё можно войти. И, во–вторых: Бог заповедь «не вкушай» давал Адаму — Ева этих заповедей не слышала. Её ещё не было. Она это слышала в пересказе. А вы сами знаете: одно дело, когда мы сами слышим, и другое дело, когда нам кто‑то рассказал. Она вообще это приняла, верила, но отношение чуть–чуть другое, и это было видно.

И вот сатана говорит Еве: «А правду ли сказал Бог, что ни от какого древа в раю нельзя есть?»

(Ну, понятное дело, какая здесь ложь. Но он не утверждает — он спрашивает: «А чего, правда, да?»)

Ева ему говорит: «Нет, неправда. Бог нам разрешил от всякого древа в раю есть, а только к Древу познания добра и зла Он запретил нам прикасаться».

Бедная Ева — в одной своей реплике она совершила два греха. Сразу. Вот в этом моменте уже произошло грехопадение. Ну, один совершенно очевидный грех: Ева врёт, она заповедь переврала уже. Бог сказал: «Не вкушайте от Древа познания добра и зла» — Ева говорит: «Не прикасайтесь».

То есть, представьте себе типичную картинку из какой‑нибудь протестантской библии: змей обвил эту якобы яблоню.

(Я не знаю, кстати, почему яблоню. Откуда яблоня взялась? Нигде в Библии, у Святых отцов нет. Однажды Амвросий Оптинский пробует всё‑таки выяснить: а с каким земным деревом можно сравнить это Древо познания? И он считает, что это смоковница была. Ну, я не знаю его оснований и не считаю, что надо так отождествлять. Но важно, что? Что Амвросий Оптинский великолепно знал православную книжную традицию и нигде никаких яблонь он не встречал. Что же касается меня, то лично я считаю, что это была виноградная лоза. Потому что виноград и лоза — символ Христа…)

Так вот… представьте себе картинку: эта лоза обвита змеем. И он, вольготно на ней расположась, спрашивает: «Слушай, Ева, а правда ли Бог сказал?» А Ева говорит: «Да нет же! Бог нам сказал — не прикасайся!»

Почему этот ответ опасен? Змей уже прикоснулся — и не умер. Вот весь его вид свидетельствует: «Вот видишь, ты врёшь, и Бог твой врёт…».

Но это не самое страшное… Самый страшный грех Евы был в том, что она ответила. В том, что она вообще просто — ответила. Даже если бы она абсолютно точно передала бы Божью Заповедь. Потому что со злом нельзя разговаривать. Со злом надо бороться.

Вот ещё один эпизод из моей юношеской биографии. Когда я только поступил в семинарию, через пару месяцев приезжает батюшка один из Тверской епархии — старенький священник (его первым духовником был последний Оптинский старец, уже в советское время). Отец Ионит. В моей жизни он был первым священником, который благословил меня идти в семинарию. И вот он приезжает в лавру на паломничество, находит меня. Мы идём с ним, гуляем по садику семинарскому. И он так вот быка за рога берёт и сразу так говорит: «Андрюша, ты в семинарии учишься, человек теперь богословски грамотный. Значит, вот теперь имей в виду: в семинарии есть свои искушения, и ты все эти искушения должен различать и бороться. Прежде всего, никого не осуждай: своих преподавателей, семинаристом, монахов — не осуждай… Ты же человек богословски грамотный, ты знаешь, что осуждение — грех. И ты знаешь, кто тебе эту мысль о грехе брата твоего влагает. Тот, кто слева стоит, да? Так вот, раз ты понял, что это слева тебе нашептывается, ты поймал в своей голове мысль, так ты повернись к нему и спроси: а твоё какое дело?!».

Значит, с помыслом не собеседуют — с помыслом борются…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Сотворение мира — грехопадение. Часть 3

Православная аскетика — это строго документальная, экспериментальная наука, в сотнях православных монастырей за две тысячи лет отстоявшаяся, свои теоремы, аксиомы, эксперименты проведшая. И вот в этой науке есть рассказ, то есть теория и практика о том, как человек доходит до жизни такой — до греха. Мы что сразу начинаем безумствовать и так далее? Сразу: пришла мысль — идём убиваем? Нет. Постепенно. Так вот, смотрите, чтобы было понятно, что произошло с Евой, я вам расскажу немножко (вкратце) основные этапы грехопадения любого человека.

Начинается любой грех с того, что называется «прилог». Прилог — это, когда некоторая греховная мысль или образ мелькает в нашей голове. Ну, представьте: я иду по улице. Вдруг в киоске — филиал секс–шопа. Я что‑то там такое вижу. От меня зависит, увидел я этот журнал или нет — я не хотел даже. (Мимо меня пронесли, или я стою у метро — передо мной кто‑то развернул «Московский комсомолец», прости, Господи.) От меня это не зависит — то, что там я увидел. В некотором смысле, поэтому, это не грех — в моём мозгу мелькнуло. Вот этот прилог — это не грех. Грех начинается дальше…

Следующий этап — приражение: когда я делаю стоп–кадр. Понимаете, в моём мозгу постоянно несётся калейдоскоп, вихрь всевозможных помыслов, представлений, гипотез и так далее. И вдруг я делаю стоп–кадр и говорю: «О! Это интересно…». Я не согласился — нет, что вы! Я даже, может быть, не очень заинтересовался. Но я сделал стоп–кадр: я начал рассматривать. Вот это уже опасно — приражение.

Дальше может идти собеседование. Начинается собеседование с грехом. Я думаю: «А, в самом деле, а почему бы и нет? Да ладно, один разик‑то можно!» Начинается беседа. Известно, как эта беседа протекает. Как говорили святые отцы, до грехопадения дьявол нам говорит: «Ты знаешь, Бог есть любовь — Он всех простит. Согреши — Бог простит…». А, когда мы согрешили, тот же дьявол нам говорит: «Бог жесток. Ты так согрешил — нет тебе прощения. Раз ты согрешил один раз, уйди из церкви, уйди из монастыря. Не кайся — это уже бесполезно… Ты мой!». Всё известно. Дьявол никогда ничего нового не выдумывает — у него же дара творчества нет. Значит, приражение…

Дальше — помысел: я думаю. Я уже думаю: а не сделать ли мне? И даже решаюсь сделать. В некотором смысле здесь тоже возможна градация. Например, первое: я думаю абстрактно «вообще в принципе было бы неплохо; нет, я этого делать не собираюсь, но вообще это даже интересно, по–своему, в этом что‑то есть…». Следующий этап: я говорю «ну, хорошо, я не прочь это сделать — даже я, но у меня денег нету на это; понимаете вот, я бы и не прочь, но мне вот секс по телефону не по карману…». Следующий этап: я говорю «эх, была — не была! Сделаю!»

И, наконец, следующая, последняя стадия: страсть… Когда я всё, что угодно готов, я специально ищу повода ко греху, специально создаю такие обстоятельства, когда могу согрешить. Это уже страсть… Я уже подчиняю свою жизнь этому поступку.

Прочитайте с этих позиций «Преступление и наказание» Достоевского — абсолютно эта схема выдержана. Приражение помните? Разговор в трактире двух офицеров. Какая‑то старуха… Какая‑то там… Деньги… И так далее… И затем нарастает: сначала абстрактно «тварь дрожащая», абстрактно — «имеет ли человек право?». «Имеет ли человек?» А затем: «Имею ли я право?» И, наконец: «я должен!» Он уже не может остановиться. Уже не владеет собой. Идёт и убивает…

Так вот… Собеседовать с грехом нельзя. С ним можно только ругаться. И для того, чтобы мы ругались с грехом, Бог дал нам великий талант, великий дар. Этот дар называется «ненависть». Ненависть — это дар Бога, который Он дал нам. Ненависть в нашей душе должна исполнять ту же функцию, которую исполняет иммунная система в нашем организме. Распознаёт эта система инфекцию, чуждую бактерию — выпускает на них свору разрушителей, и они разрушают эти ненужные бактерии. Вот такая же система «противовоздушной обороны» должна быть в нашей душе. Христианин должен жить по ленинским заповедям. Помните ленинскую заповедь? «В политике, прежде всего, ставь вопрос: кому это выгодно?» Появилась у тебя в голове мысль, а ты задумайся: «Кому это выгодно? Если я это сделаю, кто будет смеяться: тот, кто за левым плечом, или тот, кто за правым? А, если ему выгодно [тому, кто за левым], — отойди от меня, сатана!»

Христос гневается. Помните, как Он отвечает Петру, когда он говорит «не иди, Господи, на крест!»? Христос говорит: «Отойди от меня, сатана!» Христос — это ни какой‑то стерильный импотент. Он умеет любить и умеет гневаться. Другое дело, что мы с вами неправильно любим и неправильно гневаемся. Мы гневаемся на человека вместо того, чтобы гневаться на зло. Мы гневаемся на мир и на Бога вместо того, чтобы гневаться на грех. У нас сбился прицел…

Так вот… Грех Евы был в том, что она не разгневалась. Она же видит, что ложь сказал змий. А она с ним начинает философскую дискуссию — «что можно есть», «что нельзя есть» и так далее. Это уже грех. Дьявол, конечно, видит, что беседа началась — дальше всё нормально.

Как беседы такие проводят, вы можете прочитать в классической книжке по аскетике. Она называется «Письма Баламута». Это Клайд Льюис — английский писатель. Гениальная книга. Найдите — она несколько раз издавалась в последние годы. Я вам только её начало приведу. Эта книга представляет собой переписку двух бесов, где старший бес инструктирует младшего, как надо клиента доводить до нужной кондиции. Эта с огромным английским юмором написанная книга. И вот старший бес (Баламут) пишет гнусику (гнусик — это младший бес):

«Вот вы, младшие искусители, почему‑то всё время думаете, что ваша задача — в чём‑то убедить человека. Не надо так думать. Разум люди получили от нашего Врага. И поэтому здесь мы бессильны. Но мы можем сделать иначе. Вот я помню, когда я сам начинал работать младшим искусителем, мой клиент работал в Британском музее. Центральная библиотека Лондона. И я смотрю — читает он какой‑то философский трактат. Мы‑то их мысли можем читать, этих тварей, этих обезьян. Я вижу — его мысли развиваются совсем не в нужную сторону. Ещё немного, и он придёт к выводу, что Бог действительно есть. И что ты думаешь? Если бы я перепугался и начал в его голову влагать контраргументы, предлагать ему почитать Руссо, Маркса и так далее, ничего бы не получилось. Я сделал иначе. Я в его голову вложил помысел:

— А не пора ли пообедать?

А он, понимаете ли, мне отвечает:

— Нет. Я думаю, что это слишком важная проблема, над чем я сейчас думаю, чтобы менять её на обед.

А я ему и говорю:

— Да, это действительно слишком важно, чтобы об этом думать на голодный желудок!

Он этому поддался. Встал. Вышел на улицу. Я на улице повертел немножко его головой, показал автобус переполненный, мальчишку, который выкрикивает новости из газет. И говорю ему: «Видишь, вот она, настоящая жизнь. Мало ли, что может пригрезиться в библиотеке…».»

Так вот, Ева начала философский диспут вместо того, чтобы сказать «отойди от меня». Естественно, сатана идёт дальше. Он уже прямо ей говорит: «Неправду сказал Бог, ибо знает, что в день, в который вкусите, станете как боги, знающие добро и зло…». В этой фразе есть правда, потому что самая сильная ложь — та, в которой задействована частица правды. Да, действительно, через причастие Древу познания человек должен обожиться — это был Божий замысел. Но, простите, разве можно стать богом против воли Бога, через нарушение заповеди Божьей? Нельзя…

И вот затем Ева со змием соглашается. И происходит грех. Вы же понимаете, что на языке Библии, на языке православия грех — это отчуждение от Бога… Это не просто внешний поступок. Если я своё сердце отвернул от Бога — это уже грех. Помните, Христос говорит, что если кто с вожделением посмотрел просто на женщину, уже прелюбодействовал с ней в сердце своём. Так вот… помимо наших внешних действий, грех уже произошёл. И начали сказываться последствия греха.

В чём они? Библия их немедленно описывает.

«И открылись у Евы глаза. И увидела она, что Древо познания прекрасно на вид и приятно на вкус…»

Какие глаза открылись у Евы? Она что слепым котёнком до этого была? Нет. Но до этого Ева видела мир преображённым — в Божьей славе. А сейчас она начала видеть мир сам по себе. Более того: древо почему теперь хорошо? Величайшая святыня вселенной — она теперь хороша, потому что она вкусна… Представьте себе, вы подходите к чаше с причастием и говорите: «Батюшка, кагорчик у вас сегодня ну ничего!» Вот это и есть то, как Ева отнеслась к этой чаше с причастием, которая была в Эдеме: приятна на вид и приятна на вкус. Это чисто утилитарное отношение к миру. Чисто потребительское… Это уже не отношение священника — это отношение потребителя. Уже катастрофа произошла: человек уже выпал от Бога, оторвался от мира и стал просто паразитом, эксплуататором в этом мире, в котором он должен был стать священником…

Ева причащается. Её душа уже умирает. Тело, может быть, цветёт пуще прежнего. А душа умирает… Она идёт к Адаму. И даёт ему это.

…Если же говорить об энергетике этого места, то здесь, скорее, речь идёт о том, что вхождение зла в душу человека началось через чувственное прельщение миром — прельщение миром помимо Бога, без Бога. И затем доходит уже до волевого центра — до ума.

Что происходит дальше?

Помните, мы с вами говорил: «нехорошо человеку быть одному». Зло — это раскол. И грех карается расколом. Высший раскол, предел раскола — это смерть: отпадение человека от жизни. И вот три раскола происходит в человеке.

Первый: человек разделяется на мужчину и женщину. Помните, что произошло?

«И увидели они, что наги. И устыдились».

Что значит «устыдились»? Они и до этого были наги. Никаких правил общественного приличия, как вы понимаете, тогда не существовало. Когда мы стыдимся? Когда видим взгляд чужого… Когда опасаемся чужого взгляда. Если Адам и Ева устыдились друг друга, значит, они ощутили друг друга чужаками. Люди стали чужими друг для друга…

Второй раскол: в отношении с Богом. Библия же гениально это описывает:

«И услышал Адам Бога, ходящего в раю пополудни».

Понимаете? Бог где‑то там, далеко оказывается… До этого Адам Бога в сердце своём видел, слышал — жил в атмосфере Божественной благодати. И вдруг Бог где‑то вот там ходит… Это уже дистанция вырастает.

И что же Адам после этого делает? Прячется под куст. Это — третий раскол: раскол сердца и ума. Ведь это же безумие полное (Адам лишается ума!) от Бога под кустом прятаться. Это безумный поступок. Понимаете, прежде, чем Бог произносит какое‑то наказание для Адама, он уже наказан: он наказан безумием. Помните, древние греки говорили: «Кого боги хотят наказать, того лишают разума». С Адамом это уже произошло.

Но дело в том, что на языке Библии наказание, которое Бог даёт человеку, — это лекарство. Оно лечит от какой‑то болезни. И поэтому мы можем сказать, что те наказания, которые Бог дал человеку за грехопадение, это было лекарство. Ведь вы же помните, что было сказано Еве? Что она будет рожать. Но при этом, что, в конце концов, из семени жены явится Освободитель — явится Христос… Что было сказано? Что — да, в поте лица будешь есть хлеб свой. Но затем в псалмах это становится благословением. Там будет сказано уже так:

«Ты будешь в поте лица есть хлеб твой. Блажен ты, и благо тебе».

Вот это основные события, описанные в этой главе Библии. Их фундаментальное последствие такого: между человеком и Богом легла пропасть; между землёй и небом лёг промежуточный мир — сил зла. И вот эту пропасть надо было заполнить. Скажите, если между человеком и Богом зияет пропасть… Даже вот просто: здесь мы стоим, и между нами и соседним домом зияет пропасть — эту пропасть словами можно заполнить? Нельзя… Поэтому никаким вероучением (законом) нельзя было заполнить пропасть между Богом и человеком. Бог Сам должен был теперь стать человеком. Человек пробовал стать богом — не получилось. И тогда Бог Сам становится человеком. Но эта уже тема Нового Завета…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Православное понимание смерти. Часть 1

Я хочу начать с одного эпизода… который является в достаточной степени загадочным. В египетском патерике (это книга, вобравшая в себя случаи из жизни первых христианских монахов, — египетское монашество IV века) описывается такой случай: жил некий монах–отшельник. Он жил один где‑то в пустыне. И получилось так, что он впал в состояние искушения: какое‑то чувство окамененного нечувствия. Бесчувствие сердечное нашло на него: он потерял молитву, потерял дар покаяния — память о Боге потухла… незаметно ушла из его сердца. Та ревность, которая была в юности, — всё погасло. Проходит какое‑то время в таком состоянии, однажды он идёт по воду. И на источнике он вдруг поскользнулся, упал и повредил себе ногу — очевидно, порвал себе какую‑то жилу, когда падал, об острый камень. И вот он лежит у этого источника, кровью истекает, и никто не может ему помочь, потому что вокруг никого нет (это пустыня). И он умирает от потери крови.

А дальше следует эпизод, православным хорошо знакомый — эпизод мытарств. Ну, а людям, которые или незнакомы с православной традицией, или же относятся к её свидетельствам с недоверием, те могут вспомнить достаточно популярный сейчас американский видеофильм — «Призрак», кажется, называется: там тоже описываются первые впечатления души после её расставания с телом. Так вот… вдруг душа, выходя из тела этого монаха, оказывается в объятиях тёмных духов, которые торжествующе кричат: «Она наша, мы утащим её в наши обители…». Но ангел–хранитель этого монаха не даёт им этого сделать и пробует отбить у них эту душу…

Кстати, есть одна деталь, которая меня всегда поражает, когда я читаю такие тексты: спор ангелов и демонов из‑за души человека. Меня поражает то, что это спор, а не битва. Вот так вроде бы естественно представляется, что две армии столкнутся между собою, и будет там драка, и явится Господь, который скажет: «Я сильнее… Я всех бесов отобью — иди за Мною!»

А вот интересно, что все (по крайней мере, православные) свидетельства говорят о том, что проходит какая‑то, скорее, дискуссия — тяжба, почти судебный спор. И ситуация такова, что ни одна из сторон не может увести за собой душу человека, не предъявив какие‑то права на неё. И вот бесы свои права предъявляют, и эти права, конечно, весьма обширны, потому что мы даём много поводов считать себя их слугами… Что есть, то есть. «Кто кому служит, тот тому и раб». Но и ангелы пытаются тоже и говорят, что всё же люди — это Божьи создания. И вот ангел этого монаха ищет повод, чтобы оправдать человека, хоть что‑то светлое заметить в его жизни.

В этом эпизоде из египетского патерика ангел находит такое оправдание: он показывает бесам на кровь этого монаха, пролитую на камни, о который он поранился. И ангел говорит бесам: «Посмотрите на эту кровь… Вы правы — он действительно потерял покаяние, он действительно жил не по–христиански и не по–монашески последнее время, последние сроки своей жизни. Но посмотрите на эту кровь, которую он пролил ради Христа…». Ну и после этого (заключительная фраза) — душа монаха была взята в небесные обители.

Я был просто поражён, потому что в этом рассказе употребляется выражение, которого там быть не могло. Это последнее выражение — «кровь, пролитая ради Христа». В христианской литературе это технический термин, который имеет совершенно определённый смысл: «ради Христа» кровь проливает мученик. А здесь — бытовая травма. Вот я понимаю, если бы какие‑нибудь там сарацины или ещё кто‑нибудь на него напали бы, пытали бы этого монаха, требовали: «Отрекись от Христа! Поклонись нашим идолам», — а он бы сказал «нет!» и умер. Вот тогда, действительно, его кровь была бы мученическою кровью. Но здесь ведь ничего подобного не было: он жил один, он сам сделал неосторожный шаг, повредил себе ногу и умер, пролив свою кровь. И всё же это не ошибка автора, не ошибка составителя египетского патерика.

Очевидно, дело в том, как человек воспринимает свою смерть. Этот монах, ведь он мог умирать очень по–разному. Представьте себя на его месте: человек умирает в пустыне, умирает в состоянии, которое близко, скорее, к неверию — последние минуты своей жизни он ведь мог превратить в фонтан богохульства: «Я отдал, Господи, Тебе всю свою жизнь! Я ушёл из дому, оставил семью — и Ты мне такую свинью подложил!». Он мог умереть так: «Будь проклят день, когда я решил пойти в монахи! Жил бы сейчас с людьми, кто‑нибудь мне помог бы…» — и так далее.

Я думаю, что каждому из нас приходилось видеть или, по крайней мере, слышать, людей, которые так уходили из жизни… Но, очевидно, что у этого монаха исход был другим: умирая и уже понимая, что смерть неотвратима, в эти минуты он что‑то изменил в своём сознании — и как‑то иначе воспринял свою жизнь. И своё последнее дыхание он принёс как последнюю жертву Христу… Эту кровь, которая вытекала из него вследствие бытовой травмы, он воспринял как последний дар Богу, как последнюю и высшую жертву Богу… И эта жертва была принята…

Итак, вот главное, что я бы хотел сказать сегодня: в христианском опыте открывается, что смерть не есть антоним жизни — смерть есть часть жизни… Опыт смерти есть часть опыта жизни.

Обычно говорят, что смерть «настигает» человека, смерть «вторгается» в человеческую жизнь, «разрушает» её и так далее. А вот в христианском опыте есть какое‑то иное восприятие смерти: моё умирание может быть чем‑то, в чём я являюсь не страдающим, пассивным восприемником, а я являюсь сотворцом моей смерти. Я — соучастник моей смерти. Не в смысле самоубийства (христианство крайне резко оценивает самоубийство). Вопрос в другом.

Мы — люди. Человек тем отличается от животного, что человек всюду видит смысл, ищет смысл. И вот в этом разница между смертью животного и кончиной человека. Для животного его смерть бессмысленна, потому что само животное не может понять смысла жизни. А человек может умирать не как животное. Для этого (чтобы наша смерть отличалась от смерти животного) мы должны в своём сознании наделить свою собственную смерть каким‑то смыслом. А здесь есть элементарное правило философии: осмыслить нечто означает — применить к этому феномену какую‑то более высокую шкалу ценностей. Смысл всегда выше того, что оценивают с помощью смысла.

Смысл, ценность всегда выше того, к чему эта шкала прилагается. И, если я хочу осмыслить мою смерть, это означает, что я тем самым исповедую, что моя смерть не есть самое главное, что происходит со мною, а есть некое более высокое начало, более высокая ценность, которую я могу приложить к моей смерти, и сквозь мою смерть прозреть нечто более высокое. Если этого не происходит, тогда смерть становится страшной…

Был такой замечательный русский философ — Василий Розанов. У него однажды умер его племянник, довольно молодой. И его сестра пишет Василию Розанову о смерти этого их племянника: «Как страшно он умер: он умер без болезни — внезапно. Так животные умирают — не выболев, не выстрадав своих грехов…». Неслучайно церковь молится: «Избави нас от внезапныя смерти».

Очень многое изменилось в современной жизни людей оттого, что изменилось отношение к смерти… Эта тема стала почти неприличной — о ней не принято говорить. Россия — это счастливое исключение, где возможны такие встречи. В западных городах есть предписание, запрещающее траурным процессиям шествовать днём. В канонических протестантских странах покойников хоронят в закрытых гробах — не дай Бог увидеть лицо мёртвого человека. Какое бывает потрясение для англичан, когда они заходят в православный храм и видят наши погребения — когда усопший лежит с открытым лицом. И старые англичане подходят проводить в последний путь какого‑нибудь своего, скажем, русского друга и впервые за долгие годы жизни они видят лицо мёртвого человека. Для них это бывает настоящим потрясением — прежде всего, тем, что это далеко не всегда оказывается так ужасно, как кажется.

Так вот… в прежних культурах, когда наступало время старости, это время воспринималось как время всматривания в будущее — подготовки к смерти. Сегодня старость воспринимается как время борьбы за уходящую молодость — как время борьбы за прошлое, а не за будущее. И это рождает совершенно другое отношение между поколениями: старики перестают быть носителями мудрости. Не просто знания, опыта, а мудрости… Потому что мудрость — это умение оценивать всё в жизни по самой высокой шкале, исходя из самой высокой целесообразности: а перед лицом Бога как мне умирать будет? (Перед лицом Бога что значат эти события или вот эти события?)

И сегодня мы видим поразительную вещь, когда в нашем обществе роль старшего поколения оказывается такой странной: старшее поколение боится за романтические воспоминания своей юности и свои романтические красные косынки пробует повязать на головы своих внуков и правнуков, которым они совсем не нужны. И, напротив, молодые, скорее, требуют у стариков: да покайтесь же, наконец, о Боге подумайте!…

Итак… человек призван осмыслить свою смерть. И пройти через неё. Вот то, что открыло христианство: смерть не есть тупик. В Ветхом Завете мы видели — смерть есть тупик. А теперь оказывается, что смерть есть проходной двор: можно пройти через пространство смерти, не оставшись в нём… Так прошёл Христос — Ему нужно было три дня, чтобы преодолеть пространство смерти. Нашим душам — наверное, больше… И, тем не менее, мы тоже это пространство пройдём. И выйдем из него к новой жизни….

Теперь я хотел бы вернуться к тому, о чём шла речь вчера: то, что Ветхий Завет не видит никакой особой надежды для человека после его смерти. Та же самая мысль начинает сквозить в эти века во всей античной литературе.

Как интересно меняется отношение к смерти у античных авторов. Классическая эпоха Греции — смерть презираема, смерти не боятся. Почему не боятся? Потому что верят, что через смерть пройдёшь в мир блаженных? Нет… Всё гораздо проще: герои античной Греции или античного Рима не боятся смерти просто потому, что они не боятся вообще ничего для себя — они не знают себя, они ещё не сделали величайшего открытия, они не поняли, что каждый человек личность… Человек — это часть полиса, города, часть своего народа, и поэтому их легко утешить: «умру я, но будет жить страна, мои дети встанут в строй вместо меня».

(То самое языческое мироощущение, которое вдохновляло коммунистов или, скажем так, — наш народ в эпоху коммунистов и которое не будет работать сейчас, потому что всё‑таки проснулось сознание личности в людях. Вспомните, коммунистическая пропаганда так и утешала нас: «ну и что, что ты умрёшь, ведь смысл твоей жизни в том, чтобы дать жизнь новым поколениям…». Простите — это смысл жизни быка — дать жизнь новым поколениям телят. А у человека какой‑то иной смысл жизни должен быть. Зачем‑то именно я есть, и каждый из нас зачем‑то есть… Смысл жизни должен видеть каждого отдельного человека. Высшая ценность должна быть настолько человечной, чтобы в её ярком свете люди не превращались в тени, как при свете яркого прожектора, который направишь — людей не видно, а виден только этот свет (да, это идея индийских философий, где человеческая душа растворяется в этом океане божественного света…). Но чтобы в этом море почувствовался отдельный человек, — это какая‑то гораздо более глубокая, серьёзная реальность. И, когда этот мир понял ещё в Евангелии, что Сам Бог есть любовь, который любит людей, тем более мы поняли, что Бог не будет растворять людей, а мы должны остаться. Мы какими‑то будем другими, но — будем. И будем в Боге, но самими собой…)

Так вот, тогда был разрушен уютный мир полисного устройства: мир Афин, мир Спарты, мир республиканского Рима. Когда этот мир был разрушен, люди вдруг ощутили, что нельзя просто жить по инерции социальных предписаний, по привычкам быта. Люди ощутили себя индивидуальностями. Я не скажу ещё — личностями, но индивидуальностями. И тогда вся античная поэзия, начиная где‑то со II века до Рождества Христова, она вся наполняется воплем: «Почему же я умираю? Как страшно умирать! Меня же больше не будет…».

И вот это и поражало античных людей в христианах: их поражало то, что христиане готовы умирать. И ладно бы, если бы они [христиане] были варварами, которые просто не понимают цену человеческой жизни, которые не понимают глубины и бесценности человеческой души, и поэтому идут и умирают, потому что они не научились ценить жизнь, ценить человека. Но ведь первое же знакомство с христианами выяснило, что это не так: христиане глубоко убеждены, что каждый человек личность, каждый человек неповторим. И при этом — готовы умереть. Это поражало совершенно язычников. Поэтому сказал Тертуллиан в III веке: «Кровь мучеников — это семя Церкви».

Язычники собирались на стадион и видели, что выходил христианин и мужественно принимал смерть: отдавал своё тело на растерзание львам, на сожжение… Толпа аплодировала, хохотала. А затем уходили люди и многие начинали задумываться: «Что двигало этим человеком? Почему я боюсь смерти, а он, которого растерзали сегодня на арене, почему он не боялся смерти?» Человек задумывался, потом находил христиан, спрашивал у них: «Что с вами произошло? Откуда это?» И слышал радостную весть…

Сегодня мы уже начинаем забывать, что Евангелие Нового Завета и Радостная весть — в чём её радостность‑то? Да в том, что люди этого региона и этой эпохи, люди доновозаветного времени без надежды всматривались в пространство смерти. Вновь и вновь напомню, что для Ветхого Завета все люди нисходят в могилу, и там для них нет никакой надежды, никаких чудес. И вот туда, к ним в могилу, теперь сходит Христос и уничтожает ад — теперь есть возможность для спасения.

И вот теперь я хотел бы ответить на вопрос… хотя нет, давайте так: сейчас я поясню, почему я не буду отвечать на вопрос, который мне всё равно будут вновь и вновь задавать. Нет такого христианина в мире, к которому его соседи бы не приставали с вопросом: «А почему вы считаете, что только христиане спасутся? Может быть, и все остальные спасутся люди тоже?» Так вот поймите, что христиане исходят из совершенно другой системы отсчёта: в нашей системе отсчёта (то, как она дана в Ветхом Завете) все люди погибнут, и вдруг открылась возможность хотя бы для некоторых спастись. Современный мир убеждён в обратном: «всех нас Бог обязан спасти (даже если Бога нет, даже если я не верю ни в какого Бога — карма меня всё равно спасёт)». Поразительное мышление людей, которые говорят «я в Бога не верю, но мне не нравится, что вы говорите, что Бог меня за это осудит».

Так вот… Христианская система отсчёта исходит из «минусового» уровня: да, мы все согрешили, мы все живём и родились в мире смерти, и каждый из нас число заразы и инфекции духовной в мире умножил, после каждого из нас в мире становится, увы, по большей части тяжелее дышать, а не легче. Об этом знают христиане… Вот это система «нарастания» греха, она ведь поразительно показана в первых главах Библии: грехопадение первых людей — убийство Адама — убийство Авеля — потоп — строительство Вавилонской башни… Нарастают грехи — и сокращаются дни человеческой жизни (от восьмисот лет до восьмидесяти).

И вот здесь получается, что открывается, наконец, Христом возможность не умирать. Ведь поймите, христианство — это не моралистика. Евангелие — это скорее… медицина.

Вот представьте себе — взорвался Чернобыль. И в этой зоне все люди, которые там живут, они все дышат радиацией смерти. И вдруг открыли… какой‑то учёный открыл противоядие, которое он может привести туда и раздать людям — и тогда они не будут умирать. И этот учёный бросает свою безопасную московскую или нью–йоркскую лабораторию и приезжает туда, в чернобыльскую зону. Приезжает с этими препаратами и начинает их раздавать: «Вот, у меня в чемодане лекарства, я бесплатно вам даю». Но предупреждает: «Если вы не возьмёте его, вы умрёте». И в народе пошли слухи: «Какой жестокий врач к нам приехал — он нам заявляет, что мы помрём. Он заявляет, что, если только с ним подружиться, можно выжить». Это и есть то, что две тысячи лет твердят христианам: «Какой негуманный ваш Христос. Заявляет, что, если кто отречётся от Него, то отречётся и перед Отцом Небесным. Как это негуманно — вы заявляете, что вне Христа, вне Церкви нет спасения».

Так в том‑то и дело, христианство исходит из того, что все мы заключены в непослушание — все мы умираем. И вот появилась возможность дать лекарство бессмертия: исцелить людей тех, кто это свободно примет — кто желает выжить в нашем мире смерти, выйти из него действительно в мир Жизни…

Христос был человеком — не только Богом. И поэтому всё то, что произошло с Ним, произойдёт с каждым из нас. Христос воскрес. И это означает, что все мы обречены на воскресение. Я хотел бы, чтобы вы запомнили эту формулу: мы не надеемся на воскресение — мы обречены на воскресение. Потому что каждый из нас — соучастник плоти Христовой, каждый из нас является братом Христа. Мы единосущи Ему, если говорить богословским языком, — единоприродны Ему. И то, что Христос сделал с Собою, произойдёт и с нами… Он взял на Себя нашу человеческую природу и изменил её так, что она оказалась способна воскреснуть — выйти из мира смерти. Поэтому все мы воскреснем, но поэтому и будет тот последний суд, который называется «Страшный».

В обыденном представлении люди часто думают так: «Господь хочет в конце времён устроить Страшный суд, а, чтобы сделать его поистине страшным и поистине вселенским, Господь достанет из‑под земли всех мертвецов». Представление, которое не делает чести Богу, если Его мыслить таким образом. Представляете себе, что вы скажете себе о человеке, против которого его знакомый согрешил и при этом человек, против которого согрешили, исполнен праведного гнева: хотел отомстить своему обидчику, но не успел — тот умер. И тогда он, пользуясь высшей магией, раскапывает могилу своего обидчика, оживляет его и, наконец‑таки, убивает опять. Скажем ли мы, что это нравственный образ человека? Вряд ли… Так вот… и Бог это не некий такой монстр, который только ради удовольствия наказать грешников будет их оживлять. Здесь ровно обратная последовательность: поскольку мы живём в мире, в котором Христос воскрес, воскреснем и мы, но поскольку вновь в нас будет жизнь и жизнь эта будет уже вечность перед лицом Божиим, это означает, что мы в этой новой, грядущей жизни встретимся с Богом… А встреча с Богом не окажется ли для каждого из нас судом? Потому что, как говорил Христос в Евангелии от Иоанна: «Суд в том и состоит, что Свет пришёл в мир и обличил его тьму». И когда этот Свет осветит все закоулки всей нашей жизни и нашей совести, тогда и выяснится — Бог есть любовь. Он свою любовь, свой свет будет изливать на нас, и вдруг окажется, что в нашей жизни было больше ненависти, раздражения и завести, чем любви — это означает, что свет Божественной любви будет страшен для нас, он будет болезнен… потому что он совсем не будет соответствовать тому, чем мы жили… в нашей жизни…

Смотрите: есть в Евангелии странное место. Христос встречается с одержимым человеком. И из этого одержимого человека изгоняет беса. А бес Ему говорит: «Не мучь меня…». Какая поразительная вещь… Тот, Кто есть радость, Тот, Кто говорит: Я хочу, чтобы в вас была радость и радость ваша была совершенна, Тот, Кто есть полнота света и любви, оказывается источником муки. Христос оказывается причиной мучений для какого‑то существа. Какого существа? Для беса… Так вот… если мы станем такими бесами во плоти, тогда Христос с нами ничего не сможет поделать. Тогда Его свет любви из вечности станет для нас источником муки… И неслучайно поэтому в христианской традиции время от времени звучит такая мысль: свет Божественной любви и адский огонь — это одна и та же энергия, но по–разному воспринимаемая разными людьми от степени их духовной подготовленности, их одичалости, безжизненности…

В жизни же человека возможно два опыта смерти. В христианстве по–настоящему антонимом слова смерть является слово «успение». В любом языке христианской культуры есть эти два слова: «смерть» и «успение». Это два разных исхода из жизни. Христос говорит: Верующий в меня не увидит смерти вовек. А что он увидит? Не останется же он вечно жить на земле, нет. Но в слове «успение» мы слышим отголосок таких слов, как «спелость», «успех». Это не только сон. Успешно завершённая жизнь. Как Марина Цветаева однажды сказала: «Господи, душа сбылась». Вот это и есть та надежда, тот призыв, который обращает Христос к нам: чтобы душа родилась, душа сбылась. Человек ведь долго рождается на свет…

У христианина у каждого три дня рождения: день рождения по плоти от матери, день рождения в духе — в крещении, и день смерти. В православной Церкви дни памяти святых — это дни их смерти, а не дни рождения. И это воспринимается, и называется зачастую именно рождением новым.

Однажды один священник выступал в таком несколько странном месте. Это был родильный дом. И вот он выступает перед врачами, обслуживающим медицинским персоналом и пробует им рассказывать, как в Православии понимают смерть. И между делом вспомнил книгу «Жизнь после смерти», довольно многим сейчас известную, и вот там описывается, как душа, выходя из тела, по каким‑то чёрным тоннелям, коридорам, видит свет и попадает туда… Ну а дальше — разные люди описывают по–разному, что происходит дальше. А вот этот первый шаг исхода из тела описывают одинаково. И вот одна акушерка слушает и говорит: «Батюшка, так это ж точное описание родов. Если бы младенец мог сказать, что он испытывает при родах, то он сказал бы, что он испытывает то же самое: он идёт по длинному тёмному коридору — впереди свет… И вот он туда выскакивает в этот свет, и дальше его, бедняжку, начинают зачем‑то мучить: там холодно, неприятно, там ещё обжиться надо…». Действительно, точное описание родов — то, что происходит с нами в минуту смерти…

Так вот… Мы рождаемся трижды: мы рождаемся в смерти, мы рождаемся во Христе. Апостол Павел так и говорит: «Для меня жизнь — Христос, а смерть — приобретение».

Но… давайте продолжим это сопоставление. Жизнь человечка у нас на земле во многом зависит от того, как его вынашивала мать: не пила ли она каких‑нибудь вредных лекарств, не употребляла ли она алкоголь во время беременности, а, может, над ней надругались (муж или кто‑то другой бил её, избивал…) во время её беременности. И в таком случае может статься, что ребёнок родится больным и вся его жизнь предстоящая будет тяжёлой…

Так вот… каждый из нас беремен — душа каждого из нас беременна новой жизнью. Мы рождаем в себе человека. Апостол Пётр называет это «сокровенный сердца человек». Апостол Павел это называет «внутренний человек»: мы вынашиваем в себе нашу душу. И если мы при этом будем потреблять какую‑то негативную информацию из внешнего мира, если мы при этом сами в себе будем продуцировать негативные чувства (ненависть, раздражительность, безлюбовность), если мы, в конце концов, не будем кормить свою душу добрым хлебом, она родится выкидышем — в вечность она войдёт недоношенной, не выкормленной…

Душе нужен свой хлеб. У Александра Солженицына в конце 60–х годов был замечательный крохотный рассказ. Просто зарисовка: раннее утро, берег реки, солнышко едва показалось над лесом, на берег выбегает полтора десятка человек, которые поворачиваются лицом к солнцу, воздевают руки, потом падают вниз — и так десять раз подряд. Не думайте, они не молятся — они делают зарядку. И дальше говорит: «Вы знаете, когда человек современный десять минут в день заботится о своём теле и служит своему телу, все считают, что это нормально. Но если кто‑нибудь узнает, что этот человек десять минут с утра молится и заботится о своей душе, все сочтут его сумасшедшим…».

Так вот… душе нужен свой хлеб. И хлеб добрый. Не опилки оккультизма, а добрый евангельский хлеб. И если она этого хлеба не получает, она рождается какой‑то скукоженой — она изуродована уже здесь, и свою изуродованность она переносит и дальше.

Естественный вопрос: что происходит с человеком после смерти, когда он исходит из тела? Вы знаете, я сейчас скажу такую странную вещь: с точки зрения православного богословия, никакого ада нет. Рая — тоже. А нет — по простым довольно причинам, вполне библейского характера. Рая нет, потому что рай был разрушен грехопадением Адама. Ада нет, потому что ад был уничтожен воскрешением Христа. Поэтому, с точки зрения строгой буквы православного богословия, человек, человеческая душа после смерти тела, расставания с телом, находится в состоянии предначинания вечного блаженства или предначинания вечных мук. Преподобный Ефрем Сирин однажды удивительно образно это выражает так: «Души праведников сидят около оград райского сада, не дерзая туда войти, потому что они ожидают воскресения своих любимых тел». Вот пока тело не вернулось, человека нет — это очень важная интуиция христианства: душа без тела это не человек. Был такой великий христианский подвижник и первый христианский философ, который говорит так: «Тех, которые считают, что души после смерти попадают в рай, вы за христиан не считайте. Почему? А потому что человек есть единство души и тела. И душа без тела называется не «человек», а «душа человека», а тело без души не называется человеком, а телом человека. А человек целостен — един». И в христианском понимании тело человека не есть случайная одежда, которую можно поменять, когда износилась. Нет, человек целостен — он един, и тело оказывает влияние на душу, и душа по–своему взращивает себе тело. Так вот, пока душа с телом разделены, с душой ничего происходить не может серьёзного.

Здесь надо несколько слов будет сказать об одной неожиданной мысли, характерной для православной антропологии — православного понимания человека. Я немножко поясню.

В афишах, кажется, значится, что я декан богословского факультета Российского православного университета? Так вот, действительно есть академическое богословие, в православной церкви есть богословие. Что это такое? Задача богословия не только хранение, уяснение истин евангельской веры, святоотеческой веры, хранение этого предания. У богословия не только задача позитивная, но и негативная — разрушительная. Задача церковного богословия — это удерживать в узде человеческую фантазию. Потому что, естественно, каждый народ занимается фольклорным творчеством. Православный народ не исключение. И в истории Церкви постоянно происходит так, что народные, благочестивые вполне, фантазмы рождают мир приходских преданий. И богословия приходится это буйство фантазий, даже вполне благочестивых, отодвигать в сторонку и говорить: «нет, вот пусть мир преданий не затмит нам Евангелие». Так вот, согласно таким фольклорным представлениям человек сильно ниже ангела, а ангелы, несомненно, выше человека, и цель человека — сравняться с ангелами. А если мы начинаем всерьёз изучать православную традицию, мы видим, что там это совсем не так понимают. Иоанн Златоуст, например, категорично утверждает, что только человек создан по образу Творца. В ангелах нет образа Творца. Почему? Златоуст поясняет: потому что только человек способен творить — ангелы не имеют дара творчества. Златоуст это говорит афористично, чётко и ясно — рубит как на плацу: «Не ангельское дело — творить. Ангельское дело — предстоять». Ангел по–гречески «вестник», почтальон, посланник. От почтальона требуется, чтобы он окончил литературный институт? Нет, не требуется. Ангел передаёт Божью весть, Божью волю людям. И всё. А вот о человеке у Бога замысел совершенно другой: человек должен создать практически новую вселенную. Призвание человека гораздо более глубоко. Тот же Златоуст, дерзая говорить от лица Бога, так выражает Божий замысел, отношения Бога и человека: «Я дал тебе прекрасное тело, а теперь Я даю тебе шанс создать нечто лучшее — сотвори себе прекрасную душу».…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Православное понимание смерти. Часть 2

…То есть Бог дал нам тело, но воспитать и создать свою душу — это то, что Он предоставил свободе человеческой личности. Потом эта мысль у Иоанна Домоскина развивается и достигает своей вершины у святителя Григория Поломы, последнего великого византийского богослова, уже в XIV веке. Святитель Григорий говорит так: «Человек выше ангела. Но почему?» И вот дальше у него следует очень неожиданный ход мысли, он говорит: «Человек выше ангела потому, что у человека есть тело». И поясняет: «Человек сложен: у нас есть душа и тело. И это означает, что душа должна владеть нашим телом. Но, чтобы душа могла подчинять себе тело, для этого у души должна быть способность властвовать — способность повелевать. Ангелам нечем повелевать, и поэтому ангелы только слушаются. Служение ангелов только в послушании. А человек сложен, и поэтому нашей душе даётся способность властвовать, способность творчески менять ту ситуацию, в которой мы оказались». И дальше Григорий Полома говорит: «Только из‑за того, что у нас есть тело, возможен мир культуры, возделывание полей…».

Вот из этого следует другой вывод, очень важный: душа, пока живёт в теле, имеет возможность для творчества. Душа вне тела лишается способности к творчеству. И, тем самым, лишается способности к покаянию… Поэтому и говорит Христос: В чём застану, в том и сужу. Нельзя изменить себя (творчески, покаянно обновить себя) после разлучения с телом.

Итак, душа моя расстаётся с телом. И после этого по православному преданию начинается путь её странствий, который длится, как полагают, сорок дней. Впрочем, я должен вам сказать — то, что я буду говорить в ближайшее время о странствиях в течение сорока дней, это не есть догматическое учение православной Церкви. Это как раз та самая грань народного опыта и церковного богословия. Потому что, вот скажем, в Писании и у святых отцов никаких оснований для такого рода суждений нет. Но, тем не менее, за этим какая‑то своя правда чувствуется, поэтому Церковь не возглашает это учение в качестве правила веры, но она и не изгоняет его от себя, а считает, что такого рода представление может быть полезно для духовного воспитания человека.

Итак, сорок дней. И эти сорок дней делятся на три этапа, которые знаем все мы. Это третий день, девятый и сороковой. Что стоит за этим? Сразу предупрежу: разные книги разных православных авторов (относительно старые и новые) достаточно по–разному понимают эти дни.

Ну… вот то представление, которое мне кажется наиболее духовно полезным и серьёзным.

Сначала, к третьему дню, душа человека идёт к Богу. Для неё возможным оказывается встреча с Богом и первое прикосновение к миру вечной радости. Это касается всех душ всех людей.

Но после этого опять же все души вплоть до девятого дня прикасаются к миру скорби, к миру вечной скорби… И видят, что происходит там… Знаете, есть такая интересная в Евангелии разница — когда Христос говорит о Своём суде в Евангелиях, Он говорит: Разделятся люди на агнцев и на козлищ. Они разделятся, помните, по какому признаку? Прежде всего:

Я был голоден — и вы не накормили Меня. Я был наг — и вы не одели Меня. Я был болен — и вы не посетили Меня.

Люди спросят: «Ну, когда же мы Тебя видели, Господи, таким?» И Он скажет: Вы не сделали этого одному из братьев ваших — значит, вы этого не сделали Мне. Итак, вот один из критериев для разделения. И те, которые жили по заповедям Христа, им Христос говорит: Приидите ко мне, обетованные Отца Моего! Идите и насладитесь уготованным вам Царствием! Значит, заметьте: люди должны войти в мир, который ожидает людей, в мир, который приуготовлен для людей — Идите и насладитесь уготованным вам Царствием. А что происходит с другими? Он им говорит: отойдите от меня, проклятые, идите в огни вечные, уготованные сатане и ангелам его. Мир преисподней — это мир не для человека: это мир сатаны и его ангелов, но не мир человека. И это и страшно, что человек окажется в мире, в котором для человека нет места — в бесчеловечном мире.

Так вот… прикосновение к этому миру опять же даётся всем до девятого дня.

А затем до сорокового дня душа человека возвращается на землю. И перед ней проходят все эпизоды его жизни. Как говорят эти предания, она посещает места, где она жила, и вспоминает всё, что с нею было. И после этого уже идёт к Богу…

Каков смысл этих странствий? Каков смысл этих рассказов? А в том, что человек встречается с Богом в состоянии абсолютной ответственности, он теперь знает всё: знает, зачем Христос дал ему заповеди, он знает, к чему приводит нарушение заповедей, он знает, наконец, где и в каких случаях он делал гадости. Что было доброго и что было злого в его собственной жизни, все его грехи, но и все светлые поступки — всё он теперь помнит, всё он знает.

И вот в этом состоянии предельной ясности и ответственности он встречается с Богом. И там совершается частный суд. Частный суд — когда душа определяется или в предначинание вечных блаженств, или в предначинание вечных мук. Что это такое, я не знаю. И вряд ли, я думаю, кто‑либо из православных богословов дерзнёт сказать, что он знает. Есть слова Апостола Павла: «Что уготовил Господь любящим Его — это не приходило на ум человеку. А что уготовано дьяволом, так потому что это уготовано не для нас, мы тем более не можем себе это представить».

Можем, на самом деле… это очень просто представить, что это такое. Ад страшен не столько интенсивностью своих мучений, сколько их бессмысленностью. Человек способен перенести любое страдание, если оно осмысленно, если он понимает, что в этом страдании он растёт, что это надо, что из этого есть выход… И напротив: даже элементарную зубную боль нельзя перенести, если ты уверен, что она никому не нужна и что она будет длиться вечно. Если у человека есть осмысленность своего существования, он пройдёт через любой ГУЛАГ. Если у человека нет чувства смысла, его раздавит элементарная ангина. Так вот, жуть ада в том, что из него нет выхода. Это такое состояние, которое не меняет человека — в котором уже нельзя меняться…

И всё же это не всё. Потому что затем человека ждёт последний суд — тот, который называется Страшным судом: суд для всех людей и одновременно. И здесь я хотел бы сказать, что вот этого не надо бояться. Не надо бояться по двум причинам. Одна из них поразительно высказана Григорием Нарикаце, армянским патриархом XII века — есть у него удивительная книга скорбных песнопений. В одном из его гимнов есть такие строки:

Мне ведомо, что близок Страшный суд.

И на Суде я буду уличён во многом.

Но Божий суд не есть ли встреча с Богом?

Где будет Суд? Я поспешу туда.

Я пред Тобой, о, Господи, склонюсь

И, отречась от жизни быстротечной,

Не к вечности ль Твоей я приобщусь,

Хоть вечность будет мукой вечной?

Для человека, живущего христианским чувством, встреча с Богом (любая встреча) есть источник радости. Но даже не это хотел бы сейчас подчеркнуть. На самом деле, Последний суд есть последняя апелляционная инстанция… Согласно православному преданию, Страшный суд не ужесточает приговоров частного суда — он их отменяет, он изменяет их в сторону большего милосердия. Человек, который был осуждён как частный грешник, может быть оправдан и спасён как член Церкви…

Два обстоятельства, мне кажется, очень важны для понимания Последнего суда. Во–первых: судить будет Христос. Тот, Кто ради нас умер. Отец весь суд передал Сыну, то есть воплощённой любви. И здесь я не могу не вспомнить слова Святителя Феофана Затворника. В одном из писем этот великий русский православный подвижник прошлого века выражается так: «Господь есть любовь. И поэтому Он ищет и жаждет, как бы оправдать каждого из нас. Он готов вменить нам в праведность любую малость. Господь жаждет оправдать нас. Только дайте Ему хотя бы ничтожный повод, чтобы Он смог вас помиловать».

Помните, кстати говоря, у Достоевского замечательный рассказ о луковке? Умирает некая женщина, которая не слишком праведна была, прямо скажем. И она попадает в огненное озеро. А ангел–хранитель её плачет над нею и умоляет: «Ну, дай мне, пожалуйста, хоть какой‑то повод вытащить тебя отсюда! Ну, вспомни — может быть, какое‑то доброе дело было в твоей жизни? Хотя бы одно…». Та думала–думала и говорит: «О! Я однажды нищенке луковку подала». Ну, как подала? Та работала в огороде, нищенка проходила мимо и начала просить. Так чтобы нищенка отстала, она в неё луковкой и запустила. Вот и вся её единственная милостыня за всю жизнь. Так ангел не поленился, слетал за этой луковкой, нашёл, приносит — протягивает этой несчастной женщине и говорит: «Держись! Я буду вытаскивать тебя отсюда. Если луковка не оборвётся, я тебя спасу». И происходит чудо: эта женщина цепляется за луковку, ангел тащит — и луковка не рвётся. А соратники по страданиям, которые принимают эту огненную баню вместе с этой женщиной, видят, что одна их компаньонка вытаскивается из озера — и, естественно, цепляются за её ноги, чтобы и их вытащил ангел. И вот и здесь и происходит самое страшное: женщина начинает отпихиваться от них. Здесь как раз луковка и рвётся… Потому что это была единственная ниточка любви, но толканием локтями и её эта женщина порвала. Здесь последняя надежда для неё погасла…

Итак, Господь ищет эту «луковку». Желание Господа, воля Господа не в том, чтобы нас осудить, а в том, чтобы нас вытащить отсюда. Так какие же есть надежды? Почему человек, который был осуждён после своей частной смерти, может быть оправдан в конце?

А надежда в том, что мы приходим туда все вместе. Приходим как Церковь Христова, как частица тела Господня. И поэтому там, где нам не хватало нашей личной любви, где нам не хватало нашей личной святости, она может быть восполнена любовью и святостью Христа…

И вот отсюда — из этого ощущения, что никто из нас не живёт и не умирает в одиночку, потому что мы крестились в смерть Господню, во одно тело, мы питались одним хлебом, одним хлебом евхаристии — из этого ощущения нашего благодатного единства во Христе и вырастает надежда на то, что может быть восполнен недостаток в нашей личной духовной жизни. Восполнен за счёт общецерковных сокровищ.

Вот теперь я должен коснуться темы индульгенции. Исходя из того, что я сказал, будет понятно, почему на Западе возникли индульгенции, которые вызывают столько возмущений и у православных, и у протестантов, и просто светских людей.

По большому счёту в индульгенции нет ничего страшного. В православии тоже есть индульгенции. И почти каждый из здесь сидящих принимал участие в этих индульгенциях. На языке православного богословия знаете, как они называются? Поминальные записки. Только и всего.

Так вот… разница только в чём? Для православных Церковь — это народ. Мы с вами вместе — это Церковь. Соборная, единство, Церковь… А в католическом мышлении Церковь — это Папа. И мы, когда собираемся в церковь и молимся об упокоении наших усопших братьев, мы делаем некий жест любви. Жест любовной памяти об этих людях. И мы живём в уверенности — мы же ведь всё‑таки в Царствии Божиим. Мы в нём, уже — в Царстве любви… Это означает, что мир Церкви (только её фундамент на земле, а голова её Христос, высоко) построен так, что в нём очень хорошая акустика. И поэтому слово любви, жест любви, сделанные здесь, на земле, порождают целую бурю любви там, в горнем мире…

Потому что не кармой держится Церковь, не автоматическим воздаянием, а любовью, которая желает прощать…

Вот это христианское ощущение, что это толика, малость, наше поминание, наша молитва о дорогих нам людях, об усопших христианах и даже о тех, кого мы не знаем… «Ты, Господи, помяни тех, о ком некому молиться», — каждую родительскую субботу в церкви звучат эти слова.

В католическом понимании Папа — это заместитель Христа, точнее, наместник Христа. То есть «временно исполняющий обязанности» Христа на земле. Христос дал ему какие‑то полномочия. И поэтому Папа к себе относит слова, сказанные Христом всем, по сути дела, христианам: Что вы свяжете на земле — будет связано на небесах. Что разрешите на земле — будет разрешено на небесах.

Папа эти слова относит, по сути, только к себе. И вот поэтому в католической традиции родилась практика — поминальные записки адресовать лично Папе, потому что если Папа помянет этого человека в своих молитвах, вот тогда Господь точно послушает (Он всю власть Папе передал — если Папа об этом человеке молится, то Христос просто обязан его спасти).

В православном понимании такого автоматизма нет. Такой персонализации Церкви нет. Я не так давно в одном католическом французском журнале увидел статью, в которой меня поразило само название её — «Церковь — это кто?» Статья была, естественно, о Папе. Конкретное указание: Церковь — это он. Так вот, в понимании католиков, индульгенция — это поминальная записка, обращённая к Папе. К ней прилагается какая‑то сумма пожертвования, чтобы Папе было интересно читать эту записку. Считается, что Папа точно знает цифры небесной бухгалтерии и поэтому в зависимости от суммы пожертвований тебе объявляется облегчение от мук чистилища. Вот в этот промежуток от моей смерти до Страшного суда, если за меня будет вноситься индульгенция, этот промежуток для меня будет сокращён. Вот смотрите: человек умер в 1621 году. А Страшный суд, предположим, будет только в 2001. И вот бедняге, ему почти четыреста лет надо мучиться в муках чистилища. Это ещё не ад — католики это прекрасно понимают, что это ещё не ад, что это чистилище, предначинание вечных мук. Но власть Папы не простирается по ту сторону Страшного суда — всё‑таки Евангелие ясно говорит, что весь Суд предан Христу, а не Папе. Поэтому они не говорят, что могут гарантировать за хорошую плату выживание после Страшного суда — нет. Но в промежутке до Страшного суда, во времени истории — вот здесь можно договориться. Поэтому, если ты совершил доброе дело, из этих четырёхсот лет двадцать ты проведёшь, скажем, в верхнем слое чистилища, в лимбе так называемом, и там тебе будут более или менее хорошие условия для жизни.

Официальное католическое богословие сейчас уже отказалось от этих идей, но на уровне реальной приходской практики всё это живёт. И до сих пор по Москве распространяются книжки и брошюрки католические с предложением: за каждую молитву — индульгенция в 365 дней.

Но Бог с ними, с католиками. Я просто хочу пояснить, что в Православии есть эта же идея, но, мне кажется, более по–христиански выраженная. Что, действительно, человек, который был осуждён после своей смерти непосредственно, по молитвенной заботе всей Церкви, как член Церкви, он может быть оправдан на Последнем суде.

Итак, вновь поясняю: Последний суд после воскрешения мёртвых есть последняя апелляционная инстанция, которая, скорее, снижает строгость приговора, но никак не ужесточает его…

Но перед Страшным судом произойдёт то, о чём я уже говорил. Воскрешение мёртвых. Здесь, конечно, есть, где разгуляться фантазии. Так и кажется, что наступает общепланетарная ночь мертвецов: сдвигаются все могильные камни, скелеты, на ходу обрастая плотью, дружно уходят с мировых кладбищ и куда‑то идут. Кроме того, дальше ощущаешь, что сразу за этим будут происходить страшно интересные события. Видите ли, в моём теле есть частицы, которые раньше были в телах других людей. Ну, вот смотрите: вот я умер, меня похоронили, на моей могиле, по заветам Базарова, лопух вырос. Этот лопух съела козочка. Из этой козочки надоили молочка, и его попил малыш — внучок кладбищенского сторожа. Потом он тоже помер. И вот затем при воскрешении из мёртвых мы с ним устраиваем свару: вот эта частица, которой мне не хватает для моего пальца, она когда‑то находилась в его печени — кому из нас она должна, на самом деле, принадлежать теперь? Ну, помните, что в Евангелии описывается похожий эпизод. Спрашивают, искушая Христа: «Одна женщина была женой семерых братьев — кому их них она будет принадлежать в Царстве Божием, после воскрешения?» С другой стороны: я воскрес, моё тело воскресло. А если я умер одноногим, я с одной ногой выйду из могилы или с двумя? Вот тоже некая проблема. И обожают такого рода триллеры рисовать рериховские литературы, в газетах и в журналах — вообще оккультисты, то есть те, кто противится идее воскрешения плоти, они обожают рисовать эти вещи…

Но Православие ничему такому не учит. Православие говорит, что да, наша плоть воскреснет. Но вот вопрос — что значит «плоть»? Видите ли, тело каждого из нас двусоставно: в нём есть (я сейчас буду использовать язык Аристотеля, который близок очень как раз святым отцам) форма и содержание. Вот есть храм. Есть форма этого храма. А материей этого храма являются кирпичи, из которых он сложен. Есть кирпич — у этого кирпича тоже есть своя форма и своя материя: формой является прямоугольничек, а материей — глина, из которой он создан. У этой глины, в свою очередь, тоже есть своя форма и своя материя. И из одних и тех же кирпичей (из одной и той же материи) можно сложить разные формы: можно храм построить, а можно общественный туалет из одних и тех же кирпичей.

Так вот… В моём теле то же самое — есть форма и содержание. Я каждый день потребляю вещества и энергию из внешнего мира. Вот представьте себе (я‑то ладно, обо мне неинтересно говорить): ребёнок, который растёт, у которого организм активно строится. Вот с утра этот ребёнок покушал бутерброд с сыром — означает ли это, что к обеду один его палец будет состоять на какой‑то миллиметр из сыра, а второй — из хлеба? Нет. Значит, вещества, которые он съел, он сначала их расщепит, а потом из них построит себя самого. Значит, материя, которая приходит в нас и уходит, с точки зрения чисто вещественной, в каждом из нас меняется лет за семь полностью — обновляется всё. А одним и тем же остаётся форма, то есть структура тела — то, что можно было бы назвать генной программой. Генно–информационная программа человека: каждая клеточка знает, как строить саму себя. Каждый орган нашего тела знает, как строить самого себя. А потом мы начинаем стареть — и наше тело «забывает» это умение. И наши органы «забывают», как строить самих себя. Наши клеточки забывают, как самих себя строить, как делиться, как обновлять себя. И тело изнашивается и умирает…

Так вот… воскрешение плоти означает, что эта наша форма — если хотите, идея человека (эту форму можно до некоторой степени назвать душой, если хотите), вот моя душа получает возможность вновь строить своё тело. Из той новой материи, которая будет вокруг меня. Этот мир сгорит в огне — от него ничего не останется. Но Христос говорит: Се творю всё новое. Будет новое небо и новая земля. И вот в этом новом мире моей душе будет дана возможность создать себе новое тело… Но это моя же душа. Это форма моего же тела. Но из новых элементов она построит себе новое тело с новыми свойствами, подобными тем, которые были у Христа Воскресшего. И Апостол Павел это выражает так: «Сеется тело душевное». (А в греческом тексте там «психикос» стоит, а в древне–латинском переводе Нового Завета там «corpus animalis» стоит — это вполне справедливый перевод: «тело животное» (animalis)). «Сеется тело животное. Восстаёт тело духовное», — пишет Апостол Павел. Значит, зерно бросается в землю, но всходит оно уже не в качестве зерна просто, а чем‑то другим. Но вот что важно: при этом некая идентичность этого жизненного процесса сохраняется. Это всё‑таки не перевоплощение в другое тело, а форма именно этого моего тела получает возможность вновь облечься материей, облечься содержанием в том новом мире, который создаст для нас Господь.

Именно потому, что это будет тело нового мира, тело духовное, поэтому окажется, что, с одной стороны, это тело не будет преградой для того, чтобы созерцать Творца, но, с другой стороны, это тело будет не подвержено уничтожению. И это означает, что и боль, которое будет испытывать это тело, если оно воскреснет в поругании, и боль эта тоже будет такая, которую это тело не уничтожит до конца. Поэтому будет возможно то, что Христос называл мука вечная… Не временная, а именно вечная.

Последнее, что осталось сказать, что же такое жизнь вечная в Боге и смерть вечная вне Него? О первом говорить легко. Святой Григорий Богослов это выразил одной фразой: «Жизнь вечную я полагаю в созерцании Бога. И в этом одном я и полагаю райское веселье». Это нельзя, очевидно, объяснить словами. Но человек, который понимал на своём опыте, что такое прикосновение благодати, он поймёт, что другого человеку действительно тогда не нужно будет.

А что касается вечных мук, то здесь есть некоторая сложность. Одна из этих сложностей чисто техническая. Святые отцы не писали учебников по богословию. Каждая книга каждого святого отца написана по конкретному поводу. Святые отцы — это учителя Церкви первого тысячелетия, прежде всего. И только есть одна книга, дошедшая к нам от первого тысячелетия, которая является суммой богословия, энциклопедией богословских знаний всех. Это книга преподобного Иоанна Домаскина — точное изложение православной веры. А знаете, что интересно в этой книге? Её оглавление. Если вы посмотрите, то увидите, что в этой книге есть глава под названием «Рай», но нет главы под названием «Ад». Я специально собирал у древних святых отцов рассуждения об аде. Конечно, самое известные из них, это Слово преподобного Исаака Сирина в VII веке. «Никому не дозволена мысль, что грешники, находящиеся в аду, лишены Божьей любви. Но эта любовь жжёт их». И дальше он поясняет так: «Ад, по моему рассуждению, есть невозможность больше любить»…

Эти рассуждения преподобного Исаака Сирина потом отозвались в рассуждениях старца Зосимы у Достоевского, который точно так же, почти теми словами, рассуждает об аде. Григорий Богослов тоже говорит: «Мучения — в совести». Максим Исповедник, Иоанн Домаскин — это наиболее глубокие умы православных отцов, они не увлекались идеей каких‑нибудь там клещей, пыток, котлов со смолой и так далее. В Православии не было своего Данте, который бы нарисовал такие картины. Надо различать: есть педагогические образы (скажем, на очень поздних фресках и иконах, начиная с XVI века) и богословие. И в богословии древними отцами понимается, что ад — прежде всего, это мука совести… В нашем веке уже отец Сергий Булгаков об этом сказал так: «Душа будет вечно смотреться в череду дней бездумно загубленных ею».

Невозможно ничего изменить — человек поставил себя вне Бога. С Богом он жить не научился. Он не научился той радости, которую Бог хотел нам дать… Понимаете, Бог человеку хочет дать и может дать только одно — Самого Себя. Если человек не испытал этой духовной жажды и не испытал радости от соприкосновения с Богом при жизни, он не научился радоваться здесь — ему это не будет в радость и там. Представьте себе, если вас приговорили к жуткой казни: вас заперли бы на месяц в консерватории. Если у вас перед этим воспитан музыкальный вкус, то вы будете очень даже рады, что в течение месяца вам можно слушать замечательных мастеров. Но если вы воспитаны только на хард–роке, в таком случае вас ждёт очень тяжёлый месяц, потому что это не тот хлеб, которым вы кормили свою душу. А беда в том, что вся чернуха будет сожжена, она исчезнет — и останется только Бог… И Бог говорит: Вот Я. Прими Меня. Разреши Мне быть в тебе.

А Ему отвечают: «Да мне бы пол–литра». Ну не даст нам Господь пол–литра. И вот будет душа, бедная, тосковать: «что ж Ты меня всё мистикой кормишь?»

…Исходя из того, что я уже сказал о православном понимании воскрешения, я сразу отвечу на вопрос о кремации. Дело в том, что христиане с глубочайшей древности почитали мощи святых. Не верьте протестантам, которые утверждают, что это позднее языческое изобретение — ничего подобного. Откройте, скажем, мученические акты Поликарпа Смиромского — это ученик Апостола Иоанна. И его житие было описано сразу после его смерти, все учёные признают, что это текст II века. И там сразу говорится о том, что как только его убили, христиане бросились к костру, на котором сожгли его, чтобы хотя бы частицу мощей его взять и отнести к себе, благоговейно у себя хранить. Вопрос о почитании мощей — особый, я сейчас касаться его не буду. Так вот, язычники знали, что христиане ожидают воскрешение тела. Язычники знали, что христиане поэтому и ведут себя мужественно, что верят в воскрешение своё. И поэтому, чтобы лишить христиан надежды, они полагали, что надо сжечь тело: «Да, конечно, если вы думаете, что вас похоронят в склепе, а потом придёт ваш Христос, и вы воскреснете, мы понимаем — вы будете мужественны. А мы хитрее сделаем: мы вас сожжём, а пепел развеем. Вот и посмотрим, воскресит вас Христос или нет». Но ответ христиан был: «Мы не боимся ущерба ни при каком способе погребения. Мы надеемся не на то, что наше тело воскреснет, а надеемся на то, что Христос нас воскресит. Мы считаем, что человек не испытывает никакого вреда в зависимости от образа погребения, но придерживаемся более благородного и древнего обычая — предание тела земле».

Итак, с точки зрения православной церкви, кремация, с одной стороны, безвредна, а, с другой стороны, страшно разрушительна. Она безвредна для человека, которого хоронят. Если его отпели по православному обычаю, если его помянули, о нём молятся, если он умер, в конце концов, исповедавшись и причастившись, а его сожгли, мы не будем сомневаться в том, что Господь примет его душу и потом восставит его тело вне зависимости от того, похоронили ли его на кладбище или сожгли в крематории. Но обряд кремации страшно разрушителен для живых людей, для тех, кто провожает усопшего. Потому что он страшное воздействие оказывает… Во–первых, он лишает возможности просто по–человечески прийти на могилку. Понимаете, вот когда человека хоронят в земле, здесь понятный образ, благородный и высокий: зерно, которое бросается в землю. Это зерно брошено, и мы верим, что настанет весна для наших тел и для наших душ — и мы восстанем из этой земли. Это действительно древнейшая религиозная традиция и очень глубокий религиозный символ. А, когда человека бросают в огненную печь, — это тоже символ. Но символ‑то чисто негативный: символ вечного огня. Конечно, это очень неприятно. Мы знаем, что это ранит душу людей. И поэтому Церковь выступает против кремации: не из мистических соображений, что это душе усопшего повредит, а просто видно, что это причиняет боль живым. Поэтому и при контактах со светскими властями православная церковь всегда настаивает на том, чтобы меньше было крематориев, а больше отводилось земли под кладбища, чтобы кладбища эти по возможности передавались церкви, чтобы были отдельные православные кладбища, чтобы православные храмы там стояли, чтобы там служба постоянная совершалась, чтобы священники провожали в последний путь…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

О Боге. Часть 1

Впервые я решил начать разговор о Православии с разговора о Боге. Потому что обычно мы начинали с разговора о Библии или с рассказа по истории Церкви, символике иконы даже бывало. Но вот сегодня решил впервые придерживаться более классической схемы катехизиса, когда сначала идёт изложение учения о Боге, а потом уже касаются евангельских тем.

Но всё же… какой будет методика нашего размышления? Вообще, задача любого философа — определить для себя некий момент истины: из самых разных ситуаций, в которых бывает человек в жизни, где та, в которой человек по–настоящему является самим собой? В какую минутку приоткрывается самое глубокое, самое истинное, самое человечное, что есть в человеке?

И вот разница между различными философиями, прежде всего, состоит в том, что они по–разному определяют этот момент истины. Представьте, что вы даёте детям, которые учатся в художественной школе, задание: пойдите в свой родной город, выберите то место, которое вам больше всего понравится и которое вы считаете жизненным средоточием, смыслом нашего города, его историей, его жизнью — с чем вы связываете его будущее… Найдите такое место и нарисуйте. И вот детишки расходятся по городу, каждый выбирает что‑то своё, рисует, а затем приносит учителю. Кто‑то нарисовал крепостную стену — для такого ребёнка, начинающего философа, вся история — это история сражений, военных походов, империи, то есть это история воли к власти (это, скажем, Шопенгауэр будет у нас). Другой юный художник нарисовал, предположим, городской рынок — для него вся история города, человечества — это история торговли, рыночных отношений (это Адам Смит — любимый писатель, как известно, Евгения Онегина). Кто‑то встал и нарисовал вид на фабрику — для него, соответственно, вся история человечества связана с производственными силами (это любимый всеми нами Карл Маркс). Ещё один художник–мыслитель нарисовал вид на бордель, со вкусом и знанием дела описал всё то, что там происходит, и затем написал об этом сочинение под названием «Психоанализ». Кто‑то нарисовал вид на городскую ратушу: для него история города — сложные процессы управления. Для кого‑то таким главным местом города оказался театр. А для кого‑то — храм…

Понятно, что для православного человека, действительно, храм, монастырь и будет таким местом, с которым связаны самые глубокие и истинные проявления человеческой сути. И, если пробовать спросить на уровне не философского анализа, а констатации факта, где же та ниточка, в которой православие видит проблеск потаённой сути человека, такой ниточкой будет Пасха — Пасхальная радость. Это та минута, которую Православие считает самым главным призванием человека. Радость, которая наступит в эту ночь, есть прообраз той радости, которую Бог уготовил любящим Его. И всё то, что есть в Православии тяжёлого, трудного, есть путь к Пасхе. Подвиг покаяния, исповеди, воздержания и так далее — всё это условия, при которых возможно прикосновение к Пасхе…

А если не как констатацию это сказать, а попробовать обосновать это, то я предлагаю вам последовать таким путём. Итак, представьте, попался нам в руки некий ключик — затейливой конфигурации. Мы смотрим на этот ключик и думаем: «Каким же должен быть замок, к которому этот ключ подойдёт? В какую скважину он может войти и что это за замок такой?»

Для любого философа важно найти такой ключик — посылку. Именно найти — он её не доказывает, не делает: любая система философского размышления начинается с какой‑то аксиомы, как и любая научная деятельность. Желательно, чтобы этих аксиом было минимальное число, чтобы они не разрастались в бесконечность. И от этих аксиом пробуют строить уже всё дальнейшее.

И вот я предлагаю в качестве такой аксиомы взять один тезис: свобода человека.

Вот я не могу доказать, что человек свободен. Я думаю, что никто не может этого сделать. И всё же обычно люди живут таким убеждением, что мы свободны. Я считаю, что это убеждение — это не заблуждение, это справедливо. Вслед за очень серьёзными людьми, работавшими над этой темой в европейской философской традиции, в русской философской традиции, я спрашиваю: к принятию каких следствий обязывает нас принятие этой аксиомы? Если я свободен, то — что из этого значит? Вот человек свободен. Какой должна быть вселенная, чтобы допустить свободу человека?

И вот здесь размышления на эту тему я хотел бы начать с обращения к такой значимой фигуре, как Иммануил Кант. (Человек, которого мы можем даже до некоторой степени называть нашим соотечественником и великим русским философом: благо какое‑то время он, действительно, был подданным Российской Империи и писал верноподданные прошения императрице Екатерине, чтобы его утвердили в должность профессора Кёнигсбергского университета.)

О Канте сегодня знает большее число людей, чем его читали. Это всё благодаря «Мастеру и Маргарите» Булгакова. Как вы помните, когда некий персонаж иностранного происхождения появляется на Патриарших прудах и беседует с цветом советской интеллигенции, то он упоминает как об одном заурядном факте своей биографии: «Пил я надысь кофе с Иммануилом Кантом». И дальше поясняет, что Кант, который опроверг пять традиционных доказательств бытия Бога, затем как бы в насмешку придумал своё шестое. Иван Бездомный на это реагирует: «Взять бы этого Канта за это доказательство да в Соловки да годика на три!». Итак, за что же Кант удостоился такого приговора?

То, как он размышляет, может быть резюмировано в форме достаточно простого силлогизма, обычного силлогизма. У этого силлогизма большая посылка — общий тезис, из которого всё исходит. Ну, я поясню, что такое силлогизм. Силлогизм — это некое формально правильное логическое размышление, которое в стандартном виде имеет такую формулу — предположим: «Все люди смертны» — это большая посылка. Малая: «Пётр человек». Вывод: «Следовательно, Пётр смертен». Силлогизмы бывают разной формы, скажем, с отрицательными суждениями и так далее.

Так вот, большая посылка у Канта такая: «Всё в мире происходит по какой‑то причине».

В мире не бывает беспричинных событий: если некий феномен существует, если некое событие произошло — значит, была причина, по которой это произошло именно так, а не иначе. В науке это называется принципом детерминизма — самый общий закон мироздания, в основе всякого научного мышления. Его пробовали расшатывать в философии и физике XX века: можно вспомнить полемику Бора и Эйнштейна по этому поводу. Но, в конце концов, просто пришли к тому, что принцип детерминизма может пониматься немножко более гибко, чем это было в механистической философии, но всё равно принцип детерминизма наука признаёт.

А малая посылка такая: «Человек свободен».

Вот что это за посылка такая?

Кант точно так же говорит — я не могу доказать, что человек свободен, но давайте попробуем это постулировать. Как мы это постулируем? В частности, через отрицание противоположной возможности: предположим, что человек несвободен. Что тогда из этого последует? Тогда нам остаётся отменить этику. Придётся отменить право, потому что, если мой сегодняшний поступок не свободен, а всецело предопределён тем, что со мною было вчера и позавчера, то в таком случае, если этот поступок был хороший, то орденом надо награждать не меня, а, скажем, моих родителей и учителей. Если поступок был плохой, то, пожалуйста, пусть они идут в тюрьму вместо меня. Если человек все свои действия совершает так, как совершают природные энергии — природные феномены, — нет оснований для того, чтобы прилагать к человеку категорию долга.

Это очень важная мысль Канта: в природе нет категории долга. В природе всё может быть описано только так, как оно есть. И мы не можем сказать, что Волга должна впадать в Каспийское море, что это её нравственный долг, почётная обязанность и так далее. Нет, мы может сказать, что это происходит так‑то и так‑то, но мы не можем сказать — «следовало бы Волге поступить так‑то, а вот это она сделала неправильно». Иначе мы уподобимся царю персидскому Дарию, который высек черноморские проливы за то, что разметали его мост, который он навёл. Так вот, в мире природы долга быть не может. И, если мы человека рассматриваем в качестве чисто природного феномена и говорим «человек — это не более чем частица мира», в таком случае категории долга, права, совести, греха, заслуги мы должны устранить из нашей мысли — это иллюзия. И вот здесь открывается очень интересная особенность именно христианской философской традиции…

Для античной философии, равно как для индийской философии (вообще для языческого и архаического типа мышления) человек есть микрокосмос. Так же это и в современном оккультизме, так это в кабалистической традиции. Человек — микрокосмос. Мир большой — это макрокосмос, а мир малый (человек) — это микрокосмос.

В самом деле, то, что есть во вселенной, есть в человеке. Отец Павел Флоренский эту философему резюмировал в такой блестящей фразе: «Человек — это сокращённый конспект мироздания». Скажем, есть в мире некие процессы, которые описываются химией, — эти процессы есть в нас. Есть процессы, которые описывается с помощью языка квантовой механики, — эти процессы и в нас происходят хотя бы отчасти. Есть процессы, которые описываются на уровне биологии, — да, конечно, мы принадлежим и к животному миру тоже. И к миру химических феноменов мы причастны, и к миру физических, мы причастны и к миру животному, и к социуму и так далее. Да, человек — это микрокосмос. Это правда…

Но, уже начиная с IV столетия (от святителя Григория Нисского, Григория Богослова), идёт бунт христианской мысли против этой формулы — и рождается удивительная формула. Если для античной философии человек был микрокосмос, помещённый в макрокосмос, то Григорий Нисский говорит ровно обратное: «Человек — это макрокосмос, помещённый в микрокосмос». Человек — это большой мир, помещённый в мир маленький, потому что правильно: всё то, что есть во вселенной, в природе, в космосе, в мироздании, — всё это есть в нас. Но в нас ещё есть нечто, чего нет во всём остальном бытии: образ Божий, дар свободы, дар мысли, осознанности — вот этого во всём мире, который ниже нас, вокруг нас, этого там нет. Поэтому, как подчёркивают отцы IV века, не надо называть человека микрокосмосом, потому что тем самым ты уравниваешь его с мышью: мышь тоже есть сочетание четырёх стихий, мышь тоже есть микрокосмос. Но человек не только мышь, хотя некое мышиное начало в нём, конечно, присутствует, и начатки животной психологии, и физиологии и т. д. — всё это есть…

Так вот, человеческое существование, человеческий поступок можно описать в двух системах отсчёта, в двух системах координат. И Кант это делает в двух своих разных работах: «Критика чистого разума» и «Критика практического разума». И вот, если мы смотрим на человека извне, со стороны, в таком случае человек перед нами проходит, как комета пролетает по небу — так же и человек проходит мимо нашей жизни. (Позавчера в своей жизни я впервые‑таки видел комету. И, оказывается, что они летят неправильно: они, оказывается, летят по небу хвостом вперёд. Потому что у меня было ощущение, что хвост за ними сзади должен развиваться. Физики мне пробовали что‑то такое объяснить — я им раньше не верил, пока не увидел своими глазами. Это было в Сибири, в Подольске. Оказалось, интересное зрелище.) Так вот… Если я наблюдаю за другим человеком, мне всегда кажется, что я могу понять, почему он так поступил: могу найти причины, мотивы, предопределившие это его поведение.

Ну, представьте себе, что некий журналист, предположим, из «Московского Комсомольца», получает задание пойти и написать очерк о своём ровеснике или ровеснице, ушедшей в православный монастырь. Тот идёт (Великий Пост — тема актуальная, нужно что‑нибудь такое экзотическое написать), едет в монастырь женский, беседует с послушницей. И затем появляется очерк, в котором автор пробует анализировать, что же он там увидел — даёт свою рефлексию над этим: «Понятное дело, крушение Советского Союза, коммунистическая идеология, духовный вакуум, влияние улицы, недостаток витаминов, трудное детство, недостатки школьной системы и так далее — ну куда ж бедняжке было податься, как не в монастырь?»

А через две недели тот же самый журналист получает задание к Первому маю — написать очерк о жизни труженицы панели. Понятно, почему к 1–му мая, потому что 1–го мая вообще‑то вальпургиева ночь: всякая нечисть должна выйти наружу. И едет он куда‑нибудь к «Метрополю», знакомится с барышней, беседует с ней и поясняет: «Ну, правильно, что же ещё можно было ожидать от нашей маленькой Веры, которую угораздило родиться в период крушения Советского Союза, коммунистической идеологии, духовного вакуума, влияния улицы, недостатка витаминов, недостатка школьной системы образования? Куда ей, бедняжке, было податься, кроме как не на панель?»

Действительно, наблюдая со стороны, всегда очень легко вместить человека в свою категорию, в своё представление — всё будет понятно, почему он так сделал. И даже свою жизнь мы часто склонны стилизовать так, что мы свободы в себе самом не замечаем и находим в этом великую радость. Тем самым, мы с себя снимаем ответственность: «Что я могу? Нас всех так воспитали, я тут не виноват…».

Но всё же, если присмотреться к себе самому внимательнее, то хотя бы иногда можно заметить, что в минуту выбора, перед поступком есть такая секундочка, когда течение времени останавливается, когда останавливается железная сцепка событий и когда я всё‑таки могу сказать «да» или «нет». Да, конечно, мы включены в систему причинно–следственных отношений. Да, конечно, человек в основном подчинён закону причинно–следственных отношений. Но для научного мышления не всегда важна статистика — иногда бывает важно заметить уникальный феномен. Ну и что, что белые вороны не водятся на наших улицах. Но если хотя бы однажды белая ворона была замечена, значит, уже можно сказать, что белые вороны существуют в природе. Или белые слоны. Или свободные люди…

Да, может быть, мы очень редко пользуемся нашей свободой. Может быть, даже в жизни каждого из нас мы заметим всего лишь три–четыре случая. А, может быть, этот случай будет один на столетие или один в жизни всего человечества… Но если хотя бы один человек за всю историю человеческого рода однажды поступил свободно, то всё‑таки свобода доступна для человека. А то, что мы задвинули её в дальний угол, это уже другая проблема.

Так что происходит в нашей свободе — в этом акте выбора? В моём прошлом есть очень много воздействий на меня: есть факторы, которые склоняют меня к тому, чтобы я пошёл налево; есть факторы, которые склоняют к тому, чтобы я пошёл направо. И, если я сделаю свой выбор, то то, что я пошёл направо, будет очень обоснованно, это будет небеспричинно — это будет иметь свои основания в моём прошлом. Правда. Но если я пойду налево, то и это будет небеспричинно, это тоже будет обоснованно и тоже обнаружатся причины, которые подтолкнули меня к тому, чтобы я пошёл налево… Но, оказывается, все многообразные давления моего прошлого, моей среды — все эти давления на меня всё‑таки на какую‑то секундочку замирают в минуту выбора: я как стрелочник могу привести, этот литерный поезд пойдёт по этому пути или по этому пути — куда он помчится. Да, он идёт не из этой моей секунды, он раньше набрал ход, он идёт по рельсам, которые уже давно проложены. Но всё же от моего движения воли, от моей руки зависит, туда он пойдёт или вон туда…

Так вот. В философии Канта это можно описать привлечением таких его терминов, как «вещь в себе» и «вещь для нас».

«Вещь для нас» — это то, что доступно внешнему наблюдателю. Я извне смотрю на мир, на другого человека, на его поступки — и я всё это воспринимаю как связанное причинно–следственными цепями, обоснованное, логически развивающееся.

Но есть «вещь в себе» — которая недоступна чужому взгляду. По учению Канта, есть только три вещи в себе, которые не подлежат выражению в рамках детерминистского мировоззрения. Эти три реалии таковы: это моя личность (моё Я), мир как целое (я могу познавать отдельные части вселенной, но я никогда не могу окинуть взглядом всё мироздание в его целостности) и Бог (Который тоже ускользает от того, чтобы я кусочек от Него отщипнул и сказал — вот я теперь Его точно знаю)… Вот три вещи в себе.

И вот Кант говорит: есть мир вещей для нас, мир природных феноменов — он подчинён причинно–следственным отношениям. Но если мы начинаем смотреть на мир глазами этики (практического разума), мы должны предположить, что человек способен исполнять не веления прошлого, а веления долга. И, значит, человек свободен. Значит, настоящее и будущее человека определяются не просто его прошлым — определяются его выбором, его свободой.

Итак, нравственно необходимо признавать нравственную свободу человека. Если мы этого не сделаем, мы должны будем отказаться от всех нравственных категорий, отказаться от оценок и своих поступков, и поступков ближних. И в самом деле, мы же не наказываем луну за то, что она устроила нам солнечное затмение, не объявляем ей выговор с занесением в личный гороскоп? Точно так же, выходит, нельзя наказывать человека, чьё нравственное, совестное чувство вдруг ушло в затменную зону в минуту, когда оно должно было проявиться. Значит, оказывается, совесть человека не то же самое, что и луна. Это явление совершенно другого порядка.

Итак, вторая (малая) посылка силлогизма Канта: человек свободен.

И вывод. Вывод оказывается таким: если в мире феноменов всё подлежит принципу детерминизма, а человек свободен, это значит, что он не подчиняется принципу детерминизма. Это означает, что мир феноменов не исчерпывает всего многообразия бытия.

Так Кант приходит к фундаментальнейшей философской идее: (и, должен заметить, что к этой идее, так или иначе, с разных сторон подходили все серьёзные философы мира, начиная от Платона или индийских философов, вплоть до современной русской религиозной философии) к идее иерархии бытия.

Оказывается, тот мир, который знаком нам ближе всего: мир физический, мир, где господствует принцип детерминизма, мир, который изъясним в категориях рассудка, — это только поверхностная плёночка океана бытия. А под нею таится некое истинное бытие. В философиях это называлось по–разному. У Платона это был «мир идей» — «мир эйдосов». Это могло быть «единая платина», это могло быть «Брахма» у индийских мыслителей. И так далее. Но всё же во всей мировой философии появлялась эта иерархия бытия. Но заметьте, как своеобразно она появляется у Канта. Оказывается, сущностным признаком этого бытия является свобода. Человек участвует в мире явлений, но не принадлежит ему.…

Так вот, оказывается, человек не подчиняется конституции вселенной. Человек не подчиняется основному закону мироздания — закону детерминизма. Это означает, что мир, подчинённый закону детерминизма, не есть весь мир. А именно человеческая свобода есть окошко в этот иной порядок бытия — в иной горизонт…

Что тогда мы получаем? Человеческая свобода есть символ — знак присутствия — иного бытия, которое, во–первых, свободно; во–вторых, это бытие оказывается нравственно окрашенным (потому что человек приходит к ощущению этого бытия через нравственный опыт, через категорию долга, через ощущение совести — значит, это некий нравственный мир)…

Спрашивается: как же мы тогда назовём такое бытие, которое свободно, нематериально, духовно и нравственно? В философии искони такое бытие называлось словом «Бог»…

И поэтому Кант делает свой вывод: нравственно необходимо признавать бытие Бога.

Это и есть знаменитое Кантовское доказательство бытия Бога. Напоминаю вкратце, из чего оно резюмируется. Всё в мире имеет свои причины (всё в мире строится по закону детерминизма). Человек не подчиняется закону детерминизма. Поэтому человек не является частью этого мира. Следовательно, человек принадлежит какому‑то иному миру, в котором нет детерминизма. Следовательно, это мир духовной свободы — следовательно, мир Бога.

Кант, однако, подчёркивает, что это в строгом смысле нельзя считать доказательством. Надо различать две философские, логические, если хотите, педагогические процедуры: одно дело доказать, другое дело — объяснить. Если я хочу вам что‑то доказать, это означает, что я размышляю так, что вы вынуждены будете (силой логики, силой аргументов, которые я буду приводить) с этим согласиться даже против своего желания. Но объяснение предполагает совершенно нечто другое. Объяснение предполагает приглашение собеседника в мой внутренний мир. Когда я вам нечто доказываю, я вторгаюсь в ваш мир — со своими знаниями, своими аргументами: я своё знание навязываю вам. Когда я объясняю, происходит нечто обратное: я вас приглашаю к себе в гости и пробую пояснить — «ну почему именно». И вот я вас приглашаю не в Православие, не в христианство — я говорю: «Знаете, мы, христиане, в этой традиции видим такой‑то смысл, для нас это дорого. Мы видим смысл Великого поста в том‑то, том‑то и том‑то». Я могу вам пояснить, почему есть Масленица перед Великим постом, а почему есть Страстная седмица после Великого поста — я могу пояснить некую смысловую связь. Но, тем самым, я просто вам поясняю, что мы не настолько абсурдисты, как иногда о нас пишут: то, что есть в Церкви, для нас осмысленно, то есть человеческим, тёплым смыслом согрето…

Так вот, что поясняет Кант? Он говорит: это не доказательство, что я вам сказал, я просто пробовал вам пояснить, что между словами «свобода» и «Бог» есть логическая связь. Только и всего.

Вот представьте себе: является вам некий математик (геометр), который поясняет вам, что у круга есть такие‑то и такие‑то свойства. И рассказывает вам ряд теорем, связанных с кругом как геометрической фигурой. А в зале сидит человек, который говорит: «Простите, профессор! Но я круга нигде не встречал. Ваш круг — это ваша математическая иллюзия: по–настоящему круглого предмета физике неизвестно». И он будет прав. Да, круг в некотором смысле — это математическая модель. Но (!) даже если в мире нет ни одного предмета идеально круглого, это не означает, что геометрия неправа. Потому что геометрия изучает логическую связь между, скажем, периметром окружности и длинной радиуса и так далее… И даже если в мире нет ни одного предмета, соответствующего в точности этой формуле, это не означает, что геометр неправ.

Так вот, так же и здесь Кант поясняет: может быть, Бога нет — вы можете так считать. Вы можете считать, что свободы нет. Но если вы всё‑таки вдруг дерзнёте считать, что человек свободен, вот тогда вы логически будете понуждены признать, что и Бог тогда тоже есть. Вы можете считать — «я не знаю никакого Бога и знать не хочу и поэтому я буду считать, что я несвободен». Есть такие люди, которые искренне верят в то, что они несвободны — и начинаются умствования насчёт того, что «свобода — это осознанная необходимость и не более того» и так далее. Есть такие люди. Пожалуйста. Но — здесь есть призыв именно к логической мысли. У Канта он выглядит так: «Этот моральный аргумент вовсе не имеет в виду дать объективно значимое доказательство бытия Бога или доказать сомневающемуся, что Бог есть. Он только доказывает, что, если сомневающийся хочет в моральном отношении последовательно мыслить, то он должен признание этого положения принять в число максимум своего практического разума…».

Обратите внимание — здесь есть одно важное словечко: «в моральном отношении последовательно мыслить». Понимаете, последовательная мысль есть в некотором смысле этическая добродетель (!). У нас есть право мыслить нелогично — есть. Никто не может принудить нас под страхом закона мыслить логично. Но всё‑таки, если мы хотим мыслить логично, если принимаем посылку свободы, нам придётся сказать, что Бог есть.

Однако это только половина той дистанции, которую надлежит пройти. А дело вот в чём…

Хорошо. Предположим, что наша свобода есть указание на то, что есть какие‑то глубины бытия, которые не описываются законами психологии, социологии, физики, физиологии и так далее. Хорошо, пусть там есть некое бытие, которое мы назовём духовным бытием — назовём его Богом, вещью в себе. Пожалуйста… Но кто даст гарантию нам, что мы свободны от Него? А не получается ли так: царь проезжает через имение некоего боярина и видит, что боярин нехорошо обращается со своим смердом. И царь говорит: «Ты этого Алёшку не тронь! Я его к себе возьму — он мне будет служить!» Ну, хорошо, сей Алёшка оказывается избавлен от тирана по имени «боярин Голицын», скажем. Будет ли он тем самым свободен от тирании Петра Алексеевича? Нет…

Значит (продолжаем наш ход мысли), если мы постулируем, что человек свободен, то мы должны поставить страшный вопрос:

Как человек может быть свободен от Бога?

Не от мира физики — это несложно показать, несложно понять. Понимаете — да, человек выше мира, потому что он разумен, потому что он нравственно ответственен. Очень легко понять, почему то, что выше, свободно от того, что ниже. Но… если Бог выше нас, как мы можем быть свободны от Того, что выше нас?

И вот здесь уже начинается следующий виток философского рассуждения…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

О Боге. Часть 2

…Прежде всего, чтобы я был свободен, мне нужно быть убеждённым, что я и Бог не одно и то же. Потому что если я и эта глубина бытия — одно и то же, это означает, что во всех ваших головах (и в моей, в том числе) проявляется одна и та же субстанция, одна и та же энергия. В таком случае мы не свободны от Того, Чьим проявлением мы являемся.

На поверхности океана вскипают волны, эти волны на поверхности, в глубине царит тишина — это любимый образ индийской философии. Индивидуальное сознание — это волны, рябь на поверхности мирового духа. Но можем ли мы сказать, что эта рябь свободна от глубин океана? Боюсь, что нет…

Если мы хотим признать человеческую свободу, нам придётся провести грань не только между человеком и материальным миром, но и между человеком и духовным миром. Вновь повторю: не каждый хочет эту грань проводить. Но к числу тех философских систем, которые не признают за человеком право на свободу, относится не только марксизм, не только материализм — увы, очень многие религиозные системы также отрицают за человеком право на свободу.

И вот здесь возникает тогда вопрос: если мы хотим (перед лицом Бога даже) отстоять человеческую свободу, каким должны мы представлять себе Бога, чтобы Бог был таким, чтобы мог защитить человека от Себя самого?

Здесь мы подходим к вопросу о соотношении пантеистической философии и теистической философии.

Для пантеизма (а пантеизм — это, скажем, философия большинства греческих философов, это философия Упанишад, это философия современных оккультистов, философия Спинозы, Шопенгауэра, Блавадской и так далее) божество есть всемирная энергия, и весь мир является многообразным проявлением этой одной, единой энергии. Но, спрашивается, могу ли я быть свободным от того, чьим проявлением я являюсь? Очевидно, нет.

Скажем, есть гравитационное поле — единое поле, которое пронизывает всю жизнь Земли. Оно есть. Оно действует очень по–разному. Но могу ли я быть свободен от гравитационного поля? Скажем иначе: вот в этом здании протекает единая энергия — электричество. Эта электрическая энергия проявляет себя очень по–разному в разных электрических приборах. В некоторых эта электрическая энергия превращается в свет. В некоторых приборах она же превращается в тепло. Но рядом с обогревателем стоит холодильник, и там эта же энергия проявляет себя как холод. А рядом стоит электроплита. А рядом эта же энергия проявляет себя как звук, потому что это радиоприёмник. А рядом стоит магнитофон, и там она проявляет себя как изображение. Энергия одна и та же — проявлений её много. Однако можем ли мы сказать, что у холодильника есть право выбора, как эту энергию использовать? «Может, вечером мне превратиться в электрическую печку? Надоело мне всё морозить и морозить. Дай я немножко погрею». Нет. Такого выбора у холодильника нет.

Так вот это и есть мой главный вопрос к оккультистам: что такое наше с вами сознание, что такое человеческая личность? У нас права такие же, как у холодильника по отношению к розетке или иные?

Тогда возникает вопрос: если у меня есть независимость от этого потока энергии, от этого духовного мира, откуда эта независимость может взяться у меня — червяка по сравнению с мировым духом? Тот дух — это тот дух, что движет солнца и светила. А я кто такой? Плесень на окраине планеты, галактики, которая сегодня есть, вчера не было и завтра не будет? Сам я заработать свою независимость перед лицом всемирного духа не могу.

Эта независимость мне может быть только подарена…

Но дарить — кто это может?

Можем ли мы сказать, что солнце дарит свой свет? Увы, солнце не может решить «так и быть, сегодня посвещу, а завтра нет, а послезавтра дам двойную порцию». Конечно, это такой поэтический образ, что солнце дарит своё тепло, свой свет.

Так, значит, то, что внизу, не может ограничить то, что вверху. Или скажем иначе: в истории мировой философии были такие системы, которые считали, что может. Человеческое сознание ограничивает проявление вселенского духа. Но что из этого следует? Первый возникает вопрос: а что это за абсолютное сознание, которое может быть ограничено такой мелочью, как человек? Значит, это не абсолют? И второе: если моя индивидуальность ограничивает мировой дух, в таком случае ставится вполне понятная задача — моя индивидуальность должна быть стёрта. Чтобы вселенский дух дышал в тебе вполне… И это и есть основная задача любой йоги — стереть личность, стереть индивидуальность, чтобы вселенская энергия дышала сполна и проявляла себя в тебе без всяких ограничений.

Есть такой исследователь буддизма — Эдиах Кундцзы, очень серьёзный буддолог и сам, надо заметить, человек, симпатизирующий буддизму. И вот он однажды приводит удивительный образ, резюмируя буддистскую технику работы с сознанием: «Путь медитации подобен работе ювелира, который работает с бриллиантом, стёсывая его грани». Я напомню — ювелир всегда выполняет обратную работу: он берёт алмаз, необработанный, и выявляет в нём грани, насекает на него эти грани, чтобы свет играл в этих гранях, чтобы бриллиант переливался этими гранями. И тогда свет начинает разлагаться по спектру, в частности, радуга возникает, которая прельщает нас и в хрустале, и в бриллианте. А здесь обратная задача: взять бриллиант и погасить, превратить его в обычный матовый шарик, для того чтобы свет вновь стал белым и не разлагался по спектру…

Так вот… если мы действительно так представляем себе отношение вселенского мирового духа и человеческой индивидуальности, то религиозная задача может быть только одна: стирание человека для того, чтобы мировой дух смог дышать во всей полноте…

Христианство с этим не согласно. Оно не согласно с этой проповедью человеческого самоубийства. Но что тогда нам остаётся? Как должны мы думать о Боге, чтобы избежать человекоотрицания?

И ответ для христианской мысли такой…

Впрочем, прежде чем это пояснить, надо обратиться к такому интересному персонажу европейской мысли, как Джордано Бруно. У Джордано Бруно, как вы знаете, была идея, что Земля не единственная обитаемая планета — есть в мироздании множество других солнечных систем и планет, на которых тоже есть жизнь и иные разумные существа. Вот за эту идею Джордано Бруно сейчас многие любят: и учёные, и журналисты, и так далее. Но почти никогда не обращают внимание на то, каким путём Джордано Бруно пришёл к этому своему выводу, который столь импонирует современным уфологам.

У Джордано Бруно был такой аргумент: Бог — бесконечная творческая мощь. Спрашивается: мог ли Бог, Который есть бесконечность, создать ограниченный мир? Нет, говорит Джордано Бруно, для Бога было бы достойно создать мир безграничный, бесконечный. И, поскольку мы не можем сказать, пишет Джордано Бруно, что Бог исчерпал свою творческую мощь в создании нашей планеты и нашей истории, логично сказать, что есть и бесконечное множество других миров со своими судьбами… Однако философски эта концепция всё равно оставляет вопрос: вот у нас есть некий резервуар бесконечной энергии. (А Бог понимается в христианстве как актуально бесконечная энергия.) И вот она начинает разворачивать себя — начинает творить. Если нет никаких ограничений, то в таком случае действительно эта энергия развернёт себя в бесконечность, причём таким образом, что в каждой точке бытия будет присутствовать вся полнота Бога…

Ладно, чтобы этот вопрос был немножко понятнее, сформулируем его иначе, как он ставился в средневековой философии: как бесконечная причина может породить конечные следствия? Перейдём на язык современной физики, хорошо: может ли бесконечно актуальная энергия реализовать себя квантами — ограниченными порциями энергии? Ответ: да, может. Но только при одном условии: если у неё есть ограничитель. Внутренний ограничитель или внешний, но который контролирует вот это истекание энергии: что она не вся сразу переходит в актуальное состояние (явленное, проявленное состояние), а постепенно…

Понимаете, если Бог есть бесконечность, которая проявлена вполне, во всей полноте, то… [где тогда место человеку?]

Скажем так: могу ли я долго смотреть на лампу? Нет, я не могу. Тогда: если даже этого тварного света ты не можешь выдержать более десяти секунд — ты слепнешь от него, то неужели ты думаешь, что ты не ослеп бы, если бы мог видеть источник того света, которым светит солнце?

Поэтому и ответ такой: Бог прячет себя от людских глаз, чтобы не испепелить нас.

И вот здесь возникает тогда вопрос: хорошо, тем самым мы видим, что Бог реализует себя частично, чтобы не испепелить тварный мир, не испепелить нас, но — что ограничивает эту Его энергию? Нечто внешнее? Тогда Бог не Абсолют, тогда Бог не свободен. Что — Он сам? Как — Он сам?

Если у нас есть источник света, источник энергии и мы можем регулировать яркость этих ламп, значит, предполагается, что есть энергия, которая течёт к нам, а есть в наших руках регулятор, который этой энергией управляет. И регулятор, и источник энергии не есть одно и то же. О Боге мы можем так думать? Философский ответ — нет. Почему?

Вот здесь я бы немножко напомнил философские упражнения ещё греческих философов.

(Да, я заранее вас предупреждаю: это только сегодня, наверное, так будет сложно, потому что потом мы займёмся богословием и там будет полегче, философских таких будет меньше в следующих лекциях рассуждений. Но я специально с такой сложной темы решил начать, просто для того, чтобы с самого начала без полемики, а просто вот на факте опровергнуть один миф. Знаете, вот есть Православие, а есть мифы о Православии. Мифы, которые в светской школе десятилетиями существуют, в светской прессе, в сознании людей. Вот один из таких мифов состоит в том, что Православие — это обрядоверие. Мол, «вы, православные, только кадилом махать умеете, а вот истинная философия, она вне Церкви — она у еретиков, у светских мыслителей!».

Удивительное дело: вот если человек бунтует против системы власти антихристианской, простив пропаганды антихристианской и отстаивает свою свободу во Христе, своё право быть христианином, — удивительно, что его никто свободомыслящим не назовёт… Почему‑то человек свободной мысли — это обязательно атеист. С какой стати? Извините, но в советской системе или даже сегодня быть атеистом или неправославным человеком — означает, всего лишь навсего следовать моде. Есть какая‑то мода иметь фигу в кармане по поводу Православной Церкви. Это мода сегодня — в интеллектуальной среде сказать что‑нибудь гадкое по поводу Московской Патриархии, и дальше по вкусу добавляют дозировку «Московского комсомольца»: «это чекисты в рясах» или «это коммерсанты в рясах» и прочая, и прочая… Так вот… Православие — это не просто традиция исполнения обрядов. Это не просто традиция зубрёжки. Выучил наизусть Библию, выучил наизусть катехизис — и знай только вари себе компот из цитат! И любая попытка логической мысли — тут же тебе скажут: «Нет! Верь, ибо абсурдно! Не смей думать!»

Вот я пробую объяснить, что — нет, не было никогда такого в истории Церкви. И Православие — это не только две тысячи лет монашества, не только две тысячи лет литургической жизни, не только две тысячи лет аскезы, не только две тысячи лет переписывания Библии… это ещё и две тысячи лет усилия мысли. Христианство не религия инопланетян. Мы всегда жили здесь, и апостолы здесь жили, выросли здесь, проповедовали здесь, и святые отцы. Что я хочу сказать? В некотором смысле семечко христианства — да, занесено к нам извне. Но выросло это семя, вобрав в себя лучшие соки самой земли. В этом смысле мы не инопланетяне. Христианство имеет право называть себя законным плодом мировой культуры. Но, конечно, при этом мы всегда помним, что сама завязь, из которой выросло это дерево, нерукотворна — нечеловеческого, сверхкультурного происхождения… Действительно, откровение Божие… Поэтому я считаю себя вполне вправе в ходе христианского размышления обращаться вообще ко всей истории человеческой мысли, в том числе, дохристианской и греческой.)

Итак, греческая диалектика.

Там поставлен был такой вопрос: скажите, что означает бессмертие, что может быть бессмертным бытием, вечным бытием? Ответ: то, что не может умереть.

Следующий вопрос: а что не может умереть? Что такое смерть — давайте сначала ответим? Смерть есть распад, разделение, расстройство.

Хорошо. А что может избежать распада? Только то, в чём нечему распадаться.

А что есть такого, в чём не может быть распада? Ответ: абсолютно простое существо. Если есть двусоставная некая смесь, то рано или поздно она расщепится. Но вот если она абсолютно монолитна, абсолютно проста, тогда у неё есть шанс просуществовать очень долго.

Так вот… поэтому ещё греческая философия говорила, что Бог есть простое существо. И именно поэтому Бог есть вечное бытие. В Нём ничего не может расщепиться, расколоться, и поэтому Бог есть вечность…

Однако если мы только сказали, предположили, что в Боге мы постулируем, с одной стороны, источник энергии, а, с другой стороны, регулятор (краник), который эту энергию струйкой небольшой выпускает, квантами, значит, мы допустили сложность в Боге. Такое существо мы Богом уже назвать не можем.

Что же тогда остаётся? Тогда остаётся только христианский выход: сказать — да, Божественное существо просто, безгранично, бесконечно, просто. Но над Божественным бытием существует Божественная личность, которая контролирует проявление Божественной природы вовне… Но при этом нельзя себе представить, что личность есть некая особая деталь, часть, которая где‑то рядышком с природой лежит. Различие личности и природы (и в человеке, и в Боге) в православной традиции всегда объяснялось скорее грамматически.

Вот смотрите, в чём разница между природой и личностью. Если мы поставим вопрос: что держит эту записку? Ответ: рука. Если поставить вопрос: кто держит эту записку? Ответом придётся указать на мою личность. Я могу прищемить свои пальцы дверью — может быть вопрос: что болит? — Пальчик болит. Кто испытывает эту боль? Кто является субъектом этой боли, носителем её? И опять нам придётся указать на личность. Так вот… Природа отвечает на вопрос «что?» — личность отвечает на вопрос «кто?». Это некий субъект, который владеет всеми качествами природы, всеми её составляющими. Но самого этого субъекта нельзя охарактеризовать с помощью каких‑то качеств — он носитель всех качеств, носитель всех признаков, который свободно распоряжается ими…

У святого Василия Великого в IV веке есть такое предложение: «Присмотрись к себе: когда ты в себе заметишь различие между личностью и природой, перенеси это различие на Бога — и не погрешишь»…

…Теперь мы перейдём к некому экскурсу уже в антропологию. Как видите, это неизбежно. Теперь будет попроще, потому что Бог — это То, что на нас мало похоже. Мы говорили о Боге — это было тяжело. Теперь будем говорить о людях — о самих себе…

Итак, каждому из нас известно, что мы весьма сложны. В Книге Бытия, когда говорится о том, что Бог создавал человека, есть такая фраза, которая очень затемнена русским переводом. Слепил Бог человека из глины — да, там говорится? А затем говорится:

И вдунул Бог в лицо человека дыхание жизни.

Это в русском тексте. А в еврейском тексте есть две особенности.

Во–первых, там говорится не «в лицо», а «в ноздри».

Вот чтобы понять смысл этих слов, надо представлять, что культуры бывают разными. И в разных культурах есть разные этикеты, в том числе. Скажем, когда мы приветствуем друг друга, в западном мире сегодня подают друг другу руку. Или, скажем, целуются. А вот в Древнем Вавилоне приветствие состояло в том, что люди потирали нос при виде другого — потирание носа было знаком приветствия. И поэтому то, что здесь Бог в ноздри человека вдыхает жизнь, — это поцелуй в нос, знак приветствия. Вот представьте — женщина родила малыша. Первый раз ей его приносят. Первый робкий поцелуй — «здравствуй, малыш». Вот это вот нечто такое, что мы видим на первых страницах Библии.

А следующая интересная деталь, которая исчезла в русском переводе: слово «жизнь» в еврейском тексте — во множественном числе: «мехеш хаим». Много жизней дано человеку. Но только не в компьютерном смысле (как в компьютерных играх — у тебя много попыток, много шансов быть расстрелянным, сожжённым и так далее). Не в этом смысле. И не в смысле реинкарнации: поживёшь, потом ещё раз поживёшь, ещё одна реинкарнация будет и так далее. Нет.

Первичный смысл этого библейского текста: преизбыток жизни дан человеку. Вот это очень интересная тема Библии — тема избытка. Бог не скупердяй — Бог не мерою даёт духа. Бог даёт лишние дары. Вспомните, в Евангелии чудо умножения хлебов: насытились пять тысяч, и корзины остаются объедков ещё. Чудо в Кане Галилейской (первое чудо Христа): вода превращена в вино, и ещё остаётся потом, свадьба кончилась, уже вся пьяная лежит, а вино ещё остаётся.

Человек вообще создан так… Физиологи до сих пор удивляются: «зачем нужен головной мозг?». Потому что мы им пользуемся на десять процентов — зачем всё остальное?

Так вот… понятно, что это множественное число — это некий избыток жизни, который дан человеку. Это непосредственно библейский смысл.

А вот затем уже (в православной особенно традиции) в этом словосочетании и другой смысл стали углядывать, разглядывать: в человеке много уровней жизни. Помните, мы говорили о микрокосмосе? Много уровней жизни в человеке.

Вот есть жизнь чисто физиологическая, которая роднит нас с животными, даже самыми примитивными.

Есть жизнь душевно–физиологическая, которая роднит нас с высшими животными. Надо заметить, что по учению многих отцов Церкви душа человека и душа животного — это очень близкие феномены. У Антония Великого так, у Феофана Затворника. Ну, то, что Аристотель называет «животная душа», в конце концов. Есть некоторые основные инстинкты, типа эроса и танатоса, которые мы можем и у животных подметить, и у человека.

Есть более высокий — уровень жизни собственно человеческой: скажем так, это уровень человеческого подсознания (где‑то между животными инстинктами и собственно человеческим уровнем — специфически человеческое подсознательное, какие‑то культурные архетипы и так далее).

Дальше — уровень сознательной жизни человеческой: уровень культуры, уровень межчеловеческого общения — то, что на языке церковном называется «душевностью». Душевный уровень между людьми возникает.

И есть уровень высший — духа. Под духом в православной традиции имеется в виду стремление человека к Богу. Или, можно сказать так, — это тот «орган», которым верят. Вот, скажем, у вас есть компас: в нём есть пластмассовые детальки, а есть намагниченная железная стрелочка. И на магнитное поле ведь не кожаный ремешок реагирует, правда? И не пластмассовый корпус, а только стрелочка. Так вот, дух — это та деталька в нас, которая реагирует на поле Божественного притяжения. То, чем мы ощущаем этот призыв и откликаемся на него.

Так вот… Много этих уровней. Святитель Феофан Затворник насчитывает целых пять.

Эти уровни живут в нас, в общем‑то, одновременно. Но у них у каждого свои интересы — специфические интересы. И поэтому та ситуация, в которой мы оказываемся, она очень напоминает ситуацию какого‑нибудь вечернего заседания Государственной Думы: много фракций, и у каждой свои требования, более или менее законные. Но время ограниченно — надо решить, что именно будем обсуждать. И вот наступают, скажем, вечерние часы, и начинается внутренняя борьба. Фракция головы предлагает: «Возьми книжку почитай сейчас, что ли». Фракция сердца робко замечает: «Ты ж, мерзавец, книжки только и делаешь, что читаешь. Давно ли ты молилась на ночь, Дездемона? Не помолиться ли тебе?» Ну, с ней мы быстро разбираемся обычно, она глохнет. Но есть более мощная фракция — фракция желудка, которая говорит: «Да вообще что вы там, ребята, предлагаете? Кушать надо!» Есть ещё там одна фракция радикальных демократов — я просто промолчу, что они предлагают. И вот много таких вот фракций, и все требуют слова, реализации своих программ, спасения отечества только через их труп. А моя личность на всё это взирает как спикер на парламент. И единственный критерий, которым она может руководствоваться, это лозунг советской продавщицы: «Вас много — я одна».

И, соответственно, вот как в православной аскетике осмысляется феномен свободы человека и выбора человека? Выбор — это наложение свободного произволения моей личностной воли на энергию той или иной из моих «фракций». Я соизволяю чему‑то. Я говорю: «Да, Ваше слово, товарищ Маузер».

И вот, что важно: все фракции в парламенте на законном основании. Даже радикальные демократы. То, что они предлагают, — более или менее разумное решение там есть.

Вопрос в другом: где возникает зло? Зло возникает, когда «спикер» ошибается. И когда вдруг начинает проталкиваться некий законопроект, который, может быть, сам по себе и хорош, но в этих конкретных, сегодняшних условиях он может привести к чему‑то худшему.…

Так вот… все эти запросы, природные энергии — они все добры, потому что человек создан Богом таким, как он есть. И со своей физиологией, и со своей психологией — всё это богомданно. Это только манихеи считали или богомилы, что Бог создал не всё тело человека, а только некоторые кусочки, а остальное туда дьяволом пришпилено. Нет, в православной традиции человек целостен — всё на месте. Грех возникает, когда человек не вовремя и не к месту принимает решение о том, что он реализует именно это стремление. То, что я хочу есть, в этом нет греха. Но если я во время литургии становлюсь перед Царскими вратами и аккурат во время пения херувимских песен начинаю жевать бутерброд, это будет не очень адекватное поведение.

Значит, вот вопрос в чём: чтобы низшие импульсы (потому что православное мышление, как и любое религиозное мышление, строго иерархично: есть в человеке более высокое, есть более низкое)… так вот, грех возникает тогда, когда нечто более низкое реализуется вместо более высокого , за счёт него — вот тогда возникает грех…

Как ещё вот можно объяснить роль личности в жизни человека? Представьте себе садовника, который поливает садик свой: убирает свою планету, следуя совету Экзюпери, рано поутру. Вода, которая течёт из его шланга, течёт не из него. Я подчёркиваю: в православном учении источником энергии является сущность — или сущность Божественная, природа Божественная, или природа человеческая. А личность, она над природой, она просто контролирует проявление этих энергий. Личность не вырабатывает эти энергии из себя — это дело природы. Так вот… садовник поливает: вода течёт из системы водоснабжения, не из садовника. А от садовника зависит напор, интенсивность и, куда направить этот шланг, потому что он может поливать правильно (под корешок), может поливать неправильно (направить на цветы и тогда вымывать из них пыльцу), может смывать пыль с листвы деревьев, наконец, он может направить шланг в физиономию прохожего (это тоже довольно интересное занятие). Так вот, садовник в данном случае — это опять личность, которая решает, куда я направлю эту энергию и с какой интенсивностью: вот в этой ситуации — чем именно я воспользуюсь, какую из моих энергий я проявлю сейчас.

Я вновь напоминаю слова Василия Великого: «Какое представление о различении сущности и ипостаси ты приобрёл, наблюдая за самим собой, перенеси на Бога — и не погрешишь».

Вот так же можно сказать и о Боге: Бог (Личность Божества) контролирует истечение энергий, творящих, управляющих энергий, которые истекают из Божественной природы. Оказывается, Бог способен к самоограничению… Вот — это важнейший вывод христианской философии свободы: я могу быть свободен только в том случае, если Бог способен к самоограничению. Потому что я не могу ограничивать Его пылание, Его сияние, испепеляющее нас всех, — я не могу ограничивать Его. Но Он Сам, оказывается, умеряет Своё сияние для того, чтобы лишь частично проявляться в мире…

А это означает, что Бог есть Личность. Потому что контролировать свои энергии безличностная энергия не может. Только Личность может это делать…

Итак, первый вывод, который мы сделали из свободы человека: мир феноменов не есть весь мир. Человек свободен — значит, есть Божество, Божественное бытие. Второй вывод: человек свободен и от Божественного бытия. И это означает, что Бог освободил нас от Своего всецелого влияния. Значит… Бог есть Личность, у Бога есть желание, есть цели, есть любовь.

Чтобы это было понятно, я напомню вам ещё об одной философской системе, которая известна в истории религий — чтобы через некое оппонирование пояснить, чем христианство не является. В истории религиозной философии известна такая модель, которая называется «окказионализм». Окказионализм предполагает, что Бог является непосредственной причиной каждого события, происходящего в мире. Вот если вы сидите и конспектируете, скажем, эти слова, это не означает, что вы это делаете, потому что вам этого захотелось — нет, Бог каждую секунду творит мир. Это учение суннизма — одно из основных направлений ислама: Бог каждое мгновение творит мир заново. И при этом Он создаёт человека, всю вселенную, создаёт вашу память о прошлом, создаёт ваши планы на будущее, создаёт отражение других людей в ваших глазах. В мире нет ничего такого, что не было бы ежесекундно, ежемоментно зависимо и продуцировано от воли Творца — и только от воли Творца здесь всё зависит, до такой степени, что даже никаких законов мироздания быть не может.

Там есть очень красивый образ, который поясняет, что такое воля Бога и судьбы вселенной. Образ такой: представьте себе, скажем, шейха, который выезжает из своего дворца, и едет куда‑то в город. Вот в принципе у него есть любимый маршрут, обычный маршрут, по которому он едет из своего дворца в загородную резиденцию. И вот он каждый день проезжает на своей колеснице по этому маршруту. Но ведь никто не может сказать, что кто‑то шейху предписал ехать этим маршрутом? Нет. И он в любое мгновение может избрать, проехать по другой улочке. Вот так же и Аллах: хотя Он велит каждый день солнцу вставать на Востоке и заходить на Западе, но в принципе в любую секунду может сделать так, что всё будет иначе, и, кстати, мы этого даже не заметим, потому что в нашей памяти всё будет именно так, как будто в течение веков именно на Западе солнце всходило. Вот из этой философии окказионализма вытекала, между прочим, и печаль поэзии Омара Хайяма. Вспомните его знаменитые «Рубаи»:

Не спрашивает мяч согласия с броском.

По полю носится, гонимый Игроком.

Лишь Тот, Кто некогда тебя сюда забросил, —

Тому всё ведомо, Тот знает обо всём…

Или, скажем:

Прежде, чем чашу судьбы изопьём,

Мы, любимая, чашу другую нальём.

Может статься, что сделать глоток пред концом

Не позволит нам Небо

В безумстве своём…

Богоборчество Омара Хайяма, оно же как раз и питается тем, что в мире есть только Бог и ни для чего другого, ни для чьей свободы, воли, любви места уже более не остаётся.

Итак, если мы хотим отстоять человеческую свободу, то мы должны мыслить себе мироздание, бытие таким, чтобы мир, который ниже человека, не поглощал человека, чтобы человека не всасывала в себя трясина мира детерминизма. Но, с другой стороны, мы при этом должны и горний мир мыслить таким, чтобы он мог нам подарить свободу от себя самого. А на такое самоумаление способна только Личность, которая знает такое понятие, которое в православном богословии обозначается словом «кенозис» (самоумаление, смирение Бога перед Своим творением). И однажды Иоанн Златоуст употребляет слово, которое столь необычно. Он говорит: «Бог становится слугой нашего спасения». Мы должны ощущать себя рабами Божьими. Но, оказывается, христианство знает и иную перспективу, такую перспективу, в которой Бог заботится о мире и служит миру, человеку — служит нашему спасению… И это не необходимая забота, а именно забота Личности, забота свободной Любви…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

О промысле Божием и сущности зла. Часть 1

Мы говорили на самой первой лекции: если мы убеждены, что человек свободен, как тогда мы должны думать о человеке, о мире и о Боге? А сегодня вопрос будем ставить иначе: хорошо, а если мы будем мыслить о Боге так, как представляет себе христианство, всё‑таки у человека остаётся какая‑то свобода или нет? И, кстати, ещё вопрос: а у Бога свобода есть или нет?

В прошлый раз мы выяснили, что далеко не всякий можно провозгласить философский тезис, чтобы он оказался совместим с идеей свободы. Вы знаете, что в христианском катехизисе очень много суждений о Боге содержится. А не получается ли так, что многие из них находятся в состоянии логического противоречия с тем изречением свободы Бога, свободы человека, о котором мы говорили в первый раз?

Вот смотрите: например, говорят, что Бог всеведущ, Бог всё знает… Спрашивается — а что означает знание Божие? Хорошо, вот если Бог знает все события в мире (Бог есть абсолютное сознание, абсолютный разум), но события‑то происходят во времени. Вот первый вопрос, который возникает здесь: не является ли насилием над Богом то, что Он понуждается нами сознавать некоторые действия, которые мы с вами решаем произвести? С точки зрения философской, это очень серьёзный вопрос. Этот вопрос звучит так на философском языке: может ли частное (относительное) бытие наложить отпечаток на абсолютное бытие? Может ли то, что происходит во времени, быть отражено и замечено оком вечности?

Я даже не знаю, в какой системе философской на этот вопрос ответить. Но с точки зрения богословской, ответ‑то ясен: Бог есть любовь. Мы это уже много раз говорили. Если так, то Он готов умирять Себя — унижать Себя, если хотите, — до того, что Он открывает Себя, Своё знание, Свой разум, Свою волю к восприятию того, что делаем мы.

А вот ещё вопрос: как Бог может предвидеть будущее? Если Он всеведущ, то в таком случае, Он должен знать не только настоящее, не только прошлое — Он должен знать будущее. Распространяется всеведение Бога на будущее или нет?

По–правде сказать, здесь, мне кажется, два возможных ответа могут быть. Один из них, между прочим, может быть отрицательным. Мне кажется, что в некотором смысле можно сказать, что Бог не знает будущего. Но это только в том смысле, если мы считаем, что будущего нет. То есть, вот у Бога есть свои замыслы о нашем будущем — это у Него есть. У Бога есть знание тайн нашего сердца — есть. А вот существует ли будущее или нет? А если его не существует… знаете, как в теории взрывающейся вселенной: некая первая волна энергии, которая бежит, и с её окраины начинается вселенная, а перед ней ничего нет: ни пространства, ни времени. Может быть, так же и та волна времени, которая несёт нас, это передовая волна, и там нечего знать — там всё то же небытие… В таком случае можно было бы сказать, что, поскольку будущего нет, то поэтому Бог его не знает.

Но Бог предрасполагает или, как это называется на церковном языке, промышляет — Он ведёт нас по нашей жизни. И в этом смысле Он знает будущее, потому что Он желает его. А, может быть, это будущее есть каким‑то образом — и тогда Бог тоже его знает.

Вот традиционный ответ как раз христианской философии будет вторым. Эта мысль звучала так: мы же говорим, что Бог вездесущ, а если Он вездесущ, то Он вездесущ не только в пространстве, но и во времени. И вот в этом смысле очень многие христианские писатели говорили так: Бог ничего не предвидит — Бог видит . Потому что для Него нет разницы между настоящим, прошлым и будущим — всё это одинаково открыто для Его взора. И это связано с тем, что Бог не находится во времени: Он пронизывает Собою время, но Сам Он пребывает в вечности — вне времени, над временем… И поэтому те различия, которые есть в нашем восприятии мира (наше восприятие мира обязательно происходит во времени, и в нашей психологии, в нашей речи всегда различается прошлое, настоящее и будущее)… но у Бога иной глаз, иной ум.

Мои мысли не ваши мысли — Мои пути не ваши пути…

Это было сказано Богом ещё ветхозаветным пророком.

И в этом случае, если мы принимаем такую позицию, то её можно резюмировать словами Сергия Булгакова, который говорил так: «Вечность как бы опрозрачнивает время…». То есть Бог вечен, и надвременным взглядом Он смотрит на наш четырёхмерный мир и Он видит всё происходящее в нём: для Его взгляда временной параметр есть, скажем, не более чем один из пространственных. И то, что мы воспринимаем как временные процессы, для Него это всё — нечто вечно данное, то есть существующее пред Его вечным взором.

Но здесь возникает другой вопрос: а если Бог знает будущее, в таком случае можно ли что‑то в будущем изменить? Или скажем иначе: а как вообще может Бог знать будущее?

Понимаете, дело в том, что для античной мысли «знать нечто» — значит, понять причины, которые необходимым образом привели к этому следствию, именно этому результату. И поэтому фраза «Бог знает всё» для античного философа имела своим следствием «значит, ничто не имеет свободы», потому что если Бог знает всё, значит, Он знает все механизмы, которые привели к тому, что это появилось. Тогда свободы и нет, а максимум, что есть, это временное, ограниченное человеческое неведение: человек не знает причин своих действий, причин действий иных людей, поэтому человек есть иллюзия свободы, которую он будет преодолевать по мере того, как он будет приближаться к Божественному совершенству.

Вот вопрос: можно ли обладать знанием не необходимых процессов? Можно ли знать свободу? Можно ли предвидеть свободу?

Вот это очень серьёзный вопрос. И в христианстве ответ на него скорее будет исходить… я не говорю, что он уже сформулирован, но он, наверное, будет идти по такой линии: возможно причинение через свободу. Бог видит следствия, которые произойдут, но эти следствия произойдут потому, что они были избранны человеческой свободой. И вот Господь видит именно следствия, хотя, впрочем, Он знает и тайны движения человеческой души (в отличие от людей, в отличие от ангелов или бесов).

В общем, здесь некоторые вопросы есть. Но и плацдармы, исходя из которых человечество смогло бы их решить, тоже есть.

Но, конечно же, обычно человека не эти вопросы интересуют. Совсем другой вопрос: если Бог знает всё, то… что такое я сам? Если Бог всеведущ, если Бог знает концы всех вещей, то имеет ли смысл моя жизнь, мой выбор, моя свобода? Если сюжет книги уже написан, если финал уже известен — для каждого из нас, для каждой пылинки во вселенной, — какая разница… действительно ли есть свобода этих самых пылинок? Вот вопрос… есть воля Бога, а есть моя свобода — как их совместить?…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

О промысле Божием и сущности зла. Часть 2

Один западный мыслитель сказал: «Что такое христианство? Это набор противоречий, связанных между собою любовью…».

В опыте любого человека бывает, что он видит или одну грань этого сложного клубка, или другую. Вот смотрит человек на свою жизнь и думает: «Это я сам себе создавал те обстоятельства, в которых я сегодня оказался». Проходит какое‑то время, и он видит ту же самую ситуацию как‑то иначе: «Промысел Божий был в том, что я оказался в этой ситуации».

Обычно ощущение своей свободы и своей деятельности (ответственности) спроецировано вперёд. А ощущение действия Бога, ощущение мудрости промысла возникает обычно, когда человек оглядывается назад. Правдиво и то, и другое восприятие. Одно и то же событие человек может воспринимать как нечто, «что я сделал сам», а может воспринимать это же событие, этот же поступок как то, что дал ему Бог. Итог был выражен очень хорошо Фомой Аквинским — он дал чисто практический совет, как выйти из этой ситуации: «Ты молись так, как если бы всё зависело только от Бога. А действуй так, как если бы всё зависело только от тебя». То есть нельзя вспоминать о промысле Божием для того, чтобы оправдать собственную лень. Но и напротив: нельзя предаваться чрезмерному оптимизму настолько, чтобы заглушить всякую возможность для действия Божия в твоём мире.

Так как же на уровне философском и богословском найти рациональный выход из той проблемы, которая всем нам знакома? Если Бог знает всё, то что означает моя свобода?

И традиционный ответ (можно вспомнить Иоанна Богослова, можно вспомнить Златоуста, Григория Богослова, Иоанна Домаскина) был такой: Бог уподобляется царю, который сидит на трибуне стадиона и наблюдает бои (борцы борются где‑то на арене). И всё, что делают эти борцы, Он знает и видит. Но взгляд Царя не влияет на сами эти события и не отменяет саму эту борьбу. Не взгляд Царя и не Сам Царь оказываются непосредственной причиной того, что некто победил, а некто пал. Значит, возможно такое наблюдение извне, которое само по себе, самим фактом своего знания, не мешает тому, что участники событий предоставлены самим себе.

Преподобный Иоанн Домаскин это резюмировал так: «Бог всё предвидит, но не всё предопределяет». Он предвидит человеческие дела, но не предопределяет их. В конце концов, даже если вы видите меня, это не означает, что ваш взгляд определяет то, что я говорю, то, что я скажу, скажем, через минуту. Так же и взгляд Бога: на них глядит — хранит их свободу, но не отменяет её.

Что означает этот догмат о всеведении Бога? Зачем он нам нужен?

Это не отвлечённая философская теорема («Раз уж мы мыслим абсолютное бытие, то мы должны его мыслить обладающим абсолютным знанием…» и так далее) — эти «игрушки» оставим философам. А для обычного человеческого сердца (да и разума тоже) важно другое: важно ощущение того, что то, что ты делаешь, оно имеет некую ценность и смысл в глазах вечности. Вот у Гётте есть такая строчка, он говорит: «Я поднял глаза, чтобы увидеть, видят ли меня…». Видят ли меня, различают ли меня с высоты вечности — оттуда.

Давайте проведём такое сопоставление: очень многие люди, которые считают себя материалистами, атеистами, они говорят: «Мы в промысел Божий не верим. Это всё такой догмат, который лишает человека его свободы. А мы настаиваем на высоком достоинстве человека, на том, что он свободен, независим» и так далее…

Это очень интересные такие страницы: читаешь их когда, вроде всё убедительно, достойно, высоко, морально. А пролистаешь эти же книжки чуть–чуть подальше — и оказывается, что у этих же авторов совершенно другое встречается о человеке: оказывается, что человек — это часть природы, что человек подчинён законам природы, подчинён законам общества («жить в обществе и быть свободным от общества нельзя»).

Так вот, в чём главный вопрос: любая философская система, любой человек признаёт зависимость человека от чего‑то. Вопрос в одном только — от чего ? В чьих руках последняя, крайняя, глубинная зависимость человека?

Завишу ли я от своего прошлого? Завишу ли я от того, что ниже меня: от физических законов, то есть от тех законов, которые лишены смысла, нравственности, сознания?

Или я завишу от того, что выше меня?…

Так или иначе, любой человек скажет: «Да, я завишу». Вопрос — в другом: то, от чего я завишу, имеет человеческий смысл или нет? Моя зависимость от этого, этой реальности, она наполняет мою жизнь смыслом или, наоборот, крадёт его? Ведь согласитесь, если я завишу всего лишь навсего от материальных законов вселенной, а у этих законов самих по себе нет никакой цели и нет никакого смысла, в таком случае моя зависимость от бессмысленной вселенной не наделяет мою жизнь смыслом… Не может наделить. Если я всего лишь частица бессмысленного мироздания, то есть такого мироздания, у которого нет сознательной цели его эволюции, его истории, трагедии, в таком случае, если всё это целое не обладает смыслом, оно и мне, своей ничтожной частичке, не может уделить этот смысл…

Или же есть некий замысел, который к чему‑то меня ведёт? И тогда цель жизни становится совершенно иной: попробовать понять, а что это за замысел, могу ли я ему соответствовать? Здесь и другой вопрос тогда становится: хорошо, а если этот замысел есть, можно ли назвать этот замысел человечным? Этот замысел благой или нет? Добрый или нет? Потому что вдруг мы не более чем (не знаю там) «подопытные кролики» — может быть, на нас оттачиваются некие сюжетные интриги, сюжетные ходы, выдумываемые неким безумным детективщиком, который пишет такую всегалактическую мыльную оперу с бесконечным числом серий?

Так вот… для того, чтобы человек был уверен «моя жизнь достойна человека», «моя жизнь в конце её будет увенчана обретением чего‑то, к чему всё, что было в моей жизни, было подготовкой», я должен быть уверен не просто в том, что этот замысел есть — я должен быть уверен, что тот, кто его замыслил, неравнодушен ко мне, по–хорошему неравнодушен, то есть любит меня.

Вот вы знаете, я не могу сказать, что вселенная, галактика, млечный путь смогли доказать свою любовь к людям. Я не могу сказать, что карма любит людей — не любит, как известно, карма просто действует автоматически и справедливо.

А вот Бог… любит Он людей или нет? Но об этом у нас будет разговор ближе к страстной седмице: о том, до какого предела, чем Он доказал, что Он есть любовь…

Видите ли, человек в состоянии претерпеть любую боль. Но только при одном условии: если он уверен, что эта боль кончается, что однажды она прекратится и прекратится она, разрешится она чем‑то достойным, чем‑то радостным. Так, женщина прекрасно знает, что её ждёт на родовом ложе. Но она идёт, потому что знает, что та радость, которая её ждёт по ту сторону этой боли… ну она оправдает эту боль, искупит её. Человек готов терпеть боль на операционном ложе, но только при одном условии: если он уверен, что та сталь, что вгрызается в его тело, находится в руках не садиста, не убийцы, а врача… Потому что чисто физиологически боль одинакова, когда скальпель качается в тело, взрезая его, и когда это делает нож преступника, но восприятие человеком этой боли будет разное. И человек готов претерпеть боль, причиняемую ему, если он уверен, что однажды эта боль прекратится и она разрешатся радостью…

Знаете, между прочим, что такое ад? Ад — это та боль, в которой нет смысла. Почему в аде нет смысла, в этой боли? А потому что эта боль — вечная… Вот это самое страшное слово — «вечная». Понимаете, вечность (мы уже в самом начале лекции об этом говорили) не есть нагромождение времён и веков друг на друга. Вечность не есть бесконечная последовательность рельсов, в которой каждое столетие лежит отдельной шпалой, и мы громыхаем по этим рельсам, перекатываясь из одного столетия в другое. Нет. Вечность — это то, что над шпалами. Вечность — это то, что над временем. Там времени нет. И ангел, показывающий Иоанну Богослову картины апокалипсиса, даёт ему страшную клятву: «Вот: времени больше не будет. А мир останется. Как было в начале времён». Когда мы открываем первую страницу Библии, то читаем:

В начале создал Бог небо и землю.

Земля была безвидна и пуста.

Дух Божий носился над водами…

А затем:

Сказал Бог: «Да будет свет», —

И стало так.

Был вечер, и было утро –

День один…

Смотрите, что здесь важно, в этом рассказе? Что вначале возникает мир. Потом — время. Это особый разговор, вы просто поймите, вот «в начале» — первые слова Библии — имеет не временной смысл, а, если хотите, антологический или, грубо говоря, пространственный. Потому что наречие «вначале» может быть обстоятельством места, а может быть обстоятельством времени. Мы можем сказать: «Вначале я пошёл в кино». А можем сказать: «Вначале улицы стоит кинотеатр». Так вот, «В начале создал Бог землю и небо» всегда в православной традиции понималось, что не в первую очередь «Бог создал небо и землю», а в неком начале (en erte), в логосе, в разуме Своём Бог создал небо и землю. Сначала возникает некий замысел мироздания, а потом этот замысел развёртывается во временом потоке. Так вот, сначала создаётся замысел, потом (не хронологически «потом», а логически «потом») создаётся некая аморфная масса материи, эта вот бездна, на которой витал Дух Божий, а затем она разрывается — и в неё врывается время, врываются процессы…

Физики тоже знают, что для описания далеко не каждого физического процесса необходимо ввести параметр времени. То есть, есть такие грани нашего, даже материального мироздания, при описании которых временной параметр не должен учитываться. Так вот… и в конце времён такой станет и вся система бытия…

Мир — будет. Бог — будет. Люди — будут. А времени не будет… Мир начал быть прежде времени — и он будет после времени.

Так вот, то, что находится по ту сторону времени, это и есть вечность. И вот там: или вечная радость пребывания в Боге — радостное соучастие в Божием бессмертии, или же то, что называется «вечные муки» — ад… Это ощущение, состояние пленённости Богом. О том же говорится апостолом Павлом: «Тогда, когда времени больше не будет, Бог будет всяческое во всём». Если Бог — всё во всём, где ад? Ответ может быть только один: в Боге же. И поэтому можно вспомнить слова Григория Богослова, который говорил (если дерзнуть своими словами передать его мысль): «Свет Божественной любви и огонь ада — это одна и та же энергия, но воспринимаемая по–разному: тем, кто научился любить, свет Божией любви в радость; тем, кто не приучил свою душу к любви, он будет в муку. Вокруг Бог, а в моей душе — пустота…». То есть, ад не вне человека — ад внутри меня.

Есть такая очень глубокая мысль в христианской традиции: «врата ада заперты изнутри». Ад — это не концлагерь, в котором Бог запирает людей, а это темница, в которой человек сам запирает себя. У преподобного Аввы Дорофея есть такое описание: «Попробуй, уйди в свою келью, запрись в ней. И просиди в ней хотя бы три дня, без книг, без бесед, без молитвы и даже без пения псалмов — попробуй побыть хотя бы три дня в состоянии, когда ничто извне не проникает в твою душу. И ты увидишь, как начнут терзать тебя твои же собственные страсти. Твои собственные грехи…».

Так вот… там, где нет времени, там воцаряется вечность:

В чём застану — в том и сужу.

— слова Христа.

Человек выбирает себе образ вечности: или такой, или иной. Там времени больше не будет. Так вот, ад страшен тем, что, поскольку там нет времени, там ничего не происходит — это вечный тупичок. Человек, находящийся в аду, как «Рассеянный с улицы Бассеинной», который сел в вагончик, который никуда не едет. Там времени нет. Нет движения. Он никуда не доедет. Там может быть довольно комфортно, в этом вагончике — там, может быть, даже не будут бегать какие‑нибудь дантевские чудища, которые будут терзать щипцами и сыпать угольями голову. Может быть, та боль, которая там будет испытываться, не страшнее той боли, которую мы испытываем у дантиста. Ужас в другом: что боль у дантиста, во–первых, избирается нами добровольно, и, во–вторых, мы надеемся, что однажды она кончится. А здесь этого нет: здесь только то, что вдруг ворвалось в нашу душу, потому что только это, оказывается, мы вынашивали — и это никогда не кончится. Страдание, которое не освящается (не освящается и не освещается) никаким смыслом, оно не разрешится ни во что иное. И вот поэтому у Григория Богослова и у преподобного Исаака Сирина ад — это, прежде всего, ужас раскаяния. Подчёркиваю — ужас раскаяния…

Во дни Великого Поста мы говорим о радости раскаяния. Почему? Потому что мы знаем, что Великий Пост кончается Пасхой. А, кроме того, ведь христианское покаяние — это покаяние перед лицом Бога. Это не просто смотрение в зеркало и медитирование на тему «какая я сволочь, ну какая я же сволочь — нет в мире более мерзкого существа, чем я». С покаянием надо обращаться очень осторожно: покаяние — это ад. Он может растравить, сжечь останки человеческой души. Пример этого — «Господа Головлёвы» Салтыкова–Щедрина. Там, в тех самых главах, которые так редко дочитывают до конца читатели, воспитанные в советской школе, в конце романа, Порфирий Головлёв и его сестра понимают, почему же они остались одни, почему все эти люди, которые были рядом с ними, все они сгинули. Первой это понимает сестра — и она лишает себя жизни. Потом это понимает Порфирий Головлёв — и он тоже близится к этому выходу, самоубийство. Он растоптан, он раздавлен. Правда, которую он узнал о себе, уничтожила его. Почему? Потому что это было покаяние без благодати. Покаяние, в котором не было исцеляющего прикосновения…

Покаяние — это разрез по больному месту. Потом в этот разрез должно быть вживлено лекарство. А вот, если человек кается не перед Богом, а перед зеркалом (перед тем зеркалом, в котором отражается его прошлое), в таком случае это только разрез и только инфекция туда входит — ничего больше. И вот дальше у Салтыкова–Щедрина следуют страницы, которые, может быть, даже психологически глубже и поэтому достовернее, может быть, любых страниц, даже Достоевского: описание покаяния, которые давит и уничтожает человека. И кончается всё‑таки тем, что в дом к Порфирию Головлёву входит священник в страстной четверг — и дальше начинается уже иной сюжет. Сюжет прикосновения благодати. Как всегда было в русской литературе — там, где появляется благодать, там роман кончается. Потому что:) о дальнейшем говорить нельзя: чудо есть чудо и чудо есть Бог…

© дьякон Андрей Кураев

© записано

 

Конспект лекции «о филиокве»

Вл. Николаевич Лосский.. Николаевич Лосский. »Историк не имеет право диктовать богослову». При желании, если »выхватить» из патристического богословия несколько цитат, то вполне можно найти те, которые будут свидетельствовать в пользу филиокве. Историк не имеет право диктовать богослову». При желании, если. Николаевич Лосский.. Николаевич Лосский. »Историк не имеет право диктовать богослову». При желании, если »выхватить» из патристического богословия несколько цитат, то вполне можно найти те, которые будут свидетельствовать в пользу филиокве. Историк не имеет право диктовать богослову». При желании, если »выхватить» из патристического богословия несколько цитат, то вполне можно найти те, которые будут свидетельствовать в пользу филиокве. выхватить»из патристического богословия несколько цитат, то вполне можно найти те, которые будут свидетельствовать в пользу филиокве.

Тем не менее, мы не можем это принять как мнение Церкви.

Любые богословские тезисы выдвигаются по нужде.

Церковная мысль реакционна! Сначала возникает неправильное учение, потом ответ на него.

Церковь сама не ставила проблем!

Что из этого следует. Духовный опыт жизни во Христе самоидентичен во все века. Но опыто из этого следует. Духовный опыт жизни во Христе самоидентичен во все века. Но опыт »ословесивает» себя постепенно. ословесивает»себя постепенно.

По мере того, как какая‑то часть церковной практики, церковной жизни попадает в фокус внимания, она приобретает какие‑то канонические черты.

Пример — иконопочитание. Христианские изображения известны как минимум с 80 гг. По Р. Х. До 7 века — очень много изображений. Причем явная тенденция к увеличению количества изображений. В то же время, если мы обратимся к текстам, убедимся, что очень мало текстов, говорящих о пользе иконопочитания. Есть несколько авторов, резко протестующих против живописных изображений. Епифаний Кипрский. Гамбургский собор. Известны несколько текстов церковных авторов, которые описывают, чтоимер — иконопочитание. Христианские изображения известны как минимум с 80 гг. По Р. Х. До 7 века — очень много изображений. Причем явная тенденция к увеличению количества изображений. В то же время, если мы обратимся к текстам, убедимся, что очень мало текстов, говорящих о пользе иконопочитания. Есть несколько авторов, резко протестующих против живописных изображений. Епифаний Кипрский. Гамбургский собор. Известны несколько текстов церковных авторов, которые описывают, что »у нас это есть», но нет ни одного текста, который бы защищал иконопочитание. И только в эпоху иконоборческих соборов эта практика стала предметом богословского обсуждения. Только тогда церковный разум задумался, а что мы делаем, когда творим икону или творим молитву пред иконою. у нас это есть», но нет ни одного текста, который бы защищал иконопочитание. И только в эпоху иконоборческих соборов эта практика стала предметом богословского обсуждения. Только тогда церковный разум задумался, а что мы делаем, когда творим икону или творим молитву пред иконою.

Представьте себе, что в этом здании появляется священник, который хочет сдать догматическое богословие. Сельский батюшка. В его селе книжек мало. И поэтому он однажды побывал в Петербурге и купил несколько книг святых Отцов и по ним готовился к экзаменам. Купил то что было в продаже. Григория Богослова не было. И Афанасия Великого не было. А были книги Иринея Лионского и Иустина Философа. И ему достается вопрос о Тринитарном догмате. И батюшка начнет отвечать точными цитатами из Иринея Лионского и Иустина Философа. Какую оценку он получит? Два балла. И хорошо еще, чтобы преподаватель рапорт архиерею не написал. едставьте себе, что в этом здании появляется священник, который хочет сдать догматическое богословие. Сельский батюшка. В его селе книжек мало. И поэтому он однажды побывал в Петербурге и купил несколько книг святых Отцов и по ним готовился к экзаменам. Купил то что было в продаже. Григория Богослова не было. И Афанасия Великого не было. А были книги Иринея Лионского и Иустина Философа. И ему достается вопрос о Тринитарном догмате. И батюшка начнет отвечать точными цитатами из Иринея Лионского и Иустина Философа. Какую оценку он получит? Два балла. И хорошо еще, чтобы преподаватель рапорт архиерею не написал. »Владыка, у вас тут такой еретик завелся! Чистейший арианин». В чем проблема? Не были они арианами. Но контекст размышления о Боге, о Троице, о Христе, в котором вращалась мысль 2–3 столетий был совершенно не тот, как контекст 4 века. Поэтому формулировки этих отцов об отношении Отца и Сына очень приблизительны. И глубокой ошибкой было бы считать, что именно в этих формулировках выражается суть церковного понимания тайны Троицы. Владыка, у вас тут такой еретик завелся! Чистейший арианин». В чем проблема? Не были они арианами. Но контекст размышления о Боге, о Троице, о Христе, в котором вращалась мысль 2–3 столетий был совершенно не тот, как контекст 4 века. Поэтому формулировки этих отцов об отношении Отца и Сына очень приблизительны. И глубокой ошибкой было бы считать, что именно в этих формулировках выражается суть церковного понимания тайны Троицы.

Просто тогда проблемы эти не были в центре внимания. На периферии эти проблемы тогда находились. Отцов 2–3 вв. не это интересовало. Они краем глаза на это смотрели и поэтому смутно об этом писали. В 4 веке надо было внимательно присмотреться. И даны были другие ответы.

То же самое и с филиокве.

Этот вопрос всерьез встал только начиная с 9 века. И поэтому мнения богословов до этого времени, времени серьезного анализа этой проблемы, имеют авторитет не больший, чем мнения Иустина Философа и Иринея Лионского об отношениях Отца и Сына.

Это и имел ввиду В. Лосский, когда сказал: о и имел ввиду В. Лосский, когда сказал: »Историк не должен диктовать богослову». Историк не должен диктовать богослову».

Защитники католичества и будут вам приводить цитаты из раннехристианских писателей как будто бы в пользу филиокве!

Вот тут и надо быть осторожными.

Богословие никогда не сводится к цитатничеству.

Совсем не достаточно привести вовремя нужную цитату. Нет. Надо понять и смысл ее, и смысл самой проблемы.

Почему все‑таки проблема филиокве так важна.

Что различает православную церковь и католиков?

Перечислим основные догматы.

Вопрос о папском примате. Имеет отношение к пониманию Святого Духа? Самое непосредственное! Христос, возносясь, сказал: прос о папском примате. Имеет отношение к пониманию Святого Духа? Самое непосредственное! Христос, возносясь, сказал: »Не оставлю вас сиротами. Дам вам иного Утешителя». Кого Он имел ввиду? Римского папу? Кого Христос оставил вместо Себя в Церкви? Святой Дух или римского епископа? Оказывается, вопрос о папском примате в Церкви есть вопрос пневматологический. Святым Духом живет и управляется Церковь, или же неким администратором ватиканского холма? Не оставлю вас сиротами. Дам вам иного Утешителя». Кого Он имел ввиду? Римского папу? Кого Христос оставил вместо Себя в Церкви? Святой Дух или римского епископа? Оказывается, вопрос о папском примате в Церкви есть вопрос пневматологический. Святым Духом живет и управляется Церковь, или же неким администратором ватиканского холма?

В Литургии в чем главная разница между православной традицией и латинской? Эпиклезис. Призывание Святаго Духа на дары. Литургии в чем главная разница между православной традицией и латинской? Эпиклезис. Призывание Святаго Духа на дары. »Ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия». Поразительная вещь! Ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия». Поразительная вещь!

Какие бы вопросы, разнящие православие и католичество мы не брали, везде у католиков умаление Святаго Духа.

Догмат непорочного зачатия Девы Марии. Что это означает. Что Святая Дева лишается участия в Пятидесятнице по большому счету. Оказывается, Она была освящена еще до рождения. Личный подвиг Пресвятой Девы, привлекающий наитие Святаго Духа, здесь отстраняется.

Можно вспомнить понимание первородного греха. С точки зрения католиков человек нарушил волю Бога и Бог с тех пор на человека гневается. Юридическое понимание. Православное понимание: человек оказался обезбожен. Оказывается, в православной антропологии человек может быть вполне человеком если онжно вспомнить понимание первородного греха. С точки зрения католиков человек нарушил волю Бога и Бог с тех пор на человека гневается. Юридическое понимание. Православное понимание: человек оказался обезбожен. Оказывается, в православной антропологии человек может быть вполне человеком если он »пропитан» Святым Духом. Облагодатствован. А без этого мы все инвалиды. Адам, согрешив, отгнал от себя Духа Святаго. И поэтому мы оказались такими инвалидами, наследственными инвалидами. С точки зрения католичества, благодать есть некая корона, которая налагается извне. А если человек согрешил, корона снимается. Т. е. что такое человек в перспективе католической антропологии? Адам был возведен в звание ефрейтора, согрешил, лычку с него сорвали. Человек прежний. Внутри него ничего не изменилось. С точки зрения православия все не так. Человек задыхается вне Бога. Болеет вне Бога. В нем начинаются страшные мутации. пропитан»Святым Духом. Облагодатствован. А без этого мы все инвалиды. Адам, согрешив, отгнал от себя Духа Святаго. И поэтому мы оказались такими инвалидами, наследственными инвалидами. С точки зрения католичества, благодать есть некая корона, которая налагается извне. А если человек согрешил, корона снимается. Т. е. что такое человек в перспективе католической антропологии? Адам был возведен в звание ефрейтора, согрешил, лычку с него сорвали. Человек прежний. Внутри него ничего не изменилось. С точки зрения православия все не так. Человек задыхается вне Бога. Болеет вне Бога. В нем начинаются страшные мутации.

Живопись возьмем. Разница иконы и картины понятна. Это опять вопрос о действии Святого Духа. Икона являет человека, преображенного этой благодатью. А на картинах католических мы видим, что Святой Дух каквопись возьмем. Разница иконы и картины понятна. Это опять вопрос о действии Святого Духа. Икона являет человека, преображенного этой благодатью. А на картинах католических мы видим, что Святой Дух как »тарелочка» такая летает над человеком. А человек остается прежним. тарелочка»такая летает над человеком. А человек остается прежним.

Мистику сопоставим православную и католическую. И тоже увидим, что те состояния души, которые в католичестве расцениваются как благодатные, как открывающие присутствие Святого Духа, с точки зрения православной аскетики есть не более чем чисто человеческие, душевные переживания, психические, сексуальные иногда…

Таинства. Кто совершает таинства с точки зрения католического богословия? Священник. инства. Кто совершает таинства с точки зрения католического богословия? Священник. »Я, властью мне данной, делаю то‑то». С точки зрения православной, кто совершает таинства? Дух Святой. А священник — он священнослужитель, он служит таинству. А не совершает таинство. Я, властью мне данной, делаю то‑то». С точки зрения православной, кто совершает таинства? Дух Святой. А священник — он священнослужитель, он служит таинству. А не совершает таинство.

Что ни возьмем, везде обнаружим умаление Святого Духа. Почему? Трудно сказать. Я не могу сейчас рационально объяснить. Как это связано. Но такие связи есть. Потому что Церковь — живой организм. Повреди где‑то одну ткань, один орган, начнут страдать остальные. Хотя, может быть, сразу этого объяснить нельзя будет.

А теперь присмотримся к самому филиокве и посмотрим, что же в этом догмате находится такого, что с т. зрения православного богословия является просто кощунственным. Свят. Фотий, константинопольский Патриарх, который и начал полемику с латинскими богословами по этому поводу, сказал так: теперь присмотримся к самому филиокве и посмотрим, что же в этом догмате находится такого, что с т. зрения православного богословия является просто кощунственным. Свят. Фотий, константинопольский Патриарх, который и начал полемику с латинскими богословами по этому поводу, сказал так: »В человеке я вижу тайну богословия». Это очень важные слова. Потому что что бы мы ни говорили о Боге, мы это говорим о человеке. Св. Василий Великий однажды так и сказал. «Какое представление о различении ипостасей и природы ты приобрел в себе самом, перенеси на Бога, и не согрешишь». И обратное. Как мы понимаем ипостаси Троицы, так мы понимаем ипостаси людей. Поэтому разговор о филиокве, это не только разговор об отвлеченных материях богословия. Это тот вопрос, из которого будет следовать разница даже в политике. И это я попробую показать. Потому что от этого разнится отношение к человеку и восприятие человека. В человеке я вижу тайну богословия». Это очень важные слова. Потому что что бы мы ни говорили о Боге, мы это говорим о человеке. Св. Василий Великий однажды так и сказал. «Какое представление о различении ипостасей и природы ты приобрел в себе самом, перенеси на Бога, и не согрешишь». И обратное. Как мы понимаем ипостаси Троицы, так мы понимаем ипостаси людей. Поэтому разговор о филиокве, это не только разговор об отвлеченных материях богословия. Это тот вопрос, из которого будет следовать разница даже в политике. И это я попробую показать. Потому что от этого разнится отношение к человеку и восприятие человека.

Тезис: юридизм западной культуры.

Комментарий. Все началось с этого. Скажите пожалуйста. Вы занимаетесь изучением права. Что регулирует право? Отношения между людьми. Право регулирует внутренний мир человека? Нет. Только внешние отношения. Отсюда родился принцип, который лег в основу всей западной культуры. Определение личности. мментарий. Все началось с этого. Скажите пожалуйста. Вы занимаетесь изучением права. Что регулирует право? Отношения между людьми. Право регулирует внутренний мир человека? Нет. Только внешние отношения. Отсюда родился принцип, который лег в основу всей западной культуры. Определение личности. »Персона эст релацио». Личность есть отношение. Принцип, который был впервые сформулирован (Буа Эссе?) христианским латинским писателем 5 века. Затем был воспринят Фомой Аквинским. Персона эст релацио». Личность есть отношение. Принцип, который был впервые сформулирован (Буа Эссе?) христианским латинским писателем 5 века. Затем был воспринят Фомой Аквинским.

Прежде чем идти дальше, несколько слов о терминах.

Что означает словоо означает слово »ипостась»? Чисто этимологически? История слова? ипостась»? Чисто этимологически? История слова?

Дохристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинтехристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. ипостась»означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Словохристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинтехристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. ипостась»означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. ипостась»имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет словохристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинтехристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. ипостась»означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Словохристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинтехристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально —христианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию словахристианская история не знает слова, которое бы соответствовало современному понятию слова »личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. личность». Те слова, которыми обозначался человек, отдельный, индивидуальный человек, в греческом и латинском языках дохристианских имели совершенно другой смысл. Например, слово ипостась. (На русский буквально — »подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. подлежащее»). Скажем, в септуагинте »ипостась» означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. ипостась»означает фундамент, основание храма. Под ипостасью имеется ввиду некое конкретное существование. О чем идет речь. Аристотель описывает эти понятия. У него два очень важных термина. Природа — как таковая. Вот есть стулья. Сто стульев стоит в этом зале. Вот есть некая природа стула. То, благодаря чему мы этот предмет называем стулом. А вот есть отличия. Что отличает один стул от другого. Вот он поцарапан. Что‑то нарисовано… Вот это будет ипостась этого стула. То есть некоторые черты, по которым этот стул можно отличить от его соседа. Дальше. Слово »ипостась» имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. ипостась»имеет отношение к такой философской проблеме. Часть и целое. Возьмем котенка. Котенок состоит из частей? И да, и нет. Смотрите в чем проблема. Берем котенка за ухо. Ухо, это котенок? Хвостик, это котенок? Усики его сами по себе? Представьте, что взяли котенка, разобрали его на запчасти, все лежит у нас на столе. Берем каждую часть по отдельности, говорим. Котенок? Нет. Котенок? Нет. А где котенок? Если ни в одной из частей котенка нет. Вот это есть проблема части и целого. Целое вроде бы состоит из частей, и в то же время, взяли все части, сгребли в одну кучу — все части на месте — не мяукает. Почему? Значит, целое есть не просто совокупность частей. Целое есть что‑то неуловимое. Что в руки взять нельзя, но что оформляет, одушевляет все эти части в некое единство. Вот это тоже один из смыслов аристотелевского понимания ипостаси. Вновь повторим. Греческий язык применяет слово »ипостась» в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это. ипостась»в качестве подставки, фундамента и т. д. Поэтому у котенка есть ипостась. У этого стула есть ипостась. У любого сложного тела есть ипостась, которая оформляет все его части, берет, собирает, некая идея вещи, которая держит все это.

А в латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. ипостась». И, наконец, словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. персона». По русски переводилив латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. ипостась». И, наконец, словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было словов латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого словав латинском языке были свои слова. Индивидуум. Это точная калька греческого слова »атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. атомон» — атом. Неделимый. Вот котенок — неделимый, потому что разделить котенка немыслимо. Стул — тоже. Потому что если вы стул разберете на части, стула не будет. Было слово »субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. субстанция» — точная калька слова »ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. ипостась». И, наконец, слово »персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. персона». По русски переводили »парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять. парсуна». В 17 веке. Это тоже маска. Только какой здесь корень? Сонум. Звук. Через — сонум — звук. Дело в том. что в античном театре маска выполняла роль резонатора, она усиливала звук. И поэтому тоже называлась персона. Звучащая через. Через маску звучал голос. Это важно понять.

Итак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. ак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться теминомак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. ак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». харя». Потому что действительно маска и есть некаяак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. ак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться теминомак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. ак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Илиак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали терминак, когда настала пора христианству в привычном языке выражать свою тайну, тайну личности, восток и запад сделали разные выборы. Восточнохристианские мыслители для обозначения личности избрали термин »ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». ипостась». Западные писатели — избрали термин »персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». персона». Или »просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». просопон». И это была огромная разница. В 20 веке написал Лев Карсавин. »Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». Мне — говорит — искренне жаль моих западных коллег, которые вместо слова ипостась или личность должны пользоваться темином »харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». харя». Потому что действительно маска и есть некая »харя». харя».

Так вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. к вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница медук вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. к вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. персоной»ик вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. к вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница медук вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. к вот. Что произошло дальше. к вот. Что произошло дальше. »Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Персона эст релацио». То есть то, что во мне внешнего — обращено к другому. В Ветхом Завете есть такая фраза. »Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. Человек смотрит на лица, Бог взирает на сердца». Вот это и есть разница меду »персоной» и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. персоной»и »ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм. ипостасью». Ипостась — это нечто глубоко спрятанное, основа, подставка, то что глубоко–глубоко. На языке Библии ипостась — это сердце. Что‑то глубоко спрятанное, потаенное. Персона — напротив. То, что максимально явленно, открыто. И вот из этого уже дальше произрастет филиоквизм.

Личность — это отношение. Кстати, что из этого следует? Что если человек это его отношения с другими людьми, отсюда и рождается пафос власти в западном обществе. Потому что отсюда рождается идея: а если изменить способ взаимоотношений меду людьми, тогда появится новый человек, новое человечество. Вот отсюда марксизм возникает. Отсюда возникает идеал инквизиции. Если наши люди придут к власти. С помощью законов, своих законов они изменят ткань социальных отношений, и в результате возникнет новый человек.

Путь православный, какой? Менять ипостасность! Сердце человека изменить сначала. И из измененного сердца будут истекать другие отношения между людьми. Пафос западной цивилизации — от католиков до марксистов, другой. Придти к власти, создать новые отношения, и в этих новых отношениях возникнут новые сердца. Отсюда знаменитый тезис Маркса: сущность человека есть совокупность общественных отношений. Это из Фомы Аквинского все идет! И не случайно Томас Мор — основатель утопического социализма, святой католической церкви, это все связано.

Так вот. Если личность есть отношение, тогда возникает знаменитый тезис, который знаком многим из вас. Потому что иногда даже православные богословы не подумавши эту формулу употребляют. к вот. Если личность есть отношение, тогда возникает знаменитый тезис, который знаком многим из вас. Потому что иногда даже православные богословы не подумавши эту формулу употребляют. »Святой Дух, это отношение любви, связующее Отца и Сына». Красивая формула. Но чудовищная. Потому что она означает, что Святой Дух сводится к функции. К отношению. Он лишается ипостасности. Именно ипостасности, личности здесь нет, а есть только функция. А они это говорят и о Сыне тоже! И Сын есть отношение! Вот в чем разница. Святой Дух, это отношение любви, связующее Отца и Сына». Красивая формула. Но чудовищная. Потому что она означает, что Святой Дух сводится к функции. К отношению. Он лишается ипостасности. Именно ипостасности, личности здесь нет, а есть только функция. А они это говорят и о Сыне тоже! И Сын есть отношение! Вот в чем разница.

Православное богословие утверждает, что Личности Божества выше, чем Божественная Природа. Католическая мысль утверждает обратное. авославное богословие утверждает, что Личности Божества выше, чем Божественная Природа. Католическая мысль утверждает обратное. »В Божественной Природе возникают Божественные Ипостаси». Православная формула такая, по формуле Григория Богослова: »Из Ипостаси Отца вытекает Божественная Природа. Кроме того Отец рождает Сына и изводит Дух, дает им всю полноту своей Божественной Природы». То есть первична Ипостась Отца. Она выше Божественной природы. Из Ипостаси Отца все истекает, и Он разделяет Свою Божественную Природу, не деля Ее, а давая соучаствовать в Ней Сыну и Духу. В Божественной Природе возникают Божественные Ипостаси». Православная формула такая, по формуле Григория Богослова: авославное богословие утверждает, что Личности Божества выше, чем Божественная Природа. Католическая мысль утверждает обратное. авославное богословие утверждает, что Личности Божества выше, чем Божественная Природа. Католическая мысль утверждает обратное. »В Божественной Природе возникают Божественные Ипостаси». Православная формула такая, по формуле Григория Богослова: »Из Ипостаси Отца вытекает Божественная Природа. Кроме того Отец рождает Сына и изводит Дух, дает им всю полноту своей Божественной Природы». То есть первична Ипостась Отца. Она выше Божественной природы. Из Ипостаси Отца все истекает, и Он разделяет Свою Божественную Природу, не деля Ее, а давая соучаствовать в Ней Сыну и Духу. В Божественной Природе возникают Божественные Ипостаси». Православная формула такая, по формуле Григория Богослова: »Из Ипостаси Отца вытекает Божественная Природа. Кроме того Отец рождает Сына и изводит Дух, дает им всю полноту своей Божественной Природы». То есть первична Ипостась Отца. Она выше Божественной природы. Из Ипостаси Отца все истекает, и Он разделяет Свою Божественную Природу, не деля Ее, а давая соучаствовать в Ней Сыну и Духу. Из Ипостаси Отца вытекает Божественная Природа. Кроме того Отец рождает Сына и изводит Дух, дает им всю полноту своей Божественной Природы». То есть первична Ипостась Отца. Она выше Божественной природы. Из Ипостаси Отца все истекает, и Он разделяет Свою Божественную Природу, не деля Ее, а давая соучаствовать в Ней Сыну и Духу.

Прежде чем мы пойдем дальше, надо еще с этими терминами повозиться. Попробуем в себе самих понять, что такое ипостась и природа, а потом о Боге будем говорить. В себе самих вы понимаете, что такое личность, или нет? Точно понимаете? Я бы сказал так. Понять это может быть и можно. Выразить невозможно. Это тот случай, когда как собака: все понимает и молчит. Вот так и богослов на самом деле. Он кое‑что понимает, но все равно молчит. Но попробуем это выразить так. Вот три основные категории я попробую ввести: природа, индивидуальность, личность.

Природа человека: каждый из нас является человеком. Это означает, что в каждом из нас есть некоторые специфические свойства, которые отличают нас от тех стульев, на которых мы сидим. Вот то, что отличает человека от животных, или от ангелов, от камней, стульев, это и есть человеческая природа, человеческая сущность. Но. Тем не менее, хотя все мы человеки, все мы разные. Вот индивидуальность, это то, чем мы отличаемся друг от друга. Что такое индивидуальность? Скажу такую формулу. Индивидуальность — это мера явленности природы в данном человеке. Можно сказать иначе. Каждый из нас индивидуален в той степени, в какой неполноценен. Поясняю. Представьте себе, что мы составляем некую психологическую карту для некоего нашего собрата. Вот нас интересует раб Божий Иоанн. И мы строим график. Систему координат. По горизонтали откладываем качества, которые измеряем. А по вертикальной оси количественные показатели. Скажем, в процентах. Теперь нас интересует: раб Божий Иоанн в какой мере является разумным существом? Предположим, степень его интеллектуального развития — 60%. Что это означает? Можно сказать, что на 60% он гений, а можно сказать, что на 40% он идиот. И то и другое будет по своему справедливо. Далее. Нас интересует его эстетическое развитие. Мужик чего с него взять, понятно, что эстетика у него, скажем, на 20%. Религиозное его развитие нас интересует. Но тут вопрос, до какого курса семинарии он доучился. И если, не приведи Господь, до 4 курса доучился, то религиозность на уровне 10%. Я полагаю так… Построили такой график. Нас интересуют этические качества — предположим на уровне 30%. Возьмем другого. Раба Божия Татиана. Ну интеллектуальное развитие выше 40% быть не может — женщина все таки. Религиозное развитие может быть даже выше, это бич церкви — женская религиозность, предположим, у нее на 80 зашкаливает, эстетическое на 82%, без Бортнянского или Чайковского спать не ложится, этические качества — посплетничать любит, поэтому 30% дадим. Получается такой график. И у каждого он свой. Вот нет такого человека, который на 100% был бы человеком! На 100% талантлив во всем. Только один Человек такой был. Всечеловек. Эссехомо. Иисус из Назарета. Только один был талантлив во всем. Все остальные мы — обломки Христа, обломки Адама. У каждого из нас своя история болезни. Помните, у Толстого, ирода человека: каждый из нас является человеком. Это означает, что в каждом из нас есть некоторые специфические свойства, которые отличают нас от тех стульев, на которых мы сидим. Вот то, что отличает человека от животных, или от ангелов, от камней, стульев, это и есть человеческая природа, человеческая сущность. Но. Тем не менее, хотя все мы человеки, все мы разные. Вот индивидуальность, это то, чем мы отличаемся друг от друга. Что такое индивидуальность? Скажу такую формулу. Индивидуальность — это мера явленности природы в данном человеке. Можно сказать иначе. Каждый из нас индивидуален в той степени, в какой неполноценен. Поясняю. Представьте себе, что мы составляем некую психологическую карту для некоего нашего собрата. Вот нас интересует раб Божий Иоанн. И мы строим график. Систему координат. По горизонтали откладываем качества, которые измеряем. А по вертикальной оси количественные показатели. Скажем, в процентах. Теперь нас интересует: раб Божий Иоанн в какой мере является разумным существом? Предположим, степень его интеллектуального развития — 60%. Что это означает? Можно сказать, что на 60% он гений, а можно сказать, что на 40% он идиот. И то и другое будет по своему справедливо. Далее. Нас интересует его эстетическое развитие. Мужик чего с него взять, понятно, что эстетика у него, скажем, на 20%. Религиозное его развитие нас интересует. Но тут вопрос, до какого курса семинарии он доучился. И если, не приведи Господь, до 4 курса доучился, то религиозность на уровне 10%. Я полагаю так… Построили такой график. Нас интересуют этические качества — предположим на уровне 30%. Возьмем другого. Раба Божия Татиана. Ну интеллектуальное развитие выше 40% быть не может — женщина все таки. Религиозное развитие может быть даже выше, это бич церкви — женская религиозность, предположим, у нее на 80 зашкаливает, эстетическое на 82%, без Бортнянского или Чайковского спать не ложится, этические качества — посплетничать любит, поэтому 30% дадим. Получается такой график. И у каждого он свой. Вот нет такого человека, который на 100% был бы человеком! На 100% талантлив во всем. Только один Человек такой был. Всечеловек. Эссехомо. Иисус из Назарета. Только один был талантлив во всем. Все остальные мы — обломки Христа, обломки Адама. У каждого из нас своя история болезни. Помните, у Толстого, »все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастлива по–своему». Так и у нас. Каждый несчастлив по–своему. И это и есть индивидуальная характеристика. Так вот, поэтому в некотором смысле индивидуальность есть мера ущербности природы нашей. Если бы мы все были вполне людьми, мы были бы неотличимы друг от друга. Вполне людьми. Но мы лишь частично люди. Поэтому у нас у каждого своя история болезни и вы знаете, что даже по пломбе во рту можно идентифицировать человека. все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастлива по–своему». Так и у нас. Каждый несчастлив по–своему. И это и есть индивидуальная характеристика. Так вот, поэтому в некотором смысле индивидуальность есть мера ущербности природы нашей. Если бы мы все были вполне людьми, мы были бы неотличимы друг от друга. Вполне людьми. Но мы лишь частично люди. Поэтому у нас у каждого своя история болезни и вы знаете, что даже по пломбе во рту можно идентифицировать человека.

Что еще можно сказать. Я хочу есть. Но мой желудок, как правило, не подсказывает мне, что именно я хочу есть. И каким именно образом? Другие инстанции отвечают на вопрос, как я удовлетворю жажду желудка. Я могу пойти попросить милостыню. Могу пойти пофлиртовать с девушкой, которая работает в столовой. Могу пойти обокрасть первоклассника. Много интересных вещей я могу сделать. Могу киоск ограбить. Много вариантов. Но желудок мне не диктует. Моя природа не диктует мне грабить первоклассника или еще что‑то. Она говорито еще можно сказать. Я хочу есть. Но мой желудок, как правило, не подсказывает мне, что именно я хочу есть. И каким именно образом? Другие инстанции отвечают на вопрос, как я удовлетворю жажду желудка. Я могу пойти попросить милостыню. Могу пойти пофлиртовать с девушкой, которая работает в столовой. Могу пойти обокрасть первоклассника. Много интересных вещей я могу сделать. Могу киоск ограбить. Много вариантов. Но желудок мне не диктует. Моя природа не диктует мне грабить первоклассника или еще что‑то. Она говорит »дай поесть». От личного произволения зависит, какой путь для удовлетворения этого желания я изберу. Еще один пример. Садовник поливает цветы. Садовник — это личность. Он поливает из шланга. Скажите пожалуйста, вода, которой он поливает, из садовника течет? Нет. Из шланга. Это очень важно понять. Что в православной антропологии источником энергии является не личность, а природа. Личность управляет этими энергиями. Но не рождает их. Садовник поливает эти цветы. Вода из водонапорной системы. А от садовника что зависит? Как кран. Прибавить напор воды, убавить. Направить сюда или направить сюда. Можно поливать сначала этот куст, потом этот. Можно этим шлангом прочистить морды прохожим. Все можно сделать. Но. Поймите вот эту »роль личности в истории». От выбора, произволения, от гномической воли моей личности зависит, куда я направлю природную мою энергию. Какую из моих природных энергий. Когда и с какой интенсивностью. дай поесть». От личного произволения зависит, какой путь для удовлетворения этого желания я изберу. Еще один пример. Садовник поливает цветы. Садовник — это личность. Он поливает из шланга. Скажите пожалуйста, вода, которой он поливает, из садовника течет? Нет. Из шланга. Это очень важно понять. Что в православной антропологии источником энергии является не личность, а природа. Личность управляет этими энергиями. Но не рождает их. Садовник поливает эти цветы. Вода из водонапорной системы. А от садовника что зависит? Как кран. Прибавить напор воды, убавить. Направить сюда или направить сюда. Можно поливать сначала этот куст, потом этот. Можно этим шлангом прочистить морды прохожим. Все можно сделать. Но. Поймите вот этуо еще можно сказать. Я хочу есть. Но мой желудок, как правило, не подсказывает мне, что именно я хочу есть. И каким именно образом? Другие инстанции отвечают на вопрос, как я удовлетворю жажду желудка. Я могу пойти попросить милостыню. Могу пойти пофлиртовать с девушкой, которая работает в столовой. Могу пойти обокрасть первоклассника. Много интересных вещей я могу сделать. Могу киоск ограбить. Много вариантов. Но желудок мне не диктует. Моя природа не диктует мне грабить первоклассника или еще что‑то. Она говорито еще можно сказать. Я хочу есть. Но мой желудок, как правило, не подсказывает мне, что именно я хочу есть. И каким именно образом? Другие инстанции отвечают на вопрос, как я удовлетворю жажду желудка. Я могу пойти попросить милостыню. Могу пойти пофлиртовать с девушкой, которая работает в столовой. Могу пойти обокрасть первоклассника. Много интересных вещей я могу сделать. Могу киоск ограбить. Много вариантов. Но желудок мне не диктует. Моя природа не диктует мне грабить первоклассника или еще что‑то. Она говорит »дай поесть». От личного произволения зависит, какой путь для удовлетворения этого желания я изберу. Еще один пример. Садовник поливает цветы. Садовник — это личность. Он поливает из шланга. Скажите пожалуйста, вода, которой он поливает, из садовника течет? Нет. Из шланга. Это очень важно понять. Что в православной антропологии источником энергии является не личность, а природа. Личность управляет этими энергиями. Но не рождает их. Садовник поливает эти цветы. Вода из водонапорной системы. А от садовника что зависит? Как кран. Прибавить напор воды, убавить. Направить сюда или направить сюда. Можно поливать сначала этот куст, потом этот. Можно этим шлангом прочистить морды прохожим. Все можно сделать. Но. Поймите вот эту »роль личности в истории». От выбора, произволения, от гномической воли моей личности зависит, куда я направлю природную мою энергию. Какую из моих природных энергий. Когда и с какой интенсивностью. дай поесть». От личного произволения зависит, какой путь для удовлетворения этого желания я изберу. Еще один пример. Садовник поливает цветы. Садовник — это личность. Он поливает из шланга. Скажите пожалуйста, вода, которой он поливает, из садовника течет? Нет. Из шланга. Это очень важно понять. Что в православной антропологии источником энергии является не личность, а природа. Личность управляет этими энергиями. Но не рождает их. Садовник поливает эти цветы. Вода из водонапорной системы. А от садовника что зависит? Как кран. Прибавить напор воды, убавить. Направить сюда или направить сюда. Можно поливать сначала этот куст, потом этот. Можно этим шлангом прочистить морды прохожим. Все можно сделать. Но. Поймите вот эту »роль личности в истории». От выбора, произволения, от гномической воли моей личности зависит, куда я направлю природную мою энергию. Какую из моих природных энергий. Когда и с какой интенсивностью. роль личности в истории». От выбора, произволения, от гномической воли моей личности зависит, куда я направлю природную мою энергию. Какую из моих природных энергий. Когда и с какой интенсивностью.

Зачем я это говорю. Поймите. В православной антропологии личность возвышается. Над хаосом природных энергий и личность свободно решает, какая из энергий куда пойдет и когда. Также мы мыслим о Боге. Божественная Личность тоже возвышается над Божественной природой и владеет Ею и проявляет Себя так, иначе, этим образом или иным. Поэтому в православном богословии Личность Бога первична по отношению к Божественной природе. Эта первичность великолепно выражена словами Григория Богослова. Это очень сложная формула, она звучит очень кратко, но она сложная. Звучит она так: не Сущий из сущего, но сущее из Сущего. Перевожу на русский язык. Не тот, Кто есть, т. е. Иегова, из того, что есть; не Личность Бога–Отца из субстанции, но то, что есть, т. е. субстанция безличностная, из Того, Кто есть. Вот философская проблема, которая за этим стоит. Что первично в нашем мире? Личность, или безличная субстанция? Индийская философия, оккультизм и филиоквистское богословие считают, что сначала существует безличная божественная субстанция, в которой логически позднее, я не говорю хронологически позднее, но логически позднее, возникают Божественные Персоны. Личности.

Когда католики начали эту концепцию обосновывать, византийские богословы задали им серию очень каверзных вопросов. Первый. Понятно. Мы все понимаем. Вы там с арианами спорили, поэтому сказали, что Святой Дух исходит от Сына, как и от Отца. Однако у нас к Вам вопрос. Понимаете ли вы, что вы этим самым сказали? Что Дух исходит от Отца и от Сына? Тем самым вы сказали, что Дух Богом не является. Католики чешут в тонзуре. Как это? Почему это Он Богом не является? Византийцы отвечают. Элементарное правило философии и диалектики. Бог — это вечное существо? Да, конечно. Но ведь вечным может быть только то, что неразрушимо. Согласны? Да, согласны. А неразрушимо может быть только то, что не может подвергнуться разрушению. Согласны? Да, согласны. А не может подвергнуться разрушению только то, что бессоставно. То что в принципе нельзя разъять на части. То есть абсолютно единое и простое бытие. Да, согласны. Скажите, а как из двух разных начал может появиться абсолютно простое бытие? Из двух составных частей простое может быть? Значит если вы утверждаете, что Ипостась Духа имеет две причины, Отца и Сына, в таком случае Он не вечен, Он не Бог. Чешут тонзуру опять.

Нет, мы не это хотели сказать. Мы хотели сказать, что Святой Дух исходит от Отца и от Сына как от одной причины. Здесь православные говорят. Простите. А что общего у Отца и Сына? Ответ. Божественная природа. Правильно. Так вы что, хотите сказать, что из природы Отца и Сына исходит Святой Дух? Да. Так что, в таком случае получается, что у Святого Духа другая природа? Тогда уж говорите честно. Из природы Отца, Сына и Святого Духа исходит Святой Дух. Уж если Он абсолютно единосущен, все, что имеет Отец, имеет Сын. И должен иметь Святой Дух тогда. Или вы говорите, что в Отце и в Сыне Божественная природа вполне, а в Святом Духе только отчасти. Тогда тоже Святой Дух не Бог.

Дальше. Здесь что очень важно понять. В православной традиции имена Отец, Сын и Дух различают лица Троицы. Заметьте. В латинской традиции они соединяют Троицу. В православной — различают. Скажите пожалуйста, почему мы говорим, что Святой Дух исходит от Отца? А почему мы не говорим, что Дух, как Сын, рождается от Отца? Есть какая‑то разница между рождением Сына и исхождением Духа? Как вы думаете? Нету. Ни малейшей разницы. А мы говорим, что Сын рождается, а Дух исходит только для того, чтобы не повторять дважды словольше. Здесь что очень важно понять. В православной традиции имена Отец, Сын и Дух различают лица Троицы. Заметьте. В латинской традиции они соединяют Троицу. В православной — различают. Скажите пожалуйста, почему мы говорим, что Святой Дух исходит от Отца? А почему мы не говорим, что Дух, как Сын, рождается от Отца? Есть какая‑то разница между рождением Сына и исхождением Духа? Как вы думаете? Нету. Ни малейшей разницы. А мы говорим, что Сын рождается, а Дух исходит только для того, чтобы не повторять дважды слово »рождается». Потому что если получится, что »Сын рождается от Отца» и «Дух рождается от Отца», то это означает, что появляется некое свойство, которое есть у двух Лиц Троицы и нет у Третьего. Как мы с вами назвали свойство, которое повторяется у нескольких личностей? Но не у всех? Индивидуальность. А индивидуальность что? Ущербность. Тем самым мы разбили Троицу на трех богов. рождается». Потому что если получится, чтольше. Здесь что очень важно понять. В православной традиции имена Отец, Сын и Дух различают лица Троицы. Заметьте. В латинской традиции они соединяют Троицу. В православной — различают. Скажите пожалуйста, почему мы говорим, что Святой Дух исходит от Отца? А почему мы не говорим, что Дух, как Сын, рождается от Отца? Есть какая‑то разница между рождением Сына и исхождением Духа? Как вы думаете? Нету. Ни малейшей разницы. А мы говорим, что Сын рождается, а Дух исходит только для того, чтобы не повторять дважды словольше. Здесь что очень важно понять. В православной традиции имена Отец, Сын и Дух различают лица Троицы. Заметьте. В латинской традиции они соединяют Троицу. В православной — различают. Скажите пожалуйста, почему мы говорим, что Святой Дух исходит от Отца? А почему мы не говорим, что Дух, как Сын, рождается от Отца? Есть какая‑то разница между рождением Сына и исхождением Духа? Как вы думаете? Нету. Ни малейшей разницы. А мы говорим, что Сын рождается, а Дух исходит только для того, чтобы не повторять дважды слово »рождается». Потому что если получится, что »Сын рождается от Отца» и «Дух рождается от Отца», то это означает, что появляется некое свойство, которое есть у двух Лиц Троицы и нет у Третьего. Как мы с вами назвали свойство, которое повторяется у нескольких личностей? Но не у всех? Индивидуальность. А индивидуальность что? Ущербность. Тем самым мы разбили Троицу на трех богов. рождается». Потому что если получится, что »Сын рождается от Отца» и «Дух рождается от Отца», то это означает, что появляется некое свойство, которое есть у двух Лиц Троицы и нет у Третьего. Как мы с вами назвали свойство, которое повторяется у нескольких личностей? Но не у всех? Индивидуальность. А индивидуальность что? Ущербность. Тем самым мы разбили Троицу на трех богов. Сын рождается от Отца»и «Дух рождается от Отца», то это означает, что появляется некое свойство, которое есть у двух Лиц Троицы и нет у Третьего. Как мы с вами назвали свойство, которое повторяется у нескольких личностей? Но не у всех? Индивидуальность. А индивидуальность что? Ущербность. Тем самым мы разбили Троицу на трех богов.

То же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам »портрет» Отца, »характеристика» на Сына, а вот вам »рекомендация» на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита. портрет»Отца, же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам »портрет» Отца, »характеристика» на Сына, а вот вам »рекомендация» на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита. портрет»Отца, »характеристика» на Сына, а вот вам »рекомендация» на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита. характеристика»на Сына, а вот вам же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам »портрет» Отца, »характеристика» на Сына, а вот вам »рекомендация» на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита. портрет»Отца, же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам же самое происходит в филиокве. Оказывается, свойство, ипостасное свойство быть причиной Духа есть у Отца, а также есть у Сына, но его нет у Духа. Личностные свойства, это только те свойства, которые есть у одной ипостаси, но их нет у двух других. Только тогда это личное имя, даже не свойство, а имя. Имя, по котрому мы различаем одну Ипостась от другой. Но это не характеристика, как пишется на выпускника школы, мы не можем вам сказать качественную характеристику — вот вам »портрет» Отца, »характеристика» на Сына, а вот вам »рекомендация» на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита. портрет»Отца, »характеристика» на Сына, а вот вам »рекомендация» на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита. характеристика»на Сына, а вот вам »рекомендация» на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита. рекомендация»на Духа Святого! Не можем мы такого сделать! Нет ничего такого у Сына, чего бы не было бы у Отца и у любого из Лиц Троицы, иначе мы с вами получаем трех разных богов. Как в этом зале сидят множество отдельных людей. Индивидуальностей. Так вот, поэтому, признавая филиокве, тем самым разбиваем Троицу. Появляются свойство: быть причиной Духа, которое есть у двух Ипостасей и нет у третьей. Но если оно есть у двух, значит это не природное свойство и не Ипостасное. Какое? Индивидуальное. Троица разбита.

Ну а с точки зрения философской вновь и вновь повторю. Вопрос о филиокве — это вопрос прежде всего вот о чем. Может безличное бытие быть причиной возникновения личности? Филиокве утверждает: да, может. Безличностная природа Отца и Сына есть причина личного бытия Духа. И это уже пантеизм. Это то, что уже уничтожает самый смысл библейского богословия, то, что открыло западный мир для оккультизма, для пантеизма, для Гегеля, Шопенгауэра и итоги этого мы видим в сегодняшнем возрождении неоязычества. Так что в истории, особенно в истории духовной, все слишком тесно соотносится между собой.

Возвращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра —звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинноезвращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра —звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. я»в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому–тозвращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра —звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинноезвращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра —звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. звращаемся к началу. В каком месте моего рассказа вы запутались и перестали меня понимать? Попробуем вернуться к этому месту. Хорошо. Чего я хочу добиться от вас. Обычной студенческой реакции. »Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. Непонятно, но здорово». Этого я добился? В чем моя задача. Я не собираюсь готовить из вас людей, которые были бы в состоянии вести какой‑то серьезный диспут на тринитарные темы. За такое время это немыслимо. Главное пояснить. Если даже некто со множеством крестов или панагий будет говорить вам, что разница тут невелика, что это особенности греческого и латинского языков и этому не надо придавать значения — неправда. Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — »сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. сокровенное сердце человека» — это есть ипостась. Истинное »я» в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. я»в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому‑то »многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается. многая лета», да Бог с тобой, пожалуйста. Кому то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается.

© дьякон Андрей Кураев

 

Христианство и наука

С точки зрения истории, культурологии очевидно, что наука — это явление историческое. Были огромные периоды в истории человечества, были самые различные культуры и цивилизации, которые не знали науки, которые не создали научной картины мира. Сама по себе научная картина мира возникает очень поздно и имеет очень четкую пространственно–временную привязку. Научная картина мира рождается в XVI‑XVII веках в Западной Европе.

Это, собственно, первая научная революция. Дело в том, что до этого времени были пранаучные представления, донаучные знания, была натурфилософия. В этих донаучных знаниях было немало вполне верных, правильных представлений о нашем мироздании и о человеке. Но дело в том, что далеко не каждое правильное описание реальности, и даже природы, есть само по себе наука. Скажем, чукча едет по тундре и сочиняет песню по принципу «что вижу, о том пою». И он поет: «Олень быстрый, снег белый». Понимаете, это совершенно справедливо — и то, и другое. То есть, та картина мира, которую он создал в своей голове, совершенно верна. Но это никак не означает, что она научна.

Наука есть там, где человек в состоянии чётко продемонстрировать методы, какими он добыл ту или иную информацию. В науке очень важно уметь продемонстрировать метод. И более того, не просто продемонстрировать: научные тезисы должны быть тиражируемы, они должны быть проверяемы. Другой исследователь должен иметь возможность пойти этим же путем, провести аналогичную технологию и получить аналогичный результат. Только в этом случае некая гипотеза перестает быть просто гипотезой и становится воспринятой мировым сообществом учёных.

Итак, вот такая целостная научная картина мира начинает складываться в XVI‑XVII веках. Или скажем иначе: это время возникновения первой научной дисциплины, а именно научной астрономии (или научной механики). И вот здесь возникает ряд вопросов: почему именно в этом регионе (а именно в Европе) и почему именно в это время (в XVI‑XVII веках) происходит этот прорыв к новому, научному миропониманию? Какие были для этого причины?

Ну, ответ самый очевидный: донаучные знания постепенно копились и в итоге они привели к тому, что прежняя картина, унаследованная европейской наукой от античности, проявила свою несостоятельность, и поэтому нужно было отбросить систему Птолемея и перейти к системе Коперника. Но вот в чем проблема: это объяснение может быть принято, только если издалека смотреть на историю науки. Если мы посмотрим вблизи, то мы сразу заметим здесь такую странность: простите, а что именно накопилось? Какие именно новые наблюдения или новые факты были накоплены европейской астрономией, европейской математикой, физикой ХIV‑XV веков, что они потребовали создания системы Коперника? Да нет, человек, который занимается историей науки, историей астрономии, вам скажет, что на самом деле к ХVI веку европейские астрономы только–только научились более–менее грамотно владеть таблицами Птолемея. Если вы обратитесь к книге Коперника, то, простите, в ней нет никаких новых наблюдений. Более того, их и быть не могло. Просто по той причине, что Коперник, как известно, поляк. И сами понимаете, низменные долины Польши — это не самое благоприятное место для ведения астрономических наблюдений. Постоянно туманное небо, застланное облаками и дождями с Балтики. Нет, Польша — это не очень удобное место для ведения астрономических наблюдений. И, кроме того, действительно, никаких таких новых наблюдений, которыми Коперник обогатил бы мировую астрономию, европейскую астрономию, в его книге нет. Он выдвигает гипотезу, но эта гипотеза не строится на каких‑то новых наблюдениях. Значит, мы не можем принять эту концепцию внутреннего развития науки. Кроме того, понимаете, сами астрономы в течение еще целого столетия не испытывали особого восторга от книги Коперника. Об этом чуть позже мы еще будем говорить.

Второе возможное объяснение (марксистское, собственно говоря): развивалась экономика, промышленность, и нужды новой экономики, нового промышленного класса — третьего сословия (буржуазии) требовали создания научной картины мира. Но опять же, это можно утверждать, только если издалека смотреть на реалии. А конкретно, спрашивается… Ну, действительно, в XIX‑XX веках, особенно в наше время, развитие науки невозможно без систематического финансирования со стороны промышленно–финансового капитала, это правда. Но не так все‑таки это было в XVI веке. Если сегодня ученый не может работать, не получив заказ, не получив грант, то не так это было в XVI веке. Вот если действительно нам предъявят документы, из которых будет явствовать, что некая Вест–индская компания заказала Ньютону открыть закон гравитации, вот тогда мы скажем: «О, да, вот это очень интересно!». Если мы увидим, что какой‑то банк «Лионский кредит» заказал Декарту создать декартову систему координат, тогда, действительно, мы скажем: «Да, вы знаете, здесь вот интересы финансово–промышленных групп привели к тому, что появилась новая картина мира». Нельзя забывать такого обстоятельства: те люди, которых называли творцами научной картины мира, по своему социальному статусу были преимущественно аристократами. Аристократы и священники (типа того же Николая Коперника). И сами понимаете, именно эти два сословия не очень были склонны отзываться на нужды новых торгашей, новых купцов. Вспомните Декарта, который переписывался с датской принцессой, вспомните Лейбница — аристократа. Эти люди принадлежат к высокому обществу и интересы капиталистов их не очень интересуют. Поэтому при ближайшем рассмотрении мы не можем принять марксистскую схему, тем паче, что конец XVI века (время, наиболее плодотворное время для рождения научной картины мира), вторая половина XVI века — это время экономического кризиса, застоя в Европе.

Хорошо, тогда, значит, причину научной революции надо искать в чем‑то более масштабном, в иных процессах в человеческой культуре. Опять же, объяснение, которое вошло во все наши школьные учебники: «По мере секуляризации мышления людей, отмирания средневековых христианских догм, раскрепощения человеческого ума, рождалась не религиозная, а светская, научная картина мира». Но, видите ли, в чем дело… Во–первых, научная картина мира складывается не в XV веке, а в XVI. Это очень важно. Дело в том, что XV век — это последний век Возрождения, век гуманизма, это век секуляризации — это правда. Но этот век Возрождения остался позади. А вы знаете закон маятника в нашей психологии, в том числе и в общественно–исторической: люди склонны бросаться из крайности в крайность. И вот в ответ на крайности эпохи Ренессанса, на, по сути, материализм, бытовой материализм эпохи Ренессанса, на ее всеверие, равнодушие к христианскому позису, в качестве реакции маятник качается в обратную сторону. XVI век — один из самых религиозных периодов в истории человечества. Это время Реформации и Контрреформации, это время религиозных войн. Понимаете, что такое религиозная война? Ведь нельзя идти на войну, сражаться за то, чем ты не дорожишь. Если люди сражаются не за нефтедоллары, как сегодня в Ираке, а если люди сражаются за свою веру, значит это религиозное общество, религиозное время. Это время очень серьезных религиозных усилий и время радикальной реакции на гуманистические идеалы (мы об этом позже еще поговорим).

Итак, именно в эпоху максимального напряжения религиозного сознания, религиозного чувства рождается научная картина мира в Европе. Кстати, это же и есть, в частности, время охоты на ведьм: именно XVI век — век расцвета инквизиции.

Хорошо, можно сказать так: «Правильно, массовые настроения были ультрарелигиозными, но те люди, что создали новую картину мира, они не шли на поводу у настроения масс, они опережали свое время». Это, опять же, будет формула столь же расхожая, сколь не верная. Дело в том, что именно эти люди, о которых мы говорим (которых по пальцам можно перечислить), были очень религиозными. И именно их религиозная заинтересованность была выше, чем у человека с улицы. Я упоминал, что Декарт переписывался с датской принцессой. А не помните ли вы, какой был предмет их переписки? Декарт уговаривает датскую принцессу перейти в католичество, оставив лютеранство. Ньютон пишет трактат с комментариями к Апокалипсису и Книге пророка Даниила. Про Коперника — священника я уже не говорю. Главный труд Лейбница, создателя системы дифференциального исчисления, какой? «Теодиция» — «Оправдание Бога». Эти люди, действительно, весьма и весьма религиозны.

Тогда возникает все‑таки серьезнейший вопрос. Итак, смотрите: наука может появиться только тогда, когда в обществе есть готовность уважать труд ученых. Если общество не уважает этот труд, не благодарит ученого за его подвиг, если общество относится к труду исследователя, естествоведа с неким пренебрежением («чудак! занимается чем‑то в подполье у себя, какой‑то доктор Фауст!»), в таком случае наука не получит ответственного статуса, признания, наука не станет значимым социальным фактором. Но наука стала таким фактором в XVII веке. Почему же? Почему это общество — общество эпохи Реформации и Контрреформации — так высоко оценило социальный статус науки? Поверьте, в XVI — XVIII веках силы Церкви (и католической, и протестантской) были весьма велики, достаточно велики, чтобы задушить любого оппонента в колыбели. Никакой сентиментальности, что вы! Помните эти слова, о гугенотах сказанные: «Убивайте всех, а Бог своих различит!»? Не важно, католик там, или еретик. Это было общество довольно жестокое. И если бы инквизиторы (протестантские или католические) увидели в науке угрозу, они бы ее задушили. Этого не произошло. Почему? Почему же всё‑таки наука родилась, почему она была социально признанной и благословлена?

Для людей, у которых есть опыт знакомства с методологией научного знания, c теорией познания, с логикой, памятна теорема Гёделя о неполноте формальных систем. Вкратце я напомню ее главный вывод: ни она формализованная (строго доказанная, скажет так, логически выверенная) система суждений, т. н. «язык», не может обосновать все суждения, которые в себя включает. То есть, любая теория включает в себя набор аксиом, которые не могут быть доказаны в рамках самой этой теории, но в принципе они могут быть доказаны в рамках метатеории. Но эта метатеория тоже включает в себя набор аксиом, которые сама доказать не может. Так вот, для того, чтобы ученый мог заняться изучением мира, в его сознании должен быть совершенно определенный набор аксиом. И эти аксиомы он не выдумывает сам — эти аксиомы должна предложить ему та культура, в которой он воспитан и в которой он вырос.

Давайте с вами попробуем эти аксиомы перечислить.

Первая из них: ученый должен верить в существование материального мира. Потому что, понимаете, наука, физика занимается прежде всего материальным миром. Итак, ученый должен верить в существование материального мира. Кажется, чего тут верить‑то? «Это и так очевидно!» Простите, не очевидно! Мы с вами знаем множество философских систем, которые отрицают существование, реальность материального мира. Вспомните буддизм и индуизм для сравнения. Материальный мир там — это майя, иллюзия, его на самом деле нет, и поэтому заниматься изучением того, чего нет, означает, прежде всего, самого себя погружать в бездну небытия и иллюзий. Поэтому в культуре, заквашенной на буддизме и индуизме, не может возникнуть интерес к научным познаниям материального мира.

Следующее убеждение, которое должно быть у ученого: он должен быть убежден в том, что этот материальный мир не только существует, но этот материальный мир является благим. Опять же, множество религиозных и философских концепций считают, что мир материи — это мир духовно извращенный, деградировавший. Это мир испражнений, самых низших, грязнейших поллюций и испражнений. Вспомните неоплатонические концепции, гностические концепции. Одно из гностических изречений (гностики — это околохристианские еретики начала Христианской эры) гласит: «Кто нашел мир, тот нашел труп». И в этом смысле любой ученый, занимающийся изучением материального мира, просто анатомирует трупы. А во всех традиционных культурах это не очень приятное занятие. Но и сегодня патологоанатом — это не очень уважаемая профессия, даже сегодня. А тем более, если весь мир — это разлагающийся труп (труп Пуруш в индуизме вспомните), то заниматься копанием в этой грязи… Что такое тогда ученый? Золотарь, ассенизатор. И, конечно же, общество, тем более религиозное, оно не очень уважает ассенизаторов. Оно их терпит (конечно, без них жить нельзя), но не более того — ордена почетного легиона им на грудь и на бочку не вешаются. Итак, для того, чтобы ученый мог заняться изучением мира, он должен быть убежден в том, что мир является благим началом, что мир материи является благим началом.

Третье убеждение, которое должно быть у ученого: он должен быть убежден в том, что хотя мир есть благ, но мир не есть Бог. Дело вот в чем. Если человек считает, что весь мир божественен (это система пантеизма), в таком случае надо быть крайне осторожным в нашем обращении с миром. Когда я говорю о том, что наука рождается в XVI веке (на рубеже XVI‑XVII веков), я имею в виду очень простую вещь: именно в это время рождаются первые два метода научного познания мира. А именно: метод эксперимента и метод математического моделирования физических процессов. Математика была и в Древней Греции, и в Шумере — Вавилоне была математика. Но там математика была отдельно, а физика отдельно, чуть позже мы еще поговорим почему. А вот здесь они встречаются. Вот Галлией, на котором лежит заслуга внедрения этих методов в мир астрономии, объяснял так: «Эксперимент — это испанские сапоги, в которые я зажимаю природу, чтобы заставить ее дать нужный мне ответ». Переводить надо, что это за испанские сапоги? Что это совсем не итальянские сапожки?

Все‑таки переведу на русский язык. Однажды в Дубне мне тамошние физики объясняли, чем они там, в международном ядерном центре, занимаются за казенные деньги. «Что такое наш ускоритель, который здесь стоит? Представьте себе, что есть большой длинный тир, вы берете швейцарские часы, вешаете эти часы вот здесь, в этом конце, уходите в противоположный конец тира, берете крупнокалиберный пулемет, расстреливаете эти часы, потом собираете осколки, и по осколкам этих часов пробуете понять, что же это такое было, зачем, и как оно было устроено. Вот так же и мы: разгоняем тяжелые частицы до огромных скоростей, разбиваем атомы, обломки атомов ловим в камере Вильсона, и пробуем понять, что это такое было, и зачем это атому в целом нужно было. Поймите, это довольно‑таки варварское обращение с миром природы.

Итак, наука с экспериментом может возникнуть только в том мире, который воспринимается довольно‑таки профанным взглядом. Мир должен быть расколдован, демифилогизирован, и только в этом случае возможно научное изучение этого мира. Иначе… Скажите, пожалуйста, верующий христианин может ли совершить такой поступок. Его заинтересовал вопрос: в каком смысле на Литургии хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа? И он идет в храм, причащается, но Причастие не проглатывает, под языком его держит. Доходит до ближайшей химической лаборатории, достает это Причастие, кусочек, кладет в пробирку, под стекло и смотрит, делает анализы всякие, капает чем‑то и так далее. Может ли христианин так поступить? Не может. А если я грек? Для меня весь мир, весь космос — это живое божественное существо? Понимаете, это означает, что здесь тоже мои религиозно–философские убеждения налагают определенный запрет: «Весь космос — это святыня.» И со святыней нельзя обращаться профанно — нельзя ее насиловать, разрушать и т. д.

Итак, чтобы возникла наука, идея технического прогресса, технического овладения Вселенной, для этого мир должен быть расколдован.

Следующее убеждение, которое должно быть у ученого: он должен быть убежден, что мир един. Это то, что называется изоморфизмом и изохронизмом. То есть, ученый до сих пор убежден, ученый слепо верит (подчеркиваю: слепо верит!) в то, что все физические константы одинаковы в любой точке пространства и времени. То есть, если я замерил вес протона здесь у меня в Дубне, то протон весит столько же и в Оклахоме, протон весит столько же и на Млечном пути, и в других галактиках. И протон весил столько же и десять миллиардов лет назад, и он будет весить столько же через пять миллиардов. Значит, принцип изохронизма… Проверить это нельзя, но ученые из этого исходят, в это верят.

Так вот, такого рода холистическая модель Вселенной может возникнуть только в том случае, если мы не придерживаемся политеизма. При политеизме множество богов создают мир в складчину, множество богов, разных духов управляют миром, разными его частями, как карма на душу положит… (у нее есть собственное желание). И поэтому здесь очень затруднено формирование единой модели.

Для сравнения. В «Агаде» («Агада» — это сборник раввинистических преданий, раннее Средневековье) так объясняется, почему растут растения: потому что рядом с каждым растением стоит его ангел–хранитель, который властно повелевает растению: «Расти!». Значит, в этом случае никакая ботаника невозможна, — ботаника сразу же превращается в ангелологию, в духоведение. Для того чтобы наука не превращалась в теологию, в мифологию, должна быть четкая грань между миром духов и миром материи. И, кроме того, должно быть убеждение в том, что один и единый Разум создал всё мироздание, и управляет им, и этот Разум неизменен.

И, наконец, у ученых должно быть убеждение в том, что в мире есть Разум, что мир не сводится к игре мертвых атомов. Ведь наука изучает не атомы, наука изучает законы движения, устройства, взаимодействия атомов и т. д. Законы. И ученый убежден: он эти законы может познать, эти законы написаны на человеческом языке. Очень серьезный вопрос: откуда мы убеждены в том, что у мира есть та изнанка, которая может быть выражена на языке нашей, человеческой математики?

Вот все эти необходимые аксиомы в распоряжение ученых были предоставлены именно христианством. Где мир реален, мир благ (помните начало Библии: «И увидел Бог, что все хорошо»?), мир не есть Бог, но при этом мир способен носить в себе начало духовное, разумное, потому что Слово (Логос) стало плотью. И имя Этому Богу, Который создал наш мир, — Любовь.

Я вам сейчас расскажу одну историю, из которой вам многое станет понятно. Итак, во время очередной франко–испанской войны, которая проходила, как вы думаете, где? В Бенилюксе — на территории Бельгии и Голландии. Вот там французы с испанцами в те времена воевали. Итак, однажды французская рота под командованием капитана Декартезиуса занимает деревню, сожженную после боя. Ноябрь, холодно. И надо подумать о ночевке. Домов нет — деревня сожжена, но остались знаменитые огромные голландские печи. И вот эти печи после пожара хранят тепло. И вот в них можно согреться. Капитан Декарт забирается в эту печку, закрывает за собой заслонку, чтобы не вытягивало тепло. И теперь поймите, в какой ситуации он оказался: толстые стены печи не пропускают ни звука, ни света, то есть, полная темнота, полное отсутствие звуков, одиночество и такая нормальная температура — ни жарко, ни холодно. То есть, ситуация полного сенсорного голодания — то, что у современных психиатров называется сурдокамерой. И вот Декарт оказывается в ситуации полной изоляции. И он в этих условиях начинает предаваться размышлениям. Декарт — человек философски образованный. Он начинает вспоминать аргументы, которые еще античные скептики выдвигают по поводу непознаваемости мира: наши органы чувств нас постоянно обманывают: весло, опущенное в воду, кажется сломанным, предмет, находящийся вдали, кажется маленьким, у больного желтухой неправильное восприятие цветов и вкусовых ощущений. Спрашивается: если органы чувств могут нас обманывать (хотя бы иногда), может, они врут всегда? И Декарт предается радикальному сомнению («De omnibus dubito» — «Во всем сомневаюсь»): «Может быть, сейчас мне мои органы чувств говорят: ничего не существует? Они мне сейчас врут, или они мне врали час назад? Когда мне врали мои органы чувств?». И вот Декарт идет этим путем сомнений, и, наконец, он доходит до точки, дальше которой сомневаться нельзя: «Я мыслю, я сомневаюсь, значит, я существую» («Cogito, ergo sum»). Может, моего тела нет? Вы знаете фантомные боли: руки нет, а кажется, что она болит. Может, все мое тело — это огромный фантом? Но моя мысль — она существует. Мое сомнение, мой вопрос! — он реален. Если есть моя мысль, значит, я существую.

Второе: «В моем уме есть одна фундаментальная идея — Бога, Абсолютного Бытия». (Я здесь, простите, должен буду пропустить, как именно Декарт обосновывает бытие Бога, потому что времени у нас мало. Это так называемое апологическое доказательство бытия Бога). Реакция очень логичная, философски совершенно, безупречно грамотная (что бы там Кант позднее не говорил). А вот затем Декарт делает очень интересный логический скачок. Подчеркиваю: то, что он делал до сих пор, — логично. Но вот теперь Декарт в жертву христианским предрассудкам приносит философскую логику. А именно, Декарт говорит: орое: «В моем уме есть одна фундаментальная идея — Бога, Абсолютного Бытия». (Я здесь, простите, должен буду пропустить, как именно Декарт обосновывает бытие Бога, потому что времени у нас мало. Это так называемое апологическое доказательство бытия Бога). Реакция очень логичная, философски совершенно, безупречно грамотная (что бы там Кант позднее не говорил). А вот затем Декарт делает очень интересный логический скачок. Подчеркиваю: то, что он делал до сих пор, — логично. Но вот теперь Декарт в жертву христианским предрассудкам приносит философскую логику. А именно, Декарт говорит: »Хорошо, есть Бог. Но ведь Бог есть любовь!» Вот здесь скачок. Потому что «Бог есть любовь» — это не убеждение, которое следует из философии. Есть масса философских систем, которые не убеждены в том, что Бог есть любовь. Вспомните Гесиода, когда он пишет про Кроноса: «Дети стали отцу ненавистны с первого взгляда». Но Декарт — христианин, он воспитан в христианской культуре. «Бог есть любовь. А если Бог есть любовь, то Он не мог создать нас такими, чтобы мы постоянно заблуждались. Бог создал нас такими, наши органы чувств, что мы все‑таки можем познавать мир!» И всё! Вот этим открытием был открыт путь для радикального оптимизма европейской науки: мы можем познавать мир! Хорошо, есть Бог. Но ведь Бог есть любовь!» Вот здесь скачок. Потому что «Бог есть любовь» — это не убеждение, которое следует из философии. Есть масса философских систем, которые не убеждены в том, что Бог есть любовь. Вспомните Гесиода, когда он пишет про Кроноса: «Дети стали отцу ненавистны с первого взгляда». Но Декарт — христианин, он воспитан в христианской культуре. «Бог есть любовь. А если Бог есть любовь, то Он не мог создать нас такими, чтобы мы постоянно заблуждались. Бог создал нас такими, наши органы чувств, что мы все‑таки можем познавать мир!» И всё! Вот этим открытием был открыт путь для радикального оптимизма европейской науки: мы можем познавать мир!

А основания для этого были заложены столетия назад. Я вам приведу только одну цитату из Климента Александрийского (христианский писатель рубежа II — III веков): «Для Сына Божия ничего нет непостижимого. Следовательно, ничего нет и такого, чего нельзя было бы познать. Можем ли мы представить себе, что Тот, Кто из любви к человечеству претерпел столько страданий, хотя бы один пункт исключил из области, подлежащей человеческому разумению?» Это II век. Но помните притчу в Евангелии: закваска бросается в тесто, а всходит она постепенно? Весь тот оптимизм, который изначально был в христианстве, постепенно всходит к XVI веку и оправдывает возможность познания мира. Именно христианство дало те аксиомы, которые сделали возможным научный интерес к исследованию мира.

Теперь вопрос: почему это произошло именно в XVI веке? Почему не раньше? Ну, ответ очень простой. Дело в том, что Библия вообще не очень интересуется миром. Пафос Библии выражен одним эпизодом изперь вопрос: почему это произошло именно в XVI веке? Почему не раньше? Ну, ответ очень простой. Дело в том, что Библия вообще не очень интересуется миром. Пафос Библии выражен одним эпизодом из »Исповеди» Блаженного Августина (это V век): Исповеди»Блаженного Августина (это V век):

И Господь спросил меня: «Что ты желаешь знать?»

Я сказал: «Бога и себя».

«И больше ничего?»

«И больше ничего».

Конечно же, в христианстве интерес, прежде всего, найти Бога. Это в язычестве, да, там огромный интерес к духам, божкам, стихиям природы и так далее. Христианство говорит: Бог выше космоса (Он создал космос), поэтому к Нему надо идти, минуя космос, через космос, не запутываться в космических структурах.

И вот обратите внимание: во всей Библии нет ни одной пейзажной зарисовки (это очень важно уметь замечать, о чем Библия молчит). Ни одной портретной зарисовки! Ну, скажем, очевидная же вещь, пейзаж просится. Представьте, описывается возвращение иудеев из Вавилонского пленения: и вот иудеи возвращаются на свою Родину, вот перешли Иордан, взошли на гору Елеонскую… И вот их глазам открылся родной Иерусалим, да? Так ведь естественно описать, что они увидели. «И увидели они, что тьма со Средиземного моря надвигалась на ненавидимый прокуратором город». Нет в Библии ничего такого, никаких пейзажных зарисовочек нет. В Библии нет описания храма Соломона, как он выглядит. В Библии есть инструкция, как построить храм Соломона. В Библии нет описания Ковчега Завета, — есть инструкция, как построить Ковчег Завета. В Библии нет описания ковчега Ноя, — есть инструкция (подробная, технологическая), как построить Ноев ковчег. В Библии нет описания красот природы, — есть рассказ о том, как построить мир за 6 дней. Очень такое технологическое, по–своему инженерное мышление. Но при этом в итоге смотрите: в Библии, в Ветхом и Новом Завете, нет никаких описаний созвездий, ничего этого нет. Но скажите, пожалуйста, культура в целом (не отдельный человек — культура) может ли жить, не интересуясь миром? Конечно же, нет. Тогда возникает вопрос: откуда же христианская средневековая цивилизация могла черпать знания, удовлетворяющие ее интерес относительно мира, если из Библии их взять было нельзя? Ясно, что из античного, языческого наследия. А для Церкви эта ситуация казалась приемлемой? До поры до времени терпимой, но не более того. Потому что, конечно, когда ты берешь из Аристотеля и Платона, ты берешь оттуда физику, но вся физика там настолько тесно с метафизикой сплетена, что очень тут, понимаете ли, надо быть осторожным. И поэтому Церковь это терпела, но хотела от этого уйти. А тут вдруг XVI век, да еще эпоха Ренессанса перед этим, т. е. всплеск интереса к античности, интереса к язычеству, к оккультизму, герметизму и т. д. И, конечно же, Церкви нужно было найти решительное средство борьбы с этим: костров мало, инквизиции мало — это несерьезно. Нужно было серьезное средство в борьбе за умы, для того, чтобы победить античный оккультизм. И тут вдруг приходят ученые.

Для Церкви это была великая победа и находка. Один только пример вам приведу. Знаете ли вы, что знаменитый закон Бойля (в школе мы изучали закон Бойля–Мариотта о перепаде давлений в сообщающихся сосудах, об уровнях жидкости) в ХVII веке был включен в учебники Закона Божьего Англиканской церкви. В рамках Закона Божьего каждому прихожанину этот закон нужно было наизусть знать. Почему? Дело вот в чем. Как объясняли, скажем так, донаучные физики, натурфилософы, движение предметов, в том числе и жидкости? Вот как Аристотель объясняет, почему летит стрела: «Тетива выталкивает стрелу из лука, стрела резко движется вперед, раздвигает воздух при своем движении, за ее оперением возникает пустота, воздух схлапывается и выталкивает стрелу дальше. Стрела снова движется вперед тем самым, снова за ее оперением возникает пустота, но природа не терпит пустоты, поэтому воздух схлапывается и толкает стрелу дальше». Ключевая фраза: «природа не терпит пустоты». Но простите, здесь сразу вопрос: если природа не терпит пустоты, значит, у природы есть какой‑то орган самосознания, чувств? Чего‑то она терпит, чего‑то не терпит. А это уже прямой путь к пантеизму и анимизму — к языческим концепциям. И Церкви всегда это не нравилось. И вдруг приходит Бойль: «Да что вы, ребята, совсем не в этом дело! А там перепады давления, там чистая механика и ничего больше!». И Церковь за это хватается и говорит: «Вот это здорово! Вот за это спасибо!».

Итак, как известно, лучший способ подружиться — это найти общего врага. Ну, это известно, да? Когда две девушки где‑нибудь в коридоре стоят и о чем‑то тихо шепчутся, надо к ним тихонечко подойти сзади и спросить: «Девочки, против кого дружите?». Так вот, Христианской Церкви и науке было против кого дружить в ХVI — ХVII веках — против оккультизма. И поэтому для Церкви было очень важно поддержать рождение научного способа понимания мира, в котором нет духов.

Я понимаю, что все то, что я говорю, упирается в три имени, которые сразу всплывают в одном вопросе. Ну, обычно вопрос этот формулируется так: «За что вы сожгли нашего Галилея?» Честное слово, обычно так это формулируется. Вот. Сразу скажу: во–первых, не мы. Я все‑таки православный человек, но всё равно по долгу, скажем так, по долгу ученого я обязан взять под защиту даже тех людей, с которыми не согласен.

Это миф, что Церковь преследовала ученых. Пусть даже еретическая, Католическая церковь, но все равно это миф, и нехорошо пользоваться мифом.

Ну, давайте об этом поговорим. Значит, три имени: Николай Коперник, Джордано Бруно, Галилео Галилей. Вот когда человек желает сказать, что Церковь противоречит науке, он вспоминает эти три имени. Давайте внимательнее к ним присмотримся.

Начнем с Коперника. Вновь обращу ваше внимание на тот факт, что Коперник был священник, и даже более того — каноник. Это сродни нынешнему титулу благочинного (благочинный — это старший священник в определенном районе). Коперник за свои взгляды никаким репрессиям при жизни не подвергался. Впервые Коперник начал распространять рукопись, в которой высказывал идею гелиоцентризма, в 1512 году. Через 20 лет, в 1533 году, эта рукопись достигла Папы Климента VII. Папа ознакомился с этой рукописью и ничего не сказал — никаких возражений или репрессий не последовало. Книга Коперника вышла в 1543 году — это год его смерти. Сам автор своей книги все‑таки не увидел. Его книга посвящена тогда правящему Римскому Папе, опубликована по настоянию и благословению правящего епископа. Она полна благочестивых размышлений (в этом легко убедиться, если взять книгу, даже в русском переводе). То есть, книга была спокойно выпущена и никаких неприятностей автору не принесла. Более того, интересно, что через какое‑то время выходит первая критика против Коперника. Это был 1581 год (здесь даты очень важны, поэтому надо быть внимательнее к ним). Значит, выход книги — 1543 год, а выход первой критики — 1581 год. Первым критиком выступил профессор математики из Иезуитского колледжа в Риме, некий Клавий. Через три года, в 1584 году, испанский богослов Зуньига выпустил книгу в защиту Коперника. Обратите внимание: в течение всего ХVI века в Католической церкви допустимы суждения и против Коперника, и за него. Здесь нет четкой позиции, некой цензуры и т. д. Более того, что занятно: против Коперника выступают математики, в защиту Коперника выступают богословы. Наконец, осуждение книги Коперника происходит в 1616 году — спустя 100 с лишним лет после начала распространения этой книги с его гипотезой.

Прежде, чем мы пойдем дальше, давайте попробуем с вами вот что понять. Человек, который привык отвечать за свои слова, не имеет права говорить, что в ХVI веке произошел конфликт религии и науки, и вспомнить имя Коперника. Дело в том, что система Коперника не была научной. Идея гелиоцентризма перестала быть гипотезой и стала научным фактом когда? Только в 1851 году, когда Фуко с помощью своего маятника доказал вращение Земли. Значит, до этого времени можно было говорить о гипотезе гелиоцентризма, но это не было доказанным фактом. Самое интересное то, что Католическая церковь сняла запрет на идею Коперника и на его книгу за 100 лет до того, как Фуко доказал это. Еще в ХVIII веке этот запрет был отменен, конкретно — в 1757 году. Окончательно — в 1822 году. В любом случае, за много лет до эксперимента Фуко.

Значит, перед нами конфликт между некой гипотезой (недоказанной гипотезой!) и, в данном случае, католической инквизицией. Сам Коперник, надо сказать, не доказал свою систему. Ни малейшим образом. И это очень важно заметить, что астрономы его систему не приняли. И правильно сделали. Потому что все те принципы научной строгости, которые приняты в современной науке, были Коперником, а позднее и Галилеем, растоптаны напрочь.

Для сравнения, чтобы было понятно, почему идея Коперника не была принята астрономами. Коперник, как вы помните, исходит из убеждения в том, что орбиты планет сферичны — что планеты движутся по кругу. Коперник исходит из чисто религиозной посылки: Бог создал все совершенное, самая совершенная фигура — это круг, и поэтому именно по кругу должны двигаться планеты. На самом деле оказалось, что движение планет элиптоидное. Коперник этого не учел. Это означает, что ученый, астроном, который взял бы в руки книгу Коперника и попробовал бы по ней вычислить расположение планет, был бы обречен на ошибки. Это очень быстро было понято астрономами, и поэтому его система не привилась. Она все‑таки была отклонена в сторону. Даже Тихо Браге, вспомните, учитель Галилея, — и тот ее не принимал. Или вспомните, скажем, Ньютона, который даже уже в ХVII веке говорил, что можно пользоваться и той, и другой системой — как удобнее считать.

И, тем не менее, книга Коперника, несмотря на то, что она не была серьезно обоснована, стала популярной. И, несмотря на то, что ученые относились к ней довольно скептически, она все‑таки стала популярной. Почему? Популярной эта книга стала в среде европейской гуманитарной интеллигенции. Чтобы понять всплеск популярности идеи Коперника, надо вновь окунуться в атмосферу ХVI века. Вновь и вновь говорю: это век, который осознает себя через противопоставление эпохе Ренессанса. И если ХV век — это век гуманизма, то в ХVI веке самое распространенное умонастроение — это умонастроение мизантропии. Ведь, поймите, в ХVI веке европейское человечество столкнулось с невиданным в своей истории конфликтом: религиозные войны. Тотальные войны!

Дело в том, что в Средние века европейцы разучились воевать. Войны были, но где‑то заграницей (Крестовые походы). Войны были в Европе, но это были стычки профессионалов. Вспомните величайшую битву Средневековья — битву при Пуатье. Сколько там погибло рыцарей с обеих сторон? Меньше ста человек. Вспомните Ледовое побоище, в конце концов. Сколько там рыцарей погибло? Несколько десятков, не более сорока. Со времен Великого переселения народов и падения Римской империи Европа отвыкла от феномена массовой войны. И поэтому, когда вдруг в ХVI веке, во время религиозных конфликтов, она вновь с этим столкнулась, это был шок, подобный тому, который европейская интеллигенция испытала в наше время — после Первой мировой войны. Когда оказалось, что самая культурная нация мира — Германия — способна применять отравляющие газы, бомбардировать мирное население, что может быть затяжная война с миллионными жертвами! Это был шок, который породил романы Ремарка и Хемингуэя. И вот такой же шок, такое же разочарование в человеке и в человечестве рождается в Европе ХVI века. Это время мизантропии. В это время рождаются знаменитые голландские натюрморты. Понимаете, это для нас с вами сегодня натюрморт — это иллюстрация к книге о вкусной и здоровой пище. В ХVI веке это было не так, это было религиозное искусство, аскетическое. Понимаете, там, гусь со свернутой шеей, рыба с выпотрошенным брюхом, отрезанная ножка свинины, сорванный, засохший цветок в вазе — это облики смерти. И поэтому натюрморт в ХVI веке — это напоминание о смерти. «Memento more» — «Помни, человек, о смерти!». «Nature mort» — «мертвая природа».

В это время очень популярными становятся стихи, которые возвещают униженность человека: «Любая стихия чиста, а наши души — с грязью пополам». И именно поэтому в этом столетии становится модным изучение природы. Почему? Проповедники говорят: «Смотри, человек: звезды не сбиваются со своих путей, вся тварь в мире исполняет волю Творца, и только ты, человек, способен совершать свинства! Пойди и научись у Вселенной!». В этом оказывается религиозный смысл, которым эпоха наделяет естествознание.

И вдруг, представьте себе, в этом мире мизантропии, где люди уже не считают себя венцом творения — они разочаровались в том, что было в ХV веке, вдруг эти люди слышат о том, что какой‑то священник и астроном доказал, что Земля не находится в центре Вселенной. «Ба! Ну, мы ж давно это ощущали! Человек — это просто там какая‑то разумная плесень на камешке, который вращается где‑то на краю космической помойки! И не более того! Правильно, какой мы венец творения?! Что вы?! Вселенная болеет человеком, и не более того!». И из книги Коперника делаются радикальные мизантропические выводы.

Итак, когда речь идет о конфликте Церкви и Коперника, очень важно помнить, что это не был конфликт Церкви и науки, это был конфликт между двумя видами идеологии — христианской (католической) и идеологией же мизантропической. Это очень важный вывод: Церковь никогда не вступает в конфликт с наукой, но Церковь всегда и во все столетия будет воевать, враждовать с идеологическими спекуляциями по поводу тех или иных научных открытий. Там, где из научных, реальных данных слишком поспешно вытягиваются выводы идеологического и философского обобщающего характера. Вот за осторожность с этим вопросом Церковь всегда выступала и будет выступать.

В чем же здесь повод для конфликта? Церковь ХVI века — наследница идеалов гуманизма, конечно же. Вспомните, титаны эпохи Возрождения не имели проблем с Церковью. Нет, отношения были самые хорошие — заказы из Ватикана поступали регулярно. В ХVI веке церковные иерархи и богословы унаследовали идеалы гуманизма (в христианском, конечно, понимании). Вспомните, скажем, на чьей стороне в споре между Лютером и Римом было большинство гуманистов из живших в ХVI веке? Эразма Роттердамского вспомните. Они защищали Ватикан, Рим. А Лютер что говорил? «Разум — это потаскуха дьявола». Конечно же, что вы! Для гуманиста, философа, человека, впитавшего Платона вместе с Иоанном Златоустом, и такого рода высказывания!… Это некультурно, это не по–христиански, это нехорошо. Значит, Церковь отстаивала идеалы гуманизма в полемике с мизантропией, которая пробовала опереть себя на открытие Коперника.

Проблема вот в чем была: очень часто мы сталкиваемся в нашей жизни с такой ситуацией, которую я бы назвал феноменом контекстуальной беспризорности — когда некий тезис, справедливый в своем контексте, на своем месте, будучи перенесенным в другой контекст, становится ложным.

Вот пример. По сю пору христианин — это человек, который смотрит на мир геоцентрично. Мы до сих пор убеждены в том, что Земля находится в центре Вселенной. Но просто надо понимать, что есть разные пространства: есть пространство физическое, а есть пространство метафизическое, пространство смысловое. Вот, я помню, когда только в семинарию поступил, и читают нам лекцию по истории Троице–Сергиевой Лавры. Отец Андроник ее читает, внук Павла Флоренского. И вот рассказывает нам историю Лавры и говорит такую фразу: «Братья, вы знаете, в центре Троицкого собора стоит рака с мощами преподобного Сергия». Мы шумим в зале. (Мы здесь уже две недели живем, не то, что этот монах, понимаете ли. Мы всё знаем!). «Батюшка, это неправда! Рака не в центре, она сбоку справа у стены стоит!». «Братья, простите, а что же еще может быть центром Троицкого собора, как не его главная святыня — рака с мощами преподобного Сергия?».

Дальше говорит: «Сам Троицкий собор находится в центре нашей Троице–Сергиевой обители». Мы опять шумим: «Батюшка, не может такого быть! В центре — это Успенский собор, Вы спутали! А Троицкий — он слева, внизу, в уголке там». «Братья, простите, что же может быть центром Троице–Сергиевой Лавры, если не Троицкий собор с мощами Сергия?»

Затем говорит: «Наконец, сама Лавра находится в центре России». Тут мы уже, наконец, сообразили и не бросились к картам вымерять линейкой расстояние до границы — понятно, что речь идет о расстоянии смысловом и о центре смысловом. Понимаете, если мы берем Россию, то центр России географически где? Где‑то в Красноярском крае. Но понимаете ли вы, что смысловой центр России — это Москва? А в прошлом веке это был Петербург — вообще пограничный город. И здесь предельно резко было обозначено несовпадение смыслового, человеческого пространства и пространства физического.

Вот точно так же и в ХVI — ХVII веках. Для Церкви, конечно же, человек — это центр Вселенной. Потому что Господь создал весь мир ради человека. На Землю (не на Марс, не на Юпитер) Творец всех миров пришел и стал человеком, а не марсианином («не ходатай, не ангел, Сам же явился еси, Господи»). Этот геоцентризм, антропоцентризм христианства был подвергнут отторжению гуманитарной интеллигенцией ХVI века в пользу мизантропии, и Церковь заступилась за достоинство человека. Нельзя так низко думать о человеке!

Это был источник конфликта по поводу наследия Коперника.

Теперь идем дальше. Джордано Бруно. О Бруно вообще нельзя говорить таких фраз типа: «Инквизиция сожгла великого ученого Джордано Бруно». Просто потому, что такого ученого история науки не знает. В истории европейской и д е о л о г и и есть это имя. Есть миф о Джордано Бруно. А вот ученого по имени Джордано Бруно история науки не знает. Назовите мне хоть одно открытие, связанное с именем Джордано Бруно, хоть одну доказанную им теорему, хоть один проведенный им эксперимент! Это был журналист, а не учёный в современном смысле. Да, у Бруно были две идеи, которые близки современному миропониманию. Первое: идея гелиоцентризма. Бруно действительно был убежден в том, что Солнце находится в центре Вселенной. Но простите, разве Бруно научным путем аргументировал эту свою веру? Нет. Аргументы Бруно были предельно просты: он считал, что Солнце — это место обитания мировой души и, вообще, это глаз божества. Это была чисто такая оккультная идея, и не более того. Никаких научных открытий у него нет.

Вторая его идея была та, что есть множество миров, что Вселенная бесконечна, и могут быть иные планеты, иные звезды, на которых живут разумные существа.

Во–первых, что касается разумности, то до сих пор наукой не доказано, что есть другие разумные существа во Вселенной. Что же касается беспредельности Вселенной, то Бруно это обосновывал так: «Поскольку Бог — это бесконечная энергия, Бог — это бесконечность, то Он может реализовать себя достойным образом, только создав бесконечный мир. Недостойно Бога думать, что бесконечный Бог создал ограниченную Вселенную». По правде говоря, в принципе это размышление может принять и христианин, но заметьте, это размышление религиозное. Я не буду здесь специально говорить, но у меня есть некоторые чисто философские возражения против этого аргумента. Здесь есть некая непродуманность, примитивизм в мысли Бруно. Но это требует отдельного разговора. Но вновь и вновь говорю: эти свои выводы, которые, может быть, созвучны с современной картиной мира, Бруно обосновывает ненаучным путем. Поэтому конфликт Бруно и Католической церкви — это был, опять же, конфликт двух религий: религии оккультно–герметической и религии католической. Но это не был конфликт религии и науки.

На суде над Бруно вопрос о гелиоцентризме вообще не стоял. Вновь говорю: перед нами чистейший образец масонского антихристианского мифа, созданного масонской журналистикой ХVIII — ХIX веков. Реальные протоколы допросов Бруно опубликованы. Есть русский перевод. Это сборник «Вопросы истории, религии и атеизма», Москва, 1950 г. Любой желающий может посмотреть эти протоколы и убедиться в правоте того, что я вам говорил. Только одну цитату приведу. Она принадлежит некоему иезуиту Каспар Шоппе, который присутствовал на суде над Бруно. Он так резюмирует те обвинения, которые были выдвинуты против Бруно: «В этих книгах он учил, что миры бесчисленны; что душа переселяется из одного тела в другое и даже в другой мир; что одна душа может находиться в двух телах; что магия — это вещь хорошая и дозволенная; что Святой Дух — это ничто иное, как душа мира; он говорил, что Моисей совершал свои чудеса посредством магии; он говорил, что Моисей выдумал свои законы, а Священное Писание есть только призрак; он говорил, что дьявол будет спасен. От Адама и Евы он выводит родословие только евреев — остальные люди происходят от тех двоих, которых Бог сотворил днем раньше. Христос, по его мнению, это не Бог. Он был знаменитым магом, и за это по заслугам был повешен, а не распят. Пророки и апостолы были негодными людьми магами и многие из них были повешены».

Это полный перечень тех вин, в которых обвинялся Бруно. Заметьте: обвинения в гелиоцентризме здесь нет. Это отдельный вопрос, действительно ли Бруно учил тому, в чем его обвиняли, или нет. Об этом можно отдельно говорить, в какой мере корректно его взгляды были здесь изложены. Но вновь и вновь говорю: обратите внимание, чего в них нет, — нет обвинений в проповеди гелиоцентризма. И, наконец, вспомните, что Бруно сжигают в 1600 году. А идея гелиоцентризма когда была осуждена католиками? В 1616–м! Хотя бы поэтому, вновь и вновь говорю, нет даже ни малейшей возможности говорить о том, что Бруно был казнен за то, что поддерживал Коперника: Коперник еще не был осужден!

И еще одна маленькая деталь: и Коперник, и Бруно сначала были осуждены протестантами (потому что у нас сегодня принято всех собак на католиков вешать, именно потому, что они наиболее близки православным). Обратите внимание: именно протестанты сначала осудили Коперника. Скажем, в 1539 году Лютер заявил о Коперника: «Этот сумасшедший желает опрокинуть всю астрономию, но, как заявляет Писание, Солнцу, а не Земле Иисус Навин приказал остановиться».

На какой библейский текст ссылается Лютер? В Книге Иисуса Навина, в Ветхом Завете, есть эпизод битвы с филистимлянами, когда иудеи одерживали победу над своими врагами, но наступал вечер. А вы знаете, как наступает вечер на юге: мгновенно все темнеет, нет долгих сумерек и полная темнота. И в этих условиях нельзя продолжать сражение. И только–только армия врагов дрогнула и начала отступать, время развить успех! — темнота. Бой надо прекратить, а с утра порядки в армии врага будут восстановлены, и снова будут новые жертвы среди народа Израиля. И тогда Иисус Навин, вождь евреев, воздевает руки и молится: «Солнце стань над головой!» (над долиной, где проходил этот бой). И Библия повествует, что по его молитве солнце стало, световой день был продолжен, и евреи смогли победить своих врагов. Перед нами эпический текст! Делать из него вывод, что именно Солнце остановилось, или Земля остановила свой бег — это всё равно, что обвинять Льва Толстого в невежестве, потому что, помните, он там пишет: «Солнце стало над Аустерлицем». Вот какой старый идиот! Нет, чтоб написать: «Земля повернулась на столько‑то градусов вокруг своей оси, так что солнечные лучи под таким‑то углом коснулись этого поля, с такими‑то координатами — широтой и долготой». У эпического текста свои законы, и поэтому вырывать из этого эпического контекста этот текст и делать из него догмат астрономии — это глупо. И в данном случае глупость совершил Лютер. Но не меньшую глупость совершали и защитники коперниканства, когда тоже из физического открытия или математической модели делали религиозные выводы. Здесь не правы были обе стороны.

Что касается Бруно, то он был отлучен от Лютеранской церкви в 1589 году. А католиками — в 1600–м, спустя 10 лет.

Теперь Галилей. С Галилеем всё и сложнее, и интересней. Во–первых, чтобы вам был понятен сам типаж этого человека. Галилей был человек, очень влюбленный в себя, очень высокого мнения о себе. Обратите внимание, знаменитая его книга (диалог о двух моделях астрономии — Птолемея и Коперника) изначально содержит в себе подделку. А именно: дело в том, что во времена Коперника в ученых кругах циркулировало не две модели, а четыре. Помимо Птолемея и Коперника, была система Кеплера, и была система Тихо Браге. Согласно системе Тихо Браге Солнце вращается вокруг Земли, а все остальные планеты вращаются вокруг Солнца (более сложная система). Галилей никогда не цитирует Кеплера, никогда. Он его терпеть не может. Он не цитирует и Браге. Он их выбрасывает. Только вот две модели — и всё.

Вторая интересная деталь: в 1618 году над небом Европы была заметна комета (я сейчас, простите, не вспомню ее название, дело не в этом). Галилей проболел эту ночь. А другие астрономы не болели, наблюдали и описали комету. Для Галилея это было непереносимо. Вот весь ученый мир говорит о важном феномене на небесах, а Галилей этого не видел. Как вы думаете, какой выход нашел Галилей из этой ситуации? Он объявил, что комет вообще не бывает! Он заявил так, что кометы — это не более чем атмосферный феномен. Не космический, а атмосферный, типа радуги. Стало быть, что это игра света и красок лучей в облаках, не более того. Почему еще Галилей не мог принять существование комет? Потому что орбиты комет не находятся в плоскости эклиптики. В его модель это тоже совершенно не укладывалось. И поэтому он счел необходимым отрицать вообще существование комет. Такая самовлюбленность Галилея очень важна в том процессе, о котором мы с вами будем говорить.

Какие вообще были отношения у Галилея с Католической церковью? Да просто идеальные. Дело в том, что когда в 1616 году происходит осуждение книги Коперника, главой инквизиционной комиссии, которая осуждает эту книгу, был некий кардинал Барберини. Этот кардинал, во–первых, помешал сделать самые серьезные дисциплинарные выводы из осуждения книги Коперника. Скажем, была осуждена книга, но не был осужден сам Коперник (это очень важно). Не было уголовных преследований против тех, кто хранил или распространял эту книгу. Это была позиция Барберини. Умный был человек. Надо заметить, что современные историки науки подчеркивают, что то, что делал Барберини, — это есть современная точка зрения на соотношение науки и философии. Барберини всегда подчеркивал, что можно пользоваться разными математическими моделями, но надо быть очень осторожным, когда вы наделяете свою математическую модель физическим статусом, физическим смыслом. Здесь надо быть поосторожней.

Итак, когда в 1616 год осуждается книга Коперника, Барберини встречается с Галилеем и объявляет ему: «Я знаю, господин Галилей, что вы поддерживаете идею Коперника. Мы не против этого. Мы просим вас только об одном: чтобы вы всегда говорили о том, что это не более чем гипотеза. Гипотеза. Что это может облегчить некоторые математические расчеты, а так ли это на самом деле или нет — вот в этих вопросах надо быть поосторожней.

Проходит несколько лет, Барберини становится римским Папой.

И вот здесь‑то начинается самое интересное. Во–первых, его отношения с Галилеем оказываются самыми что ни на есть дружественными. Это Папа Урбан VIII. В 1624 г. Галилей делится с Папой Урбаном своим планом издать эту книгу диалогов. Реакция Папы вполне благожелательная, он просит только одного: чтобы обе стороны были представлены достойно, чтобы были изложены аргументы обеих сторон — и сторонников традиционной птолемеевской системы, и коперниканской. В 1630 г. — новая встреча Галилея и Папы, вновь разговор заходит о том же самом. Галилей вновь говорит, что он коперниканец. Папа предлагает такую вещь сделать: «Вы напишите там в предисловии такого рода аргумент, что да, по–человечески нам удобнее рассчитывать орбиты планет, если мы будем исходить из гелиоцентрической модели. Но это нам удобнее, а Господь не обязан создавать мир так, чтоб было удобнее земным астрономам. И поскольку пути Божии неисповедимы, то поэтому здесь есть некая тайна, и из того, что нам проще считать так, не следует, что Бог действительно сделал именно это».

Галилей отказывается исполнить эту просьбу Папы. И правильно делает. Потому что если бы этот аргумент Папы Урбана вошел в европейскую научную мысль, то он подрубил бы вот эту самую глубинную веру в то, что человек может постигать мир, и что Бог создал мир таким, что человек может его постичь. Вот тот оптимизм, гносеологический оптимизм, без которого наука невозможна.

Но Галилей сделал еще хуже, вот в чем дело. Он не просто не согласился с этим аргументом. Галилей включил этот аргумент в свою книгу, но не в предисловие. Дело в том, что книга Галилея — это диалог, в этом диалоге участвуют 3 человека. Два имени я сейчас не вспомню, но это были реальные астрономы во Флоренции, современники Галилея. Они сегодня никому не известны, но в те времена их имена были на слуху, и вот в их уста Галилей вкладывает аргументы в пользу Коперника. А вот третий персонаж носил имя Симплициус. Опять же, это реальный персонаж — в VI веке был такой астроном, который комментировал Евклида и Аристотеля. Но вот в чем дело… Вы понимаете, что означает имя «Симплициус»? На русский язык можете перевести? «Простак». «Дурачок» даже. И вот в уста Симплициуса Галилей влагает аргумент, подсказанный Папой. Нашелся услужливый царедворец, который Папе пояснил: «Ваше Высочество, Вы видите, как Вас обозвал этот Галилей? Да? А Вы его покрываете! А Вы его защищаете!».

И вот эта история налагается на еще одну. Дело в том, что на Галилея в инквизицию поступает донос, в котором Галилей обвиняется в проповеди атомизма. Вот это страшная вещь. Дело в том, что по решению Тридентского Собора (контрреформационного Собора Католической церкви) концепция атомизма (т. е. мысль о том, что мир состоит из атомов) объявлялась противоречащей фундаментальному католическому догмату о причастии (пресуществлении). Это можно объяснить, но это требует времени. Не буду долго говорить о том, в чем именно тут противоречие, но факт есть факт: с католической концепцией пресуществления Святых Даров принцип атомизма в емпидокловском и демокритовском смысле действительно несовместим. Соответственно, по законам Итальянского государства за проповедь атомизма, который расценивался отныне как хула на Евхаристию, на величайшую христианскую святыню, за кощунство полагался костер. И вот такой донос поступает в инквизицию. Но доносчик не учел, что Римский Папа все‑таки личный друг Галилея. Дело в том, что если бы дело было где‑нибудь в Рязани… Представьте себе ситуацию: я — рязанский епископ. Ко мне поступает донос, обвиняющий моего лучшего друга в том, что он еретик. Что я делаю с доносом? Донос — рву и в печь, доносчика — в Сибирь. Никаких проблем.

Но простите, дело‑то в Риме, а не в Рязани. Правовое государство как‑никак. Поэтому так просто порвать и выбросить нельзя — бумажка цену знает. И поэтому Папа предлагает следующее: подмена обвинения. Первое: Папа создает специальную комиссию, он не доверяет суд над Галилеем обычным инквизиторам.

Дело еще вот в том, что инквизиционными судами занимались иезуиты, а у иезуитов с Урбаном VIII были очень плохие отношения. Это тоже особая долгая история. Только одна маленькая деталь: за понтификат Урбана VIII (по крайней мере, за эту первую его половину) ни один иезуит не был возведен в сан кардинала, ни один. Отношения у них были плохие. Но здесь кое‑что надо сказать. Дело в том, что Урбан ориентировался на Францию, он любил Францию, поддерживал ее. Иезуиты французов терпеть не могли. Почему? Чисто из религиозных соображений: французы в это время, мерзавцы этакие, выступили против католического мира, они поддержали протестантов (не случайны эти франко–испанские войны). И иезуиты в этой стране считали, что Францию надо давить. Папа сдерживал их. Не отлучал французов от Церкви и т. д. А вот как раз в эту минуту, к 30–м годам, aнтикатолическая федерация начала брать верх. И вот в этих условиях Папа уже не мог поддерживать Францию, Папа вынужден был бросать кости иезуитам. А у иезуитов давно все‑таки был зуб, в частности, и на Галилея.

Итак, поступает донос, но Папа не доверяет иезуитам совершать этот суд над Галилеем, создает специальную комиссию, во главе этой комиссии ставит кардинала Барберини. (Имя вам знакомо уже? А Папу как зовут? То есть, он своего племянника ставит — верный способ к тому, чтобы точно контролировать весь ход дела). В комиссию включается еще три человека: один иезуит — отец Инкофер, но при этом этот иезуит — профессиональный астроном, он не просто там какой‑то книжник–богослов–догматист. Значит, один астроном и два богослова. Один из них — личный богослов–консультант Папы (опять‑таки, послушный ему человек). Второй, некий отец Паскваливо, был интересен тем, что выступал за четкое разграничение физики и теологии, в том числе и по вопросу о Евхаристии. То есть, человек очень умный, который прекрасно понимал, что у богословия и физики разные области изучения.

Итак, вот такого рода комиссию создал Папа для того, чтобы разобраться с Галилеем. Почему? Дело в том, что если бы Папа дал ход доносу на Галилея, то он сам себя поставил бы под удар. Потому что весь мир знал: Папа — лучший друг Галилея. И если бы было доказано, что Галилей — еретик, авторитет Папы оказался бы под ударом. Особенно в глазах иезуитов — те постарались бы это раздуть. Более того, дело в том, что еще буквально за несколько месяцев до суда Папа в беседе с послом флоренским лично заверяет его, что Галилей продолжает оставаться его другом. Это за несколько месяцев до суда, когда уже даже комиссия была создана. Это был сентябрь 1632 г., а в 1633 году, соответственно, будет сам суд.

Теперь смотрим, что происходило дальше. Поскольку обвинение было очень серьезным, ему нельзя было давать ход. Но как было спрятать настоящее обвинение? У римских законников для этого уже давно был найден прием. Он назывался подмена обвинения. Для примера, один из таких случаев подмены обвинения описывает в III веке христианский писатель Тертуллиан. Представьте себе: я — губернатор Северной Африки, и ко мне вдруг поступает донос, что некий Тит Ливий младший — христианин. Я вызываю этого Тита Ливия младшего на допрос, и вдруг выясняется: слушайте, да это ведь действительно Тит Ливий младший! Да мы ж с его отцом в одном славном пятом легионе вместе в Сирии в юности служили! Я его, Тита Ливия младшего, с детства знаю, ребенком. Он мне на голову писался. Потом пил сок и опять писался. Потом снова пил сок и опять писался. Вот… Ну, подумаешь, мальчишка вырос, попал под влияние секты, ну с кем не бывает? И что, мне его казнить из‑за этого? Да что я, сумасшедший, что ли? Марка Аврелия не читал, что ли? Да нет, терпимость должна быть. Поэтому я зову мальчика и начинаю говорить: «Слушай, давай договоримся так: я у себя здесь напишу, что ты в моем присутствии принес нужную жертву перед статуей нашего божественного императора, ладно? И на этом закончим. Если не хочешь, я сам. Честно говоря, не верю я в наших олимпийских богов и т. д. И тем более, в божественность императора, между нами (только отцу не говори), тоже не очень верю. Но, знаешь, все‑таки приличия есть приличия, протокол есть протокол. Давай я напишу и в Рим отошлю». Мальчик начинает отвечать: «Нет, я этого делать не буду. Я выйду на площадь и скажу, что это ложь, не верьте, я не отрекался от Христа, печать Антихриста не принимал и т. д. и т. п.».

Что делать? Придется открывать процесс. Но на процессе я заявлю так: «Итак, господа, Тит Ливий младший обвиняется: а) в том, что он христианин и б) в том, что он по ночам угонял мотоциклы. Так, свидетели есть, что он угонял мотоциклы по ночам? Нет? Извините, обвинение не доказано, процесс закрыт, вы свободны». Это называется подмена обвинения. И вот именно это инквизиция делает с Галилеем по указке Папы. Чтобы его не казнить, не обвинять всерьез, и тем самым не бросать тень на Папу, Галилей обвиняется в проповеди коперниканства. При этом главный аргумент: «Господин Галилей, в 1616 году кардинал Беллармино Вам сказал, что идея Коперника некатолическая, нашей Церковью не поддерживается». Галилей: «Не было этого!» «Как так не было? Протокол есть! У нас бумажка цену знает. Вот, из архива достали: 1616 год, отчет о встрече инквизиторов с Вами». Галилей: «А где здесь моя подпись?». Смотрят: подписи Галилея нет на протоколе допроса. Значит, протокол недействителен. Всё, значит, даже эта зацепка у них исчезла. Кроме того, просто поясню. Комиссия, о которой я сказал, работала один месяц. За этот месяц она собиралась 5 раз. 3 раза с ней встречался Галилей. Вот и весь суд над Галилеем. И Галилей очень красивые, правильные аргументы использовал. Он говорил, в частности, великие слова (это цитата, из Барония, по–моему): «Библия не учит тому, как устроено небо. Библия учит тому, как взойти на небо». Очень четкое разграничение физики и богословия. Приводил массу интереснейших толкований Святых Отцов. Пояснял цитатами из Святых Отцов, что даже один и тот же текст Библии может быть по–разному толкуем разными Святыми Отцами. В итоге инквизиция вынесла ему приговор: он приговаривался к двухмесячному заточению в загородной резиденции Римского Папы. И при этом он каждый день обязан был читать шесть покаянных псалмов. Вот этого он, правда, не делал. Эти псалмы читала вместо него его сестра–монахиня. Собственно, это уже всё.

Сначала он жил несколько месяцев у Папы, потом в резиденции посла Флоренции на вилле Медичи, затем во дворце своего друга архиепископа Сиенны, и в последнее время он жил на вилле в пригороде Флоренции. И знаменитую фразу насчет того, что «все‑таки она вертится», Галилей не произносил. И вновь говорю: от него этого не требовалось. От него требовалось только одно: признать, что коперниканство есть не более чем математическая гипотеза.

И есть еще одна такая интересная деталь. Суд над Галилеем имел очень интересные последствия. Декарт к 1633 году закончил свой трактат «О свете» Узнав о суде над Галилеем, Декарт отказался публиковать этот трактат, отложил его. И только в 1664 г., после смерти Декарта, эта книга увидела свет. Это печальный отголосок процесса над Галилеем. Но обратите внимание: в трактате Декарта «О свете» разве идет речь о том, Земля вращается вокруг солнца, или Солнце вокруг Земли? В этой книге Декарт обсуждает вопрос об атомизме. Что означало, что Декарт отказался публиковать эту книгу? Это означало, что у него была хорошая информация. Он знал, в чем на самом деле обвиняют Галилея, о чем был донос. И поскольку Папа его‑то личным другом не был, поэтому Декарт, испугавшись, не опубликовал свою книгу. Но вновь говорю: это еще один (косвенный уже, конечно) аргумент в пользу того, что на самом деле процесс над Галилеем был инициирован не из‑за проблемы Коперника, а из‑за проблемы атомизма. И инквизиция, подменив обвинение, реально спасла Галилея от очень серьезных неприятностей.

© дьякон Андрей Кураев