Главный итог размышлений русских философов на тему «Церковь и государство» состоит в том, что этот разговор надо вообще перевести в другую плоскость – не Церковь и государство, а Церковь и общество, Церковь и люди.
Во многих традиционных обществах власть жестко иерархична и персонализирована. С одной стороны – царь, с другой – Патриарх или римский папа. Между ними идет диалог, при этом Патриарх выступает в роли духовного наставника царя. Такова традиционная византийская модель. Сегодня нам говорят, что двуглавый орел – это символ евразийства. Мол, головы орла смотрят на Запад и на Восток (очевидно, там и там выпрашивая гуманитарную помощь). Исторически же они означают двойное возглавление единого имперского народа – светской властью и церковной.
О сроднённости христианства с монархической идеей хорошо говорит Мерлин в «Мерзейшей мощи» Клайва Льюиса: когда Мерлин осознаёт, сколь горек тот мир, в котором он пробудился после столетий спячки, он предлагает:
«- Воззовем к христианским королям!
И слышит в ответ:
– Их нет или они бессильны.
– Ну, тогда воззовем к византийскому императору!
– Императора тоже нет.
И Мерлин говорит:
– В страшные времена я проснулся» .
В недавнем, в ХХ веке, Промысл Божий устранил с мировой арены все православные монархии. Россия, Греция, Сербия, Болгария, Румыния стали «республиками» со светским строем. Объяснять исчезновение православных монархий только происками врагов – религиозно неинтересно. Лучше вдуматься в то, что Господь хочет сказать нам на языке истории.
Может быть, потому и не стало православных монархий, что слишком много надежд с ними связывалось. Да, империя – это ограда для Православия. Но если слишком много вкладывать сил в поддержание ограды, в ее украшение и укрепление, то можно не заметить, что в пределах самой ограды земля перестала плодоносить. Она вытоптана вся, превратилась в армейский плац, а потому стала малоплодной. И сегодня меня, скорее, пугают призывы восстановить православную монархию. Слишком часто интонация и мотивация этих призывов такова, что приходится вспоминать слова Ницше: «Эти люди делают вид, что они верят в Бога, а на самом деле они верят только в полицию».
Мне кажется, что нам объявили о нашем совершеннолетии. Пока ребеночек мал, ему нужен манежик. Нужно внешнее ограждение, которое защищало бы его от еще неполезных для малыша приключений. «Итак, самодержавие совершенно необходимо именно для того, чтобы дать Церкви нормальные условия существования, оградить ее от множества врагов»,- говорит азбука православного монархизма . При этом, правда, остается безответным вопрос – как же это апостолы шли по Римской империи без сопровождения жандармов? Там-то врагов у них было побольше, чем у православных монахов времен православных империй…
И сейчас можно увлечься подсчетом числа наших врагов. Но лучше сказать себе: какая разница – сколько их! Мой христианский и совестный долг от этих цифр не меняется. В том числе и мой христианский долг расширения пределов евангельского влияния.
Вместо мечты о внешне понуждающей к благочестию силе, лучше прямо обращаться к верующим людям: «У вашей веры нет социального защитника, а потому отдайте себе отчет в том, что вы сами ответственны за веру свою и своих детей». Неужели и сегодня для того, чтобы свой ум держать в рамках Православия, вам нужен православный городничий?
Что может дать монархия православному проповеднику? Принудительно собранную аудиторию, которая не будет иметь права вступить с проповедником государственной Церкви в дискуссию. Ну и на всякий случай (вдруг раздражение против навязываемой веры будет слишком горячим) – телохранителей, которые будут защищать физическую жизнь православного проповедника. Но не странно ли рисковать жизнью других людей для спасения своей? Впрочем, слово «спасение» здесь двусмысленно: именно в том случае, если враги Православия убьют тело православного проповедника, его душа будет спасена. Так от чего же защищают телохранители? От пути в Царство Божие? Не лучше ли положиться на Промысл Божий? Тем более что священник или миссионер, ходящий с вооруженной охраной, вряд ли будет вызывать симпатии к той вере, которую он проповедует .
Христос сказал Своим ученикам: Я посылаю вас, как овец посреди волков (ср.: Мф. 10, 16). «Как овец» – значит, без телохранителей, без электрических парализаторов и скорострельных ружей. Так не слишком ли много потом «овцы» переняли у «волков»? Стоит ли овцам мечтать о вставной волчьей челюсти? При чтении Евангелия нельзя не заметить, что Христос неоднократно предостерегает Своих учеников: «Вы будете гонимы за имя Мое» . Но Он нигде не говорит, что вы станете гонителями во имя Мое. Как сказал один философ, «Церковь сама спровоцировала свое сокрушительное поражение в битве за культуру. Слишком часто вместо того, чтобы исполнить заповедь любви, она настаивала на ужесточении закона; вместо того, чтобы тихонько стучаться в двери, взламывала их; вместо того, чтобы просто быть здесь – открытой для нуждающихся и готовой служить им, она громко требовала, чтобы служили ей; вместо того, чтобы униженно принимать оскорбления, гордо давала отпор» .
Еще говорят, что православная монархия нужна для того, чтобы привлекать людей в Церковь. Однако на те беседы, которые действительно интересны, люди приходят без всякого понукания со стороны государства. И напротив, нередко я вижу, что у бесталанного проповедника храм пуст. Но, будучи не в силах честно признаться себе в своей собственной бесталанности, этот горе-проповедник начинает искать причины где-то вовне, и, соответственно, меры для улучшения ситуации он видит также чисто внешние. Он придет в школу, а дети его не слушают. И вместо того, чтобы подумать: «Может, я слишком скуден и скучен, моя вина, что дети меня не слушают», он начинает мечтать: «Вот был бы православный царь, он устроил бы такую школу, в которой дети были бы обязаны меня слушать».
А может, в другую сторону надо посмотреть с надеждой? Планы восстановления православной монархии лучше оставить Богу (ибо иначе как чудом оно не может быть), и не действовать вместо Него, и не вычислять сроков вместо Него. А самим начать делать то, что и в самом деле зависит от нас,- например, понудить себя к получению серьезного богословского образования. Сегодня ведь даже среди священников не более чем один из десяти имеет хотя бы семинарское образование. А вспомним слова святителя Филарета Московского: «Никому не позволено в христианстве быть вовсе неученым и оставаться невеждой. Сам Господь не нарек ли Себя Учителем и Своих последователей – учениками? Неужели это праздные имена, ничего не значащие? И зачем послал Господь в мир апостолов? Прежде всего учить все народы: Шедше, научите вся языки (ср.: Мф. 28, 19). Если ты не хочешь учить и вразумлять себя в христианстве, то ты не ученик и не последователь Христа – не для тебя посланы апостолы – ты не то, чем были все христиане с самого начала христианства; я не знаю, что ты такое и что с тобой будет» .
Так сможем ли мы сами, без понуканий сверху, явить людям такой образ нашей веры, чтобы Православие вновь стало народной религией? Не государственной, а именно народной. Может, мы уже достаточно большие, достаточно пуганые сами и достаточно сами же пугавшие других в своей истории, чтобы научиться ценить свободу совестного выбора? Не пора ли задачу христианской миссии вернуть Церкви, раз уж Промысл отобрал ее у государства?
Может ли наша вера влиять на нашу жизнь в обществе, минуя государственные приказы о принудительности такового влияния?
Евангелие Христово родом не из человеческого общества. Но христианин должен быть христианином везде – «и дома, и в школе» . И в семейной жизни, и в экономике, и в политике (не надо забывать греческие корни: политика – от слова «полис», это публичная составляющая моей жизни, а экономика – от слова «икос», это моя домашняя, частная жизнь).
Так как же в своем мирском профессиональном служении оставаться христианином? Как оставаться христианином, исполняя обязанности судьи, адвоката, журналиста…
Не очевиден, например, ответ на вопрос – во всякой ли школе может учительствовать христианин. Вопрос о допустимости работы христианина в языческой школе и о службе в языческой армии очень резко был поставлен в III-IV веках. Мнения отцов разошлись. Так что далеко не всегда очевиден ответ на вопрос, что можно и чего нельзя делать христианину.
В любом случае стоит помнить, что Церковь – это не только священники, но и миряне. И вот они-то могут работать в области массовых межчеловеческих отношений, то есть – в политике.
Церковь не может отказаться от своей мечты о симфонии, ибо это вопрос о том, может ли остаться внехрамовая жизнь людей без соотнесения с Евангелием. Идеал симфонии неустраним из Православия. Но вопрос: симфонии с кем и с чем?
Сегодня очевидно: вопрос не в том, чтобы договориться с Кремлем. Люди ориентированы не только на высшую государственную власть. Центры влияния сегодня многочисленны и дискуссионны. А значит, и Церкви, желающей быть всем для всех , надо учиться договариваться не с одним императором, а со множеством человеческих собраний, независимых друг от друга. И таких «переговорщиков» от имени Церкви также должно быть уже много больше, чем во времена персональной симфонии царя и Патриарха.
А между этими сообществами все же есть своя иерархия: одни человеческие собрания «влиятельнее» других. Общественный вес парламента и филателистического кружка не одинаков.
Но чтобы быть в постоянном диалоге, сотрудничестве с высоким, а значит, и закрытым собранием, надо иметь право входа в него. А для этого и христианин должен обладать высоким социальным статусом (социальным, а не иерархическим в самой Церкви). Времена, когда имперские византийские патриции ездили к столпникам за советами, уже позади. Люди из этих собраний не станут прислушиваться к голосу человека, который будет проявлять некомпетентность в той тематике, которая и придает смысл деятельности этого кружка.
Значит, христианину, чтобы быть услышанным в этих кругах, придется озаботиться и правом входа в них, и обретением надлежащего профессионального опыта.
Таково необходимое требование к любому патриоту России, к любому православному человеку: хочешь помочь России и Церкви – стань профессионалом. Не в смысле «профессиональным патриотом», а в смысле профессионалом в своей светской работе .
Если православный ребенок учится на тройки – он дает повод хулить свою веру: мол, он потому и верит, что ничего не знает! Православный учитель должен быть лучшим в школе (ну хотя бы – самым добрым и улыбчивым!), а православное перо – лучшим в газете.
В политике тем более надо уметь быть предельно аргументированным, корректным, трезвым. Демонстрация богословской эрудиции не должна подменять собою серьезных знаний по экономике, праву и социологии .
Когда-то Макс Вебер показал наличие психологической связи между определенными богословскими теориями в протестантизме и рождением духа мирского активизма, который и привел к становлению раннекапиталистического общества. Протестантское богословие в XVIII-XIX веках смогло в своих прихожанах пробудить религиозно, аскетически мотивированное стремление к мирскому успеху .
А может ли у православного человека быть мотивация к тому, чтобы добиваться мирского успеха?
Как национальную беду я расцениваю то, что в нашей массовой церковной проповеди, психологии нет вкуса к жизни. Постоянно проповедь конца, ужаса, поражения, бегства. Нет призыва активного вхождения в современную жизнь и преобразования ее.
В общем, пора сказать страшное слово: в молодых православных людях надо воспитывать вкус к карьере, к жизненному успеху. «Да, это беда наша русская, что одни создают свои общественные христианские идеалы не на аскетической сущности, а другие, служа лично по совести аскетическому идеалу, знать не хотят общественной жизни. Знаете что? Я знал одну великую игуменью. Она говорила: “Нам нужны новые монашеские ордена, которые могли бы больше влиять в мире”» (Константин Леонтьев) .
О том же могу сказать словами святителя Феофана Затворника: «Есть у нас поверье, и чуть ли не всеобщее, что коль скоро займешься чем-либо по дому или вне его, то уже выступаешь из области дел Божеских и Богу угодных. Оттого, когда породится желание – жить богоугодно, то обыкновенно с этим сопрягают мысль, что уж коли так, то беги из общества, беги из дома – в пустыню, в лес. Между тем и то и другое не так. Дела житейские и общественные, от которых зависит стояние домов и обществ, и исполнение их не есть отбегание в область небогоугодную, а есть хождение в делах Божеских… Своим поверьем точно делаете их неугодными Богу, потому что исполняете их не с тем расположением, с каким хочет Бог чтобы они были исполняемы. Божьи дела не по-Божьему у вас творятся… Дейте обязанности – но без человекоугодия… Всякое дело, сознанное достодолжным, надо делать со всем усердием, это есть долг, огражденный страшным прещением: Проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением » .
Те же мысли у святителя Николая Японского: «Простая бумажка делается почтенным денежным знаком, приняв на себя императорскую печать. Так всякое дело, как бы оно по видимому непочтенно ни было, сделается святым и угодным Богу, если делать его во имя Божие» .
Многие люди, когда приходят в Церковь, за годы своего неофитства теряют вкус к своей мирской профессии, порываются ее бросить. Человек, если он искренне переживает свою веру, должен пережить обретение веры как кризис. Это признак здорового, нормального развития, если прежняя работа кажется ему безвкусной. Живописцы начинают сушить свои кисти, поэты забрасывают поэзию, музыканты – музыку. Все становится пресно, безвкусно по сравнению со вновь обретенным смыслом.
Вообще, если православный юноша не мечтал об уходе в монастырь – значит, с его церковной жизнью что-то не так. Мечта о монастыре – признак нормального духовного развития молодого человека. Хотя бы полгода церковный человек должен походить с этой мечтою в сердце (иначе он никогда не будет понимать монашество; а без понимания монашества невозможно понимание Православия ). Но не всегда мечта должна переходить в реальность. Господь и намерения лобзает. Но кто-то должен остаться с людьми. Поэтому свои радикальные стремления надо уравновешивать словом апостола Павла: оставайтесь в том звании, в котором каждый призван к вере .
И тут многое зависит от того, на какого духовника напорется этот неофит. Если все идет нормально, то через два-три года человек возвращается к своему светскому ремеслу. Разве что мотивация его служения и творчества может измениться.
Монахов у нас хватает (в России их около восьми тысяч). Церкви, может быть, более всего не хватает сегодня людей, способных профессионально работать в светских структурах, но с православной мотивацией.
Будущее православной России зависит от того, сможем ли мы обосновать и воспитать в наших молодых прихожанах «вкус к карьере» – к такой карьере, которая совершалась бы не в ущерб воцерковленности человека, а «за послушание» . Именно так восходят к епископским кафедрам монахи. Не желание вкусных обедов руководит монахом, соглашающимся с епископским избранием, а надежда на то, что, получив в свои руки высшую церковную власть, он сможет обратить ее на благо Церкви.
В библейской Книге Судей есть притча об участии в выборах и карьере. Иофам пошел и стал на вершине горы Гаризима и, возвысив голос свой, кричал и говорил им: послушайте меня, жители Сихема, и послушает вас Бог! Пошли некогда дерева помазать над собою царя и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей, и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы по истине поставляете меня царем над собою, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожжет кедры Ливанские. Итак смотрите, по истине ли и по правде ли вы поступили, поставив Авимелеха царем? (Суд. 9, 7-16).
Огорчает же то, что в нашей церковной атмосфере не чувствуется желания воспитать таких людей. Всем заметно, что приходская атмосфера в наших храмах «старушечья». Само по себе это не ново и не плохо. Всегда в храмах было больше стариков, чем молодых. И всегда Церковь скорее радовалась этому, нежели скорбела. В отличие от светских организаций Церковь больше дорожит стариками, а не молодежью. Ведь задача Церкви – готовить людей к последнему переходу. Финиш важнее старта. «В чем застану – в том и сужу» . И если бы в наших храмах было много молодежи и не было бы бабуль – вот это было бы для религиозного сознания катастрофой (кстати, половина этой катастрофы уже налицо: у нас много бабушек и почти нет дедушек, то есть половина русских людей «финиширует» вне Церкви).
Малое присутствие молодежи в православных храмах не было бедой для Церкви в прошлые века. Наш «дом престарелых» охраняло сильное православное государство.
Сегодня у нас нет такой защиты. И с устрашающей правдивостью звучат слова одного русского мужика. Он живет в Саратове, прошел Афганистан, а в Церковь так и не пришел, но как-то точно подметил: «У меня есть друзья татары, есть русские друзья. Я бываю в их мечетях, захожу и в наши храмы. Но смотрите: у них в мечетях стоят молодые, вдобавок – мужики, а у нас – женщины, вдобавок – старушки. Мы проиграем». Надо еще помнить, что ислам не признаёт отделения религии от политики. У мусульман есть тяга к политическому активизму. Коран их ориентирует на обретение политической власти. Мы же с нашим рефреном о том, что «мы вне политики», рискуем однажды опять стать жертвами политики – на этот раз уже российско-мусульманской. Боюсь, что скоро для защиты наших детей от очередных школьных экспериментов мы должны будем идти на прием к мусульманским депутатам Госдумы.
Да, Православие доживет до конца мировой истории. Но в каком качестве? В самый последний период мы неизбежно окажемся в капсулированном состоянии (оттого этот период и станет последним). В конце времен мы будем изгнаны из «приличного общества», станем маргиналами (как это было и в апостольский век). Но сами мы к такому состоянию стремиться не должны. Пока есть время – лучше действовать по французской поговорке: «Делай то, что ты должен,- и будь что будет».
У нас же чаще жизнь планируется по принципу: «Мечтай о чем хочешь – и будь что будет». Имперская мечта у нас еще есть. Но как можно совместить мечты о возрождении православной России с отсутствием молодежной церковной политики?
Не может быть православной России без православной элиты. Делегировать в государственные и общественные элиты наших бабушек уже несколько поздно. Туда можно стартовать только молодых. А чтобы они согласились идти этим путем карьерного роста (а как еще попасть в элиту?), их духовники должны привить им соответствующую мотивацию. Значит, в молодого прихожанина надо уметь заронить не только мечту о монашестве, но и нечто другое. Хотя бы часть из наших молодых прихожан и неофитов надо уговаривать оставаться в том звании, в котором они призваны. Ты хочешь служить Христу? Но это можно делать не только в рясе. Стань добротным профессионалом, добейся успеха ради Христа, а не ради номенклатурных благ. И то влияние, которое ты со временем сможешь приобрести, обрати на пользу своего народа и Церкви. Таким мне видится православный вариант «веберовской» модели.
Но чтобы были в Церкви такие молодые прихожане, умеющие ориентироваться в современной мирской жизни (семинаристы из наших полумонастырских инкубаторов явно не входят в их число), в Церкви должна быть терпимость к таким прихожанам, к кругу их интересов и к их стилю жизни. Как замечательно сказано в пятой книге о Гарри Поттере, «вам, молодым, не понять, что думают и чувствуют старики. Но старики не имеют права забывать, как видят мир молодые».
От того, сможем ли мы в наших храмах создать атмосферу дружелюбия по отношению к молодым, зависит будущее и Церкви, и России. Нужна церковная молодежная политика. А для этого нужно понимание, что политика и навязывание – отнюдь не одно и то же. Политика включает в себя и умение слушать, слышать, уступать. Сможем ли мы хоть на десятую долю стать столь же терпимыми к увлечениям и глупостям наших детей, сколь мы терпимы по отношению к суеверным глупостям наших бабушек?
Надо увидеть доброе в тех волнах современной культуры, что пришли к нам с Запада,- увидеть ради того, чтобы отстоять то, что нам дорого в нашей России.
А православной России не будет, если из наших детей мы не сможем воспитать православных людей, которые могли бы, владея всей сложностью современной культуры и техники, сделать ради веры своей, ради народа своего успешную социальную карьеру. Если мы хотим видеть Россию православной, ей нужны православные элиты. Православные депутаты, экономисты, министры, бизнесмены, учителя, журналисты и так далее. Значит, православным людям надо прививать вкус к успеху, к жизни, к творчеству, к карьере.
В старых книгах легко читать советы о том, что с эллинами надлежит быть похожим на эллинов, а с иудеями надо говорить на языке иудеев. Легко восхищаться мудростью древних миссионеров и благоговеть перед иконописными ликами древних юродивых. Ну а с сегодняшними людьми можно ли быть сегодняшним, с русскими можно ли быть русским, а с молодыми – молодым?
Почему подстраиваться под вкусы и мнения стариков – не зазорно, а вот говорить на языке, интересном молодежи, предосудительно?
И уже в 809 году Константинопольский собор пояснил, что церковные правила могут не соблюдаться в отношении к императору (по толкованию современного историка это означает, что «непреклонная императорская воля представляет собой форс-мажорное обстоятельство, которое дает право архиерею применить икономию, если речь не идет о покушении на устои веры» ).
А вот миссионерское наставление Константинопольского Патриарха Николая Мистика, датируемое 914-916 годами: «Если ты видишь, что они (варвары-язычники) на что-то негодуют, выноси это терпеливо, особенно если ослушники принадлежат к высшему слою народа – не к управляемым, а к тем, кому выпало управлять. В отношении же подвластных можно тебе, если придется, прибегать и к более суровым и насильственным мерам, несообразностей же не следует допускать никоим образом. Когда речь идет о тех, кто обладает большими возможностями чинить помехи в деле спасения всего народа, необходимо рассчитать, как бы мы, сурово обойдясь с ними, не утратили их, вконец разъярив и полностью восстановив [против себя] и верхи, и низы. У тебя перед глазами множество примеров человеческого поведения: ведь и врач частенько отступает перед тяжестью заболевания, и кормщик не пытается сверх возможного вести свой корабль против течения, и тот, кому вверено командование, зачастую даже против желания подчиняется напору войска. Знаешь ты и то, как обстоят дела у нас: как учитель, вынужденный снести непослушание учеников, чтобы не подвергаться их глупым и нелепым выходкам, пощадит бесстыдство непослушных учеников и поддастся им на время, только бы они все-таки слушали урок» .
Как видим, у нас готовы на весьма растяжимую «икономию», на многие и многие уступки и компромиссы, только когда речь идет о светской власти. А сколько уступок делалось и делается нашей Церковью бабкам и их суевериям! Но сделать шаг навстречу нашим же детям отчего-то считается недопустимым!
А еще и со стороны нам подсказывают: «Ваше дело – работать среди инвалидов. Вот берите детей с болезнью Дауна – это идеальное место для христианской педагогики. Ну, еще тюрьмы. А в университеты мы вас не пустим. В дома престарелых – пожалуйста, а школы и дети отделены от вас».
К сожалению, и недостаточный образовательный уровень нестоличного духовенства искривляет направление церковной миссии в ту же сторону. Порой кажется, что на сегодняшний день наиболее успешным направлением церковной миссии стало тюремное служение. В какую епархию ни приедешь, всюду узнаёшь, что два-три священника работают с зоной (и низкий поклон им за это). Но на вопрос: «А есть ли у вас священники, работающие с университетами?» – положительный ответ слышишь гораздо реже.
Ну представьте себе, что было бы с ростом Церкви, если бы апостолы разошлись по домам престарелых! Апостолы – то есть заведомое меньшинство в языческом море – не шли к бомжам. Апостолы не работали с пьяницами.
Когда сил мало, надо делать то, что можно. Есть три поля. Одно все залито асфальтом, другое черноземное, а третье непредсказуемо – то даст урожай, а то возьмет отпуск… Да, согласно Евангелию сеять надо на все поля . Пройти с сеющей рукой можно и нужно вдоль любого поля. Но согласно тем же притчам Христа, задержаться для более постоянной и настойчивой работы надо сначала у самого плодоносящего поля .
Если Церковь действительно многочисленна, здрава, многоталантлива, то она должна быть со всеми, и конечно же, и с социальными «неудачниками». Но наша Церковь еще инвалид. Русская Церковь сегодня в таком состоянии, что сама маргинализирована.
Если бы мы были в таком состоянии, как католическая Церковь, у которой всего достаточно, начиная с земель и банков и кончая университетами, тогда, конечно, можно было бы заняться маргиналами. Но если деятельных священников у нас мало, а мирян подвигнуть к социальной диаконии мы еще не умеем, то свои немногие миссионерские ресурсы надо все же прежде всего направлять в точки возможного роста будущего церковного влияния. Надо идти в лучшие школы и лучшие университеты.
Есть священники, у которых талант – общаться именно с заключенными и обездоленными. Но повернуть всю Церковь к работе с маргинальными слоями – это самое страшное, что может сейчас произойти с Церковью. А именно в эту сторону нас тщательно подталкивают: «Идите к маргиналам и маргинализируйтесь вместе с ними».
Не надо топить Православие в социальном болоте.
Не надо замуровывать Церковь в прошлом.
Недруги Церкви хотели бы видеть нас зацементированными нашим прошлым. И многие собственно церковные люди чувствуют себя уютнее вдали от современной культуры и жизни. Но неужели не понятно, что со своими нынешними гипертрофированными страхами, с мечтой о православном гетто, с чаянием ухода «в келью под елью» мы гробим будущее православной России? Об этих двух разрывающих Россию тягах хорошо сказал Валентин Распутин: «И эти гонки на чужом были теперь во всем – на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах морковки и картошки, в обучении ребятишек и переобучении профессоров, в устройстве любовных утех и публичных потех, в карманных приборах и самолетных двигателях, в уличной рекламе и государственных речах. Все хлынуло разом, как в пустоту, вытеснив свое в отвалы. Только хоронили по-старому. И так часто теперь хоронили, отпевая в церквах, что казалось: одновременно с сумасшедшим рывком вперед, в искрящуюся и горячую неизвестность, происходит и испуганное спячивание назад, в знакомое устройство жизни, заканчивающееся похоронами. И казалось, что поровну их – одни, как бабочки, рвутся к огню, другие, как кроты, закапываются в землю» («Дочь Ивана, мать Ивана»).
Вот чтобы не слишком решительным было наше добровольное зарывание в подполье, в прошлое, я и пробую сказать: в Православии достаточно силы, чтобы дерзить современности, но при этом в Православии достаточно любви, чтобы повернуться к современности. Мы достаточно жизнеспособны, чтобы отстаивать свою, древнюю, средневековую систему ценностей. И Церковь достаточно зряча, чтобы видеть доброе и в мире современных людей.
И когда я защищаю «Гарри Поттера» или Интернет, «Матрицу» или рок-музыку, я это делаю не ради Голливуда, а ради России XXI века. Своими статьями и книгами о современной молодежной культуре я просто ставлю ряд простых вопросов: а можно ли быть православным христианином сегодня? Тождественны ли понятия «Православие» и «Средневековье»? Можно ли быть православным в мире современной культуры, не эмигрируя в былые века? Должна ли граница между миром культуры церковной и культурой светской превращаться в сплошную линию фронта? На эти вопросы я отвечаю: да, нет, да, нет.
Через самые разные сюжеты я хочу донести до молодежи один месидж: в Церкви есть место для вас. «Церковь» и «бабушки» – не одно и то же. Между словами «Православие» и «Средневековье» нет знака равенства. Впрочем, чтобы обосновать право христианина на прописку в XXI веке, я привожу ссылки на святых отцов Средневековья.
В заключение напомню, что монахи – это миряне . Монах – это мирянин, который, не будучи священником, захотел нести служение во имя своей веры. Но монахи для этого уходили далеко от людей. Так может, пора во имя той же самой веры оставаться с людьми?
В этой статье сказано немало вполне очевидных и даже, наверно, банальных вещей. Вопрос в данном случае скорее не в том – что сказано, а – где. Подобные слова, сказанные в светской среде и нецерковным социологом, были бы просто благопожелательной банальностью. Но в православной церковной среде и сегодня сказать их – значит попасть в эпицентр критики.
Некогда сотрудничавший с газетой «Сегодня», а ныне ставший интернетовским кусакой Роман Вершилло ставит тотальный диагноз: «Мир, в котором мы живем, ничего, кроме искреннего ужаса, вызывать не может. Не с социальным, а с нравственным низом хочет сочетать христианство отец Андрей. Это соединение Церкви с грехом нужно отцу Кураеву для оправдания сотрудничества с преступным капиталом. Отец Кураев подчеркивает: “Как национальную беду я расцениваю то, что в нашей массовой церковной проповеди, психологии нет вкуса к жизни”. И в самом деле нет. Отец Андрей прав. Но кому он адресует этот упрек? Ни много ни мало – самой христианской религии. Наша возвышенная вера никогда даже не соприкасалась с такой низостью, как пепсикольный “вкус к жизни”» .
Интернетовский аноним кусается так: «Вот Кураев говорит про православных бизнесменов, экономистов; тут забавный трюк: если приставить “православный” к чему-нибудь – то насколько возможно это сочетание в Православии? Например, православный деторастлитель, православный аборт или православный бес? Современный человек настолько ушел от конкретики, что ему любое сочетание слов назови – и он в это поверит. Православный спекулянт на бирже – пожалуйста, почему бы и нет. То есть из воздуха возникло нечто, что в реальной жизни произойти не может,- нету такого генезиса в Православии, чтобы такое произошло. А поэтому эти православные “нечты” – лишь результат компилятивной патологоанатомии доктора Франкенш… тьфу: Кураева» . «По-моему, Кураев – это полный атас: “Ты хочешь служить Христу? Но это можно делать не только в рясе. Стань добротным профессионалом, добейся успеха ради Христа, а не ради номенклатурных благ”. А вот интересно, как определяется: ради Христа существует та корпорация, в которой надобно делать карьеру? И как сие определить? Помнится, что на бумажках такой корпорации, как США, значится, что “In God we trust”; так значит, в этой корпорации вполне можно ради Христа трудиться? Или – можно ли делать карьеру ради Христа, скажем, в системе концлагерей? Если нет проверенных мест, где можно делать карьеру ради Христа,- то уж служить там, где придется: “стань хорошим кочегаром крематория концлагеря”?» .
«Представьте, что православный человек оказывается в Германии 1930-х и единственная возможность делать карьеру – это пойти в менеджеры по организации концлагеря? Вкус к карьере – это вкус к современной жизни, ведь нету сейчас представления о “православной карьере” – есть только представление о карьере при совке (где религиозность могла стоить карьеры) – и представление о карьере в духе западных корпораций. То есть Кураев вполне прямо утверждает, что все понятия о карьере, приходящие к нам из Запада, могут иметь православный оттенок; но это – его предположение, ибо в реальности такого генезиса не было. То есть если православный человек пойдет делать аборт – то это будет православный аборт» .
Еще один критический голос: «Отец Андрей в своем тексте апеллирует к тому, что Церковь якобы мечтает, а молодым людям для полноценной церковной жизни нужно мечтать о се-бе (цитаты: “Церковь не может отказаться от своей мечты о симфонии”, “Вообще, если православный юноша не мечтал об уходе в монастырь – значит, с его церковной жизнью что-то не так. Мечта о монастыре – признак нормального духовного развития молодого человека”). И в этом отец Андрей допускает отступление от заповедей апостола и от святоотеческой практики невидимой брани: не мечтайте о себе (Рим. 12, 16)… Отец Андрей задается вопросом: “Но как можно совместить мечты о возрождении православной России с отсутствием молодежной церковной политики?”. Уж кому-кому, а отцу Андрею должно быть известно, что в Русской Православной Церкви есть отдел по делам молодежи, который возглавляет архиепископ Костромской и Галичский Александр. И нужно ли понимать заявления отца Андрея об отсутствии у Русской Православной Церкви молодежной политики как заявление о некомпетентности архиепископа Александра?…Отец Андрей допускает и еще более сомнительные высказывания: “В историческом развитии Православия возобладала противоположная тенденция”. Что имеет в виду под “историческим развитием Православия” отец Андрей, совершенно непонятно. Уж профессору богословия должно быть известно, что Православие всегда обладало полнотой истины, которая может поворачиваться в разные века в большей степени той или иной стороной в той мере, в какой сами люди обращаются к этой полноте истины. К сожалению, такое некритическое употребление терминов, конечно, вынуждает православное богословие давать достойный ответ, а сам отец Андрей может стать тем еретиком, в борьбе с которым Православие “разовьется” (в терминологии отца Андрея), но то ли это дело, ради которого подвизается отец Андрей?» .
Из выступления митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, на Съезде православной молодежи (14 мая 2001 года)
Сопричастность молодого человека Церкви должна быть естественной и радостной, не отрывающей его от современной ему жизни и культуры. Ибо во все времена христиане присутствовали в мире как его закваска, как соль земли. Молодых людей, желающих быть христианами, мы не в иноческую келью увлекаем. Дай Бог, чтобы кто-то из них в свое время ощутил призвание к монашескому подвигу. Тогда это другой вопрос – и другой образ жизни, другой взгляд на вещи. Но даже это вовсе не означает, что, вопреки Священному Писанию, фарисей более угоден в глазах Господа, чем мытарь. Однако если человек желает жить христианином в миру, имея работу, семью и неизбежные светские попечения, то почему он должен стараться изменить выражение своего лица, одеваться на какой-то особый манер, замыкаться в себе, прерывать общение с другими людьми? Встречаю как-то утром на дороге к храму группу молодых женщин. Все как одна выглядят диковато, резко выделяются среди горожан, одеты странно и не по-людски. Оказывается, местный батюшка допускает женщин на службу не иначе, как в этой псевдоправославной униформе. Вот и ходят они в храм в каких-то черных сарафанах. Все это не имеет никакого отношения ни к Православию, ни к благообразию, ни к достоинству, ни к скромности. Это пародия на Церковь, дурновкусие. Насаждая фольклорное, музейное, костюмированное Православие, мы тем самым словно сигнализируем обществу и человеку о том, что наша вера якобы не имеет никакого отношения к современной жизни. А между тем место Православия – на стремнине жизни и в сокровенном обиталище наших чувств.